Глава 27
Где Санька понимает, что милость лучше, чем жертва
Мы уже второй день едем по территории нынешней Белоруссии. Во времена Мономаха эти земли в простоте душевной также звались Русью, а большинство местных жителей признавали киевского князя как «отца в правду». И всё-таки я подмечал едва заметные глазу отличия в одежде, способах строительства жилищ и даже во внешности. Честно говоря, последнее время я склоняюсь к мысли, что все люди и впрямь произошли от одного корня, от одной пары — Адама и Евы. А отдельные народы — от непохожих друг на друга братьев одной семьи. Один брат, тяготеющий к ремёслам и аккуратности, пошёл с женой на запад и стал прародителем немцев, а другой, любитель вольной жизни, труда на земле и приключений, свернул на восток. Дробление шло и дальше - к примеру, во всех поляках есть что-то неуловимо общее в лице, в характере. Все они неудержимые патриоты, любители искромётного юмора, но по менталитету ближе к Западу...
Местные жители были, как правило, высокими, светловолосыми и... сдержанными в проявлении своих чувств. Чуть менее разухабистыми, что ли, чем воины Мономаха. Лица были такими, что хоть сейчас русскую народную сказку снимай, без всякого кастинга. Но не «ваньки», нет. В духовный «клинч» не лезут, соблюдают дистанцию... Дома и огороды устраивают с почти немецкой аккуратностью, но если улыбаются, то в этой улыбке так и светится доверчивая русская душа...
Мономаха все местные встречали с радостью, как спасителя. Жаловались на Глеба:
- В полон многих забрал, бесчинствовал, Слуцк и вовсе огнём пожёг. Не хотим мы Глебке кланятся, он идолам губы кровью мажет!
В ответ Мономах только пришпоривал коня, да приговаривал:
- Нам бы Глеба где-нибудь в поле прихватить, пока он в град за высокие стены не убёг! В поле он нам не соперник, нет у него столько войска!
Дальше нам и вовсе стали попадаться пепелища - разорённые селения, где от изб, почти как во время немецкой оккупации, оставались только каменные печи. Таких деревень мы насчитали пять штук, в некоторых почти совсем не осталось жителей — женщины, дети и старики, завидев русское войско, вылезали из зарослей и с плачем рассказывали о своём горе. О том, как их мужей, сыновей и отцов забрали в плен.
Мономах совсем потемнел лицом, играл желваками:
- Ну Глеб, совсем берега потерял... С женщинами да с малыми детьми сражается. Посмотрим, как ты запоешь при виде нас...
До Слуцка мы добрались к обеду пятого дня. Осадные орудия замедляли наше путешествие, поэтому мы двигались гораздо медленней, чем хотелось. С виду город пострадал не слишком сильно — выгорело три четверти крепостной стены, а также часть изб по периметру. Деловитые жители уже вовсю вели работы по восстановлению: пусть половину из них забрали в полон, но оставшиеся тесали бревна и складывали срубы с удвоенной энергией. Завидев нас, случане закрыли обновлённые ворота и спрятались за стенами. Впрочем, недоумение скоро разрешилось — нас приветствовали бурными криками и высоко подброшенными шапками. Город, где через четыре века родится Анастасия Слуцкая, русская Жанна д`Арк, порадовал нас задором и несгибаемостью своих жителей. Мономах, сочувственно осмотрев разрушения, громогласно пообещал:
- Вернёмся от Глеба, даст Бог, поможем вам с обустройством.
...Отсюда до Минска, по расчётам князя, был аккурат один конный день. Завтра, в это же время мы должны будем подойти к стенам города. Впрочем, действительность оказалась не такой гладкой, как хотелось бы — наше войско шло по довольно пересечённой местности, мы поднималось на холмы, обходили озёра, переходили вброд ручьи и речушки. Обоз постоянно отставал, а князь нервничал. В итоге к вечеру мы проделали лишь три четверти запланированного пути.
- Будем у Глеба в гостях позже, чем я рассчитывал, - усмехнулся князь, - я сюда доселе лишь налегке ездил, вот и не рассчитал...
Ночёвка была тревожной — вокруг всхрапывали кони, да позвякивали оружием дозорные. Несмотря ни на что, я твёрдо решил выспаться. Но только я проваливался в сон, как очередной резкий звук выводил меня из сладкого небытия. Под утро я проснулся от холода — зуб на зуб не попадал. Выпала ледяная роса, я промёрз насквозь. Вот тебе и август! Днём такая жара, а ночи дышат осенью. Впрочем, я уже знал, что делать: нужно укутаться поплотнее в одеяло из овчины и надышать туда тёплым воздухом. Только я согрелся и уже приготовился к сладкой отключке, как вдруг кто-то грубовато ткнул меня ногой в бок:
- Поднимайтесь, сони! Князь рано в путь сбираться велит!
Через каких-то двадцать минут разбудили всех. Впрочем, наш стан представлял собой довольно жалкое зрелище. Дежурные разводили костры, а к огню со всех сторон стекались заспанные и дрожащие от холода «тела». Похлебав кипяточку и закусив хлебом, я пришёл в себя. Светало, поэтому Мономах торопил войско — он хотел выехать ещё в сумерках.
- Торопитесь, ратники! Рано выйдем, к обеду в Менске будем!
...Ехать в тающих утренних сумерках было приятно. Обожаю утреннюю тишину природы — она дарит тишину духа и надежду на что-то грядущее, приятное и несбыточное, как в детстве.
Через пару часов рассвело окончательно, а мы основательно размялись и отошли от сна и утреннего холода. На горизонте показалось какое-то село, судя по всему, довольно крупное. Мы подъезжали к нему всё ближе и до наших ушей начала доноситься какая-то нездоровая суета. Словно кто-то бегал, гремел утварью, звенел железками. Князь напряг слух и несколько секунд сосредоточенно вглядывался вперед:
- Эх, глаза уже не те! Василько, сгоняй мухой, глянь, что там?
Василько пришпорил коня и бешеным галопом поскакал к селу. Отъехал от нас метров на сто, после чего так же быстро вернулся. Ещё издалека он заорал во всё горло:
- Дружина там малая, человек двести! Драпают от нас!
В этот момент князь открылся мне с другой стороны. Я увидел в нём истинного, азартного воина. Он приподнялся в стременах и издал громкий клекокущий звук, нечто среднее между «геч!» или «кич!» Он хлестнул коня, выхватил меч и помчался к селу. Всё войско лавиной покатилось за ним.
- Охватывайте с боков! - бешено кричал князь. - Не дайте им уйти!
Я тоже хлестнул свою верную Птаху, с которой за время парижского похода мы почти сроднились. Лошадь недовольно покосилась на меня, но в галоп, тем не менее, перешла. Эх-ма, тут и мысли о страхе нет, кровь бурлит! Только бы не рухнуть на землю — свои же вмиг затопчут!
Когда мы подскакали поближе, стало видно, как снимаются с места и вскакивают на коней захваченные врасплох воины Глеба. Мы уже ворвались в село, когда последние из них вскочили на коней. Я ожидал, что отставших будут рубить на ходу и потихоньку приготавливал себя к этому малоприятному зрелищу. Но нет — на тех, кто отстал, направляли копья, связывали и вели за собой на верёвке. Сопротивляться почти никто не стал: смертников среди подчинённых Глеба не нашлось.
Всего из пары сотен воинов удалось переловить почти половину, потому что у князя в войске было гораздо больше отборных скакунов, чем в малой дружине Глеба. Вместе с простыми ратниками в плен попал и княжеский боярин Вышата, в богатых доспехах и на славном коне. Воевода пытался отмахаться мечом с красиво инкрустированной ручкой, но его быстро «принудили к миру» - приставили к горлу и груди с десяток острых копий.
Через пятнадцать минут всё было кончено — пленных связали и согнали на пустырь посреди села. Поскольку возиться с пленниками было некогда, князь немедленно приступил к допросу:
- Ты, Вышата, княжий слуга, всё должен знать. Говори сейчас же — сколько войска у Глеба и где оно сейчас?
Боярин поджал губы и гордо отвернулся.
Мономах выхватил меч и грозно подошёл к связанному военачальнику:
- Ах ты, собачий сын, молчать тут у меня вздумал? А когда села сжигал, да малых деток обездоливал, небось разговорчивей был? Велю тебя казнить в сию минуту! А коли скажешь, что прошу — отпущу на все четыре стороны.
Боярин явно испугался. А зря. Я, как человек, съевший с князем Владимиром пуд соли, ясно видел, насколько тяжело ему давалась роль «злого следователя». В пылу битвы, сражаясь с врагом он мог употребить оружие, знал воинское искусство досконально, но вот ударить безоружного и пленного... Вышате нечего было бояться, но за актёрское мастерство Мономаху можно было ставить «пятёрку».
- Полторы тысячи ратников у нас, - нехотя вымолвил Вышата. - О твоём выезде наш князь уже знает, посему в Менске он. К обороне город готовит.
Князь подмигнул Игнату, а дружинник дал сигнал другим воинам. Пленников тут же растащили в разные стороны, так, чтобы одной группе не было видно другую. Я сидел на лошади и видел, как из каждой группы выделяют, как бы это выразились в моём веке, «самое слабое звено». Выбирали либо самого пожилого, либо совсем пацанов. Выбранных тут же отделяли стеной из ратников. Продолжалось это минут тридцать, после чего всех пленников, целых и невредимых, отпустили. Правда, оружие и коней забрали себе.
- Уж не обессудьте, - развёл руками князь, - ежели Глеб сдастся, да на мировую с нами пойдёт, получите своё снаряжение в Менске...
Когда мы отъехали на приличное расстояние, я спросил у Мономаха:
- Что это были за телодвижения?
- Ты о чём, Санька? - лукаво улыбнулся князь.
- Ну вот эти перестроения сложные. Людей разделяли...
- Нужно было их начальника прилюдно сломать, - хмыкнул Мономах, - а уж затем простой люд допрашивать. Выбрали молодёжь зелёную, да нажали как следует. Кстати, надо спросить...
Князь поднял руку и к нему немедленно подъехал Игнат. Они о чём-то пошептались, после чего Мономах весь засветился от радости.
- Слабые места мы в обороне выспрашивали, - вполголоса сказал он мне, - теперь, кажется, мы знаем кое-что нужное...
...Всё-таки история с захватом пленников и допросами прилично нас задержала. Поэтому к Минску мы подъезжали, когда солнце клонилось к закату. Наше войско даже не пыталось подойти скрытно или ускорить продвижение. О том, что мы идём на Глеба, знала каждая собака в округе. Уверен, что минский князь уже имел вполне точное представление о числе наших ратников и их вооружении...
Ворота града были захлопнуты, а стены ощетинились копьями. Увидев такую боевую готовность, Мономах вздохнул:
- Эх, смертоубийства, видать, не избежать... Вон как нас ждут, каменья для наших голов запасли!
Наше войско тем временем заполнило всю равнину перед городом, а инженерные войска принялись готовить осадные орудия к бою. Башни с помощью верёвок поднялись выше минских стен, а катапульты и самострелы выстроились в одну линию. Тараны, освобождёные от рогожи, тоже выдвигали вперёд. Вся эта техника выглядела очень грозно. Думаю, что и горожане и их князь прекрасно понимали безнадёжность сопротивления...
Впрочем, в этот момент я почему-то вспомнил, как миниатюрный городок Козельск сопротивлялся сорокатысячному войску Батыя целых семь недель. Но у обороны Козельска было несколько нюансов. Во-первых, его жители поклялись «главы своя положити за христианскую веру», а во-вторых бились они с беспощадным и не знающим милости соперником. Здесь же порядком накосячивший князь-самодур пытался спрятаться от безмерно милостивого киевского князя Владимира, который легко прощал и миловал. И вовсе не хотел убивать земляков.
Моральный настрой перед боем — вот главная сила русского войска. Мы готовы костьми лечь, если кто-то чужой пытается нам что-то навязать и поработить. Аджимушкайские каменоломни, Брестская крепость, так называемая «атака мертвецов», защищавших маленькую крепость Осовец — здесь наиболее ярко проявилась эта русская особенность. А вот ложиться грудью на меч брата... Сомнительный подвиг. Если русский видит, что он бьётся не за правду, то у него сразу слабеет рука. И вроде бы он воюет, послушно исполняет приказ командования, но — словно из-под палки. И сразу куда-то деваются харизма и задор...
Тем временем, Мономах, оставив войско, смело двинулся к городской стене. Телохранители-гридни дернулись было, чтобы поехать с ним, но были остановлены нетерпеливым движением руки. Я так и видел, как скрипит натянутая тетива лука, и, честно говоря, ожидал самого печального исхода из-за безрассудной смелости князя. Но нашему предводителю, видать, не был ведом страх. Помню, он всегда говорил, что Божие обережение лучше человеческого и считал, что никто не убережёт от смерти, ежели она уготована. Но тут, как мне показалось, было явное презрение опасности...
- Я хочу слышать Глеба! - крикнул князь зычно.
После недолгого молчания на стену вышел минский князь. Был он рослым, немного сгорбленным, с уставшим и обветренным лицом. Он встал, уперев руки в бока:
- Чего ты хочешь, Владимир?
- Не хочу кровь христианскую проливать, хочу миром вопрос решить!
- А нам и не зачем с тобой воевать! - скривился Глеб. - С какого рожна ты в мою землю пришёл?
- Не криви душой, Глеб! Не я к тебе пришёл, а ты мои земли ходил воевать, села жёг! Никогда я на тебя не давил!
- А с чего ты решил, что это твои земли? - усмехнулся минский князь. - Лежат они к югу от моих владений, от Киева до них дальше, чем до Менска...
- Опять неправда твоя. Коли это твои села и города, почему жители тебя признавать не хотят? Али неведомо тебе про Любечский съезд, где все князья полюбовно русскую землю хранить договорились?
- Не знаю я никаких ваших съездов, - буркнул Глеб, - знаю лишь свою землю, да усмиряю непокорных, как мне надо.
- Ну коли ты голоса совести не слышишь, - прищурился Мономах, - то хоть голос крови родной услышь. Мы же братья с тобой, по деду нашему, Владимиру Святому. Негоже братьям воевать, да кровь проливать.
- Даже и не упоминай про деда своего, - Глеб опустил на лицо стальную маску, - в нашем роду всякую память о нём искоренили!
- А зря искоренили! - ещё пытался что-то исправить Мономах. - Чтили бы дедову память, град бы ваш в благословенной дружбе со всей Русью процветал. Думаешь, выживешь порознь, без нас, ежели половцы придут, али другой враг, похуже?
- Сами справимся, - закончил разговор Глеб, - если ты всё сказал, уходи с моей земли подобру-поздорову.
Противник Мономаха скрылся за стеной, а наш князь поскакал к войску. Если честно, я ожидал увидеть его убитым горем, раздавленным. Но в его глазах я увидел что-то такое... Какую-то мысль, надежду, которая владела всем его существом...
Тем временем завыли боевые рожки, а наши воины грозно застучали мечами о щиты и стали надвигаться на Минск. Первыми в бой двинулись осадные башни, набитые внутри отборными ратниками. Пользоваться катапультами против собратьев, да метать им на голову камни князь явно не хотел. На стенах града тоже всё пришло в движение. Воины взяли в руки камни, лучники натянули луки, а остальные готовились к стычке, сжимая в руках древко копья или ручку меча. Лица у всех были растерянными — видно, что умирать из-за ослиного упорства предводителя не хотел никто.
В этот момент во вражеском стане послышались какие-то крики, шум, звон металла. Мы с князем переглянулись — в его взгляде тревога смешалась с радостью. Чего он ждёт?
На стенах все заголосили, лес копий заколыхался, как от сильного ветра. Воины Глеба, один за другим, начали спускаться вниз, в город. Тем временем Мономах закричал:
- Конница, к бою!
Звон металла о металл и вопли в стане врага становились всё громче. Потом за стеной послышался какой-то скрежет и в ту же секунду тяжёлые, обитые кованой сталью ворота, распахнулись. Я узрел, что за воротами идёт отчаянная рубка — откуда там взялись наши дружинники?!
- К воротам, воины! - завопил Мономах и сам устремился вперёд. Конница достигла распахнутых дверей города за считанные секунды. Те, кто противился нашему десанту, пытаясь захлопнуть ворота, были сметены могучим потоком. Я ожидал масштабной бойни, но Владимир поднял руки и закричал:
- Братия! Не будем проливать крови понапрасну! Мы не хотим братоубийства!
Подданные Глеба, зная авторитет и репутацию Мономаха, не стали упорствовать. А вот сам минский князь заперся во дворце с небольшой группой приближённых. Что ж, с ним мы разберёмся позже...
Побеждённые в считанные минуты сложили оружие. Выяснилось, что наши дружинники пробрались в Минск по тайному подземному ходу, пока князь вёл переговоры с Глебом. Об этом ходе рассказал один старик из дружины Вышаты, явно симпатизировавший Владимиру, а не своему патрону. К счастью, к воротам наши лазутчики подошли практически незамеченными и лишь в конце вынуждены были сражаться.
- Эй, Глеб, не проливай кровь своих воинов. Давай начнём переговоры. Обещаю безопасность тебе и твоим ближним, - крикнул князь из-за щитов телохранителей. Сейчас он был осторожен — загнанный в тупик Глеб был способен на что угодно.
Ответом была тишина, потом массивные двери дворца медленно стали отворяться. Глеб, выехавший оттуда на белом коне, был чернее тучи:
- Твоя взяла, хитрец. Не буду губить своих людей. Диктуй условия.
И князья немедленно сели, как это говорится сегодня, за стол переговоров. Для этого свита обоих князей прошла во дворец. Писцы приготовили бумаги и чернильные принадлежности, а если этот светский раут и не снимался на плёнку, то не вините в том придворных...
Переговоры длились недолго — каких-нибудь пару часов. Если честно, итог, объявленный войску, для меня был неожиданным. Глеб подписал обязательство не воевать города Мономаха. При этом минский стол оставался за ним, безо всяких изменений.
Вы когда-нибудь видели что-то подобное? Лично я — нет. Так удачно победить и не взять в плен столь опасного, а главное — непримиримого соседа? Но Мономах был доволен. Он всё приговаривал:
- Пусть не в любви, но в уважении прибудем. Я брата уважил, не отнял стол. Глядишь, и он образумится.
Сыновья князя-батюшки укоризненно качали головами.
А нетерпеливый Ярополк и вовсе высказал то, что на сердце:
- Ох, отец, наплачемся мы ещё от него. Пленить его надобно, да в поруб надежный посадить.
- Не знаешь ты, сын, - возразил Мономах, - как милость на сердца человеческие влияет. И всплывёт неожиданно, когда его сердце не ждать того будет. А вражда лишь враждой разжигается...
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/03/28/1777