Гуго Вормсбехер
Этнофантомные боли и радости
(К выходу в свет книги Т.Б. Смирновой
«Этнография российских немцев»)
О том, что потеряли российские немцы как народ за последние семьдесят лет, говорить трудно. И не только потому, что больно, а и потому, что невозможно даже назвать все эти потери, так они велики. И лишь работы наших историков, внешне научно-бесстрастные, как и положено патолого-анатомическим экспертизам пациента, давно отключенного от кислородной подушки государственности и равноправия, снова и снова напоминают о том, кем мы когда-то были, как мы когда-то жили, что когда-то имели. И тогда в очередной раз вместе с глубокой благодарностью нашим историкам, создающим своими трудами всё более основательный памятник народу (и тем самым заслуженно оставляя на этом памятнике и свои имена), переполняет нестерпимая боль - как фантомная боль в давно ампутированной руке или ноге.
Эту боль переживаешь, когда читаешь книги о бывшей АССР немцев Поволжья Аркадия Германа, или труд о школьном образовании российских немцев Ирины Черказьяновой, или докторскую диссертацию о поэзии российских немцев Елены Зейферт, или работы по истории церкви и религиозных общин российских немцев, или прекрасно изданную коллективную монографию «История и этнография немцев Сибири» под редакцией Петра Вибе, да и любой из сборников материалов научных конференций, которые уже лет двадцать проводятся по вопросам истории нашего народа: чуть ли не в каждом докладе, в каждом выступлении речь о том, что было, о том, чем мы жили, о том, чего у нас больше нет, но что по-прежнему заставляет сквозь радость узнавания стонать от острой, прямо-таки физической боли.
Очередной источник такой упакованной в радость боли - книга д.и.н. Татьяны Смирновой из Омска «Этнография российских немцев» (М.: МСНК-пресс, 2012. – 316 с.). Как скупо говорится в аннотации, книга посвящена народной культуре российских немцев, и в ней дается описание их традиционных хозяйственных занятий, материальной культуры, обычаев и обрядов, семейных отношений и декоративно-прикладного творчества.
Вводные статьи позволяют даже малокомпетентному читателю получить представление о том, «откуда есть пошла» этническая история нашего народа и почему она такая, а не иная. О том, почему практически первые попытки описания быта, нравов и культурного наследия поволжских немцев были сделаны лишь к 150-летию тамошних колоний, т.е. к 1914 году (в книге, стр. 9, – «в преддверии 200-летнего юбилея», что, конечно, явная опечатка: в 1963-64 гг. активисты из российских немцев обращались во все инстанции, чтобы был отмечен этот 200-летний юбилей, – тщетно). О том, почему изучение народной культуры «наиболее интенсивно проводилось в 1920-е годы» и затем в 1990-2000-е гг., а больше полувека между этими периодами было долгое молчание.
«Целенаправленное изучение истории, этнографии и диалектов российских немцев началось … в конце 1920;х гг., когда в Саратове и Ленинграде были созданы центры по изучению немецких диалектов. У истоков немецкой диалектологической школы стояли выдающиеся ученые: Георг Дингес, Андреас Дульзон, Виктор Жирмунский. В 1925 г. в Немецкой республике (г. Энгельс) был создан Центральный музей АССР НП... За этот короткий промежуток времени … была проделана колоссальная работа по сбору этнографических коллекций и материалов в колониях Поволжья» (10).
Но очень скоро после такого бурного старта наступило совсем другое время, и «Г. Дингес в начале 1930 г. был арестован по обвинению в шпионаже и сослан в Сибирь», где он в 1932 г. умер; А. Дульзон после 1941 года вынужден был заняться уже сибирской диалектологией и археологией, что, тем не менее, принесло ему мировую известность; и даже В.М. Жирмунский, академик АН СССР, член-корреспондент ряда известных зарубежных академий и почетный доктор многих европейских университетов, «в связи с изменением политической ситуации в стране неоднократно подвергавшийся арестам, преследованиям и изгнанию из университета, вынужден был изменить направление своих исследований» (11). А «затянувшийся процесс реабилитации немецкого народа» (заметим: не осуществленный до сих пор) «не способствовал возобновлению этнографических исследований».
О том, как «не способствовал», красноречиво говорят скупые факты: единственная статья этнографического характера того времени – «Жилище немцев-колонистов в Сибири» Л. Малиновского, была опубликована только в 1968 г., т.е. через 27 лет после депортации; при этом немцев тогда приходилось называть то «некоторыми группами», то «западными меньшинствами» (от себя добавлю, что и во Всесоюзной переписи населения тогда, например, в Казахстане, как-то не обнаружили ни одного немца, а просто несколько сот тысяч человек по национальности «другие»); и даже в 1970-е годы, когда «проведение экспедиций среди немецкого населения … сталкивалось со значительными трудностями и прямыми запретами» (12), известный специалист Т. Филимонова из Института этнографии АН СССР, которой, по автору книги, принадлежит «наиболее значительный вклад в изучение этнографии и этнических процессов у немецкого населения бывшего Советского Союза», вынуждена была «писать статьи об обрядах и обычаях, бытовавших в различных землях Германии в XIX–начале XX в.» (12)…
Новый период в изучении этнографии российских немцев начался лишь в 1990-е годы, - период, итоги которого и позволяют нам сегодня испытывать и радость за то, что у нас когда-то было, и боль от того, чего у нас почти больше нет. Но и в эти годы народ, который был объектом теперь более дозволенного этнографического изучения, ждали новые испытания:
«В 1990-е гг. очередной удар по немецкой деревне нанесла эмиграция, последствия которой ощущаются до сих пор. И все же сохранились главные черты традиционного ведения немецкого хозяйства. Это самоотверженная работа от зари до зари. Это стремление к усовершенствованию, высокой производительности и качеству. Это отношение к труду как главному делу человека в жизни» (91).
Вообще в книге говорится в основном о «колонистской» жизни, т.е. о сельском населении. И это естественно, потому что именно в селах, где немцы проживали компактно, могли сохраняться особенности их культуры, их жизни. В этой связи было бы, конечно, чрезвычайно интересно узнать и то, какие процессы проходили у городских немцев, особенно в дореволюционное время, когда именно они вносили основной вклад российских немцев во все сферы государственной жизни России, и именно у них наиболее мощно проявлялась их начальная этничность в культуре, образовании, искусстве, архитектуре, образе жизни, влияя и на жизнь их новой родины.
Но и в колонистской жизни автор книги отмечает много важных отличительных особенностей. «Крупные колонии были похожи на городские застройки с большими каменными домами. Все поселения, даже самые маленькие, отличались чистотой и благоустроенностью… Многие улицы были с тротуарами». (А сколько, интересно, сегодня деревень в России, где тоже есть тротуары? - ГВ). «Особое внимание уделялось озеленению, повсюду, даже в самых засушливых местах, были высажены деревья, кустарники, разбиты сады и цветники» (96). (В советские времена это очень бросалось в глаза, например, в Казахстане. - ГВ).
Дома в селах строили сами, приглашая родственников, соседей, друзей, причем «за помощь не платили, хозяйка готовила на всех обед… Потом также сообща строили другие дома…». (Кстати, и сегодня российские немцы, даже переехав в Германию, часто именно так возводят свои дома. - ГВ).
Трогательные проявления чувства общности, уважения к достоинству других, в т.ч. не очень состоятельных соплеменников, наблюдались в разных сферах жизни. Так, на свадьбах, куда «приглашали обычно всю деревню и родственников из дальних деревень», предупреждая при этом каждого: «приносите с собой в кармане вилку, ложку, ножик, чтобы есть на свадьбе. Иначе вам придется есть руками» (!), - одаривание молодых иногда переносилось на второй день свадьбы, «чтобы бедные люди, не имеющие денег на подарок, тоже могли погулять» хотя бы один день (231).
Или как вам нравится такой обряд волынских немцев: «Распорядитель свадьбы приглашал гостей сидя на лошади. Для этого случая была специально выученная лошадь, которая умела наклоняться и заходить в дом. Грива этой лошади была украшена цветами и лентами, на шее висели колокольчики» (220). Представляете себе, как к вам в дом заходит лошадь? И какими должны были быть двери в домах, чтобы в них можно было въехать на коне? А потом развернуться, чтобы выбраться оттуда?..
Когда в 1965 г. Председатель Президиума Верховного Совета СССР А.И. Микоян принимал делегацию советских немцев по восстановлению АССР НП, он, видимо пытаясь смягчить отказ, отметил, что советские немцы работают хорошо и что у них мало правонарушений. «Законопослушность» советских немцев любили отмечать власти и позже.
В книге мы видим, как прививались российским немцам правила общежития. Ведь воспитание таких качеств как «трудолюбие, бережливость, пунктуальность, ответственность было делом не только частным, но и общественным… Старожилы рассказывали, например, такой случай: парень, совершивший кражу, должен был ходить по домам односельчан и просить у них прощения, а на его доме прибили табличку с надписью «Здесь живет вор» (254). Сурово? – Сурово. Но зато – надолго «мало правонарушений». И – если бы сегодня, в период так затянувшегося «начального накопления капитала», в России был бы введен такой же порядок, то не превратилась бы шестая часть Земли в зону беспрерывного хлопанья дверьми и тотального хождения для «извинения»? И не возник ли бы новый доходнейший бизнес - по изготовлению и прибиванию памятных табличек с тремя словами? И - сколько домов в стране осталось бы неотабличенными?..
Еще одна фантомная боль – уровень образования российских немцев. «До революции грамотность среди немцев была одной из самых высоких среди народов Российской империи» (274). Но вспомним об «изменении политической ситуации», когда после 1941 года (и по сегодня!) у российских немцев не было и нет ни одной национальной школы, ни одного вуза, когда после войны им нелегко было получить даже среднее образование, тем более высшее. Не случайно же Президент СССР М.Горбачев был весьма удивлен, услышав на встрече с представителями российских немцев в 1991 г., что дискриминация немцев дала свои плоды: уровень высшего образования у них в три раза ниже, чем у русских, и в четыре раза ниже, чем у узбеков…
Даже в самые трудные времена у российских немцев не исчезали музыка и песни. И это тоже имеет свои традиции:
«В семьях особенно любили музыку и нередко устраивали семейные музыкальные концерты. В них участвовали отец, сыновья и дочери, которые дома обучались игре на скрипке, гитаре, мандолине и аккордеоне, фортепиано и фисгармонии» (275). Можно еще добавить, что в 1930-е годы, а также в 1970-80-е, в немецких колхозах, как правило, были свои оркестры, свои коллективы художественной самодеятельности, которым в рамках «улучшения идейно-воспитательной работы среди немецкого населения», разрешали даже выступать иногда на родном языке…
Можно бы много писать о содержании этой книги: на каждой ее странице спрессовано столько интересной и волнующей информации! Но у книги есть еще одно огромнейшее достоинство: иллюстрации к тому, о чем в ней пишется. И этих иллюстраций, в т.ч. цветных, – более 600! И по ним сегодняшние поколения могут получить представление не только о том, как жили их предки в давние и не очень давние времена, как они выглядели в рабочие и праздничные дни, как отмечали рождение, свадьбы и уход из жизни, - но и какими были жилища, их внутреннее убранство, домашняя утварь, рабочие инструменты. И как выглядел конечный продукт творческих усилий изобретательных и всё умеющих хранительниц домашнего очага: тканые и швейные изделия, ковры и половики, кружева и вышивки, и самое главное – разнообразнейшие, приближающиеся даже по своему внешнему виду к предметам искусства, домашние блюда и невообразимая по сегодняшний день выпечка.
Казалось бы: ну что там удивительного может дать нам книга по этнографии! Но эта книга как бы вобрала в себя целую уходящую Атлантиду жизни народа. И вполне логичным выглядит вывод автора: немцы, проживающие в России, являются носителями уникальной культуры, в которой органично сочетаются традиции, существовавшие еще в германских землях, и сформировавшиеся в материнских колониях европейской части России, в дочерних колониях на Урале и в Сибири, дополненные заимствованиями из культуры народов, с которыми и среди которых российские немцы жили на своем долгом и очень нелегком пути (177).
В таком большом труде, да еще по такой теме, естественно ожидать и немало оснований для критических замечаний. Не будучи специалистом по этнографии, не считаю для себя и возможным касаться сугубо научных вопросов: пусть об этом скажут коллеги автора. Не буду касаться и ряда чисто корректорских недочетов, в основном в подаче названий и цитат на немецком языке, – они могут быть исправлены при переиздании. Мне лишь хотелось обратить внимание читателей на уникальную и такую долгожданную книгу, которая не дает прерваться связи времен в драматичной истории материальной и духовной культуры нашего народа. И можно лишь выразить сожаление, что она, эта книга, - кстати, очень хорошо изданная и полиграфически, - вышла тиражом всего в 1000 экземпляров. Потому что такая книга должна бы быть в каждой семье российских немцев - как их своеобразный национальный ковчег завета.
(2013, март)