Эта смена места жительства оказалась для Степновых неожиданной. И все они восприняли ее по-разному. Отец, как мальчишка, радовался наконец-то полученному разрешению на «свободу передвижения», даже в соседнюю область. Мать вся светилась счастьем оттого, что ее доченьке подвернулся удачливый жених, только что получивший назначение управляющего крохотным, но все же отделением известного в округе хозяйства. Сама семнадцатилетняя Татьяна смиренно начинала входить в совершенно неведомую ей роль жены и подбадривала сейчас себя лишь тем, что вместе с нею едет в ее новую, полную неясностей жизнь и вся семья.
Поначалу с какой-то легкостью на душе, даже с чувством нарастающего интереса к предстоящим переменам воспринял этот переезд в маленький аул и Аркадий. Но когда после непосредственного знакомства с ним узнал, что здесь всего три школьных класса, его настроение стало стремительно падать. Встревожило главное: продолжать ученье-то надо, но где?
Выбора, конечно, никакого. Пришлось с благодарностью принять согласие новых дальних родственников выделить угол в своем доме. И поначалу это Аркадия даже радовало – впервые поедет в более-менее приличное село, да еще хоть и к Танькиным, но все-таки родичам. Но вскоре эта самая радость предстоящих перемен стала вытесняться в его душе нарастающей тревогой расставания. «Мне же впервой, - думал он, - предстоит уйти почти на сотню километров от родительского дома… Как все это будет на чужбине-то, когда потом свидимся? Хоть бы чуток отодвинуть времечко это».
Но оно вот четверокласснику никак не повиновалось и никуда, подобно сумке школьной, не отодвигалось. В конце августа, когда уже пожухлую осенними похолоданиями степную травушку покрыло утренней изморозью, пришла пора и этого так уже не желаемого ему расставания. Отец с редчайшим для него куражом подъехал на плетеной из лозы, с узенькими колесами бричке самого управляющего и весело вошел в избу:
- Вишь, мать, зятек-то даже сваво коняку дав… Поскорше прощевайтись, а то путя-то довгие… Мене ешшо назад до ночи вернутися надоть…
Провожать вышли всей семьей. И прощание могло выдаться не коротким, если бы не твердость Степана Акимыча. Он окинул взглядом уже приготовившихся к слезам-рыданиям домочадцев и, укрощая даже собственные чувства, почти приказал:
-Ну, бу-у-уде вам! Чем скоршее проводы, тим поменше саплей… Давай, Аркашка, в кошовку!
А он, расцеловавшись со всеми его провожающими, напоследок подошел к уже заплаканной матери. Прижался к ее груди и так вцепился от напряжения посиневшими пальцами в вельветовое платье, словно вот-вот опять ударит молния, которая не так давно дотла сожгла стоявший перед ними старый, разбрасывающий свой горючий пух тополь. Теперь же подобный тому страх прощания с раскидистым деревом вселило в него расставание и с этими вот плачущими вместе с ним людьми. Страх, который снова вызвал у него уже ставшее хроническим непроизвольное мочеиспускание.
Отец, чтобы не дать затянуться этому начавшемуся у мальчишки душевному надрыву, взял его своими мозолистыми руками за костлявые плечи и силком оторвал от матери.
-Усе! Ехаем! - неуклюже пытаясь скрыть волнение, дрожащим голосом скомандовал Степан Акимыч и легким движением рук подсадил Аркадия в бричку. Дернул вожжи, хлестнул ими по крупам серого в черные крапинки коня – и повозка, грохоча по осенним ухабам, тронулась в будущее своего юного ездока. А он, как бы отказываясь от этого вот «будущего», повернулся вполоборота назад и стал заплаканными глазенками жадно вглядываться в постепенно удаляющихся от него самых родных и любимых людей…
Из этого прощального состояния задумчивости его внезапно вывел неведомый ему доселе мощный протяжный гудок. Потом еще, еще один. Аркадий испуганно вздрогнул, прижался к отцовскому плечу и увидел как почти навстречу, поперек их дороги громыхает какое-то длинное чудовище с густо коптящей трубой впереди.
-А-а-а, испужалси?! У мене тожеть такое бывало. Не боись, сынок, енто таки домики на колесах по железным брускам бегають… Поездом называцца.
-Ух, ты какой длиннющий-то, - выходя из испуга, только и произнес малой, провожая с открытым от удивления ртом щедро обдавший их густой копотью пассажирский состав.
-Я тольки в товарняке тады ехав, усех нас так везли сюды с Украйны. А в таком, с оконцами – ни разу… Вот, буш начальничком, и ты покатаиси. А пока учыцца надоть, хлопец мой, учыцца…
Хозяйка незнакомого Аркадию дома встретила их даже с улыбкой, словно радовалась такому событию. Собрала небогато на стол, налила отцу стакан процеженной и закрашенной, скорее всего, малиной браги. Внимательно посмотрела на парнишку и весело произнесла:
-Мыстэчко, конешна, твому сынку мы найдемо. Платы ны якой не трэба. У самих двое хлопакив, так що нэхай и помогае приглядаты за ными.
- Шо же, сынку, рабити! - отвел его на прощание в сторонку Степан Акимыч. - Настала и тва пора выхода в люди. Не осрами родителев своих…
Узенькую железную кровать с соломенным матрацем соорудили Аркадию прямо в передней, которая была здесь и прихожей, и кухней-столовой, и даже гостиной для не первосортных посетителей – одновременно. Причем поставили ее почти у дверей в сенцы, что давало возможность в любой момент выйти на улицу. А вот с другой стороны – с такого размещения как раз и начались все его невозможности тоже. И главную из них он почувствовал уже в первые дни своего здесь безродительского проживания. Кто бы ни входил в избу и ни выходил из нее – обязательно обращал внимание на его убогий бытовой уголок. И не только внимание.
Едва Аркадий уже под вечер сел за урок чистописания, который требовал особого прилежания в выполнении домашнего задания четвероклассника, как в избу громко гогоча и шаркая кирзовыми сапогами ввалился хозяин с двумя кумовьями.
-Подь в друго мисто, - выкладывая на стол бутылки с полупатрошеной килькой, пробурчал бригадир полеводов и небрежно зацепил куском промасленной бумаги край аккуратно разложенной тетради.
Мальчишка чуть было не вскрикнул, но посмотрел на решительно настроенного хозяина и его веселых попутчиков и только прошептал:
-Это же чисто…чисто…чистописание…
-Добрэ, шо ч-ч-чысто, - по-украински басисто рассмеялся он. - Вот ты нам цэю чыстовытыранию зараз и заделай!
Мальчишка, еле сдерживая слезы, спешно собрал учебники и почти выскочил в сени. Постоял несколько минут и осторожненько, чтобы опять не привлечь к себе внимание, вошел в просторную детскую. Находившиеся там хозяйские дети – его младший погодок с малолетней сестренкой – шумно играли в прятки, укрываясь друг от друга под столом, кроватями, за шкафом и даже в нем. Но когда Аркадий присел за стол и начал раскладывать свои учебники, хозяйский сыночек раздраженно спросил:
-А тебе чего здеся надо, квартирант?
Его так стали называть в этой семье во всех случаях озлобленности и пренебрежительного отношения к нему. А обосновывали такую грубость просто: поскольку хозяйского сынка тоже зовут Аркадием, то и обращение к ним должно быть соответственно разное.
-Дык, дык, - стал растерянно запинаться с ответом Степнов, - мне уроки доучить надо бы… Разрешите, а-а-а?
- Не видишь, что нам мешаешь?! – еще громче и злее произнес молодой хозяин и, заметив немую реакцию Аркадия, уже раздирающе-истеричным голосом почти завизжал:
-Да убери-и-ите же этого тупого квартиранта! Житья-я-я от него нету…
Вошедший на этот зов краснощекий хозяин строго посмотрел на Степнова и, дожевывая что-то после выпитого, коротко бросил:
-Да ны мышай ты им, хлопче, дилом заныматыся. Пиды лучше звид коровы гивно убэры.
Эти навыки, успешно освоенные еще в домашние лета, ему вскоре придется здесь развить до более высоких, своего рода очеловеченных масштабов. Но сейчас, управляясь в хозяйском хлеву, юный Степнов об этом еще и не мог подумать. А меж тем проверочную во всех отношениях ситуацию ему уже подготовила сама жизнь, когда хозяйская чета ушла на свадьбу. Учитывая, что у каждой сельской семьи забот по дому больше, нежели кормов в сусеках, подобные застолья здесь начинают только к заходу солнца. Поэтому, закрывая штакетную калитку, хозяин еще раз напомнил Аркадию:
- Поглядай тут, остаешьси за головного…Прийдемо пизнэнько.
И Степнов впервые почувствовал, что это значит присматривать за чужими детьми. Да и еще - какими. Едва родители удалились от двора, как его тезка-погодок привязал к столу за ногу кота и стал стрелять в него из рогатки горохом, получая в ответ метания и раздирающие крики черноголового. Какие-то словесные воздействия на раздурившегося хозяйчика ничего не дали. Пришлось схватить его за руки и оттащить в сторону, на что последовал густой и обильный плевок прямо в лицо Аркадия.
- А батька тебе, квартирант голодранный, - в ярости закричал хозяйский сыночек, - или нет, лучше матушка, которая тебя очень любит, добавит поболее. Узнаешь, как залазить своим аульным рылом в чужие дела.
При этом он произнес слова «очень любит» с таким сарказмом, что Степнов сразу понял все: и почему это хозяйка поручает ему всегда самую тяжелую и грязную работу, и почему его постоянно унижает при людях, и даже почему последним зовет за кухонный стол, давая всегда уже остатки остывшей пищи. И ему так захотелось в ответ сейчас размахнуться и вмазать этому ехидному хлопцу, что аж зубы стиснул. Но напоминание хозяина «остаешьси за головного» остановило это желание Аркадия. И он только смог воспользоваться здесь своим единственным правом – уже в который раз хотя бы мысленно войти в родную избу, сесть рядом с уставшим от работы папаней и жизнерадостной мамкой, подурачиться с сестренками…
Но и этим толком насладиться не смог. Его мысленную побывку в родной хате прервал истошный визг почти трехгодовалой хозяйкиной дочурки. Она легла на пол и забила по нему ногами, требуя только появившийся в этих краях белый, в сахарной пудре, ржаной пряник. И так уже расстроенный неудавшимся вечером, Аркадий попытался найти ею требуемое лакомство, но безуспешно. Удалось остановить ее вопли лишь случайно обнаруженной в хлебнице карамелькой. С ней и уложил на ночь с горем пополам капризную баловницу, уже с этих лет не знающую, как и ее братец, слова «нет».
Сырая промозглость поздней осени, вовсю готовящей людей и землю к очередной зиме, дошла и до комнат этого дома. Успокоив юного истерика и уложив в кроватку маленькую крикушу, Аркадий наконец-то уже почти к полуночи смог притушить немного лампу и сесть за уроки. Этот час пролетел бы для него, как обычно, но все с большей настойчивостью начинала напоминать о себе прохлада, пробивающаяся в переднюю из заметно остывших к ночи сеней. Он собрал посиневшими от холода пальцами свои книжки-тетрадки и устало прилег на столь же холодную железную кровать, укрывшись тонким суконным одеяльцем. Его неприятно колючие ворсинки коснулись подбородка, губ и носа. Он от этих прикосновений еще больше свернулся калачиком - и словно провалился в бездну.
Разбудил какой-то отдаленный от него крик. Аркадий приоткрыл глаза и первым делом увидел пробивающуюся из детской полоску тусклого света. «Я же лампу на ночь погасил, - пронеслось в его еще сонной голове, - кто же зажег?» Он испуганно глянул на висящие как раз в пучке этого света гиревые ходики и – замер: стрелки показывали всего третий час ночи. Степнов затаил дыхание и вновь услышал крик, но уже к нему приближающийся. «О, Господи! – прошептал он пересохшими от испуга губами. - Так то же сама хозяйка».
- А ну вставай, квартырант проклятий! – ворвалась она в переднюю. – Швыдко, гаденыш вонючий! Пишлы-ка зо мною…
С этими словами-выкриками она, словно коза рогатая, подскочила к Аркашкиной кровати. Ухватила его, не успевшего досмотреть свой сладкий сон об очередной побывке в родном доме, за правое недавно пораненное в сарае ухо и потащила в давно не знавшую свежего воздуха детскую. А он, корчась от жгучей боли, старался сейчас только одно – не заплакать, не проявить свою мальчишескую слабость перед этой взбесившейся ночной ведьмой. Хозяйка же тем временем подвела его к кроватке дочурки, и он чуть не расхохотался. Она сидела, вся вымазанная в собственном желтоватом дерьме, и ковырялась при этом в сопливом носу.
-Вот бач, щоб тобе повылазыло! – опять почти провизжала хозяйка и ткнула Аркадия носом в эту вонючую гадость. Потом схватила еще за одно ухо и в ярости стала пихать его голову к самому сейчас неприятному месту своей сонной доченьки.
-Вот и облызывай ейну задныцю! – не унималась хозяйка, держа его голову как раз у того места. – Да так, щобы усэ чыстехенько було, чыстенько…
Ему стало так обидно и неприятно, как никогда ранее. И он не выдержал – так уже знакомая ему теплая струйка опять лениво покатилась по его судорожно задрожавшим от страха ногам. Затем он, что есть силы, напряг свою спину, уперся руками в кроватку и всем телом отодвинул от себя массивную фигуру ставшей для него теперь неприятной тетеньки. Вывернулся из-под ее навалившегося пышного бюста и только произнес:
-Я сам все уберу, а вы с дядей отдохните, еще же ночь.
Она широко зевнула, дыхнув на него сивушным перегаром спиртного, потянулась и молча скрылась за дверью своей с хозяином комнаты.
Аркадий сначала умыл запачкавшееся дерьмом лицо, подогрел немного воды, взял намоченную в ней пеленку и пошел вытирать свою ночную «крестницу». Когда же она вновь уснула, привычно перевернувшись животиком вниз, решил вздремнуть на оставшиеся до утра пару часиков и сам. Прилег – и такая нестерпимая обида комком подкатила к горлу, что сдержаться уже не хватило сгоревших за ночь мальчишеских сил. Он уткнулся лицом в жесткую соломенную подушку, что дала ему с собой мамка, и горько заплакал. Со всхлипом, как это было всего один раз в жизни, когда его любимый котенок попал лишь под единожды проехавший за то лето через село грохочущий автомобиль. Приглушенно, чтобы никто не услышал, рыдая в материнскую подушку, успокаивал себя только одним – через неделю хоть и короткие, но все же так называемые и для этого края осенние каникулы. Даже представил себе приезд сюда за ним по-мужски ласкового отца, обратную дорогу домой, семейный ужин…
Но когда подошел этот так давно ожидаемый Аркадием день, хозяйка между делом заметила, даже не глядя на него:
-Дор-р-роги уси розбыты, у таким болоти, що люба коняка ноги пэрэломыть. Так шо поидыш до дому, мабуть, тильки пид Новый рик…
-Ка-а-ак! – от неожиданности выронив перьевую ручку, почти вскрикнул Аркадий. – Кто вам сказал?
- Батьки твои пэрэдалы, - равнодушно ответила она и косо глянула на стол. Увидела на нем только что оставленные парнишкой чернильные пятна и резко добавила:
- Вот и будэш лызаты усю недилю цию клиенку…И другу роботу тыж тоби найду!
Аркадий от таких новостей аж побледнел и выскочил в сарай, в приоткрытое окошко которого пробивался сырой холодный ветер. Его завывающие порывы еще больше прибавили тоски молодому Степнову, и он весь от этого встрепенулся. Обхватил руками пропитанную навозом деревянную стойку и громко, уже никого не остерегаясь, запричитал:
-Это мне еще полтора месяца здеся мучиться…О, Божечка мой, Божечка! За что же такое наказание тяжкое… Домой хочу, домо-о-ой…
И в это время какой-то неведомый ему голос тихо и почти нараспев напомнил отцовские слова напутствия: «Шо же, сынку, рабити! Настала и тва пора выхода в люди. Не осрами родителев своих…» Они его словно обдали холодной водой, вернули в саму реальность, данную жизнью. И мальчишка вмиг успокоился, вытер размазанные по лицу слезы, привел себя в порядок и уже смирившийся с отложенной поездкой неспешно пошел в избу.
- На, вот тоби, Аркаша, гостынець от батькив, - впервые за все время их знакомства улыбнувшись и назвав его по имени, подала бумажный сверток хозяйка. - А там ещэ и мишок картопли парадалы, муки…
- Вы же говорите, что нет дороги, - удивился он.
-Так тож цилу недилю вэзли, чэрэз тры сыла…
Он молча отошел в угол, присел на корточки и развернул связанный материнским, в жировых пятнышках, платочком узелок.
- Пряники, мои любимые! - радостно прошептал Аркадий, трогая уже зачерствевшие, всего второй раз в жизни увиденные им продолговатые белые «туляки». – Это же дорого, зачем папка так тратится…
И счастливая улыбка осветила его мальчишескую душу. Ему стало так тепло и приятно, что он почувствовал себя почти рядом с родными, словно все они сейчас вместе попивают бледно закрашенный домашней малинкой кипяток с этими вот ржаными сувенирами. А еще ему показалось, что теперь он точно понимает главный смысл и значение отцовского напутствия насчет наступившей «поры выхода в люди». Он понял это, как начало своей самостоятельной, без родительских подпорок и потому такой мучительно трудной жизни. Пусть еще даже и не в полных одиннадцать лет, но уже самостоятельной жизни на чужбине…