Он посмотрел на жестяные, с двумя шишкообразными гирями на цепочке, потертые временем настенные ходики и – вздрогнул. Уже без четверти два, а сестрички-пятиклассницы все еще из школы нет. А надо же успеть заменить содержимое фанерного портфеля, который вечерами сколотил им на двоих Степан Акимыч. Успеть переобуться в подшитые для утолщения подошвы большие серые пимы, согревающие сейчас рахитом искривленные ноги курносой Танечки. Успеть, наконец, добежать по более чем метровым сугробам до школы. И все это – за оставшиеся до уроков пятнадцать минут?!
Устало побледневший от домашних хлопот, он сложил стопочкой свои книжки-тетрадки, взял мешочек с чернильницей, натянул обшитую старым сукном фуфайку, ватную ушанку и стал с тревогой поглядывать на дверь. Она распахнулась лишь в минуты, когда в школе уже начались занятия второй смены.
- Не обижайся, но утром керосин поздноватенько привезли, - запыхавшись пролепетала сестренка, - лампы не горели, а значит и уроки сдвинулись… Но в твоем классе пойдут без задержки.
-Училка меня ведь убьет, - чуть не заплакал, натягивая еще тепленькие от Танькиных ног валенки, похожий сейчас на некрасовского Ваньку первоклашка. Уже на ходу приподнял нахлобученную на глаза ушанку и, хлопнув потяжелевшей на границе тепла и холода дверью, выскочил по снежным ступенькам наверх, на дорогу. Она в эту зиму оказалась настолько приподнятой над землей, что мальчишки скатываются на нее прямо с крыш своих домов, чуть не сбивая самодельными санками клубящиеся дымом глинобитные трубы. Парнишка хотел, было, сократить свой путь через огороды, сделал уже несколько шагов и – остановился. Сугробы свежего снега оказались настолько рыхлыми, что он подумал: «Застряну в первой же горке и только потеряю время, надо бежать дорогой, и как можно быстрее».
Подоспел только почти к середине урока. Уже в коридоре снял с себя фуфайку, завернул в нее ушанку и взял всю поклажу под мышку. Тихонечко, на цыпочках подошел к двери и затаил дыхание. Это первое его опоздание на урок, и как ему теперь оправдываться – он не знал. Да и не думал об этом, потому что врать в семье Степновых не любят и не умеют. Ему же сейчас нужно войти в класс и попросить прощения за опоздание, в котором он фактически не виновен. И от этого стало еще обиднее, горше. Настолько, что во рту пересохло. Но никакого выбора у него сейчас не было, и он с затаенным дыханием потянул за ручку двери. Просунул в образовавшийся проем причесанную пальцами голову и потерянным от волнения голосом произнес:
-К-к-клавдия Семеновна, м-м-можно?…
Учительница зыркнула на него удивленным взглядом и снова клацнула костяшками деревянных счетов. Класс изучал очередное арифметическое действие – вычитание. И у нее это получалось особенно хорошо, потому что до недавнего времени работала счетоводом колхоза и, поговаривают, очень умело высчитывала с членов артели даже не существовавшие «долги». Когда же потребовалась учительница первого класса, выбора в селе не оказалось. Вот и клацает теперь, небрежно выпустив из-под коричневого платья из дешевенького вельвета голубую сорочку с белыми кружевами…
-Ну, дык объясняй, герой непутевый, свое нахальство, - глянула на вспотевшего от волнения мальчишку учительница и с ухмылкой опустила глаза на его ноги. - Да и валенки у тебя ноне почему-то больше самой головы будут… Перепутал, небось, вот и опоздал!
-Я-я-я не хотел…Мой пим на печке сушился и прогорел, а тятя сранья ушел на работу и не успел подшить… Потому и пришлося взять сестренкины, с первой смены…
Ребятня встретила это признание под легкий, со вспрыском смешок, словно найдя в создавшейся ситуации своего рода урочный момент «разрядки».
-А сам-то для чего, сам! – не унималась классная.– Свои - то руки зачем, а-а-а?!
Степнов от суровости такой аж напрягся, точно дверная пружина. Его оцепеневшие от полученного шока пальцы посиневшими косточками так вцепились в фуфайку и фанерный портфель, что если бы сейчас кто-то захотел их у него отнять, пришлось бы, наверное, прибегнуть к хирургической операции. Какой-то внутренний страх и в то же время мальчишеская уверенность в своей правоте, граничащая с отчаяньем обида и бессилие что-либо изменить – все смешалось сейчас в его душе и сознании.
Он почти до судорог сжал от этого напряжения свои едва выглядывающие из валенок колени и всем телом почувствовал, как началось у него непроизвольное мочеиспускание. Такое с ним по ночам, после дневного перенапряжения, иногда уже бывало. А вот теперь…Теплая струя поначалу, точно умышленно набирая силу, слегка согрела прилегающие места своего рождения, а потом быстро побежала по еще холодным с мороза ногам прямо в валенки. Парнишка еще больше напрягся, всеми силами пытаясь остановить эти самые неприятные в своей жизни минуты, но ничего не вышло.
- Вот и все, - почти прошептал он про себя, - подштанцы уже промокли, сейчас и верхние зайдутся вонючим пятном…
Степнов стыдливо вышел из оцепенения и, стараясь не привлекать внимание класса, стал потихонечку прикрывать своей ручной кладью все, что находилось ниже его пояса. Но в валенках уже так помокрело, что ему даже показалось: он ступил в согретую разгоряченным солнцем лужицу и вот-вот раззадоренный этим кинется вместе с пацанами в летний котлован, чтобы освежить его мутной водицей свое утомленное жарой тело.
-Ты чего же так побледнел, весь дрожишь? – уже более спокойным, почти по-матерински заботливым голосом нарушила его состояние Клавдия Семёновна. – Не заболел ли ты, Володя, часом или что? Ну, проходи уже, садись…
- Никакой он вовсе не Володя, - негромко, но с достаточной слышимостью для притихшего класса произнес бойкий сынишка новой секретарши сельсовета. – Аркадий он, вот что!
- Кто же это тебе такую ерунду сказал?! – с негодованием удивилась учительница.
- А мамка моя, так по ее документам значится…
- Ладно-ладно, детки, я сразу после уроков пойду и во всем разберусь…
Он возвращался из школы, когда уже смеркалось. Большой раскаленный диск уходящего солнца, отмерив еще один зимний день, медленно опускался за снежно-серый горизонт. Но для первоклашки Степнова он сейчас проходил за клубящейся вечерней топкой домашней трубой. «Что же они мне на все это скажут, - не замечая сопровождающих его причуд природы, мысленно спрашивал у самого себя встревоженный случившимся разоблачением мальчишка. – Как же меня теперича зовут-то, как?»… Ему так стало грустно, что не хотелось входить в избу. И он невольно, ничего не понимая и тем более ни о чём не догадываясь, поплелся назад, почему-то в сторону сельсовета. Шел почти отрешенно, никого не замечая и не слыша…
Привел его в чувство реальности лишь голос как будто внезапно выросшего перед ним коренастого в потертом полушубке человека:
-Ты куды направилси, сынуля? – вскинув к объятию руки, весело спросил Степнов-старший. – Заблудилси, што ль…
- Тя-тя-тя …Тятя, - стал от неожиданности заикаться, испуганно вытаращив из-под большущей, не по его голове, шапки глаза, мальчишка.
- Да ты тольки не волновайси, мужичок мий глупэнький, - положил ему на плечо свою тяжеленную руку на редкость разулыбавшийся отец. – Нам вот с твоёй мамкой царска метрика тожеть, як ошпаренна кипятком пэрвой революцию, года напутала. До ноне не поймемо, хто каво постарше буде. А тут твою имя… Я тольки шо из сельсовету, тву метрику узял. Усе буде хорошо, Аркаша, усе…
От этих слов ему стало опять не по сезону жарко, как и полдня назад в присутствии всего класса. От волнения опять свело ему ноги, и опять такая же горячая струя покатилась по его задрожавшим коленям в не успевшие до конца еще высохнуть сестренкины валенки. Теперь уже названный так самим отцом, Аркадий захотел вдруг много сказать, о многом спросить и даже по-мальчишески возмутиться. Но какой-то неведомый ему дотоле спазм, словно описанное сегодня при изучении буквы «з» животное, крепко перехватил его горло, руки, ноги. И он с трудом лишь выдавил из себя сквозь запеленавшие его глазенки слезы:
- За -за- зачем же так больно, тятя?…
А оставшиеся за кадром его голоса слова горечи и обиды словно перехватил сам зимний ветер, затем бросил их в потемневшие в вечернем безлунье сугробы. Посреди них сейчас виднелись всего две фигуры Степновых: большая, сутуловато склонившаяся – отца; и маленькая, с низко опущенной головой - его обретшего новое имя сына. Первый стоял растерянно от навалившихся в связи с этим воспоминаний, а второй – от внезапности и непонимания всего сегодня случившегося…
- Ну, хватя саплю на шубенку намазывати,- прервал лишь понятное для них двоих молчание Степан Акимыч. – Пойдемо до хаты, сынуля, там тобе и усе расскажу, усе бэз сустатку…
Анастасия встретила их настороженно. Такое с ней бывает лишь в предчувствии какой-то большой беды. «Но шо же могло случыцца? - подумала она. – Скотинка в хлеву, слава Богу, на месте, тольки шо видывала, хлебушек ешшо тожеть имецца, да мужички-то мои вроде как цельны, а Степка - той дажеть и улыбацца»
- Шо же стряслося, Степан? – потуже сжимая в руках концы прикрывающей ее плечи шерстяной самовязки, почти выкрикнула хозяйка. – И Вовка пошто такий зареванны?…
- Вовку будемо, мать, зараз хоронити, - шумно снимая с себя верхнюю одежку, с загадочной многозначительностью произнес хозяин. - А вот Аркашку Степнова к столу прыпрашывай…
Анастасия аж остолбенела, потом настороженно посмотрела на мужа. Тот долил в догорающую копотью лампу свежего керосина и все с той же загадочностью добавил:
-Ну, чаво уставилася-то, али поновой с мене знакомицца хош?… Давай, накрывай побойчее на стол! Усех гукай, да мени бражки ня забудь…
Когда семья тихо расселась за сколоченным из досок старого сундука столом, отец подкрутил фитиль лампы, чтобы ярче горела. Одним махом выпил большую алюминиевую кружку светло-коричневого хмельного напитка, закусил толченой на молоке картошкой с соленым огурцом и, глубоко вздохнувши, начал:
- Дык вот, слухайти. И тобе, мать, енто тож буде чуток ново…
Опять плеснул себе в кружку немного браги, звучно отхлебнул ее большой глоток и, сосредоточенно нахмурив рыжеватые брови, поведал затаившим дыхание домочадцам свой нехитрый житейский рассказ.
…Оказывается, появление в семье ее последыша Степновы регистрировать не спешили. Думали, что после столь необычного его рождения он долго не протянет, умрет. Да и круглосуточные сельхозработы, постоянные разъезды Степана тоже не давали ему свободного для того времени. Пошел он в сельсовет лишь после того, как схоронили его старшего кучера Ташенова, для которого словно пророческим стало свое же философское изречение: «Мен кеттым, бала келим». Так и получилось: мальчик пришел, а он ушел. Не выдержало доброе сердце наказания, скрыто связанного с новорожденным Степновых. Поэтому для них ушел из жизни не просто бывший бригадир – скоропостижно умер, по сути своей, крестный отец уже почти полугодовалого мальца, его социальная и политическая защита…
С такими грустными, навеянными похоронами мыслями Степан Акимыч и направился тем морозным январским вечером в здешний сельсовет.
-Ты чаво, Степнов, с ума спятил? – удивилась секретарша. – Я уже бамаги запрятываю, а ты – ровно снег на лысую голову. Или проводить меня заместо мужа хочешь…
- Дюже захош, и провожу, но маненько попожжей, - прервал ее шутливые предположения Степан. – Тольки ты мене, Мария, зараз метрику на мальца выпяши.
- Да не шуткуй, поздно ужо, - не по-женски посерьезнела секретарша.
- Ни-ни, тольки си-го-дни! – твердо подчеркивая последнее слово, ответил он, а затем уже умоляющим голосом добавил: - Выпяши зараз, Манечка, Христом-Богом тобе прошу…
- Ну, прилип же ты, мужик, ровно банный лист к тому месту, - стала открывать свой стол Мария и махнула рукой на заглянувшего в дверной проем сторожа-истопника, при этом шепотком добавив: – Ох, и любить ухо выставлять, слухач хромоногий.
Взяла маленький серо-зелененький бланк Свидетельства о рождении, несколько раз макнула деревянную с пером ручку в стеклянную чернильницу и вопросительно глянула на Степнова.
- Чаво? – не понял этого взгляда он.
- Зовуть-то как, чаво-чаво?…
- Степаном… Позабыла, што ль? – удивился он.
- Да не тебя же, дурень! Мальца-то как нарекли?
- А-а, так понятно дело – у честь Ардака.
- Ты шо же головой за угол зацепилси?! – бросила в сторону ручку секретарша. – Шо нам люди и власти с тобою скажуть на енто? Звучить-то как - Ардак Степанович Степнов? Балда ты, беду на себя накликаешь!
- Ну, Аркашкой запяши! – продолжал настаивать несговорчивый посетитель…
- Володей вот, Владимиром запишу, - громко, словно выступая с трибуны, произнесла секретарша.
- Да на хрена мени твой Володя сдалси! - в сердцах махнул рукой, сжимающей ушанку, Степнов.
- Вы шо себи дозволяети, гражданин! – еще строже, беря только что отброшенную в сторону ручку, произнесла Мария. – На днях ужо двадцатилетка памяти Ильича, а у нас ни одного новорожденного с ево именем. План мероприятию срывается… Так низ-зя, запомни!
- Но мене же надоть в память об Ташенове, с какавым сигодни в аккурат и попрощевались. Яму я должон, яму, понимаешь, - еще крепче сжимая в руках промасленную шапку, непривычно для самого себя почти взмолился Степан.
- Да иди ужо, иди-и-и, - махнула на него все той же бумагой секретарша и с грохотом закрыла тумбочку древнего, покрытого старым выцветшим сукном фанерного стола…
А ровно через неделю, таким же тихим морозным вечером в избу вошел уполномоченный и приказал готовить конную кошевку. Нужно было немедля ехать в опорное село на какую-то, как он сказал, сходку уполномоченных северного куста района.
-Шо же, Степочка, делати., - собирая ему скудный сидорок с хлебной краюхой да кусочком мерзлого сала, напутствовала жена. – Ехай с Богом и поскорше вертайся…
И только после двухчасовой дороги Степнов понял: взяли его с собой далеко не для этого. Встретивший их у конторской коновязи человек с кокардой НКВД отвел «на несколько слов» в сторонку приехавшего уполномоченного, а потом скомандовал:
- Степнов, за мной!
Зашли в полумрачный подвал соседнего двора, и сопровождающий все тем же натренированным голосом указал Степану на стоящий под освещением керосиновой лампы деревянный табурет. Тут же появился еще один человек в галифе, оба отошли в утопающий во мраке угол и начали так называемое «поговорим за жизнь».
- К каковой группировке принадлежишь? – спросил один из них.
- Дык, знамо дело, в сельхозартели состою, значыцца, - ничего еще не понимая, осторожно ответил он.
- А кого на хрен намедни посылал? – включился другой.
- Да усех-то и не припомнишь. Хто каку-то хреновину городить, таво и посылаю, - сказал и мысленно насторожился: «Не допрос ли енто часом?»
- А как к Ильичу относишься?
- К какому еще?
- Он у нас один! Во-о-ождь!
- Дык знамо дело, - на всякий случай даже соскочил с табуретки Степнов. – Как к Богу… зямному отношуся…
- А почему же тогда имя его ставишь пониже всяких других?
- Ня поняв…Вы про метрику маво сынули, шо ли? – не поверив ушам своим, уже испуганно спросил он, а самого обожгло мыслью: «Няужто секретарша…али сторожок сельсоветский усе переврал ентим доносом захребетным»…
Внезапно оборвав на этом свой рассказ, Степнов отхлебнул еще немного браги, обвел пронзительным взглядом склонившуюся над столом семейку и глубоко вздохнул.
-Так шо спас мени, по правди сказати, тольки случай, - утвердительно хлопнул ладонью по столу Степан Акимыч. – Заглянувшый до своих собрательников по лычкам усатый казах, услыхав от мени хвамилию Ардака, дюже поинтересовавси яво похоронами. Я усе яму, знамо дело, и выложив. Ен дюже расстроилси, закрутил цыгарку и шо-то пошептав другим пагонникам. Потом они усе вышли. Да-да, старшой махнув на мени рукой, и усе повышли. А я оклималси малость, узяв сваво уполномочново – и по коням… Так и прозвали тобе, сынок, Володимиром…Ныкто же ня знав, шо Мария мою просьбу все ж таки уважить…
Рассказчик замолчал, стыдливо смахнул с заросшей щетиной щеки скупую слезу и полез мозолистой, с черными трещинками рукой в карман телогрейки.
- А вот и тва метрика, - подал он вконец расстроенному сыну вдвое сложенную бумагу. – Почытай, да поголоснее.
Первоклассник с волнением взял у отца столь долгожданную и с такими приключениями пришедшую в их дом бумагу. Крепко вцепился в нее ручонками, словно боясь потерять это приобретение, и стал складывать написанное по слогам.
-Ту-ту-тут же два моих имени прописаны, - вытаращил глазенки мальчишка. – Сначала значится Владимир, а потом только – Аркадий…
- Вот стерва, Манька, - сердито отреагировал отец. – Усе одно свое сляпала. Подавай ей мероприятию – и усе, коза поганая…
Затем немного помолчал и, характерно демонстрируя свою решительность очередным взмахом руки, сделал заключение:
-Последню строшку и будемо выполняти. А она говорить, шо ты и есть Аркадий Степанов Степнов. И баста!… А мы, окликая тобе Аркашей, будемо завсегда помнить яго, тваво по жизни кресного Ардака Ташенова, царствия яму нябеснаво…
Сам же маленький хозяин этого нового имени еще долго будет на него не откликаться, всхлипывать по ночам из-за наносимых ему ежедневно обид и летящих в след прозвищ. А прознавшие о такой метаморфозе пацанята еще долго продолжат дразнить его спешно сочиненным полукастратом «Вов-арк» да «Вов-арк». Но он все выдержит, выстоит, ибо уже понял: это и есть то очень запоздалое и потому столь морально и физически тяжкое обретение имени своего. Обретение с задержкой на целых восемь мальчишеских лет…