Глава 28
- Ну, а вот теперь я вынужден вас огорчить, молодой человек! – Анатолий Игнатьевич плотно запахнул старенькую телогрейку. – Я, честно сказать, побоялся сказать об этом Черняку, но вам вынужден сообщить: под домом нет никакой потайной комнаты! Поверьте, я добросовестно исследовал каждый миллиметр стен, и если бы там был хоть малейший намек на пустоты, я бы его обнаружил. Черняк, видимо, ошибся…
- Если бы он мог ошибаться,… - тихо сказал Егор. – Но, к сожалению, он не ошибся ни разу! Раз он говорит о комнате, значит, она существует. Чего гадать? Давайте пройдем в библиотеку и все начнем сначала.
- Егор, в этом нет необходимости, уверяю вас. Вы ничего не найдете!
- Я почему-то уверен в обратном. Давайте не будем гадать.
В библиотеке Егор обошел зал и убедился в том, что старик прав. Но комната существовала, и в этом у Егора не было сомнений: ведь указал же Черняк безошибочно место в квартире, где он хранил свою книгу!
Егор вернулся к ступенькам, где у небольшого стола в кресле расположился старик, и его взгляд упал на толстый ковер, которым был покрыт пол у ступенек лестницы. Какая-то смутная догадка мелькнула в его мозгу, и он попросил старика подняться с кресла. Откинув ковер, Егор увидел две металлические полосы, проложенные по полу.
- Что это? - он кивнул на пол.
- Вероятно, опалубка под лестницу, - старик посмотрел на него с недоумением. – Уж не думаете ли вы, что…
- Я именно это и думаю! – перебил его Егор, убирая стол и кресло.
Он лег на пол и принялся осматривать нижнюю ступеньку. И скоро нашел то, что искал: в камень была утоплена металлическая скоба. Егор выдвинул ее из паза и легонько потянул на себя. Раздался громкий щелчок, и лестница вдруг стронулась с места. Пять нижних ступенек, повинуясь руке Егора, двинулись с металлическим скрежетом по полозьям и встали ровно у их конца. А под лестницей обнажился проход…
- Глазам не верю! – только и смог произнести старик.
Он взял со стола мощный фонарь и, помешкав, отдал его Егору.
- Вам и карты в руки! – сказал Анатолий Игнатьевич. – Дерзайте, молодой человек!
- Благодарю за честь! – серьезно ответил Егор и шагнул под лестницу.
Комнатка была крошечной и занимала только подлестничное пространство. В ней Егор увидел две полки, установленные на деревянных брусьях от пола до потолка. Дрожащей от волнения рукой Егор осветил корешки…
- Анатолий Игнатьевич! – голос Егора осип от волнения…
- Боже мой! – старый букинист дрожал то ли от прохлады, то ли от волнения. – Так называемая «Елизаветинская» Библия 1751-го года. Знаете ли вы, Егор, что работа над этой книгой началась еще при жизни Петра Первого? Вероятно, это единственный экземпляр, кроме того, что хранится в «ленинке»…
Пальцы старика с трепетом скользили по корешкам…
- Кюхельбекер и Одоевский, альманах "Мнемозина"; Корнилович и Сухоруков, "Русская старина"; альманах Дельвига "Северные цветы"! Господи, ведь это первый номер альманаха - 1825 год!
- Томас Пейн. «Век Разума». Впервые вижу, – Егор прикоснулся рукой к корешку книги.
- Не удивительно! – старик прокашлялся. – Книга Пейна была запрещена за богохульство еще в XVIII веке.
- А это? – Егор качнул книгу на полке. – Мордовцев. "Самозванцы и понизовая вольница".
- Запрещена в 1867 году! – тут же отозвался Анатолий Игнатьевич. - Утверждалось, что ее автор "косвенными намеками" обозначил противоречия между провозглашениями и деяниями Екатерины II - "благие намерения только на словах, а на деле существовали во всех слоях, начиная с высших, неурядицы, распутство, воровство и разбой". Но вот еще шедевр - "Истории французской революции" Карлейля, том первый "Бастилия", под редакцией Ляпидевского! Вот это точно единственный экземпляр! Считалось, что книга – призыв к революционным потрясениям, ее безжалостно уничтожали повсеместно… Ливанов, "Раскольники и острожники и любопытные процессы"… Сухое повествование о сектах. Книга вызвала гнев официальной церкви… Егор, вы хоть поняли, ч т о вы раскопали?!
- Честно говоря, не совсем! Вижу только старые книги, и душа моя замирает…
- Это не просто старые книги! – воскликнул старик. – Это запрещенные книги! Многие из них, наверняка сохранились в одном-двух экземплярах. Это же просто чудо! Я жил все эти годы над сокровищницей и ничего не знал об этом!
- И за этот подарок вам следует благодарить Черняка! – с сарказмом произнес Егор.
- Я согласен простить ему все наши треволнения за этот бесценный подарок! Для меня счастье просто подержать эти книги в руках, а не то, чтобы стать их обладателем! Ведь место им в музеях, а не в комнатке под лестницей, где их никто не видит.
- Да, но нам еще нужно отыскать книги Федорова, - сухо напомнил Егор.
- Ищите, Егор! Я выйду, чтобы не мешать вам, а вы ищите!
Старик вышел, прихватив том Ливанова, а Егор приступил к поискам.
Книги Федорова были расставлены по одной на всех полках, а не стояли в ряд, как поначалу предположил Егор. Значит, и здесь кто-то боялся хранить их в одном месте, видимо, зная об угрозе, которую несли в себе эти книги… Егор собрал тринадцать томов книг и собирался уже покинуть тайник, как вдруг взгляд его упал на темный корешок. «Печальный крест». Арсений Булатников…
Егор не сразу сообразил, что его так насторожило… Он вышел из тайника и, положив книги Федорова на стол, вернулся под лестницу.
Он взял книгу в руки и медленно раскрыл ее на середине…
«Последние дни войны оказались началом настоящего ужаса. Москва, жившая далекими сражениями, была словно гнойная рана, готовая вот-вот открыться. Это были месяцы ожидания катастрофы, всеобъемлющего ужаса и голода. Призраки убийств и заговоров уже несколько лет разъедали душу города, но, несмотря на это, многие хотели верить, что война еще далеко и гроза обойдет стороной, и французам ни за что не бывать в Москве. Надежды только усугубляли неизбежное. Когда москвичи узнали о решении Кутузова сдать город Наполеону, и пришла настоящая боль, сострадания уже не осталось. Ничто так не способствует потере памяти, как война. Мы молчим, а нас пытаются убедить, будто все, что мы видели, что делали, чему научились от себя самих и от других - не более чем иллюзия, страшный сон. У войны памяти нет. Никто не осмеливается осмыслить происходящее, а после уже не остается голосов, чтобы рассказать правду, и наступает момент, когда никто уже ничего в точности не помнит. Вот тогда-то война снова возвращается, с другим лицом и под другим именем, чтобы поглотить все, что оставила за собой»…
Это был знакомый стиль, знакомый почерк… То же самое четкое построение фраз и оборотов речи… Егор вернулся на несколько страниц вперед.
«Натали было достаточно обменяться взглядом с Игнатием, чтобы почувствовать, что она пропала навсегда. У него был пронзительный и ненасытный взгляд волка, умевшего прокладывать себе дорогу и знавшего, в какой момент следует пускать в ход клыки, а в какой просто приветливо вильнуть хвостом. Игнатий медленно поцеловал ей руку, легонько лаская кожу губами. Его улыбка говорила женщине о том, что он способен читать ее мысли и желания, как открытую книгу. Она сказала себе, что не желает его видеть и что откажется от визитов писателя. Еще ни разу в жизни ничто так не пугало ее: она впервые увидела перед собой настоящего зверя, одетого в цивильный костюм, и поняла, что должна чувствовать жертва, заметившая охотника. Все эти мысли пронеслись в ее хорошенькой головке буквально за несколько секунд, пока она силилась выдумать хоть какие-то, пусть даже совершенно нелепые причины, по которым больше не сможет видеться с Игнатием, стоя перед ним и оторопевшим братом, и с грустью понимая, что пропала навсегда».
«Да это же Федоров!» - подумал Егор. – «Его стиль! Но почему тогда Булатников?!»
И тут же вспомнил рассказ Черняка о внуке Изгоя… Так вот, значит как… Арсений Булатников, внук Кондрата решил довести до логического завершения историю Ваньки-Изгоя и занялся сочинительством! И надо сказать, что он лихо ухватил стиль деда и его характерные обороты.
- Вот уж против книги Булатникова Черняк ничего иметь не будет! – вслух произнес Егор, решив попросить книгу у Анатолия Игнатьевича. И в то же время подумал, что и на сей раз книга сама выбрала его…
Продолжение следует -