Глава 26
Месяц пролетел незаметно. Желто-багряная листва усыпала тротуары, жалобно шурша под ногами прохожих, по утрам дождь лениво ронял на зонты слезинки, закрасив небесную лазурь невзрачным серым цветом.
Егор дважды пытался дозвониться Екатерине Андреевне, но оба раза ему отвечали, что ее нет на работе: то она болела, то брала отпуск за свой счет. Наконец, третья попытка увенчалась успехом. Екатерина взяла трубку и с придыханием спросила:
- Егор?
- Да, это я! – чуть не крикнул от радости Егор. – Я уж начал волноваться – куда вы пропали?
- Я очень тяжело перенесла последнюю книгу Федорова, - не стала темнить Екатерина Андреевна. – Настолько тяжело, что слегла с нервным потрясением. А тут еще наш общий знакомый нанес нам визит!
- Черняк?!
- Он самый. Он сказал папе, что в библиотеке есть потайная комната, и там могут быть книги Федорова. Он дал нам неделю, чтобы мы отыскали комнату и книги! Папа обследовал стены от пола до потолка, но никаких признаков комнаты не обнаружил. Черняк пришел через неделю и сказал, чтобы мы вызвали вас. Мол, вам книги откроются! Мы не знаем, что делать теперь…
Егор задумался. Он не понимал, почему Черняк так уверен в том, что он сможет найти комнату, коль ее не смог обнаружить хозяин.
- Егор, вы слушаете? – заволновалась Екатерина.
- Да-да! Я подумаю, как мне вырваться к вам. Хоть и неудобно уже отпрашиваться с работы.
- Мы будем ждать вас, Егор! – женщина не скрывала своего волнения. – Только позвоните предварительно!
- Хорошо, Екатерина! Я приеду.
Егор отправился к директору и выпросил три дня в обмен на «Слово и дело» Пикуля, благо, директор был от писателя без ума и старался собрать все его книги.
Ольга за этот месяц стала ему близкой и желанной, хотя их встречи оканчивались скромными поцелуями у подъезда ее дома. Ни он, ни она не хотели переступать черту, за которой их отношения поглотит страсть, и всячески отдаляли этот момент. Егор все больше убеждался в том, что Ольга знает о книгах очень много, и немало удивлялся ее познаниям. От нее он узнавал все новые и новые подробности об этом поистине бесценном для человечества кладе, оставленном им предками.
Когда он сказал девушке, что уедет на три дня, она заволновалась.
- Егор, ты сам говорил, что Черняк опасен! – сказала она.
- Оля, если бы он хотел причинить мне зло, его бы ничто не остановило! Он ведь не зря когда-то сказал, что друг мне. Хотя, в это мало верится…
- Ох, Егор, ты лучше сделай все, что он просит! Знаешь я все думаю о книгах Федорова и мне кажется, что Федоров в своих произведениях преступил какую-то запретную черту, вторгся в пределы, куда человеку вторгаться запрещено! Не знаю, как это объяснить… Он взял на себя слишком много, и взял от тех сил, с которыми общение заказано. И кара последовала незамедлительно. Я понимаю, что ты скажешь – мы атеисты, а ты ведешь речь о чем-то запредельном… Но, боюсь, что я права в своих предположениях…
- Я ничего не скажу, поскольку сам еще не могу разобраться в своих ощущениях. Я вот, например, тоже не могу объяснить, куда исчез Черняк из самолета, - ведь его не было в числе пассажиров авиарейса, и когда я покидал салон в аэропорту, я не увидел его. Не могу объяснить, каким образом он возник у могилы Ванечки… Не могу понять, как может не видеть могилу Анатолий Игнатьевич, если я был там и даже прикасался к ней… Хотя, по его поведению я понял, что он знает о могиле. Здесь много загадок, и нет ни одной отгадки.
Ольга задумалась…
- Однажды Фридрих Ницше сказал: «Когда-нибудь все будет иметь свой конец - далекий день, которого я уже не увижу, - тогда откроют мои книги, и у меня будут читатели. Я должен писать для них, для них я должен закончить мои основные идеи. Сейчас я не могу бороться - у меня нет даже противника». Так вот, мне кажется, на тот момент на книги Ницше был наложен некий запрет. И этот запрет исходил не от людей, а от… Словом, я не знаю, от кого. Но Ницше знал, что в какой-то период времени этот запрет падет, и его книги станут доступными. Он принял, вероятно, предложение, исходящее от тех сил, которые не дали ходу его книгам; смирился, согласившись с тем, что они станут доступными позже… И признав, что у него нет противника, он тем самым подтвердил достигнутое соглашение. Федоров же этот запрет преступил, породив гонения на свои книги, породив Черняка…
- Похоже, ты права, Оля! Что-то подобное вертелось и у меня в голове, только сформулировать свои мысли я не мог. А тебе это удалось. И я ведь думал о тех писателях, которые не посмели нарушить запрет. Мы все слышали о Кафке, но тех, кто читал его произведения, можно по пальцам перечесть! И когда мне попал в руки отпечатанный на машинке экземпляр «Замка», я был просто уничтожен! Безысходность, исходящая от его страниц, леденящий холод – это передано просто поразительно! И самое удивительное – при жизни Франц Кафка опубликовал всего несколько коротких рассказов, составивших очень малую толику от его литературного наследия, и его творчество в то время не привлекало к нему никакого внимания. Мало того! Перед смертью он, видимо, тоже внял запрету и поручил своему другу Максу Броду сжечь без исключения всё им написанное. Но Брод не послушался…
- Да, я читала о Кафке, мне тоже интересен его гений. И вот, что я думаю: он воспринимал мир наоборот, для него жизнь была не восхождением к вечному блаженству, а стремлением к вечной муке. Физически ощутив ужас мира, он смог, каким-то образом, его понять. Годами он доводил себя до такого состояния, в котором для него закрывался мир, видимый обычному человеку, и открывалось нечто совершенно иное. Он убил себя, но перед смертью увидел такое, что, возможно, оправдало принесенную жертву. И в этом, наверно, отличие писателей, соприкоснувшихся с запредельным, от тех, кто пишет по заказу… Да, Симонов, Шолохов, Катаев, Полевой, и даже «неудобочитаемый» Маяковский – безусловно талантливые писатели! Никто не будет с этим спорить! Но разве заставили они замирать от ужаса сердце читателя? Разве смогли они в своих произведениях опустить читателя на всю глубину, на самое дно человеческого порока, заставив физически осязать исходящее от него зло, а затем вознести к таким высотам любви и блаженства, от которых у читателя захватило бы дух?! Нет! А вот Кондрат Федоров смог…
- Да, и сама, в то же время, готова признать, что с ним не все чисто! – усмехнулся Егор. – А вернее, все не чисто… Здесь присутствует цензура на два порядка выше нашей, привычной нам. Хотя, по сути, каждый волен иметь о прочитанном свое собственное мнение…
- Ты думаешь, нам кто-то позволит иметь свое мнение? – Ольга вновь покачала головой. – Ты же видишь, - Черняк борется с Федоровым, наши критики сражаются с Булгаковым, Пастернаком, Буниным, Набоковым… Всегда есть тот, кому та или иная книга – лютый враг! Мне кажется, так будет всегда, покуда существуют книги…
- Ну, по поводу перечисленных тобой авторов… С ними сражаются не отдельно взятые критики, а наше государство. Поскольку государство знает, насколько велика сила книги, и как может книга повлиять на человека и человечество! – сказал Егор, взглянув на часы: пора было ехать в аэропорт. – Неразумно бороться с книгой, поскольку она - вместилище памяти предыдущих поколений, корабль души, странствующий по жизни от сердца к сердцу…
Продолжение следует -