Я ненавижу эту серую, сырую осень, когда лежу на кровати, закутавшись в одеяло. Я ненавижу её, стоя у окна и поправляя трусы. Не люблю её, когда она плещет в стекло веером тонких брызг, размахивает на ветру холодным гроздьями спелых ягод тёмно-красного цвета, срывает с корявых дубов последние шершавые листья. Я ненавижу её за тёмное утро, сумеречный день, низкое пугающее небо без признаков присутствия солнца, за вечер без звезд, за ласку без слез. За то, что шмыгаю носом и кашляю; слышу за стеной монотонное завывшие ветра и звук падающих капель, разбивающихся обо что-то железное. Дзинь, дзинь.
Этот странный метроном работает уже вторую неделю, рачительно отмеряя тоскливые секунды октября. Снег и дождь, дождь и снег, что может быть отвратительнее. После такого прекрасного сухого и теплого лета - вдруг такая, извините за выражение, гадость. Это как наказание за грехи, как ещё одно напоминание о вечном ритме и смысле, который неотвратим. Даже не верится, что в такую погоду кто-то может работать на улице, что вообще кто-то должен выходить из дома и идти на работу. Чушь какая-то. Ведь это совершенно невозможно.
Я, молча, завтракаю, равнодушно смотрю на улицу через отпотевшее окно, слушаю вздохи жены и хриплый голос репродуктора. Нет, нет, сегодня я в лес не пойду, говорю я сам себе. Сегодня нечего делать в лесу. В такую погоду никто в лес не ходит.
По репродуктору передают один из концертов Рахманинова для фортепиано с оркестром. Печальная музыка гармонирует с моим настроением. Она наполнена цветом осени. Её сквозной перспективой.
Я сажусь на диван в полумрачной зале и слушаю музыку Рахманинова. Герань на подоконнике тоже слушает музыку Рахманинова вместе со мной. Серый кот по имени Кунскар тоже слушает музыку с закрытыми глазами. Он, должно быть, закрыл их от упоения гармонией звуков. Ни я, ни кот, ни герань не пойдем сегодня на улицу. Мы будем слушать музыку, и смотреть за окно на красные грозди калины в каплях дождя.
Кажется, в юности я не обращал внимания на осень, никогда не сушил мокрые сапоги, не надевал теплых свитеров, не закутывал шею шарфами. Тогда осень плавно переходила в зиму и не мучила затяжными дождями, звуком метронома, музыкой Рахманинова. А, самое главное, я не чувствовал этого скверного холода в ногах и руках, не испытывал этой странной тяги к теплу, к уюту. Холод только придавал мне бодрости.
А сейчас. Если за окном я вижу случайного прохожего без плаща или зонтика - я начинаю тоскливо недоумевать: куда это он, зачем? Почему этому человеку не садится дома? Или он изменил сам себе, или жизнь изменила ему. Мы живем в тяжелое время перемен. Тучи проносятся над нашими головами так низко, что касаются нас своей дымной тенью. И только внутренняя гармония с Богом спасает нас от холода жизни. Мы не хотим ни краской калины, ни красных революций, ни золотых гераней капитализма. Мы не верим в счастливые стоны новой музыки. Во время дождя мы привыкли сидеть дома.
Ну, зачем без ясной цели идти черт знает куда в такую погоду? Для чего? Вероятно, есть страны, где осенью не выпадает ни капли дождя. Хотел бы я попасть в такую страну. Честно говоря, я мечтаю хотя бы однажды уехать от осени. Уехать и вернуться уже зимой, когда мороз и солнце, день чудесный, пушистый снег и голубые тени на моем пути, когда лошади мягкими губами ловят пушистый снег и едят его, и ржут, и встряхивают гривами, игриво взбрыкивая мокрыми копытами... Куприн был прав: не может русская душа прожить без валенок и шубы, без морозного узора на окнах, без искры скорбного всеведенья в глазах.
И всё – таки я принимаю осень, особенно если это судьба. Если это момент прощания перед скольжением в новое, перед отплытием в холод светлый и сухой, где падение снежинок - это уже не звук метронома, а тихая снежная нежность.