С чувством величайшего патриотизма начали мы залечивать раны, нанесенные нашей стране фашизмом. Мне выпала честь работать в колхозе. Фронту наряду с боеприпасами необходим был хлеб.
В колхоз пошли работать все — от тринадцатилетнего возраста до преклонного. Все, кто мог держать косу, лопату, плуг и другой сельскохозяйственный инвентарь. Война нанесла большой ущерб колхозам: не было комбайнов, тракторов, лошадей, оставались только земля и рабочие руки. Работать приходилось с помощью коров. Необходимо было этих цивилизованных животных запрягать в плуги, бороны, рала, возы.
Помню свой первый заработанный в колхозе трудодень. После окончания 6-го класса на каждого ученика была нарезана норма — отработать 40 трудодней в колхозе. Мы лихо взялись во время каникул выполнять свои нормы.
Для заработка первого дня меня направили бороновать пахоту на корове. Корова принадлежала моей тетке. Пока было прохладно, я работал ритмично. Но вскоре на мою «косорогу» напали мухи и оводы, которых она страшно боялась. Она подняла хвост, заревела и рванула наутек. В таких случаях корову не удержишь — не удержал и я.
Набежавшая сзади борона ударила ее по задним ногам, и моя корова припустила еще быстрее. Находу оборвалась упряжь, и корова убежала далеко на луг в заросли кустов. Нашел я ее в километрах четырех от места работы, привел, связал нехитрую упряжь и приступил к доработке своей нормы. Вечером я усталый, но с чувством достоинства, шел домой, зная, что я свой долг выполнил, хотя как трудно мне все это досталось. Корову привел домой к тетке.
Затем я часто пахал коровами, запрягая пару их в пароконный плуг. Норма была 0,3 га, и я не помню случая, чтобы мы вдвоем с соседкой не выполнили норму. Труд этот был адским, особенно для того, кто водил коров, тому, кто шел за плугом, было немного легче. То и другое мы выполняли, как правило, поочередно.
Отца избрали бригадиром полеводческой бригады. Он был трудолюбив и ревностно исполнял свой долг. Часто, разослав людей по работам, сам становился с рядовыми наравне и мог выполнять любую сельскохозяйственную работу. Часто бывало, когда он не находил косарей (а у него в бригаде было лишь двое малорослых и слабых стариков), он брал меня с собой. Мы косили в две косы, скашивали приличные площади хлеба, травы или вики.
Вечером, когда бригады докладывали председателю, кто и сколько скосил, то мой отец все время был в передовых. Другие бригадиры тут же вставляли, что, мол, он косил с сыном, а у нас нет сыновей-косарей.
После окончания 7-го класса я не захотел дальше учиться, ходил на работу в колхоз и выполнял большую часть работ дома на огороде. Часто ходил летом на заработки. Мужчин почти не было — фронт поглощал, и меня соседки приглашали косить траву на их огородных участках. Я косил хорошо и, как правило, выполнял нормы.
В 7-м классе 14 декабря 1944 года я вступил в комсомол. Приняли в школе, сельском совете, а за комсомольским билетом ходил в район — город Тростянец — 18 км от Боромли. Утром вышел, а в обед был уже дома, пройдя 36 км.
Во времена оккупации возродилась религия. Откуда-то появились священники и начали править службы в церквях. Народ из-за войны хлебнул изрядно горя и шел в церковь отвести душу и молить бога за воюющих мужей и сыновей. Поэтому в религиозные праздники на работу женщины не шли, и тут вставал на вахту комсомол.
Опишу такой день — один из многих. В конце марта мы с одним мужчиной (он вернулся раненый с фронта) запрягли пару быков и отправились пахать в поле. Быки после зимы выглядели худыми и измученными и еле-еле тянули плужок.
Чтобы ускорить процесс пахоты в ход были пущены дубинки и палки, но быки, отпахав 0,06 га, попадали в борозде. Недаром гласит пословица: «Не погоняй коня кнутом, а погоняй овсом». Наших сил не хватало, чтобы поднять животных. Если нам и удавалось поднять их на ноги, они тут же падали. В этой обстановке мне, бравому комсомольцу, но очень голодному и уставшему, пришлось идти километров за 4-5 в колхоз за «овсом» — силосом. Я сходил за силосом, принес его; мы накормили быков, они лежа наелись, к вечеру к ним вернулись силы, чтобы подняться и дойти до колхозных сараев. Так мы закончили свой трудовой день.
Сложным процессом в те годы было убрать выращенный урожай и свезти его в закрома. Вновь на помощь приходили коровы. Их запрягали при помощи ярма в телеги, грузили мешки и везли зерно на элеваторы. Там приходилось с мешком на плечах подниматься по доскам с набитыми поперек планками на 3-4-й этаж.
Тяжелый труд для подростков и юношей, но чего не выдержит и не совершит молодежь. Вначале было трудно, но от этого труда крепла спина, ноги, укреплялись все мышцы. Как я потом вспоминал, это и были мои первые занятия по тяжелой атлетике, которые я продолжил в летном кировабадском училище.
В 1946 году, летом, я работал в колхозе уже помощником бригадира полеводческой бригады. Бригадир был малограмотным, только что демобилизованным воином. Поэтому в мои обязанности входило: замерять индивидуальную выработку, переводить это в трудодни и подавать в виде табелей в колхоз. Поля колхоза им.Сталина были разбросаны до 8-9 км — мне приходилось каждый день совершать марши с «саженем» в руках. За свой труд я получал ежедневно 300 г печеного хлеба и 1,25 трудодня.
Когда я перед отъездом в техникум принес домой 30 кг заработанной пшеницы, то мать была очень рада. Это был первый приличный заработок, а то все работали в основном за граммы. Но никто не роптал, работали с колоссальным чувством патриотизма, зная, что стране нужен хлеб, а у нас есть свои огороды, которые и кормили нас.
Позже, когда я приезжал на каникулы из техникума, где я малость подрос и окреп, вновь брался за косу. Косили в колхозе траву. Нам платили за это 1/10 от скошенного. Отец стал работать бригадиром, и на мою долю выпало охранять сад или бахчу и выполнять другие сельскохозяйственные работы.
****Заготовка дров
Да пусть простят меня продолжатели рода, что я останавливаюсь, казалось бы, на столь обычной теме. Но не спешите с выводами.
Одной из трудных и очень необходимых работ была заготовка дров. Возить их из лесу необходимо было санками или возком вручную, а лес от нашего жилья находился на расстоянии 6-10 километров. Многие, в том числе моя сестра Люба, иногда носили дрова на своих плечах.
Пока шла война, и не было никаких лесничих, люди поступали просто — рубили дубки, в основном поврежденные осколками, складывали на санки, хорошо увязывали и тащили, как лошади, домой. Эти операции приходилось повторять примерно один раз в неделю, так как привезенных дров и хватало лишь на неделю.
С появлением лесничих дрова стало заготавливать труднее. Разрешалось в основном рубить сухие деревья или сухие ветки внизу кроны дерева. Поскольку я был ловким малым, я быстро освоил метод лазанья по деревьям за сухими ветками: берешь топор за спину, надеваешь ремень на ноги чуть выше ступней, залазишь на дерево и там рубишь сухие ветки.
Помню, в 7-м классе директор школы Данильченко заявила нам, что наступила зима, а в школе топить нечем, и в классах будет холодно, поэтому необходимо заготовить дрова. Школа была семилетней. Большая часть учеников 6-го и 7-го классов на другой день привезли с собой санки, взяли топоры и убыли в лес за дровами.
Энтузиазм был не меньший, чем у товарищей Павки Корчагина, когда они строили узкоколейку. Дети, полуголодные и без особой зимней одежды, прибыли в лес.
Лесничий указал нам участок, где можно рубить. Ученики быстро принялись за дело — нарубили каждый себе санки дров и дружно потащили их в школьный сарай. Мы — я и мой товарищ Виктор Кутас — комсомольцы были впереди.
Такие рейды делались периодически, по мере необходимости дров. Таким образом, в классах стало тепло.
Не могу не привести случай, связанный с заготовкой дров, который едва не стоил жизни мне и моей матери.
Мы узнали от отца, что в одном из лесов километров за 8-9 от Боромли идет заготовка леса, и разрешается брать ветки, сколько увезешь. Вот мы с мамой и отправились в тот лес. Была хорошая солнечная погода. Нагрузив наши большие санки толстыми сосновыми ветками, мы двинули домой.
Еды у нас собой не было, а когда мне было жарко и хотелось пить, я брал в рот снег и утолял жажду. Шел 1944-й год, значит, мне было 14 лет, а маме — 54 года… Дорога из лесу оказалась очень сложной, и пришлось все дрова вручную вытаскивать наверх на дорогу. Таких рейсов я совершил 5-6.
Заготовка и вывозка наверх заняла много времени, и когда мы тронулись домой, короткий зимний день закончился, зашло солнце, и началась метель. В этом лесу я был впервые и дорогу в Боромлю знал лишь ориентировочно, интуитивно.
Метель быстро заносила дорогу, тащить санки становилось труднее и труднее. Мать была выносливой сильной женщиной, но годы войны, вечное недоедание изнурили ее, она стала выглядеть гораздо старше своих лет. У нее всегда была задача накормить детей, а про себя она говорила: «И так перебуду».
Передо мной возникла проблема, что делать дальше. Обстановка осложнилась: ночь, пурга, тяжелые санки с дровами, дороги не знаем, силы на исходе, так как мы только завтракали — как всегда кушали одну картошку. Дома топить было почти нечем — дрова необходимо везти домой, во что бы ни стало.
Силы быстро покидали нас, особенно слабела мама. Я остановился и решил сбросить часть груза. Дрова оставлять на снегу было до боли жаль, но мы это сделали, хотя легче нам не стало: мы уже сбились с дороги, шли по колено в снегу и за собой тащили санки.
Может, читатель подумает, что вот, мол, парень-геркулес — тащил по снежной целине санки дров. Но на самом деле, силой ни я, ни мать не отличались. Просто мы знали: дома топить нечем, дрова необходимы, на их добычу затрачен целый день.
Протащили мы санки еще примерно с километр. Я почувствовал, что груз тащу сам, мама еле идет. Тогда я принял твердое решение — к черту дрова! Надо спасать жизнь матери.
Останавливаюсь, сбрасываю почти все дрова и предлагаю маме сесть на санки. Мать еле стояла, но не села на санки, зная, что тогда и я быстро выбьюсь из сил. Она продолжала идти дальше, держась за веревку санок.
Так мы метр за метром продвигались дальше. Уже видны были огни населенного пункта. Я предположил, что это Боромля. Километра за полтора до села нас обгоняли двое ездовых на лошадях — везли дрова. Они узнали нас, без слов поняли, в чем дело, усадили на свои сани и довезли нас до начала улицы. Там мы пошли своим ходом.
Вскоре нам навстречу попались Люба и Вера, мои сестры. Они шли нас разыскивать. Часов где-то около десяти вечера мы прибыли домой. Я увидел у отца на глазах слезы радости.
Мы с матерью поужинали и рассказали о своих приключениях. Через несколько дней мы с отцом съездили в тот лес на лошади и подобрали часть тех дров, брошенных на дороге. Их было трудно извлечь из-под снега.
Злополучная история похода за дровами запомнилась мне на всю жизнь.
***Первая любовь
Об этом повествую лишь с той целью, чтобы показать, что, несмотря на трудные годы, непосильный труд, голод, мы жили молодой задорной жизнью и, конечно, ходили на вечеринки и влюблялись.
Я в те времена — 1943-1945 гг.— восторгался и удивлялся выносливостью деревенских девушек; они работали в поле от зари до зари, а вечером были на вечеринках, где танцевали и пели, и по ним нельзя было определить, что они только что прибыли с поля, где отработали 12-14 часов кряду.
Парни улицы увлекли меня вечерами ходить на вечеринки. Там, как правило, был один гармонист, любимец всех девушек и всей собирающейся публики, он играл, что мог, а остальные пели и танцевали.
Обратила и на меня внимание одна дивчина. Она подошла ко мне по-простецки и предложила типа побороться. Может быть, ей не внушал доверия мой малый рост и щуплый вид. Я моментально продемонстрировал свое мастерство и в одно мгновение ловко бросил ее на лопатки. Мне потом было стыдно за этот поступок, так как я знал, что ей было больно.
Но как бы то ни было, она оценила это по-своему, и мы с ней познакомились и подружились. В тот же вечер я пошел провожать ее к дому, где она жила. Вспоминаю сейчас, что, когда я сидел с ней на лавочке, то одной рукой закрывал дыру на коленке. Что поделаешь, в те годы было не до нарядов. Одежда была одна — рабочая, нарядная и для праздников. К слову, мой отец часто вспоминал, как он в одних солдатских ботинках ходил три года подряд.
Через два-три вечера, проведенных с моей дивчиной, я понял, что влюбился. Не буду здесь описывать всю гамму моих пылких юношеских чувств, да и вряд ли мне посильно это.
Расстались мы с ней, когда я уехал в техникум. Писем ей не писал. А через год она приехала тоже поступать в г.Шостку в этот же техникум, где я проучился уже год. И здесь наши пути разошлись. Причины я долго не знал, и лишь при случайной встрече в Боромле в 1954 году, когда я был курсантом летного училища, она мне рассказала ее.
Шло нас несколько студентов-парней, и я заметил стоящую группу девушек, среди которых оказалась и моя Мария, она была босая. Я не подошел к ней не из-за того, что она было босая, а по своей стеснительности. Я желал, чтобы моя компания не знала моей девушки. Она же расценила это по-своему. Эта оценка была типичная для боромлянских девушек. Она свелась к следующему: что ты стало быть шибко городской (это типично боромлянское выражение), задрал нос, ко мне босой не хочешь подойти, значит, считаешь меня не парой, ну и что ж, в таком случае и я к тебе не подойду, а поищу себе равного.
В техникум она не поступила — не прошла по конкурсу. Долго я вспоминал ее. Она после нашей случайной встречи в 1954 году согласна была идти на все мои условия. Я тогда впервые узнал, что у нее замечательный голос, и когда она запела, я не смог отличить ее голос от голоса Клавдии Шульженко. Но меня уже все это не трогало. Я понял — любовь моя к ней ушла безвозвратно.
На тот момент я уже повстречал на огородне (так называлась садо-огородная бригада, где работал мой отец) девушку с длинными косами, с очень красивыми зеленоватыми ясными глазами. Я запел мысленно: «Ходит по полю девчонка, та, в чьи косы я влюблен».
Читателю не трудно догадаться, что речь идет о моей жене Вере.
С тех пор мне полюбилась песня — «Ходит по полю девчонка, та, в чьи косы я влюблен»…
И сейчас, когда я слышу ее, мне вспоминаются первые дни знакомства с моей женой.