Дэвид не спал. Ворочался, злился на себя, припоминая случаи, когда он ночью не мог уснуть. Как врач, он понимал причину сегодняшней бессонницы, но с собой ничего не мог поделать. Сосчитал всех верблюдов в караване, потом всех овец в отаре – сон не шёл. А рядом сладко посапывала Анна и он, немножечко даже злясь, но, улыбаясь, ей позавидовал.
– Интересно, может ли такое быть, чтобы она ночью не заснула? Насколько я понимаю, только после дневного сна, причём продолжительного.
Он поднялся, понимая бессмысленность дальнейшего лежания, и осторожно прошёл в кабинет. Часы показывали половину третьего. Дэвид отодвинул завесу на окне – за окном, вместо давно ушедших белых ночей, была чернота туч, вспарываемая ударами молний и шумом сильного дождя.
– Ничего себе льёт! А я? Лёг в одиннадцать и до сих пор не мог заснуть. Лучше пришёл бы сюда и читал – корил он себя. – Нормальные люди, конечно, в такой ливень спят. Вон, Аня спит, как она говорит, без задних ног. Ох, уж эти русские идиомы – подумал он. – Ну, как можно спать без задних ног?
На полу кабинета лежал персидский ковёр с толстым ворсом, на котором и он, и Анна занимались йогой. Дэвид улёгся на ковре и принялся за йоговскую гимнастику, без которой себя уже и не мыслил. Позанимавшись с полчаса, раскинулся на ковре, расслабился и незаметно для себя уснул. Проснулся не от каких-либо неудобств, а оттого что спал непокрытым и замёрз. На хронометре было почти шесть.
Накинув халат, сел за стол и стал перечитывать черновик отчёта, составленного Мосли с его, Поттера, помощью. Мосли просил не позднее завтрашнего вечера вернуть черновик. Дэвид всё никак не мог согреться. У камина лежала охапка крупно наколотых берёзовых дров, щепки и береста на растопку. Он попросил об этом дворника Анания, потому что ещё централизованного отопления не было – август на дворе. А так хотелось посидеть у живого огня – огонь сразу напоминал ему очаг в карачаевском доме.
Разгоревшиеся дрова в камине привнесли в кабинет тепло и уют. – Огонь сделал нас людьми – произнёс вслух Дэвид, глядя в каминную топку и подняв кверху указательный палец левой руки. Нестерпимо захотелось чаю. Пройдя на кухню, он там выбрал подходящую небольшую кастрюлю, наполнил её водой и, подвинув дрова, поставил к огню. – Ничего, потом Ирма её отскребёт.
– А я в туалет ходила, дай, думаю, его поищу. Рядом с собой не нашла. Ты что не спишь, лапушка? Не можешь?
– Хочешь чаю, Ань – не отвечая, спросил Дэвид. Она кивнула и он, дождавшись кипятка, залил на двоих воду в «кабинетный» заварочный чайник.
– Ты что-то собрался делать – спросила она, зевая. – Как же уютно становится в кабинете, когда топится камин! Дай мой портсигар.
– Не дам. Попей чаю, не кури пока. Попьём, вместе покурим. Собрался я, Анечка, читать отчёт о нашей поездке. Арчибальд его мне оставил до завтрашнего, точнее, уже сегодняшнего вечера. Я ему помогал его писать, вроде бы, чтобы он чего не забыл. Ты припоминаешь, чтобы Арчибальд что-нибудь забыл? Так он даже не забыл, сколько фурункулов я вскрыл.
– И сколько же?
– Ни одного! Карачаевцы пьют пиво и бузу и никогда не болеют фурункулёзом. Вероятно, в этих продуктах есть какие-то вещества, предохраняющие от этого заболевания. Ты помнишь, как нам на «Ньюпорте» капитан Нейрс рассказывал о цинге и квашеной капусте. Я считаю, что учёные скоро докопаются, что же такое важное в продуктах спрятано.
– Дэйв, ты хочешь к чаю тульский пряник? Или баранки будешь?
– Ох, Анюта, приучаешь ты меня пить чай по-русски.
Дэвид с удовольствием употреблял узнанные им варианты обращения к имени жены – Анечка, Анюта. И ему и ей это очень нравилось.
– Отчёт будешь слушать?
– А тебе надо его сейчас читать? Не суетись, лапушка, завтра выходной, завтра и почитаем. Видел, как там льёт? – Она подошла к окну, откинула штору. – Господи, когда я вернулась, то прочитала в журнале «Осколки» новый рассказ Чехова, там есть такие слова – тошнило природу! Ну, точно про сегодняшнюю ночь!
Они попили чай, затем закурили, сидя лицом к огню камина. Долго молчали, смотря в огонь, как бы размышляя каждый про себя.
– Я догадываюсь, о чём ты сейчас думаешь, Дэйв. Сказать?
– Скажи, Аннушка.
– Ты думаешь о доме в Брентвуде. – Она немного помолчала, затем продолжила говорить, не дожидаясь ответа. – Ты мучаешь себя, зачем мы с тобой здесь, в Питере, шестой год торчим? Что денег у нас полно, девать некуда, а детей нет и оставить эти деньги некому. Что на ренту с нашими деньгами мы можем жить припеваючи. В любой стране. Что ты врач и тебя нынешний твой статус уже тяготит. Вот, примерно, о чём ты думаешь.
Дэвид не отвечал, только сильнее прикусил чубук трубки, да чаще стал затягиваться, но головой, всё же, несколько раз кивнул, подтверждая её слова.
– В средние века тебя бы сожгли, как ведьму. За то, что ты ко мне в голову залезла.
– Дэйв, лапушка. И я приехала в этот раз из поездки сама не своя. Ревела, лёжа на диване. А ты? Когда это было с тобой, чтобы ты две ночи не спал подряд? Откуда, откуда? Я что, не с тобой сплю? И во сне ты стал разговаривать. Хватит. Пора нам с тобой, дорогой мой, к домашнему камину прибиваться. Знаешь, давай без героизма. Мы с тобой приехали – послом был лорд Лофтус. Потом барон Дафферин. Сейчас – сэр Торнтон, но я уже знаю, что его в следующем году меняет сэр Мориер. Дальше продолжать?
…Через неделю мистер Поттер и госпожа Полежаева официально известили мистера Мосли и сэра Торнтона о желании завершить своё пребывание в России не позднее августа следующего года.
Понятно, что это было воспринято с удивлением, но и пониманием. Поттер подписывался под тем, что пробудет в России не менее трёх лет. Пробыл шесть. Госпожа Полежаева за эти годы, пусть и неофициально, стала миссис Поттер. Мистеру Мосли пришлось срочно выехать в Лондон, чтобы найти и обсудить возможные кандидатуры преемников Дэвида и Анны. Если с кандидатурой врача было проще, то найти замену Анне, с её происхождением и тётками в Финляндии и Эстляндии, – огромная задача. Но, тем не менее, согласие о возвращении Дэвида и Анны в Соединённое Королевство было получено. Срок возвращения – июль-август будущего года.
…Прошёл год. Необходимые манипуляции с продажей собственности в Хельсинфорсе, Або и Ревеле были Анной и Арчибальдом произведены. Дэвид сообщил своим пациентам, что он, увы, уже не сможет более быть их домашним врачом. Вещи, практически, собраны. Мебель – кабинет, скрепя сердцем, решили продать. Долго не раздумывая, дали объявление в несколько газет. Всё свободное до отъезда время Дэвид и Анна либо рассуждали о том, что будут делать по возвращении в Брентвуд, или вспоминали произошедшие события за годы их совместной жизни. Спорили, иногда и поругивались, тут же мирились, но никогда не оспаривали одно – Санкт-Петербургу они теперь «должны» за знакомство.
Вскоре, после объявления о продаже кабинета, явился в кабинет Поттера необычный посетитель. Нестарый, лет по сорок, высокий, бородатый, видно, что очень крепкий. Ходил по кабинету долго, рассматривая мебель. Взгляд цепкий, колючий. Всё заприметил. Осмотрев кабинет, долго разговаривал с хозяином, затем дотошно интересовался у него, как ухаживать за деревом, за кожей. Не особо доверяя, щупал на диване кожу, стучал по дубовым панелям стен и резному красному дереву дивана пальцами, с крепкими, как клюв у ворона, ногтями. Представился – тобольский купец Иван Миронович Атюшов. Потом, не особо торгуясь, купил весь кабинет.
Вот так, прозаически закончился петербургский период жизни мистера Поттера. Внешне, Дэвид сохранял английскую невозмутимость, хотя внутри у него всё кипело! Ему было жалко продавать свой кабинет, свою любимую мебель, но зачем кабинет ему нужен в Брентвуде? Закажет себе новый, будет много дешевле. Как говорят русские – в Тулу со своим самоваром не ездят!
Что же, спасибо вам, мистер Поттер и госпожа Полежаева. Спасибо и вам, мистер Мосли. Вы вместе провели со мной долгие годы вашей жизни, но сейчас я должен попрощаться с вами и пожелать счастливого плаванья, долгих лет жизни.
Ибо вы, мистер Поттер, вы, госпожа Полежаева, да и вы, мистер Мосли, – лишь персонажи в моей жизни, жизни английского дивана от Hampton&Sons. Но вы же были первыми персонажами, да ещё и земляками! Оттого и прощанье моё с вами – как с первой любовью. Она уже ушла, а флёр грусти всё лежит и до конца не отпускает. Не отпускает….
….Кабинет разобрали, запаковали в деревянные сундуки и отправили за Урал. Легко сказать – за Урал. Сначала поездом до Екатеринбурга, дальше – за Тобольск, на конной тяге, до усадьбы купца Атюшова, что ещё вёрстах в двадцати за Тобольском. Купец, за солидные деньги, плюс ежемесячное жалование, нанял англичанина – столяра-краснодеревщика, чтобы собрать кабинет на месте, а понадобится – и подремонтировать. В душе Атюшов надеялся, что эта рыжая оглобля, которого звали Райан Бирн, останется в Тобольске, и они вместе организуют мебельную мануфактуру. У него деньги, а у оглобли – знания и руки. Руки, говорят, золотые. И что ещё важно – оглобля по-русски понимает.
Господи, что это была за поездка. Вот тогда-то этот рыжий немного и познал, что такое российские дороги и российские морозы. Да нет, до Екатеринбурга по железной дороге добирались комфортно, хотя и долго. А вот дальше, дальше…. От Екатеринбурга до Тобольска пятьсот вёрст! И весь путь – на огромных санях. Раньше ведь говорили о дальней поездке: «За семь вёрст киселя хлебать». А здесь – пятьсот! Да на санях! Путь до Тобольска и дальше можно было назвать дорогой только после обильных возлияний, что купец с англичанином и делали.
Двинулись в путь они в начале декабря. Кругом леса, о каких в Англии и не слыхивали, да болота, слава господу зимой замёрзшие. Огромный обоз сопровождали верховые, на небольших, крепких, не боящихся мороза лошадях. Позже Бирн узнал, что это местная, якутская порода. Настолько морозостойкая, что знаменитый Роберт Скотт в 1912 году будет использовать этих лошадей в Антарктиде, при покорении Южного Полюса.
Добирались они дней двадцать, двадцать пять, – точный счёт никто не вёл, но люди, сопровождающие обоз, и возчики, казалось, не замечали тягот пути. Под рождество проехали они Тобольск, а там, с божьей помощью, добрались и до хозяйской усадьбы.
– Слава Святому Патрику – упав на колени, воскликнул Бирн.
Родом купец Атюшов происходил из тобольских казаков. Усадьба у него была такова, что не всякий помещик себе мог такое позволить! Построек в этой усадьбе было, как говорят в России, видимо-невидимо. Шику особого, внешнего, не было. Все постройки бревенчатые, одноэтажные – и огромный дом, и баня, и конюшня, и псарня, и флигели для гостей, бильярдная…, да чего там только не было. Всё строилось на века – прочно и добротно! Но вот, мебели для кабинета – солидной, породистой, не было. Распаковали сундуки, занесли всё в хозяйский кабинет. Хозяин сразу наказал приказчику:
– Слушай и смотри, Савелий. Привёз я столяра-англичанина, чтобы весь кабинет собрать, он сделан в английском стиле. Строго, хорошим дубом, с камином, как я видел в Питере. А не сможет столяр сам изготовить камин, пусть сделает эскизы, чертежи, если одобрим – закажем в Англии!
Но руки у столяра Бирна были замечательные, кабинет хозяйский отделал он по высшему разряду. И камин заделал такой, что царю не стыдно показать работу. Ни у кого из сибирских купцов такого кабинета Атюшов не видел!
Жилось Бирну, вроде бы чужому человеку, в этом купеческом доме, скажем честно, превосходно! Как у себя дома. Да лучше, чем дома! И не только ему – и родне, и челяди. Хозяин был человек очень жёсткий, но не жестокий, а достойный.
Однако вышеописанные события произошли позже, а по приезду, на следующий день, Райан, после завтрака, кофе и трубки был представлен домашним – супруге Атюшова, детям и приказчику. Здесь Бирн узнал, что его и приказчика будут звать по именам – Райан и Савелий. Детей тоже следует звать именами, а вот, хозяина и хозяйку – по имени отчеству. Иваном Мироновичем и Дарьей Николаевной, соответственно.
Представление было совсем недолгим, затем мужчины вышли в сени, чтобы одеться и отправиться обозревать усадьбу. Приказчик Савелий, осмотрев одеяние Райана, принёс тулуп, валенки и малахай из сурочьего меха на голову. – Давай, Райан, надевай нормальную сибирскую одёжу.
– Признал он тебя, Райан – улыбнулся Атюшов. – Другому бы такой малахай не достался!
Савелий, спохватившись, принёс ещё и пару рукавиц – гладкой кожей наружу, мехом внутрь.
– У нас, Райан, такие рукавицы называются голицами, или голисами. Интересно, в Тобольске есть и люди с такими фамилиями. Есть Голицыны, а есть и Голисаевы. Надевай рукавицы, мороз ныне знатный. Ну, давай, Савелий, веди. Откуда начнём?
– Я хотел бы, Иван Миронович, начать с обхода всей территории. Оно и знакомство, да и вам неплохо осмотреть, что в каком состоянии.
– Тогда ты правильно мужика одел, это прогулка часа на три. Что, Райан, три часа на нашем морозе, да в тёплом, это тебе после пятисот вёрст в санях уже должно быть и не страшно. Я правильно рассуждаю?
– Правильно, Иван Миронович.
– Хорошо бы в баньку после прогулки, как ты думаешь, Савелий?
– Она через час закончит топиться, как раз отстоится, угар к нашему прибытию уйдёт. Я и обед туда организовал. По моему разумению, Иван Миронович.
– Теперь видишь, Райан, что такое старший приказчик? Я ещё и подумать не успел, а он уже успел, потому у меня ему и доверие, и почёт, и деньги. Да и про хвалу прилюдную, про уважение, опять же, прилюдное, я не забываю. Хорошо бы и нам с тобой так работать, чтобы не я, ты мне что-нибудь дельное предлагал, что ещё можно придумать, да сделать. Как ещё заработать? И мне и тебе. Впёред, человеки! – И они вышли из сеней.
Было почти двенадцать часов, зимнее солнце заливало округу, слепило глаза, заставляя прикрывать их рукой и жмуриться. Морозный воздух искрился, искорки переливались радужными оттенками, снег скрипел под первыми же шагами валенок.
Вокруг, сколько хватало взгляда, были видны огромные рукотворные сугробы снега, а уже дальше, метрах в двухстах за сугробами, стоял лес.
– Расчищаем дорожки и дороги, Райан, иначе занесёт так, что не пройдёшь и не проедешь!
За три с половиной часа, что они обходили усадьбу, Райан узнал многое. В первую очередь он понял, почему все постройки из дерева.
– Что же ты, Райан хочешь, вокруг нас растёт лес. Росли бы кирпичи, мы бы и строили из них. В основном, строим из сосны или кедра. Кедр? Это другое дерево, но тоже сосна. Наша, сибирская. Из лиственницы строят отличные дома, но ты такое дерево пока не видел. А так, из хвойных, ещё есть ель и пихта, я же тебе показывал, когда мы в санях ехали.
Они обходили вокруг усадьбы крайними дорожками. Снег с этих расчищаемых дорожек отбрасывался в сторону леса, да так, что образовывался высокий, выше двух метров бруствер.
– А когда начнёт таять, вся вода будет на дорожках – Райан это произнёс полувопросительно, полуутверждающе.
– Нет, мы периодически снег отбрасываем ещё дальше, здесь у нас газоны, причём широкие. Главная цель создания газона – предотвратить пожар. Сделать буферную зону между постройками и лесом. Ну, а летом на газонах разнотравье. Вот тебе и покосы для сена. Ульи ставим за газоны, подальше от жилья. Видишь, от строений до леса метров двести. Ты же сам работаешь с деревом. Для жилища это золотой материал. Дома сухие, тёплые, топишь печи – воздух циркулирует, не застаивается. Одна беда – горит. Сколько раз горел Тобольск? Сразу и не скажешь. По мелочи, горит ежегодно и неоднократно, по крупному, раз пять-шесть фактически весь выгорал.
Наш родительский дом тоже сгорел, мы раньше в самом Тобольске проживали. А здесь я лет десять назад построился. Планировку усадьбы в Питере заказывал. Нет, не англичанину, француз делал. Запамятовал, позже скажу, кто. Планировку, я считаю, он сделал замечательно. Множество интересных решений нашёл. Здесь, через мою землю ручей протекает, так он использовал особенности рельефа и организовал на территории усадьбы три больших пруда.
И зарыбили мы их, правильно соображаешь, но главное, не дай Бог пожар, то и вода, вот она, под боком. А зимой и снегом закидаем – та же вода.
Как Атюшов и предполагал, обход строений, да с рассказами, занял больше трёх часов. Савелий привёл их к бане, попросил минуточку постоять на крыльце. Буквально через пару минут появился уже без тулупа и жестом пригласил зайти. Иван Миронович взял стоящий на крыльце голик, прошёл им по валенкам и передал его Райану. Тот тоже смахнул с валенок попавший снег, постучал валенками о коврик и прошёл в дверь.
…Прошло несколько лет. Райан обжился в усадьбе Атюшова, обрусел. Как и хотел Иван Миронович, рядом с усадьбой была ещё прикуплена земля, на которой расположилась мебельная мануфактура. Всю рядовую мебель делали из сосны, обрабатывали её специальной морилкой, рецепт которой знал только Бирн да Атюшов, а потом лаком. Лак сначала привозили из Питера, но позже, Райан, зная его состав, научился делать его на месте, в Тобольске. По желанию заказчиков мебель изготавливали из лиственницы – эту древесину, с лёгким, почти неуловимым запахом хвои, Райан ценил очень высоко. Лесопилку было решено не ставить – их было достаточно в округе, проще купить готовые доски, а вот сушка готовых досок была. И естественная, и в сушильной камере. Дальнейшего развития мануфактуры, а то и фабрики, можно было ожидать только после электрификации производства, до чего было ещё как до морковкина заговения.
Тем не менее, дело шло хорошо и прибыльно. Купеческий тобольский народ хоть и прижимал копейку, но, видя качественную, красивую мебель, – раскошеливался. Столы, стулья, лавки, табуреты, сундуки, шкафы с резьбой, деревянные кровати, тумбочки и тумбы, бюро, комоды – всё шло нарасхват. Уже приезжали с заказами и тюменские, и ялуторовские, и ишимские.
А у Атюшова до этого главным, ещё родовым делом, была торговля рыбой и пушниной. О-о, как непросто грамотно и прибыльно организовать это дело. Казалось бы, рыба вот, под ногами. И её много, очень много. Но рыбу надо поймать, сохранить, переработать, перевезти, опять сохранить, продать. И прочая, и прочая.
Дальний предок Ивана Мироновича, тобольский казак Листрат Атюшов, был в 1595 году одним из основателей Обдорского острога. Перед этим, двумя годами раньше, был основан Берёзовский острог. Так вот, этот предок, – Листрат, «со товарищи» начал организовывать рыбную и пушную торговлю с остяками и вогулами.
Поначалу это была простая меновая торговля имеющимися товарами. Уже потомки Листрата создали семейные артели из местного населения, снабжая их сетями и всеми запрошенными товарами. Потом, позже, появилась соль, засолка рыбы, хранение её в ледниках. Ещё много позже появились специальные плавучие ледники – ларевые плашкоуты, куда каждый рыбак, даже не из их артели, мог сдать улов. Но главное, что своя артель гарантированно знала, что её улов не пропадёт.
Атюшовские артельщики прямо на месте имели возможность приобрести товары, за которыми раньше надо было бы приезжать на ярмарку в далёкий Обдорск. Соль, сахар, чай, платки, ткани, боеприпасы, мука – артельщикам всё это продавалось по нормальным ценам. С удовольствием покупался листовой табак, изделия из железа и меди, ножницы, серьги, бусы, кольца, бисер, зеркальца. Взамен, кроме заготовленной рыбы, скупались шкурки песцов, зимнего, и разных видов летнего, шкуры оленей всех возрастов, лисиц, белых медведей. В больших количествах скупалась замороженная боровая дичь, зайцы.
Ещё дедом Ивана Мироновича в Тобольске была обустроена своя пристань, куда могди подойти баржи, плашкоуты. Сваи амбары и ледники были подняты вверх, учитывая половодную воду.
Словом, родовая торговля шла у Атюшовых и грамотно, и прибыльно. Кроме исправного платежа налогов, он, как меценат, выделял немалые деньги и на больницу, и на церкви, да много ещё на что. Не зря Иван Миронович был в приятельских отношениях с губернатором громаднейшей Тобольской области – Лысогорским Владимиром Андреевичем, имевшим чин действительного статского советника.
Однако, конец 19 века принёс столице Сибири великое разочарование. Пришедшая в 1885 году в Тюмень железная дорога дала мощнейший толчок развитию этого уездного города Тобольской области. И сразу все вспомнили, что губернский Тобольск был построен на месте кучумовской столицы Инзер, которую завоевал Ермак. Но Инзер пробыл столицей всего-то сто лет, а до этого столицей была именно Тюмень. Когда же в 1912 году Тюмень железной дорогой соединилась с Транссибом, то Тобольск остался в стороне. Да, ещё губерния была Тобольской и в Тобольске находилась епархия, но…Тюмень уже открыла для себя 20 век.
Когда было принято решение об отъезде из Петербурга царской семьи, то Тобольск из Петербурга казался далёким, тихим и провинциальным, поэтому было принято решение об отъезде царской семьи именно в Тобольск. Решение было принято Временным правительством, ввиду опасений из-за напряженной ситуации, связанной с активизацией большевистского движения в Петербурге. Этим отъездом предполагалось «разрядить» обстановку в столице и одновременно обезопасить царскую семью. До Тюмени семья Романовых была доставлена специальным поездом в сопровождении охраны из 300 отборных солдат гвардейских полков и многочисленной прислуги. Из Тюмени семья последнего российского императора прибыла в Тобольск 6 августа 1917 года на пароходе «Русь».
То обстоятельство, что в Тобольске не было железной дороги, спасло город от быстрого погружения в революционный водоворот, ибо в то время «революция» распространялась главным образом бандами вооруженных людей, передвигавшихся на поездах. Поэтому в феврале 1918 года в Тобольске еще не существовало партийной организации большевиков, а местный Совет находился под контролем эсеров и меньшевиков. Но в марте 1918 года по Тобольску распространились слухи о прибытии из Тюмени и Омска отрядов Красной гвардии. Прибытие этих отрядов было вызвано недостаточно бдительным надзором за царской семьей.
22 апреля прибыл уполномоченный совнаркома В.В. Яковлев и сообщил царю об отъезде из Тобольска, а 26 апреля к подъезду губернаторского дома, где проживала царская семья, были поданы экипажы. То были сибирские «кошевы» - тележки на длинных дрожинах, без рессор, все парные, кроме одной троечной. Вот так, царская семья поехала в свое последнее путешествие - в Екатеринбург.
Как известно, расстрел царской семьи произошёл в доме Ипатьевых в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 года.
А до этого в ночь на 16 июня 1918 года большевиками был утоплен в реке Туре епископ Тобольский и Сибирский Гермоген. За Иваном Мироновичем Атюшовым большевики пришли дня через два после Гермогена – «работали» они старательно и аккуратно. И хотя не было у него набора негативных человеческих качеств, которыми обычно наделяла купцов свалившаяся невесть откуда власть большевиков, расстрельные списки у них были уже составлены и Атюшов в них был одним из первых.
Стрелять пришлось прямо на месте, в кабинете – отказался Атюшов куда-либо выходить или уезжать. Здесь же, в кабинете, находились приказчик Савелий и англичанин Бирн. Этих пришлось расстрелять сверх списка. На счастье семьи, Атюшов, понимая ситуацию, велел родне заранее отъехать к их артельщикам-инородцам в Берёзово и забраться как можно дальше вверх по Сосьве.
Усадьбу разорять большевики запретили, приставили своих сторожей, со словами: "Позже разберёмся, что с этим делать", а вот кабинет Атюшовский, очень уж им понравившийся, разобрали и отвезли в Екатеринбург. Собрать кабинет было некому, и его окончательно растащили на составляющие. Облицовка стен для большинства не представляла никакой ценности, стол и стул-кресло досталось одному, кресла другому, а диван оказался у одного из цареубийц, главного чекиста Екатеринбурга и прилегающих территорий Филиппа Исаевича Голощёкина.
Это именно Голощёкин ездил в Москву, где получил устные указания от Свердлова, касающиеся расстрела венценосных особ. После этого вернулся на Урал, где в спешном порядке был собран президиум Уралсовета, и принято решение о тайной казни Романовых.
В 1939 году пришла и его пора. В октябре Голощёкин был арестован, обвинён в антигосударственной деятельности и педофилии. Затем, как и положено, расстрелян в октябре 1941 года.
Как красиво сказал домоуправ, где проживал Голощекин: «Не знаю, зачем в чекисты берут явреив? А этот, мало того, что жид пархатый, так ещё, говорят, и пидарас был»!
Войну, этот поборник всего русского, прожил совсем неплохо, оставшись в тылу по купленному за немалые деньги «белому билету» и осеменяя жён и вдов фронтовиков.
В 1948 году в бывшую голощёкинскую квартиру вселили «ещё одного яврея» – директора хлебозавода Шауля Срулевича. Ему наш домоуправ и продал, как свой, диван, оставшийся после расстрела Голощёкина.
Конец первой части.