Как мы видим то, что видим, - глава тринадцатая

Вячеслав Демидов
                Глава тринадцатая
                Эталоны и циклы
 
                Мода, гордая богиня,
                На колени пред тобой
                Опускаются с мольбой
                И служанки, и княгини.
                Даже и монахи ныне,
                На словах с тобой борясь,
                Блещут новизною ряс.
                Шебаштьян Гневковский. Богиня мода

Здание Лаборатории стоит чуть на отлете. От автобусной остановки нужно пройти через весь поселок, а потом вдоль множества зданий других лабораторий Института физиологии.
 
То и дело слышится собачий лай. Справа от дороги, в вольерах, бегают беспородные псы. По своим умственным способностям дворняжки дают сто очков вперед обладателям выставочных медалей, и здесь, где изучают мозг, их «дворянское» царство.

Перед опытом собак не кормят. В опыте нужно работать, добиваться права на аппетитный кусочек мяса. А вольерный режим дня уже воспитал привычки. Если в строго определенный час не показывается миска с едой, муки голода становятся невыносимыми, ожиданье переполняет все собачье существо.

Вбежавший в манеж пес видит несколько дверок с белыми картонками на каждой. Одна помечена, на ней крест, треугольник или еще какая-нибудь несложная фигура. Или просто прямая линия. А за дверцей пища: маленький кусочек мяса, съешь его – еще больше разгорается аппетит.
 
При следующем появлении пса в манеже картинка висит уже на другой дверце, снова нужно ее обнаружить. Очень скоро собака безошибочно реагирует на рисунок, со всех ног мчится туда, где можно поесть, толкает носом дверцу и получает заработанное.

Тогда и начинается эксперимент. Горизонтальная линия, означающая «Мясо тут!», соседствует теперь не с чистыми картонками, а с такими, на которых есть линии, по-разному наклоненными к горизонту, вплоть до вертикали: просим выбирать.
 
Но животное не выбирает, не тратит времени на раздумья. Оно все так же уверенно бежит к своей дверце. Как бы ни тасовалась «колода карт из линий», в каком бы соседстве «мясная» линия ни появилась, секунды пробежки одни и те же.

Иными словами, нет «поиска по дереву». Есть генетически присущее эталонное опознавание линий любого наклона, за которое и собака, и мы с вами должны благодарить природу, то есть эволюцию.

Человек ведь тоже опознает линии разного наклона не «по дереву», а сразу, за минимально возможное время, причем всегда постоянное. Это заслуга полей затылочной коры. Наши знания о Фурье-преобразованиях, которыми они заняты, дают право утверждать, что именно здесь вырабатываются сигналы для такого быстрого опознавания. Учиться ничему не нужно – поля сформированы генетически.

Следующая ступень – пес учится опознавать без ошибок несложную фигуру. Здесь уже нет эталона: собаке приходится выбирать нужную фигуру на дверце среди других методом дихотомического деления. Зрительный аппарат перебирает сложные признаки, и чем больше картинок, тем больше (в соответствии с известной нам логарифмической зависимостью) требуется времени для выбора. Впрочем...

Спустя какое-то число опытов экспериментатор замечает, что как будто выработался эталон и на фигуру. Да, на фигуру, хотя никаких для нее полей природою не предусмотрено. Как это определяет исследователь? Очень просто: заменяет все картинки новыми, кроме затверженной, – и время пробежки не изменяется (если бы зрительного эталона не было, время непременно возросло бы).

И дальше в первом издании этой книги было написано: «Этот факт, установленный сотрудниками Лаборатории, сделал понятными многие странные прежде явления. Тренинг-эталон, возникающий во время учебы (сознательной или бессознательной, неважно), одно из ценнейших приобретений зрительного аппарата высших позвоночных на их долгом эволюционном пути. Принять решение при таком способе опознавания можно за очень короткое время, почти рефлекторно. Значит, те, кто обладал таким умением, успешнее избегали когтей врагов, легче отыскивали добычу».

Однако новейшие сведения о работе зрительного аппарата, которые получены в Лаборатории, заставляют пересмотреть гипотезу тренинг-эталона, казавшуюся несколько лет назад такой привлекательной.

Более правдоподобным представляется несколько иной механизм опознания: не столько по образу, то есть по характеристикам формы, сколько по пространственному расположению подобразов – фрагментов, из которых состоит любая картинка и которые располагаются в правом полушарии.

Вид взаимного расположения текстурных подобразов возникает сразу по всему полю зрения, едва зрительный сигнал достигает престриарной коры и поступает оттуда в заднетеменную.
Итак, пространственные отношения определяются раньше, чем создастся общее представление о предмете. При достаточно большом числе показов мозг перестает сравнивать для опознания все подобразы в памяти с подобразами, пришедшими извне.

Образ опознаётся по одному тому, как выглядит в заднетеменной коре картина пространственных отношений подобразов. Внешнему наблюдателю кажется, что возник тренинг-эталон, потому что мозг больше не занимается поисками по «дереву признаков».

Но так или иначе, а способность вырабатывать тренинг-эталон (оставим ради краткости термин, но не будем забывать об истинном положении вещей) – способность чрезвычайно полезная. Посмотрите, например, как легко ориентируется в дорожных знаках старый водитель и сколько мук причиняют они новичку! Для одного – автоматизм, почти рефлекс, для другого – кроссворд. Но пройдет полгода, год, и глядишь – оба сравнялись. Сформировался тренинг-эталон.

Вообще профессионал опознает эталонно сотни таких вещей, которые для профана сливаются в нечто бесформенное, требующее действий на логическом уровне, вплоть до обращения к измерительным инструментам, справочникам и тому подобным «спасательным кругам». Если вы не привыкли иметь дело с болтами, наверняка перепутаете М5 и М6: разница их диаметров всего 20 процентов. А слесарь-сборщик возьмет нужную деталь почти не глядя, пусть в ящике навалено с десяток видов крепежа...

Тренинг-эталон подтверждает мнение, высказанное академиком Андреем Николаевичем Колмогоровым, что более короткая программа обеспечивает получение более ценной информации. И действительно, мозг невероятно быстро перестраивается, чтобы извлекать наиболее важные сведения из картинки за минимальное время.

Что еще интереснее, тренинг-эталон проливает новый свет на капризы моды.

По крайней мере четыре раза в год, а если удается – чаще стараются модельеры страстно уверить, что новая «лихая мода, наш тиран» (как определил её Пушкин) придумана во благо: «Все кажущиеся прихоти моды – из стремления к усовершенствованию».

Во что бы то ни стало творцам одежды хочется логически оправдать сузившиеся или, наоборот, расширившиеся брюки, укоротившиеся или удлиннившиеся юбки, резко намеченную или скрытую талию – словом, найти в этом беспрестанном обновлении костюма (да и не только его, но и прически, мебели и даже формы кузова автомобиля) некий функциональный смысл. Прошлогодняя мода была дурна, «а вот нынешняя, напротив, позволяет каждому подчеркнуть свою индивидуальность». Советские вульгарные социологи утверждали, что мода – заметьте, мода, а не стиль! – «несет в себе социальные признаки данного общества»... Тут уж только руками развести: факт, что сегодня высота каблука или длина юбки не такая, как вчера, – это социально значимый признак?

А как быть, если юбки одинаковой длины сшили себе представительницы различных общественных слоев или даже формаций?

Но довольно шуток. Не будем путать крупномасштабные изменения океана-стиля, свойственные эпохам, с модой, этой легкой рябью на его поверхности.

Действительно, когда резко переменяется стиль внутреннего убранства жилищ, стиль одежды, стиль взаимоотношений людей, стиль оформления изделий промышленности, тут мы воочию видим дыхание социальных процессов, потрясающих страны, материки и саму планету.

Без труда мы отличаем стиль Древней Греции от стиля Древнего Рима, готическую одежду XV в. от модернизма конца XIX – начала XX в., барокко периода расцвета французского абсолютизма от аскетических костюмов пуритан Кромвеля.

Мы хорошо знаем, что явилось концом стиля рококо: Великая французская революция с ее простым платьем якобинцев, призывавших к равенству.

Боярские неповоротливые наряды стали в динамичную эпоху Петра I символом отсталости и реакции – надо ли удивляться страсти, с какой юный царь расправлялся с ними и вводил в быт, в саму жизнь европейский стиль?

Впрочем, было бы неверным стараться видеть в сменах стиля исключительно влияние социально-политических событий. Историки связывают немало сдвигов стиля с новыми способами ткачества, новыми станками и материалами. Уже в XIV – XV вв. в Западной Европе были придуманы все виды покроев, существующих ныне.

В XX в. новую историю костюма открыла швейная промышленность, выпускающая одежду массовыми тиражами...

Известный французский модельер Пьер Карден говорил: «Мода изменяется прежде всего потому, что за ней стоит промышленность... Мода – это локомотив. Она тянет за собой заводы, выпускающие красители, ткацкую промышленность, производство шерсти, хлопка, шелка и льна, дает работу манекенщицам, журналистам, фоторепортерам, рабочим, шоферам, модельерам, дизайнерам, транспорту... За модой – гигантский механизм. И потому мода – далеко не каприз».

По мере ускорения темпа жизни и развития средств массовой коммуникации (то есть информации и пропаганды) ускоряется смена стилей. В XV – XVI вв. полный переход на новый стиль занимал около полувека, в наше время он уменьшился примерно до 10 лет. В автомобилестроении и оформлении бытовой техники господствовали последовательно конструктивизм 20 – 30-х гг., «обтекаемый» стиль 30 – 40-х, вычурный «анималистический» 40 – 50-х, строгий классицизм 50 – 60-х и, наконец, «космический» стиль 60 – 70-х гг., сменившийся в бытовой радиоэлектронике «лабораторно-приборным» стилем – голый металл, подмигивающие светодиоды, разнокалиберные рукоятки, предельная функциональность, асимметрия... Сегодня автомобили, особенно маленькие, реализуют тезис «Уродливое – прекрасно!», как его провозгласил в своем романе «Колеса» американский писатель Артур Хэйли.

А внутри крупных перемен стиля каждые два года (последнее время все чаще) играет своими нюансами мода, связанная, как уверяют модельеры, с «постоянно меняющимися потребностями людей».

Какими потребностями? Конечно же, не утилитарными. Одежду используют по-прежнему, чтобы прикрывать наготу (или обнажаться до границ минимальной приемлемости), автомобиль – чтобы ездить, радиоприемник – чтобы слушать музыку. (Я не говорю об изменениях, связанных с чисто конструктивными усовершенствованиями: например, с приходом транзисторов на смену электронным лампам или с установкой переднеприводного двигателя в автомобиле вместо заднеприводного. В подобном случае изменение внешности изделия отлично иллюстрирует идею единства формы и содержания.)

В динамизме моды заключено также и нечто большее, чем желание изготовителя поуспешнее сбыть свой товар (что иногда без особых на то оснований выдают за единственную причину смены мод). Нельзя отрицать, конечно, что порой художника приглашают на завод, чтобы он «сделал красиво», потрафил дурному вкусу публики, а чаще всего – хозяина. Так появился «стайлинг».

Но по мере того как в промышленную эстетику приходили все более талантливые художники-конструкторы (дизайнеры), разработанные ими формы промышленных изделий начали оказывать все большее влияние на потребителя.

Сам того не замечая, покупатель попадает под воздействие эстетических свойств товара. Они, эти свойства, воспитывают в человеке новые эстетические желания.
 
«Так незаметно промышленность, экономика попадают в зависимость от эстетической потребности, так в рациональную систему производства включается момент иррациональный, интуитивный, личностный, культурный, нефункциональный; так выясняется, что экономическая система и промышленность нуждаются не только в науке, но и в искусстве», – читаем мы в книге «Проблема дизайна».

Словом, своей изменчивостью мода в гораздо большей степени отвечает эстетическим потребностям человека, чем утилитарным. «Быть современным» – категория эстетики, морали.
Когда человек воспринимает необычную форму чего-то и как-то реагирует на нее, рефлекс этот опирается на сложные связи между личностью и окружающим миром, но миром не вещей, а людей.
 
«Мода – это особый способ межличностной коммуникации», – пишет заведующий кафедрой Ленинградского института театра, музыки и кинематографа профессор Л.В. Петров. Действительно, модная одежда – это всегда своеобразный знак.

Простейший пример тому – совсем не «модная» форменная одежда военных: она на большом расстоянии уже указывает, друг приближается или враг. Форма стюардессы авиалайнера, официанта, железнодорожного служащего или полицейского есть знак, который демонстрирует окружающим все многообразие связей этого человека с нами и обществом, знак очень точный, ясный и потому экономичный в смысле спрессованности огромного объема сведений, содержащихся в нем.
 
А молодежь (да и вообще люди любого возраста) своей одеждой, прической, стилем поведения еще издали как бы подают сигнал тем, кто «одного поля ягода»...

По мнению дизайнеров М.В. Федорова и Ю.С. Сомова, авторов книги «Оценка эстетических свойств товара», в мозгу человека вырабатываются эталоны красивых и некрасивых вещей – критерий, производный от его, человека, индивидуального и социального опыта. С помощью таких эталонов мы оцениваем, обычно бессознательно, эстетические достоинства того, что видим.
 
Это, конечно, не исключает того, что потом, на стадии логического анализа, предварительное впечатление будет пересмотрено. Впрочем, не переоценка ценностей важна нам сейчас, а эталоны.

Очень уж близко лежит то, о чем толкуют дизайнеры, к экспериментам с собаками и моде. Невольно спрашиваешь себя: не является ли смена моды реакцией на выработку в сознании человека тренинг-эталона, настроенного своим пространственным отношением подобразов на данную, часто встречающуюся форму вещей – вещей модных на некотором отрезке времени?

Журналист Вениамин Левицкий описывает «закон Лавера», одного из крупных дизайнеров ХХ века: новая одежда считается неприличной за 10 лет до того, как войдет во всеобщее употребление, бесстыдной – за 5 лет, смелой – за 1 год, нарядной – в «своё время», годом позже – уже немодной, через 10 лет – отвратительной, смешной – через 20 лет, забавной – через 30 лет, причудливой – через 50 лет, очаровательной – через 70 лет, романтической – через 100 лет, символом красоты – через 150 лет...

Пока эталона нет, новый силуэт зритель опознает, проходя по «дереву признаков». Мы делаем это бессознательно, однако делаем, и мозг занимается работой.

А узнавание по тренинг-эталону происходит немедленно: работа выбора кончилась! Так не наступившее ли «безделье» мозга вызывает неприятные ощущения, связанные с лицезрением наскучивших форм: дискомфорт, зевоту, эмоциональную неудовлетворенность? И не воспринимают ли эти симптомы усталости первыми именно художники-модельеры, художники-дизайнеры, люди, которые по организации своей психики способны почувствовать беспокойство раньше других? Почувствовать и сделать все от них зависящее (а зависит от них многое!), дабы выбросить за борт старые формы?

Может быть, и любовь с первого взгляда – тоже реакция на тренинг-эталон, но теперь уже положительная?

Конечно, в игру тут входит не одно только зрение, но, как писал Евгений Винокуров:

            Красавица!.. И вот, обалдевая,
            Застыли мы, открыв в смятенье рот...
            – Смотрите, вон красавица!
            Живая
            Красавица!
            Вон – не спеша идет!
            ...И мы уже молчим, благоговея,
            Молчим, от потрясения немы,
            Следим глазами:
            Вот она правее –
            И мы правей, она левей – и мы...

И тут же вспоминаются строчки Николая Заболоцкого:

           А если это так, то что есть красота,
           И почему ее обожествляют люди?
           Сосуд она, в котором пустота,
           Или огонь, мерцающий в сосуде?

Можно многое вспомнить в связи с модой, красотой и эталонами.

Можно процитировать мнение директора Института социальной психологии Страсбургского университета Абраама Моля о том, что привлекательность или несимпатичность человека «связана с незначительными отклонениями каждого элемента телосложения от общей схемы».

Можно вспомнить спартанцев, которым запрещалось законом (!) носить одежду «не подобающего для мужчины цвета». Или влюбленного в плацпарады Павла I, пытавшегося нивелировать все и вся:
          Размер для шляп – вершок с осьмой,
          Впредь не носить каких попало...

В СССР было время, когда администраторы ресторанов не пускали в свои заведения девушек в брюках. В одной книге о моде, изданной в 1959 г., так и предписывалось: «Иногда мы встречаем на улицах молодых девушек и женщин в брюках. А между тем появляться в брюках на улице, на собрании, в институте не принято – это считается неприличным. Девушка или женщина может ходить в брюках только дома, во время занятий спортом или на работе, если это необходимо по условиям производства».

Потом не пускали в мини-юбках, потом в макси, требуя – о, ирония судьбы! – как минимум брючного костюма («...В женском гардеробе широко используются брюки», – меланхолично заметила дама, автор приведенной чуть выше цитаты, в своей новой книге о моде, изданной в 1974-м, а не в 1959-м году...).

В моде одни забегают чуть вперед, а другие цепляются за наряды своей молодости... Такова жизнь, как говорят во Франции...

Кстати, о Франции. Профессор Петров приводит в своей книге «Мода как общественное явление» поучительную историю.
 
Людовик XIV, которому приписывается фраза «Государство – это я!», почему-то очень не любил высокие женские прически, которыми увлекались придворные модницы. Но вывести из употребления «вавилонские башни» никак не мог, хотя и весьма старался. Но вот в Париж приехал английский посланник лорд Сэндвич со своей хорошенькой женой, носившей низко уложенные волосы, и все парижские дамы мгновенно последовали за заграничной новинкой. Король был в чрезвычайном раздражении.

«Признаюсь, меня очень оскорбляет то, – жаловался он, – что, когда я, опираясь на свою власть, выступал против этих высоких причесок, никто не выказывал ни малейшего желания сделать мне удовольствие и изменить их. Но вот явилась никому не известная англичанка, и вдруг все дамы, даже принцессы, кинулись от одной крайности к другой!»

– Все, что вы написали, – сказал модельер Вячеслав Михайлович Зайцев, – это довольно верная констатация того, что в мире моды происходит... Я бы только хотел обратить внимание на ее роль, так сказать, в продолжении человеческого рода. Если вы любите другого и вас любят, вы хотите нравиться этому человеку. Если вас, к несчастью, не любят, вы хотите нравиться еще больше. И роль моды в этом «нравиться» колоссальна. И еще. Человек – дитя природы. Во всем живом, что природу наполняет, все меняется от сезона к сезону, и в человеке тоже. «Моды сезона» не прихоть, а выраженное внешне желание отметить изменения, происходящие в природе и в человеческом организме, желание соответствовать времени года, желание чувствовать на себе доброжелательные взгляды... Мы ведь очень чутко реагируем на то, как на нас смотрят, и женщины в этом отношении – точнейшие барометры. А доброжелательные взгляды поднимают тонус, вызывают желание жить хорошо, красиво, желание работать хорошо – это уж само собой разумеется... Мысль о том, что один из толчков к смене моды – усталость восприятия, кажется мне совершенно бесспорной. Знаете, когда делаешь новую коллекцию костюмов, а на это уходит примерно полгода, многие вещи к концу уже кажутся совсем не такими интересными, какими воспринимались вначале. Однако если бы было не так, я бы испугался: неужели я останавливаюсь?

...Здесь автор и хотел кончить разговор о моде. Но жена сказала: «А плохая мода? Почему о ней ни слова? Или такой не бывает?»

Увы, бывает... Однако проблема «что такое хорошо и что такое плохо» в моде запутана больше, чем где бы то ни было. «То, что правда на той стороне Пиренеев, то обман на другой стороне», – сказал французский поэт.

Можно одно утверждать наверняка: если мода используется, чтобы подчеркнуть мнимое превосходство над другими людьми, если она – результат желания казаться, это безусловно плохая мода. Потому что здесь уже кончается эстетика и начинается нечто совсем иное: фальшивая вывеска, торгашество, стремление сбыть подороже малоценный товар...

И с разговора о моде мы неизбежно переходим к разговору о личности.
 
Казаться или быть? Один из выдающихся дизайнеров Джордж Нельсон заметил, что мода не витамин и не сульфопрепарат, а потому не в состоянии превратить скучную, серую и ничтожную жизнь в значительную и радужно светлую.
 
Казаться или быть? От того, как мы ответим сами себе на этот вопрос, зависит, как люди воспримут моду, которую мы выбрали.

Ведь что там ни говори, а для всех вокруг наша мода – это наши слова о себе.