И. Рассказов.
Когда умирают мечты.
Некогда здесь располагалась студенческая кофешка. Ещё сохранилась вывеска с названием – «Абордаж». Кто и почему придумал это название для места сбора молодёжи, останется видно загадкой для всех будущих поколений. Сегодня здесь в основном обитают любители выпить, а проще говоря, напиться. Кстати, по этой причине, отсюда, молодёжь постепенно и ушла – перебралась в другое место. Стоило кому-то из чиновников, курирующих все подобные заведения, дать «добро» на продажу спиртного на этой точке, так сказать, чтобы молодые и здоровые не скучали в часы досуга, и перестало здесь собираться студенчество. Свято место пусто не бывает, и уже через неделю другая публика стала обживать брошенное заведение. Вместо шумных посиделок с гитарами, что-то мрачное вселилось в кафешку, и запахло какой-то кислятиной. Оно заполнило все углы, принеся с собой что-то чужое из того мира, где когда-то родилось и теперь слонялось по белу свету в поиске ночлега.
Молодёжь ушла, интуитивно почувствовав, что-то нехорошее в том, как руководство кафешки выставило напоказ яркие этикетки бутылок со спиртным. Оно послушно следовало указаниям сверху: расширить ассортимент продаваемых напитков для населения. Расширили… Всё больше стали заходить остограммиться, а то и просто нализаться в стельку. Пили разное и помногу. Мешали водку с вином и пивом и после этого опять всё по кругу до тех пор, пока держали ноги тело. Красота!
И действительно – красота! Лица посетителей приобретали различные оттенки от выпитого, а ещё они украшались синяками и ссадинами, подобно новогодним ёлкам, потому что выпивший человек не может долго находиться в бездействии. Ему и именно в таком состоянии хочется получить ответ на самый главный вопрос для себя в этой жизни: «Ты меня уважаешь?» Обычно этот вопрос задавался при участии растопыренных рук. Ну, сами понимаете, что руки у всех разной длины и часто случалось, что тот, кто спрашивал, не рассчитав, трогал лицо собеседника. Тот это воспринимал, как оскорбление и пытался отстраниться, для чего вход пускал уже свои конечности, и тогда в тесном сплетении начиналось классическое выяснение отношений.
Когда страсти угасали, всё возвращалось на круги своя. Опять все были «братьями по разуму», потому что всех их объединяла любовь к «зелёному змею». Да и как было его не любить, если привыкла русская душа и радость, и горе заливать до краёв так, что когда приходили в себя, трезвея, не могли никак вспомнить: за что пили – за здравие или за упокой?
Кстати, это утро в этом отношении не было исключением.
Фёдор одним из первых переступил порог забегаловки и, обведя мыльным взглядом помещение, направился к барной стойке. Грудастая барменша, а в простонародье – буфетчица Тося, встретила его сурово:
- Явился забулдыга?
- Здравствуй ангельская душа, - произнёс Фёдор, по-собачьи заглядывая ей в лицо.
- Ага, раз назвал «ангельской душой» - значит в карманах пусто, - улыбнулась Тося. – Угадала?
- Ну, почему же пусто? Есть мелочишка, только…
- Только её мало… Так?
Фёдор виновато кивнул головой, продолжая подобострастно заглядывать в глаза «ангельской души». Тося выудила откуда-то из-под прилавка толстую тетрадь и, подняв её над своей головой, сказала:
- Вот сколько вас… Все должники. Когда будете расплачиваться? А?
- Отдам, отдам… Ты же меня знаешь: с себя всё продам, а верну всё до последней копеечки, - Фёдор умоляюще поднёс руки к небритому лицу. – Вот крест…
- Не крестись только. Грех это. Ладно, уж, давай сверим записи, так сказать дебет с кредитом подобьём, а там уж и поглядим.
Фёдор согласно закивал головой, мол, не тяни и так вся душа в напряге от ожидания. Тося не спеша, открыла свой «гроссбух» и стала читать вслух:
- Пятого числа этого месяца – две рюмки водки… Так?
Фёдор сглотнул слюну и закивал головой. Тося бросила победный взгляд на его всклокоченную причёску и продолжила:
- Дальше… ага, вот … бутылка водки.
- Целая? – Фёдор вытянул лицо вслед за шеей, пытаясь заглянуть через стойку в раскрытую тетрадь.
- А какая же? Конечно, целая. Ты что, забыл?
Тот утвердительно кивнул головой. Тося прищурила глаза и напомнила ему:
- Ты ещё праздновал с дружками день рождения своей тёщи.
- Я праздновал? День рождения тёщи? Да, она как год лежит в сырой земле, - Фёдор обрадовано скорчил улыбку на лице.
- Значит годовщину со дня её смерти, - не потерялась, что ответить ему Тося. – Это тоже событие знаменательное. Опять же повод… Так?
- Да, - уже вяло подтвердил Фёдор, что-то припоминая и осознавая, что долг его этой полнотелой «ангельской душе» явно превышает его платёжеспособность на ближайшую неделю, а, то и две.
- Идём дальше….
- А может быть, ну, всю эту бухгалтерию? Дай мне грамм сто, и разойдёмся по-мирному, а то меня всего трясёт…
- Меня по более трясёт, когда я всё это читаю. Нагрянет проверка с учётом, и что мне прикажешь делать? Не знаешь? Вот вы где у меня все, - Тося с чувством стукнула себя по шее сверху крепкой ладонью. – Я что дойная корова?
Фёдор тут же скользнул слезящимися глазами по её пышному бюсту и подумал про себя: «С такими данными могла бы…». Он, смутившись собственной дерзости, шмыгнул носом. Тося посмотрела на него, и вдруг сменив тон, сказала:
- Значит так, пиво дам, а о водке и не заикайся. Чего у тебя там? Выкладывай…
Фёдор стал суетливо шарить дрожащими руками по одежде, вылавливая мелкие монеты по замусоленным карманам.
- Да, не густо… шестьдесят копеек…
Фёдор весь даже сжался, ожидая окончательного её решения.
- Ладно, - Тося привычным движением смахнула мелочь с прилавка и налила в кружку тёмного пива. – Держи…
Фёдор взял из её рук стеклянную тару и осторожно, прижав кружку к груди, направился на своё излюбленное место: в угол кафешки по соседству с кадушкой, где некогда рос фикус.
Дверь забегаловки открылась, впуская внутрь ещё одного посетителя. Тот втискивал своё довольно крупное тело боком. Слегка прихрамывая, потоптался на месте, оглядываясь по сторонам.
- Кого я вижу? – голос Тоси, заставил посетителя непроизвольно вздрогнуть. – Ну, чего встал? Иди, иди сюда, а дверь-то прикрой – не лето на дворе, чтоб нараспашку держать…
- Добрый день, светлая душа,- мужчина попытался улыбнуться в её сторону.
- Всё ясно: ещё один без денег заявился, - она громко выдохнула, и, уперев кулачищи, заметьте не кулачки, а кулачищи, в бока, опустила голову, как бы готовясь забодать посетителя.
Даже Фёдор в своём углу замер, прикрыв ладонями кружку с пивом. Он, молча, наблюдал за тем, как и что, будет происходить дальше. Узнав в посетителе дружка Матвея, Фёдор не хотел выдавать своего присутствия в данную минуту, чтобы на всякий случай уцелеть самому, если что. Он знал: Тося разойдётся, достанется всем, кто будет находиться в радиусе десяти метров от её барной стойки. Несмотря на то, что именно Матвей считался старожилом этого заведения и все, кто потом открыл для себя это место, об этом знали и не оспаривали этот факт никогда и не при каких обстоятельствах, Тосю, тем не менее, это не могло остановить, потому что в её тетради его фамилия давно была обведена рамочкой и, причём не один раз. Означало это то, что он исчерпал кредит доверия и теперь пил не на свои и не в долг, а только на чужие, если конечно, ему наливали. Что интересно ему наливали, и происходило это довольно часто, а особенно после того, как он рассказывал о том, как первый раз появился в этих стенах. Его фраза: «А здесь не дурно!» стала своеобразным паролем для всех тех, кто последовал его примеру и переступил порог некогда студенческой кафешки. Конечно, ничего из того, что раньше здесь имелось - уже не было. Ни зеркал, ни цветов, ни красочных плафонов, но, тем не менее, именно Матвей умел рассказывать новичкам, да и всем желающим о том, где и что стояло и красовалось и как всё это выглядело в тот первый его приход сюда.
Тося, наклонив голову, сурово смотрела на моргающего припухшими глазами Матвея и ничего не говорила. Тот, прикрыв за собой дверь, вытер ноги о резиновый коврик и тут, увидев в углу Федора, хотел пробиться к тому, так сказать под прикрытие, но Тося разгадала его манёвр и спросила:
- Куда?
- Туда, - Матвей мотнул обречённо головой в сторону своего дружка.
- Зачем?
- Поздороваться, - нашёлся, что ответить ей он.
- Здоровайся оттуда, где стоишь. Он тебя услышит, - набычившаяся Тося явно не хотела ему ни в чём уступать.
- Здравствуй… Федя… - Матвей попытался улыбнуться.
Тот кивнул из своего угла, мол, взаимно.
- А теперь подойди ко мне, - Тося показала пальцем на место перед собой, – вот сюда.
Матвей сделал шаг.
- Ближе.
- Он сделал второй шаг.
- Ещё ближе… Вот так, а теперь дыши в сторону и внятно отвечай на мой вопрос…
- Какой вопрос? – голос Матвея засипел.
Если бы у него в этот момент был сзади хвост, то он бы вращал им из стороны в сторону. Матвей готов был лизать Тосе руки, но только бы она не задавала свои каверзные вопросы.
- Когда будешь пить не в долг? – и один из них прозвучал.
Матвей так и знал. Ну, какой же это вопрос? Это не вопрос, это самая что ни на есть удавка… гильотина. Матвей чуть было не застонал.
- Повторяю вопрос, - Тосин голос снова хотел озвучить то, отчего становилось на душе погано-погано, как говорят хохлы.
Матвей отрицательно замотал головой, мол, достаточно…
В этот момент дверь забегаловки, издав характерное хрюканье, впустила в помещение ликующего человека. Это самое его ликование было буквально во всём, что было на нём: белый шарф, развивавшийся подобно знамени, чёрное пальто нараспашку, этот шаг, слегка вприпрыжку и, наконец, лицо, выражавшее собой что-то среднее между удачливым предпринимателем и просто человеком, отыскавшим случайно в кармане своих брюк завалявшуюся сотенную купюру. Он влетел и на ходу бросил сразу всем присутствующим в помещении:
- А вот и я! Всем привет! Я чертовски богат, я весел, я просто счастлив!
Тося удивлённо выпрямилась и на её лице, можно было, прочитать о том, что день, кажется, начинает поворачиваться в её сторону передом. Влетевший в кафешку хлопнул по-дружески Матвея по спине и произнёс:
- Чудесный день, а особенно, когда выигрываешь в лотерею! А? Как вам?
- Сколько? – спросила Тося, на ощупь, листая свою разбухшую тетрадь.
- Много. Сто рублей!
- Всего-то? – она состроила недовольное лицо, и уголки губ поползли к низу. – Я- то думала – тысяч десять.
- Ха-ха! Да с десятью тысячами я разве сюда пришёл бы? Я бы рванул прямиком в ресторан и потом дело не в том: сколько, а в том, что выиграл. Правильно? – ликующий человек оглянулся на Матвея.
Тот криво улыбнулся, мол, всякое бывает. Посетитель подошёл к барной стойке и, обмерив весёлыми глазами вырез на платье буфетчицы, произнёс, слегка прищурившись:
- Ну-с, пожалуй, начнём… Водочки – грамм сто и кружечку пива.
- Что на закуску?
- Товарищ буфетчица, вы, что не знаете, что после первой не закусывают?
- Ой, Гришка, загубишь и себя, и свой желудок, - та вздохнула и укоризненно покачала головой. – Ты глянь на этих своих «олигархов», - Тося кивнула головой на Матвея. - Тоже белые шарфики носили, а теперь чего на них висит? От той жизни, одни любезности и остались, только чтоб напиться в долг и всё.
- Слушай, а налей и им по сто грамм, - Григорий к сотенной купюре прибавил ещё пятидесятирублёвую бумажку и обернулся по очереди на своих дружков-собутыльников с вопросом: - Вы как?
Те оживились. Зашаркали ногами, переглядываясь, мол, друг познаётся в беде. В глазах запрыгали живунчики, и даже голоса стали вроде бы звонче. Матвей расшаркался, как павлин, важно поглядывая на Тосю, чтобы та видела, как друг спасает друга.
- Ну, подходите, голуби на дармовщинку. Гришка угощает, - объявила она. – Ох, мужики, мужики…
- Не вздыхай, милая. Мы же тебе прибыль обеспечиваем, а ты – «ох», да – «ах», - Григорий широким жестом подозвал к барной стойке дружков.
- Дурачьё, ну какая от вас прибыль? Слёзы и только.
- Но, но – не будем о грустном. Сегодня наш день.
Друзья собутыльники забились в дальний угол. Фёдор, смакуя, сделал маленький глоток. Григорий свою рюмку сразу же опрокинул в себя и тут же занюхал белым шарфом. Матвей медлил, разглядывая водку на свет.
- Ты чего такой невесёлый? Пей, а то испарится, - Григорий хохотнул, прислушиваясь к тому, как спиртное потекло по внутренностям его тела.
- А чему веселиться? Вот память стала отказывать. Вчера так надрался, что сегодня встал и ничего не помню.
- А чего вспомнить хотел? С кем пил и за что?
- Ну, хотя бы, - Матвей не спеша, вылил в себя содержимое рюмки.
Григорий ткнул Фёдора в бок и спросил:
- Ты вчера с ним был?
Тот кивнул головой. Немного помолчав, произнёс:
- Мы и выпили так себе. Это уже к вечеру, когда жор напал, вот тут и началось. Пили всё и сразу…
- Вот видишь Матвей, уже выяснили: с кем ты пил. Остаётся узнать только повод.
Фёдор наморщил лицо и сказал:
- По-моему, у кого-то из мужиков сын родился… Вот мы его и обмыли.
- Ну, это святое. Ты как считаешь? - Григорий обратился к Матвею.
Тот мотнул головой, мол, согласен. Тося, наблюдавшая за ними из-за барной стойки, вставила:
- У вас, что не причина – всё одно, уважительная. Такое ощущение, что других просто в этой жизни не бывает.
- Женщина, не мешай вести светские разговоры, - Григорий погрозил ей пальцем. – Кстати, - он обернулся к собутыльникам, - очень скоро гульнём по-настоящему.
Фёдор недоумённо посмотрел на расхорохорившегося дружка. Матвей сделал серьёзное лицо, сдвинув брови к переносице, мол, чтобы это значило? Они смотрели на него, как на очередное «чудо света» в рамках отдельно взятой территории под названием – «забегаловка».
- Женюсь я. Вы, что не рады за меня, парни?
- Рады, - ответили те в два голоса и тут же задали вопрос: - А зачем?
- Вы, что серьёзно про это спрашиваете или ради любопытства? – Григорий попытался улыбнуться.
Фёдор привёл в порядок своё лицо и произнёс:
- Жена – это обуза.
- Вот-вот, - поддержал его Матвей.
- А если это любовь? – настала очередь Григория вытягивать своё обличье от удивления.
- Ты, что вчера телевизор включал? – Фёдор подозрительно посмотрел тому в глаза.
- Какое это имеет значение?
- А такое, Гриша, что по этому ящику западный мир зомбирует нашего брата. Стоит человеку зависнуть и всё: он уже орудие в чужих руках. Ты что вчера смотрел? – Фёдор потянулся к нему выпученными глазами.
Григорий помялся, опустив глаза.
- Ну, колись, колись… Что-нибудь по ночному каналу?
Тот не поднимая головы, кивнул.
- Ясно, - Матвей выдохнул. – Теперь тебя надо спасать.
- Не надо меня спасть, - запротестовал Григорий. – Я сам этого хочу.
- Слушай, Фёдор, по-моему, его затянуло по самые уши в это болото чувств, - Матвей скучающе посмотрел на Фёдора и только потом опять на «жениха». – Ты смотри, он даже на себя не похож. Что это на тебе за одежда? Ты куда собрался?
- На свидание.
- Ну, и шёл бы себе, куда надо. Чего сюда припёрся? – Матвей обиженно оттопырил нижнюю губу, подумав про себя, что так уходят из жизни неплохие, казалось бы ребята.
- Я пришёл сюда, чтобы принять сто грамм… для храбрости. Да, ладно, парни вы чего раскисли? Рано или поздно это должно было произойти в моей жизни.
- Не понимаю, - Фёдор растерянно обвёл глазами вокруг себя. – Вот перед тобой стоят два опытных образца этого самого семейного счастья. Тоже когда-то пытались создать нечто… И что?
- И что? – повторил его вопрос Григорий.
- А ничего, - буркнул Матвей и добавил: - Гавань пуста.
- Может быть, вы не любили?
- Может не может… Да, что ты знаешь о любви, молокосос? – Матвей насупился.
В этот момент за окном забегаловки показалась стайка девочек-подростков пэтэушного возраста: серенькие курточки, вязаные шапочки, размалеванные фэйсы дешёвой косметикой и какие-то сгорбленный спины. Они сгрудились у входа и о чём-то разговаривали.
- Вон вся твоя любовь, - Матвей мотнул головой в их сторону. – Тоже мнят себя счастливыми жёнами и любящими мамками, а глазу не за что зацепиться.
Фёдор вытянул шею, пытаясь сквозь заляпанное стекло рассмотреть: о ком идёт речь. Григорий невесело тоже обратился лицом в ту сторону и сказал:
- Так это совсем ещё дети.
- Эти дети? – Матвей хохотнул. – Эти уже не дети. Они про всю твою любовь знают не из книжек, а из практики, дурень. Да, да… и из практики ежедневной.
Фёдор от этих слов ещё сильнее вытянул свою шею.
- Видал? – не унимался Матвей. – Соображают. Сейчас сбросятся на пару бутылок пива, да на пачку сигарет и айда в подворотню ловить потенциальных клиентов этой твоей любви.
И действительно дверь «забегаловки» с силой распахнулась, и две пэтэушницы вошли внутрь. Ни на кого, не глядя прямиком к барной стойке. Держались они развязно, то и дело, смакуя жевательные резинки. Та, что была повыше, выложила перед Тосей деньги и произнесла прокуренным голосом:
- Сигареты и пару бутылок пива…
- А вам лет сколько? Восемнадцать уже есть?
- Нам уже все двадцать восемь, - хихикнула рыжеволосая, стоявшая позади высокой своей подруги.
- Паспорта давайте… - потребовала Тося.
- Ты чё? Может тебе ещё и справку с венерического диспансера принести? – высокая уставилась с прищуром в лицо той.
- Я сказала – паспорта, - Тося пальцем показала на барную стойку перед собой. – Вот сюда, а то ничего не получите.
- Ну, кукла…
- Я кукла? А ну, пошли отсюда, соплячки, - она грозно глянула на пэтэушниц.
- Правильно. Так их! – поддержал её Матвей.
Девчонки оглянулись:
- Вы чё отцы вякаете? Пьёте, так пейте, пока пьётся, а нас не касайтесь.
- Пошли вон, - Тося сделала предупредительное движение, чтобы выйти из-за стойки.
- Ну, ладно, обезьяна, как-нибудь мы тебе о себе напомним.
- Двигайте, двигайте…
Пэтэушницы сгребли свои деньги со стойки и, роняя стулья, направились к выходу, матерясь вслух.
- Хабалки, - крикнула им вслед Тося.
- На себя посмотри, корова, - не оборачиваясь, ответили будущие «счастливые жёны и любящие матери» и вышли на улицу, громко стукнув дверью.
- Ты понял, какие это дети? – Матвей повернулся к Григорию. – И таких большинство. Это они с виду маленькие и хрупкие, а приглядишься – страшно становится за будущее… А ты любовь… Что из таких вырастет? Вот моя бывшая, казалось бы, не из этих, а женская природа своё взяла. Сначала просто так задом вертела, а потом и не просто. Где она теперь? Нету.
- Померла?
- На юг подалась. Говорит, что там за её ремесло больше платят, а тут, в средней полосе России, одни халявщики…
- А ты?
- Я? Так я мужик – ручкой ей вот так сделал, - Матвей помахал ладонью в воздухе, - и всё. Теперь свободен и ничей.
- Да, уж, - крякнул Федор, дослушав его историю до конца.
Григорий скучающе посмотрел в окно. Там сновали прохожие, и серое небо висело над всей человеческой суетой, и было в этом что-то постоянное и не изменяющееся. Мысли стали выплывать откуда-то, и Григорий подумал про себя: «Вот так женишься, а она бац и подастся в тёплые края. Ну, к чему тогда всё это? Нет, Матвей прав: с женщинами надо быть осторожным. Это по телевизору всё красиво: «ля-ля, фа-фа», а на деле такое могут выкинуть, что не приведи Господь…»
- Чего замерли? – Матвей заглянул одним глазом в свою пустую рюмку. – Повторить бы надо.
- Я пустой, - Фёдор виновато разломил губы. – И ещё Тоське должен.
- Гулять, так гулять. Сейчас повторим. Была тут у меня заначка, так сказать на цветы, - Григорий полез во внутренний карман своего пальто. – Ага, вот она. Тося, нам повторить и селёдочки.
- Молодчина, чувствую, что идёшь на поправку, - Матвей хлопнул его по плечу.
В этот момент дверь «забегаловки» открылась, и что-то встало на пороге. Это что-то поправило на своём лице огромные очки и, поведя носом, как бы принюхиваясь, произнесло:
- Всем добрый день!
- О! Людок нарисовалась! – воскликнул Фёдор.
- Что за Людок? – Григорий повернул своё лицо в сторону входной двери.
Людок, а это была именно она, одетая в какой-то плащ с чужого плеча, шмыгая носом и поправляя что-то вроде берета на своей голове, вдруг запела гнусавым голосом, выставив перед собой грязную ладонь:
- Ветер с моря дул, ветер с моря дул…
Её голос явно не добирал на некоторых нотах нужной высоты, и от этого её исполнение больше смахивало на речитатив, напоминавший собой всхлипывания в стиле «рэп». Она пела всё подряд и запевы и куплеты, и даже проигрыши, пытаясь изобразить какие-то барабаны, притопывая и гикая при этом. Первым не выдержал Фёдор. Вытянув свою шею, обмотанную грязным шарфом, он произнёс:
- Людок, у тебя что «белая горячка»? Здесь же не филармония.
- Это она так милостыню просит, - перебил его Матвей. – Видишь, как ручонку-то тянет, мол, подайте, тогда замолчу.
- Тоже нашла место, где просить. С таким репертуаром надо в общественном транспорте чёс устраивать, - заметил Григорий.
- Нет, - Матвей уставился на представительницу из самодеятельности, - там сейчас жёсткая конкуренция. Эти из Азии понаехали с ребятнёй. Такие коры мочат. Я раз слушал… забавно поют.
- Ну, ты смотри, со всех сторон обложили нашего брата. Буквально из рук копейку рвут, - хмыкнул Фёдор. - У меня прямо сердце обрывается, как жалостливо просит. Это у неё после вчерашнего перепоя.
- Что тоже с нами куролесила? – Матвей удивлённо вскинул брови.
Фёдор утвердительно кивнул головой.
- Ну, так чего же? Людок иди к нам. Мы тебя подлечим. А? – Матвей посмотрел на Григория, мол, ты угощаешь – тебе и решать.
- Можно, - коротко бросил тот и добавил, обращаясь уже к Тосе: - Нам ещё один прибор.
Людок, тем временем, почувствовав, откуда всё-таки «дул ветер», неся ей, избавление от головной боли, шаркая ногами, направилась на голоса приглашавших её присоединиться к ним. Тося, молча выполнила заказ, и равнодушно пересчитав деньги, вернулась на своё место.
- Ну, что честный народ? На правах тамады, предлагаю выпить за единение, - Матвей входил в свою роль организатора и двигателя чуть ли не каждодневных посиделок в данном заведении.
- За единение чего? – переспросил его Фёдор.
- Ни чего, а кого, - поправил того Матвей. – За единение людей, выбравших тот путь, на котором мы все сегодня пытаемся удержаться на ногах.
Григорий вздохнул и добавил:
- То есть на пути медленного морального разложения.
- Как это грустно, - Фёдор сделал скорбное лицо.
Людок, не дожидаясь команды, опрокинула свою рюмку в себя и тут же потянулась за рюмкой Матвея. Тот мягко отстранил её руку и сказал с явным назидательным акцентом:
- Мадам, вы дурно воспитаны. Чему учит нас церковь? Она нас учит: «Не укради…» Так чего же вы ручонки тянете? Не при матриархате живём. Можно и по мордашке схлопотать. А ну, брысь!
Людок быстро отдёрнула руку.
- Не обижай убогую, - Григорий пододвинул к той кружку с пивом. – Наслаждайся…
Женщина благодарно вцепилась в неё, и чуть ли не окунув в пиво оправу от очков, стала пить быстро большими стонущими глотками.
- Ишь, как проголодалась, - заметил с сочувствием Фёдор.
- Куда мы все катимся? - признался Матвей и, зажмурившись, влил в себя свою порцию водки.
Григорий то и дело посматривал в большое заляпанное окно, кого-то, высматривая в прохожих.
- Что ты всё туда глаза воротишь? Ждёшь кого? – Фёдор тоже вытянул свою шею в том направлении.
Григорий промолчал. Матвей, сглотнув спиртное, разлепил припухшие веки и сказал:
- Наш Ромео своей Джульетте назначил, по-видимому, свидание возле этой «забегаловки». Угадал, Гришка, я твою обеспокоенность?
Фёдор крякнул и спросил дружка:
- Чё, точно?
Григорий и на этот раз промолчал.
- Видно хорошо втюрился, раз язык проглотил. Ничего, семейная жизнь – лучшее лекарство от всяких коликов и болячек, Матвей хлопнул Фёдора по плечу.
Тот чуть не поперхнулся, опрокидывая в себя в этот момент свою рюмку водки. Закашлялся, вытирая рукавом пальто покрасневшие глаза. Людок тем временем, улучив момент, попыталась затянуть дрожащим голосом:
- Ветер с моря дул…
- Подруга, меняй пластинку, - Матвей зацепил пальцами кусок селёдки из тарелки, - а то что-то прохладно становится от твоих мелодий.
Та оборвала песню, преданно уставившись в лицо говорившего.
- Чего смотришь? Давай, что-нибудь наше – пролетарское… Эту знаешь? – Матвей, дирижируя перед её глазами рукой с куском селёдки, замычал: - Смело, мы в бой пойдём…
- Эх, куда тебя метнуло. Ты бы ещё «Боже царя» вспомнил, - заметил Фёдор.
- Надо будет и это споём. Да, Людок? – Матвей поправил на женщине очки. – Вот таких я уважаю. Молчит, не спорит и глаза преданные…
Та расценила всё сказанное в свой адрес по-своему и вдруг заорала ни с того ни сего:
- Ветер с моря дул…
- Но-но, лучше селёдочки поклюй, а, то от твоей этой песни у меня ноги стынут, - Матвей придвинул к её лицу тарелку.
Пока он уговаривал Людок сделать перерыв и отведать солёненького, там, на улице у входа в «забегаловку», остановилась женщина. Григорий заволновался. Это волнение передалось и его собутыльникам. Они стали озираться по сторонам, ещё ничего не понимая, что происходит, а точнее, что должно произойти. Григорий то и дело приглаживал непослушные волосы и поправлял на себе белый шарф. Матвей перехватил его взгляд, и всё сразу же понял.
- Это она? – он кивнул головой на заляпанное окно.
Григорий слегка качнул головой.
- Красивая! Ну, прямо сказочная красота… - подал голос Фёдор, вытянувший шею туда, куда показывал Матвей.
- Ну, жених, зови невесту. Знакомь нас с ней, - Матвей сделал широкий жест.
Людок без всякого интереса к тому, что обсуждают мужчины, уплетала за обе щеки селёдку. Фёдор стал отряхиваться и даже попробовал небритое своё лицо на ощупь. Матвей ещё раз глянул в окно, а потом на Григория и сказал:
- Она, как картинка, а ты, извини больше чем на промокашку – не тянешь, браток. И чего она в тебе нашла? Загадочная женская душа… Ладно уж иди, зови, а то замёрзнет на ветру-то стоять. Да, ты только в сторону дыши, а то от тебя «храбростью» за версту несёт. Давай, давай, дуй… Не заставляй женщину ждать.
Григорий стрелой вылетел из «забегаловки», опрокинув по дороге стул. Тося, прикорнувшая за барной стойкой, встрепенулась и грозно подала голос:
- Чего это у вас там? Опять удумали друг другу морды царапать?
- Успокойся, хозяйка. Сейчас Гришка кралю свою приведёт, - Матвей огляделся по сторонам. – Куда бы её посадить? Ни одной скатерти у тебя нет в заведении.
- Чего ещё захотел. Вам и так сойдёт. Не настираешься потом… Вы ж, как выпьете, начинаете руки и морды свои вытирать с пьяна. Всё вам кажется, что вы у себя дома, а тут вам культурное заведение – понимать надо.
- Эх, Тося, Тося, баба ты неглупая, но иногда такое говоришь, что хочется с тобой поспорить, а то взять, и бросить пить, - Матвей понял, что сказал лишнее и тут же добавил: - из твоих рук. У человека, можно сказать, жизнь налаживается, а ты из-за какой-то скатерти скандал устраиваешь. Вот сейчас он её приведёт сюда и что?
- Что? – Тося округлила глаза.
- А то – сплошная антисанитария…
- Это у меня?
- У тебя, у тебя, светлая ты наша душа. У Гришки праздник, а вокруг, - Матвей обвёл взглядом помещение, - всё это. Ты, хоть бы на время дала бы одну скатёрку, да приборчик с вилочкой и ножичком.
- Обойдётесь, не в ресторане, - обидчиво буркнула Тося.
Дверь забегаловки распахнулась, впуская с улицы женщину в сопровождении Григория. Тося за стойкой приняла позу полководца, выставив вперёд шикарный свой бюст. Её лицо источало столько подчёркнутой серьёзности, что, всяк входящий хотел тут же с разворота выйти из помещения обратно на улицу. Женщина смущённо посмотрела на Тосю и произнесла:
- Здравствуйте…
Та, что-то пробурчала в ответ. Если честно, Тося не ожидала увидеть такое великолепие вот здесь, прямо посреди всего этого «кислого братства» и поэтому, ну просто никак не смогла из себя выдавить ничего из того, что полагается в таких случаях произносить в знак приветствия. Уж, на что Людок, была замызганной женщиной, но и та дёрнулась, чтобы поприветствовать вошедшую женщину. Она это и сделала только для того, чтобы её угостили рюмочкой. Когда она сумела разглядеть ту, то сразу же поникла, так как поняла, что ей до неё не дотянуться, и теперь уж никогда. Людок незаметно потянула в себя её запах и слегка улыбнулась. Что-то знакомое коснулось её обоняния. Она вскользь вспомнила себя ещё девочкой с этими, как их - голубыми бантами, и ещё там был этот мальчик, которого все дразнили в классе, а он ей был очень даже симпатичен.
Фёдор поспешно запахнул на себе пальто, чтобы прикрыть на шее износившийся шарф. Матвей наоборот широко улыбнулся и как радушный хозяин развёл руки по сторонам и сказал:
- Милости просим.
Женщина, всё ещё смущаясь, кивнула неопределённо головой, пытаясь понять про себя, что это за люди и куда её привёл этот её новый знакомый. Когда он подвёл к столику, за которым сидели, как он объяснил его друзья, она почувствовала в воздухе неприятный запах. Григорий вывернулся из-за её спины и стал быстро говорить:
- Вот тут мы и коротаем свободное время, так сказать в общении, постигаем смысл происходящего вокруг нас.
- Да уж, - Фёдор как-то неестественно кашлянул в сторону.
Григорий, спохватившись, стал представлять женщине сидящих за столом людей:
- Это Фёдор. Между прочим, хороший электронщик. Про него так все и говорят: «… золотых рук мастер».
Фёдор покраснел. Григорий представил Матвея:
- А это человек-легенда. Он стал, так сказать, первооткрывателем данного заведения. Как-нибудь он об этом расскажет более подробно.
Матвей привстал и слегка поклонился, сопя носом, как паровоз.
- А рядом с ним, - Григорий замешкался, не зная, как представить ту, что сидела сейчас перед ними, пытаясь через заляпанные стёкла очков разглядеть высокую женщину, окутанную ароматами из прошлой жизни.
На выручку пришёл Матвей. Он пробасил, стараясь говорить внятно, выделяя все буквы:
- Это начинающая исполнительница русского шансона, выступающая в местах скопления людей, под псевдонимом – «Людок».
- Как интересно, - знакомая Григория не скрывая любопытства, оглядела неказистую «звезду» русского шансона, приняв её прикид за сценический образ. – И какие песни вы поёте? - она обратилась прямо к ней с вопросом.
- Разные, - опередил ту Матвей, - но об этом потом. - Людок сегодня отдыхает. Знаете ли, не в голосе. Слишком много приходится работать.
«Звезда» протестующе замотала головой, мол, если хотите, сейчас спою. Матвей сделал серьёзное лицо и, приблизив его к подслеповатым глазам своей «протеже», спросил у той:
- Меня хорошо видно? И слышно хорошо?
Людок кивнула головой, не размыкая рта. Матвей улыбнулся назидательно в её заляпанные стёкла очков и сказал:
- Побереги своё здоровье… У тебя завтра будет трудный день, - и добавил уже шёпотом: - Не порть людям праздник.
Людок сразу же как-то сникла. Знакомая Григория, заметив это, сказала:
- Очень жаль. Я музыку люблю и понимаю…
«То, что поёт эта «дитя природы», поймёт не каждый, а поэтому пусть для блага всех помолчит» - подумал про себя Матвей и незаметно для всех, сунул свой кулак под самый нос певунье, мол, крепись – я всё вижу.
- А как вас зовут, прелестница? – Матвей повернул к женщине своё, уже совсем подобревшее лицо.
- Марина.
- О, какое тёплое морское имя… Марина, Мариночка, Марианна…
- Вы поэт?
- Скорее прозаик, - Матвей чуть вбок наклонил голову, пока Григорий усаживал свою знакомую, – пишу так, в основном для себя. Всё ищу свою тему…
- И как успехи? – Марина посмотрела на руки «прозаика».
- Пока всё в процессе, - Матвей перехватил её взгляд и сунул их под стол. – Так, а вы значит знакомая нашего Григория?
- Можно сказать и так, - Марина смущёно улыбнулась, – А что вы здесь празднуете?
- Мы? – Матвей растерянно посмотрел на собутыльников. – Ну, да… мы празднуем… э-э… Мы празднуем ваше появление в жизни Григория.
- Правда? – Марина перевела взгляд на Фёдора.
Тот утвердительно кивнул.
- А что вы пьёте?
- Всё, - вдруг выдал он.
- Всё? Это как?
- Всё, что есть в ассортименте…
- Фёдор шутит, - вмешался Матвей, делая тому предупредительные знаки бровями. – Он у нас такой весельчак. Ха-ха-ха…
Пока Матвей изображал смеющегося человека, Людок решила всё-таки рискнуть здоровьем и запела:
- Ветер с моря дул, - первые слова с шипом вырвались наружу из неё.
Марина от неожиданности вскочила с места.
- Я ведь просил поберечь голосовые связки, - Матвей взял ситуацию под контроль, а заодно и певунью за шиворот и потащил к выходу.
Уже обернувшись на ходу, произнёс для успокоения всех:
- У неё режим. Надо обязательно глотнуть свежего воздуха.
На улице Матвей отчитал назидательным тоном «звезду» русского шансона:
- Не позорь российскую эстраду. Иди в народ, но с оглядкой. За такие песни можно легко заработать уличный макияж в виде синяков и покраснений, а поэтому твоё будущее, включая и здоровье, только в твоих руках. Помни об этом.
Людок попыталась вырваться и вернуться обратно в «забегаловку», на что Матвей отреагировал так быстро, что певунья чуть было, не прищемила себе пальцы входной дверью.
- У нас сегодня закрытое собрание акционеров, на котором ты лишняя. Это понятно? А раз понятно, то иди в массы, а вдруг кто-нибудь пожалеет твой талант и подаст на пропитание и на всё такое. Иди, иди… Я верю - у тебя это получится.
Когда он вернулся к собутыльникам, Марина его спросила:
- А где ваша исполнительница?
- Пошла в народ, - ответил ей Матвей, усаживаясь на своё место.
- Как?
- Ножками… Левой, правой, левой, а потом опять правой, - пояснил он, отводя глаза в сторону.
Григорий стал хлопать себя по карманам. Фёдор с надеждой наблюдал за его манипуляциями, уже представляя в его руках очередную заначку.
- Ты, что-то ищешь? – Марина участливо обернулась к нему.
- Да, куда-то деньги положил. Никак не могу найти.
- У меня есть… - она полезла в свою сумочку.
Григорий хотел запротестовать, но Матвей его опередил:
- Слово женщины – закон для мужчины. Я думаю, что грамм по сто, за знакомство, нам не помешает. А?
Марина согласно кивнула головой.
Как-то незаметно, они так поднабрались, что уже сидели в одной связке, мурлыкая что-то общее. Марина не была пьющей, а поэтому ей хватило одной рюмки, чтобы проникнуться уважением к этим странным людям. Фёдор решил в честь знакомой Григория почитать стихи. Лермонтовский «Белеет парус» не произвёл ни на кого должного впечатления, тогда Матвей решил рассказать анекдот, чтобы как-то разнообразить посиделки. Уже ближе к концу своего повествования, понял, что тот непристойный и чтобы этого не поняли собравшиеся, оборвал его на полуслове, сославшись на плохую память.
Они выпили ещё по сто грамм, и Фёдор стал порываться встать для чего-то перед Мариной на колени. Все уговаривали его этого не делать, но он всё-таки встал, а потом никак не могли его поднять. Уж на что Матвей был рассудительным и тот погрозил ему пальцем и сказал, что ещё раз тот так поступит и некому будет того поднимать с колен, мол, надо знать свои возможности, а тем более все устали. Прислонённый к стене Фёдор пьяно поводил глазами и пытался понять пока только для себя, почему мир такой жестокий и почему все такие плохие топчут его чувства к этому «прекрасному цветку», имя которому – Марина. Он и не сразу заметил, что с его губ капает кровь. Видно, когда его поднимали с пола, он их прикусил, а впрочем, когда было разбираться в этом и поэтому он, оттолкнувшись от стены, пошёл буром на Матвея. Тот ничего, не подозревая спокойно себе, стоял и стоял и вдруг – бац, и лицо поплыло от внезапного удара ладонью. Было не больно – было обидно. Что-то взбунтовалось в тучном теле «тамады» и он отреагировал сильным пинком по тому, кого он уже смутно различал сквозь нахлынувшие слёзы. Началась свалка. Кто-то кого-то пытался разнять и получал за это и от одной стороны и от другой. Сквозь наносимые удары слышался женский голос:
- Мальчики, ну зачем же так?
В ответ неслось что-то нецензурное и сильно пахло кислым
Тося со своего места наблюдала недолго. Она широким шагом приблизилась к дерущимся и властно крикнула:
- А ну, слушай мою команду!
Её никто не слышал или делал вид, что не слышал. Тогда она, схватив в охапку первого попавшегося, отшвырнула того в сторону. Этим первым оказался Григорий. Он легко преодолел расстояние, предлагаемое ему для полёта, и приземлился на соседний стол, собрав по пути все стоявшие стулья. Вторым в руки Тосе попался Матвей. Этот был тяжёл и она, учитывая его вес, просто толкнула того и он вдруг потеряв равновесие плюхнулся на Марину, которая всё это время, поджав ровненькие ножки в симпатичных колготках, сидела вся, сжавшись и только накрашенные губы попеременно шептали:
- Ну, мальчики…?
А мальчики месили друг друга и в этом чувствовали своё предназначение и именно сегодня и именно сейчас, когда на них смотрело своими милыми глазками создание с красивым лицом, пахнущая свежим ветром. Когда Тося «развела» противоборствующих по сторонам, стало ясно, что посиделка удалась. Больше всех, как ни странно досталось Григорию – его было просто не узнать. Марина на ощупь определила, что это он. Матвей каким-то образом сумел отыскать на полу под ногами его уже не белый шарф и укутал им ему шею. Фёдор тупо смотрел на всех и не мог никак сообразить: «А что это было?» Остатки алкоголя ещё кружили по его истоптанному телу, но в основном чувствовал он себя сносно. Кровь из прикушенной губы уже не текла, и что характерно на лице не было ни одной царапины. Зато на фэйсе Матвея их было такое множество, что создавалось впечатление, что стая птиц, пролетавшая мимо, по неосторожности зацепила его своими острыми коготками. Крови не было, но «портрет» был подпорчен. Ещё ничего этого не видя, Матвей опять же на правах «тамады» произнёс, как бы спрашивая:
- Жертв нет? Жалобы, предложения? Тогда продолжим…
- Я тебе сейчас продолжу, шаромыга, - Тося пошла на него своим крупным бюстом. – А это ты видел? – и она выставила перед собой свой, заметьте не кулачок, а кулачище. – Чё удумали, гладиаторы? Я вас быстро четвертую. У меня свои методы разговаривать с вашим братом. А ты чего ноги поджала? Не видишь - у этих от твоих колготок слюни потекли? – Тося накинулась на Марину.
Та, ошарашенная происшедшим не подумав, спросила:
- Может мне тогда их снять?
- Я тебе сниму, стрептизёрша недоделанная. Здесь культурное заведение. Может, ты мне ещё прикажешь для тебя здесь шест организовать? Так вот, что я тебе скажу - хватай швабру и подотри тут всё. Натоптали, мать вашу.
- Ты чего наседаешь? Остынь, - вмешался Матвей. – Тоже мне «царь-баба». Она-то тут причём? Это всё Федька баламут. Разыгрался, разрезвился…
- Вы тоже хороши, - Тося махнула рукой. – Распетушились, хорьки в помаде. Вон Гришку вообще не узнать. Был человек, а теперь вылитый мордвин и глаз не видно. Как малые дети, ей Богу…
- Ну, всё, остынь, остынь…
- Остыну, когда вы отсюда уйдёте, - заявила Тося Матвею.
Участники потасовки, цепляясь друг за друга, направились к выходу. Марина шла самостоятельно. Её лишь слегка мутило.
«Ничего себе сходила на свидание, - мелькнуло у неё в голове. – Это что всегда у них так? Ни о чём не успели поговорить – сразу перешли к «культурной программе» и первым в списке был спарринг. Да, дела…»
Марина не разбирая дороги, задевая прохожих локтями, пошла прочь, даже не оборачиваясь на троицу, которая пыталась следовать за ней в фарватере. Григорий с трудом держался на ногах, и Матвей бережно поддерживал его за воротник пальто. Фёдор тут же сучил ногами и виновато облизывал прикушенные губы, мол, я тут не причём – само как-то получилось. Ни Григорий, ни Матвей на него старались не смотреть, а тот всё суетился, и дошло до того, что, сам того не желая, он поскользнулся и свалил на себя и того, и другого. Все втроём распластались в луже. Этот аккорд был последним во всей этой «эпопее», так сказать: водные процедуры были не предусмотрены сценарием, что внесло некоторое разнообразие в линию сюжета. Матвей матерился, отплёвываясь водой из лужи. Григорий молчал. Даже в этой ситуации он бал мысленно с той, которая ушла, растворившись в толпе прохожих и ему было уже всё равно сухо ему или мокро. Фёдор сник настолько, что ещё немного и превратился бы в дождевого червя и зарылся бы в землю. Ему было стыдно и совсем нехорошо оттого, что возникавшие в его звенящей голове вопросы, оставались без ответа, несмотря на все предпринимаемые усилия достучаться до смысла происходящего. Они ещё долго барахтались в луже, привлекая к себе внимание прохожих. Над ними смеялись. Смеялись не зло – по-доброму, но им от этого не было лучше. Матвей только раз вступил с окружившей их публикой в перепалку, крикнув обидчиво:
- Чего ржёте, кони? Сами, что ли не такие? Мы – ваша реальность…
Из толпы кто-то бросил ему в ответ:
- Вы наш позор…
Матвей не стал вдаваться в полемику, но веско заявил на это:
- Ишь, чего захотели? Позор тоже надо заслужить, граждане. Долой халявщиков.
Фёдор, решивший поддержать дружка, заорал сиплым голосом:
- Это есть наш последний…
- И решительный бой, - подхватил Матвей и стал подниматься из лужи, таща за воротник оттуда Григория, который пялился на незнакомые лица людей узкими глазами.
Проезжавшая мимо патрульная милицейская машина лишь притормозила, оценивающе осмотрев троих подвыпивших мужчин. То ли мокрый их вид смутил стражей правопорядка, то ли то, как те уже твёрдо пытались встать на ноги, а может и смысл песни, которая рвалась из их тел неудержимо и смело, но в любом случае их не стали трогать, предоставив самим выбираться из этой истории.
На следующий день ближе к обеду, первым в «Абордаж» приковылял Матвей. Он с порога попробовал улыбнуться, но увидев на барной стойке написанное от руки объявление: «В долг не наливаем», загрустил. Тося стояла вся какая-то строгая. Её бюст был на месте, та же осанка, но при этом что-то в её образе было пугающее. Матвей прищурился и увидел то, что сразу как-то пропустил: горло барменши было перевязано. Мысли зашевелились в голове Матвея, и первая была о том, что это вчера во время потасовки кто-то из них задел Тосю. Он тут же сделал скорбное лицо, напустив на него столько сострадания, что мелкие порезы от вчерашних посиделок превратились, чуть ли не в открытые сочащиеся раны. Матвей сделал несколько шагов в её направлении, и слегка склонив голову, задал волнующий его вопрос:
- Как самочувствие?
Тося, молча, показала большой палец правой руки, мол, всё отлично.
- Ну, и, слава Богу, а то я подумал, что мы вчера…
На этих словах входная дверь «забегаловки» приоткрылась, и показался Григорий. Он шёл уже не такой подпрыгивающей походкой. В его глазах уже не было вчерашней весёлости и уверенности, да и во всей его фигуре читалась определённая обречённость. Может быть оттого, что на нём сегодня не было белого шарфа? А может быть, потому что после вчерашнего «плавились трубы» и просто хотелось пустить по этим самым трубам грамм сто, чтобы поправить пошатнувшееся здоровье? В любом случае – это был уже не тот Григорий. Не тот… Матвей вежливо уступил ему дорогу. Тот лишь слегка кивнул своему дружку, мол, привет и всё. Это «всё» насторожило Матвея, потому что именно он вчера спас этого человека от разъярённого Фёдора и сегодня, по законам, не понятно только каким, тот должен был его отблагодарить и пусть не сразу, а постепенно, но поднести к его губам заветные сто грамм. Матвей двинулся вслед за Григорием, но тот, как будто того не замечал. Молча, выложил перед Тосей какую-то мелочь, и как только та подала ему рюмку водки, залпом опрокинул её в себя. Матвей и охнуть не успел – всё произошло так моментально, что он ничего не смог сообразить, но увиденное всё-таки встало у него перед глазами, неприятно кольнув сознание, мол, ещё другом назывался.
Когда всё это себя обозначило, в дверях «забегаловки» показался Фёдор. Он боком прошёл к барной стойке и только тут заметил объявление. Скучными глазами обвёл дружков-собутыльников и только потом подумал, что сегодня неудачный день. Молчала Тося – молчали и завсегдатаи, ощупывая молящими глазами крупное тело барменши. Григорий чувствовал себя несколько уже лучше, а поэтому даже где-то, победно с каким-то превосходством осмотрел Матвея и Фёдора и сказал вслух:
- Пить надо на свои. Просить – это унизительно.
- Да уж, - прохрипел Фёдор и направился в свой излюбленный угол.
С порога что-то потянуло знакомым. Женский голос медленно с трудом выводил:
- Ветер с моря дул…
Матвей оглянулся. От входной двери к барной стойке шаркая ногами пробиралась Людок. В левой руке она сжимала сотенную купюру. Он хаотически стал тасовать в своей голове мысли и первый вопрос, выплывший наружу из всего собрания образов и слов, был следующим: «Откуда у неё деньги?» Матвей встал в стойку сторожевой собаки, готовый по первой команде прийти на помощь «звезде» русского шансона. Та окинула его взглядом избалованной сучки, ничего ему не сказала, и только подойдя к барной стойке, оборвала песню и показала Тосе мятую купюру.
«Везёт же некоторым, - Матвей облизнулся, не сводя глаз с денег в грязной руке. – Неужели подали? Ни голоса, ни рожи, а повезло и повезло «по-царски»… А мы вчера ей то, да сё, а она халявщица сегодня и смотреть не хочет в нашу сторону. Вот что делает отечественный шоу-бизнес со всеми нами. Как жить теперь? Как после этого смотреть людям в глаза? Ну, как тут не сказать, что все бабы…» На этом месте мысли прервались – в «забегаловку» вошла Марина. Под глазами чёрные круги и взгляд такой затравленный, что не хочешь, а пожалеешь, что собственно мысленно и сделал Матвей, делая вид, что всё нормально и даже попытался улыбнуться ей краешком губ. Она никак не отреагировала на его знаки внимания. Строгой походкой подошла к Григорию и пристально посмотрела тому в глаза. Тот выдержал её взгляд, молча. Тогда она оглядела поочерёдно всех присутствующих, как бы пересчитывая их по головам. Матвей, вздыхая, думал об одном и том же: «Интересно, когда начнут угощать и начнут ли?» Федор от нетерпения сучил ногами в своём углу и так вытянул шею, что его кадык того и гляди, готов был пробить кожу. Людок всё ещё не выпуская из руки деньги, смотрела на Марину растопыренными глазами. Тося терпеливо ждала, когда деньги перекочуют из ладони «звезды» русского шансона в её карман, искоса поглядывая в сторону той, из-за которой здесь вчера поссорились эти пьянчуги. Марина опять посмотрела на Григория и ударила ладонью его по щеке. Тот от неожиданности попятился от неё. Она грозно посмотрела на Матвея и сказала:
- Ну, как смотрины, прозаик? Тему нашёл или до сих пор в процессе? Ты процесс-то поторопи, а то жизнь не будет ждать, когда ты остановишься и скажешь себе: «Хватит!» Да, и хватит ли в тебе сил это сделать? Ты вон и сейчас стоишь побитой собакой и ждёшь – кто бы угостил. Угадала? И тот, что в углу, любитель Лермонтова, тоже весь в ожидании… Что ж вы такие бесшабашные? Один красивее другого… - Марина хмыкнула. – Вы в зеркало, когда последний раз смотрелись на себя? Вот ты? – она повернулась к Григорию. – Что ты мне говорил?
- Что? – тот испуганно уставился на неё.
- Вчера я не стала поднимать шум, а надо было. Ради чего всё это? - Марина обвела глазами помещение забегаловки. – Неужели вы на это променяли свою жизнь? Я хотела понять то, во что вы верите, опустившись на колени перед обстоятельствами. Да, я вчера с вами пила и мне было плохо потом. Судя по вам, эта чаша не минула и вас. Вот вы - Фёдор кажется? Почему от вас разит? Извините за откровенность, но вы вообще моетесь? Ванная у вас есть?
Фёдор покраснел и тихо ответил из своего угла:
- Была.
- Вот, пожалуйста: и ванная была, и семья была, а теперь всё в прошлом, а ведь вы хотите нравиться женщинам и по инерции делаете безрассудные поступки. Для чего? У вас нет настоящего, и не будет будущего, если вы себе не скажете сами: «Стоп!»
- Мариночка, к чему весь этот пафос? – Матвей заколыхался тучным телом.
- А вы, затейник со стажем, молчите. Устроили себе праздник за чужой счёт. Человек-легенда, человек-легенда… Вас-то и человеком трудно назвать, потому что тянете за собой на дно любого, за чей счёт можете напиться. Да и где они ваши, так называемые праздники? У вас, как и у него, - Марина метнула взгляд в сторону Фёдора, - нет ни дома, ни семьи…
- Я попрошу, вас не касаться моей личной жизни, - Матвей нахохлился.
- Да и личной жизни у вас нет. Может быть, когда-то и была, а теперь нет. Пропили вы её.
Матвей облизнул пересохшие губы, оглядываясь на своих дружков-собутыльников, как бы ища поддержки. Фёдор опустил глаза, то и дело, кутая в грязный шарф свою худую шею. Григорий рассеяно смотрел по сторонам, прикрывая ладонью щёку, по которой съездила его Марина. Людок, вообще делала вид, что просто проходила мимо, а теперь стоит и слушает, как сторонний наблюдатель, и на правах любопытствующей особы глазеет на происходящее глазами уставшей лошади.
- Хороша компания… На что вы надеетесь? Ведь чем дальше, тем хуже будет и вам и тем, кто рядом с вами. Вы же все умрёте, - Марина опустилась на стул. – Вот вы, «исполнительница русского шансона». У вас же нет элементарного слуха, а о голосе я вообще промолчу.
- А людям нравится, - Людок оживилась, сделав ударение в слове «людям» на последний слог.
- Каким – этим? – Марина обвела взглядом присутствующих.
Вместо ответа Людок затянула:
- Ветер с моря дул…
- Хватит вам из себя «поп звезду» выстругивать. Займитесь чем-нибудь другим. Вдруг у вас получится?
Людок фыркнула и так с купюрой в грязной руке и направилась к выходу, и уже когда одной ногой стояла на пороге обернулась на Марину и заорала срывающимся голосом:
- А сама ты…!
- Что я? – та обернулась на него. – Что? У меня есть работа, дом, друзья, а что есть у всех вас? Вот это? – Марина повела глазами по сторонам. – Какие вы жалкие во всём этом.
Матвей попытался что-то возразить:
- Но, но…
- Хоть «нокай», хоть не «нокай», но эта ваша жизнь сильно отдаёт кислятиной, господа-товарищи.
За барной стойкой задвигалась Тося. Какой-то не то скрежет, не то шип раздался с её стороны:
- Эй, вы… митинги будете устраивать где-нибудь в другом месте, а тут культурное заведение.
Марина оглянулась на неё. Та стояла с выпученными глазами, пытаясь говорить пусть и негромко, но внятно.
- А вам должно быть стыдно. Устроили тут из приличного заведения, какую-то тошниловку. Вы посмотрите на тех, кто к вам сюда ходит. Неужели вам их не жалко?
- Мне надо выручку делать, а не жалость раздавать, - прошептала Тося, глядя с ненавистью на Марину.
- Вот-вот, у вас одно только на уме, как побольше денег заработать, - та отвернулась от барменши.
Матвей топтался на месте, не зная, куда спрятать своё большое тело. Ему было стыдно за себя и от этого казалось, что все видят его эту беспомощность и может быть, даже радуются, что он такой огромный и вместе с тем такой уязвимый. Фёдор всё старался укутать свою шею, и его руки суетливо ворошили одежду. Он изредка бросал взгляд на Григория, мол, уйми свою, а то как-то слишком разошлась. Тот старался никого не замечать и смотрел в одну точку перед собой на полу. Людок, решив, наконец, для себя, что здесь больше делать нечего, нелепо переставляя ноги, выползла на улицу. Входная дверь за ней громко стукнулась о косяк – Тося вздрогнула непроизвольно от этого. Марина вздохнула, брезгливо пропуская в лёгкие спёртый воздух, и сказала, чтобы все слышали:
- Я не хочу вас видеть. Да, и на что здесь смотреть? Пустота…
Когда она ушла, а ушла она тут же, как только поняла, что сказала всё, что, хотела им сказать. Дальше они должны были сами решать: каждый за себя. Григорий тоскливым взглядом проводил её до двери. Мысли спутано метались в голове, и нестерпимо хотелось опрокинуть в себя ещё сто грамм, без всякой закуски: одним махом. Вот только для чего это ему надо было – он не знал. Матвей, устав стоять, медленно опустился на стул, на котором только что сидела Марина. Он долго что-то мычал, а потом вдруг выдал:
- А она права.
Фёдор нервно дёрнул головой, мол, у него на этот счёт особое мнение. Конечно, его мнение присутствующие проигнорировали. Если бы была здесь Людок, может быть, это выглядело не так и даже они сумели бы поспорить, но теперь, когда каждый думал о своём, не было смысла «ломать копья». Матвей вздохнул и произнёс:
- Умыла и причесала по всем правилам мирного времени. Кстати, Фёдор, а почему ты не следишь за собой?
- Это мой имидж…
- Да? А мне кажется, что это не имидж, а вид человека, терпящего бедствие… Ты, когда в последний раз ночевал дома? И есть ли у тебя этот дом?
Фёдор утвердительно кивнул головой, мол, имеется.
- Врёшь ты всё. Нет у тебя дома. Ночуешь по подвалам и поэтому всегда грязный и неухоженный.
- Я протестую…
- Да сколько угодно. Жаль только, что твои протесты не могут тебя вернуть под крышу собственной квартиры, - Матвей снова вздохнул, - как собственно и меня.
- Вот видишь? – Фёдор оживился. – Сам-то… сам.
Матвей только махнул рукой в его сторону. Тяжело встал и направился к выходу. Он уже хотел было открыть входную дверь, как та сама перед ним распахнулась, и очкастое лицо просунулось внутрь «забегаловки». Это была Людок. Увидев её, Матвей погрозил пальцем и как-то совсем по-отечески сказал:
- А ты больше не пой… Плохо это у тебя получается – некрасиво.
Людок округлила глаза за стёклами очков и так и осталась стоять, пропуская мимо себя тучного Матвея.
Прошёл год, а может чуть больше. Григорий женился. Нет не на Марине: на женщине гораздо старше себя. Живут хорошо. Подумывают взять к себе ребёнка из детдома. Матвей подался куда-то в район, где поговаривают, стал завклубом. Зарплата небольшая, но жить можно, если не лениться, а на селе всегда найдётся работа для мужика. Главное, чтобы с головой своей дружил. Людок ещё некоторое время пела свой излюбленный хит – «Ветер с моря дул», по улицам города, собирая милостыню с рук прохожих. Потом вдруг пропала. Гулял слух, что попала она под колёса снегоуборочной машины. Фёдор несколько раз наведывался в «забегаловку» под названием «Абордаж». Тося наливала ему в долг, и он благодарно принимал от неё эти стопочки, отрабатывая иногда дворником тут же, не отходя от входной двери, махая метлой и скребком. Ближе к весне его нашли за городом со следами насильственной смерти, разутого и раздетого. «Абордаж» в конце концов, присмотрел какой-то из сынков местной администрации и выкупил эту точку, организовав там то же самое, что и было раньше, только теперь для более состоятельных людей. Марина уехала из города, выйдя замуж за военного. Тося ушла работать в привокзальный буфет. Всё так же у неё под рукой пухлая тетрадь, где начертаны фамилии должников, а напротив их прописаны рубли и копейки, на которые покупают страждущие путёвки на тот свет, а проще говоря, туда, где их никто не ждёт.
У каждого из них когда-то были свои мечты и все они без исключения шли по жизни, ведомые ими, но в какой-то момент оглянулись по сторонам, а уже ничего и нет, и мечты парят высоко в небе, и не дотянуться до них. Окликнуть бы голосом, а и голоса нет. Руками бы подманить, но не слушаются руки, и только глаза смотрят с тоской в высокое небо, где подобно птицам парят, упиваясь свободой людские мечты. Вот так порой стоишь, смотришь, а над тобой хороводят облака и чудится, что вовсе это и не облака, а несбывшиеся фантазии, покинувшие нас – людей, и так становится грустно оттого, что их так много, осиротевших, покинутых нами. Распахнёшь руки, мол, летите, возвращайтесь, ещё можно успеть спасти нас, но слишком высоко до неба, а жизнь рядом и её становится всё меньше и меньше, потому что жизнь без мечты коротка. Как-то услышал о том, что когда умирают мечты, человек перестаёт существовать. Страшно? Пока ещё наши мечты парят в небе можно что-то исправить. Пусть не для себя, а для тех, кто придёт в эту жизнь после нас. В любом случае что-то надо делать, чтобы жизнь на земле не прерывалась.
Январь 2007 г.