Я Гипотенуза Псевдобиографическая история о том, ч

                Посвящается Артисту                               
               

                Я – Гипотенуза
             (Псевдобиографическая история о том, что бывает до любви, после и вместо)

   Когда ты мне не звонишь, я тебе изменяю. Когда я тебе изменяю – ты мне звонишь. Ты учил зарубежную музыку, а я с Артемом слушала песни про прекрасное далеко. Мы пили вино и целовались. Артем обожает Алису Селезневу, но твердит, что она для него не сексуальна. А я для него верх сексуальности, и иногда он говорит, что обожает и меня тоже. (Хотя я ни капли не похожа на Алису.) Иногда - потому что у него не так много возможностей - говорить мне об этом. Он мог бы говорить это чаще, но ему мешает его большая любовь. Она держит на расстоянии набухшей вены всех его женщин – бывших и будущих. И поэтому наша «эротическая дружба» по-кундеровски то отходит на второй план, то разгорается с новой силой. По-моему, это как-то связано с полнолунием. Хотя Артем склонен считать, что в полнолуние проявления похоти минимальны. Но я не согласна. Ну да ладно, какое это отношение имеет к нам? У нас ведь дружба. Хоть и эротическая.
  Итак, мы полдня пили коньяк, а ты не звонил. Потом мы решили пить вино, и я долго сомневалась, но ты так и не позвонил. Ты штудировал конспекты по зарубежке, т.е. по зарубежной музыке, потому что для меня зарубежка – это зарубежная литература. Я давно забыла, что такое конспекты по зарубежке, а тебе регулярно напоминает об этом мама. Но мы с тобой не такие уж и разные, чтобы получилась драма. Вполне ординарная среднестатистическая пара. Артем даже сказал мне, что ты классный чувак, только чересчур мягкий. Мягкий? В каком плане? Как пластилин, из которого можно лепить все что угодно? Возможно. Но лепит пока что только твоя мама. В моих руках ты бываешь слишком недолго, чтобы я успела побыть демиургом. Только-только тепло моих рук расплавляет тебя…как ты ускользаешь к своей зарубежке, маме и конспектам. Но я не расстраиваюсь, это не повод для драмы. Это отличный повод для упражнений в геометрии.
     В школе я не очень любила геометрию. Честно признаться, я ненавидела эти две садистские науки – алгебру и геометрию. И физику, и химию, и биологию я тоже ненавидела, хотя, кажется, не так сильно. Но из всех этих маниакально-депрессивных точных наук геометрию я все-таки ненавидела меньше и, что удивительно, при всем при этом всегда испытывала непреодолимую тягу к треугольникам, пирамидам, конусам…и, конечно же, к дирижаблям. Но это уже несколько другая история. А насчет треугольников у меня есть целая теория. Классики – если говорили, то непременно о любовных треугольниках. Каким является мой – я еще не решила: то ли эротическим, то ли экзистенциальным. А пока что мы с товарищем ЗайцевО называем мой треугольник Треугольником Малежика. Чем-то похоже на квадрат Малевича – очень уж хочется приобщиться к искусству. Правда, треугольник у меня не черный, надеюсь. Но и не равнобедренный. Скорее прямоугольный. А прямоугольный треугольник, как известно, имеет два катета и гипотенузу. Я, естественно, гипотенуза.
     Катет А и катет В образуют прямой угол, но этот угол не для меня. Меня уже пытались загнать в него – для треугольников это обычно заканчивается полным коллапсом. Ведь моя задача – пересекаться с катетами. Вот я и пересекаюсь. С катетом В, конечно, чаще. Я сказала «конечно»? Конечно. С чего бы это? Потому что на нашей чаше весов два Э – Эрос и Экзистенция, и какое-то из них тяжелее. Поэтому горизонтально чаще, вертикально – реже. А впрочем, еще нужно разобраться, ху из ху. Но когда наступает полнолуние и большая любовь катета А отступает в тень большой рыжей луны, растрепанные водоросли моих волос путаются в его трехдневной щетине. А катету В снится история о Сафо, и он мчится ко мне с огромными бордовыми розами и забывает о конспектах и маме. Но не забывает о зарубежке – той, которая музыка. О своей большой любви мужчины никогда не забывают. Но это не повод для драмы. Я тоже люблю музыку.
 
     Эти бордовые розы – что-то уникальное. Бордовые – значит темно-красные. Но это не совсем так. Добавьте в красный немного черного – и получится темно-красный. Добавьте много черного – поймете, что такое бордовый. Чем больше черного, тем больше Эроса. Бордовый – эротичный цвет, а вовсе не красный, как принято считать. В красном нет ничего значительного, он пустой и агрессивный. Это как блондинка в красном, как артериальная кровь –  наивная и вульгарная одновременно. В ней нет загадки - с ней все ясно, следом за ней идет смерть. А брюнетка в бордовом эротична и инфернальна, она полна скрытого смысла. Это венозная кровь – наверняка она как-то связана с наслаждением.
    Мой Артист первый принес мне бордовые розы. До этого никто не осмеливался на бордовые. Как-то и он принес розовые. «Ну, это уже совсем, простите, моветон, - сказала я. - Они же глупые, глупее красных, хотя что может быть глупее красных? Почему ты мне не даришь…другие? – Какие – другие? – Ну…другие…тигровые, например, - брякнула я, не совсем представляя себе, какие это – тигровые». А он взял и подарил бордовые. И они доставили мне свое бордовое наслаждение, они могут...
    Но бордовые розы – это что-то уникальное. В моем вазоне они продолжают жить по своим законам. Что им нужно для счастья? Плевать они хотели на очищенную воду, свежий воздух и вашу благотворительскую щепотку сахара. Иногда им бывает нужна таблеточка аспирина, но «и это не главное», как говорила не главная героиня одного старого доброго кино. В свою первую ночь им пришлось нелегко – они стояли рядом с моей кроватью и дико завидовали. Наутро они поникли. Я почувствовала себя виноватой и расстроилась. Поменяла воду, придвинула их к окну и бросила в вазу кубик рафинада. Уходя, еще раз взглянула на них, нежно прикоснулась к каждой тыльной стороной ладони, как касаются щеки возлюбленной, и пробормотала какую-то ласковую чепуху.  Вечером, придя домой, остолбенела: они подняли головки.
   Так было и на второй день. Они то капризничали, отворачивались от меня и грустили, то снова воскресали и улыбались. Сегодня я поняла, в чем секрет.
   Розы – это женщины, и у них есть уши. Когда им шепчешь ласковые слова, они рдеют. Потому что они очень чувствительны и полны скрытого желания. А желания нельзя скрывать, потому что если его скрываешь… А если в вашей жизни еще и не хватает ласковых слов и нежного шепота…

***

    Эта история началась со сказки о принцессах и драконах. Вернее, эта история началась задолго до сказки о принцессах и драконах. Она родилась от одиночества.
   - Я не претендую на твое сердце – оставь эти 300 граммов сырого мышечного мяса своей девушке. Меня интересует твой IQ…и, возможно, кое-что еще, - сказала я после безысходного блуждания малознакомыми улицами под моросящим дождем. Так мало ласковых слов и так много одиночества в моей жизни еще не было. Этот дождливый апрельский променад длился бесконечно. Одиночество по ночам душило меня мокрой подушкой, а днем выгоняло на мокрые улицы. Я ненавидела это свинцовое небо, как будто оно было таким всегда. Кажется, сухого места не было уже нигде в природе. Омерзительная грязная влага пропитывала насквозь одежду, лицо, волосы, все мои молекулы, до ядерного строения. А там, как вагинальный грибок, в устрашающих масштабах плодились тоска и безысходность. Мои волосы уже невыносимо давно не путались ни в чьей щетине и болезненно реагировали на влагу кругом и всюду…
    Я искала глазами твои окна, я знала – ты где-то рядом, ходишь этими дорогами, дышишь этим влажным воздухом, ловишь ртом эти назойливые капли и распахиваешь свои окна, чтобы впустить глупых птиц случайностей. Но мои птицы почему-то сбились с пути, они не находили к тебе дорогу и жалобно бились мокрыми крыльями в чужие заколоченные ставни.
   Когда человеку плохо, кажется, так было всегда. Когда хорошо – кажется, так будет всегда. Но всегда – это уже похоже на конец, в этом есть какая-то мертвечина, будь то хорошее «всегда» или плохое. А в нашей урбанистической книге джунглей ничего и никогда не бывает всегда, что, впрочем, замечательно. Вот и этот лабиринт волчьей тоски длился всего месяц, а может, неделю-другую, но вполне вероятно, что это было всего лишь мгновение. Однако мгновение это с поразительной настойчивостью все повторялось и повторялось. Утомительными вечерами, мутными буднями, пустыми и бесцельными уикендами. Оно пришло со зловонных болот, в которых моя душа блуждала долгих …надцать месяцев. Надцать – это тоже не повод для драмы. Вполне удобоваримая цифра, бывает и хуже. Но геометрия – это не столько цифры, сколько пропорции и тела. Поэтому дело не в количестве дней, а в последствиях, которые несут за собой разрушенные треугольники. Мой последний треугольник был ужасно неправильным, непропорциональным и уродливым во всех отношениях. И, конечно же, спустя шесть месяцев жалких потуг я сделала очередной аборт, уничтожив это бесталанное геометрическое убожество.
   Так бывает, наверное, после тифа. Ты отдаешь все силы на борьбу с жестокой болезнью и, наконец победив ее и вырвавшись из когтистых лап небытия, не способна даже возрадоваться выздоровлению. Шлейф зловонных болот, из которых я только-только выбралась, еще тянулся за мной, я еще не умела дышать полной грудью и лишь прерывисто хватала ртом свежий влажный воздух. Мне не было больно – мне было тяжело. Тяжесть проклятого истощающего тифа еще лежала на моих плечах, впалые щеки и темные круги под глазами – свидетельство разрушенных треугольников. А что есть коллапс треугольника? Добровольный отказ от неправильной и непропорциональной любви - при том, что без любви, в сущности, невозможна геометрия.
    Вот так я бродила тенью после тифа, которым переболела моя душа, мои короткостриженые волосы болезненно сжимались от растворенных в воздухе тяжелых капель, а матка сокращалась при воспоминаниях об аборте всех моих неудачных треугольников. Тяга к геометрии была жизненно необходимой. Мне нужно было зачать новые тела и пропорции.
   Я видела тебя каждый день. А ты смотрел и не видел меня. Вернее, ты смотрел и видел, но только сквозь свои вены. Поэтому с готической грустью и постмодернистским сожалением провожал меня взглядом и снова смотрел в свой монитор, на котором, впрочем, тоже видел свои вены. Сначала было слово? Полная чушь! Никогда вначале не было слов. Вначале был взгляд. Взгляд – это все, что я могла тогда себе позволить.
    Я слышала твой запах каждый день – когда ты ненароком наклонялся над моим столом, учтиво отвечая на мои вопросы, когда я просила тебя внести правку, протягивая страницу, когда мы сталкивались в дверях, коридоре, на ступеньках, в туалете. Он преследовал меня ночью и будил воспоминания об абортах. Я знала твои твердые пружинящие шаги, я ждала приближения этих атмосферных сгустков вокруг тебя, я жадно впитывала их в свою орбиту. Когда ты отрывал глаза от монитора и, прямой как натянутая струна, проходил мимо меня, скользя невзначай по моему напряженному профилю. Я ловила твои взгляды, как шарики в пинг-понге, и с готовностью отбивала их. Мои ноздри раздувались – я снова слышала давно забытый запах МУЖЧИНЫ. Я не знала его составляющих – некая гремучая смесь: тело, пот, сигареты, мускус, может, дурь какая-то, кофе, специи, или что ты там острое ел перед своим монитором в обеденный перерыв… Горячая щекочущая волна поднималась от низа живота - почти как горячие гинекологические уколы, а потом - колючая изморозь по моим беззащитным теплолюбивым покровам. Моллюски моей матки протягивали свои щупальца во влагалище и, казалось, доставали оттуда даже где-то под лопатками. В голове бескомпромиссно сублимировалась натуралистическая картинка: пульсирующие тела, резкое движение, всколыхнувшее наши запахи, еще, еще…
   Когда все мужчины на этой земле вымрут, последняя женщина будет так искать своего самца, рыская по планете с раздувающимися ноздрями и сокращающимися мышцами влагалища. В те дни ты был единственным мужчиной на планете. 

***

   Примерно девять месяцев я вынашивала ее. Вообще-то можно было уже и нормальное дитя выносить, а я пригрела в своем чреве болезненную, мучительную, назойливую – и капризную, несмелую, хрупкую мысль. Мысль о том, что хочу Его. С того момента, как я появилась в редакции, я поняла, что моя голова непроизвольно поворачивается в его сторону. С того момента, как он мягко и чутко заговорил со мной, внимательно глядя в глаза, - вопреки страшилкам о его циничности, наглости и высокомерии – я поняла, как я на самом деле люблю физику и химию. Робкая диффузия наших взглядов порождала необратимые бурные реакции.
     Он все больше удивлял меня и притягивал. То неожиданно заинтересуется моими книжками, то с нежной улыбкой и осторожным неловким прикосновением указательного пальца укажет на чернила на моем лице, то, выходя из корректорской, где я с утра бездельничаю в одиночестве, остановится в полушаге и, вдохнув полной грудью, восхитится свежим ароматом в нашем кабинете. Конечно, он терпеть не может укрлит и просто искренне удивляется, что я могу это читать, конечно, его манит моя чистая светлая кожа, конечно, у меня новый цитрусовый парфюм… Но он не делал стандартных прямых комплиментов, его врожденный эстетизм – это косило меня медленно, но на совесть. Он был спокоен, исключительно вежлив, учтив. Но, черт возьми, я чувствовала дистанцию, словно была у него тайная граница, которую он не желал переступать. Терзала и не давала покоя его легкая флегматичность, мастерство жестко держать эмоции при себе. Но что это за эмоции, что он скрывает, недоумевала я тогда и кусала губы. На поверхности только холодность и равновесие по отношению к окружающему миру и подчеркнутая на этом фоне корректность ко мне – самому молодому и приятному, по его словам, корректору. Убогий какой-то каламбурчик получился, однако… Он - сплошная загадка для меня, я понятия не имела, каков ключ. Губки бантиком, бровки домиком? Бред. Я провалюсь. Фиаско гарантировано. Старое доброе женское искусство обольщения – что ж ты, милая, смотришь искоса, низко голову наклоня -  тоже не попадает. Это все не то, не то, не для него… Может, на абордаж? Красный чулок на шею и французский поцелуй в десна? Нет, эта метода скорее эффективна для Яроша. Господи, я агонизирую и дурею, что же делать? Он мне нужен, я хочу его! – беззвучно кричала я в своем вакууме. Хочу? А что это такое? – отвечала эхом моя матка, - ты еще помнишь, что это такое? И ты уверена в том, что именно ты хочешь?..
      Порою, лежа ночью в своей одинокой постели и сдерживая пульсацию внизу живота обеими руками, я думала: кто? кто мне нужен, чтобы погасить это пламя? кого бы я могла впустить в себя? чья тяжесть на мне могла бы быть сладкой?.. И часто не находила ответа. Не видела его лица – только мужской силуэт, и от этого мне становилось страшно. Но потом, днем, я ловила Его запах, взгляд, шаги – и вера снова возвращалась ко мне. Без этой веры я давно бы умерла при одном из своих многочисленных абортах.

     А на Новый год плотину молчания прорвало и на поверхность вынырнуло наконец то самое пресловутое слово, что должно быть вначале. Странный, невесть как родившийся диалог стал отправным пунктом по имени А в моей задачке...
      Банкет был в самом разгаре. Я больше не могла есть и выпила уже столько, что мне вдруг стало невообразимо тошно сидеть за общим столом, слушать праздничные сплетни, разглядывать толстую раскрасневшуюся тамаду-снегурочку... И ровно столько, чтобы наконец подсесть к Артему за столик в курительной комнате и начать милую духовную беседу о…  Впрочем, не важно о чем – о снах, о книгах, о погоде, друзьях, вине, море... Я точно знала, что с ним меня не ждет неловкое молчание и глупый бессмысленный обмен дежурными фразами. Даже если бы мы просто смотрели друг другу в глаза, это все равно разжигало бы наш вялотекущий метафизический костер.
      Винные пары разрумянили меня и подернули зрачки ну, знаете, такой чисто фам-фатальной поволокой. Ярош, наш возлюбленный ответсек не менее возлюбленной газеты, усердно, но тщетно пытался соблазнить меня, приглашая на медленный танец и нашептывая на ушко какую-то лабуду о том, что видит в этом зале только меня и танцевать хочет только со мной. Я изображала эдакую глупышку инженю, молча улыбалась и кивала, а потом возвращалась на место рядом с Артемом. «Ну, очаровал ты, Артем, сегодня девушку – два часа уже сидите общаетесь, это о чем-то да говорит… - не выдержал бедняга отвергнутый Константин. – А если присмотреться, да вы и похожи чем-то друг на друга. Правда, Артем весь вечер ничего не пьет, только курит. Вот это настоящее пьянящее зелье…»
    Рядом сидит старый маразматик, наш бессменный поэтический «обзиратель» дедушка Курювуглу, держит верстальщицу Светочку за ручку и с видом премудрого оракула и прорицателя вещает ей что-то глобальное. И вдруг выдает так прямо в лоб Артему, указывая на меня: «Она тебе нравится?»  «Ну да, нравится», - незамедлительно последовал спокойный ответ, заглушенный моим нервным смехом. Однако этот Фрейд доморощенный то ли глух как пень, то ли умело прикидывается, но настойчиво повторяет: «Нет, ты не уходи от ответа. Я тебя спрашиваю: она тебе нравится?» - «Кто, Лина?» – с легкой удивленной полуулыбкой переспрашивает Артем. И тут же, не дожидаясь уточнений, повторяет:
   - Да, конечно, она мне нравится…
   - Ну так бери ее и тащи в пещеру! - уже почти кричит старый маньяк, взволнованный, видимо, присутствием большого количества молодых симпатичных и не совсем трезвых женщин и возможностью поучить жизни юных кавалеров. Я в легком оцепенении, тепло разливается по моему телу, в ушах шумит прорвавшая плотина вырвавшихся на волю слов, Артем с ироничной усмешкой пытается развивать тему в шутливом тоне, но пророчества от Юриваныча неожиданно продолжаются:
   - А ведь она красивая…
  Последовавший ответ, которого на сей раз никто не требовал и не ждал, ответ, сказанный как бы невзначай, между прочим, мысли вслух, протрезвил меня.
    - Лина? Да, она красивая. Она безумно красивая…
    - Что, хотел бы такую девушку?
    - Моя девушка тоже красивая. По-своему…
   Дальше я уже ничего не слышала. Я прозрела. Это сказал он? Хотя его никто не спрашивал, хотя я сидела рядом, хотя мы почти не общались все эти месяцы, были холодны при встречах в коридоре, равнодушны в кратких диалогах, чужи в приветствиях и прощаниях. Что это было? Шанс? – недоумевала я и с остервенением ломала в те дни свой очередной неудавшийся треугольник, затянувший меня в жуткую бесчувственную тину.
   И снова – силенциум. На долгих три месяца. Там, в грязно-снежном феврале, остались обломки моей жуткой геометрии, все еще царапающие мне стенки матки, тут, в дождливом апреле, маячил фантом новых линий. Мы напились с ЗайцевО, и я решила во что бы то ни стало раздобыть твой номер. Раздобыть оказалось намного легче, чем напиться и решиться. Интересно, самые смелые твои сны предвещали тебе такую игру? Вероятнее всего, что если и предвещали, то совсем не такую.
                «Угадай, кто тебя хочет?» 

     Я лежу в горячей ванной. Вечер. Первая эсэмэска, рожденная в муках, давно отправлена. Первое волнение прошло. Начинается приступ второго. Ответа нет. Что ж, подождем…
  Я решила так: обратимся к общим темам. К тому, что нас в чем-то объединяет и в то же время может быть известно и другим. Например… Пауло Коэльо, такой себе маскультовый писатель. «Одиннадцать минут» - такое себе эротически-психологическое чтиво. Я знала, что ты читал его, ты знал, что я знала. Должен был помнить, наверное…
   
 - …Помнишь, у Пауло Коэльо Мария ходила в школу одной дорогой с мальчиком, который ей нравился… Как думаешь, почему она морозилась?
      
Меня уже начинало немного колбасить, и тут – телефон невозмутимо запиликал, возвещая о приходе сообщения.
   
- Боялась нескольких вещей: невзаимности, в том числе агрессивной, потери мечты, необходимости действовать, своей уязвимости, а в случае удачи – все равно неизвестности. И еще тысяча СТРАХОВ. Женя, это твой номер?
    
Ни фига себе!.. Круто. Есть контакт! И почти никаких глупых вопросов. Почти. Но «Женя» меня расстроила. Я уж хотела было на этом все и закончить, но…
   
- Увы, Артем, это не Женя. (Ой кольнуло…) Мария повзрослела и исправилась.
Отослав, почти не ждала ответа. Почти. Но он пришел. Правила игры приняты.
   
- Вся беда ранней Марии – в чепухе, забивавшей ее голову, а поздней – в серьезных вещах, но с тем же успехом забивающих голову. А ГОЛОВЕ ПРИЯТНО ТОЛЬКО С ВЕТРОМ. Наталья Сергеевна, это ты?
   
Вау! Даже так? Наталья Сергеевна? Я, честно говоря, растерялась. Хрен с ней, с Марией, дело принимает серьезный оборот. Он играет по-крупному. Попробуй читать между строк.
 
-  Мимо, дружочек. И не она. С ветром в голове? Круто. Через несколько лет Мария попыталась исправить ошибку, символически. Ручка. Правда, потом снова дала маху.
   - Просто Наталья Сергеевна последняя читала эту книгу. Какая ручка? Обожаю загадки, но не головоломки. Тая?
 
 Вот так, милый, можно выведать у тебя имена всех твоих женщин. Надо же – какой ассортимент… «Тая» - это мне нравится все меньше и меньше. Обожаешь загадки? Это хорошо.
   
- Последняя? Вижу, ты меня совсем со счетов сбросил. Тая? Нет, не Тая. А в чем же моя беда? Почему я морожусь, видя тебя почти каждый день?..
   
Я подошла к краю пропасти. Это щекочет нервы. Почти раскрыла карты, но надеюсь, это еще не конец.
   
 - Потому что я морожусь – это раз, у меня есть девушка – это два, хоть она и назначила день, когда меня бросит… Откуда у тебя мой номер – три, и четыре – эта переписка останется между нами. Самое же главное: я на самом деле не стою и части этих волнений.
   
Догадался, черт! Наверное, «каждый день» меня выдал… Ну что ж, карты раскрыты, игра закончилась, занавес. Хэппи-эндов, кажется, у таких пьес не бывает.
 
  - «Не питай, де я був, коли тобі було так солодко...» Догадался, надо же… Три – чего мне это стоило… Четыре – ясный перец. Прости.

Пауза. Это конец. Ничего не жди больше, идиотка...

- Все-таки Лина. Теперь ты меня прости, неугомонного.

Что? Не был уверен?.. Ах ты дилетантка наивная… Он тебя так легко обыграл.

- Так что – я сама себя выдала?.. Ты молодец! А в каком смысле – неугомонного?

Продолжительная пауза. Я не выдерживаю

- Браво! А ты игрок! Я бы сказал – профи! А вот я плохо играю, мне не везет, я все время проигрываю. Вся жизнь по принципу: что и требовалось доказать…

- В том смысле, что на твоем «прости» надо было ставить точку. Догадался по укрмове и «ясному перцу». Игрок из меня гамно. А насчет «что и требовалось доказать» - не поверишь: моя жизнь тоже из них состоит… Раскрасил сегодня мобильный маркером – теперь все пальцы и усы черные. А вообще поболтаем живьем – все станет легче и веселей. В верхнем ящике рабочего стола антидепрессанты;  Шутка! Наркоманская. Я так взвинчен от этих sms, пойду курить драп…

Взвинчен?! Ого! Но точку-то так и не поставил…

- А я тоже хочу. Драп. Но меня пока успокаивает горячая ванна. Насчет поболтаем вживую – что-то сомневаюсь в «легче и веселей»… Кстати, вода остыла.
- Драп – это зря. Вода – это жаль (извини, но мое воображение подглядывает;) Счастливо, не утони! ;))

Я нырнула под воду. Ок, я разрешаю - твоему воображению все можно! Ок, я замолкаю. Можешь даже думать, что я утонула. Подумай об этом…И я тоже.

    
         На следующий день мы столкнулись в дверях. Он открыл их мне передо мной и заулыбался. Боже, как я люблю эту улыбку! Дыхание перехватило, но я тоже слегка улыбнулась, а вечером выпустила из себя эту чертову распирающую меня smsку:
    - Ты недооцениваешь себя – очень даже угомонный. Это было несложно? И что питает твое целомудрие и спартанскую стойкость? Сила воли? Либо сила любви? Я не претендую на 300 грамм мышечного мяса в твоей груди – можешь оставить это своей девушке… Мне нужен твой IQ и, может быть, кое-что еще… Но это уже зависит от тебя.
      Ответа в тот вечер не последовало. Все у меня было вялотекущим и печально-романтичным в некоторых местах. Я подумала, что ты или умер, или оскорбился. Но как оказалось, ты просто накурился…
     Наступил следующий день. И после традиционного рабочего «мороза» ты ждал меня на вахте в конце дня. Я знала это, когда поворачивала ключ в дверях своего кабинета, я знала, что ты засиделся допоздна и уже все ушли, я почувствовала, что ты стоишь там, внизу, через два пролета ступенек. Я знала, что мне надо будет пройти сквозь тебя. Меня уже слегка лихорадило, но я пыталась дать себе установку и как ни в чем не бывало идти по этому битому стеклу. Первый раз, что ли..
      Он ловко поймал мой взгляд и, прервав разговор с вахтером, спросил: «Ты домой?..» То «да», которое я выдавила из себя, показалось мне самой мышиным писком. К горлу подступил традиционный ком, коленки задрожали, как перед экзаменом у Соловья, зрачки ненормально расширились. Но вид у меня, кажется, был пристойный и даже героический. Я попрощалась с вахтером дядей Вовой – камень на камень, кирпич на кирпич, умер Ленин Владимир Ильич – и поплыла к выходу каравеллой по волнам своего несметного счастья. На лице заблуждала полуидиотская улыбка. Такая улыбка, наверное, появляется у крайне целомудренной и благочестивой женщины, которая, очень сильно бедствуя и нуждаясь, молила Господа Бога хоть о какой-нибудь помощи, била поклоны челом и даже об стену, и наконец не выдержав лишений, отдалась за деньги…И тут вдруг ей на голову обрушивается фантастическое наследство!..
    Он шел следом. Для того чтобы рассказать мне о своей большой любви и о том, что он совсем не стоит моих горячих взглядов.
    В ту ночь мне приснился младенец. Маленькая девочка с голыми ножками. Она все плакала, а я тревожно убаюкивала ее.
    

   Артем знает, что я люблю его трехдневную щетину, поэтому смело не бреется. Я знаю, что ему нравятся корсеты и короткие юбки, поэтому смело затягиваю свои тощие ребра черной шелковой лентой и оголяю свои диспропорциональные ноги. Он с удовольствием завязывает шнурки на моих худых  икрах, невзначай проводя ладонью по восставшим от его прикосновений светлым волосинкам, которые я никогда не брею. Я знаю, что он любуется моими ногами, но они от этого не становятся более совершенными. Он обнимает меня своими крепкими руками, но они от этого не становятся менее целомудренными. Он называет меня близким приятелем, или дальним другом, а когда мы напиваемся, обнимает еще крепче и становится еще целомудреннее. «Ты разумное существо и мой друг, Ли-ина, как я тебя люблю! Можно я к тебе прижмусь? Вот бы все мои друзья были такими красивыми и нежными…»
   Разумное существо, в эти минуты, кстати, очень сомневающееся в том, что оно действительно разумное, смеется и с готовностью разрешает себя тискать – опять-таки, весьма целомудренно. Но это уж вовсе не повод для драмы, наоборот, скорее круглая идиллия… Круглая? Удивительные метаморфозы случаются в геометрии, однако. Как легко из треугольника, оказывается, можно сделать круг! Такой аккуратненький, ровненький, благообразный кружочек, по которому все ходят, как дрессированные лошади в манеже, и машут перьями и кокардами на голове, и приподнимают ножку в такт свисту кнута. Ай да молодца! Какие мы чинные и благородные, какие правильные и добродетельные! Ну-ну… Никого не тошнит? А тогда кое-кого подташнивало.
   Мужчинам почему-то не нравится история о Сафо, хотя они в общем не против лесбиянок и всегда готовы поглазеть на такого рода клубничку. А разумные существа с тонкой душевной организацией – женщины - искренне проникаются этим романтично-трагическим мифом и искоса и слегка свысока, с ноткой драматизма, начинают поглядывать на своих партнеров. Так вот, на «Сафо» никто не хотел идти, то есть мужчины демонстративно игнорировали греческую поэтессу. Идти желали только я и Леся – Олесе, как будущему «старому бородатому художнику», пойти порекомендовала ее преподаватель, то бишь, в принципе, ее в первую очередь интересовала не Сафо, а ее муж, точнее его картины. Ну а я… как всегда:  любовь, искусство, треугольники – как я могу такое пропустить?
   Товарищ журналист в этот день почему-то тоже приняла сторону сильных и разумных и Сафо предпочла Мураками. Мне срочно нужен был третий лишний, и мы с ЗайцевО заманили Артема на зеленый чай. То есть чай предложил нам сам Артем, но мы соблазнили его кофеваркой, в которой имели необыкновенное обыкновение его заваривать. Чай в тот день постоянно норовил разлиться, я болтала ножкой на диванчике, ЗайцевО болтала с Артемом, Артем суетился и чай наконец лизнул мою лакированную ногу. Товарищ Дракон присел на корточки, старательно и неимоверно нежно, как первоклассник первую помарочку в новой тетради, промакивая мутные капли на моих гладких носочках, спросил с неподдельным любопытством: это кто? И как всегда начал развивать гипотезу о происхождении несчастного существа, из которого смастерили мои аккуратненькие рыжие сапожки. Но о чем это я? Неужели о сапожках? Вовсе нет. Все о том же. О Сафо. То есть о треугольниках.
   Поехали с нами на Сафо, предложила я. Поехали, с готовностью согласился ты. А кто будет? – тут же опомнился и уточнил щекотливый вопрос. Я, ты и Леся. О, отлично, поехали. Название показалось тебе таким заманчивым, что ты был все еще готов идти в кино даже после того, как я ввела тебя в курс дела, проанонсировав то, что мы собирались смотреть. Леся тебе тоже показалась замечательной девочкой, отнюдь не третьей лишней. Немного другой (ведь ты видел ее раньше), но тоже ничего.
  - Ты Леся? – спросил ты после получасовой поездки в маршрутке.
  - Ну да, я Леся.
  - Она просто без макияжа, - улыбнулась я. – Как же вас, мужчин, легко запутать…
 Однако запутывать тебя я не имела ни малейшего желания. И в кино мы действительно должны были пойти втроем. Но… Товарищ Артист, впрочем, как и большинство мужчин в таких ситуациях, почему-то очень чуток, и, видимо, ощущает на расстоянии, когда моя рука пульсирует в чьей-то теплой ладони.
  - Можно? – на всякий случай спросил ты, сжимая мои пальцы.
  - Можно. Пока можно.
 Напрягся.
  - К нам присоединится кто-то еще?
  - Да, скорее всего.
   Потемнел. Такой замечательный мартовский день, столько солнца, и ветра, и наших улыбок, и ты так трогательно прижимаешь к груди своего нежного друга… Солнце, что ли, зашло за облако?
Ты пытаешься высвободить руку и через пару минут уже  предпринимаешь робкие попытки спетлять от нас.
  - Так. Не выдумывай, пожалуйста. Никуда ты не сбежишь.  Мы договорились идти в кино и мы пойдем в кино. Да? – я взглянула в твои жалобные глаза еще жалобнее.
  Артист появился на нашей треугольной сцене издалека. Для него мизансцена была не менее неожиданной. Они шли навстречу друг другу как дуэлянты, стараясь не смотреть прямо, но сердца их бешено скакали в клетке диафрагмы. В эту минуту даже твоим необъятным легким, милый, там не было места.
   Люблю уверенных мужчин. Даже азарт какой-то появился – кто же круче изобразит слона? Но выбор мне делать тогда уже не надо было. Я сделала его еще год назад. Слишком долго и старательно я выстраивала кирпичики заветной пирамиды, чтобы бросить своего Менестреля ради сказки, сказки о драконах и даже – ради самого раритетного дракона. Которого, кстати, в темном зале кинотеатра не слабо мутило – от неуместных воспоминаний: лунный свет, что освещал его продымленную кальяном комнату и два голых тела, почему он был таким ярким, черт возьми?
  Ну да, древний сюжет на мотивы адюльтера, да еще в лесбийском формате, совершенно не приглянулся мальчикам.    

***

   Возможно, это было эдаким отголоском женской мести. Ведь ты задумался о цвете моих глаз и вспомнил о том, что я могу быть не только милым другом, спустя год. Май - пора выздоровления от тифа. Мне пришлось тогда выкарабкиваться самой – ты открыто сказал: аз есмъ наркоман и у меня есть Саша. Хотя ты и знал тот день, когда она тебя бросит. Где связь, я до сих пор не поняла. Плюс черный юмор, злой сарказм, моральный садизм, любовь к мастурбации и школьницам и т.д. и т.п. Ты чересчур усердно убеждал меня в своей порочности и аморальности, нарочно дистанцируясь от грехопадения со мной, однако вовсе не в пользу Саши, как оказалось, а конечно же, во благо самых целомудренных радостей на свете – травы и иглы.
   Как же вы все-таки самоуверенны и недальновидны, сильные плечи… Пока ты безмятежно штопал свое бесценное драповое пальто, наивно отодвигая тот роковой день, Саша успела разочароваться во всех неординарных личностях, встретила абсолютно ординарного мажора, собрала свои горшки с цветами и начала мучительно расставаться с тобой. На пару месяцев ты остался наедине с Милен и Эдгаром По, на тебя снизошло озарение, раскаяние и тоска. Ну а это уже прямой маршрут на реабилитационную станцию «Слово». Ты сел за клавиатуру и начал стучать свою сказку. Все правильно: «а поруч з поетом має бути принцеса…».  Ну или с драконом. На эту роль, по твоему разумению, как раз подходила я. Но ты не учел, что я за это время уже успела пройти реабилитационный период и встретить своего очень даже неординарного мажора, точнее Артиста, и в мои планы ну никак не входили твои сказки.
    Однако май – время заживления самых глубоких ран и - время будить драконов. Ты свалился со своими чудовищами мне на голову очень неожиданно – «все то, о чем мы так долго мечтали» все-таки настигло меня. Воистину, формулируйте свои молитвы правильно – Господь не успевает за всеми женскими семьюдесятью семью пятницами. Я уже не только научилась контролировать свое дыхание при встречах в коридоре, но и матка моя была вполне сытой и умиротворенной. Если какой-то орган и оставался недовольным моим сожительством с театральными подмостками, то он находился совершенно в другой плоскости. Но твои тифозные симптомы меня растрогали и воодушевили не на шутку. Поэты, художники, артисты, музыканты, наркоманы… Что ж я так слаба на этот контингент?
   Ты не долго морочил мне голову своими виконтами, виолеттами и драконами – очень вскоре признался, что Саша тебя бросила, а расстаться окончательно – ни у кого не хватает духу, и корректура сказки – только благовидный предлог зализать свои раны у меня на том месте, где полагается быть V-образному вырезу жилетки. «Больше никогда!..» - бросали друг в друга вы томик Эдгара По и горсти пазлов какого-то недособранного мозаичного натюрморта, оставленного Сашей у тебя на окне, на стене, под кроватью, под кожей… А я корректировала не только твои тексты, но и траекторию полетов этих мазохистских комков боли.
   Три дня… Как в русских народных сказках. Три дороги, три загадки, три девицы под окном, три богатыря… Слава Богу, мне тогда хватило и двоих. Я была честна с тобой – три мучительно сладостных дня меня томила иллюзия выбора, сердце снова скакало от адреналина твоей близости и откровенности, а многоугольник чувств заострился до предела. По утрам ты выходил из редакции встречать меня, доходя до моей 25-й линии, когда я запыхавшись летела на работу в свою демократическую смену, в перерывах звал на улицу, кормил невообразимо сладкими переспелыми бананами, держал за руку, влюбленно смотрел в глаза и что-то рассказывал – о Милен, Лавкрафте, универсальной пользе витамина С, инопланетянах, бабочках, своих сумасшедших друзьях, иногда даже о Саше, страсти к школьницам и аптекам. По вечерам мы гуляли, целомудренно держась за руки, я добросовестно внимала твоему потоку сознания, училась не бояться тебя, понимать и иногда противоречить, раскрывала твои секреты и постепенно опускалась на землю. Впрочем, как же все это предсказуемо и не ново!..
   Подмостки дрожали от напряжения, Артист почувствовал угрозу провала его первого спектакля, прилетел на своих бутафорских крыльях любви… и я все-таки отдала предпочтение Мельпомене.
   Парадокс. В театр на следующий день после неловких объяснений о том, чего хотят женщины, как и договаривались, мы все же пошли с Артемом, его друзьями и ЗайцевО. Там настоящие драмы разыгрываются, не то что у нас – какой-то бедной девушке глобально не повезло - вышла замуж за индюка. А у Артиста, понятное дело, был свой театр – плотный гастрольный график, что поделаешь.
   Словом, спешу разочаровать – в итоге никто не повесился и не утопился. Но и до хэппи-энда оказалось еще далеко. Как только перестаешь вешать ярлыки и старательно вырисовывать жирные точки над всеми загадочными недосказанными «i», история тут же приобретает совсем иной оттенок.  Да, всем нам хочется немного драматизма – с ним как-то больше человеком себя чувствуешь. Но так, строго выверенную порцию, ни больше ни меньше, чтоб не переборщить. Главное – вовремя забить и все-таки принять то, что дарит тебе с барского плеча лукавый подслеповатый паяц Рок. И никогда потом не малодушничать и не жалеть.

***

     Хреновая из меня соперница, впрочем, как и рассказчица. Соцреализм, например, гневно выплюнул бы меня на обочину литературного процесса и растоптал монументальными сапожищами за мой хронотоп. Саша так легко не сдавала свои позиции и продолжала присылать тебе задушевные новеллы Эдгара, назначать встречи, искать поводы, менять диски. Это твое болото никак не хотело подсыхать. Да ты, впрочем, признавался, что и сам не прочь еще побарахтаться в нем. Мой треугольник как-то странно начал деформироваться. Откуда взялась эта Саша, черт возьми? Но так теперь всем было удобно. 
       Май незаметно перетек в июнь, мы забросили сказку о драконах, забили на все и наслаждались часами рядом друг с другом. Запредельно целомудренно провожая меня в полночь, перед дежурным звонком Артиста, у моей калитки ты как-то выдохнул: «Я, наверное, должен сказать тебе, Лина, будь со мной, а не с ним…» Возможно. Но почему-то так и не сказал. А я такая мягкая и нерешительная девушка, как трудно мне было вымолвить, ломая руки, кусая губы и бросая кроткие взгляды: прости, но уже поздно, менять я ничего не могу. Ну примерно так. Только длиннее, томнее, запутаннее и загадочнее. Расставаться с катетом гипотенузе никак не хотелось. Какой миленький был треугольничек, такой оригинальный, совсем не вульгарный…
       Тебе тоже было не легко так сразу излечить все язвы в своем сердце. С мучительно навязчивых свиданий с Сашей ты приходил с экзотически исцарапанными руками, потухшими хрусталиками и новыми потоками прорывающихся впоследствии откровений. Но в конце концов так и твоей, и моей совести было комфортно. Я остаюсь с Артистом, значит и тебе еще можно помусолить расставание с любимой. А нашими свиданиями-полукровками мы уже не тяготились. Ну всем на свете ведь давно известно, что слова, тупые объяснения, жалкие потуги расставить по местам и наклеить бирку на чувства – ничто, когда на трибуну выходит тело с бьющимся сердцем. Вместе их ораторские умения убедительнее. «Я не сказала «да», милорд, вы не сказали «нет»…»
        А по большому счету вся эта риторика оказалась сущей ересью и казуистикой. Все равно все текло своим чередом, как и полагается в таких премилых не романтических историях. К чему было паниковать и лихорадить, тряся Товарища Журналиста за грудки и бегая по ее кабинету из угла в угол – ну что же мне делать, старая, что делать?!! Это же не мелодрама с классическим адюльтером, вендеттой и суицидом в одном флаконе. И тебе, и мне уже было наплевать на мой отказ. Ведь он звучал теперь совсем по-другому: все будет так, как ты решишь. Я слабая, и я приму любое твое решение.
        Ты с сомнительным удовольствием излагал мне лирику своих душевных страданий, я с не менее сомнительным удовольствием внимала, с дельным видом резюмируя и складывая толковый словарь этих самых страданий. Но самое интересное, естественно, начиналось, когда короткая глава про Сашу заканчивалась. Тогда ты, слегка опаленный и очищенный, открывал все свои чакры, доставал свой варган и принимался дребезжать на моих расстроенных струнах в моих одичавших ладах. Вот эта-то песнь песней меня и сломила.

       Мои розы, конечно, завяли. И это с ними случалось часто. Так и мне никто не шептал на ушко ласковых слов. Что толку от личного менестреля, если он не поет? Вернее, поет, но не мне. Что толку от любви, если ее нет рядом? Это как секс без оргазма: форма без содержания, телодвижения без удовольствия, соитие, на дне которого пустота. Как решить эту проблему? Я решила ее чисто по-женски:  просто подставила свои уши другому исполнителю – совершенно в ином жанре, но тоже в моем вкусе.
   Теперь не удивляюсь, как он так умеет проникать в душу рыжим девочкам и шевелить там пальцами, заострять все твои чувства, говорить вслух то, до чего еще не додумался ни один мужчина на этой планете. В нем самом много женского, иррационального, интуитивного. Но об этом я узнала много позже. Когда степень доверия перешагнула рамки дружеской влюбленности и стала на позиции братства, так сказать. А тогда я плавала в его чувственности, он пустил меня в свои любимые сны, мы бродили там среди индустриальных пейзажей, целовались в трафаретах желтых фонарей под кротким моросящим дождем и я стала рыжей девушкой в капюшоне (читай: девушкой его мечты). Мы никому ничего не объясняли, даже себе. Похоже, он тоже был не в силах по доброй воле отказаться от этого грехопадения, такого сладкого и старого как мир. 
    В «Триумфе» тогда делали изумительную цветную капусту в кляре. Наши редакционные обеды с товарищем ЗайцевО  на 80% состояли именно из нее, а ты, по-моему, питался исключительно ей и кингс бриджем. Я никогда не варила тебе борщи - да ты их кажется ненавидел почти так же, как укр.лит, не пекла блинов - ведь это ты можешь делать в сто раз лучше меня, и не запрещала травиться разной слабоалкогольной дрянью – мы травились ею вместе. Так вот, однажды после очередной порции капусты и рыбы в кляре в старом дворике (читай: плюс пару порций кингс бриджа), где мы мило болтали на бревнышке и наблюдали за будущими юными звездами отечественного футбола, что, по твоему авторитетному мнению, из кожи вон лезли передо мной, измываясь над мячом, ну и, соответственно, после очередной главы о Саше, я сказала: «Послушай, дружок, нам нужно с тобой переспать в конце концов, ты не находишь?». Ты, видимо, находил. Но первая моя ночь у тебя все же прошла под девизом «Верность и целомудрие».

    Твоя неубиенная зазноба, незримая для меня и перманентная, как осень под кожей у донецких пролетарских поэтов, хотя ты не любишь поэтов вообще и пролетарских в частности, снова и снова становилась поводом сорваться в бездну. А роль мессии что-то мне никак не удавалась, но, похоже, я упорно наступала на те же грабли уже второй раз. В этот вечер мне, однако, удалось отвести иглу от твоих вен.
   Как же все-таки замечательно придумано, что за сумерками наступает ночь. Мы остались одни на твоем газоне. Почему-то не было света. Я слушала страшные истории о других мирах и странных конусообразных существах. И почти не боялась. Ну кто, скажи мне, еще вот так внимательно будет слушать твои байки в жанре фэнтези? Оказывается, я ошибалась.
   В кустистой темно-зеленой траве вокруг нашей подстилки трепетали церковные свечи – в твоем доме не оказалось других, и они очертили такой инфернальный круг, что запросто можно было надеяться на жертвоприношения. Но ничего подобного, мы не готовы были к ритуальному сексу на голой земле. Стало холодно, и мы потянулись в дом. Деревянные ступеньки на второй этаж жутковато поскрипывали в темноте, но весь этот мистицизм только усиливал впечатление от этого изумрудного вечера. В твоей комнате мы продолжали палить все те же огарки и еще – дурацкую мини-свечу, должно быть гелиевую и по законам жанра - ароматизированную. По-моему, подарок Саши. Толку, естественно, от нее было мало.
   Если бы был свет, ты включил бы свой психоделический ночник и он разбрасывал причудливые тени по углам и нашим телам. Но теперь мы лежали в сонных объятиях друг друга в свете луны, изредка переговаривались в жанре хокку, и мне не хотелось никуда идти. Секс нам был не нужен, почему-то об этом не думалось, эротизма этого вечера хватило и тебе и мне сполна. И было легко. Просто лежать рядом. Потом я наконец отшвырнула от себя противное чучело общественной морали, разделась и забралась под одеяло. Ты обнял меня уже в полусне и вскоре мы отключились. Так мы провели первую ночь вместе.
               
               
Записки не ОДИНокой девушки
   …Утром я ушла. Всю ночь меня что-то тревожило, спала на редкость плохо. Все порывалась ни свет ни заря пойти домой. И только под утро окончательно плюнула на все и заснула более или менее крепко. Уходила часов в 10 – Артем еще не вставал и, сонный, не противился. Только сказал: приходи сегодня, в любое время, я буду ждать. Мне эта идея понравилась. Ощущение незавершенности бродило в нас обоих. Но молодое вино, как известно, нужно употреблять осторожно.
   
   …Он ждал меня целый день, и под вечер я пришла. Мы умостились на кровать смотреть «Черный плащ». Вскоре приехали его друзья и мы отправились на Московскую. Он при всех обнимал меня и держал за руку. Кто-то из знакомых назвал меня его девушкой. Это приятно. Где-то в половине двенадцатого позвонил Вадим -  я проморозилась.
      Когда мы возвращались домой, оба уже были уверены, что сегодня я точно останусь у него. Первый секс с новым мужчиной – как всегда, без оргазма. Он очень чувственный и нежный. Но, по-моему, я снова играю какую-то роль. Я правда хочу его или это снова приятная жертва по законам красоты и ради искусства?..  В свете луны надо мной покачивались в такт нашим движениям его длинные распущенные волосы. Я почему-то вспомнила про принца Лилиана из его сказки… Наутро никто уже никуда не спешил. Какао, пряники, зеленый чай, бесконечные клипы Милен Фармер… Так много Милен, ее рыжих волос и ангельски-эротического голоса…Я не вставала с разложенного дивана, расслабившись в загустевшем мармеладе этих чудных мгновений, благодарно принимая твои незатейливые дары с кухни и подхватывая сердцем мотив твоих шагов по лестнице…
… Я ушла часа в 4. Приехал Игнат, и они с Артемом отчалили на карьер высаживать коноплю.
 
 … Этот вечер снова с Артемом. Он вышел из торча. Он вернулся в свое нормальное состояние, вернулся ко мне….

 …Он позвонил еще с работы, сказал, что у него сгорел комп, надо везти в ремонт. Мы поболтали и он исчез. После этого звонка пропал, ушел в заторч.

   …Теплый вечер обещал быть еще теплее – ждала Вадима. Почему-то задерживается. Он не приезжал уже почти неделю – немного занят, по его словам. Сессия, репетиции, спектакли. Звонок. Привет, - я с нетерпением хватаю трубку. - Привет. Чем занимаешься? – Да так, ничем полезным, тебя жду. – Ой, Котофейский, я сегодня не смогу к тебе приехать – машину на ремонт поставили. – ?... Ну и что?! А без машины ты не можешь? – Да сейчас уже поздновато, я пока к тебе доеду… Назад совсем поздно будет, мне потом добираться тяжело. – А, понятно… Ну ладно, пока. – Пока. Я еще тебе позв… Я отключилась. На глаза моментально навернулись слезы. Со всей силы швырнула мобильник в угол кровати. Иди к черту!!! Вскочила и начала бешено метаться по комнате из угла в угол, тяжело дыша и сжимая кулаки. Вдруг – звонок. Это Артем, узнаю мелодию Фармер. Ищу глазами телефон – странно, он еще работает, где-то там, под кроватью. «Алло. – Привет, Лина. – Привет. – Ты что – бежала куда-то? – Бежала? Нет. Я у себя в комнате. Просто… - Что-то случилось? – Да, случилось. Вадим… Ну как так можно? Ну какого хрена?..» Я готова разреветься. «Мне прийти? – Да, приди, пожалуйста, если можешь. Не знаю, что бы я сейчас сделала, если бы ты не позвонил. – Хорошо, через 10 минут буду. До встречи»…

    ….Он появляется и исчезает, и снова возвращается. Не может никак разорвать со своей Сашей. Использует меня в качестве пилюли от нее и наркоты, хотя я бы поставила тут знак равенства. Глотает меня прерывисто, как свежий воздух. Говорит, что я – это удивительное сочетание эротической притягательности и приятного общения. Редко когда, мол, девушки, с которыми мне интересно, вызывают и эротические эмоции. А я, честно признаться, не перестаю ему удивляться, открывая под разными углами. Друзья-наркоманы называют его Толстый, хотя он совсем не толстый… Он Артем, Тёма… Так называют его некоторые более близкие друзья, в основном девочки. А я не могу. Пробую на вкус это имя, держу его на языке, медленно рассасываю. Оно непременно вызывает улыбку. Никогда бы не подумала раньше, что он может быть таким нежным, тонко чувствующим. Эстет. Часто любуется мной просто так – как я двигаюсь, молчу, смеюсь, задумываюсь - на работе, на улице, на диване, у костра. Он остро ощущает движение по законам красоты. Делит людей на две категории: селедочки и… мы. Я у него в телефоне не в группе «Девушки», а в группе самых близких и приятных друзей.
     Наши отношения – сплошной парадокс и загадка. Кажется, его устраивает, что никто никого не напрягает, никто ничего никому не должен. А мне с ним удивительно хорошо и легко – гулять, валяться в кровати, смотреть дурацкие фильмы, слушать его любимую музыку, просто засыпать рядом… Это то ощущение легкости бытия, когда абсолютно ничего в этом существовании не напрягает и хочется, чтобы эти мгновения длились и длились…

   ….Вадим… Я ненавижу это имя!  Я его ненавижу! Нельзя со мной так! Черт, ангельское терпение – не самое хорошее качество. Оно – разрушает. Как я устала доказывать этим болванам, что я идеальная женщина! Да пошли вы все…

…..Пятница. Он выходной. На работе не виделись и за все выходные ни строчки, ни звонка….

…..Стояла под дождем на остановке. Он на велике. Остановился. Депрессивный. Случайно вырвала его из сомнительной компании. Вид меня, намокшей, дрожащей и прижимающейся к нему, умиляет его. И снова я удивляюсь этим неожиданным приливам нежности. Но колесо его большой любви уже, видимо, завертелось, он не захотел скоротать остаток вечера со мной. Провел домой. Спетлял, что ему надо ехать хрен знает куда. Но потом признался, что так и не поехал. 

 …..Говорят, мы с Вадимом красивая пара. А с Артемом – невообразимая эклектика, сочетание несочетаемого, парадоксальная гармония абсолютно противоположных элементов. Это слегка щекочет нервы – ощущение эпатажа, вызова, когда мы идем держась за руки. Я чувствую себя принцессой рядом с маленьким драконом, драконом со стальным блеском в глазах для всех, кроме меня, драконом с надменным видом и высоко поднятой головой над возмущенными, осуждающе-пренебрежительными и напряженными взглядами. Он всегда вызывает бурю противоречивых  эмоций – сила и неординарный интеллект в его глазах, в глазах этого близорукого мальчика, что, на первый взгляд, смотрит на мир снизу вверх, с длинными волосами и агатовым перстнем на правой руке. Эта эклектика в нем самом заставляет всех напрягаться. Черт возьми, за это я, наверное, и люблю его.
    Признался мне, что имеет слабость к красивым девушкам, но скорее эстетического характера, как знаток и ценитель женственности. Именно женственности, согласна. Не устает бесконечно познавать нас, изучать повадки как отдельного вида, удивляться, восхищаться и почти преклоняться – перед красивыми представительницами слабого пола.
   ….Ночью на кухне мы ждали, когда наконец закипит чайник…Еще ни один мужчина так чувственно, искренне и ласково не говорил мне о любви, обнимая и целуя в макушку, как ребенка: «Как я люблю… людей, вот таких, как эта девочка, красивая такая, с длинными-длинными ресницами…».

   …..Дурацкий Международный день бега. Дурацкий забег. Неожиданно пошли месячные. Незапланированная встреча с Вадимом. Перед его отъездом. Я на нервах – он отдаляется. Я снова буду эти выходные одна.

  …..Вадим на гастролях, в Киеве. В городе праздник – День молодежи. Снова одна. Вечером набираю Артема, так, от безысходности. Он в заторче, честно признался. Это ясно.

  …..Вечеринка у Артема неожиданно отменилась. Хотя, впрочем, почему неожиданно? Я это предчувствовала. Легкое разочарование и беспомощность. Но стараюсь мыслить позитивно – проведу этот вечер с пользой, займусь домашними делами. Интересно, он снова петляет от меня, решив поторчать, или в самом деле сосиски перенесли к Гендольфу? А, впрочем, все это уже не так важно. Ведь правда – приятных моментов не может быть много и часто. Тогда это уже превращается в однообразный сладковато-нудотный псевдопраздник. А так острее ощущаешь терпкий вкус сюрпризов жизни.

   …. Ну вот, снова одна. Вечер, Камю, горячая ванна, музыка…А, все-таки позвонил, но какой-то стремный, быстро попрощался и опять исчез.

  … Устала. Мы то сближаемся, то отдаляемся, как полюса. Впрочем, это держит в тонусе. Не понимаю: это я так быстро остываю или они недостаточно пылают?..

 …. Почти весь день провела у Вадима. Никуда не хотелось – набралась наглости, ведь я же его девушка, в конце концов. Мог бы проводить со мной и больше времени. Секс, ванна, завтрак, телевизор, секс, постель, ужин, постель…Комфортно. Но нет того провала в приятную пропасть неги. Просто стандартно хорошо. Идиотка, а не это ли и есть ощущение счастья?
     Объявился Артем, позвонил наконец. Приглашал за город с Игнатом и Ксюшей. Вежливо отказалась. Вадим знает Артема заочно, по моим рассказам. Но ничуть не настораживается и, по-моему, не напрягается. Ни тени ревности.
    Остаток вечера дома одна у телека. Никому уже не хочется даже звонить. Иногда так хорошо самой… бывает.
   
   …. Первый официальный день отпуска. Немного суетный, но в принципе обычный. Зашла в редакцию. Мельком видела Артема. С утра, подлец, прислал мне такую лирическую эсэмэску о том, как пусто и грустно стало на работе без меня. Как ему прожить целый месяц?.. Умеет, черт подери!..
     Вечером ждала его звонка, посматривая на телефон, и тут – мистика! – звонит. Договорились о встрече. Его еще торчит немного, по инерции. Такой суетливый, хлопотливый, разбалансированный. После длительных пауз трудновато наладить комфортный баланс. Беру ножницы, чтобы подстричь концы его уже весьма длинных волос. Стрижка немного снимает напряжение.
   Одни дома, зеленый чай у окна, собственноручно собранная им смородина с сахаром, наглые кошки у меня на коленях. Многообещающий вечер. Но мам попросила прийти домой пораньше – она уезжает в Щурово. Он остался со своими кошками. Ну и поделом торчку!
   Вадим так и не звонил.

….. Рано утром проводила мам в Щурово. Выспавшись, наехала на Вадима. Ему полезно. Но он тушит мои возмущения своим невозмутимым спокойствием и шутками. Однако действует – прискакал вечером, собирайся, поехали ко мне, давай, давай, все у меня, быстренько. Ну собралась, поехали. Но все не так… Хотелось прогуляться – да где там… Давай никуда не пойдем, я немного устал сегодня… После душа постояли во дворе обнаженные, на звезды поглазели. Типа романтика. А потом – какой-то не совсем удачный секс. Что это? Что происходит? Идиотское кино я так и не досмотрела, пошла спать сама. Нормально. Как в скисшем многолетнем браке.
   Утром фильм еще бредовее. Вадим дурачится как ребенок, снимает меня на видео. На мне только босоножки на длиннющей шпильке, темные очки в сеточку из прошлого века и дурацкий ридикюль в руке. Я хожу по его огромному дому-крепости с этажа на этаж и кривляюсь в камеру. Я так никогда и не увижу это видео. Я оставила ему этот кусок себя, подарила ему это кино о моем голом одиночестве. Наконец собрались, поели – Вадим не ест почти ничего из того, что я люблю, и утром я доедала какие-то слоеные пальчики, прихваченные с собой с вечера, а он варил себе овсянку – и вместе поехали – я домой, он в свой театр. Сегодня «Фигаро».
    Очень жарко, 33 градуса в тени. Я не знаю, чем заняться дома. Вечером позвонил Артем, предложил прогуляться. Ну что ж, я не против. Если ты, любимый, не хочешь гулять со мной, всегда найдется тот, кто захочет. Мы сидели у памятника Ленину, пили пиво, говорили о снах, о нас, целовались. А потом просто пошли домой. И мне не было досадно, я была довольна этой встречей.
     А Вадим… Все не то. Раньше ты винила его, а теперь – кого?..
    
…..По-моему, кто-то собирался меня изнасиловать. По-моему, их было много, и мне было очень страшно. Я почему-то доступна и беззащитна. На каком-то возвышении - кровать, что ли такая огромная и неуютная, почти сцена.
     Мужчина – не вижу четко его лица, но кажется близкий - о боже, неужели это Вадим? – унижает меня, говорит что-то гадкое и мучительное. Делает больно -  швыряет в меня горячую еду, шипящие голубцы прямо с плиты. Горячая жидкая подлива брызгает в лицо – ужасно неприятно и обидно.
     В какой-то момент терпение мое лопается, я хватаю топорик и пытаюсь отрубить ему голову. Теперь я четко вижу: голова – Вадима. Левой рукой скручиваю шею, а правой режу. Сразу, с одного усилия не получается. Пилю с ожесточением, без тени жалости, с нетерпением стараясь довести дело до конца. Вижу неестественно бледные губы Вадима и его перекошенный рот. Крови нет.
     По-моему, дорезала, с чувством удовлетворения от сделанного.
     Тьфу, дурацкий сон…

  …..Была уверена, что сегодня Вадим занят, более того – думала, он даже не позвонит. Поэтому с такой легкостью и удовольствием сказала Артему «да». Он один, абсолютно свободен, ждет только меня. Вадим позвонил неожиданно, сказал, выступление отменили. Я занервничала. Появилось дурное предчувствие. А что если?..
    Я естественно опаздывала, но позвонила и все-таки пообещала, что скоро буду. Его интонации, мягкий, нежный голос: «Да, Линочка….Замечательно. До встречи…» Я чуть не замурлыкала в ответ.
    Я была уже почти готова – и тут звонок. Почти приказным тоном Вадим сказал собираться. Я рухнула на кровать, несколько минут полежала без движений, пытаясь выровнять дыхание. Так, стоп! Нужно принять правильное решение. Одно слово – и все можно исправить. Но меня словно несло. Я не хотела, чтобы так вышло… Артем принял все как мужчина. Не понимаю, как вообще смогла это сделать, открыть рот и произнести. Наверное, главный аргумент – ведь он знал, на что идет со мной. Такое неминуемо должно было случиться.
   Бешеная досада, злость на себя, безысходность – неправильно, плохо, мерзко, отвратительно – испортили весь вечер. Решила напиться. Вадим и глазом не моргнул. Напиться так напиться. Вот тебе вино. Не спрашивал ни о чем, не интересовался, не напрягал любопытством – ни слова, черт возьми. Зато меня понесло. Начала скандалить, порывалась уйти ночью домой – остановил, поднял на руки и уложил спать. Может, все правильно….
    Наутро притупилось. Хороший секс, настроение, бодрость. Но Артема видеть боялась, содрогаясь от одного воспоминания от вчерашнего динамо. Оказалось все проще. Приехали в редакцию за зарплатой, он в очереди. Заговорил первый, словно ничего не случилось. Позже позвонил. Не ожидала. Конец вечера – абсолютная противоположность - в компании безобидных торчков, его старых добрых друзей. Я словно очутилась в кустарной домашней лаборатории. С широко раскрытыми глазами наблюдала, как они толкли какие-то таблетки, счищали серу со спичек, что-то нагревали и ширялись. Все - хреновы интеллектуалы. «Вечер, кофе, Мураками. Впереди - лишь сон-предатель. Ну а чем живет твой вечер? Не дает скучать создатель?..» Да, явно не дает…
   Это жутко, но, оказывается, тоже не так страшно. Я упрекнула Артема, что не дезинфицирует кожу перед уколом. Он как-то виновато улыбнулся и сказал, что всем наркоманам лень это делать.
   Артем динамит меня по-своему. Мы квиты. Провожая, даже бедной девочкой меня назвал. Ведь всем все так удобно, одной мне мучительно неловко. А стоит ли?..


    ...Я уезжала в Щурово. Тот последний вечер мы провели вместе. Ты любишь такую мрачную погоду – брюзжал дождик, и хотя в июле это не страшно, я, увы, не фанатка такого прогноза. Мне было зябко, отросшие волосы стали влажными и пушистыми и вились диким-диким хмелем. Ты достал из рюкзака свою пайту и натянул ее на мои худые плечи. Потом долго уговаривал, чтобы надела капюшон. Ты останавливаешься, берешь мое лицо в ладони и с мольбой заглядываешь в мои глаза, напоминающие тебе яшму, которую ты никогда не видел. Это неправда, мужчины не умеют делать такое трогательное лицо. Но ты к тому же можешь подкрепить это невероятно ласковыми интонациями и жестами. Я сдаюсь и на секунду – только на секунду – набрасываю капюшон. Ведь я ненавижу капюшоны… Ну да, а в твоем мире существуют только рыжие девочки в капюшончиках – они бродят под моросящим дождем в свете уличных фонарей и сверкают желто-зелеными глазами из-под тени промокших плащей.
      Утром я уехала, а ты еще неделю слушал тот диск, что играл в этот вечер. Конечно, я не помню названия, я вообще не разбираюсь в твоей музыке, но иногда слышу ее. На следующий день от тебя пришла эсэмэска: «Сашу сносит в пепел заря нового солнца…Не могу дождаться конца рабочего дня – хочу тебе позвонить». Вечером раздался звонок. «Ты вошла в мою грудь и сломала все ребра, чтобы сделать мое сердце большим…» Сегодня оно вправду какое-то большое, боюсь, как бы чего не было…» Да, когда-то я тоже слушала Наутилус, давно-давно, в другом мире. Странно, что ты знаешь эти слова. Странно, что ты вспомнил их.
      Я уехала как раз вовремя – еще немного, и дыра в твоей груди стала бы угрожающе большой. Я не знала бы, что с ней потом делать, как штопать такие пропасти. Это милое глупое Щурово сломало мой треугольник, чтобы потом, через год, все наконец выровнять в моей геометрии и твоей груди.

***

    «Они любили друг друга так долго и нежно, с тоской глубокой и страстью безумно мятежной. Но, как враги, избегали признанья и встречи, и были хладны их краткие речи…» Если бы я писала женский роман о несчастной любви, то непременно бы вставила эти строчки в эпиграф. Ах, эти поэты, певцы сердца, неисправимые романтики! До чего же плодовиты были минувшие эпохи на такие душераздирающие истории. Причем, заметьте, писалось это мужчиной. Да, не тот нынче пошел гений. А если бы вы знали, чем все это закончилось, наверняка рыдали бы в голос три дня и три ночи. Ну я-то не доставлю вам такого удовольствия. Хотите трагедий – читайте Шекспира. Ну или раннего Гейне, если все-таки появилось желание узнать финал моего несостоявшегося эпиграфа.
      В общем, это не о нас. Точнее, о нас, но не все. Было нежно, но не долго и не глубоко. А вскоре пришла осень. Ты собрался в Тибет, пешком. Кажется, через Урал, да? Я не сильна в географии, но, думаю, это хрен его знает куда. Твоя мама попросила привезти ей меда, сухих трав и каких-то снадобий. Если ты вернешься. А я понятия не имела, чего попросить из Тибета. Может, Будду. Интересно, его через таможню можно за пазухой пронести? Хотя какая там таможня в горах… Короче, говно идея – засыплет где-нибудь на уральских хребтах и тебя, и мамины снадобья, и моего Будду. Поэтому я просто попросила тебя еще раз хорошо подумать насчет Тибета. Может все-таки старое доброе Рыбачье? Там нудистов полно в бархатный сезон, да и в октябре можно найти, если хорошо поискать. Правда, школьниц уже не будет, они все за партами в это время года, с линейками, конусами и дирижаблями.
      В пятницу ты оставил на моем рабочем столе череп дельфина и все-таки уплыл в Рыбачье. Мои брови надолго немо зависли в прозрачной сентябрьской пустоте.

               
Череп дельфина
      Не знаю, как вы все, но я – кусок мрамора, летящий с высокого (надеюсь) обрыва, ударяющийся о выступы скалы, скатывающийся по каменистым склонам. Иногда на пути: тощие деревца, клочки вялой травы. Выбор есть всегда. А я так люблю все живое, что никогда не способен вовремя решить: проскочить с грохотом мимо или прикоснуться, почти со стопроцентной вероятностью изуродовав. Но иногда чувствую, что согласно высшей цели и законам прекрасного – надо разбивать в щепки.
     Но это уже отвлеченные фантазии, сентиментальное саморазвитие. Вопрос же по существу выглядит примерно так: «Парень, с чего ты взял, что ты мрамор? И главное: кто тебя скинул с обрыва?.. Зачем?» На один вопрос отвечу сразу? Это сделал один знакомый дельфин.

      В офисе выключен кондиционер, открыты все окна. Запах дождя на время прибил едкую вонь металлургического завода. Так резко и рано осень еще не врывалась в наш город. Только и разговоров было в конце августа о том, кто и где видел россыпи желтых листьев.
     В первую же ночь сентября я все не мог уснуть, ворочался и думал: что не так? Во вторую понял – холодно с распахнутыми настежь окнами под одним-то пледом. Стащи с кресла второй. Окно закрою, когда на подоконник сугроб снега наметет.
     От созерцания дождя меня оторвал сигнал мобильного, ленивая восточная мелодия – это друзья. Поднимаю трубку, остаюсь у окна – я на короткой привязи зарядного устройства телефона.
      - Привет, чувак! – знаю, что голос моего друга пролетел тысячу километров.
      - Привет, Тёма, ну как там у вас, светит солнце вовсю? – наблюдаю, как через редкий строй тополей ползет недобитый моросью серо-желтый туман. Завод, пользуясь случаем, поддал копоти.
      - Прикинь, мы замерзли! Сколько ехали по полуострову – пасмурно, дождь идет уже в третий раз, - мой друг отрывается от трубки, он говорит что-то в сторону, слышу, но не могу разобрать. И снова четкий голос: - Ксюха разнылась, ей тут все не нравится.
      Ничего не имею против девушки своего друга, но говорю:
     - Скажи ей, пусть идет домой, если там так плохо. – Артем передает мой совет. В ответ следуют возмущенные нотки женского голоса. Тёма тут же переводит для меня на человеческий, ему намного веселее, чем минуту назад. – Тебе тоже привет от Кокса. Сейчас перекусим и пойдем искать жилье.
      - Давайте, обустраивайтесь там, а я приеду в субботу и привезу с собой солнце, позагораем.
      - Мы тоже так сказали: тепло будет, когда Толстый приедет.
      - Да ладно, вы же на юге, - я немного смущен.
      - Просто по прогнозу погоды так получается, так что ждем тебя не дождемся! Счастливо!
      - Счастливо! – нажимаю красную вытертую кнопочку, кладу телефон на подоконник.
      Я снова в офисе, хотя только что был на пляже из мокрой гальки: с одно стороны двадцатиметровый утес, с другой – Черное море. Чайки ленивыми корабликами покачиваются на волнах, а какая-то птичка застыла столбиком на выступающем из воды огромном зализанном волнами камне. Думает: нырять или пока не стоит – холодно ведь, зябко.
      Дождь стал пахнуть серой, ползучий туман уже близко. Бегаю от окна к окну, закрываю: всего четыре. Становится тише, теперь преобладающий звук – шум компьютеров. Включаю кондиционер. Коллегам пофиг – я здесь один такой суетной.
      Уезжаю в пятницу вечером, а сейчас полдень понедельника. Отпуск кажется таким же далеким, как и месяц-два назад.
      И кстати! Чуть не забыл – я совсем не толстый!

      Четверг, уезжаю завтра. Очень смешанные чувства: упоительный страх свободы. Протарахчу поездом в дальнюю даль, где никто меня не знает, и делать там что захочу. Когда думаю об этом – просто не могу усидеть на своем рабочем месте. Вот и сейчас занес бумаги в соседний отдел и не тороплюсь, болтаю с Линой, мы дальние друзья или близкие приятели. На ее лице, второй день подряд, почти нет косметики – болеет, бедняга. Но выглядит намного свежее, даже чувственнее, обильные тени теперь не скрывают выражение ее нежных глаз. А она не верит никому, кто пытается донести мысль: «Тебе незачем прятаться за гримом!».
       - Так твои друзья уже там?
      - Да, с начала недели. И уже нашли мне сувенир – это череп дельфина!
      - Где они его нашли? – ее губы теряют улыбку, в глазах начинает разгораться сострадание.
      - На пляже. Это вообще-то целый дельфин, но тело его закидано камнями и оно еще не разложилось, а череп наверное птицы обглодали. – Тут же пытаюсь перетянуть внимание на сувенирную составляющую: - Прикинь, я смогу говорить: «У меня есть дома череп дельфина…» - и принимаю загадочно-многозначительный вид, будто и вправду есть.
      - Да!.. – сострадание лишь на долю секунды отступило, чтоб вернуться с новой силой. – Он покончил жизнь самоубийством?
     - Не знаю, он записки не оставил.
     - А может, его убили!
     - Да, и нож в боку торчит, - мне уже самому перестает нравиться мой юмор.
     - На самом деле это все так грустно…- милая Лина, наверное, ее можно довести до слез, если эту тему еще как следует помусолить.
     - А они вымирают, - печально замечаю я, долбанная привычка играть на нервах. – Скоро совсем исчезнут, как стеллеровы коровы.
     - Это которые ходят по дну? – похоже, она серьезно.
     - Да, в ластах, маске, на спине баллоны, едят морскую капусту – им доктор прописал.
     - … - молчаливый укоризненный, но теплый взгляд из-под идеально заточенных серпов бровей, что означает: «Вечно ты издеваешься».
     - Думаю, они похожи на тюленей… Тюлени тоже вымирают, так же как киты, касатки и много кто еще, у кого добрые и умные глаза.
      Мы немного помолчали. Думаю, она тоже вспомнила глаза морских котиков, их пушистые ресницы.

       Камни поменьше скрежетали, побольше – гулко клацали. Иногда под ноги попадали «лужи» из совсем мелкой гальки и тогда звук резко становился острым., шуршаще-пересыпающимся. Я заулыбался как идиот – вспомнил кота знакомой, который сдает в туалете карты. Конечно, на самом деле он загребает в своем пластиковом ящичке гранулированный бионаполнитель. Но когда сидишь с друзьями на балконе, пьешь пиво – так забавно и легко представлять себе, что кот открыл в туалете казино.
      - Сразу за тем выступом скал, - сообщает мне через плечо Артем о том, сколько нам еще идти.
     Я думал об этом дельфине почти круглосуточно, даже пытался себе представить, как надену огромные желтые перчатки для мытья посуды, схвачусь за череп и, покручивая его из стороны в сторону, с хрустом и чавком оторву от тела. Как тошнотно. У меня никогда не будет дома черепа дельфина. И Артем об этом знает. Вижу это по его бодрой осанке – он весело и уже привычно хрустит по пляжу, отстаю от него на шесть дней, догоню сегодня вечером.
      Обрыв вплотную подступил к морю, держимся руками за слоеный материк, в глыбах под кроссовками шипит пеной вода горько-соленого цвета. Таким образом мы пробираемся за угол берега.
      - Вот он.
        Взрывообразно окружающий мир окружает контраст и детали. Вижу пронзительно-голубой купол неба, на нем облака всех оттенков, от фиолетового до сиреневого. Море переливается черно-сине-стальной живой чешуей, и каждая волна ясна до самого горизонта. Обрыв берега – арабеска энтропии, бесконечный мир трещин.
      А на камнях лежит – сразу трудно понять, что это – череп дельфина. Он совсем не такой, каким я его себе представлял. Вовсе не белый, а грязно-серый. Хуже всего, что время сейчас остановилось и у меня есть вечность, чтоб рассмотреть каждое пятно, каждый изгиб кости.

      Следующие два часа мы не торопясь и с наслаждением собирали по берегу большие, какие только могли поднять, камни, тащили их сюда и аккуратно складывали поверх бывшего дельфина. Чтоб никто, по крайней мере в этой геологической эпохе, не догадался о том, как классно будет иметь дома череп этого разумного млекопитающего. Мы почти не разговаривали, лишь обменивались деловитыми фразами, словно ударники на важной стройке.
       Последний камень был положен, и мы узнали об этом сразу. Стоим рядом, смотрим на творение рук своих – странная огромная куча камней, каждому проходящему по этой части берега придется перелазить через нее, словно через холм. Но таких здесь много.
        - Классно получилось, - говорит Артем.
        - Да, - говорю и неожиданно для себя продолжаю, - а знаешь, на что похоже искусство дельфинов?
       - На что? – моему другу и вправду интересно.
       - Ну вот, - в паузе ищу аналогии, - как если бы ты затащил наверх огромного обрыва кусок мрамора и скинул его, а внизу еще в не осевших облаках пыли нашел бы чудесную статую.
       - И кто в этом случае творец?
       - Ты, обрыв, мрамор и статуя, - выдвинув подбородок, важно киваю.
       - Чувак! – Артема осенило. – Так мы же летим по жизни словно эти полустатуи и приземлиться можем вовсе не чудесными шедеврами, а просто кусками говна вонючего. 
       - Блин, все к этому и идет! – я почти кричал, и счастье нарастало. – Но теперь-то мы знаем и можем постараться и все изменить!

       Это был очень холодный отпуск, но мне было тепло, грело осознание того, что пронзительный ветер лишь снаружи, а внутри он внезапно стих, в тот вечер, когда мы хоронили дельфина.
      

        Я знаю, у тебя за стеной возле кровати живут птицы. Они копошатся по ночам – им снится, что они счастливые птицы случайностей и живут на плечах Франциска Ассизского. Я послала через них записку для тебя. Там были какие-то стихи и тоска об утраченном. Мое озеро страсти застоялось на всех берегах, поросло камышом и затянулось зеленой тиной. В редакции мы виделись каждый день, но камыши были непроницаемыми. Ты делался все более чужим и далеким. Я знала, когда ты под винтом. Твое лицо становилось сухим и изможденным, в глазах появлялся песок, движения и жесты напоминали траектории робота Вертера. Твои безжизненные отрешенные слова в никуда могли хлестать прямо по лицу. Хорошо, что мы не общались в такие дни. Ты избегал всех.
     Но вдруг ты остановил меня в коридоре, поблагодарил за записку и укорил – раз мы друзья, стоило бы видеться чаще. Да, это так. Стоило бы.
     Твои глаза были живыми.
     Перед Новым годом ты подстригся и, по-моему, окончательно похоронил своего недосозданного принца Лилиана. Я удрала с больничной койки, наглоталась своих гигантских антибиотиков и прилетела на эти новогодние похороны в ресторан с кошерным названием «Лехаим» в длинном черном платье с болеро, забыв причесаться. Увидев твою короткую стрижку, я забыла и о том, что мне нельзя пить. Как говорит Ольга Зайцева, мы начавкались, как и полагается в год Свиньи, до поросячьего визга, нагло целовались на глазах у деморализованных нашим поведением коллег и дерзили ответственному секретарю, что третий год безнадежно хочет меня и ненавидит тебя. Ты провожал меня до остановки очень долго, поминутно обнимая и признаваясь в платонической любви своему прекрасному милому другу. Мы свалили с корпоративной вечеринки почти последними, в обнимку на глазах у редакционных матрон и маниакально неудовлетворенного Яроша. Я собрала свой разгулявшийся цистит в кучку, запихнула его в ридикюль и ехала к Вадиму на продолжение банкета с его консерваторской песнобратией в честь какого-то сданного ими мегаэкзамена. Мы наконец распрощались с Артемом где-то на полпути, на моих губах уже был привкус только дружеских поцелуев. Под конец вечера я потеряла шляпу, отморозила свой недолепленный создателем античный профиль и заархивировала наконец эту историю о драконах. 

***

          Жаль, дуэли не будет. Дуэлянты напились в хлам. Вернее, один из них. Он сидит на моей кухне, играет на варгане и поет песню о моих ногах. «Ноги Ли-ины, о ноги Ли-ны-ы-ы…». Хорошая песня, добрая такая, благоразумная. Сейчас такое не поют. Я мою посуду, а Артист ждет свой черный чай с корицей. Он не слышал всей песни, только последний куплет. Но это не страшно, все куплеты в ней одинаковые. Так что он совсем не расстроился, тем более варган – не самый любимый его инструмент. Похоже, в эту ночь он остается у меня – просто не может не остаться. Он слегка удивлен исходом вечеринки – все напились и разбрелись, остался только Артем и где-то мирно посапывает Леся, -  ну и конечно «начинкой» мероприятия: Товарищ журналист ЗайцевО, вольноблуждающий Олин Ивгений, он же Пегас – бажановский рас****яй, ее брат Руслан, бесполезный в мирное время и опасный в военное; его брат оперуполномоченный, очень напоминающий мне моего бывшего свекра полуеврея Бергера; наш друг наркоман-интеллектуал со стажем, будущий бородатый художник Леся и т.д. в том же духе.
       ЗайцевО получила свою гремми, и я надела колпак пицейолли, чтобы отпраздновать День лучшей журналистки – как и положено, с пиццей в ассортименте. С тайной надеждой обескуражить всех своими итальянскими кулинарными замашками. Артиста удивить как всегда не удалось – он все съел молча, одинаково кивая на вопросы «Ну как тебе? Вкусно? Не вкусно?». Почему-то артисты всегда фатально голодны, и начинка пиццы их мало заботит в отличие от начинки праздника… Артем впервые попробовал бормотуху. Потом пытался было учить Лесю играть на варгане, но она почему-то начала плакать. Где-то под соседским забором они хотели накуриться, но наша бормотуха всем бормотухам бормотуха – Артем бессовестно рассыпал траву в траву, и Леся рыдала еще громче. По этому скорбному завыванию мы их и обнаружили в конце вечера.
        Глубоким утром он позвонил и извиняющимся голосом сказал: «Лина, у меня к тебе два вопроса: как я себя вел и во сколько я ушел?». О-о-о… Трудно мне было ответить на эти вопросы. «Ужасно! Такое вытворял! Страшно вспомнить. Шучу, дружочек, не волнуйся, все нормально. Песню помнишь? О ногах? Ну вот, она была самой дерзкой твоей выходкой!». На что ты вздохнул облегченно и сказал, что помнишь только глаза моего Вадима, когда мы провожали тебя за калитку. Большие и сочувствующие. Дальше – провал. Кстати, нет ли поблизости от меня водоема? Домой почему-то пришел мокрый по колено и очень-очень поздно.
       «С причала рыбачил апостол Андрей…» Водоем-то есть, но только черт его знает где – какой траекторией тебя туда занесло? Какой же странный ты выбрал путь от меня до себя...
       Ах, наверняка и пиццу мою не помнишь, подлец…

***

     Корпоративы у нас бывали разные. Но в основном было два вида корпоративов: когда Ярош напивался очень сильно, размахивая кнутом, бегая голяком и ныряя в близлежащие ручьи, и когда Ярош напивался не очень сильно. В тот День журналиста нашу редакцию понесло в Мелекино, а именно – на базу прекрасного бюджетного отдыха с многообещающим названием «Буревестник». Но тогда Ярош напился не очень сильно, потому что очень сильно напились мы. Артем сказал, что в таком состоянии люди напоминают кукол. И мы были похожи на кукол в Мелекино.
     Уже в маршрутке мы с ЗайцевО умудрились нализаться из моей маленькой фляги бормотухи maid in Лена Цыбуля. Лена Цыбуля – это покорная грузинская женщина, то есть женщина непокорного грузина, и наша боевая подруга, то есть подруга, к которой мы идем пить после сражений под Аустерлицем наших будней. Артем с некоторых пор не прикасается к этому напитку богов, точнее богинь – оказалось, у мужчин он вызывает редкую разновидность амнезии с букетом высокоинтеллектуальных вопросов без ответов «Что? Где? Когда?». Он – по-моему, весьма язвительно -  сказал, что мы от нее когда-нибудь ослепнем. Зато из его рюкзака как из модернизированного рога изобилия выскакивали бутылки с пивом, и под конец поездки он буквально истерзал водителя, чтобы тот сделал так называемую техническую остановку.
      Уже в пути к нам привязалась престарелая девственница-весталка Валентина Ивановна, редкая белорусская стерлядь и скандалистка с припаянным золотым пером за ухом. Тётя вырвалась «на природу» и возбужденно причислила себя к молодежи, так как перспектива сладко сопеть с полусумасшедшим корректором Марией Михайловной под неизменным зонтиком от солнца, под сальные шуточки и внезапные вспышки эрекции лысого и толстого фотокора Маренкова-Бубликова, в компании фатально озабоченного судьбой родной газеты редактора Семеновой, несмотря на то что озабочиваться ей надо бы мужем, который в 48-й раз уходит к любовнице… Так вот такая перспектива почему-то была не по душе тонкой романтической натуре Валентины Ивановны Левыкиной. И когда она радостно поселилась с нами в одном номере, Артем ошарашено воскликнул, вбежав в комнату: «О, Валентина…(он почему-то забыл ее отчество) …вы с нами?!!» Для нас троих эта фраза стала сакральной в то лето.
        Мутное мелекинское болото, бесконечное пиво с анчоусами в качестве аперитива, шашлыки, вино, водка, Ярош, отчаявшийся вырвать меня из магического круга нашего кукольного трио и накачавшийся в сосиску, дурацкие корпоративные тосты в честь любимой газеты, осторожное раннеиюньское похмельное солнце на утреннем сером пляжике, блуждание местными рынками в поисках хоть какой-нибудь азовской таранки и с обязательной покупкой бесполезных сумок из кокоса, которые потом никто никогда не носил… Музы Ханса Гиггера в «Буревестнике» у моря на песке, «куклы в Мелекино», выползшие позагорать после пробуждения, сомнамбулическая прогулка вдоль пляжей, когда Артем нашел какую-то дрянь на длинной веревке, напоминающую нашему вдохновленному воображению якорь, и тащил его за собой по песку, как болонку, пока не пришлось свернуть вглубь пансионатов и бросить якорь-болонку где-то на мелекинских берегах…
     …Оля в состоянии нирваны с блаженной отрешенностью лепила песочные замки на берегу самого обреченного моря на свете, Артем аккомпанировал ей на варгане, а я, шатаясь босиком по сероватому остывающему песку, с неожиданным азартом пыталась раскурить его трубку мира. Впрочем, абсолютно безуспешно… Едкий горький дым попал в мое некурящее горло и лицо исказила гримаса возмущения и отвращения. Разве трубка мира может быть такой гадкой?.. Артем! Как ты это куришь? Маренков исподтишка фотографировал наше безумное трио и умудрился, подлец, запечатлеть мое неудачное знакомство с табакокурением, а также мои счастливые нетрезвые глаза на закатном берегу, смеющиеся из-за плеча прижимающего меня к себе Артема … уроки игры на варгане и зодческие порывы. Оля напоминала просветленного архитектурного мистификатора Гауди, ваяющего свой Саграда Фамилиа, а увлеченный песочными экспериментами Артем с дремлющей трубкой в зубах – над этой горкой бурого песка на фоне мутно-зеленоватого моря и медленно тонущего в нем неба – почему-то Бога… Которому, как видно, не обойтись без помощи женщины…
      Когда в сумерках Ярош умудрился заманить меня вином к себе за стол, напоить и склонить для начала к дружественному диалогу, я начала громко признаваться в ненависти к возлюбленной газете и некоторым морально устаревшим коллегам. Он испуганно шикал на меня и подливал вино. Он вроде как и сам не очень обожал наше нетленное издание, но вслух об этом-де не стоило кричать. Где-то на заднем плане маячили Зайцева и Артем, разрабатывая стратегию, как вырвать меня из когтей этого стервятника-импотента. Наконец более решительный Артем попытался было изъять меня, но Ярош агрессивно воспротивился. Я протрезвела и решила, что надо выгребать самой, а то будет новая криминальная сводка прямо здесь, в мирном «Буревестнике». Короче, путь был один – идти спать. Я пробралась в нашу комнату и только приблизилась к постели, уже в предвкушении того волшебного мига, когда я рухну в нее, аки ловец жемчуга в морскую пучину… как четыре родные руки с шумными возмущениями и смехом подхватили меня и потащили назад, в теплую июньскую ночь у моря…
    -  Куда? Какой спать? Старушенция, не прикалывайся… А мы уже план Барбаросса разработали против Яроша!.. Ну понятно, Ангелина всех любит, никого не обижает… чего ты его не послала?
       Ну как же… интеллигентное лицо…

      Ранним мелекинским утром это интеллигентное лицо подползло к зеркалу со словом «Б..лядь!» и начало судорожно копошиться в сумочке в поисках аспирина. Голова казалась гранатой уже без чеки – вот-вот разорвется. А еще хотелось по малой нужде и при воспоминании о местных туалетах, до которых еще надо было добежать через всю базу, контузило окончательно. Где уж тут упражняться в изящной словесности, заботясь о тонком журналистском слухе коллег… Валентина Ивановна, надо сказать, была немало удивлена таким метаморфозам и завидно бодрым и трезвым визгливым своим голосом пролепетала: «Лина?!.. Какая ты, однако… Я не знала, что ты умеешь так…»
    
***

       Умеешь. Еще как. Я вообще умею производить впечатление на мужчин, напиваясь в хлам на первых свиданиях. Когда в Щурово мы познакомились с Вадимом, он на наших вечерних попойках перед домиком 17.1 пил чай из своей огромной кружки «I love tea», а я дозировано вливала в себя по три звездочки. Он приехал с мамой и папой на уикенд, только что сдав вступительные экзамены в консерваторию, жил в домике 17.2  у Светланы Васильевны и приходил к нам, в домик работников культуры, где я уже 2 недели торчала у сестры на традиционном ежегодном щуровском пансионе, за сковородками и чайником. Последнюю неделю я только и слышала от Светланы Васильевны об этой звезде ДК – ее гениальном ученике, о его вступительных экзаменах, постоянных чудачествах и талантах. Странно, я никогда не встречала его во дворце, никогда не видела в Щурово… Да и теперь мне не особо хотелось знакомиться. Они играли в преферанс за столиком перед нашим крыльцом, а я, прикрываясь шторкой, проскальзывала в туалет и обратно, и дожидалась, когда они свалят, чтобы пойти на пляж, в душ, гулять или просто почитать на скамье в тени близрастущего абрикоса. Они наигрались в преферанс, сходили на озера, съели свои шашлыки и собрались ехать домой. Но тут Светлану Васильевну вдруг осенило, что Вадим в принципе может запросто оставаться до конца смены – с едой проблем в «Современнике» не было, поскольку 2 порции с трудом доедали впятером, а спать можно и дальше в домике 17.2, с диджеем Андрюхой. Компания у нас тут веселенькая, девочки вот есть, Юля, Даша, Лина, Леся должна приехать… Короче, почему бы не остаться… И он остался. Вот так, не по своей воле, сделав первый шаг к нашему курортному роману, переросшему впоследствии в трехлетние занятия по геометрии.
       «…Останусь пеплом на губах, останусь пламенем в глазах, в твоих руках дыханьем ветра…» И то было лучшее мое Щурово…
       
        Вечером мы обычно собирались на местную дискотеку «Бомбей», в частности я -  предварительно закинув в себя 50 грамм коньячку. В этот раз мы что-то никак не могли собраться. Вадим с улыбкой наблюдал за всем этим и как-то неуверенно отреагировал на предложение Светланы Васильевны пойти с нами. Да, идите, идите, я догоню попозже….Но скучающим взглядом блуждая по колбасящейся щуровской тусовке и потягивая пиво, я отметила про себя, что он так и не догнал нас и на «Бомбее» в тот вечер не появился. На следующий день он сказал, что долго гулял в лесу. (Ночью???)
        Утром всем нашим пестрым караван-сараем мы отправились на озера по короткому, так сказать, пути, который решил продемонстрировать нам Вадим. После сорокаминутных блужданий между плавящимися на солнце соснами и параллельной игры в города я сказала, что сейчас еще немного и я укушу его, если мы наконец не выберемся к озерам. Он повернулся и полушутя-полусерьезно подставил мне руку: на, кусай! Да, странноватый персонаж – полуребенок-полумужчина… Высокий стройный брюнет с большими южными глазами, густыми вьющимися волосами, приятным – необычно приятным - глубоким голосом, широкой белозубой улыбкой, бесконечными шутками-прибаутками и фейерверком обаяния. Хорош, ничего не скажешь. Но не в моем вкусе. Классика жанра. А я, как известно, предпочитаю постмодернизм, авангард, футуризм и иже с ними. Так я думала тогда. Тогда я еще не знала, что он – Артист, и это была одна из его первых, дебютных ролей.
       Потом он пошел с нами на «Бомбей», я пила пиво и мы, облокотившись на перила у входа, смотрели на течение ночной реки и разговаривали о чем-то. Никогда не помню, о чем разговаривают в таких ситуациях. Обычно производят впечатление друг на друга, говоря о чем-то высоком или рассказывая о себе все самое интересное. Я обмолвилась о замужестве и через пару фраз следующим его вопросом было: «…Так ты… замужем?..» Я сделала мину, выдержала паузу и иронично обронила: «Была. Когда-то. Уже, слава богу, нет». Мне показалось, он выдохнул. Разговор снова полился по серебристому течению темного Северского Донца.
      На следующий вечер он приобнял меня, когда мы шли гулять, а назад – уже смело обнимал за талию и легонько прижимал к себе. Мы танцевали… «В конце тоннеля яркий свет и я иду, иду по выжженной траве, по тонкому льду…»
      Возвращались коротким путем, намереваясь пройти через калитку со стороны футбольного поля, поэтому пришлось тащиться по лесу в ночи. От Юли и Даши было много визгу и препирательств, от меня – слабое сопротивление, но в конце концов мне пришлась по вкусу острота ощущений от такой ночной прогулки, что только усиливала легкое бурление в моих венах. Что-то происходило там, какие-то неведомые течения проснулись и принялись разгонять кровь по венам и артериям, заставляя мое сердце работать в усиленном режиме. Калитка оказалась запертой и перед нами возникла перспектива перелазить через забор. И все бы ничего – забор так забор, да вот Юля, томная неспешная блондинка с повадками мадагаскарского лемура, под страхом смертной казни не хотела никуда лезть, и Вадиму пришлось вести ее назад, к центральному входу. Мы с Дашей подождали их возле домика, поулыбались и пошли спать. Но как только Даша с Юлей скрылись в своей комнате, а я пошла умываться, показался Вадим.
       - Ты хочешь спать?
       - Да так, не особо. А что?
       - Не хочешь кино какое-нибудь посмотреть? Там у нас DVD и полно фильмов, Андрюха уже спит…
       - М-м… Хочу. Отлично, пойдем.
      Оказалось, что мы оба любим историческое киногамно. «Царство небесное» - длинный фильм, почти 3 часа. Почти 3 часа мы смотрели кино, лежа на твоей кровати, ты держал меня за руку, мы изредка переговаривались и посмеивались над сопящим по соседству Андрюшкой. А внутри моих вен градус всё повышался. Когда кино закончилось, где-то уже брезжил рассвет, и ты попросил не уходить. Ок. «…Останусь снегом на щеке, останусь светом вдалеке, я для тебя останусь светом…» Я осталась, и мы честно попытались заснуть. Но при таком градусе кипения в венах это в принципе невозможно.
         - Не получится, дружочек. Ни ты, ни я не выспимся нормально. Я пойду к себе, ок? Давай, поспи…
         А на следующий вечер для просмотра мы выбрали «Трою», но в отличие от «Царства небесного» сюжетную линию этой эпопеи я уловила слабо. Почти сразу после экспозиции ты приступил к решительным действиям, и я только удивлялась своим ощущениям, пробуя на вкус нового мужчину, мужчину-мальчика - такого чужого, необычного, юного, совсем не в моем вкусе… Было дико странно. Во время этого отпуска я часто получала эсэмэски от моего друга Артема, который укорял меня за то, что в моих посланиях слишком много трагического эротизма, слишком много от украинской литературы… А когда мне было совсем тяжко, он подбадривал меня: «Мир беремен чудесами!..», и я покорно ждала этих чудес, хотя порой казалось, что живу в абортарии. К тому же я еще не закончила свой мучительный роман с донецким пролетарским поэтом, который тоже писал мне эсэмэски, убеждая в том, что я слишком красива, чтобы ни с кем не спать, тем более на отдыхе. Красивые женщины всегда должны с кем-то спать. И я решила, что надо как-то это все мотивировать, тем более что во мне действительно хватало эротизма, я была, как и все женщины на отдыхе, красива, ни с кем не спала и ждала чудес. 
       Потом приехала Леся и, со сдержанным удивлением посмотрев на нас (толерантность по отношению к любовным связям родственников – это у нас семейное), сказала, что они с Аленой будут отрываться. Я переселилась в их комнату рядом с Вадимом и сказала, что я тоже вообще-то здесь для этого. В тот вечер мы пили водку, и Вадим решил показать, что он настоящий мужчина и умеет пить. Водку он никогда не закусывал и не запивал, не понимая смысла в заедании – мол, пить, значит пить. Наверное, так делают все артисты… И в общем-то держался отлично, чего не скажешь обо мне. Я хоть чем-то и закусывала –  как обычно в таких ситуациях, шоколадкой или соком – однако быстро ушла в астрал. Молча вышла из-за стола и, опустив голову, пошла искать близлежащую чашу Генуя. Сколько и где я ходила, я, конечно, не помню, но Вадим нашел меня на какой-то попутной базе возле туалета в весьма несвежем состоянии. Привел домой, раздел, уложил в постель, подставил тазик и полночи сидел со мной, сочувственно поглаживая по голове. Наутро, когда зеленый цвет моего лица сменился на более естественный, он с неподдельным недоумением сказал: «Да… Ну ты даешь! Куда ты убегала от меня?..» Действительно, куда я убегала – от судьбы не убежишь…
      Кажется, это называется – ходить по пятам, как теленок. Он везде был рядом. Но я не чувствовала в нем мужчину – это было какое-то другое притяжение. Лежа на пляже у озер, он попросил мой номер мобильного, который постоянно дребезжал, жалуясь на бесконечные эсэмэски. В таком состоянии женщина обычно наблюдательно-скептична: я принимала, оценивала и снисходительно улыбалась всеми своими внутренними органами, включая печенку. «Вадим, у тебя есть девушка? – Нет. Сейчас нет. – Странно. По-моему, ты такая завидная партия, такой видный потенциальный жених… А… ты, наверное, маменькин сынок, да?» К моему удивлению, он почти не улыбаясь, ответил: «Может быть, и так…»
       В последние дни у меня пошли месячные, я отдавала все концы и швартовы, плавясь и уплывая в жару, растворяясь в этой клинической нирване, а мой юный друг заботливо кружил вокруг меня, аки голубь вокруг голубки. По дороге домой в автобусе он держал меня за руку и кормил йогуртом, а я с приближением дымного смрада родного города чувствовала: что-то заканчивается здесь, в этой дороге… Что будет там, где закончится это наше Щурово? Что будет с нами в городе?
     Мы приехали. Попрощались на автобусной остановке, за ним подъехал папа на машине, он сел в свою «Мазду» и укатил. А я затолкала себя и свои чемоданы в маршрутку и поехала домой разгребать одичавшие обломки своей геометрии. Здесь закончилась его легкая влюбленность и началась моя нелегкая любовь.
       
         А через две весны в Мелекино наши пьяные счастливые улыбки и объятия на берегу самого обреченного моря помогали мне забыть обо всех моих обломках и давали очередной повод для редакционных сплетен и язвенной болезни Яроша. Без родных криминальных колонок ему было явно несладко. Но кого это волновало? Артисту было глубоко фиолетово, что мы там делали в своем Мелекино. Он с задором пел на чьей-то свадьбе, и никакие кошки нигде у него не скребли. Что, впрочем, и правильно. Неправильно было только то, что дома Олю ждал Женя, Артема – незнакомые разухабистые девицы из пьяной компании на Московской, что впоследствии начистили ему физиономию по идейным соображениям, а меня не ждал никто…

***
    
       Впрочем, не верьте «куклам из Мелекино», трагизма в нашем с Артистом романе было не больше, чем в буффонадном чемодане Женщины-Пиявки. «Казалось, мне удача улыбнулась – красив и очень, кстати, одинок… я вдруг очнулась и ужаснулась: он маменькин сынок…» Просто там, где надо было ставить точку, я поставила запятую. Как сделал когда-то Артем, как делаем все мы время от времени. Проглотила твое отточие и с идиотским энтузиазмом и непоколебимой верой в созидательную силу гипотенуз взялась строить новый треугольник. Я глотала и переваривала булыжники в мой огород от всех твоих трех М, глотала нашу разницу в 4 года и твои на редкость неуместные приступы инфантильности… Донецкий пролетарский поэт, кстати, сказал на это: «А що ж ти хотіла? Це класичний випадок – про таке навіть у книжках написано...»  Глотала мерзкие устрицы с мартини, которыми твоя мама пичкала нас на Новый год, глотала ее нарративы по поводу твоих возвращений домой ровно в одиннадцать, ваши показательные выступления, домашние репетиции и все твои движения под ее аккомпанемент, ее звонки во время наших половых актов, прерванные оргазмы, семейные праздники без меня, поездки всей вашей дружной семьей в МЕТРО, в сауну, в Тунис…Почему у тебя до сих пор нет загранпаспорта? По горящему предложению можно поехать отдохнуть совсем недорого… Но я хотела ездить отдыхать с тобой, а не с горящими предложениями, поэтому у меня не было загранпаспорта и мы отдыхали в Щурово. И пусть бы горели синим пламенем все горящие предложения и все булыжники на моем пути – плевать мне было на них, я любила наше Щурово… Наше июльское Щурово с его проливными дождями и жарой, бесконечной дорогой на озера, тенистым диким пляжем на речке, в которой ты никогда не купался, обязательной таранкой, которую ты не ел, пейзажами, кошками-собаками, ежиками и жуками, которых ты любил фотографировать больше, чем меня… Щурово с бесцельными вечерними прогулками, шашлыками, неизменным катанием на лодках на Черное озеро, поездкой на страусиную ферму под дождем в качестве развлечения для сварившейся здесь ЗайцевО и бесчисленными фото на память с лилиями и кувшинками… По вечерам ты смиренно дожидался, пока я приводила в порядок сбесившиеся от здешнего буэнос-айреса волосы и колдовала над мэйк-апом, а не выдержав, брал микрофон у Андрюхи в дискохолле и пел для девочки на втором этаже домика 17.1, которая никак не соберется на дискотеку. Иногда мы танцевали медленные танцы и ты пел громче динамиков любимое «Лепестками белых роз я наше ложе застелю…», так что соседние парочки испуганно оглядывались на нас, а я только прижималась к тебе, как кошка, и улыбалась своей печенкой. Мы так долго занимались любовью в душе, что тёти и дяди в очереди за дверью начинали роптать, возмущаясь, что нельзя, дескать столько мыться… А мы выходили, делали лица кирпичом и, придя в комнату, снова занимались тем же самым «мытьем».  А по утрам, после бурных ночных диалогов наших скрипучих кроватей, бедные соседи странно поглядывали на нас и уже днем, когда в самое пекло мы устраивали настоящий тихий час, старались заглянуть в приоткрытые двери нашей комнаты, где я обычно дрыхла голой и счастливой… Здесь, в Щурово, все началось, и когда через три года мы предали его, променяв на богемный Коктебель, все закончилось. За июлем пришел сентябрь и лето нашей геометрии закончилось. «Не плачь, я боли не боюсь, ее там нет, я больше, может, не вернусь…а может, я с тобой останусь…»
 
***

      А Артем никогда не понимал, почему я так люблю Щурово – он любил Крым, Рыбачье, осеннее Черное море… Но наступил день предпринимателя, и я показала ему, что такое Щурово. Несколько лет назад, где-то через полгода после развода, я бродила здешними тропинками и рассказывала своей подруге детства Елизавете, с которой мы неожиданно оказались вместе на отдыхе, как мне не хватает общения с умными мужчинами и как бы мне хотелось дружить (ну хрен его знает, Лизок, ну кажется, пока только дружить, я не пойму…  - Мать, ты чё? Что значит дружить? Он тебе нравится или нет?  - Да нравится, конечно, но…блин, ты не поймешь, тут другое… я сама не понимаю)  – с мальчиком на моей новой работе. Мальчика звали Артем. И вот теперь мы вместе с этим мальчиком, уже и подружившись, и пройдя, как он говаривал, период романтических отношений, очутились на другом конце «Лининого Щурово». ЗайцевО осталась в городе сторожить родную газету и сопеть на каком-то круглом столе, так что наше трио на этот раз оказалось не полным. Коллеги разбились по парам, и мы, естественно, остались вдвоем. Артем не хотел никуда селиться без меня и никто почему-то не хотел селиться вместе с нами. Поэтому нам каким-то образом достался самый большой и удобный номер. Мы притащили с собой кальян, трубка от которого болталась из рюкзака Артема всю дорогу, как ленты пьяного фокусника, бурое прущее зелье, которое наварил Артем, и всё ту же Ленину фирменную бормотуху. После всеобщего застолья, будучи в приподнятом расположении духа, Артем уговорил меня все это замиксовать и в конце концов мы курили кальян на бормотухе, разведенной кашей, и запивали бормотухой. Предприниматели, оказавшиеся для нас пресноватой компанией, бухали, слагая панегирики прекрасному празднику, объединившему стольких прекрасных людей нашего города, а мы перебрались в нашу комнату и Артем учинил там, как он выразился, утренник. 
       Пока я, покуривая кальян в глубоком совковом кресле напротив молчаливого совкового телевизора, беседовала по телефону с Вадимом, рассказывая ему о том, какое бывает Щурово в начале сентября в компании пьяных предпринимателей и о том, какие бывают утренники без артистов, чисто силами народной самодеятельности, Артем притащил каких-то двоих мальчиков с широко открытыми глазами, предлагая им покурить с нами. Увидев нас, мальчики подумали, что Артем – режиссер, а я – его актриса. Но курить они так и не решились, узнав, откуда мы и что именно мы курим. Зато один из них, улучив момент, попытался приставать ко мне. Мне было очень весело  - все-таки утренник как-никак, и я пожаловалась Артему. Он пообещал, что все уладит. «Я скажу, что ты моя девушка или что мы братья-близнецы, и он больше не будет! Они клевые чуваки, Лина!» Я была не против. Артем умеет находить общий язык с людьми, он сказал им, отозвав в сторону: «К Лине – никак!», и вскоре клёвые чуваки испарились с нашего утренника, и мы больше не видели их.
      Артем собирался спать на кресле, надеясь в перспективе разложить его, но в конце концов так напился и накурился, что одетый и обутый завалился ко мне на кровать, бормоча что-то о том, как ему хочется спать со мной и что он, наверное, уже не сможет справиться с креслом. Он казался мне маленьким мальчиком. «Утренник ты мой!.. Чудо в перьях! Давай сюда, влезай… какое там кресло!.. » Совместными усилиями мы кое-как стащили с него кроссовки и, обнявшись, почти сразу заснули. Если соседи за стенкой и прислушивались к скрипам нашей кровати, мы разочаровали их: они так ничего и не услышали. Это было другое Щурово и другие кровати.
     Мы оказались не очень социальными элементами в этой коммуне. Конечно же, мы проспали коллективную окрошку, которую девочки должны были делать сообща, и коллективный поход на озера, который планировался с вечера. Поэтому завтракали бутербродами с ветчиной и пресервами (ты даже изъявил желание попробовать мою селедку с пряностями, но я все равно съела и свою, и твою порцию) на окне с вдохновенным видом на верхушки ветвистых щуровских деревьев, пили зеленый чай, пиво, снова зеленый чай… Ты сказал, что сегодня – день медитаций, и мы медитировали в креслах, запрокинув ноги на спинки этих неуклюжих кресел с психоделической обивкой, болтали о том, как здесь все-таки клёво, кажется, о каких-то книгах, фильмах, о друзьях, о прошлом, о селедке и о бытовухе в нашей жизни, которую Артем так не любит и которая преследует нас всюду… о романтике, неожиданных вылазках на природу и о клопах, которые покусали мои ноги буквально неделю назад здесь же, в Щурово… и все равно о том, как здесь клево!
    Наконец выбравшись на озера – это было еще в два раза дальше, чем от «Современника», мы шли по лесу и слушали Милен Фармер и РоБерт. Дорога совсем не показалась нам длинной. На пустынных в эти первые осенние дни Голубых озерах мы каким-то мистическим образом нашли наших на противоположном берегу. «Катя-а-а-а-а!» - кричали мы на все озера. Мобильные почему-то не отвечали и мы перекрикивались через воду, по крикам и обнаружив наборщицу Катю, точнее ее «энтуазиста» жениха, который живо откликался на любой кипеш и тут же немедленно тушился почему-то напряженной Катей, и всю редакционную компанию. Случайный мальчик-рыбак перевез нас туда на надувной лодке, и Артем вручил этому мини-Харону обязательные в таких случаях чаевые. Мы радовались, как дети, смеялись и ты почему-то на руках выносил меня из воды…
      День был чудесным и долгим. Мы провалялись на пляже до самого вечера, и ты признался мне, что постоянно испытываешь желание здесь, глядя на полуголых девушек. Даже на Катю, как-то смущенно добавил ты, - хотя Катя никоим образом никогда не вписывалась в твой идеал. «Мне как-то неловко говорить тебе об этом – ведь ты же мой друг… еще захочешь мне помочь…» - почти серьезно жаловался ты, и мне правда было немного жаль тебя. Но в конце концов мы напились пива, дружно посмеялись над этими твоими страданиями юного вертера и побрели назад на базу, где нас ждали шашлыки, кальян и роли режиссера и его актрисы.
     Вот так это милое глупое Щурово, сломавшее наш треугольник, чуть больше чем через год наконец все выровняло в твоей груди. Но, как оказалось, не в моей геометрии…
   
      А потом ты уехал в Рыбачье и звонил мне оттуда, с удивлением признаваясь, что уже тоскуешь по моему Щурово и нашему совместному сну там… По-моему, мне тоже всегда этого не хватало.   
   
***
       Донецкий пролетарский поэт сказал на все это безобразие: «Догралася? Мене ти втратила – і що натомість? Навіть коханця пристойного не маєш...» Не маєш. Это точно.
      Я перешла на журналистский хлеб в коммунальный отдел и возненавидела возлюбленную газету еще пуще прежнего. Артем сочувствовал мне и часто захаживал к нам с Олей пить чай. Раньше он думал, что Зайцева – это маленький «ходячий брутал», но потом, когда им пришлось ближе общаться из-за одной общей знакомой, он понял, что «Оленька – милая». Мы обычно подолгу болтали обо всякой хрени в ее кабинете, пока Ярош не разгонял нас по рабочим местам.
Уже почти остались в прошлом даже наши вечера, когда мы швартовались с вином, сыром и зеленым чаем у тебя в комнате, разговаривали о геополитике, войнах, противостоянии сил добра и зла, браке, сексе, любви и развращении всего этого... Когда ты признавался, что мастурбация стала банальной привычкой, а привычки – это зло, и с какой-то донкихотской заботой провожал меня домой, я не могла попасть в свои сапоги и ты пел мне песню о головной боли, чтобы прогнать ее. Напившись, мы шатались в обнимку, как два морских волка, и ты удивлялся моему существованию в твоей жизни: «И кому бы я это все грузил сейчас, если б не ты?...» Мы спотыкались, смеялись, как укуренные, и я жаловалась: «Это все сыррррр...» А однажды ты так трогательно сказал, глядя в мои глаза: «Лина, я не хочу, чтобы ты старела... Когда ты начнешь стареть, я начну канючить: твоя нежная кожа, мимика и – морщинки.. Я не хочу это видеть...» Но, похоже, твои страхи были напрасны. Ты никогда не увидишь, как я старею.
       Как-то раз Артем пришел пить чай очень загадочный. Некоторое время он мялся – что, к слову сказать, очень не характерно для Артема, а потом сказал, что ему нужен совет. Он путано поведал нам о прекрасно проведенном вечере с одной старой знакомой и в конце признался, что она замужем. Я заинтересовалась. Я знаю почти всех его знакомых. Кто же это?– прищурившись и сдвинув брови, размышляла я, с улыбкой слушая его запинающиеся откровения. Оля была менее информирована и менее любопытна и поэтому только молча поглядывала то на него, то на меня, не зная, что сказать на все это. Но Артем заверил, что мы не знаем эту девушку, а потом как-то замял тему и быстро попрощался. Мы так и не поняли, что же за совет ему был нужен.
        А через некоторое время он не выдержал. Попросил разрешения провести меня домой и по дороге все рассказал. Бог мой, Артем, это же бытовуха чистой воды, дружочек! Оказывается, у него уже в самом разгаре был роман с женой его старого друга – милой рыженькой Танюшей. Когда-то он напился у них на свадьбе, они вместе с Костяном торчали тайком от Тани, она дарила ему на дни рождения гигантские гамбургеры собственного приготовления, называла его Тёма и мило картавила. Артем, Артем... Какой же мощный якорь у тебя на рыженьких девочек, какой же в этом глубокий фатализм – западать не на тех женщин... Ты сказал, что все-все понимаешь, но ничего не можешь поделать – тебя непреодолимо тянет к ней и всегда тянуло. Похоже, твоя просьба дать совет в этой пикантной ситуации уже была чистой формальностью... Но я все равно посоветовала тебе не париться – все само собой сойдет на нет. По нашему с ЗайцевО скромному мнению, тебе нужна совершенно другая женщина. Ведь «поруч з поетом, за усіма ознаками жанру, має бути принцеса...»
        А вскоре ты сказал, что Таня разводится с мужем, ты увольняешься с работы и вы переезжаете жить в какой-то город-герой. Ты только что вернулся оттуда из отпуска – город-герой тоже всегда непреодолимо манил тебя, с Таней у вас все серьезно (да, Лина, ты все-таки ошиблась), и тебе снова нужен был совет, даже два, и оба в моей компетенции: как разводиться с мужем и как увольняться с работы. Оказалось, все очень просто. Ты поблагодарил своего милого друга, пожелал мне тоже перемен в личной жизни и побежал рубить в капусту свою  приватную бытовуху в виде продажи недвижимости, выколачивания отпускных и других хлопот новоиспеченного севастопольского иммигранта. Н е и н т е р е с н о! – думал ты уже про наш город и его фантасмагорические будни. 
        Да... какой же странный ты выбрал путь от меня до себя, Артем...

***

      …Он не знает, что бывает со мной, когда ровно в полночь он встает с моей ужасной измятой постели, приглаживает взорванные мной волны его волос, потирает следы от укусов  на плечах, натягивает джинсы, засовывает в карманы свои бесконечные телефоны и ушные палочки и говорит: провожай меня, Котофейский…  Мне не хватает носовых платков на твою сперму, что все еще стекает по моим ногам. (Может, будем продавать ее, как Тимоти?) Но нет, я знаю, это откупные, хорошие откупные, хотя никакие даже самые баснословные откупные не заменят твой запах на моих подушках, за постоянство которого я отдала бы вечность. Позвольте вас ангажировать хотя бы на пару веков, господин Артист… А ты уверен, что мне этого хватит до будущей луны. И так будет, пока ты снова не осчастливишь мою маленькую постель, в которой ты не можешь заснуть, глотаешь кровь из носа и прислушиваешься к песнопениям самых мелких и бездарных певцов – комаров на моем потолке. Ты не ведаешь, что я умираю каждый раз, когда за тобой запирается дверь – могильная плита, а твои бордовые розы злорадно темнеют и перестают благоухать. Ты не помнишь, сколько мне лет, но думаешь, что я живу уже как минимум пять столетий, летаю на метле и умело скрываю свои семитские корни.
      Так что мне эти тысячи смертей третий год подряд, что мне боль от твоего глухого молчания, когда я наконец шепчу тебе на ухо три бессмысленных, затертых в веках слова, что мне одиночество в полночь, когда ты вырываешься из моих объятий вместе с моими конечностями?.. Я научилась быть греческой статуей с пустыми глазами, без рук и лишних звуков. Я не нарушаю твой абсолютный слух стонами и упреками. Я исповедую культ тела, я поклоняюсь самой божественной из наук – геометрии, я плыву по течению реки в моих венах, где курс определяет величайший из адмиралов – сердце… Ну что ж, семь футов по килем, мой адмирал!..

       
          Артем уехал. Хоть и не в Тибет, но тоже по велению своего мятежного сердца. По его словам, там много военных экзальтированных аристократов и москвофилов, и я надеюсь, он, со своей нелюбовью к укрлит, там счастлив. Да - он перестал торчать. Они вместе с Таней раскрашивают разукрашки, слушают шум моря по ночам и совсем не вспоминают наш смрадный город и его возлюбленную газету. Ну разве что за заводом с его индустриальными пейзажами Артем немного скучает…
        Когда мы прощались, он был очень озабочен насевшей на него эмигрантской бытовухой, поэтому не заметил тёмных кругов под моими некрашеными глазами, сброшенных мной килограммов, выпадающих волос и торчащих из меня прямоугольных кусков. Я уволилась с работы, от безысходности переспала со своим парикмахером и раздумывала, что делать с Артистом. После Коктебеля мы становились все дальше. Он пел у себя в театре, я делала ремонт у себя в санузле. Большей дистанции, кажется, и не придумаешь. Но если уж резать себе вены, то в новенькой ванной, твердо решила я.
         Однако вены никому резать не пришлось. Пострадал только мой указательный перст, и то случайно, от чрезмерного моего усердия в этом неблагодарном рукоприкладстве. Я потеряла пару стаканов крови и грохнулась в обморок. Ты приехал как раз вовремя – как всегда, опоздал на все самое интересное. Я уже пришла в себя и снова пыталась руководить процессом. Тебе ничего не оставалось, как помогать нам. Пришло мое время повеселиться. 
       Ремонт, знаете ли, дело весьма тонкое и растяжимое во времени и пространстве. Поэтому в этот вечер уложиться до 23.00 нам не удалось, и тебе пришлось очень понервничать по этому поводу. Ты уезжал спешно, торопя меня и поглядывая на часы. Впрочем, как всегда. В дверях наклонился, чтобы поцеловать – я отвернулась.
       - Спасибо за помощь. Спокойной ночи.
       – Спокойной ночи.
    Это был последний раз, когда ты выделил окно для меня в своем плотном гастрольном графике. Следующим шагом в наше никуда было твое безмолвие.

***

       Я всегда боялась медленной мучительной смерти. Иногда мне снится сон, в котором меня убивают колюще-режущими предметами. Обычно мне не больно, только очень страшно: поскорее бы. Ну почему же я все еще жива? – недоумеваю я и просыпаюсь в панике.
       Надо отдать тебе должное, ты убил меня быстро. Не долго думая – всего лишь неделю. Для трех лет нашего совместного «приятного времяпрепровождения» это не так уж мало. О чем ты раздумывал в эти дни? Может, вспоминал наше милое глупое Щурово и ту первую ночь с просмотром длинного-предлинного «Царства небесного», когда ты так и не решился ко мне прикоснуться. Наше любимое ежегодное Щурово с его страусиной фермой, ранними обильными завтраками, скрипучими кроватями и офигевающими по ночам соседями… Мы оба были там сто раз, но врозь. А потом старым перечницам Мойрам вздумалось переплести наши пути, и твой уикенд неожиданно затянулся… А может, вспоминал наши сумасшедшие праздники с ЗайцевО и дурацкие пикники с сосисками под дождем, ритуальное сожжение чучела Зимы и безумный Первомай в Святогорье, маренго-пати у счастливых домостроевцев Степиных и голубой стриптиз на день рождения Санчо, новогоднюю сауну и апрельскую Афте-Пасху… Сколько их было, этих прекрасных мгновений, в твоей жизни со мной? Больше ли, меньше ли, чем у меня? Какая овечья наивность! Все это терзает только мою память. Тебе было не до ностальгирования – гастроли как всегда. И тут еще нужно было как-то втиснуть в твой график красивое расставание со мной.
       Но красиво, скажем откровенно, не получилось. Неделя – ты болеешь, неделя - телефонное безмолвие – и наконец просишь встретиться. Жду еще день – и взрываюсь. Впервые ору по телефону на тебя и посылаю ко всем твоим театральным чертям. Теперь ты знаешь размеры ангельского терпения в масштабе 1:100. Ярость сделала меня сильной и решительной. Да, наш треугольник уже не то что прихрамывал, он был явно глубоко контуженый, покалеченный и изуродованный односторонним движением. С какой бы стороны я на него ни смотрела - всюду тупик. У меня не было контрольного пакета акций на твое сердце, за три года моих усилий ты не пустил меня дальше эпидермиса.
      Поздравляю! Мама, Музыка, Мельпомена - твои три М победили.

     …Городской сквер. Лавочка. Ты уже ждешь. Новая рубашка – очень эротичный ворот. Ты внешне спокоен, но я вижу, что нервничаешь.
    - Привет, - я выдавливаю улыбку. – Классная рубашка – тебе идет. Новая?
    - Да, спасибо. Распродажа была...
    - Ах да, сегодня же 1 сентября. Поздравляю!
    - Спасибо, и тебя тоже.
    - Да ну, я давно себя к этому празднику не причисляю.
    - Но все же…
(Ты всегда подчеркивал, что у меня хорошие педагогические данные: «Ну… я не против твоих уроков, у тебя это получается… ну, возможно, меня и надо учить, если я чего-то не понимаю, - говорил ты, неловко преодолевая робость после моих «серьезных разговоров»).
    Пауза.
    - Ну что ж, я хотела бы много чего тебе сказать. Но сначала все-таки послушаю тебя. Очень интересно наконец хоть что-нибудь услышать.
   Ты набираешь воздуха в свои безмерные легкие, наскребаешь по сусекам мужества и произносишь речь века:
   - Ну что я могу сказать… Ты просила меня подумать о наших отношениях. Я подумал… Наверное, ты права. В ближайшее время я не смогу уделять тебе больше времени и внимания, у нас действительно нет перспектив и поэтому правильнее, наверное, будет расстаться.
   - Э-э, можно спросить, ты готовился сказать это неделю?
   - Ну в принципе, да.
   - Понятно. Это все?
   - Ну еще кое-что… Прости меня за боль, которую я причинил тебе по неведению. Я старался как умел, чтобы хорошего было больше, если не в количественном отношении, то в качественном.
   - Ну что ж, после этого ничего больше можно не говорить. Но я все-таки скажу, ты должен знать…
     Я говорила и говорила, с дурацкими паузами, пересохшими губами и комками в горле. Говорила и удивлялась, почему так трудно говорить. Говорить тебе все это в первый - и последний раз. Это так тупо, мелькнуло у меня.  Надо скорее заканчивать. Но как?!......   
    
     Лето закончилось. Ты наконец снял свои темные очки и слегка виновато поглядывал на меня своими большими, грустными в эту минуту, южными глазами. Мне больше нечего было сказать. Ты не знал, что говорят в такие минуты. Пауза растянулась как изжеванная до предела жвачка. Ты был уже невыносимо чужим, и мне совсем не хотелось тебя обнять. Слезы навернулись пару раз, когда я вспоминала обиды, которых ты не заметил, и счастливые минуты нашего совместного существования. И все. Пустота. Хотелось наконец закончить все. Как оно будет потом, после ампутации, я не знала. И не хотела знать, потому что говорят, ампутированные конечности еще долго болят в том месте, где их уже нет…
      Ну вот и все. Иди, я еще посижу здесь. Ты помолчал. Ну… пока. Встал и нетвердо пошел прочь. Холодало.

  «Я путь свой сама устелила пожарами, ядом, отчаяньем, страхами, ранами…»


               


Эпилог

      Эпилоги бывают разные: красивые и пафосные, неожиданные и неуместные.... Эпилоги бывают....
      Мой эпилог затянулся, затерялся, заблудился.... Между развязкой и эпилогом - 9 месяцев...... Снова эта ложная беременность… Но "младенцев" больше не будет. На этот раз я выносила крылья!

      Я копила энергию, которую вы, дорогие мои мужчины, все еще пьете из меня. Воистину, пора обрубывать концы этих нитей! А последнюю - и подавно. Ты неумело ее используешь - энергию, украденную у меня. Ты не развиваешься, а значит ты стоишь на месте. Все на том же, где я тебя оставила... в осеннем ветреном скверике... Ты ушел, но ты стоишь на месте.....

     Миф о тебе был слишком силен - потому что я верила в тебя. Моя вера - вот она, твоя сила..... Твой образ все еще будоражил, образ, который облюбовала, выкохала и выпестовала, на который купилась..... Ты стоишь возле авто, молодой, сильный, уверенный, слегка небрежный, слегка богемный, с полуулыбкой и ироничным взглядом больших южных глаз.... Я бегу к тебе навстречу. Лечу. Первое свидание после того нашего Щурово. Первый раз в этом городе..... Снимаешь темные очки и слегка наклоняешь голову, как бы оценивая... Ты доволен собой... Ты - Артист........

...Я уже все знала. Знала, что надо это пережить. Ты убил меня быстро. Но это не в первый раз. В первый раз лишь так ужасно  больно........ Мой сентябрь - это желтая выгребная яма...полная слез и всхлипов, и выпадающих волос...... Утро не приносит облегчения, ночь не приносит забвения, в тарелки, на руки, на книги капает бесконечное соленое и теплое..... Все остановилось, все рухнуло, я на развалинах своей геометрии, я в руинах и осколках, и мои заплывшие глаза не видят солнца… Неужели снова этот кошмар, снова этот тиф?..

   Хочу получить амнезию..... Нет памяти - нет чувств. Наверное. Не о чем жалеть....

   Выгребала....

   Старый год ушел, этот год очередной аномальной беременности и тяжелых абортов… и в новом тебе нет места. Я выставила у ворот армию мужества. Я выстроила свою китайскую стену. Чтобы ни один атом жалости, слабости и конформизма не просочился в мои вены. Нельзя. Ни шага назад. И я могу. Я сильная. Ты – лучший из тех мужчин, что у меня были, но ты не лучше тех, что еще будут.....

    А мифы, черт возьми, бывают так сильны....

    Как сказала Нино, мудрая чуткая Нино - и была тысячу раз права: встречу не мы выбираем - она нас выбирает. И вот - эпилог. Ты - не изменился. Ты такой же артист, только актерское твое мастерство не усовершенствовалось ни на йоту.... Я думала, я чему-то научила тебя.... Но нет, ты плохо запомнил уроки.... Ты все так же не умеешь обращаться с женщинами, все так же герметичен и фальшив снаружи..... В тебе пустота....

     Я увидела ее в 3D!!!!!! Так четко и объемно. Последняя дымка твоего мифа рассеялась, когда я вышла из того автобуса... Автобуса в твое никуда. В котором ты всю дорогу проговорил со мной, оставив свою новую девушку на тумбочке возле водителя. Я видела только ее растерянную спину и слышала твой бодрящийся голос, возвращающий ее назад, когда она вышла на первой попавшейся остановке и прислала, видимо, прощальное смс. Замутило от отвращения. Потом стало даже жаль тебя немного. Или ее… У вас же все это только впереди, оказывается… Артист –второгодник! Будет по второму кругу программу проходить!... Эх, так и не научился выруливать из пикантных ситуаций…
    Блин, мне было неловко за нее, за тебя, за себя… Как же мне это все знакомо… А я и забыла уже. Эта твоя пафосная фальшь, неловкая непринужденность и потрясающе нелепое абстрагирование. Ну просто король абстракции!..
   Все правильно. Спасибо тебе, что так быстро убил меня тогда. Наверное, благодаря этому я смогла так качественно реанимироваться... А у вас, похоже, все серьезно – маме девочка пришлась по вкусу – в прямом смысле слова. Не то что моя трудно усвояемая геометрическая природа. «Так ты Овен по гороскопу, да? А, ну понятно – снаружи мы белые и пушистые, а внутри - железо». Так что металл выбирался вполне сознательно и обдуманно – чтобы удобно грызть, мило и недорого. Сто процентов - акция или распродажа. Да простит меня Бог, но иногда так некомфортно чувствовать себя огрызком… Но… тем, кого будут медленно жевать и переваривать всю жизнь, вероятно, хуже…

   Я вышла из автобуса. Весь остаток дороги ты так и не посмел обернуться ко мне. Подавая руку, на мой сочувствующий взгляд промямлил какую-то уродливую версию своего позора. О девушке своей ты, как обычно, говорил в 3-м лице множественном числе… Что ж, привет Степиным! Меня уже ждало авто – у меня новые уроки…

    Все правильно. И на удивление закономерно. Затянувшийся эпилог - и окончательная легкость! Отыграли. Занавес!
      

      …«В конце тоннеля яркий свет и я иду, иду по выжженной траве, по тонкому льду…» Семь футов под килем, мой адмирал!







В тексте использованы цитаты из песен Джамалы, груп «Город 312», «Ночные снайперы», «Наутилус Помпилиус», стихи Олега Соловья, фразы из фильма «Ешь, молись, люби», текст рассказа Артема Губкина «Череп дельфина».