(ВОСПОМИНАНИЯ ИЗ ОТРОЧЕСТВА)
Когда я вышел на улицу, все вокруг показалось мне каким-то волшебным: люди, машины, дома, афиши, вывески. Медленно, не торопясь я шел по Большой Никитской улице и думал, думал, думал… Мысли не давали мне покоя. Я снова и снова прокручивал в голове наиболее запомнившиеся моменты концерта, скрипичные мелодии, образы выступавших музыкантов, разговор с Лизой. Не знаю, почему — но теперь мне представлялось, что отныне все будет иначе. Я еще не понимал, как именно — но иначе.
Невдалеке, в конце улицы уже виднелась Манежная площадь и щедро залитый огнями подсветки гордый краснокаменный Кремль. Уже лет десять, как я не жил в столице. Юность моя прошла в Подмосковье, где я окончил старшую школу, отучился в институте и обрел новых друзей, где начался и завершился мой подростковый период. Прогуливаясь по центру Москвы, я всегда вспоминаю детство и у меня появляется волнительное, щекочущее ощущение праздника. Очень люблю северо-восток — ВДНХ (ныне ВВЦ, но я предпочитаю старое название, оно как-то роднее), Останкино, Ростокино — там я родился и вырос. Там мой любимый скверик, где я, шестилетний, с криком: «А-а-а!» — убегал от большой черной собаки, а потом ревел в полный голос, прижавшись к дедушке (Царствие ему Небесное!) и он, улыбаясь, утешал меня. Помню, как каждую зиму мы со старшим братом катались с огромной горки «Миллионки»: если в самом крутом ее месте лед был залит идеально, наиболее удачливые ребята с помощью «ледянки» — особой плоской штуки с ручкой, на которую садишься и мчишься вниз с огромной скоростью — доезжали до самой Яузы. Приходили домой все в снегу, мокрые, уставшие, но довольные, и, переодевшись, садились к столу с вкусным маминым обедом. Потом все шли отдыхать, каждая возрастная группа по-своему: родители занимались делами, мы с братом играли, а наша старшая сестра, все утро приглядывавшая за нами, а теперь, наконец-то, освобожденная от обязанностей няньки, убегала к подружкам. Отчетливо помню Лосиноостровский лес: прогулки всей семьей по субботам, лошадей, деревянные фигурки с человеческий рост, пробежки с отцом, когда после нескольких километров открывалось второе дыхание.
Маленьким я любил часами просиживать на балконе нашего восьмого этажа и смотреть вниз, на прохожих, на Останкинскую башню, которая была хорошо различима с высоты восьмого этажа, на верхушки деревьев. На одном из них однажды повисли мои любимые ботинки, до последнего служившие мне школьной сменной обувью. Я забыл их дома, а подниматься было лень, и мама скинула мне их из окна.
На балконе у меня располагалась «база», и я с помощью маминого фонендоскопа — аппарата, которым врачи слушают сердце и легкие (такой, со своеобразными наушниками и слушательной плоской пимпочкой на конце), переговаривался с воображаемым «центром» и «разведгруппами». А еще под столом, который стоял в гостиной, у нас с братом была своя «машина». В качестве сидений мы использовали подушки (за что частенько получали нагоняй от родителей), рулем служили круглые пяльца для вышивания крестиком, а коробка передач у нас была невидимая. Двумя самыми любимыми игрушками у меня были: маленькая машинка и солдатик, американский супер-герой а-ля Ван Дамм или Чак Норрис (именно в то время я просто обожал сериал «Крутой Уокер, техасский рейнджер»). Обе игрушки «падали со скалы», «горели в огне», «тонули в море», короче, спасали мир и за время своего существования в моем детском мире побывали во многих переделках. Воспоминаний — уйма! И каждое вызывает особый, ни с чем не сравнимый, трепет.
С соседом Сережкой с шестого этажа мы любили похулиганить: то костер разожжем за домом, то по крышам гаражей-ракушек бегаем, гремя железом. Как-то раз я случайно капнул ему на палец расплавленной пластмассой с палочки от «Чупа-Чупса». Он жутко обиделся, но потом мы помирились.
В любое время года во дворе по вечерам собиралась шумная компания, в основном, конечно, состоящая из друзей и знакомых брата, потому что я еще был маленьким и кроме Сережки у меня друзей не было. Меня звали «мелким», но я не обижался, а наоборот, даже гордился, что «тусуюсь» среди старших. Играли в «салки», прятки, катались на скейтбордах (тогда как раз это было очень модно). Ни у кого еще не было компьютеров, и почти все свободное время мы проводили на улице.
Из школьного детства помню один случай, за который мне будет стыдно до самой смерти. В начальной школе я ходил на «продленку» (группу продленного дня) и был очень стеснительным ребенком, легко подвергался чужому влиянию и меня можно было подговорить на всякие «невинные» шалости. Однажды нам с моим одноклассником по прозвищу Серый (это не тот, который Сережка с шестого этажа, а другой), стало скучно и мы решили что-нибудь эдакое вытворить. Рядом с двумя комнатами, в которых мы, «третьеклашки»: резвились и, по возможности, выполняли домашнее задание, находился спортивный зал. Сначала нам с Серым стало интересно, закрыты двери в раздевалку или нет.
— О, открыто! Пойдем посмотрим, что внутри, — сказал Серый.
— Да ну, нечего там делать, — ответил я.
— Да брось! Это же интересно!
— А если поймают?
— Да кто? Старшаки занимаются, у них урок только начался, физрук с ними, наша училка на педсовет ушла. Не дрейфь!
Я согласился. К счастью, за все время нашего пребывания в раздевалках, туда никто не заявился. А внутри было действительно интересно. На вешалках, на лавках, на полу — повсюду висели, лежали или валялись вещи «старшаков»: куртки, рюкзаки, «сменка», пакеты со школьной формой, а также пустые бутылки из-под газировки, фантики и прочее. Мы уже собирались уходить, и все осталось бы на своих местах, но тут мы оба остановились взглядом на торчащей из чьего-то пальто цепочке, именно такой блестящей и толстой, о какой мы мечтали последние пару недель. Мы смущенно переглянулись, как бы извиняясь за эту пакостная мысль. В нерешительности мы простояли минут пять. Серый посмотрел на часы, висевшие над дверью из раздевалки, и в его зрачках отразилась паника: до перемены оставались считанные минуты.
— Берем и уходим, — то ли вопросительно, то ли повелительно пробормотал он.
Я не решался. В одну секунду Серый рванул цепочку, и вслед за ней вывалился какой-то брелок, несколько конфет и рублей десять монетами. От стука монет о каменный пол у меня зазвенело в ушах и закружилась голова. Серый не растерялся: мигом собрал все, что выпало из кармана пальто и распихал по карманам. Брелок и часть денег сунул мне. Раздался звонок. Серый схватил меня за руки и потащил из раздевалки. Мне казалось, мы топали так, что слышала вся школа.
— Тиш-ше, — заикаясь от страха, на бегу шептал я Серому, — тиш-ше! Не топай так!
— Сам не топай, — огрызался он, — сам не топай!
Мы выбежали в коридор и рванулись на самый верхний, четвертый этаж. Чтобы отдышаться, решили завернуть в туалет.
— Так, — едва переведя дух, прошептал Серый, — ты спустишься с одного конца коридора, а я с другого. Я зайду в столовую, куплю чего-нибудь. Ты иди в группу.
— Ладно, — густо покраснев, ответил я.
В кабинете «продленки» краска уже сошла с моего лица, но сердце все еще панически стучало, а в ушах стоял звон падающих монет. Войдя в группу, я старался не показывать вид, что что-то произошло. Ребята уже начинали собираться домой, и вроде бы никто ничего не заметил. Через некоторое время вошел Серый. Я не оборачивался, но краем глаза заметил, как он, не останавливаясь, прошагал мимо меня к своему портфелю. Следом за Серым вошла наша учительница, а за ней — физрук. У меня аж перехватило дыхание, и я покраснел пуще прежнего. Я посмотрел на Серого и заметил, как он вздрогнул, когда физрук, подбоченившись, остановился посреди кабинета и окинул грозным взглядом всю группу.
— Кто из вас только что был в раздевалке? — нахмурившись спросил физрук.
— А что случилось, Константин Алексеевич? — спокойно спросила наша учительница, Нина Петровна.
— Да вот, обокрали нас, — с недовольной усмешкой произнес Константин Алексеевич, указывая на нескольких старшеклассников, вошедших по одному в класс «продленки».
— Не может быть! — воскликнула Нина Петровна. — То есть вы считаете, что это сделал кто-то из моих ребят?
— Мы пока ничего не считаем, мы пытаемся выяснить. Сосчитали мы только деньги, которые воришки прикарманили.
Я вдруг почувствовал, как монеты у меня в кармане словно раскалились и через штаны жгли ногу.
— Воришки? То есть, по-вашему, их еще и несколько?
— Да, очевидцы из соседней группы свидетельствуют, что их было двое. Они слышали, как сразу после звонка на перемену из раздевалки, негромко переговариваясь, выбежали два мальчика.
— Не верю! Ребята, ну скажите же вы, что после звонка вы все находились в классе, — обратилась к нашему классу Нина Петровна, — я же вам строго-настрого запретила выходить.
Основная часть ребят из нашей группы в недоумении переглядывалась. Остальные, те, кто видел, как мы выходили из кабинета, молчали, не желая нас выдавать и выделяться из общей массы. И только одна девочка, Катька, без зазрения совести вышла вперед и указала на нас:
— Они выходили. Сережка и Женька.
«Ну Катька, вот предательница», — пронеслось у меня в голове. «Ты у меня попляшешь», — подумал, наверно, Серый.
— Так, а ну-ка выворачивайте карманы, — скомандовал Константин Алексеевич.
Пришлось повиноваться. Ой, как мне было стыдно в тот момент, ой как стыдно…
После этого случая пацаны, конечно, от нас с Серым не отвернулись, а наоборот, стали как-то уважительнее, что ли, относиться. Девчонки, поглядывая на нас, еще громче хихикали и шушукались. Лишь одна из них, Катька-предательница, все так же высокомерно задирала нос и важничала. Всыпать ей по первое число, увы, не удалось. Папа у нее был милиционером. А вот нам с Сережкой досталось: и от Нины Петровны, и дома от родителей, которым, естественно, рассказали все подробности инцидента. Не знаю, дошла ли эта новость до директора, но педсовет, который был обычным делом в подобных случаях, устраивать не стали.