С Леонидом Николаевичем Чашечниковым мне довелось встретиться всего несколько раз. Сначала я услышал, что в районе появился очень сильный поэт, и в Краснозаводске состоится его творческий вечер. К сожалению, присутствовать на оном я не смог. Но отзывы были самые восторженные. А буквально через месяц аналогичный вечер состоялся в библиотеке им. А.С.Горловского. Володя в это время был прикован к постели жесточайшим радикулитом, и я по его поручению как бы представлял «Свиток», хотя «виновник торжества» пытался отыскать взглядом всё-таки Сосина.
Публика, заполнившая примерно две трети зала, состояла в основном из членов «Свитка» и местного казачества во главе с Павлом Турухиным, да нескольких «неорганизованных» слушателей.
Поэт оказался представительным мужчиной гренадерского вида с аккуратными усами и пышной шевелюрой. Сразу после представления публике он начал читать хорошо поставленным баритоном мастерски написанную поэму под названием «Русская Голгофа».
Поэма была довольно объемной, но воспринималась хорошо. Однако… настораживало её идеологическое наполнение эскападами на грани юдофобии. Зато лирические стихи, которые автор читал в заключение вечера, вызвали всеобщий восторг.
По окончании официальной части спустились в комнатку Свитка, где на столах уже красовалась нехитрая снедь, закупленная в складчину, а также принесённая из дома Софьей Ивановной Солнцевой по случаю дня рождения.
Однако Чашечников мало выпивал и закусывал, зато часто и помногу курил. Очевидно, по причине Великого поста, а может ещё почему. Под конец застолья почитали «по кругу» свои стихи, а Нина Сергеевна даже спела. Остальные, в меру голосовых возможностей, поддержали её. Особенно активно — художник Леонид Дёмин…
Расстались дружески. Турухин даже съязвил на этот счёт. Но, едва доехав до дома, Чашечников позвонил Володе и попросил извинения за то, что «кажется, невольно подвёл его», ничего не объяснив…
*
Вторая встреча произошла уже на поэтическом конкурсе «Посадская лира — 98», где я был одним из участников финала, а Леонид Чашечников — членом жюри и поставил мне свой автограф на дипломе по окончании конкурса.
Через пару дней я рассчитывал поговорить с мэтром на вечере памяти в честь 70-летия Чикова, но он туда не прибыл, сославшись на плохое самочувствие. Как и Галкина.
А вот на вечере Павла Турухина в октябре ЧЛН уже был, но многие его узнали не сразу из-за кудрявой бороды и короткой стрижки.
Был он и на вечере встречи финалистов летнего поэтического конкурса с членами жюри («Отсутствовала в наличии» только Галкина). И даже выступил в поддержку идеи Иванова о целесообразности проведения в Сергиевом Посаде заседания выездного Секретариата Союза писателей России с целью приема нескольких поэтов в члены Союза по рукописям.
«Я даже знаю человек шесть, достойных этой чести» — сказал ЧЛН. (И, как оказалось позднее, попал, что называется, в точку).
Говорят, что Леонид Николаевич появлялся на несколько минут в первый день проведения выездного заседания Секретариата Союза писателей по приёму в Союз новых членов, но мне повидать его не довелось.
Пятая встреча произошла 29 августа 1999 года на сборе «пишущей братии» Сергиева Посада по поводу официального оформления молодой районной организации Союза писателей России.
У меня на руках уже была «провокационно-желчная» рекомендация Николая Студеникина, а также его совет просить рекомендации у Чашечникова, что я незамедлительно и сделал.
«Только прошу меня не торопить. Я должен не спеша прочесть подборку, прежде чем приму решение, о котором сообщу сам, например, через Сосина». И я согласился с мэтром.
Когда же подошедший Володя передал ему деньги за несколько экземпляров только что вышедшей из печати «Русской Голгофы» и вручил книги «заказчикам», я сразу же - раньше других - подсунул свой экземпляр для автографа.
Всё это было ещё до «заседания», на котором Чашечников как давний член Союза поделился своими соображениями относительно районной организации. Потом, после написания каждым из присутствующих членов Союза заявления о вхождении в молодую организацию, почитали, как водится, стихи «по кругу», в том числе и «наблюдатели», то есть Иван Фёдорович Муравьёв и «аз грешный».
Книжку Чашечникова «Русская голгофа» с автографом мэтра открыл только дома и был потрясён. Во-первых, автографом «на мужскую творческую дружбу». Даже если это — «домашняя заготовка», то всё равно нетривиально. А если понимать буквально, то очень обязывает. А во-вторых (и в главных!), — качеством стихов, от которых невозможно было оторваться, пока не был прочитан (с карандашом) последний из них.
К обеду следующего дня были прочитаны и поэмы, включая великолепный венок сонетов. Без одобрительных пометок осталось 2 или 3 стиха. Обнаружилось и с десяток опечаток.
Буквально на следующий день не выдержал и, взяв бумагу, написал что-то вроде «письма не для отправки»*.
Во дворце имени Гагарина прошло нечто вроде учредительной конференции Московской областной организации Союза писателей России под «предводительством» В. Фирсова и под административным патронажем Гончарова.
Свитковцы и местные писатели были приглашены в качестве гостей, но Чашечникова не было, говорят, на телефонные звонки он не отвечал. Потом сам позвонил Володе и через него испросил моего разрешения на чтение подборки стихов с карандашом, каковое и было «дадено».
Через месяц праздновали, устроив капустник, 5-летие возобновления работы Свитка под руководством Володи. Сбрасывались всего по червонцу, так что угощение было по-чти чисто символическое.
Зато стихи, песни и шутки были настоящими и, как говорится, «по полной программе». Читал свои стихи и Чашечников, читал мастерски, с подъёмом. Наши шутки слушал внимательно. А перед расставанием я, изрядно смущаясь, вручил-таки мэтру своё «письмо не для отправки». Он же, как бы извиняясь, сказал, что читать мои «писания» начал, но основная работа ещё впереди, после авторского вечера в библиотеке им. Селиванова, запланированного на 20 октября.
Там мы с ним и встретились в очередной раз, правда лишь в самом конце «мероприятия», уже после мастерского чтения стихов и рассказа о своих жизненных перипетиях.
Впереди был небольшой фуршет, но мне «поплохело», и я пошёл на рейсовый автобус, а «виновник торжества» курил на крыльце.
На приглашение придти на мой вечер (через четыре дня) в библиотеку имени Горловского, ответил, что очень занят шефскими выступлениями перед лицеистами (Кудрявцев в этом месте согласно кивал головой), тоже неважно себя чувствует и опасается, что не хватит сил и на то, и на это. Оптимизма мне это, разумеется, не добавило…
Но на вечер мой 24 октября мэтр всё-таки пришёл, как потом сам объяснил «чтобы не обидеть отсутствием». И даже выступил очень хорошо, сказав напрямую, что в ближайшее время будет рассматриваться вопрос о приёме в члены Союза писателей ещё одного «пиита». (Кстати, этот фрагмент выступления сохранился на видеоплёнке).
А вот на «фуршет» он не остался, сославшись на запланированную встречу с кем-то у себя дома. Николая Братишки, с которым у мэтра, похоже, самые близкие отношения и минимальная дистанция, не было ни на его, ни на моём вечере. Официальная версия — дежурство. Есть ещё, правда, и неофициальная…
Закрутилась карусель «скорострельного» издательского проекта альманаха живущих в районе поэтов и прозаиков. «На всё про всё» — две недели.
Подборку Чашечникова пообещал привезти Братишко. Работы - завал. Через меня и мою машинку (перепечатка, редактирование, отбор…) прокручивается материал десяти человек. Петра Радивилина и Надежду Коган приходится разыскивать в Лозе (к сожалению, — не так успешно, как хотелось бы). Внеплановые поездки к Солнцевой, «проходящей по столу» Мартишиной.
Сроки подачи вышли, а материалов Чашечникова Братишко так и не привёз. И сам не появился. Надо спасать положение…
Утром 13 ноября отправился в город, а оттуда уже в Семёнково. Отыскал нужный дом, подъезд и квартиру. На звонок дверь открыл… худой и весь какой-то помятый мужичок небольшого роста. Пришлось спросить, здесь ли проживает Леонид Чашечников.
«Здесь» — ответил мужичок, открывая дверь пошире, и за его спиной появился хозяин, на лице которого «нарисовалось» неподдельное удивление.
«Здравствуй, здравствуй… Какими судьбами?!»
«С целевым визитом — за подборкой стихов для альманаха, которую должен был передать Братишко, да сам «исчез с горизонта»».
«Ну, проходи… на кухню… пока. Я сейчас оденусь и выйду. А это, знакомься, мой товарищ и помощник по дому — Сергей Красовский» — указал он на открывшего дверь.
Тесная однокомнатная квартирка в панельной пятиэтажке была явно в запущенном состоянии. Малюсенькая кухонька завалена грязной посудой, которая стояла везде: на столе, на тумбочке, на газовой двухкомфорочной плите, на табуретке, в умывальнике, на холодильнике и на подоконнике. Пепельница и несколько консервных банок были заполнены окурками. На подоконнике, кроме того, стояли неработающий телевизор и телефон, и громоздились какие-то бумаги. Пачка листов с машинописными текстами стихов лежала поверх пустой открытой хлебницы.
Как ни странно, на кухне летало множество мух, хотя в квартире было отнюдь не жарко, а на улице и вовсе лежал снег…
Пока я оглядывал кухню, хозяин облачился в рубашку и пиджак и, заходя, сразу же упредил возможные вопросы: «Твои стихи я, извини, ещё не прочитал. А моя подборка — вот она». И он указал на уже замеченную мной пачку.
«Поставь-ка нам чайку!» Эта, скорее команда, чем просьба, была обращена к возникшему в дверях Сергею. И — снова ко мне: «Ты садись, не стесняйся. Ничего, если я буду «на ты»? — Тогда нормально…».
На мое желание приобрести ещё пару его книжек мэтр откликнулся с видимым воодушевлением и тотчас велел Сергею принести из комнаты «товар». «Только, чур, без автографов. Я что-то совсем не расположен писать».
Когда же узнал, что один экземпляр предназначен для Лидии Сергеевны Динуловой, развёл и поднял вверх руки, дескать, сдаюсь — не могу отказать такому человеку и поэту. И тут же старательно, хотя и с видимым усилием, выполнил надпись на титульном листе. На втором же экземпляре просто поставил подпись-закорючку. А «вырученные от реализации книг» деньги вручил Сергею, чтобы купить хлеба и кой-какой еды, добавив вдогонку: «Да не вздумай купить самогонки. Возьми три бутылки пива».
Пока посыльный «летал в магазин», разговор пошёл о книге «Русская голгофа». Похвалив книгу, я сказал, что, к сожалению, в ней есть и технический брачок — около десятка опечаток. «Тринадцать, — уточнил автор. — Мечтаю отпечатать вторым заводом эту книгу уже без огрехов. И есть много материала для следующей, не менее интересной книги. Да нет уверенности, что удастся достать денег на издание. И работы предстоит сделать больше, поскольку стихи последних лет писались в основном «в стол», не редактировались и не систематизировались.
Впрочем, и эта, изданная-то книга расходится плохо. Чуть не весь тираж лежит дома в нераспечатанных пачках. В книжную лавку при Правлении Союза писателей на реализацию не приняли ни одной книги. Николай взялся реализовать некоторое количество, но вот уж около месяца не показывается, а пенсия давно кончилась. Есть ещё надежда на «полутёщу».(Здесь хозяин хитровато улыбнулся и пояснил, что так он называет мать нового мужа своей прежней жены), которая помогает распространять книжку в районе и вот-вот должна уже привезти «выручку». Но если задержится почему-либо, то жить просто не на что».
На мое предложение одолжить хотя бы немного на первое время ответил, что ужасно не любит брать взаймы. Но тут пришёл Сергей с хлебом, пивом, банкой консервов, пакетиком мясной нарезки, сигаретами и несколькими жалкими монетками сдачи. И мэтр вынужден был «поступиться принципами», то есть взять в долг (столь же смехотворную сумму, как и потраченная).
После того, как выпили пиво, Сергей ушёл в комнату, а мы продолжили разговоры и коснулись идеи спешного верстания альманаха поэзии и прозы, усомнившись в реальности выхода его в свет ещё до (!?) нового года. «Только вы там отбирайте материал потщательней, чтобы не прошли в печать заведомо слабые вещи. Я-то сейчас вам не помощник» — сказал мэтр.
Потом обсуждали уже находящуюся в печати антологию поэзии Сергиева Посада ХХ века, прошедший летом приём в члены Союза писателей России шестерых земляков и создание почти беспрецедентного отделения Союза на «уездном» уровне.
Я узнал, что Леонид Чашечников представлен в антологии не подборкой стихов, а венком сонетов, и очень хочет увидеть эту книгу. Но не потому, что там есть его вклад, а чтобы прочитать и лучше узнать других через их стихи.
Оказалось, что даже о тех, кому он писал рекомендации, у мэтра весьма поверхностное, а иногда и вовсе превратное представление, обусловленное затворническим образом жизни и предвзятостью некоторых «посредников».
Тут стала понятна «подкладка» не раз звучавшей в устах поэта мысли-призыва «Не надо сплетничать друг про друга!». Очевидно, он судил по тому, с кем встречался довольно часто и кто представлял остальных, как правило, в негативном свете.
Пришлось изрядно поспорить, аргументируя совсем другой взгляд на ситуацию и «человеческий фактор», как говаривали в «застольные» времена…
Впрочем, разговоры разговорами, а надо будет и домой возвращаться.
По расписанию ближайший автобус из Краснозаводска должен возвращаться минут через сорок. А через несколько минут раздался звонок в дверь. Это приехала долго-жданная «полутёща» с «выручкой». Поэт с облегчением возвратил мне занятый «стольник». Дама взяла для реализации ещё несколько книг, попросив поставить год и подпись автора, и мы с ней поспешили на автобус, простившись с хозяином и его товарищем.
Я услышал лестное предложение мэтра приезжать хоть раз в неделю, чтобы поговорить о литературе и просто «за жизнь», как говорят в Одессе.
На следующий день отвёз подборку Леонида Чашечникова Володе и заглянул на обратном пути в мастерскую художника Дёмина, кстати, тоже Леонида, только — Петровича.
А в конце недели позвонил Чашечников и попросил заехать в библиотечный киоск, чтобы забрать выручку от проданных книг и привезти ему, поскольку «финансы снова запели романсы».
Поехал к Наталье Ивановне. Она дала команду выдать деньги «Валерию Александровичу как доверенному лицу Чашечникова», что и было сделано с распиской в накладной.
Уже на следующее утро не столь уж великая сумма за шесть проданных книг была вручена автору, который спросонья не сразу среагировал на дверной звонок. Видок у него, как говорится, был ещё тот. Щетина показывала, что бритвы в руках не было дня три – четыре.
«Спасибо за оперативность, но… мне нездоровится, очень хочется курить, а сигарет нет… Ты не очень обидишься, если я попрошу тебя сходить за ними?.. Как говорится, не в службу, а в дружбу… Ну, и пивка заодно возьми… И хлеба тоже… А я пока хоть со стола уберу да умоюсь… Извини, что я тебя эксплуатирую…».
Возвращаясь из магазина, я встретил возле двери крупного, упитанного кота с лоснящейся шерстью и понял, что это и есть знаменитый Шурка, упоминаемый Чашечниковым в любом разговоре или выступлении.
Кот важно, не спеша, проследовал впереди меня прямо на кухню и, убедившись, что в миске нет ни рыбы, ни мяса, молча сел возле ног хозяина.
Мой рассказ о всеядности нашего рыжего Лучика, употребляющего и тыкву, и картошку, и капусту, и огурцы, и хлеб, вызвал у Чашечникова удивление и, как мне показалось, некоторое недоверие. А разбалованный Шурка получил кусок свежей рыбы от хозяина. «Он питается лучше меня…». Это и заметно…
Между тем, завязавшийся разговор вскоре перешёл на окололитературные темы, и я рискнул прочесть «свежеиспечённое» стихотворение о кракелюрах на лике иконы после драматических октябрьских событий в Москве 1993 года.
Едва прозвучали две первых строфы, мэтр крякнул «Хорошо! Больше ничего не надо». Но я прочёл ещё и третью, услышав «Ну, как знаешь… А какое из моих стихотворений понравилось тебе больше всего?».
И, не дожидаясь ответа, — «Хочешь, прочту своё самое любимое?». «Разумеется!» И я услышал (уже в третий раз) Возвращение на родину. «Здорово!». «Оно, конечно, здорово. — Помолчав, ответил мэтр. — Да слукавил я всё же, и в жизни не так, как в стихе. Жизнь более жестока и прозаична»…
За разговорами, касавшимися то одной, то другой темы, пробежали три часа, и я отправился «восвояси», подписав и подарив Чашечникову на прощанье компьютерную книжечку своих «сурьёзных» стихов в дополнение к книжечке-малютке басен и колючек, подаренных в прошлый раз...
Через неделю хлеба и сигарет я купил уже по пути, чтобы потом не бегать специально в магазин.
На звонки и стук в дверь долго не было никакой реакции. Потом хриплый голос с раздражением произнёс: «Какого х… надо?!». Щёлкнул за-мок, дверь открылась. «А, это — ты… — смягчился хозяин. — Мне так паршиво! Проходи, а я опять прилягу…».
Я разделся и (впервые) зашёл в комнату.
Взъерошенный и явно не в себе хозяин лежал уже под одеялом. На стуле возле «лежанки» — полная окурков пепельница и газовая зажигалка, на полу — ручные часы. «Я сейчас встану… Вот только покурить бы, да… нечего…».
Протянутая пачка сигарет его явно обрадовала. «Теперь живём!». Голос прозвучал уже бодрее. «Может, и пивка догадался? — Молодец!»…
Согрели чаю, сделали бутерброды… «А как ты относишься к самогонке? — спросил хозяин, — У меня осталось немного от вчерашнего». «Отрицательно». «А почему?» «Да по целому ряду причин». И я изложил своё кредо по столь актуальному в России вопросу, рассказав несколько драматических случаев из жизни родственников.
«Зачем ты меня пугаешь?» — обеспокоился мэтр, но «пизюрёк» с остатками «вчерашнего» всё-таки достал из-под стола и собрался «уговорить».
«Вообще-то, надо с этим кончать! Я же уже лечился в вашем госпитале летом. Удовольствие не большое и не из дешёвых…»
«Как жаль, что я узнаю это только сейчас, — отреагировал я. — Сколько бы мы могли переговорить тогда!».
«Вряд ли бы путные беседы получились. — Мне было не до того»…
Когда он начал наливать в свой стакан, я, как бы машинально, подставил второй и, чокнувшись, опрокинул его.
«Ну вот, а говорил - не буду. Чего ж пошёл на попятную-то?» «А чтоб хозяину больше не досталось» «А ты - фрукт! Но прав…»
Поговорили «за жизнь» вообще, про «Свиток», конкурсы, прием в Союз писателей. «Вы девочку-то не захваливайте» — обронил середь разговора мэтр. «И это говорит человек, написавший хвалебную рекомендацию?» «Я не хотел, но на меня надавили». «Вы не производите впечатления человека, которого можно заставить, принудить…» «И тем не менее… Если бы тогда я лучше представлял ситуацию и ощущал большую уверенность в вашей поддержке, многое бы было иначе: и итоги конкурсов, и итоги приёма».
«У большинства сложилось мнение, что приём-то как раз правильный. Вызывает некоторые сомнения лишь одна фигура имярек»
«Ну, в эту-то фигуру я вложил так много, что сомнения напрасны. В представленной книжке, честно говоря, меня вдвое больше, чем автора. И отрекомендовал я так, что впору представлять на Нобелевскую премию. Переборщил. Слишком уж многим обязан. А перед вами всеми я виноват. И вот опять подвожу вас. Но вот справлюсь со своими делами и отблагодарю вас за поддержку и дружеское участие. Например, из твоих стихов могу, подредактировав, сделать книжку много лучше той, о которой говорили. Правда, в ней будет уже изрядно меня»
«Зачем же нужна книга стихов, в которой автора меньше половины или возле того?» «И позвонить в Секретариат могу Сергею, чтобы никаких формальных задержек не было. Но сначала надо встать на ноги. Думаю, что в этот раз справлюсь. А вот в следующий… Опасаюсь, кстати, не ухода, а как бы «крыша не поехала». Мне же хочется выпустить еще один завод «Голгофы» уже без опечаток и сделать следующую книгу из стихов последних лет, которые, к сожалению, в полном беспорядке просто свалены в кучу…
А насчёт невозможности давить на меня ты совершенно прав». И он рассказал мне, как в тюремной камере «перекрестил» лавкой пахана после того, как «шестёрка» устроила новичку «велосипед»…
Пришёл Сергей Красовский с пузырьком в кармане и уже «тёпленький»: «Вот, принёс…». «Пошёл вон! — вспылил хозяин. — Впрочем, можешь остаться. Чего у тебя руки поцарапаны?» «Работал, блин, на столбах освещения», — отвечал приятель, глядя на мэтра влюблённо и затравленно одновременно.
«Ты тут не матерись! — покатил бочку хозяин. — Это позволено только мне. И вот ему как гостю, поэту и бывшему военному». «Я тоже бывший десантник» «А твоё мнение здесь никого не интересует, ж... с ушами». Хозяин явно «играл на публику».
Прерванный разговор продолжился, но начал «сбоить», и я вскоре откланялся, тем более что на дворе уже стемнело. Автобусного рейса по расписанию не было. Пришлось шагать через поле к дальней остановке Краснозаводской линии…
В самом начале следующего визита, чтобы «расставить точки над i» в последнем вечернем разговоре и пользуясь отсутствием Сергея, я набрался нахальства и поставил в упрёк хозяину форму и тон обращения с приятелем в присутствии третьего лица.
Мэтр пилюлю проглотил, признав мою правоту, и обещал таких спектаклей в моём присутствии не разыгрывать. Потом говорили долго и о многом, в том числе о необходимости стационарного лечения и возможных путях реализации этой идеи буквально в ближайшие дни.
Оказывается, несколько дней назад заглядывал Павел Турухин и обещал помощь в этом деле. Ещё один вариант — Краснозаводский профилакторий. «Лягу прямо в понедельник», — заверил мэтр. «Скорее, во вторник. Ведь в понедельник нерабочий день из-за празднования дня конституции» — уточнил я, а, вернувшись, домой позвонил Володе для резервирования ещё одного, ЦРБ-шного варианта.
Дома же обнаружил, что оставил у Чашечникова свой нож, которым резал мясо для Шурки. Не велика беда — заберу в следующую субботу при очередном посещении, если мэтр будет ещё дома…
В середине недели пытался поговорить по телефону, но безуспешно. Леонид Николаевич, даже будучи дома, трубку брать часто просто не хотел.
А в пятницу утром совершенно неожиданно позвонил с работы Володя, пробившись через несколько коммутаторов, и огорошил известием, что в три часа утра Леонид Николаевич Чашечников умер в больнице, о чём ему сообщил Иван Кудрявцев. Похороны должны состояться в понедельник или во вторник, а пока нужно собрать деньги на венок от свитковцев.
Выбитый из колеи, я вынужден был обзванивать всех, кого мог. К Мартишиным и к Лидии Сергеевне зашёл лично.
В субботу утром, пока все чада и домочадцы ещё спали, по привычке начал собираться в Семёнково и, лишь зашнуровав ботинки, понял, что спешить уже не к кому.
Похороны назначили на понедельник. Володю, меня и Нинель Матвеевну подвёз Вяхирь. Уже на подъезде к Семёнкову догнали шедшего пешком с автобуса Николая Братишко, но ехать «в теснотище» он отказался.
А вот Зою Ивановну прихватил Гриша в телестудийную машину, прибывшую чуть позже. Одновременно приехали автобусом литераторы с Новостройки: Кудрявцев, Бухарин, Муравьёв, Шибанов, Сметана, Евдокимова…
В прибранной квартире нас встретили сестра Чашечникова Тамара Грачёва и её муж, прибывшие из Астрахани, бывшая жена Тамара Александрова да старинный друг поэта — Михаил Сельванович.
Пока не привезли гроб, полистали фотоальбомы, осмотрели полки с книгами. Я, кроме того, разыскал — не без труда — свои машинописные книжечки-самоделки, так до конца и не прочитанные и не отрецензированные мэтром, и забрал их. В архиве поэта остались варианты компьютерных книжечек басен и стихов.
Потом вынесли из квартиры часть мебели в квартиру соседа, а вместо неё внесли козлы для устройства большого поминального стола да лавки, загодя привезённые Владимиром Самсоновым.
Прибыли на своих машинах Мартишины, Павел Турухин с Иваном Ивановичем, а также батюшка с двумя прихожанками — певчими церковного хора. Гроб с телом покойного до-ставил к дому в закрытом кунге Самсонов.
Домовину водрузили на две поставленные возле подъезда табуретки, роздали всем восковые свечки, и началась служба отпевания.
Ветер, налетавший порывами, задувал то одну, то другую, то сразу несколько свечей. Но они тотчас зажигались вновь от соседних. Несколько раз начинал падать снежок, но к концу отпевания выглянуло солнышко, и, поднятый на плечи, гроб с телом ушедшего поэта отправился в последний путь уже под его ласкающими лучами.
Дошли до конторы и остановились в ожидании автобуса для людей, который почему-то задерживался. Ожидание затянулось…
Наконец-то он прибыл, зато теперь «потерялся» шофёр Урала с кунгом. Вот, наконец, нашёлся и он. Гроб устанавливается внутрь кунга. Рядом с ним устраиваемся мы с Сергеем Красовским, экс-жена и соседка с мужем.
Потом Сергей, как единственный знающий местоположение свежевырытой могилы, вынужден был всё-таки пересесть в кабину. И колонна машин тронулась в сторону Рогачёвского кладбища…
Процедура похорон уже описана в очерке «Снежинки на лице», к сожалению, так и не опубликованном в предполагавшемся поминальном венке, выходу которого помешала бо-лезнь главреда газеты или - и скорей всего! - ещё что-то. Факт тот, что сороковой день остался незамеченным и не отмеченным жителями города и района. Жаль. Такой поэт как Леонид Чашечников несомненно заслужил лучшей памяти.
На поминках Тамара Николаевна высказала идею передать местным писателям часть денег от продажи квартиры на издание книг, а часть - на памятник Леониду Николаевичу. Договорились в январе заняться разборкой литературного архива поэта.
Однако, как выяснилось чуть позже, уже в начале января удалось достать контейнер, и архив неразобранным уехал вместе с мебелью поэта в Астрахань, чтобы стать со-ставной частью музея Леонида Чашечникова в доме его сестры.
А по истечении положенного полугода квартира поэта в Семёнково отошла не сестре, а проигнорировавшим похороны приёмным детям его.
Единственное, что удалось получить местным литераторам - так это пачку книг «Русская Голгофа» для поощрения начинающих поэтов на различных конкурсах.
Остальные книжки, сданные Чашечниковым на реализацию в библиотеки имени Розанова и Горловского, но не дождавшиеся своего покупателя, сестра увезла в Астрахань, чтобы подарить друзьям и бывшим сослуживцам поэта.
Туда ей потом были пересланы и авторские экземпляры антологии «Поэты Сергиева Посада. ХХ век» и сборника стихов и прозы «Братина», вышедшего осенью 2000 года, а также альманаха «День поэзии—2000».
В «Братину» включались произведения только живущих авторов, и Леонид Николаевич Чашечников стал первым из них, кто ушёл из жизни раньше выхода книги.
Сейчас, по прошествии пяти лет, нет уже полутора десятков авторов этого замечательного, по сути — раритетного, так и не дошедшего до магазинных прилавков, сборника.
А попытки выпустить второй том заглохли уже на стадии сбора материалов, увы, не первый год пылящихся где-то в подсобках.
2004