Мы так часто мы произносим слово «любовь» ..., что порой утрачиваем его истинное значение... А иногда употребляем его в совершенно искажённом смысле. Да, и что это такое, в сущности, мы перестаём понимать, произнося это слово на каждом шагу, Наверное, любой из нас будет трактовать его по-своему и в чём-то будет прав. Ведь каждый человек являет собой - кусочек мироздания, а, следовательно, он вправе рассуждать об этом так, как ему заблагорассудится. Вот и мне захотелось вам поведать небольшую историю…
Долгий рейс заканчивался. Мы прошли Гибралтар, – а это уже ворота домой. До страны, которая тогда называлась Советским Союзом, оставалось всего неделя, и на этом – всё!.. Трудно понять простому человеку, живущему постоянно на берегу, что такое «путь домой». У каждого он разный, но когда моряк возвращается из дальнего рейса, эти чувства трудно передать словами: он обогнул весь «шарик», побывал в сороковых широтах, вдоволь пожарился на экваторе, поспал в мокрых от сильнейшей влажности простынях - в Индийском океане и, наконец-то, свернул в Средиземное море... Вот тут ты хорошо понимаешь, что до дома теперь рукой подать...
Для нас, моряков дальнего плавания, «Средиземка» – ну..., это как некое озеро, не больше... а когда огибаем Пелопоннес и входим в Эгейское море, считай – мы дома уже. Кто-нибудь из команды начинает шутить: «Отсюда, братцы, я вплавь до Новороссийска за полдня доберусь. Это не вопрос…» Чувствуется общая радость и приподнятость в настроении всего экипажа. Как же, действительно, – два дня пути, и ты дома! Новороссийск, Одесса, Туапсе – без разницы... Всё это – моя Родина! Советский Союз! А шёл тогда – …72-ой год, и мне всего – девятнадцать! Я молод, счастлив, жизнь только начинается, а я уже почти весь мир повидал. Конечно, любил и был любимым. Нет, с этим, пожалуй, погорячился, – был любимым, это точно, а вот любил ли я?.. Так это – вопрос?..
А чему здесь удивляться? Три месяца в море, в отрыве от нормальной «человеческой» жизни, от всех «земных» благ. Даже берег – и тот, лишь в бинокль виден... Да и такое не часто бывает… При этом каждый день новые впечатления, работа, нагрузки, вахты – и это без всяких выходных... Совсем не замечаешь как день пролетает..., а его, совсем незаметно, сменяет ночь… Не успеваешь переводить стрелки – так быстро меняются часовые пояса. Живёшь только одним – новыми сводками: сколько дней пути осталось до ближайшего порта. Тут не то что любимую девушку, мать родную забудешь, как зовут…
А любил ли я её? Кого?.. Ой, только не надо… Дочь главного инженера Ростсельмаша. Неужели вы думаете, что я Ленку забыл! Курсант Ростовской мореходки был вхож в элиту первых людей города. Коньяк, красная икра, шашлыки и Лена... «Крыша» у меня тогда поехала, это совершенно точно. Когда мои сокурсники на одной селёдке «сидели», а я, в это время, по ресторанам расхаживал… И всё-таки я её любил, а эти «штучки» всякие только - как дополнение к основному антуражу.
Я стою на палубе. Любуюсь Грецией... Мимо проплывают острова, горы, селения, разбросанные то тут, то там, а голубое небо отражается в морских волнах, как бы играя в салочки с бликами полуденного солнца. Тебя охватывает радость от всего этого великолепия... Но что мне до какой-то Греции, когда через два дня придём в Новороссийск, наш, русский, с его цементными сопками, набережной, портом! Его сейчас усердно приводят в порядок: моют, чистят, скоблят... Должен приехать сам Леонид Ильич. Он посетит места боевой славы, возложит венки павшим героям, на «Малой земле». А городу от этого только польза: умоется и, хотя бы какое-то время, постоит чистым, пока в ноябре снова не задует Норд-Ост и не принесёт с сопок цементную пыль вперемежку с песком. И всю эту работу можно начинать заново...
"А что мне до этого, – курсанту мореходного училища, обошедшему почти весь земной шар! Кто мне теперь указчик? Я сам с усам!" – так думал я, сидя на верхней палубе в шезлонге, глядя туда вдаль, – на север, где, по моим расчётам, находился Советский Союз! Самая лучшая страна в мире, где жили мои родители, где была Москва, по которой я так соскучился, и Ленка в Ростове-на-Дону со своим влиятельным папашей….
– Саша, а не хотели бы вы бросить свою мореходку?.. Как она у вас там зовётся? Кажется, имени какого-то Седого? Да…, имени Седова, - говорил мне отец Лены.
Я хорошо помню разговор с ним, и почти дословно...
– Ну, так вот, – я предлагаю перевестись к нам, в «Машиностроительный».
– Это что, – комбайны делать?!. – рубанул, не подумав, я.
– Ну почему так сразу, – делать?.. Их собирают рабочие, на заводе, а ты будешь управляющим, или ещё кем-нибудь, – престижных должностей в достатке...
И это всё он говорил мне, «просоленному» моряку, который без моря, на тот момент, жизни своей не представлял?.. Он предлагал сидеть в какой-то зачуханной конторке и постоянно созваниваться со своим высоко сидящим тестем. Нет уж, увольте... Я что, зря учился, горб гнул, проходил тернистый путь нелёгкой курсантской жизни?! Когда уже всё намечено и «разложено по полочкам», – и это всё бросить?.. Нет, не на того напал! Таких Ленок у меня ещё столько будет...
Через два дня пришли в Новороссийск!.. Ночь. Стали на рейде… Огни города разбежались по горизонту, уходя высоко в небо, а там, где заканчивались сопки, они сливались со звёздами.
Все причалы были заняты. Ожидаем своей очереди. Пройдёт совсем немного времени, и наш танкер заполнит свое «чрево» очередной порцией нефти. Начальство наполовину сменит экипаж, и «ту-ту-у-у», куда-нибудь на Кубу… или «короткий рейс» в Европу… Но меня это уже мало волновало. Мы, практиканты мореходного училища, сядем в плацкартный вагон поезда Новороссийск – Ростов-на-Дону и, уже на следующее утро, вернёмся к своей обыденной жизни.
Нас заждались, – мы и так уже на две недели опаздываем… Теперь догонять придётся. Догоним... Что нам?.. Где наша не пропадала, – какая-то там учёба!.. Когда наши сумки забиты импортными шмотками, – я уже не говорю о жвачке, сигаретах и виниловых дисках, которые были для нас самым главным товаром.
Утром пришвартовались. Я ещё спал. Сквозь сон было слышно, как танкер наполняется различными звуками. Стали слышны женские голоса, детские крики. Началась «оккупация» теплохода. Вот так, наверное, индейцы штурмовали корабли первых открывателей Америки. И то, наверняка, они делали это бесшумно. Что не скажешь о женах моряков… Мало того, что коридоры наполнялись криками радости, шумом, гамом, так потом ещё все переборки в каютах тряслись, как будто бригада ремонтников разбирала судно на металлолом…
Нас, практикантов, это не касалось. Мы были чужими на этом празднике любви. Мы знали одно: встречать нас никто не будет, мы – самостоятельные взрослые мужчины. И нам осталось немного, всего лишь день подождать, потому что поезд наш уходит вечером, – а до вечера ещё целый день…, и мы здесь уже никому не нужны: для всех, на этом судне, мы списанный материал. Все отчёты подписаны, остается только ждать, когда нас интеллигентно попросят покинуть такой полюбившийся и ставший родным, за этот долгий рейс, борт танкера.
– Эй, ребята! А кто тут у вас Байков Александр? – ворвался в кают-компанию старпом. – Я вам почту принёс, так ему больше половины всех посланий! Это ты – Байков? Помню, помню… На, получай!
И он протянул мне увесистый свёрток с письмами.
– Спасибо!..
Все заохали – какой Байков сердцеед, - так он всю женскую половину Ростова в своих руках держит!..
И действительно, краем глаза я видел, что мои сокурсники получили не больше, чем по три письма, а у меня, после несложного подсчёта, оказалось – двадцать пять!.. Я быстро просмотрел адрес отправителя – он был один и тот же. Все это написала моя Лена.
Через минуту я сидел в каюте, раскладывая вокруг себя письма, чтобы отсортировать их по датам. Первое было написано в день моего отъезда в Новороссийск. Я тут же распечатал его.
«Дорогой мой! Любимый! Единственный! Как же я тебя люблю! Я не знаю, как смогу прожить без тебя эти долгие три месяца! Это всего лишь три месяца, но для меня даже этот вечер без тебя кажется вечностью. Я не знаю, что со мной?.. Я всё время занимаюсь одним и тем же – думаю о тебе и рассматриваю наши фотографии. Целую их, вспоминая твои глаза, твои ласковые руки, твой неповторимый запах... Я, наверное, сойду с ума, я не смогу ждать и ждать… Мне трудно представить себя женой моряка… Лучше, наверное, быть женой заключенного: изредка можно видеться, приносить передачи, разговаривать, украдкой целовать его… а что прикажешь мне делать?.. У меня всё валится из рук, ни о чём и ни о ком не могу думать, как только о тебе! Какая там учёба, хотя на носу сессия и надо готовиться, а я вместо книг вижу только твоё лицо, слышу твой ласковый голос: «Лена, мы не прощаемся. Я скоро вернусь. Ты только жди…» И я буду ждать, столько, сколько понадобится. Но смогу ли потом ещё раз пережить это… не знаю. Саша, дорогой, я решила, что буду писать тебе письма каждый день… и опускать их в почтовый ящик! Понимаю, что дойдут они только до Новороссийска и будут лежать у вас, в Пароходстве, в ожидании вашего прибытия. Но я всё равно буду писать, – и мне будет казаться, что я с тобой: мы вместе каждый вечер, и ты обнимаешь и целуешь меня, а я повинуюсь всем твоим желаниям… Ну всё, на сегодня хватит! Пора ложиться спать, – а завтра, после института, мы опять будем вместе, в моём письме…»
Я отложил письмо и долго смотрел в одну точку. Противоречивые чувства охватили меня. Мне трудно было как-то реагировать на это: письмо было написано три с половиной месяца назад, а мне казалось, что Лена только-только вышла из моей каюты… Что-то явно происходило со мной!.. Я решил прочесть сразу всё, тем более, что время позволяло.
Второе письмо очень походило на первое. Третье тоже – мало чем отличалось от предыдущих, а вот письма из второго десятка, явно, становились более прохладнее… В них Лена всё больше рассказывала о делах, которые с головой поглотили её: это и учёба, и практика, …волейбол, которым она вдруг стала заниматься… и многое другое. Потом, в письмах стали появляться повторяющиеся дежурные фразы, – и обрывались они как-то сразу, без всякого перехода. Было видно, как человек увлечённо писал, а потом энтузиазм, от письма к письму, стал угасать, – и я хорошо это почувствовал. Как будто кто-то или что-то мешало ей писать дальше!.. Я чувствовал всем своим существом, что «кто-то» стоял за этим..., но только кто он?..
Я стал расхаживать по каюте. Когда же наступит вечер, и мы, наконец, покинем этот «невыносимый» Новороссийск! Уже давно пора быть в Ростове. Мыслями я вновь и вновь возвращался к письмам: да, точно, она писала каждый день, почти месяц… а что же случилось потом? Ничего себе! Да просто устала, сколько можно?.. – писать и писать, в неизвестность, тем более, не получая ничего взамен… Без ответа, и двух писем не напишешь – нервы не выдержат...
Значит, пока я упивался красотами Атлантики, она каждый день строчила письма в промозглом Ростове, и думала обо мне?.. А я?.. А что – я? О чём я мог думать?.. Нет, думал..., точно думал – о том, какой же я счастливый, – когда мои московские друзья, в лучшем случае, летом в какую-нибудь Анапу могут съездить, а тут Атлантика, Бермудский треугольник!.. Какая там Лена? Хорошо..., но почему тогда я сейчас так разволновался? Почему я весь, в таком нетерпении, собираю вещи и кое-как запихиваю в чемодан, – ведь, ещё день назад, я даже не вышел на палубу Стамбул смотреть, сославшись на то, что он мне уже оскомину набил, – а тут вдруг я превращаюсь в нервного человека, который не может найти себе места...
Поздним вечером, того же дня, я трясся на верхней полке плацкарта. Всего одна ночь – и утром мы уже переедем Дон, а там мореходка, а это – друзья, занятия, строевая, вахты и все прелести казарменной жизни. Всё пройдёт, сгинет это наваждение!.. Но не тут-то было: я закрывал глаза и видел только её, свою Лену.
«Ты дурак, Саша, – начал я рассуждать про себя. – Ну, что ты к ней прицепился? В конце рейса, ты начинал забывать её, а не то что там любовь какая-то!..»
И на этом мои оправдания, перед самим собой, заканчивались. Я начинал вспоминать наши встречи в Ростове. Пустынный пляж на левом берегу Дона. И мы одни, как будто всё вымерло. Вокруг ни души, только чайки и пустынный песок, а на том берегу город, которому до нас нет уже никакого дела. Подходил вечер. Ростов был занят освещением своих улиц. Он хорошо знал, что свет влюбленным не нужен, – они и так видят друг друга, слившись воедино, как две ящерки на песке...
– Байков, соня, вставай, а то так всю жизнь проспишь! Приехали, – Ростов. Пора! – расталкивали меня ребята.
С трудом осознавая действительность, я спрыгнул с полки, вынул чемодан и помчался к выходу.
– Ты куда, Сашок, нас подожди! Ты что, как с цепи сорвался?..
Но я уже никого не слышал, выбежав на привокзальную площадь, как одержимый стал отыскивать телефон-автомат. Увидел целый ряд – и вдруг понял, что у меня нет двух копеек, бросил чемодан на мостовую и стал обшаривать карманы. Наконец, нащупал десятикопеечную монету. Ворвался в будку… и только тут понял, что забыл телефон Лены… Вот досада!..
– Санёк, ну что, пошли вместе, – нас тут на машине подвезут. Давай, не валяй дурака!
Я обречённо подобрал свои вещи и присоединился к ребятам. Через пятнадцать минут мы были в «Экипаже». Как было трудно начинать всё сначала: мыться в общем душе, спать в кубрике на десятерых, ходить строем в столовую.
Ростов, в это время, благоухал золотой осенью. Синее небо, золотая листва клёнов и акаций притягивали к себе, настраивали на лирический лад, внизу серебрился от ветра «седой» Дон. Но что мне до него, – надо было ждать увольнения в город: душа изнывала от неизвестности – как она там, моя Лена, с кем она?..
Наконец, увольнение... Я, как дикий вепрь выскакиваю на улицу, – глоток свежего воздуха, и мчусь в Адыгейский переулок, туда, где бывал не раз, где любил, но не ценил того, что имел. Но почему именно сейчас меня так волнует это?.. Почему я схожу с ума?.. Почему я превращаюсь в неврастеника, который одержим только одной мыслью: видеть ту единственную, …о которой целых три месяца даже не вспоминал.
Тупо давлю на кнопку звонка, как будто хочу продырявить стену. Понимаю, что от силы нажатия на неё звук не изменится... Неужели никого нет дома? Этого не может быть?! Хоть кто-то... ну мама хотя бы или бабушка, но должны же быть?!.
Дверь открылась. На пороге, действительно, стояла мама:
– Саша, какими судьбами?.. А мы уже думали, что ты сбежал за границу. Тебя так давно не было… Ну что ты стоишь, как памятник, заходи!..
– Татьяна Васильевна, я, собственно, к Лене. Её нет?..
Я почувствовал, как мой голос задрожал, и понял, что опытная мама тянет время и «сглаживает углы», зная мой вспыльчивый характер.
– Да что ты всё заладил: «Лена, Лена…» Она сейчас на тренировке, скоро будет. А ты проходи, почаёвничаем… Расскажешь, как она там, – заграница хвалёная. А то мы тут живём, в глуши, и ничего про неё не знаем!.. Да, как плохо, что ты не писал..., а Лена только о тебе и думала, – бедная, так извелась вся! Чтобы совсем в депрессию не впасть, волейболом занялась, хотя я не очень понимаю, зачем ей это надо?.. Помог он ей отвлечься от дум тяжёлых, наверное...
– Кто, он?!. – выпалил я.
– Волейбол, конечно, …а ты о ком подумал?
Я уже ни о чём не думал. Быстро попрощавшись, вышел из квартиры. Надо в институт, в спортзал, – найду её там! По дороге тревожные мысли путаными обрывками заполняли мою голову. И чего только не возникало в моём больном воображении: я видел перед собой то накаченного тренера, играющего бицепсами, и нагло смотрящего мне в глаза, то просто парня-«вышибалу» с их курса, то преподавателя по сопромату… Когда я появился в институте, знакомые ребята по общей компании сказали мне, что у них как раз матч, – играет их факультет с «экономистами», и они готовы меня провести на него.
Я легко узнал её на площадке. Да, это была она! Достаточно ловко подавала, - раньше я никогда не замечал за ней такой прыти… Когда она этому научилась?.. А, может быть, она всегда умела только я об этом не знал… Знакомы мы с ней всего полгода и то с перерывом, а всегда казалось, что знаем друг друга целую вечность… Игра заканчивалась, и я решил подождать на улице.
Ждать пришлось недолго. Через… минут двадцать… она появилась у главного входа, – как знакома и как близка показалась мне её фигура. Ну почему раньше я этого не замечал!..
Она остановилась, с кем-то разговаривая. Меня это стало раздражать... Не выдержав, я направился к ним. Заметив меня, Лена прервала разговор и неторопливо повернула в мою сторону.
– Ленка, дорогая моя! – бросился обнимать её. – Я приехал, теперь уже надолго! Как же я люблю тебя! Представляю, как ты соскучилась… Я места себе не нахожу… последние месяца два...
Я лукавил. Это было видно невооружённым взглядом. Она спокойно смотрела на меня, переминаясь с ноги на ногу...
– Саша, ты где пропадал? Я тебя так долго ждала, все глаза выплакала...
«Да, особенно с тем спортсменом, с которым я тебя только что видел, – он тебе, наверное, слёзы помогал вытирать, а может и ещё что…», – подумал я, обхватив её руками, готовый раздавить в своих объятьях. Она отстранялась, как могла...
– Ну, что ты здесь показуху устроил? Чтобы все видели, – хозяин приехал?.. Так вот, что тебе хочу сказать: ты мне не хозяин, а я тебе не вещь! Любимую, дорогую вещь – даже самый плохой хозяин – не оставляет на такое время одну: она всегда при нём должна быть… Кому она нужна, если вся пылью покроется или в цене упадёт?.. Нет, этого больше не повторится, этого я больше не выдержу...
Я чувствовал, что ещё немного, и она заплачет. У меня сжалось сердце от любви к ней. Но вдруг всем своим существом я почувствовал, что нас уже нет, – а мы теперь каждый за себя… а между нами пропасть…
Мы шли по Пушкинской, – пожалуй, самой красивой улице Ростова. Мы любили гулять здесь с Леной и раньше. Эта тенистая зелёная улица постоянно напоминала мне Тверской бульвар в Москве, тёплый и радушный. Я решил что-то предпринять, чтобы выйти из нашего запутанного положения.
– Лен, давай остановимся, – ну, хоть немножко посидим на лавочке, как раньше… Обдумаем всё, взвесим все «за» и «против». Скажи, что случилось?.. Что с тобой?.. За это время, что произошло?..
– Что со мной произошло? И ты ещё спрашиваешь?.. Моряк вшивый!.. – ты думаешь, вот так, по полгода отсутствовать! – а я княгиней Ольгой должна быть, которая из плена своего любимого ждала!.. Имей в виду, что я не Ольга, а ты уж точно не князь Игорь… Да чего там говорить, ничего у нас с тобой не получится, – и ты сам хорошо об этом знаешь! Ты не бросишь своё море, хотя тебе отец взамен предлагает то, о чём многие даже не мечтают, - неужели так трудно пойти на это? Где – твоя любовь?.. Любовь – это, прежде всего, ответственность... Нет-нет, не говори... я знаю, о чём ты думаешь, – ты хочешь сделать из меня жену декабриста! Не получится, – я жить хочу, как нормальный человек: чтобы дом был, дети, муж, наконец, нормальный, – которого хотя бы в постели можно было найти, а не перекатываться в ней из угла в угол, кусая до дыр наволочки подушек, заливая их слезами одиночества...
– Лена, остановись!.. А как же письма, которые ты писала? Это что, всё пустое – макулатура, получается… а я-то, дурак, поверил?!.
– Ну и правильно, что поверил. Всё, что написано, правда. Но я только сейчас поняла, что была…, ну… как бы это сказать?.. В состоянии аффекта что ли… или под гипнозом каким?.. Мне трудно сейчас передать, что творилось со мной. Мать хотела меня врачам показать, но я категорически отказалась, – взяла себя в руки, решила занять себя делами. Сначала это письма были. А потом я поняла, что они ещё больше усугубляют мою депрессию: это и любовью не назовёшь, просто безумство какое-то… Ведь с тобой, наверное, именно так и было, в первые дни… Ведь так?.. – она посмотрела пристально мне в глаза.
– Конечно! – соврал я. – Так и было: я места себе не находил, только и думал о тебе. Ты из моей головы не выходила...
Так незаметно, за разговорами, мы дошли до её дома… Она шагнула вперед. Я постарался остановить её.
– Не уходи, прошу!.. Я только вернулся, неужели нам не о чем поговорить?.. Когда я тебя увижу, ещё раз?.. – обхватив её за талию, с силой прижал к себе. Она нежно обняла меня за плечи, и я почувствовал, как по её щекам текут слёзы…
– Ты что, – плачешь?..
– Нет. Я тебя провожаю. Только теперь навсегда. Да, Саша, навсегда... Я не могу больше так мучиться, – нам лучше расстаться!.. А ещё лучше было бы и вовсе не видеть друг друга, но это ты так захотел… За это время я заставила себя забыть всё. Я уже привыкла быть одна. И, ты знаешь, мне так даже спокойней: не надо никого постоянно провожать, потом ждать, потом встречать, и так всю жизнь… Ты знаешь, я жить хочу здесь и сейчас, а не в твоём иллюзорном мире, который ты сам себе придумал! Там нет места мне, там только твой личный мир… Кроме тебя и твоего, пускай жутко интригующего вымысла, больше ничего нет, – тебе не моряком, а каким-нибудь сочинителем стать, как Джек Лондон, к примеру. Он ведь тоже бывший моряк. Но не забывай, что он плохо кончил... Ну всё. Я пошла... Прощай...
Я не успел схватить её за руку, она захлопнула дверь подъезда..., – а нарваться на злую консьержку, совсем не входило в мои планы, у меня и так были взыскания по дисциплине… Надо было возвращаться. В двадцать два часа – вечерняя перекличка.
– Ну как, Санёк, было что-нибудь?.. – встретили расспросами ребята. Но, видно, обратив внимание на мой понурый вид, быстро умолкли.
– А ты знаешь, чего я тебе скажу, Санёк… Ты с ума сошёл: за бабами волочиться! Ты – моряк загранплавания! Ты понимаешь, что это такое?.. Ты в свои годы уже весь мир посмотрел, а они дальше Таганрога, наверное, ногой не ступали... – не унимался мой друг Володька. – Держи спину прямей, брательник! Где наша не пропадала! Мы из таких с тобой штормов выбирались, им и во сне такое не привидится, а наяву повидать – и подавно…
– Ладно, братва, не приставайте!.. Я уж сам разберусь, без советчиков. – отпарировал я.
– Нет, ты меня послушай! – не унимался Владимир. – Я тут книжку, в рейсе, хорошую прочёл. Француз один, Анри Труайя, …да, так, по-моему, его зовут. Так там у него персонаж, ну, примерно, как мы по возрасту, говорит своему другу: «Слушай, Жан, я совершенно точно считаю, если разговор с женщиной не заканчивается половой близостью, то это впустую выброшенное время». Ну, что слабо? А ты уже со своей пассией сколько встречаешься?..
Я не стал переубеждать его и пошёл готовиться к вечерней поверке.
Жизнь шла своим чередом. Снова – «рота, подъём!», бег, зарядка, поверки, занятия, самоподготовка, вахты, наряды вне очереди, - это, скорее, внешняя составляющая курсантской жизни. А была ещё и внутренняя жизнь, которая представляла собой сплошную душевную боль. Я хотел разобраться в себе. Попробовать разложить всё по полочкам. Но внутри меня творился такой немыслимый «раздрай», что трудно было с чего-то начинать. А надо было. Я чувствовал, что всё катится под откос, и прежде всего, учёба. За такую успеваемость могли и «попросить» … Желающих на твоё место – хоть отбавляй, ты только оступись, быстро с дороги уберут, как не нужную вещь.
Пообщаться с Леной не представлялось никакой возможности: к телефону она не подходила; когда мать брала трубку, то старалась придумать любую причину, лишь бы только не подзывать дочь к телефону…
Я изредка сбегал в самоволку и шёл к её институту, совершенно не зная расписания занятий. Заходил в спортзал. Даже однажды застал Лену на тренировке, но она так умело проскользнула в раздевалку, а потом и вовсе исчезла, что я не успел этого даже заметить.
Все мои попытки были тщетны.
– Байков, я смотрю на тебя, ты просто в придурка какого-то превратился: раньше был парень, как парень – был моряк, человек, в конце концов, а сейчас – чахлое, замученное создание, похожее на половую тряпку. И это что, по-твоему, и есть любовь?.. Тогда, извини, я такой любви не понимаю!.. Я вон, завалюсь к своей Нинке, – и пускай она старше меня на пять лет, ну и что же? – «продукт» вполне ещё свежий!.. Так она встретит, накормит, спать уложит, ну ты понимаешь, что под этим подразумевается, – наутро идёшь, ног под собой не чувствуешь… а ты заладил: любовь, любовь!.. От твоей «любви» и ноги протянуть недолго. В общем так: с тобой надо что-то делать… Может, Василия нашего попросить, чтобы он тебе «кренделей» навешал. Так потом скандала не оберёшься. Нет, тут что-то другое надо. – Володька замолк и стал задумчиво изучать потолок...
Ну почему так происходит на белом свете: когда человек тебе не нужен, - он нуждается в тебе, – в твоей любви, в твоей ласке, привязанности. Как только он отворачивается, потому что у него не хватает больше сил унижаться, – ты начинаешь нуждаться в нём. Так получилось и у меня. Если бы, по приезду в Ростов, Лена бросилась мне на грудь, показывая этим, что жить без меня не может, я уверен, что отмахнулся бы от неё, как от назойливой мухи, а через неделю забыл бы, как её звали. Но вышло всё наоборот. Именно, будучи отвергнутым, я воспылал к ней такой любовью.
Эта мучительная болезнь, называемая страстью, а здесь ещё примешивается и оскорбленное самолюбие, длилась целый месяц, а потом – не то, чтобы пошла на спад..., нет, она закончилась так же, как и началась, - в одночасье.
Я ещё волочился за Леной, но видел её только издали и часто не одну, а в обществе какого-то крепкого парня, её однокурсника. Мне даже подойти к ней не было возможности. Она не здоровалась и делала вид, что не знакома со мной, мне приходилось терпеть это.
В «Мореходке» нас сильно мучали строевой подготовкой: день через день, мы по три часа выхаживали по плацу. Подходил очередной праздник - 7 Ноября. Наше училище уже который год представляло моряков на параде за северокавказский военный округ. Я вышагивал в первой шеренге четвёртым. Это была большая ответственность.
После праздничного парада – отпуск на три дня. Билет на самолёт был уже куплен. Я и не заметил, как оказался в Москве. Ночь провёл со старыми друзьями и...., как утром оказалось, не один... Был сильный туман. Весь дачный посёлок заволокло белой пеленой… и на простыне, рядом со мной, лежала Таня, подруга детства… Она всегда ждала моих приездов к родителям и пользовалась этим, как могла. Пусть даже так примитивно… Я, по возможности, старался её не обижать, - помогал, как мог. Делал вид, что тоже привязан к ней, но не более.
Как я мог оказаться с Таней в одной постели? Именно сейчас, когда только и думал о Лене... Ба, вчера мы много пили... Как же, моряк вернулся с рейса... И вот...
Было так хорошо лежать на белых простынях и чувствовать рядом с собой разгорячённое женское тело. Слушать, как в печке весело трещат дрова, отдаваясь всепоглощающему огню… сгорая без остатка. Не хотелось вставать, ехать в какой-то Ростов, с его дождями и промозглостью.
Я обернулся к Тане и нежно поцеловал её, а уже через минуту наши тела набирали ритм этого вечного греховного танца...
Вечером я уехал во Внуково, даже не попрощавшись... Скитался по зданию аэропорта – туман закрыл все взлётно-посадочные полосы. К утру плюнул на всё и, сдав билеты на самолёт, в полдень, с Курского вокзала сбежал на «скором» – «Москва – Адлер», который шёл через Ростов. В глубине души я ощущал, что душевная боль, которая меня преследовала весь последний месяц, спала. Я успокоился и был безразличен к происходящему вокруг. Меня волновало только одно: что говорить командиру роты по поводу своего опоздания на полтора дня. Ответ напрашивался один – туман… Но мне показалось, что и он уже рассеялся…
…а виною всему этому наваждению послужили те письма, которых оказалось так много!..
Март 2013, Москва.+к