(совсем не по Чехову)
Длинно. Нудно. Неинтересно. Но это наша действительность.
Заранее прошу прощения у утонченных натур. Но … из песни слова не выкинешь.
Болеть плохо. А болеть тяжело – еще хуже. Но куда деться от болячек, если они настигают тебя не в то время, не в тот час и даже не в том месте… Кто от них застрахован? Пожалуй, никто. Сегодняшняя медицина далеко не идеальна. Вот смотрим мы фильмы и умиляемся, ну, какие же есть врачи на белом свете. Даже дома думают о больном: как лечить, чем лечить, прямо мамочки родные для него. И медсестры, и нянечки просто загляденье. Да, кино у нас снимать умеют. Смотришь и веришь. Пока сам не столкнешься с больничной палатой. Тогда розовый цвет становится далеко не розовым, а реальность вокруг даже страшной. От бессердечности. Холодности. Равнодушия.
Сразу оговорюсь. Есть огромное количество медперсонала, санитарок, врачей, честно и добросовестно выполняющих свою работу. Им низкий поклон и огромная благодарность за доброе сердце, чуткие руки. Но сегодня речь не о них.
Вот случилось и мне побывать в роли больной. Совершенно в чужом городе. Назовем его город N. Центральная клиническая больница. Палата №3. Знакомьтесь:
Ольга Павловна. Женщина примерно лет 65-67. Возможно больше или меньше. Болезнь никого не красит. Диагнозы озвучивать не буду. Состояние тяжелое. Постоянно ходят дочь, сын, внучка. Практически все время спит.
Валентина Ивановна Фимченко. Её все время почему-то называли только по фамилии. Вот и у нас она будет просто Фимченко. Бабуля. Думаю, ей за 75. Привезли среди ночи. Состояние тяжелое. Сгрузили с носилок на кровать очень небрежно два внука. Есть дочь и сын. Но о них отдельно.
Мартынова. Имя-отчество не знаю. Её вообще никак не называли. Бабушка домашняя, божий одуванчик. Состояние тяжелое. Навещали дочь с мужем. Иногда…
Вьетнамка Вера. 40 лет. Одинокая несчастная женщина. Готовилась к выписке. Плохо слышит. Состояние было среднее. Но Вере никто не указ и она делала то, что считала нужным.
Татьяна. Дама 65 лет. Сухонькая, маленькая, как подросток. Ходячая энциклопедия в области лекарственных средств. Знала ответы на все вопросы, раздавала советы кому надо и кому не надо. Состояние средней тяжести.
Ну и я. Абсолютно ошарашенная тем, что увидела в этой палате.
Надо сказать, что палата №3 из 10 считалась самой тяжелой, лежачей. Находилась она как раз напротив поста медсестры, вроде как по логике, чтобы помощь оказывалась как можно быстрее. Но её можно было расположить и на другом конце коридора и даже на другом этаже. Помощь от этого не стала бы ни быстрее, ни лучше.
Речь сейчас пойдет совсем не о том, кто чем болел. Это неинтересно. А о том… впрочем, вы сами все поймете.
Я уже сказала, что наша медицина далека от идеала. Но что настолько далека, я даже не представляла. Казалось, что мне снится страшный сон и я никак не могу проснуться. Поначалу мне было абсолютно все равно – дышит ли Ольга Павловна, поела ли Фимченко, кому дала совет Татьяна. Знаете ли, не до этого было. Это уже потом, когда возвращается сознание, начинаешь прислушиваться и присматриваться ко всему окружающему.
Наши милые больные старики. Они все разные. Несмотря на то, что у всех были дети, и навещали. И дети тоже разные. Ольгу Павловну навещали каждый день. Сидели по несколько часов. Гладили ручки, ножки, спинку. Кормили, переодевали. Рассказывали разные семейные новости. Они не считали её больной. А видели бабулю здоровой. Смотреть на них было одно удовольствие. И внучка, 19-летняя молоденькая девчонка Анита, проводила с бабушкой по несколько часов. Она приходила иногда после занятий в институте с компьютером, показывала бабушке какие-то ролики, оставляла ей плеер, объясняла, что если ей будет скучно, как послушать радио. Выносила судно, переодевала памперсы, кормила с ложечки, поила, обтирала.
А Ольге Павловне становилось все хуже. И все они, глотая и пряча слезы, пытались ей улыбаться, говорили о том, что ждут ее пирогов, и что хватит ей тут залеживаться, пора домой. Её ждали, любили и думать не хотели, что может быть плохой исход.
У Фимченко были дочь и сын. Не было только толку от них Первые дни ее никто не навещал. А ведь за такой тяжелой больной нужно было ухаживать, переодевать, кормить, поить. Делать это было некому. Принесут обед с кухни, поставят на тумбочку и все, дальше, мол, бабушка, управляйся сама. Фимченко все время звала по ночам то Диму, то Лену. Она говорила: «Я ведь слышу, что тут кто-то есть, ну подойдите ко мне». А подойти было некому. Все лежачие. Она путала свой возраст, говорила то с 46 года, к вечеру была уже с 30-го, а утром оказывается с 1915. Объясняла, что живет с мамой. (хотя какая мама, если она сама с 1915 года))). Иногда сознание к ней возвращалась и она выглядела вполне нормальной бабулей. Дочь и сын забегали. На минутку. Спрашивали – ну как ты? Ставили около тумбочки пакет с парой йогуров, соком и торопливо уходили. Если дочь еще проводила у постели матери минут 10, то сын, после вопроса – ну как ты? – уходил в коридор с сотовым телефоном и там решал производственные вопросы. Больше в палату он не заходил, даже для того, чтобы попрощаться. Когда потом Татьяна сказала им, что бабушку не кормят и не заходят медсестры, дочь устроила по телефону скандал заведующей.
На следующий день в палату ворвалась просто степная буря: заведующая, врач, санитарки, медсестры. «Кто?! Кто?! – кричала заведующая отделением, - Кто сказал, что ее не кормят и не переодевают?! Бабулю дернули как куклу, посадили на кровать, хотя сидеть она не могла. Потрогали ее рубашку, она оказалась до самого ворота мокрой. «Снимите немедленно!» - прогорланила заведующая. «А во что одеть?» - растерянно спросила санитарка. Ответа не было, фурия уже вылетела из палаты, а за ней и вся свита. Санитарка сдернула с бабули ночную рубашку, бабуля кулем свалилась на подушку, ее прикрыли одеялом и на этом история с переодеванием закончилась. Три дня! Три дня Валентина Ивановна Фимченко лежала абсолютно раздетая, только в памперсе. Благо, что в палате было 30 градусов. И почему бабушка лежит нагая, никому не было дела. Когда прибегал на минутку сын, бабуля стыдливо непослушной рукой натягивала на себя до подбородка одеяло и смотрела с такой любовью на сына, что переворачивалось сердце. А сын почему-то тоже не задавался вопросом, а почему же его мама лежит без одежды. Видимо он не успевал за короткое время посещения охватить всего этого. Только на четвертый день бабуле санитарочка нашла какую-то серую застиранную мужскую майку и одела на нее. Иногда выдавались счастливые минутки, к бабуле приходили дочь и сын вместе. Это были, действительно, минутки. Но потом бабушка еще в течение нескольких часов с перерывами спрашивала нас: - Ну, как вам мой сынок? Правда, красавец?! Видите, какого сынулю вырастила?!
Мы видели. Она им гордилась. Видимо, считая, что эти несколько коротких минуточек и достаточно для полного материнского счастья.
Когда дочери кто-то осторожно сказал, что бабушке редко меняют памперсы, она искренне возмутилась и удивилась. – Как так? Ведь мы платим санитаркам!
Получается даже за деньги (наши деньги, вознаграждение) они не выполняли свою работу.
К Мартыновой приходила каждый вечер дочь. Сидела с ней, кормила, поила. Но в семь вечера суровый охранник выгонял ее, объясняя, что время для посещений закончилось. Дочь расстраивалась. Она успевала с работы приехать только к вечеру. Бабушка плакала. Ей этого времени тоже не хватало для общения. Дочь уходила и она замолкала. Она вообще мало говорила, только стонала, ей было очень плохо.
Глуховатая вьетнамка Вера. Когда-то у нее была семья, родился сынок, но потом (не знаю уж причины) женщина начала выпивать. Муж забрал сына и уехал от нее. Ее и привезли в реанимацию после какой-то гулянки абсолютно никакую. Сумочка с деньгами и документами была успешно утеряна, как и сотовый телефон. Осталась только ветхая курточка на рыбьем меху и теплые колготки с огромными дырками на пятках. Вера хотела выписаться скорее. Жила у двоюродной сестры с мужем и еще там с кем-то в однокомнатной квартире. Было понятно, что и своим родным Вера была не особо нужна. А мне было ее жаль. Добрая она. Сама чуть ходила, но пыталась напоить бабушек водичкой, накормить, сказать доброе слово, поправить одеяло. И еще ей нестерпимо хотелось курить. И она ходила, стреляла сигареты в мужских палатах. Тогда к ней возвращалось настроение и Верин смех колокольчиком раздавался то в одном, то в другом конце больничного коридора. Врач поначалу говорила ей лежать. Но Вера недоуменно смотрела на нее и оправдывалась: - зачем? Я же могу ходить! И ходила. Хотя ее мотало из стороны в сторону. Она улыбалась своей детской, какой-то беззащитной улыбкой и все время была готова всем помогать.
Сухонькая Татьяна все время воспитывала Веру. Учила её жизни. И не только её. Она заработала такой авторитет по употреблению лекарств, что в нашей палате постоянно толпились те, кому необходимо было проконсультироваться – что и чем мазать, какой препарат принимать от того или иного недуга. У Татьяны самой был огромный пакет с лекарствами. Она постоянно в нем копалась, что-то читала на коробочках, сама себе что-то доказывала. Днем раздавал аннотации своим знакомым, а вечером ходила по палатам и собирала. Это был уже своеобразный ритуал. Если кто-то рассказывал, что он лечился так-то и так-то, то Татьяна ставила бровки домиком и возмущалась: - Да что вы такое говорите?! Это полная ерунда. Надо лечиться вот так!
И дальше шла лекция на полчаса, что пить, чем запивать, какое место мазать и куда прикладывать. И если кто-то пытался робко поспорить, то лекция продолжалась еще полчаса.
Вот таким коллективом мы и жили. День тянулся невообразимо долго, а ночь – кому как повезет. Кто-то спал, а у кого-то были боли и тогда сон был какой-то недосягаемой мечтой. Так как палата была лежачая, соответственно вставать не мог никто. Бабули были все в памперсах, у остальных стояло под кроватью судно. Вообще это психологическая проблема – сходить на судно. Да и сноровка нужна какая никакая. Я так полагала, что раз палата тяжелая, то и догляд за больными будет соответствующий. Увы и ах. Врач появлялась утром, обход всей палаты занимал у нее минут 7. Я, наверно, была самой счастливой. Около меня задерживались минуты на три. Другим везло меньше. К бабушкам она подходила с брезгливым выражением лица, руки в карманах. Останавливалась в метре от кровати и спрашивала: « Как дела?» Часто бывало так, что бабули вообще были в отключке, тогда ответа не было. Но врач отходила к следующему больному без тени сомнения. У меня тоже спрашивала – как дела, а еще мерила давление и водила молоточком перед глазами. Остальные обитатели палаты думали, что я блатная, раз ко мне было такое внимание. Больше врача за весь день мы не наблюдали. Медсестры залетали утром, чтобы раздать таблетки, поставить капельницы и дальше их днем с огнем не найти. Кончится капельница, хоть обкричись, чтобы пришли и убрали ее.
Иногда в палате появлялись нянечки. Это был праздник. Правда, тоже иногда. Смотря, какая нянечка. Были такие, что появлялись только раз в день. Заглянут. Посмотрят. Все живы, дышат. Ну, и славно. И еще они ругались, если кто-то сходил на судно. Его же надо было выносить. Бывало зайдут и кинут клич: - ну-ка, все на судно. Ну, чтоб сто раз не приходить, а за раз вылить и все. А если не хочешь в тот момент? Да и потом по команде вообще плохо получается справлять такие дела. Боже спаси тебя не справить нужду по команде. Вот и лежали, терпели пока можно было терпеть. Старались меньше пить. Чтоб хоть раза два всего воспользоваться судном.
Но были две любимые. Нина Дмитриевна, пожилая уже женщина с больными ногами и Галя. У нее на верхней челюсти был всего один зуб, как у зайца. Её так и звали однозубая Галя. Нина Дмитриевна была ласковой, словно мама родная. Придет с улыбкой, доброе слово скажет, переоденет, накормит, напоит, в палате наведет чистоту, проветрит. Мы для нее были – девочки. Все. И кому 40, и кому 75 и даже та, которая с 1915 года. Она не делала больно лежачим больным. Руки у нее были мягкие, сноровистые, она лихо меняла памперсы, простыни, что-то приговаривала при этом. И все у нее было ловко и аккуратно.
Однозубая Галя жила в пригороде. Тратила на дорогу 3-4 часа на электричке до работы. Потому что там, где она жила, работы не было. А жить-то на что-то надо. Она была косноязычна, грубовата. Но все равно любила всех нас: и ходячих, и лежащих.
«Ну, что, нас…и?» - с улыбкой спрашивала она, заходя в палату. Но никто не обижался. Потому что она не ругала…. Если не по команде.
Никто не спорит. Работа у нянечек адская. Возиться с чужим больным, менять памперсы, мыть, кормить, поправлять простынь, поворачивать тяжелые недвижимые тела – это невыносимо сложно. Но ведь что-то человеческое должно быть в душе и сердце! Больные – это же люди, к тому же беспомощные.
Или однажды Татьяна попросила поменять ей пододеяльник, потому что он испачкан в крови, неосторожно делали капельницу. Санитарочка поджала губки:
- Нет у нас лишнего белья. Тут вам не дома.
Тогда Татьяна Положила в карман её халата 200 рублей. Пододеяльник нашелся моментально. И его не просто выдали, его одели, расправили все уголочки.
Но что требовать с нянечек, если врачи и медсестры тоже были не на высоте. Девочки-сестрички почти все молодые. Но в палату заходили хмурые, недовольные, слова доброго не услышали ни от одной. Что бы ни спросили, отвечали – спрашивайте у врача. Мы и спросили у врача один раз. Когда делали сложный анализ. – Что показало? Ответ: - что есть, то и показало. На этот же вопрос другой врач ответил: - а тебе не все равно?
После этого все вопросы иссякли.
Или вот еще случай. Медсестра раздала таблетки. У Ольги Павловны была как раз дочь. Неосторожно задела тумбочку и таблетка закатилась под кровать.
- Ну что вы все трогаете?! – рассердилась медсестра. – Положили, так нет, надо обязательно посмотреть.
-А можно нам еще одну таблетку? – робко попросила женщина.
-У меня лишних нет. Где я вам возьму?! – равнодушно бросила медсестра и выплыла из палаты. Ольга Павловна осталась без таблетки.
Это что???? Может эта таблетка какой-то дефицит? Или она золотая? Почему нельзя выдать еще одну? Самую обычную таблетку от давления!!! Позже Ольге Павловне стало хуже. Кто знает, может именно эта маленькая белая пластинка, своевременно поданная, могла бы облегчить её состояние….
Вот так и тянулись дни и ночи, ночи и дни. Кстати, ночи давались тяжелее. В это время обостряются все болячки. И вот начиналось: кто кряхтел, кто страшно дышал, кто стонал, кто просил пить. Ни разу за ночь не пришла ни медсестра, ни санитарка. Это в лежачую-то палату!!! И чтобы не слышать, как бабули стонут и просят воды, приходилось натягивать на голову подушку. Потому что слушать это было невозможно. Даже днем, когда бабушка Мартынова попросила попить, находящаяся в палате врач проговорила, не вынимая руки из карманов: счас… кто-нибудь напоит. И удалилась. Для меня это был шок. Почему кто-нибудь?! Почему не ты?! Не положено по статусу?! Разумеется, никто не пришел, никто не напоил. А бабуля потом забылась тяжелым сном. Чуть позже с её легкой руки нашу палату все стали называть… концлагерем. Один раз ей не дали напиться (хотя ничего не надо было придумывать, у неё на тумбочке стоял и морс, и минеральная вода), другой раз ей не дали таблетку, когда слезами заливаясь, жаловалась на головную боль. И потом уже, успокоившись, в полной тишине произнесла: - Но это же концлагерь какой-то….
Вообще, как сама больница, так и порядки в ней были довольно странные. Вернее, такое впечатление, что там вообще не было порядка. В режиме дня сказано: тихий час с 14.00 до 16.00. Но в больничном коридоре стоял вечный шум. То сам медперсонал веселился (мне показалось, что они вообще не умеют тихо разговаривать), то постоянно звонили сотовые телефоны. Причем у самих больных тоже. Убавлять звук никто не собирался. Телефоны орали на всю мощь и на разные лады.
Ночной сон: с 22.00 до 7.00. Но дай бог, если этот отбой начинался к полуночи. А в пять утра могли залететь в палату нянечка или медсестра, включался свет во всей палате, хотя у каждой кровати были ночники. Ну зачем включать яркий свет, если можно это сделать у кровати того больного, которому нужно было делать какие-то процедуры?! Для чего нужно было громко кричать: - Фимченко!! Фимченко! Вам памперс поменять? Ведь тогда просыпались все! А как известно, спокойный сон – залог здоровья.
Что касается туалета, так он был… общим! Мужской и женский в одном флаконе. Общий предбанник и две кабинки. Мужчины не могли себе отказать в удовольствии там покурить. Сизый дым постоянно плавал в этом предбаннике. А еще они почему-то любили там поболтать по телефону. Может, там интереснее было?.. И вот заходишь ты в туалет, стоят мужчины с сигаретами, философствуют о жизни, ничуть не смущаясь, что туда зашла женщина, еще и могут дверь тебе в кабинку открыть. Обалдеть! Ты в одной кабинке, а рядом, за стенкой шебуршат тапочки 45 размера. (стенки кабинки не доходили до пола). Интересно, это вообще с какой целью был сделан общий туалет? Я вот так и не нашла ответа на этот вопрос.
Кухня была тоже странная. Привезет буфетчица еду. Разложит по тарелкам и поставит у входа на тумбочку. А дальше что?! Напоминаю, палата лежачая. Вставать никому не разрешено. Что, тарелки сами придут что ли к больным? Когда я спросила буфетчицу – а кто должен покормить больных, она ответила – ну, явно не я. И укатила свою гремящую тележку по коридору. Мне опять же повезло. Я могла дотянуться до тарелки, потому что тумбочка у входа была моя. А остальные ждали, пока придут либо родственники, либо жалостливая медсестра и покормит. Только суп уже покрывался пленочкой, второе остывало. Бабушки часто грустили: - а меня кто-нибудь покормит, спрашивали они, глядя, как кормят других больных. Чаще всего и кормили их чужие родственники, а не свои родные дети, не санитарки, не медсестры. Чужие дети кормили этих бабулечек, как своих родных. А вот медперсонал за четыре приема скармливал им кашу, капусту, картошку (смотря, что было в тарелке), мне казалось, что бабули даже жевать не успевают. Но они и за это были благодарны.
Ну, конечно, не все было так печально. Среди этих серых будней находились поводы и для улыбок. Фимченко и сухонькая Татьяна обе недослышивали. Как-то Татьяна рассказывала о своем внуке, что занимается он хоккеем, что возит она его на каток.
- Как называется команда? – спрашивает Ольга Павловна.
-Атлант. – Отвечает Татьяна.
- Аааа, - улыбается Фимченко, - у меня тоже такой же холодильник дома есть. Атлант! ))))
Или, допустим, звонит у Татьяны телефон. СМС пришло. Фимченко говорит – о, у кого-то звенит.
- Это не звенит, - объясняет Татьяна. – Это сообщение пришло.
-Гости что ли? – удивляется Фимченко.
- Да не гости, а сообщении, – поясняет Татьяна.
-Телеграмма что ли? Что, и почта в нашей палате находится? – интересуется бабуля.
Татьяна потом в течение часа объясняла, что такое смс, только после пяти минут объяснения бабуля уже спала. А Татьяна была так увлечена, что даже не заметила этого.
Болезнь болезнью, но человек видно так устроен, что чуть отлегло и все, мужчины вспоминают, что они мужчины, женщины вспоминают, что они женщины. По вечерам коридоры оживали, диванчики заполнялись парочками. И все о чем-то степенно беседовали. Близко так. Ушко в ушко. Идешь по коридору (это когда уже вставать разрешили) и даже неловко, вроде как вторгаешься в чужие тайны. Одному дядечке видно не досталось дамы. И однажды, когда я возвращалась в палату, он с тоской в глазах спросил: - ну что, тоже спать что ли? А поговорить? Посмотрела я на него, поняла, что он точно не герой моего романа.))) да и не до разговоров было, до кроватки бы доползти, ответила: - с кем-нибудь другим поговорите.
-Да с кем другим-то?! С кем?! У вас все лежачие, да еще и под сто лет.))) – с горячностью выдохнул он. Видно он решил, что я самая подходящая для него кандидатура.)))
Мы, больные, тоже, конечно, те еще цветочки. С нами не соскучишься. И врачей можем научить уму-разуму.)) Вот как-то заходит врач в палату, смотрит на одну бабулю и спрашивает:
- Мартынова, а что это вы сосете? Мартынова молчит. Она вообще почти все время молчала, больше стонала.
А Татьяна поясняет – а это я ей дала глицинчику (глицин – лек-ое средство) пососать.
- Зачем?!- спрашивает врач.
– Как это зачем?! – Искренне изумляется Татьяна, - так он полезный.
– Да нельзя ничего давать без разрешения врача! У вас разные диагнозы! Что хорошо для одного, может навредить другому!
- Ничего не может навредить, - наставительно сказала Татьяна. Там аннотация хорошая. Да я ей еще много чего дала! - и помахала перед носом врача весомым пакетом с лекарствами.
Обалдевшая врач молча вышла из палаты, видимо переваривать информацию.
Можно много еще было бы о чем говорить. Что-то забылось уже, что-то вспомнится позже. И не раз. Все эти минусы – невкусная еда, боли, уколы, непроветренные палаты, синяки от инъекций, резиновые матрацы, которые постоянно куда-то съезжали – можно было бы пережить. В конце концов, все когда-то проходит. Но вот холод, равнодушие человеческой души забыть нельзя. И смириться с этим нельзя. Врач перестал быть милосердным. С таким же успехом он мог бы копать траншеи, лететь в космос, спускаться в шахту, хотя и там нужно любить свое дело. А в данном случае врач и больной должны быть единым целым.
Никакую болезнь нельзя победить в одиночку! Главное условие исцеления – необходимо полностью довериться своему лечащему врачу. А как довериться врачу, который говорит: - А тебе не все равно?! Значит, ей (ему) однозначно все равно.
Если вы встретите настоящего врача – это не просто удача. Это – дар Божий…
Здоровья вам всем!