Шкаф. ч. 30

    Хорошо писать в гостиной: сидишь за столиком напротив шкафа, созерцаешь своих полупризрачных персонажей,  на которые налагается отражение ковра,  шторы, смутных силуэтов за окном... Пробовал писать в спальне, за рабочим столом, и под парами алкоголя.  Припал к "мутному источнику", как сказал бы чеховский папаша Павел Егорович. Встречаются люди, которым водка открывает дверь  в  мир  эмоций  и чувствований. В аспирантуре,  помню,  был один орел,  который не садился за машинку,  пока не примет 0,5 литра. О чем писал он - неведомо. Лично я грубею от рюмки:  язык развязывается, а душа завязывается в смирительную рубашку плоти.
Собственные шумы организма "забивают" мысли и чувства.
В спальне совсем иной пейзаж. Тут почему-то  холодно, хотя балкон застеклен и напоминает аквариум; рамы  затянуты  стареньким  тюлем, на столике стоят горшки с цветами - их широкие листья похожи  на  водоросли. Направо от стола стена с живописным "иконостасом", в центре - сервант с вещдоками: тут  синий стеклянный сосуд с надписью "Karlsbad", искусная копия античного светильника, складень, ангелок с молитвенно склоненной головкой, глиняное грузило от бредня, керамическая визитная карточка скульпторов Эллы и Игоря Лысенко с телефонным номером 24-25-59.
Красные камешки с берега Черного моря под Георгиевским монастырем.
Камешки не простые: они влажно поблескивают, как свежая бычья печень. Яшма. Осенью 1997 года я спустился по бесконечно-извилистой лестнице (более 700 ступеней!)к берегу у подножия монастыря: одолевала честолюбивая  мысль  искупаться у мыса Фиолент.  Редкое по красоте место, недоступное из-за присутствия воинских частей.
Несколько лет подряд, встретившись на очередной конференции с Владимиром Катаевым, нынешним председателем Чеховской комиссии, и Александром Чудаковым, мы улучали время для ритуального омовения в местном водоеме. На Сахалине это были Охотское море и Татарский  пролив,  на Украине - почти застывший Псел, в Гурзуфе - Чеховская бухта. Купались они, к моей зависти, и в Байкале, куда я по безденежью не попал.
Георгиевский монастырь не упустил...
Сюда, к волнам,  бьющим в  кроваво-красные  камни,  в 1820 году спускался молодой Пушкин...Наверное, тогда было так же пустынно. Я зашел за скалу, разделся донага и ступил в ледяную воду. Плыть - по холоду и  ветру - невозможно; я брал пригоршни пенной воды и, зайдя по колено, обтирался и фыркал, как тюлень. Поблизости, в сотне метров от берега, из моря торчала скала с крестом: здесь, по преданию, обретена чудотворная икона св. Георгия. Древняя, с резным барельефом икона чудом сохранилась и находится в художественном музее Киева.
Огромные бордовые глыбы теснились у воды и наводили на мысль, будто куски изрубленного дракона валялись на берегу, а голова, отхваченная у основания - отброшена подальше, чтобы не приросла. И уже завертелся сюжет: тут, у святилища Девы-змеи, которой поклонялись здешние тавры, произошла мистическая битва старого языческого мира с новым, христианским. Тут Георгий  одолел силы тьмы и в знак победы вонзил в берег остроконечное копье. В блокноте я нарисовал это символическое копье в виде высокой, упертой в небо колокольни. Позднее, увидев в книге Евгения Маркова фотографию с изображением шатровой звонницы монастыря, давно уже порушенной, я поразился почти провидческой точности рисунка. С тех пор мысль написать поэму о Георгии-победоносце запала в сердце. Может, и напишу, но вряд ли: чувства уже выплеснулись и зафиксированы в дневниковой прозе.
Поэзия не любит конспектов и шпаргалок.
Да, камешки. Через несколько дней стали чесаться ноги и те места, которые были омыты  пенной  водой.  Ах,  какое  канальское  чувство, чувство прокаженного!  Вскочили волдыри,  я их расчесал, ноги покрылись струпьями.  Я мазал их мазями,  орошал одеколоном, глотал таблетки. Месяца через два волдыри сошли, оставив на коже белесые пятна. Что это было?  Вода, зараженная драконом? Змеиная кровь? По трезвому размышлению пришел к мысли, что не обошлось без военной химии. Поблизости база Черноморского флота, где-то тут сбрасывали в глубины запасы боевых отравляющих веществ. Может быть, кружевная пена была совсем не того рода, что породила Афродиту. Впрочем, афродитогенная пена тоже еще та.
Сперма Урана, упавшая в воду...
Вот - камушки. Три красных кусочка  окаменевшей плоти дракона. Как они будоражат воображение филолога и озадачивают дерматолога... Вернемся, однако, к нашему шкафу. Глядя на сувенирное воинство, я осознаю, что все содержимое шкафа так или иначе мотивировано событиями и фактами моей личной биографии. Тут мой взор упирается в фигуру черта, терракотового злыдня работы ялтинского скульптора Николая Вакуленко. Экое чудище! Мохнат, ноздряст, с оттопыренными ушами двоешника, руки  уперты в боки, вислые усы скрывают наглую ухмылку. Жена однажды спрятала злыдня с глаз подальше: зачем нам черти в доме!
На кривой рогатине - обручальное кольцо...
Конечно, чертовское наваждение заставляет мужиков расставаться со свободой А может, и вовсе не чертовская, а обычная лень, побуждающая скотинку ради крова и пойла смиряться со стойлом, с цепью и кнутом. Скотское начало гонит нас, мужиков, в семейный хлев, где сытно и тепло, где, конечно, помыкают, но -  и балуют!
Мысль о черте, о дьяволе с его сардонической ухмылкой заставляет всмотреться в содержимое шкафа с некоторым подозрением...И не напрасно. Ну, с чего бы в шкафу целая куча булгаковской литературы! Знак Воланда! Вот шеститомник Булгакова. Вот изысканное петербургское издание "Мастера и Маргариты" с предисловием и дарственной надписью Игоря Сухих. Вот подарок директора Булгаковского музея Анатолия Кончаковского... Вот две книги Мирона Петровского,  тоже киевлянина;  ему принадлежит историческая фраза:  "Я малообразован,  но хорошо начитан". Выходец из семьи революционеров и партфункционеров, как водится, заразился диссидентскими идеями и молодость провел в полуподполье.
Прятался на дачах Чуковского и прочих.
Университетов он действительно не кончал, зато действительно начитан... Вникая в его книгу "Городу и миру", я понял, почему булгаковский Хлудов, (палач Крыма в пьеса "Бег") к у р н о с: это признак Дьявола. Почерк дьявола чувствуется в грандиозной мистерии,  которая разыгралась на берегах Черного моря осенью 1920 года. Подобно древним евреям, бежавшим из Египта по дну  Ч е р м н о г о  моря, тысячи сыновей России совершили исход из Крыма по  Ч е р н о м у  морю...Словно в насмешку  над Библией, их преследователи перешли на полуостров по дну замерзшего Сиваша... Об этом я написал в книге "Михаил Булгаков и Крым"; милейший соавтор Юрий Виленский, сводя тексты воедино, приприписал все это Петровскому.
Работая над Булгаковым, надо постоянно быть готовым к чертовщине. Конечно, это странно: отец писателя все-таки профессор богословия. Вот в шкафу стоит альманах "Чеховиана", посвященный "серебряному веку". Некая Анна Адамовна Куличенко пишет про "Даму с собачкой" и завершает статью пассажем: образ "вечного приюта" Мастера навеян чеховским домом в Ялте.
Прекрасная мысль!
Булгаков действительно был неравнодушен к чеховской "Белой даче"; мотаясь по коммуналкам испорченной квартирным вопросом Москвы, не раз и не два мечтал о таком приюте... Прекрасная мысль! Но - она уже высказана в нашей книге про булгаковский Крым! Плагиат?
Чертовщина в чистом виде!
Впрочем, если бы только Булгаков... Вот альманах "Чеховиана" за 1995 год. Статья аспирантки Гузкиной о Камилле Фламмарионе. Был такой знаменитый астроном  во Франции:  прославился романами на космогонические темы.  О гибели Земли - то ли от холода, то ли от тектоники, то ли от засухи, то ли от падения кометы...В свое время я выступил с докладом о романе Фламмариона "Светопреставление" как источнике пьесы Чехова "Чайка". Точнее - пьесы Константина Треплева о том, как через 200 тысяч лет все жизни, свершив печальный круг, угаснут...О грядущем слиянии Мировой души и вечной материи...
Ну, как юноша, прозябая в деревне, мог еще выразить мечту о слиянии с любимой девушкой!
И вот - вижу в оглавлении альманаха,  готового к отправке в типографию, статью   о  м о е м  Фламмарионе, то есть -  е е  Фламмарионе!  Вспомнил, что в 1991 году послал почтенной матушке аспирантки тезисы доклада. И вот аспирантка Гузкина делает открытие...На защите ее диссертации сказали, что за Фламмариона следует дать сразу докторскую степень.
Да, бес попутал...Хорошо еще, что черт увлекся филологией и не лезет в другие дела. Пока.
...Мой злыдень, навесив золотое кольцо на кривой рог, ухмыляется лукаво и нагло. Кольцом я, бывало, пользовался для открывания пива; жена пресекла кощунство, но зазубрины на ободе остались. Черта я держу за стеклом, среди памятных вещей - их добрая аура подавляет злую волю рогатого персонажа. Кажется, и ухмылка его не так уж злорадна: отдельно, сам по себе, он мог бы казаться значительным и всесильным. На воле дьявол страшен.
В шкафу - обертон, нюанс, без которого биография пресновата.