Годы учебы в техникуме... 1946-1950

Михаил Николаевич Романика
1.Вступление

Я и по сей день благодарен моему покойному отцу, что он настоял на своем и заставил меня учиться дальше. Он отлично понимал и представлял, что в скором будущем моих семи классов окажется мало. Тем более, все мои двоюродные сестры и братья после окончания войны ринулись в институты.

На одном из семейных вечерних разговоров отец твердо сказал: «Михайле, надо учиться дальше. Выбирай — или в 8-й класс, или еще куда-нибудь». Отец был для меня авторитетом, он не любил возражений, и я начал подыскивать место для своей будущей учебы.

Я вполне понимал, что у отца кошелек пуст, материальной помощи для учебы ждать не от кого. А в те годы надо было платить 150 рублей за 8-10 классы и за каждый курс техникума. Поэтому при выборе учебного заведения для меня стало главным то, чтобы было общежитие и трехразовое питание (конечно же, небесплатное).
Мы искали техникум для учебы вместе с дальним родственником по отцу, троюродным племянником,  Толей Перетятько. Просматривали газетные объявления и выбрали Шосткинский Химикотехнологический техникум Министерства сельскохозяйственного машиностроения. Выбрали мы и факультет — факультет техников технологов.

В объявлении говорилось, что учащиеся обеспечиваются общежитием, трехразовым питанием (за деньги), а хорошо успевающие получают дополнительное питание (за деньги). По условиям приема мы, как окончившие 7 классов на «отлично» и с похвальной грамотой, принимались без вступительных экзаменов. Необходимо было лишь пройти собеседование с директором техникума.

Единственным недостатком было то, что город Шостка находился примерно в 240-250 км от станции Боромля по железной дороге, и при переезде необходимо было совершать три пересадки. Но с этим мы не посчитались, зная заранее, что домой часто ездить не придется, так как нечего из дома брать, в смысле продуктов.
Когда я в первый раз ехал в Шостку сдавать документы, провожала меня сестра Люба. Она, мой постоянный советчик, была грамотная и прилично разбиралась в обстановке тех лет.

Билеты нам с Толей выдали, но мест не было, и мы весь путь проехали на крышах вагонов. Даже иногда умудрялись дремать, крепко схватившись за трубу вагона.
Это был 1946 год. Едущих и желающих ехать было много, плюс к этому добавлялись демобилизованные — поэтому за проезд на крышах особенно не гоняли, лишь зачастую у едущих проверяла документы дорожная милиция. Она была введена на этот трудный период для страны. Форма у милиционеров была красивая, типа кавалерийской — сапоги, шпоры, сабля, пистолет.
Как бы там ни было, а мы на второй день благополучно добрались до техникума и сдали там свои документы.

Вторая поездка летом 1946 года на собеседование с директором оказалась гораздо сложнее. Нас ночью на крыше вагона намочил дождь. Это мягко сказано. На самом деле, дождь на полном ходу поезда, когда ты находишься на крыше, довольно-таки сложный процесс. Капли дождя ударяют с силой, так как их ускоряет скорость поезда. Одежда промокла быстро вся до нитки, а спрятаться абсолютно некуда.
До станции Терещенская мы добрались рано утром и, как цыгане, начали сушить одежду. Подсушили и двинули на г.Шостку.

Во время беседы с директором меня удивила его фраза, что, мол, берите побольше продуктов и приезжайте. У меня мелькнула мысль, неужели трехразового питания будет мало? Вот те и раз, а как же учиться? Директор понял мой наивный вид и сказал, что я буду зачислен студентом. В тот же день мы с Толей двинули домой.
С каждой очередной поездкой мы становились опытнее и разворотливее. Быстро изучили расписание поездов — и не страшны нам были пересадки. Обычно их требовалось 3-4: станция Белополье, затем 4 км пешком до ст.Ворожба, ст.Конотоп и ст.Терещенская.

Самой сложной оказалась поездка за паспортом. Я прибыл в техникум в срок к 1 сентября, но от меня потребовали паспорт, ибо мне шел 17-й год, а у меня его не было. Много выпало на мою долю забот по этому поводу. Вновь сложный путь на Боромлю, затем пешком на Тростянец и не раз.

Числа 5 сентября я получил паспорт и в темпе отправился в Шостку, так как боялся, чтобы меня за опоздание не исключили из техникума. Вновь меня провожала Люба, только на сей раз она довела меня до конца села Боромля и вернулась — начался дождь. Я один пошел дальше….Полем…лесом…Хождения в район за паспортом изнурили меня.

В Конотопе я помог одному военному. Он ехал на крыше с женой и вез вещи. А станция Конотоп тогда славилась большим воровством, и нам еле-еле удалось снять все вещи с крыши и внести их в здание вокзала.
Прибыл я в Шостку ночью, поэтому не пошел в техникум — решил продремать до утра на вокзале. Положил свой солдатский вещевой мешок с продуктами, которые мама и тетя Поля собрали мне, как могли, под голову и крепко уснул. Позади было пять-шесть почти бессонных ночей.

Проснулся я уже утром, сразу обнаружил, что сумку мою своровали. Тетка-очевидец рассказала вкратце, как все было. Подошли, подергали за нос — я спал крепко, затем один приподнял мою голову, а второй взял мешок и унес. Третий стоял в проходе с ножом, чтобы никто  из свидетелей этой картины не смог ничего сделать.
Я проверил свои документы и деньги, они оказались целыми, и пошел в техникум. Конечно, я был голоден, мне до слез было жаль пропажи, тем более я отлично представлял, что продукты стоили в те времена и особенно для моей бедной мамы.

В техникуме меня подбодрили товарищи и особенно Толя Перетятько. Он вручил мне хлебную карточку, я получил 1 кг хлеба (за два дня), съел его, умылся, отдохнул и начал учебу в техникуме. Впервые вдали от отца и матери.

2.Учеба

Учиться в техникуме оказалось гораздо сложнее, чем в школе. От нас, учащихся, требовалась самостоятельность, самоконтроль и сознательность.
Когда нас при отъезде в техникум напутствовала мать Толи — учитель алгебры, физики и геометрии — Ведь Вера Григорьевна, то она сказала: «Вы были отличниками, надеюсь, вы и там будете ими».

Сама Вера Григорьевна доводилась мне троюродной сестрой, но преподавая математические науки, она никогда не делала мне никаких поблажек. Я по сей день вспоминаю ее с большой признательностью за справедливую требовательность и отличные педагогические качества. После 7-го класса я везде успешно решал математические задания, а как мне пригодились знания и понимание математики при обучении в Академии заочно! Не раз я вспоминал с похвалой Веру Григорьевну за привитие мне уважения к математическим наукам. К слову, я потом понял еще и другое, я недолюбливал литературу и другие гуманитарные науки, потому что у меня не было к ним призвания.
 
Первые месяцы учебы в техникуме показали, что я не смогу вытянуть на отличника. Главными причинами были, в первую очередь, сопутствующий всегда голод, во-вторых, я понял, что за время оккупации и за годы войны умственно отстал.
Я почти ничего не читал, почти не учился в 5-м классе, плюс к этому один год не учился после семилетки и также не прочел ни единой книжки — было некогда, был труд с утра допоздна. К этому добавлю, что читать не было и желания, сказывалось влияние среды. На улице все ребята давно простились с наукой, тем более в такие годы.

Я вспомнил, что был самым сильным учеником в 1-4 классах, и было обидно, что у меня в техникуме начали появляться троечки. Чтобы их не иметь, надо наверстать упущенное за время боромлянского детства и отрочества, необходимо было заниматься и заниматься.

В самостоятельной жизни это сделать трудно, так как были и другие дела и развлечения. А самое главное, мешал в этом голод. То, что мы получали по карточкам, нам явно не хватало, и любые наши студенческие дискуссии заканчивались разговором о вкусной еде. Тут уместно отметить правдивость строк одной из украинских пословиц: «Голодной куме всё хлеб на уме».

Не стал я и стараться быть отличником, да вряд ли мне бы и удалось это в силу приведенных выше причин. Но я выработал свои правила: никогда не пропускать лекции, всегда, как бы ни было голодно и трудно, учить заданное. И в скором времени я убедился в правильности этого — я всегда был готов отвечать перед преподавателем и смог сдавать экзамены и зачеты без «хвостов». Оценки же могут быть разные, и они не играют главной роли. Многие преподаватели в техникуме учили нас так, чтобы мы в будущем смогли разобраться в производстве, умели применять справочники и другой подсобный материал.

За все курсы техникума я имел лишь одну двойку по физкультуре — не отработал дома заданных вольных упражнений,  и меня подвело «чувство шапкозакидательства». А физкультуре и военному делу (к слову, оно было ежедневно) придавалось в те послевоенные годы очень большое внимание.

Так, с переменным успехом, я прозанимался все четыре годы техникума. То, что я прилично разбирался в математике, было оценено группой, и когда преподаватель математики объявил: «Кого пошлем на математический конкурс по техникуму?»  — все хором ответили: «Романику!»

Конечно, на этих конкурсах я не отличился, но решил столько, сколько и маститые отличники техникума. Диплом защитил с оценкой «хорошо».
То, что студенты веселый народ, бесспорно и поныне. И, несмотря на голод, мы также  сочиняли всякие шутки, порой смешные и изобретательные. Про них можно было написать целую книгу.

Опишу одну шуточную ситуацию.
На третьем курсе мы начали приобщаться к культуре. Гладили самобытным способом себе брюки. Они были из простого материала и рубчики на коленях держались недолго. Но тем не менее мы укладывали брюки на ночь под матрац на доски, а утром они имели вид выглаженных.
 
Наша затея понравилась товарищу по комнате Мише Моисеенко. Он был типичным деревенским парнем тех времен и также решил сделать шаг к культуре. На ночь он с нашей помощью уложил брюки под матрац на доски. Перед сном он ежедневно уходил в умывальник чистить зубы, а мы в это время перекладывали его брюки так, что рубчики оказывались с боков. Утром, когда он одевался, обнаруживал, что не так сложил брюки на ночь. Мы надрывались от смеха и говорили: «Не сокрушайся. Так ты сделал галифе».

Эту шутку мы повторяли несколько раз, пока он нас не застал за переукладкой, ибо вернулся, не умывшись, из-за отсутствия воды.


3. Выполнение курсовых. Практики

Самым трудным в учебе было выполнение курсовых работ. А самыми интересными были дни практики.
 Выполнение курсовых было связано с исполнением целого ряда расчетов и чертежей. Предоставлялось время, которое студент должен был на это самостоятельно использовать. Но, как правило, многие откладывали все на самый критический момент, когда уже откладывать дальше некуда. Если темы совпадали с кем-то другим, более сильным в учебе, взоры обращались к таким способным. Кто посознательнее, те просили помощи, чтобы им рассказали, объяснили. А студенты-сачки ждали, чтобы им дали все списать (содрать) за последние 2-3 ночи.

Группировались студенты и возле моей темы — ждали, пока я все сделаю. Вспоминаю курсовую работу по предмету «Вентиляция и отопление». Я разобрался сам, выполнил расчеты, сделал чертеж, и тут потянулся народ ко мне за помощью.

Темы у всех были разные, но я так вошел в роль помогающего по своей доброй душе, что выполнил сам 17 курсовых по этому предмету.  Толя П. даже приколол на дверях табличку о моих приемных часах, так как мои «тонущие» не дали мне покоя ни днем, ни ночью. А что поделаешь — поджимал срок сдачи.

Один раз я не дал свой курсовой проект девушке, с которой был в серьезной ссоре — взялся за воспитание не так, как надо, за что даже получил выговор от директора в письменном приказе по техникуму.

Наши темы совпадали. За два дня до сдачи она убедилась, что я не дам ей переписать расчеты. Я даже прилично ликовал, что настал момент отомстить за выговор. Но в дураках все же оказался я. Она подождала, пока я сдам курсовой в лабораторию, пошла туда и заявила, что Романика разрешил ей взять его материал. Наивная зав.лабораторией отдала ей мою работу без проблем. Та же за ночь переписала мои расчеты и на второй день рассказала мне об этом в злорадном тоне. Что было делать — моя месть не удалась. Помирились мы с ней в конце учебы в техникуме.


Первая практика на первом курсе была самая интересная и полезная. Мы осваивали рабочие профессии: слесаря (зачетной работой было изготовление плоскогубцев), токаря (точили на станках шахматные фигуры), жестянщика (я сделал котелок на заводе, перекинул его через забор и использовал для варки картошки), лудильщика, паяльщика, кузнеца, штамповщика.

На втором курсе была практика при техникуме по аналитической химии. Разобрался я в ней неплохо и на зачет пришел раньше срока на два дня. К этому меня вынудило то, что не на что было дальше жить, я был голоден, считал, что быстро сдам и махну домой, где уже были редиска, лук и ягоды. Об этом я не сказал преподавателю, и он понял мой вызов по-своему. Он начал меня безжалостно «гонять» по всему материалу, пытался доказать, что я еще не все усвоил. Закончился наш спор тем, что он влепил мне «тройку», и я был этому рад, так как до этого голодал два дня. 

Практика на 3-м курсе была в г.Соликамске Пермской области. Мы с Толей Перетятько выбрали место практики в тем расчетом, чтобы оно было подальше от дома и к нему необходимо подольше ехать. В молодые годы дорога всегда манит, душа требует романтики.

В Соликамске, а вернее Боровске, на заводе мы получили задание, познакомились со своими консультантами, а главное, с рабочим классом. Вскоре параллельно с практикой мы устроились на заработки, за что получали дополнительную плату.
В Боровске я впервые увидел чудесную природу Северного Урала, увидел живописную красавицу Каму. Позже, будучи летчиком, когда служил в Большом Савино (17 км от Перми), я не раз сверху в полете любовался этими краями.

Мы жили в деревянном бараке, занимались спортом и, подражая рабочим, пристрастились к пиву. Задание практики успешно выполнили — вплотную познакомились с производством, где нам предстояло работать после окончания техникума.

После практики мы в счет летних каникул остались на заводе, чтобы заработать денег и купить себе необходимые одежды. Работать устроились грузчиками. Сначала нас осталась большая команда, но через 2-3 дня многие, хлебнув физической нагрузки, заныли — им оказалось это непосильно. И они вскоре уехали.
Осталось 4 парня (я, Т.Перетятько, П.Угнич иВ.Лушпа) и 4 девушки. Работа была сдельная — нам дали задание целиком. Мы работали ретиво и сверхурочно.

Препятствия нам поставили работники техники безопасности, они нас ограничили определенным количеством рабочих часов в сутки, производство было вредным. Мы не стали спорить, так как сами собирались в будущем руководить производством.
За годы техникума я немного отвык от физического труда. Поначалу было трудно, мы похудели, но затем втянулись и работали дружно. Задание через месяц мы выполнили, получили приличные по тем временам суммы и уехали домой.

По дороге в г. Перми я впервые за свою жизнь (в 20 лет!) купил пальто и другие вещи. Гордость за то, что сам купил одежду, была большая.
На пути в Соликамск я впервые увидел Москву, мы походили по музеям, посетили мавзолей В.И.Ленина и вволю накатались в метро.


Последняя моя практика, как я ее назвал, «сладкая» была на 4 курсе. Дело в том, что в силу сложившихся обстоятельств, мне и другим предложили сменить профессию. Так мы попали на сахарный рафинадный завод в поселке Хутор Михайловский Сумской области. Практика прошла замечательно. На заводе ежедневно отъедались сахаром. Задание практики выполнил, там же подготовил дипломный проект, который защитил в техникуме с общей оценкой «хорошо».


4.Занятие спортом

В детстве непосильный сельскохозяйственный труд укреплял меня физически, но на данном этапе техникума этого уже было мало, так как я хоть и плохо, но рос. Как-то я вычитал замечательные слова В.И.Мичурина: «Нам нечего ждать милостей от природы, взять их у нее наша задача». Я мысленно перефразировал для себя эту фразу так:  мне природа дала мало силы как мужчине, взять у нее больше силы — моя задача. Я постоянно помнил это и постоянно занимался физкультурой и спортом, благодаря чему по физическому развитию догнал и перегнал многих, стал сильнее, выносливее и почти никогда не болел.

В техникуме я начал регулярно делать физическую зарядку, умываться до пояса холодной водой. Посещал секцию гимнастики, играл в волейбол, баскетбол, увлекся лыжами, шахматами. Образно выражаясь, всюду совал свой нос. Успехов особых не имел, но понятия по многим видам спорта получил, а главное — физически развивался.

Занятия спортом прибавляли мне сил. Я стал шире в плечах, лучше стала моя фигура, один из первых в техникуме сдал нормы ГТО на «отлично». Как недостаток отмечу, что я не научился бегать на длинные дистанции. Этот пробел мне удалось ликвидировать лишь в летном училище при совершении кроссов с выкладкой и без выкладки на различные дистанции.

Секцию гимнастики вел наш любимый преподаватель физкультуры Тищенко. Он прослужил долгую службу моряком и после демобилизации пришел работать в техникум. Спортсменом он был разносторонним. Он даже обучил нас танцам, особенно вальсу — как делать вращение.

Его уроки я усвоил хорошо и затем научил многих парней и девушек танцевать вальс, выражаясь по-авиационному, дал провозную. Танцы я всегда относил к спорту, совершенствовал навыки, что позволило мне уже в возрасте за 30 и 40 лет брать с женой призы за лучшее исполнение вальса на офицерских вечерах.

Занятия гимнастикой требовали большой собранности, смелости, мышления. Чтобы освоить те или иные упражнения, приходилось падать с колец, с перекладины, со спортивного коня. Без этого не достигнешь ничего определенного.
Преуспел я только в какой-то мере в шахматах. Играл много, участвовал в турнирах. На втором курсе я занял 2-е место в турнире на первенство техникума, но того, кто занял 1-е место, я обыгрывал. Просто он был более собранным во время турнира.

На 3-4 курсах успехи в шахматах были немного ниже. Многие догнали меня по уровню игры, я в какой-то мере самоуспокоился, а учиться было не у кого — большинство училось у меня. Но все же меня знали в техникуме, как разрядного шахматиста.
Во время практики на сахарном заводе я принял участие в шахматном турнире на первенство завода и разделил 1-2 места с одним третьеразрядником (третьеразрядников в ту пору было мало). До моего приезда на завод он держал там титул чемпиона.


Как вывод, могу с уверенностью сказать, что спорт сыграл одну из основных ролей в моей будущей профессии кадрового военного и летчика.
На летних каникулах я ощущал, что сельскохозяйственный инвентарь становился для меня легче. Теперь в косовицах я был более ретивый.

Вспоминаю такой случай: на каникулах отец заставил меня скосить яровую пшеницу, которую они вырастили в своей бригаде. Я вспомнил свои гимнастические снаряды, что, мол, теперь я не тот, и взмахнул косой. Две вязальницы не успевали за мной вязать снопы.

За день я скосил приличный участок, не помню по площади, но он был гораздо больше, чем дневная норма для колхозников. Только вечером и ночью у меня ныли  мышцы пресса и пояса. Я понял, что гимнастика не трогала тех мышц, которые необходимы косарю. Поэтому я еще раз убедился в необходимости заниматься не только гимнастикой.


5. Поездки, и другое

В этом разделе я коснусь сложности уче6ы, связанной с постоянным голодом. В большей мере это относится к первому и второму курсу. Пайка, получаемого по карточкам, нам явно не хватало. Приходилось жить и учиться в постоянном недоедании, а вернее голоде.

Принимались отчаянные попытки выйти из этого тупика. Кинулся я было на «легкий» промысел — воровать по ночам на огородах картошку. Один раз мне удалось наворовать солдатский вещмешок картошки. На втором воровстве пришлось убегать от хозяев. Затем я быстро порвал с этой затеей. Внял советам отца, что в нашем роду Романики никогда не было воров, мне стало стыдно, что я дошел до воровства, и с тех пор, как бы не было мне голодно, о воровстве не было даже мыслей.
 
Все же я получал хоть какую-то помощь от родных. Большую поддержку мне оказывала сестра Вера. Она жила на станции Ворожба и работала на перевалочном пункте по приемке овощей. И когда мне было уже невыносимо от голода, я брал свой вещмешок, садился на крышу вагонов и ехал на Ворожбу. Вера меня откармливала, как могла, набивала мой мешок картошкой, и я счастливый возвращался в техникум.

Конечно, поездки были сложными, но ради еды все было преодолимо. Оказывала мне Вера посильную помощь и во время моих пересадок на станции Ворожба. За все это я ей премного благодарен.

Некоторым учащимся было труднее, чем мне. В этой связи я вспоминаю жизнь в те времена Николая Паныча. Он получал из дома письма от соседей, извещающие о том, что мать очень голодает, и у нее уже опухают руки и ноги.

Николай находил в себе мужество, испытывая голод, не есть свою порцию хлеба, а носить ее и продавать на базаре. Деньги за проданный хлеб от тут же отсылал матери. Панычу помогала материально комсомольская и профсоюзная организации, но от вечного недоедания он иногда доходил до отчаяния. И мы, его соседи по общежитию, следили за ним, чтобы он не сделал с собой чего-нибудь убийственного, а о том, что ему надоело так жить, он нам говорил. Мы, его товарищи, помогали ему, чем могли.

Было и обратное. Ребята кулацкого склада мазали свои сапоги салом, чтобы они не потрескались, и т.п. Они держались от нас особняком. Мне даже неприятно о них писать.

Но страна принимала меры по восстановлению разрушенного войной хозяйства, и в декабре 1947 года карточки на продукты были отменены. Для студентов это было большим праздником. Все кинулись покупать хлеб.

Я купил двухкилограммовую буханку хлеба и килограмм соевых конфет. Буханку я съел в один присест, а 4 конфеты остались. За второй буханкой я не пошел — она же стоила денег. Напрашивался вывод, что хлеба наестся невозможно, а конфет можно.

Наводился порядок и на железных дорогах. На крышах с 1948 года ездить не разрешала железнодорожная милиция. Приходилось ездить на подножках вагонов и между вагонами. Иногда мы обманным путем попадали в вагоны (в основном, товарные, переоборудованные для перевозки людей), при этом мы показывали свои студенческие билеты и говорили, что за проезд нами уплачено. Грамотных проводниц было мало, и они, видя, что мы не похожи на уркаганов, пускали нас в вагоны.

Одна из поездок домой в Боромлю едва не стоила мне жизни.

А было так. Отъехали мы от станции Конотоп на поезде Львов-Харьков группой студентов, человек шесть. Разместились между вагонами на буферных площадках двух смежных вагонов. В ту пору сплошных проходов из вагона в вагон не было.
На станции Виры Белопольского района мои товарищи сошли, и так как была ночь, они посоветовали мне сойти с ними и добираться дальше рабочим поездом, а то, мол, одному  не безопасно. Я в ответ сказал, что ехать  мне оставалось шестьдесят километров. Это около полутора часов. Доеду и один, быстрее буду дома, тем более что грабить у меня  нечего.

Был конец октября. На период поездки я одолжил у Толи П. фуфайку, она имела неприглядный вид, словно с бабушкиного плеча. Мои карманы и вещмешок были пусты.
Слова моих товарищей оказались пророческими. Только поезд отошел от станции, с крыши ко мне на площадку спустились трое парней. Двое были моего роста, а третий с виду большим мужчиной.

Знакомство с новыми попутчиками длилось недолго, они расспросили, кто я, куда еду и тому подобное. Я им ответил: «Свой…Наши едут в тамбуре следующего вагона.» Они на некоторое время успокоились, продолжая рассматривать мою одежду. Ночь стояла лунная.

Вскоре один предложил меняться обувью. Я потрогал его обувь — старые парусиновые туфли с дырками. У меня были приличные хромовые ботинки, я их купил в Сумах по протекции отца с помощью родственников.

 Я быстро стал соображать, что события наступают неутешительные. Мысли пробегали в моей голове одна за другой: «Сменяю ботинки, чтобы отстали… Но только  хулиганы на этом не успокоятся, а разденут донага и пустят под откос».
С подобными отбросами общества мы встречались и ранее, знали их нравы. Конечно, породила их война, борьба с ними велась, но много их еще шлялось по железным дорогам.

Как оказалось, остальная часть моих нежелательных попутчиков ехала в тамбуре вагона, мне было видно, как их вожак (крупный) через дверь о чем-то переговаривался с ними. Потрогав туфли, я отказался от обмена. Им это не понравилось, они начали злобно ругаться и запугивать меня. Я прекрасно понимал, что мне с ними не справиться, и единственное мое спасение — прыгать на ходу. В этом я уже имел небольшой опыт, приобретенный во время поездок.

Тем временем в руках парней появились лезвия, которые они взяли между пальцев руки. Пошла возня. Я понял, что хотя их двое (третий пока еще переговаривался со своей компанией, едущей в тамбуре вагона), им не справиться со мной.

Они начали резать шнурки моих ботинок, навалившись на меня. Я сопротивлялся и медленно двигался к подножке вагона, чтобы спрыгнуть на ходу. Они успели сделать мне несколько порезов по лицу, потекла кровь. Боли я не ощущал и продолжал сопротивление.

Изредка вмешивался «большой», его возмущало, что двое долго возятся и до сих пор, кроме фуражки, они больше ничего не сняли с меня. Я бы и фуражку не отдал, но она была снята при вмешательстве «большого». Пуговицы фуфайки они расстегнули, и осталась одна нижняя — она туго расстегивалась. Все же я в темпе растолкал хулиганов, наседавших на меня, и быстро оказался на нижней ступеньке подножки вагона. По лицу текла кровь.

Хулиганье пришло в бешенство, что они не могут справиться со мной. Вмешался «большой», он заорал матом и крикнул: «Режьте ему глаза и кидайте его под откос!» Один подкрался ко мне и начал лезвием резать по моим рукам, которыми я держался за поручни подножек. «Большой» в это время ударил с силой в мое плечо.

На самой нижней ступеньке борьбу с ними я не смог вести, так как необходимо было держаться, а ногами прощупывать землю. Я ждал, когда же поезд хоть немного сбавит скорость. Но местность  на участке Амбары-Головашевка была равнинной, и поезд мчался полным ходом.

Кровь с рук текла сильно, бритвенные порезы были глубокими, и мне оставалось одно спасение  — прыгать на полном ходу поезда, что я и сделал.
На ногах мне удержаться не удалось, я упал и кувырком прокатился 3-4 метра по ходу поезда. Быстро поднялся, сориентировался, увидел впереди семафор и пошел в его сторону. Дошел до стрелочной будки, зашел к стрелочнику (им оказалась женщина). Пока шел, держа руки в карманах, карманы наполнились кровью. Лицо тоже было в крови и песке.
 
Стрелочница сначала перепугалась, но потом порасспросила и посветила на ботинки, чтобы я мог связать шнурки. Мне надо было спешить на станцию, так как с минуты на минуту должен был прибыть рабочий поезд.
 
Я прошел в вагон, забрался в уголок и вздремнул. К Боромле подъезжали утром, и когда я поднял голову, поправил свои длинные волосы, заметил, что на меня смотрят окружающие. Мне вспомнились ночные события. Порезанное лицо было шершавое, немного болели колено и голова. Молча сошел на станции и пошел в свое село.

Есть теория о скорости распространении слухов. В ее правильности я убедился в этот день впервые. Позже она подтвердилась при авиационных катастрофах с гибелью летчиков. А на сей раз я не успел еще дойти до дома, как мать уже знала о моем происшествии в таком содержании: ее сына порезали и сбросили на ходу под откос…

Конечно, эти события остались памятны мне, и я отлично понимал, что сберегли мне жизнь гимнастика и спорт. Они помогли мне в борьбе с хулиганами и, главное, при прыжке с подножки на полном ходу поезда. Как заключение, могу добавить, что бритвенные порезы на руках заживали больше месяца, и при том мне пришлось обращаться за медицинской помощью.

Опишу еще один курьезный случай, который произошел при поездке в товарном вагоне.
На крышах, на подножках пассажирских вагонов, а в вагонах тем более, ездить становилось сложнее и сложнее — везде требовались билеты (а стало быть, деньги). Ездить домой хоть изредка, но назревала необходимость, и мы стали для этой цели использовать товарняки, товарные поезда. Разобрались в их расписании, где они и чем заправляются — получалось неплохо, мы ездили.

Один раз, доехав до Сум в товарном открытом вагоне с дровами, нам было необходимо выяснить, заправляется ли водой наш паровоз или нет. Это было важно потому, что если в Сумах есть заправка, то воды паровозу как раз хватит до станции Боромля, а стало быть ехать можно смело, так как поезд на нашей станции обязательно остановится, что нам и нужно.

Я приподнялся с осторожностью по бревнам, чтобы не показать себя милиции, и увидел, что паровоз действительно заправляется водой. Об этом я поведал Толе П. Он захотел убедиться сам, но сделал это недостаточно осторожно, и его заметила милиция.

Нас арестовали в полном смысле этого слова и повели в свое помещение. Их не разжалобило то, что мы студенты и билеты нам покупать не на что, учинили нам допрос по всей форме, здорово нас напугали, заставили прочесть указ Министра путей сообщения Л.М.Кагановича о том, что за проезд на товарных поездах привлекать к уголовной ответственности  до года тюремного заключения.

Нам сообщили, мол, посидите пока здесь, а потом нас переправят в Сумскую городскую тюрьму. И главное, чтобы было кому возить нам передачи…
Поснимали с нас брючные ремни (чтобы не повесились в камере), комсомольские значки (это уже был произвол), мотивируя тем, что комсомольцев нельзя сажать в тюрьму, а сначала их надо исключить, — и отправили нас в тюремное помещение.

В камере сидел какой-то старик и женщина. За нами защелкнул замок, и мы остались в тюрьме. Поначалу мы пытались учить историю — учебник был в сумке Толи, но были в таком состоянии, что наука не шла в голову. Потянулись мучительные минуты ареста. Состояние наше было удручающим. Мы впервые оказались на положении арестованных.

Просидели мы часа два, пришел старший дежурный наряда милиции и вызвал нас на допрос. Толе захотелось пить, воды у них не оказалось, поэтому Толю заставили ее под конвоем принести, что он и сделал. Меня заставили подмести дежурное помещение, предупредив, чтобы я сделал уборку по-студенчески — аккуратно. Потом нам дали один час времени, чтобы мы покинули станцию Сумы.

А как покинуть? До станции Боромля ехать было не на что, а идти пешком потребовался бы день. Подошел пассажирский поезд, идущий в требуемую нам сторону. Мы ушли вперед, чтобы сесть на подножки на ходу после того, как убедимся, что милиция осталась на перроне и нас не преследует. Так мы и сделали.
Этот случай остался в памяти, запомнилось тягостное состояние арестованного.

Была еще масса приключений, связанных с поездками. Приходилось убегать от милиции, рискуя жизнью, пролазить под вагонами медленно двигающегося поезда — это был верный метод, так как лезть за нами они не рисковали. Другое дело мы — молодо, зелено, глупо.


6.Проведение каникул

Радостным событием в дни учебы были летние каникулы. Все-таки мы скучали по родным, хотелось повидаться и отдохнуть.
Отдых проходил однообразно. Кино в те времена в Боромле было редкостью, книги читать было некогда. Оставались работа в колхозе, и после нее — «вечеринки».
По ночам я охранял сад и бахчу, а днем косил сено для колхоза и для своего заработка, так как необходимо было купить к новому учебному году одежду и накопить деньги, чтобы дожить до первой стипендии.
Большим недостатком каникул было то, что мало читал, не развивал свои умственные способности. Это потом сказывалось при начале обучения.

Я заканчиваю описание моих лет техникума. Они сыграли большую роль в моей дальнейшей жизни. Я научился и привык жить в коллективе, научился немного разбираться в людях, познал самостоятельную жизнь, полюбил спорт и физкультуру, стал разбираться в науках, расширил свой кругозор, пережил в какой-то мере трепетное чувство влюбленности. Все это пригодилось для службы в Армии, с чем и связал я свою дальнейшую жизнь с 1950 по 1979 годы.



Работа после окончания техникума


После окончания техникума получил свободный диплом. Устроиться на работу было трудно, так как я еще не служил в Армии, и в кадрах, куда я обращался, заявляли, что если бы уже отслужил, то взяли бы, не раздумывая. Пытался завербоваться на восток, но непрошедшего воинской службы не брали.

После получения диплома я решил осуществить свою давнюю мечту — пойти в летное училище. С этой целью я обратился в Шосткинский военкомат. Там прошел медицинскую комиссию. Она признала меня годным для военных училищ. Офицер военкомата показал мне список, куда он может меня направить.

В списке было 15 училищ — артиллерийские, танковые, пехотные, но авиационное было лишь одно и то не летное, а Харьковское училище связи. Поэтому я отказался от всех предложенных и занялся устройством на работу.

Затем нас распределило министерство сельского хозяйства. Нас направили по МТС для агрохимлабораторий. Я попал в МТС города Лебедин Сумской области. Нашел частную квартиру, вернее угол в квартире, и с 5-го сентября 1950 года начал трудовую деятельность в незнакомой мне должности — лаборанта нефтепродуктов. Спасибо техникуму, он научил меня разбираться в химии, и поэтому свою нехитрую новую специальность я освоил быстро.

Меня загружали и другими делами, например, оформлением выставки сельского хозяйства в Лебедине, работой по закупке аппаратуры для лаборатории. Закупки я делал по безналичному расчету в Сумах. Если учесть, что оборудование в основном было хрупкое стеклянное, то я с поручением справился нормально — закупленное доставил в лабораторию МТС в целости и сохранности.

Начальник агрохимлаборатории мне не нравился, он постоянно ничего не делал, и сам был человеком типа Чеховского Беликова — все у него сводилось к тому, что как бы чего не вышло.

Объем работы у меня был небольшим, и я стал изучать агрономию, агрохимию и др., зная, что эти предметы всегда ценились в моем роду, но, признаюсь, что не испытывал никакого пристрастия к этим наукам. Поэтому вскоре я принял решение поступить заочно в Лебединский педагогический институт на факультет физики и математики.

О женитьбе я не помышлял, хотя замечал повышенное ко мне внимание девушек той улицы, где я снимал жилье. Они приглашали меня на свои вечеринки.

Сам город Лебедин был небольшой, примерно 20-30 тыс. жителей. Он был зеленым уютным городом, там было, где провести время человеку моего возраста, что я и делал — посещал танцы, кинотеатр. К слову, к спиртному пристрастия не испытывал.
 
Поворот в моей судьбе сделал призыв в армию. В военкомате меня пожурили, что я месяца три не стоял нигде на учете, послали на медицинскую комиссию. И когда она определила меня  годным к службе в ВВС, то я от радости готов был целовать всех врачей и медсестер. Я был подстрижен под «Котовского, и стал ждать вызова.

15 октября 1950 года я получил повестку, извещающую о том, что должен 18 октября явиться в военкомат в добротной крепкой одежде и иметь при себе продукты.

После расчета в МТС я уехал домой в с.Боромля. Необходимо было отвезти вещи и сообщить родителям о призыве меня в армию. Дорога домой оказалась сложной.

Со станции Боромля до села (9 км) пришлось идти ночью по сплошной черноземной грязи под моросящим дождем. И только я вошел в лес — увидел неподалеку костер и у костра людей. В голове пронеслась мысль: «Разбойники!» Как в сказках.

Но делать было нечего, и я пошел вперед. В правый карман положил финку, чтобы ее было удобно вытаскивать. К счастью, это оказался цыганский лагерь. У костра сидели мужчины и курили трубки, вели мирную беседу и пасли лошадей. Проходя мимо них, я обратил внимание, как голопузая ребятня спала в шатрах — никаких тебе ни коек, ни одеял. Можно было позавидовать их закалке.
Цыгане меня не остановили, и я пошел дальше.

Проводы в армию были скромными. Собрались в основном соседи-родственники, поговорили, каждая тетушка вручила мне несколько рублей и носовой платочек. Мать мне кивала, чтобы я не отказывался от этого, мол, такой обычай.
Мама всплакнула, отец запряг в колхозе лошадь и повез меня опять-таки по черноземной грязи на ст. Боромля.

В Лебедине я поблагодарил хозяев — поставил магарыч. Они подпили  и начали меня хвалить за веселый нрав и помощь в работе, которую я им оказывал. Простился со своей знакомой девушкой и утром 18.10.50 явился в военкомат, как требовала повестка.

Лебединских призывников направили в Сумы, там в помещении филармонии из нас формировали команды.

Так и закончилась моя гражданская жизнь и деятельность. Впереди предстояла новая жизнь — служба в рядах Вооруженных Сил СССР.