Тот, что шёл позади, вёл себя, как прожённый насквозь романтик: всё смотрел по сторонам, открывал рот и изредка проводил рукой по воздуху, пытаясь, видимо, ощутить неосязаемое. В его глазах не было жизни: она, будто уходила в другую реальность, одухотворяла её, наделяла собою, чтобы ощутить всю красоту и безобразие непостижимого, а потом возвращалась, и, не успевая блеснуть, уходила снова. Разговоры толпившихся рядом людей его не привлекали; их слова были никчёмными и не могли сравниться с дивным голосом искусства, голосом, парадоксальность которого заключается в том, что, будучи немым, он кричит, не щадя своей глотки.
Тот, что шёл впереди, был абсолютно спокоен. Он не смотрел по сторонам и не разговаривал, однако чувство предвкушения овладело им так же, как и любым другим человеком, заплатившим неопределённую сумму денег за созерцание псевдогения.
Логово безудержной страсти и воздушной любви, мрачная пещера неприкаянных душ, похоти и лицемерия принимала их неуверенную поступь. Люди бегут в неё каждый год, каждый день, каждый вечер. Бушующие краски чувств завладевают их сердцем, обесценивают и превозносят реальность, обеспечивают её необходимой палитрой переживаний. Похоть и страсть здесь предстают в обличие любви, бедность является богатством, а эгоизм – благодетелью. Здесь нет истины, которую можно было бы принять на веру, нет правды, нет вымысла, всё здесь – сумасшествие, прозрачное, как океан, и понятное лишь сумасшедшим. Красоту здесь принято называть убожеством, а убожество – неопределённостью. Здесь безумно приятно говорить правду, меркнущую в тени сарказма, и – ложь, принятую за правду, на фоне ещё большей лжи...