Котова Ксения. Все ответы. -1-

Клуб Пирамида
Все ответы
Котова Ксения
http://www.proza.ru/2013/03/26/2298

  Тише пепла черненая временем фаун.
  Ветер нем, океанов ослепли глаза.
  Битой смальтой парят в сером небе вопросы,
  И рассыпалась в прах облаков бирюза.
   
  Слов безликий поток утекает змеиным
  Шес-се-вех в глубину,
                в никуда,
                в никогда...
  Пламя рвет со страниц строки пальцами жара,
  И история гаснет, как дым, без следа.
   
  Воск чернил, напитавший иссохшие вены,
  Кровью больше не станет, качнувши сердца.
  Сколько душ ты сожрала, бездушная книга,
  Дав ответы, любые, и все — до конца?
   
   
   На земле песчаных рек, Арте, потеряна библиотека Каяна Эххати. Ее залы бесчисленны и безграничны, а книги не стареют. Библиотеку стережет слепая женщина — на красивом лице нет глаз. Чародей стер их, как художник, который шариком белого хлеба убирает с портрета лишние черты, а ее кожу — сделал грубой и твердой, подобной граниту, словно не хотел, чтобы супруга даже кончиками пальцев могла прочитать хранившиеся в библиотеке книги.
   Легенда утверждает, Каян был безумен. Однако камни дворца помнят, Цели Эххати сама попросила оставить ей из пяти чувств лишь вкус, нюх и слух, и последний только потому, что уши можно закрыть руками. Она убедила супруга преобразить ее, когда он закончил готовить формы для написанной им с благословения Вселенной инкунабулы Ответов.
   Половину жизни чародей плел заклинание и десять лет вырезал и составлял литеры. За треть века Каян создал книгу, которая хранила знание о прошлом, настоящем и будущем. Она прославила его: очень быстро слухи об инкунабуле волнами выплеснулись за края Арты. Разумные потянулись на дождливую землю, но на месте дворца из синего камня-металла аталь не увидели ничего, кроме шелестящего песка.
   Жившие окрест рассказали, чародей пропал вскоре после того, как напечатал первый экземпляр. На следующее утро двери библиотеки закрылись, и вечером Цали не зажгла светильники в комнатах, как прежде.
   Ночью дворец исчез.
   Забрал Каян библиотеку с собой, или она сама отправилась на поиски ушедшего хозяина? А, может быть, ее никогда не существовало, и супруги Эххати были искусной иллюзией, которую, когда наскучила, развеял создатель? Неизвестно. Библиотеку тщетно искали на Арте и на других землях. Для многих чародеев, ученых и черных археологов древние книги стали наваждением, и самой соблазнительной среди химер была инкунабула Ответов. Странствия длились десятилетиями.
   Те, кто возвращался, приходили с пустыми руками. Остальные не возвращались никогда.
   
   Брат Улема, Етин Сета, начал поиски еще студентом второго курса Ла-Иньской медицинской академии: пожилой философ рассказал на лекции, как в юности мечтал найти библиотеку Каяна, и молодой человек заинтересовался, насколько правдива легенда.
   Если пересчитать в года маны, которые начинающий фармацевт провел за хрониками и летописями, сотнями карт и в беседах с путешественниками, получится пять лет. Еще несколько — он потратил, чтобы исходить поперек и вдоль дождливые пустыни Арты и исследовать окраинные уголки более, чем ста тридцати отдаленных земель. Тщетно. Етин не нашел библиотеку и, отчаявшись, вернулся на Инь, где в столице открыл небольшую мануфактуру по производству лекарств.
   Дело постепенно увлекло фармацевта, и вскоре Сета с удивлением обнаружил, как не покладая рук работает над составом, который погружает разумного в крепкий и долгий сон и заставляет все тело онеметь. Анестетик не мог стать панацеей, но позволил бы хирургам проводить сложные и долгие операции, слишком болезненные, чтобы перенес пациент.
   Хотя попытки Етина снова и снова оказывались неудачными, многие врачеватели заинтересовались его работой. Начинающие и опытные, они приезжали в столицу Инь и оставались на мануфактуре, неделями, месяцами и годами изучая записи и повторяя эксперименты перешагнувшего рубеж тридцатилетия фармацевта. Он нередко повторял:
   — Следует только найти правильное соотношение дурмана, опия и вёха. Следует только найти...
   
   Прошло три года.
   Несмотря на все старания, исследование продвигалось очень медленно, и Сета стал нередко заглядывать в у-нэ дедушки Нияня. Етин спился бы, но раньше — он исчез. Накануне отъезда фармацевт побывал у благородного Ву на обеде и вернулся в радостном возбуждении. Дома Сета немедленно собрал вещи. На прощание он сказал брату:
   — Вот увидишь, скоро я смогу вылечить любого и от какой угодно болезни.
   Вечерним рейсом фармацевт отправился на Арту.
   Етин не вернулся ни через декаду, ни в конце поры, ни спустя год. Как речной тростник высыхает от жары, Куи Сета высохла от печали. Глядя на безутешную мать, Улем ругал самонадеянного брата сквозь зубы. Молодой человек догадывался, что Етин снова отправился на поиски инкунабулы Ответов, и окончательно убедился в подозрениях, когда мать на прогулке с криком набросилась на служанку из дома Ву.
   — Это из-за тебя он уехал! Из-за тебя! — завизжала Сета, вцепившись в волосы старой женщине.
   Улем с трудом оттащил мать от уроженки Арты, отвел домой, напоил чаем и уложил спать.
   Следующим утром Сета навестил благородного Ву, чтобы извиниться. Седой аристократ выслушал молодого человека с пониманием и разрешил поговорить с Ндали, избитой служанкой. Улем нашел ее за домом, возле ручья, — над извилистым руслом шелестели ветвями рябины, и грозди красных ягод кострами полыхали среди пожелтевшей листвы.
   Ндали полоскала платки. Привязав их концы к бамбуковому посоху, старая женщина опускала бо в воду, и ленты уносились далеко по течению, огибая валуны и рисуя в заводях спирали. Словно живопись коричневой тушью, дрожали на мокрой ткани отражения рябин — полупрозрачные, слишком легкие, чтобы бороться с потоком. Одно за другим они соскальзывали с шелка на черные зеркала неподвижных камней, где застывали следами босоногой поры увядания.
   Очарованный, Улем замедлил шаг. Служанка обернулась. Она изменилась в лице: уголки сероватых губ опустились, глаза, туманно-голубые, как осколок долго лежавшего на дне родника горного хрусталя, затянула пелена грусти. Она закрепила бо двумя шестами на дне и выбралась из воды; Сета помог ей подняться по скользкой тропинке.
   — Значит, он не вернулся, — выпрямляясь, вздохнула старая женщина.
   Улем по-своему понял ее слова, и извинения вылетели у него из головы.
   — Ты рассказала ему, где искать дворец Каяна Эххати?
   Уроженка Арты вырвала руку.
   — Ты тоже станешь бить меня?
   Молодой человек опомнился:
   — Нет!.. Я пришел извиниться за свою мать, — поспешил успокоить служанку Сета. — От Етина больше года нет вестей, и она не знает, оплакивать его или ждать. Моя мать сама не своя. Мне следовало бы ухаживать за ней лучше. Прости ее. И меня тоже.
   Старая женщина посмотрела на Улема недоверчиво, но затем ее взгляд смягчился.
   — Тяжело не знать, что случилось с родным.
   — Я знаю только, что мой брат отправился на Арту.
   Ндали вздохнула снова:
   — Его впечатлили мои слова. В месте, откуда я родом, эту историю рассказывают детям как страшную сказку. Сказку о дворце с изнанки земли. Раз в год, в праздник Йенан, когда шов между нашим миром и миром ноби становится очень тонким, дворец появляется у истока Ранель.
   — Ранель? — переспросил Улем. — Я хорошо знаю Арту, но прежде не слышал о такой реке.
   — Она высохла очень давно. Песок почти засыпал русло.
   — Ты расскажешь мне, где именно находится это место?
   — Ты не вернешься, и твоя мать меня убьет.
   Молодой человек заглянул в глаза старой женщине и не сдержал улыбки: служанка смотрела настороженно, серьезно и сердито одновременно.
   — Ты ведь все равно поедешь искать брата, скажу я или нет, — огорченно произнесла Ндали.
   Сета развел руками. Он внимательно выслушал ее объяснения и поблагодарил на прощание. Служанка грустно посмотрела ему вслед.
   Дома Улем начал готовится к поискам: до Йенан оставалось две поры. Чтобы не волновать мать, молодой человек сказал ей, будто собирается написать серию картин с поселившимся на Арте десятилетие назад известным художником, Бана Дацори. Подмастерьем Сета учился у живописца, и Куи поверила сыну.
   
   Ночной корабль с Инь на Арту ходил два раза в декаду, отправлялся после полуночи и прибывал в порт назначения на рассвете. Улем сошел по трапу и огляделся; последний раз молодой человек был здесь шесть лет назад, когда работал в мастерской Дацори.
   За прошедшие годы Налк изменился мало. Маленькой порт пах кожей, мокрым деревом и каменной пылью. От пыли чесался нос, она оседала на губах и языке и мелкой крошкой парила в воздухе. С ней не мог справиться даже шедший без остановки дождь, который вбивал струи в гниющие настилы улиц и рыхлую землю с безразличием укладывающего булыжник каменщика. Из пустынь веяло сыростью песчаных рек — за пригоршней невыразительных домов, выкрашенных белым, виднелись жемчужно-голубые холмы. Над дюнами, просыпаясь, расцветала кипенная фаун Арты.
   С Дацори Сета побывал повсюду на дождливой земле и благодаря ему научился понимать скупое очарование невзрачных барханов. Бывшего наставника молодой человек предупредил о своем приезде за половину поры и попросил подготовить нихур, песчаную ящерицу, и припасы для недолгого путешествия. В письме Улем объяснил живописцу, что хочет немного поработать в уединении, в одном из маленьких поселений в глубине пустыни.
   Оставив у Бана ненужные вещи, художник отбыл к истоку Ранель. Дорога заняла меньше времени, чем предполагал Сета. Он оказался на месте вечером третьего дня. До праздника Йенан оставалось две ночи.
   В ожидании Улем рисовал и бродил среди окрестных дюн. На четвертое утро молодой человек спустился в высохшее русло и прошел по нему около километра. В узкой ложбине, недалеко от истока, художник наткнулся на палатку; внутри лежали одеяло и пара сумок, от которых тянуло плесенью. Не без брезгливости Сета осмотрел вещи в надежде отыскать что-либо, принадлежавшее брату, и обнаружил его шарф, шкатулку с лекарствами и медицинскими инструментами и едва начатую тетрадь. Две заметки были короткими: в первой Етин говорил о каменной стене с потрескавшимся барельефом, во второй — предполагал, что в древности на берегу Ранель находился большой город. Старые записи брат, по-видимому, забрал с собой.
   Сета нашел упомянутое место и поразился: века не стерли искусно высеченный узор. Улем достал грифель и быстрыми штрихами наметил в альбоме изысканное переплетение, сохранившееся не иначе как чудом.
   Арта пришла в упадок больше тысячелетия назад: последний лорд умер, не оставив наследника, и семья Ла-Инь заявила права на осиротевшую землю. Захватчиков не интересовали ни необычная природа, ни причудливая культура — только аталь. Бледно-синий и дымчато-прозрачный, сочетающий в себе свойства камня и металла, еще до раскола Вселенной аталь ценился за красоту и волшебную особенность отгонять ноби. Его добывали только на Арте.
   В легенде о книге Ответов говорилось, что Каян построил библиотеку из аталя. Молодой человек вспомнил это и с усмешкой представил, как возмутились ноби, когда дворец чародея появился на изнанке.
   Отсмеявшись, Улем дорисовал орнамент и в задумчивости вернулся к своей стоянке.
   
   На следующую ночь наступил Йенан.
   Белое сияние фаун погасло за краем земли, и над пустыней сгустились сумерки. Вечерние длинные тени потускнели, став холодными и неживыми, и растаяли. Ветер остыл; в неумолкающей дроби колотящихся друг о друга песчинок Улему почудилось бормотание невидимых ноби. Неподалеку молния корявыми пальцами взъерошила край бархана, и в воздухе разлился густой и тяжелый аромат приближающейся грозы.
   Молодой человек потер пальцами веки: в сумерках линии потеряли четкость, и приходилось напрягать зрение. Сета не поверил уставшим глазам, когда в пепельно-агатовой ночи неторопливо проступили очертания покрытых арабесками стен, и она, как вода, стекла по высоким башням, аркам окон и витым колоннам. За распахнутыми воротами лежал засыпанный песком сад. Деревья высохли; от обнаженных ветвей веяло прошлым и одиночеством.
   У художника закружилась голова. История Ндали оказалась правдой до последнего слова.
   Преодолев робость и опасаясь, что дворец исчезнет, Улем поспешил войти. За спиной Сета вихрем промчалась стайка хойо, блуждающих огней. Их приглушенное бормотание всколыхнуло тишину и смолкло — на бронзе ворот погасли сиреневые отблески. Мертвая аллея встретила молодого человека слепым взглядом, и Сета стало не по себе. Он быстро прошел под ее безжизненными сводами и, только взбежав по лестнице на северную веранду, выдохнул с облегчением.
   Улем достал из сумки волшебный светильник, овальный кристалл в медной оправе, и повернул ключ в основании. Бледное сияние озарило почерневшие стены и выцветшие драпировки, которые неторопливо закручивал в спирали сквозняк.
   Снаружи громыхнуло; вскоре тишину заполнил шелест ливня, и песок на ступенях забурлил и вздулся, насыщаясь водой. В полумраке Сета рассмотрел потрескавшиеся фрески, картины на шелке и покрытые тонкой резьбой аталевые панели. Со всем время обошлось беспощадно: фрески потрескались, шелк сгнил, и только аталь сохранил дымчатую синеву. Сюжеты еще можно было прочесть, не смотря на кракелюры, плесень и царапины. Художник узнал древние мотивы и в восхищении затаил дыхание. Он представил, как миллиметр за миллиметром очищает картины и делает записи о погибшем искусстве Арты для потомков, а потом резко тряхнул головой, отгоняя наваждение. На изнанке Улем искал брата.
   Молодой человек прошел сквозь зал на внутреннюю галерею. Она кольцом охватывала этаж; такие же кольца уносились к куполу вверх, теряясь в антрацитовой мгле, и вниз, в зев пустоты. Улем перегнулся через перила и высоко поднял кристалл, чтобы разогнать мрак. Светильник замер одинокой фаун, и темнота, словно став еще плотнее, медленно сдавила его в кулаке.
   Сета замутило, он зажмурился и отступил на два шага, затем сел на пол и положил кристалл рядом в пыль. Привалившись к балясинам, художник сглотнул камнем застрявший в горле сырой воздух. Отчаяние захлестнуло молодого человека: он осознал, насколько огромен дворец Каяна Эххати и что в тысячах коридоров можно блуждать веками. В сотнях залов Етин мог так и не отыскать книгу Ответов. Как брат, мог потеряться среди ноби и Улем.
   Едва различимый стук был ответом мыслям Сета. Художник резко повернул голову, но успел заметить лишь прядь волос, хлестнувшую белой волной темноту.
   — Постой! — крикнул молодой человек. — Не уходи, кто бы ты ни был!..
   Его голос разбился о своды галереи, и эхо стаей испуганных птиц вспорхнуло под купол. Сета схватил светильник, поднялся и осторожно шагнул к колонне, за которой исчез незнакомец.
   — Пожалуйста, покажись. Не бойся меня!
   — Обычно разумные боятся ноби, — ответил художнику шепот, похожий на бормотание равнинной реки.
   В чужих словах молодому человеку почудилась насмешка, и он нервно улыбнулся.
   — На Ла-Инь каждый знает, что ноби можно встретить даже у себя в саду под чайной розой.
   Раздался смех, легкий, как шелест рассыпавшегося жемчуга.
   — Ты ищешь книгу Ответов?
   — Нет, я пришел за своим братом. Я уверен, что он нашел это место. Его вещи были неподалеку. Брат забрал их, если бы уходил, — быстро проговорил Улем и закусил нижнюю губу.
   Ответом было недолгое молчание. Затем голос спросил:
   — Как звали твоего брата?
   — Етин Сета. Я — Улем, — художник нетерпеливо смотрел на колонну, из-за которой доносились слова. — Етин искал инкунабулу чуть ли не с детства. Мечтал, что с ее помощью вылечит худшие из болезней, и... Ты знаешь его?
   Вкрадчиво, точно поступь охотящегося зверя или легконогой танцовщицы, прозвучали шаги невидимого собеседника.
   — Я встречалась с ним. Он вошел сюда после заката и задержался до рассвета. Дворец вернулся за ткань земли, и твой брат умер. Ни один разумный не может оставаться долго во владениях ноби.
   Улем сглотнул.
   — Я хочу увидеть его.
   — Зачем?
   — Я хочу убедиться и рассказать матери, — твердо ответил молодой человек. — Она ждет его уже больше года.
   — Тебя испугает то, что ты увидишь. Как и другие, твой брат умер рядом с книгой. Еще никого она не выпустила из объятий своих страниц, — голос прозвучал отстраненно. — Каждый хотел узнать слишком многое, и никто не удержался от соблазна заглянуть в будущее, в самый его конец, туда, где заканчивается всё.
По спине Улема скользнул холодок. Художник заметил, что сжимающая светильник рука дрожит, и бронзовое кольцо норовит выскользнуть из вспотевших пальцев. Сета передернуло. Он стиснул зубы.
 — Проводи меня, добрый дух.
   В круг свет вступила изящная ноби. У нее были лицо и грудь женщины, тело львицы с восемью лапами и змеиный хвост. Сета, вначале отпрянувший, заворожено застыл, вглядываясь в красивое лицо с высокими скулами, присыпанными мраморной пудрой, и лишенное глаз; каменные губы пересекали трещины.
   — Ты прекрасна... — выдохнул Сета.
   Ноби наклонила голову к плечу и протянула молодому человеку ладонь с длинными пальцами и когтями-лезвиями.
   — Откажись сейчас. Ты не сможешь устоять перед книгой.
   Улем с благоговением коснулся холодной и твердой руки.
   — Я впервые совсем рядом с кем-то из народа изнанки. Как тебя зовут? Ты — камень? Ты — львица или змея? Ты родилась такой или кто-то обратил тебя заклинанием? — пораженно забормотал художник.
   Ноби рассмеялась:
   — Садись, Улем. Я — Цели Эххати.
   Она забросила его к себе на спину и в следующее мгновение перескочила через перила, и нырнула в черную глубину. Падение было внезапным и резким, и Сета завопил от страха. Он судорожно обхватил Цели за пояс, уткнулся лицом в белоснежные волосы и застонал. Женщина снова рассмеялась. Скулы молодого человека вспыхнули. Устыдившись, он проглотил стон и задержал дыхание.
   Широкими и плавными прыжками с галереи на галерею Эххати спускалась все ниже, как по ступеням гигантской лестницы. Кольца этажей уносились вверх, вверх и вверх, и ненадолго молодому человеку показалось, что этому не будет конца: колонны и драпировки, тысячелетие назад погасшие светильники, статуи, резные балясины и перила — всё дробились в его зрачках, как в зеркалах калейдоскопа. Стайками бисерных рыб сновали по стенам хрупкие и бледно-золотые блики от волшебного кристалла, бившего по бедру.
   — О, Вселенная... — залюбовался Улем.
   Цели обернулась только на миг:
   — Молчи.
   Она продолжала спускаться.
   Чем ниже, тем холоднее и плотнее становился воздух. Словно намокшая ткань, он лип к коже и, подобно песку, забивал ноздри и заставлял слезиться глаза. Сложнее стало дышать, и Сета широко открывал рот, заглатывая воздух. Каждый выдох срывался с губ резко, и облачко пара таяло в черноте бутоном медленно остывающей хризантемы. Звон в ушах нарастал, начало ломить виски; пальцы замерзли, и Улему казалось, что они готовы треснуть, как ненадежный лед.
   Художник думал уже, что потеряет сознание, когда ноби неожиданно остановилась. Восемь лап столбами вросли в мозаичный пол, и щеки художника слабой рукой коснулся затхлый ветер. Улем поднял голову и с трудом — светильник. В четыре стороны из круглого зала расходились коридоры.
   — Библиотека направо, — произнесла Цели и обернулась.
   Сета осветил ее лицо, а потом всмотрелся в узоры над арками переходов. Каменные фигуры шевелились. Поражающие воображение чудовища переплетались телами, царапали и пожирали друг друга. На глазах Улема огромная змея разродилась двухголовыми гадюшатами и кинулась на них охотиться. Ее шипение отчетливо прозвучало в вязком молчании.
   — Они не могут покинуть стены, — успокоила Эххати. — Когда-то звери были другими, но всё здесь изменилось. Книга как будто вбирает в себя любую жизнь.
   — Но они живые, — возразил Улем.
   — Это обман. Искра мастера, который их вырезал, исчезла.
   Цели прошла вперед и вступила под своды библиотеки.
   Библиотека поражала. По обе стороны от широкого прохода возвышались стеллажи, высокие, как вековые платаны, и такие длинные, что не рассмотреть, где заканчиваются. На полках покоились скрижали, бамбуковые книги, книги на коже и на бумаге, деревянные книги и книги, которые завязали узлами на тонких нитях и свернули в аккуратные клубки, рукописи и инкунабулы, покрытые клиньями слов саманы и керамиты, восковые дощечки, высохшие листья неизвестных деревьев, потрескавшиеся пергаменты и убранные в стеклянные колбы свитки, — не пересчитать взглядом, не прочитать за вечность. Между шкафами свисали льняные, кожаные и шелковые шнуры с табличками — на глинетемнели начертанные с каллиграфической небрежностью неизвестные Улему иероглифы.
   Словно ощутив благоговение художника, женщина замедлила шаг.
   — Здесь есть книги, которые были написаны раньше, чем Вселенная разбилась. Знания нескольких тысячелетий... Ответы на любые вопросы...
   Сета заглянул Эххати через плечо.
   — На любые, но не те, на которые может ответить инкунабула?
   — Я предлагала знания всем, кто искал библиотеку. Все отказались. Они говорили, что прошлое не может заглянуть в будущее.
   — Мой брат говорил также?
   Цели молчаливо наклонила голову и вздохнула.
   Через несколько шагов ноби остановилась. Из-под невысокой арки, занавешенной куском плотного льна, веяло сухим холодом и горькостью чернил, и едва уловимым запахом гниющей бумаги. Улем спрыгнул со спины Эххати и неуверенно обернулсяя.
   — Она здесь?
   — Да, в скриптории, — ответила женщина и сжала губы. — Если ты начнешь читать ее, то уже не сможешь остановиться.
   Ноби была серьезна, и молодой человек попытался расмешить ее:
   — Я никогда не любил читать. Мне нравилось рассматривать картинки, и в детстве я думал, что, когда вырасту, то нарисую такие же. В инкунабуле есть картинки?
   Цели даже не улыбнулась. Она медленно опустилась на холодный пол, подвернув под себя передние лапы.
   — Иди. Я буду ждать тебя до рассвета.
   Освещая дорогу кристаллом, молодой человек вошел в скрипторий. Сета размышлял над словами женщины: она говорила о книге Ответов с тихой ненавистью, словно та была сошедшим с ума чародеем или обезумевшим хищником, как будто не было в напечатанных словах ни единого отголоска того величайшего чуда, о котором рассказывала легенда. Етин всегда рассуждал об инкунабуле иначе: он упоминал о ней с трепетом, как об удивительнейшем творении, и искренне преклонялся перед мудростью Каяна Эххати. Иногда Улему казалось, брат просто радуется, что для занимающей его проблемы кто-то давно уже отыскал решение, и надо лишь правильно использовать ответ.
   Мягким мерцанием светильник озарял заваленные свитками и бумагами столы, кисти, перья, тушечницы и чернильницы. Письменные принадлежности лежали в беспорядке, как в мастерской самого Улема. Это успокоило художника, однако ненадолго.
   Мерцание выплавило из полумрака похожего на деревянную статую мертвеца в истлевшем ханьфу. Он сидел за столом, склонившись над обрывком страницы, и, казалось, изо всех сил старался разобрать напечатанные буквы. Любопытство оказалось сильнее страха, и Улем наклонился, чтобы прочитать выцветшие слова. В мгновение ока незнакомая вязь преобразилась в известные Сета иероглифы, и художник поспешно отвел глаза. Он не прочитал и слова, но успел почувствовать себя диким животным, которое подманивают к капкану.
   Стараясь не смотреть на мертвых, молодой человек выпрямился и двинулся вперед. Он шел осторожно, боясь споткнуться или наступить на хрупкие кости. Навсегда оставшиеся в скриптории искатели ответов походили на опустошенные сосуды, из которых вылили воду и надолго оставили на жаре. Пожелтевшие мумии, чучела с глазами, как потертая галька.
   "Склеп, а не скрипторий, — подумал Улем, — склеп гигантской и невидимой паучихи".
   Сухую вонь плоти перебивали застарелые запахи клея, воска, дерева и металла. Печатный станок находился в углу. Книга, не переплетенная до конца, валялась на полу неподалеку. Обняв ее, как ребенка, рядом лежал Етин.
   Улем сразу узнал старшего брата по длинной и аккуратно перетянутой белой лентой косе; ленту год назад выткала мать. Сета присел возле Етина и осветил лицо мертвого: высохшая кожа обтягивала высокие скулы, ветхие веки прятали глаза, как будто ставшие каменными, приоткрытые и замершие на полуслове губы потрескались. По ломким, как трава в пору увядания, пальцам Етина неторопливо карабкались печатные строки. Слова поднимались по запястьям брата к локтям и плечам, удавкой стягивали шею, червями проползали между губ — прочитанное словно стало частью фармацевта.
   Молодой человек растеряно коснулся лица Етина и вздрогнул. Через кончики пальцев проникли в художника звучащие шелестом зыбучих песков слова, ответ на вопрос Сета о гибели брата. Словно воочию Улем увидел ночь, когда фармацевт отыскал инкунабулу. Уставшего от долгих и безуспешных исследований Етина не испугали ни предупреждения Цели, ни погибшие в скриптории. Он уже видел себя создателем панацеи со знаком благодарности лорда, известнейшим ученым всех земель, благодетелем Вселенной. Не стесняясь, Етин переписывал составы лекарств в свои тетради и листал, листал, листал страницы книги...
   Книга покорно отвечала.
   Етин спрашивал о целебных и ядовитых травах, согревающих маслах, камнях, которые использовали для выпрямления костей еще до раскола Вселенной. Фармацевт задавал вопросы о строении тела и о том, каким образом увиденное проникает через нору зрачка в сознание любого разумного. Что происходит со спящими? Будет ли чувствовать пациент хоть малейший отголосок боли под анестетиком? Можно ли во время летаргического сна беседовать с духами предков? Живут ли в детях их родители? Каким образом передается память крови? Имеет ли значение для медицины душа? Способно ли настроение повлиять на здоровье? А наоборот?
   Сета спрашивал, пока от новых сведений не закружилась голова. Тогда он откинулся на стуле и с улыбкой блаженного просмотрел свои записи. Фармацевт тяжело дышал, но чувствовал себя счастливым. Он нашел все, что искал, и дальше стремиться было незачем.
   Етин порывисто обнял книгу и ласково обратился к ней:
   — Если я унесу тебя из этого проклятого Роком скриптория, стану ли я великим?
   Сердце Улема замерзло. Сета ощутил тяжесть, словно невидимый великан опустил ладонь ему на грудь: Етин пренебрег советом Цели Эххати.
   Под пальцами фармацевта зашелестели страницы. Оно погрузился в свое будущее. Короткое. Слишком. Оно заканчивалось на рассвете его жизнью, утекшей в напечатанные строки инкунабулы.
   Его смертью.
   Етин вскрикнул, прочитав эти слова. Только сейчас фармацевт заметил, что буквы ползут по его коже муравьями, а руки прикипели к листам. Он попытался вырваться, но книга Ответов держала крепко. Строки на пожелтевшей бумаге колебались, расплескивали буквы, недовольно, как волны — брызги в шторм. Слова мельтешили, скрипела обложка. Етину послышался слабый, надтреснутый голос:
   — Зачем тебе уходить, если я могу дать тебе всё?
   Он прозвучал и стих, и фармацевт замер. Он несколько секунд стоял, вслушиваясь и силясь понять, кому принадлежат слова: ему или книге, — а потом сел на пол и прижался лбом к шероховатому переплету.
   Улем отдернул руку.
   Ужас, охвативший художника в первое мгновение, превратился в холодную ненависть. Он выдрал книгу из рук брата и швырнул в печатный станок. Инкунабула упала на пол, подняв облако пыли, и строки на коже Етина тут же померкли и исчезли. Улем выругался, проклиная Каяна Эххати на всех известных языках, и пнул его творение. Руки молодого человека тряслись от ярости.
   Едва сдерживаясь, чтобы не разорвать инкунабулу на страницы, Улем устроил Етина на полу и скрестил его руки на животе по траурному обычаю, после чего поднялся и быстро и не оборачиваясь пошел к выходу из скриптория.
   Сидевшая неподвижно возле дверей Цели поднялась точеную голову. Художник прислонился к стене и потер лицо ладонями.
   — Как твой супруг мог создать её? Как он...
   Цели печально соединила на животе ладони.
   — Разве ты не спросил об этом книгу Ответов?
   Молодой человек яростно вздернул подбородок.
   — Я возненавидел ее. Я прикоснулся к Етину, и увидел, что сделала с ним инкунабула. Она как будто снова и снова читала моего брата, уже вписав его жизнь на свои страницы. — Улем ненадолго замолчал. — Етин хотел найти панацею, но устал искать. Я всегда смеялся над ним и повторял, что нельзя найти без поиска, что, если панацея окажется у него в руках просто так, то разве не будет это концом всех его исследований? Я художник, Цели. Картину нельзя написать одним мазком — она создается штрих за штрихом кисти.
   Он выдохнул, его лицо перекосилось.
   — Я ударил ее. Я ударил инкунабулу потому, что она дала брату все, и ему стало нечего желать.
   — В этом суть книги Ответов, — женщина оплела змеиным хвостом запястье Сета, заставив молодого человека сесть рядом. — Мой муж был безумен. Я вышла за него, когда мне не исполнилось и пятнадцати. Однажды на рассвете Эххати услышал мое пение на берегу Ранель и с тех пор стал приходить каждое утро. Каян просил меня показаться ему и не испугался, когда увидел. Молодой и талантливый волшебник, он находил чудо в рождении реки. Ради меня — ведь я дух Ранель — Эххати выстроил дворец у истока. Я же, связав свою судьбу с его, взяла имя смертной — Цели.
   Улем послушно устроился на полу. Гнев молодого человека начал стихать.
   — Однако время стремительно, и даже долголетие волшебника слишком мимолетно рядом с вечностью ноби. Каян старел, я расцветала. Больше всего мой муж хотел остаться со мной. Он отчаянно искал секрет вечной жизни, но вместо того, чтобы работать над одним заклинанием, Эххати решил создать книгу, способную дать ответ на любой вопрос, — женщина вздохнула. — Вселенная милостива и благоволит волшебникам.
   — Он написал ее.
   — Он написал ее, а затем... — Цели тряхнула головой. — Начав работать над книгой, Каян забыл обо мне. С благословения Вселенной Эххати создал величайшее чудо, но разлюбил меня. Когда он закончил рукопись, бессмертие уже не было ему важно. Каян хотел подарить книгу всем и начал делать формы для инкунабулы. Я умоляла его остановиться, и он разгневался. Волшебник заточил меня во дворце, и тогда я попросила сделать меня слепой и бесчувственной и перестала убеждать. Эххати не знал, что напечатанная книга — не рукопись. В ней не оказалось ни волшебства, ни жизни, ни силы, ни души моего мужа. Но, мертворожденная, книга Ответов хотела жить. Она поглотила рукопись, а потом обняла Каяна страницами и проросла в его сердце прочтенными строками, как дерево прорастает в землю корнями. Книга Ответов выпила волшебника до дна. Я испугалась. Я взяла все могущество Ранель, чтобы перебороть силу аталя, и спрятала дворец на изнанке. Без моих песен река высохла, и люди, жившие у берегов, ушли. Город остался только в воспоминаниях.
   Ноби замолчала. Улем протянул руку и, помедлив, провел ладонью по белым волосам.
   — Это красивая, но страшная история Цели.
   Ноби дернулась, как от удара.
   — Если бы я только могла, то сожгла бы здесь все дотла, — зло прошептала она, — но Каян запретил мне.
   — Я сожгу книгу Ответов, Цели, — ответил Улем.
   Эххати медленно повернула голову, и художник бережно провел пальцами по каменному лицу.
   — Невозможно... Ведь прежде ты была еще красивее, — тихо произнес молодой человек. — Цели... Инкунабула страшна не потому, что не может насытиться чужой силой и ожить. Не потому, что убила Каяна. Страшны Ответы, которые дает книга. Ты сказала, что никто не удержался от соблазна заглянуть в будущее — туда, где оно заканчивается. Там, где будущее заканчивается, некуда идти и нечего искать, и жить там тоже незачем. Там смерть. Настоящая смерть, в которой нет пути к перерождению. И в миг встречи с этой смертью, настоящей смертью, жизнь навсегда остается позади.
   Цели застыла. Художник растеряно улыбнулся.
   — Мой муж создал книгу с благословения Вселенной. Не ты сотворил это чудо, но ты хочешь решить его участь. Рок начнет охотиться за тобой.
   — Нет, — возразил Улем. — Ведь инкунабула это вовсе не та рукопись, над которой трудился Каян. Однако, если и так. Ты ведь пожертвовала бы даже бессмертием, чтобы отомстить книге Ответов. Чем хуже моя короткая жизнь?
   Эххати печально наклонила голову. Молодой человек улыбнулся еще раз.
   Он поднялся и сорвал полотно со входа в скрипторий. Бросив лен на пол, Улем открыл медный светильник и достал кристалл, внутри которого горело ровным светом волшебное пламя. С силой молодой человек швырнул кристалл на ткань, и осколки разлетелись во все стороны. Огонь вскинулся пышногривым конем и рванулся к смолам, чернилам, бумаге, коже, стульям и столам. Гигантским рыжим пауком пламя навалилось на мертвецов, тысячами лап сдирая с высохших тел ветхую одежду. Алым смерчем жаркие языки взметнулись по узорчатым стенам. В мгновение ока стало светло, как в полдень, и Улем закрыл ладонью глаза от яркого света.
   За спиной художника ноби поднялась на восемь лап, молчаливо смотря на бушующую стихию. Пляска пламени завораживала, а гарь была сладка на вкус, точно месть. Женщина глубоко вдохнула дым, напитанный смрадом скриптория, и надолго задержала дыхание. Она не могла заплакать, не могла найти в себе силы, чтобы поделиться облегчением, но все же прошептала:
   — Улем, если ты не уйдешь до рассвета, то умрешь.
   
   Пока рассвет не разогнал бледно-лиловые сумерки уходящего Йенан, художник смотрел на аталевый дворец. Когда призрачные стены растаяли под лучами фаун, Улем разбудил нихур и отправился к истоку, чтобы попрощаться с Ранель.
   На дне высохшего русла гроза оставила подтеки. Молодой человек взглянул на них, и горечь кольнула его сердце — он представил, какой полноводной была река когда-то. Как наяву художник увидел длинные волосы Цели, спускающиеся до самой земли и становящиеся тонкими ручейками воды, прозрачной и чистой, не замутненной белыми песками Арты.
   Внезапно внимание Улема привлек ключ, пробивающий себе путь среди камней. Он не был отголоском ночного ливня, и художник, задержав на роднике взгляд, улыбнулся:
   — Теки счастливой, Ранель.
   В Налк Сета вернулся с легким сердцем. По возвращении молодой человек показал эскизы Бана Дацори, и восхищенный пейзажист потребовал отметить древний город на карте. Улем не отказался. За чаем он поведал о руинах на высохшем берегу и в тот же вечер первым рейсом отправился на Инь.
   Дома молодой человек пробыл недолго. Он рассказал матери, что нашел тело Етина в пустыне, но ни слова не произнес ни о библиотеке Каяна, ни об инкунабуле, ни о Цели Эххати. Слова сына утешили Куи, но не сумели излечить от душевной болезни, терзавшей женщину последний год. Спустя несколько месяцев она бросилась с моста в реку.
   Похоронив мать, Улем вернулся на Арту, в мастерскую Дацори. Вместе они проработали много лет, и написанные художниками пейзажи и по сей день восхищают самых требовательных аристократов. Большей частью коллекции владеют дети Сета, которые любят говорить, что их отца вдохновляла ноби, которую тот называл Ранель.


© Copyright: Котова Ксения, 2013
Свидетельство о публикации №213032602298