Кукурузные страдания

               
Учебный год в восьмом классе начался с объявления о поездке в колхоз. Только не так, как в седьмом, когда мы убирали картошку и морковку совсем рядом с городом. Увезли нас, восьмиклассников и девятиклассников, в деревню, на границу Красноярского края и Иркутской области. Это была в самом деле глухая Сибирь: кругом вековая тайга, а в долине какой-то небольшой речки деревня и колхоз, с модным тогда коммунистическим названием "Заветы Ильича". Деревня маленькая, колхоз маленький. Свет не каждый день, а только тогда, когда был исправен трофейный немецкий локомобиль с генератором.
Как мы быстро поняли, народу в этом колхозе было немного. И мы, подростки, были там основной производительной силой. Главной нашей задачей была уборка кукурузы. Да, да, кукурузы. Это была пора, когда Н.С. Хрущев заставил всю страну сеять кукурузу. От севера, до юга. Вот и эти "Заветы Ильича" засадили кукурузой большую часть посевных площадей. Но принести полноценно урожай этот злак в резко континентальных условиях Восточной Сибири принципиально не мог. Правда, выросла эта кукуруза в человеческий рост, но початки практически не сформировались. Обычные косилки ее стебли не брали. Пришлось убирать эти поля вручную. Вот и послали на эту работу школьников. А что? Учеба подождет, дети потерпят, а скот кормить надо.
Вооружили нас новенькими большими серпами. Ими мы должны были стебли срубать и грузить в кузова машин. Та еще была работка! Никак не для нашего возраста. Стебли прочные. Одним ударом не срубишь. За день мы выматывались так, что если утром до поля шли где-то с полчаса, то обратно плелись больше часа. Колхозников возле себя, кроме бригадира, мы не видели. Вечно в подпитии, он общался с нами только матом. Мы, конечно, не были святыми, но как-никак городскими. И на первых порах отвечать ему тем же стеснялись. Зато потом...Вообще, колхозники себя не очень-то утруждали работой на общество. Основную массу составляли те, кто уже отсидел и отбывал свою ссылку, либо те, кто еще должен был сесть. Ведь кругом были гулаговские лагеря. Эти, с позволения сказать, колхознички, либо пили, либо копались на своих участках, либо охотились. Работали из них единицы.
Водители машин и большинство трактористов тоже были присланы из городов. Председатель и сам не был крестьянином, а партийцем-двадцатитысячником, присланным спасать колхоз. Помню, как каждое утро по колхозному радио он стыдил колхозников: "Ну что это вы, дорогие товарищи-колхозники, на работу не выходите? Тут городские дети малые, от матерей оторванные, работают. И не совестно вам?" И им становилось совестно. Но только до обеда. После обеда след их на колхозных полях простывал. Но если такого увещевания, по какой-то причине, не звучало, мы, выходя на завтрак к семи утра, уже видели их копающимися в своих огородах. А огороды были большие – как поля.
Это, конечно, не значит, что мы только что и делали, как вкалывали. Мы ведь были ребятами. В селе был клуб, вернее, почерневшая от времени изба со скамейками, куда временами приезжала кинопередвижка, а по воскресеньям проводились танцы. Тогда я впервые увидал, как танцуют в сибирской деревне. Гармонист весь вечер играл только один танец – "сибирскую шестерочку". Делал маленький перекур и снова, и снова, и снова... Танцевали в основном деревенские. Интересно мне было только сначала, но потом быстро надоело и вообще стало казаться танцами папуасов.
Случались и приключения. Одно из них оказалось связанным с нашим руководителем, учителем физкультуры. Он привез с собой охотничье ружье и все мечтал поохотиться. И вот пришла пора эту мечту осуществить. Взял с собой несколько ребят, в том числе меня, и мы отправились охотиться на уток. Вышли, когда только начало светать, и пошли на озера вблизи деревни. Пришли, спрятались и стали ждать появления дичи. Ждали не так уж долго. Смотрим, плывет целая стайка. Наш охотник прицелился и бабахнул из одного ствола, затем из другого. Мы пришли в восторг – утятины поедим! Но никто не обратил внимания на то, что утки-то не прилетели, а приплыли. А те, в кого дробь не попала, только истошно закрякали и почему-то не взлетели. Когда двух подстреленных уток извлекли из воды, стало ясно, что это обыкновенные домашние утки, которых кто-то из деревенских держал на озерках. В деревне выстрелы не только слышали, но быстро узнали, кто стрелял. Вечером к нам в избу влетел разъяренный дед с воплем:
– Мать вашу так! Зачем утей моих постреляли?! Я на вас в суд подам! Физкультурник сначала извинялся, а потом признался:
– Да я этих уток впервые стрелял. А тут еще сумерки. Вот и попутал домашних с дикими... Это объяснение и бутылка водки деда как-то успокоили. Уток он великодушно оставил нам. Деревенские потом потешались над горе-охотниками.
Но приключения наши на этом не закончились. Изба, в которой я жил с несколькими ребятами, стояла у околицы. Совсем рядом был большой загон для скота. Как-то в одно из воскресений пошли мы поесть черемуху. Нужно сказать, что черемухи там было видимо-невидимо! Возвращаемся и видим: в загоне бегает маленький поросенок. Хозяев рядом нет. Решение возникло мгновенно: а почему бы нам не поесть свининки? Утятины-то поели. Выдрали из ограды загона несколько жердей и пошли с ними на поросенка. Тот поднял истошный визг. Мы же вошли в такой азарт, что точно бы лишили его жизни. Спасло его, а нас от душегубства то, что жившая неподалеку хозяйка, услышала поросячий визг и кинулась спасать свое сокровище. Как она нас материла!!!! Мало того, что она сказала об этом нашему руководителю, так еще и председателю колхоза. Был разбор. Припомнили нам и покушение на деревенских уток. Председатель нас вовсю совестил:
– Что ж вы, ребятки... Я вон вас как жалею. А вы ни уток не пожалели, ни порося.
А я, помню, стоял и думал:
– Ты зато нас жалеешь? Мы кукурузу эту, недозревшую, серпами рубим, а колхозники твои на своих огородах морковку пропалывают.
Мы, конечно, попросили прощения, но об упущенной свининке долго не могли забыть. После уборки кукурузы наш класс перебросили на зерноток. Я и еще несколько ребят попали в бригаду, приставленную к триеру. Так назывался механический сортировщик зерна. Но работал он не от электричества, а от локомобиля. В нашу обязанность входила заливка в его котел воды, привозимой в конной бочке, закладка в топку дров, уборка золы и подкармливание прожорливого нутра триера зерном. Все остальное, т.е. практически ничего, делала здоровенная сибирская тетка, вечно, но не до требуемой нормы, подпитая, а потому злая на "этих городских".
Уже шел к концу сибирский сентябрь. Ощутимо похолодало. Как-то мы с ребятами, скрываясь от холода в весовой будке зернотока, поджаривали пшеницу на стоявшей там буржуйке. Отогрелись и пошли к нашему триеру. А я почему-то задержался. Тут зашла наша поддатая бригадирша и давай меня материть:
– Какого х-я ты расселся? Кормим вас, городских, кормим... Работать надо!
В первый момент я растерялся и не знал, как ей ответить. Но немного посомневавшись, выдал:
– А ты – курва с котелком дырявым!
Что на нормальном языке тех мест и лет означало очень обидное:
-Проститутка ты, а заработать на кусок хлеба не можешь...
Она ошалела и перешла на обычный сибирский язык:
– Ну, ты че, парень? Обиделся? Это я не по злобе. Че с вас, детей, возьмешь? Вас и так, как зека, гоняют...
С той поры она меня зауважала так, что по утрам стала здороваться. Великая сила – русский мат! А на дворе уже в полную силу хозяйничала сибирская осень. Тайга вокруг деревни стала очень красивой. По утрам от инея ярко серебрились листья берез и боярышника. На близлежащих опушках тяжело свешивались к земле ветки черной и красной смородины. Чуть подальше можно было посбивать с кедров, оставшиеся после сборщиков и белок, шишки. Все это не давало покоя. И мы все чаще сбегали туда, где было чем полакомиться, где можно было развести костерок, накидать в него шишек, дождаться, пока они подсохнут, а потом до оскомины грызть пахнущие кедровой смолой орехи.
Но домой нас не отпускали. То на токе затаривали мешки с пшеничным зерном. То помогали закладывать силосные ямы. Уже даже местные стали нас жалеть:
– И че себе начальство думат? Холодат ведь. А вдруг запуржит. Как вас домой везть будут?
В последние дни сентября стало известно, что едем домой! Погода в день отъезда оказалась именно такой, какой опасались деревенские. Сначала дождь, а потом пошел весьма приличный снег. Наш класс должен был ехать на американском "Студебеккере". В те годы их еще много бегало по сибирским дорогам. Мы обрадовались – значит, не застрянем. Пока собирались, погода выдала весь арсенал поздней сибирской осени. Дождь сменялся снегом, снег – дождем. Начал свистеть пронизывающий ветер с гор. Для тепла набросали мешков, кузов-то был без тента. Пока ехали по долине, вдоль реки, было нормально. Но когда дорога пошла в крутую гору, даже такая мощная машина сначала забуксовала, а потом начала сползать вниз по намокшей и скользкой дороге. Девчонки завизжали от страха, да и ребята, в общем-то, испугались. Шоферу как-то удалось машину остановить. Мы все мгновенно выпрыгнули и по команде нашего руководителя кинулись искать кто камни, а кто ломать ветки у придорожных кустов боярышника. Подложили все это под колеса. Шофер пошел пешком в ближайшую деревню за подмогой. Прождали мы, накрывшись от дождя и снега мешками, несколько часов, но таки дождались трактора. Радости было!!! Лишь к ночи приехали в город. День нам дали на отдых, а потом - в школу. Половина класса так простыла в этой поездке, что несколько человек угодили в больницу.
 Для партии недозрелая кукуруза была важнее здоровья восьмиклассников.