Глава 1
Меня везли по черной дороге в нарисованный мрак улицы. Я интуитивно чувствовал, что постоянно нужно притворяться кем-то другим, менять свою энергетическую оболочку, перевоплощаясь в совершенно иную сущность, иначе сидящие рядом со мной громилы разорвали бы меня на куски.
– Это Иван Грозный у нас?
– Да.
Сидящий рядом со мной верзила загоготал. Он то и дело подталкивал меня локтем в бок.
– Я – Распутин, – сказал я совершенно распутинским голосом, и мне показалось, что у меня в этот момент выросла борода.
– А-а, Распутин! Сосать будешь. Мы тебя сейчас где-нибудь здесь вытащим и убьем.
Страх сжал мне сердце, но я понял: если смотреть в верхний край окна машины, туда, где ночь казалась не такой суровой и безжалостной, можно спастись, они просто меня не заметят, как будто я пустое место.
Машина завернула в конце улицы налево и поехала вдоль длинного забора к металлическим воротам. Разбуженный посреди ночи охранник открыл не сразу. Мы повернули ко второму корпусу, прямоугольному пятиэтажному зданию. Меня вытащили за руки и поволокли внутрь, потом по коридору, пока, наконец, я не очутился в кабинете.
За столом сидела женщина в белом халате и внимательно смотрела на меня. Рядом – на стуле – пожилая женщина в засаленном халате, видимо, санитарка.
– Ну, что? Рассказывайте, — обратилась она ко мне.
– Я… должен вам кое-что показать. Я показывал вашему специалисту… Там… глаза. Они у него горят белым! Вы посмотрите на фотографию! Это Азазель! Он взял на себя Азазеля!..
Я почувствовал, как какая-то черная сила внутри меня хочет меня уничтожить. Надо перевоплотиться в нее, слиться с ней, чтобы она меня не заметила и не тронула. Я дал черной энергии выйти из себя. Из моей глотки вырвался нечеловеческий вопль, потрясший тишину коридоров.
– Ууу!.. Вампирище! – злобно пробурчала санитарка.
По ее глупому лицу разлилось негодование разбуженного ночью человека.
Врач что-то записывала, больше не глядя на меня и не задавая вопросов.
В кабинет зашла полная пожилая женщина.
– Пойдем.
Она отвела меня в ванную, находившуюся в этом же коридоре.
Предчувствие чего-то огромного и страшного не отпускало ни на минуту.
Голубой кафель, положенный еще с советских времен, впился в душу обжигающей тоской.
– Раздевайся.
– Зачем?
– У нас нельзя здесь в домашней одежде. Раздевайся. Вот тебе пижама. Тапочки у него есть? – спросила она кого-то в коридоре. – Нет? Залезай в ванную. Сейчас мы тебя помоем. Ты откуда такой грязный? Борода нестриженная, волосы…
– А, горячо!
– Вот так? Еще горячо?
Непривычно было ощущать себя таким беспомощным. Но горячая вода – вот она, магия воды! – вмиг сделала меня послушным, склоняющимся перед мощью великого НЕЧТО, этого учреждения.
Мочалка была жесткой, как наждачка.
Выключив воду и обтерев меня, женщина дала мне одежду.
Сама одежда – неудобная пижама нелепого синего цвета – была пропитана чем-то специфическим и влияющим на сознание.
– Коля, Вася, ведите его.
В коридоре меня ждали убогие нелюди – только так я могу назвать этих существ, утративших человеческий облик. Один был в пижаме, другой – в трико и джинсовой куртке.
– Держи, держи его.
– Упирается, *****!
– Держи его, Коля, он рвется!
– Вампирище, *****! Мальчик, мы тебя просто посмотрим там. Не бойся.
– Куда вы меня ведете?! Да не надо меня тащить!
– Сейчас домой поедешь. Медсестра тебе сделает укольчик, витаминчики. Поспишь, отдохнешь, а утром врач посмотрит, и поедешь домой.
Я не понимал, куда и зачем меня ведут. И даже не сопротивлялся. Просто представил проходящую через меня ось, уходящую глубоко под землю. Они едва могли сдвинуть меня с места, хотя я не держался и не упирался.
– Коля, ты сегодня, когда чифирил, забыл тряпку повесить.
– Коль, ну ты чего! Ослаб!
Когда меня потащили по лестнице вверх, я вновь попытался заземлиться, войти в то особое состояние, когда никто тебя не может сдвинуть с места, и у меня почти получилось, но один из тех, кто меня волок, худой и жилистый нелюдь, у которого постоянно вываливалась слюна изо рта, дал мне под ребра и хорошенечко рванул к земле.
Они почти внесли меня, когда на одном из этажей открылась железная дверь. Санитарка с недобрым взглядом проводила нас в палату.
Пришла медсестра со шприцем.
– Подставляй жопу.
– Не делайте этого! Я не согласен, это незаконно…
– Вали его с ног!.. Сука… Держи, ну чего ты ослаб?!
– Здоровый, сука!
– Вали на кровать… держи!..
– Коля у нас сегодня от чифира ослаб. Да, Коля?
У меня помутнело в глазах. Меня привязали к кровати.
Ночь за зарешеченными окнами не кончалась. В палате было двадцать семь коек. Уродливые твари, привязанные или просто лежащие, издавали нечеловеческие вопли и стоны. Это мучило, высасывало жизненную силу.
Мне страшно хотелось в туалет.
– Дядя-санитар, дядя-санитар, я в туалет хочу!
– Молчи там, а то ебну.
Фигура санитара, немолодого мужчины, была словно вырезана из черного камня. В проеме выхода, где он сидел, на фоне коридора с включенным светом, он казался египетским жрецом или богом.
– Дядя-санитар, дядя-санитар, я сейчас не выдержу!
– Сейчас.
Он подставил бутылку, и я облегчился.
– Я пить хочу! Дайте мне воды!
В этом заскорузлом человеке я чувствовал силу и стал подлизываться как щенок.
– Дядя-санитар, дайте, пожалуйста, воды!
– Сейчас дам. Вот. Пей.
Я проваливался в темные грезы, а реальность становилась сном, из которого выныривали то и дело лица дурачков, страшные, изуродованные лекарствами. Они помогали санитаркам убираться и ухаживать за такими, как я. Голоса врачей о чем-то меня спрашивали. Меня кормили с ложечки, пока я был привязан. Еда казалась пластмассовой, а рот был не моим, потерявшим чувствительность.
Входила медсестра с красивым недобрым лицом, та самая, что сделала мне укол.
– Мне нужно срочно выйти отсюда! Когда меня отпустят?
Улыбнувшись, она отвечала:
– Ну, вот, когда поколем вас, таблеточки попьете, тогда отпустим.
– А вы знаете, что уже воплотился антихрист?
– Не знаю.
– Вы верите в Бога?
– Я верю в себя и в своего мужа.
– А за что меня так избили, когда привели в палату?
– А ты поднял руку на женщину. У нас так: если ты поднял руку на женщину, тебя избивают.
Я смутно вспоминал, что, когда мне что-то вкалывали, я сопротивлялся и случайно кого-то задел.
– А почему меня били, когда везли сюда?
– Не знаю. Это милиция вас к нам привозит. Сотрудники милиции.
Меня отвязывали; мне с трудом давалось делать два шага. Свинцовый потолок обрушивался на голову, и сознание погасало. Я проживал жизни людей, которые обитали в районе психбольницы, их прошлое, настоящее и будущее; я видел их мысли; их чувства давили ужасным грузом, чувства тысяч человек…
Медсестра выругалась матом и велела меня опять привязать.
Стальные руки сгорбленных шестерок переворачивают меня для уколов.
Тень ползла ко мне со стороны двери, где была включена дежурная лампа и с потрясающим храпом спали санитарки. Тень хотела задушить, я ощущал на своем горле железные пальцы этого существа, которое сосало энергию со всех находящихся здесь.
Были какие-то черные коридоры, по которым я ходил. Комната. Яркий свет. Круглый каменный шар на середине. Словно какой-то алтарь, в котором не хватает божества. А вот и оно! Но, нет, что это? Страшный псих с гнилыми зубами – этот Бог комнаты. Почуяв недоброе, я стал бегать вокруг камня. Он носился за мной, пытаясь перехитрить, менял направление. Боже мой! Когда это, наконец, кончится?!!! Наконец, он накинулся на меня, и я с облегчением умер от ранящих укусов его зубов.
Огромные деревья. Тишина и спокойствие. Вот и мама пришла. Мы медитируем, поем песни под гитару. Я читаю вслух мудрые книги и рассказываю, что ждет человечество в ближайшем будущем.
Опять больница. Тусклый свет. Мучительное чувство в голове. Как будто башня, на которой обосновался мой недремлющий разум, вот-вот рухнет, я потеряю контроль над эмоциями, сознание погрузится во тьму…
– Притащился вчера. Я смотрю: насифонился. Собирался еще сходить. Хочу там поставить да расставить. Так он помыл да пошел вечером шататься. Еще насифонился.
– Ты не здесь ставишь. Это все убери. Обсерается. Он поспит и обсерается. Особый раствор у меня там есть. Для дезинфекции. Руки возьми, помой.
Каждое слово санитарок и психов что-то значит в отношении меня. Они недоговаривают, но их души знают то, что не доходит до их разума. А я считываю эту информацию. Это она про меня говорила, «обсераюсь» – значит, стряхиваю с себя невидимый кокон, который они на меня напяливают.
Тусклый свет в палате. Стены уходят в белую бесконечность березовых рощ Небесной Страны. Тысячелетняя паутина в углу ловит мои мысли. Перегородка посередине палаты, доходящая до трети ширины, кажется спасательной горной грядой, за которой можно укрыться от судьбы и от времени, спрятаться в прошлое.
Я пытаюсь разбудить соседа, чтобы поговорить. Мне кажется, я слышал, что говорил ему его ангел-информатор.
– Так, *****, заебал меня этот мальчик! Коля! Иди привязывай его.
Это идут привязывать меня.
Мне кажется, что сосед слышит мои мысли.
– Встань! Развяжи меня!
Как мучительно это состояние, когда слипаешься душами. Оно настигло меня сразу, как только я оказался здесь. Здесь душа одна на всех, и ничего, никакой мысли не скроешь. Постоянно в голове чьи-то вопросы. Приходится отвечать.
Спина устала, и хочется сходить в туалет. Как сильно они завязали руки!
Туалет стал Монсальватом, местом великого паломничества. Дотерпи, дотерпи, до-тер-пи!
– Встань, развяжи меня! – посылаю я мысленный сигнал соседу.
Он встает и развязывает мне руки.
– Только притворись, что ты связанный. А то меня тоже свяжут.
Наконец-то можно принять удобное положение!
Глава 2
Я начинаю приходить в себя. Один из постоянно живущих здесь психов, которого я боялся, приглашает меня в компанию. Пятеро сидят на двух кроватях, совершая таинство.
– Чифир будешь?
– Да.
– Передай.
От этой кружки, которая идет по рукам, накаляет губы, облегчает мысли, мы становимся братьями, волхвами, пересекающими пустыню и еще не нашедшими Христа.
– Сегодня Саша подходит к санитарке и говорит: дайте мне ключи, я пойду там возьму кое-что.
– А, еблон, ну и что его? Нашли этот, тайник?
– Нашли. Теперь всю там заначку забрали.
– ****ец. Бывают же такие *******ы.
– Я его отвел в ванную, шею ему, так, хрустнул, ну, как ломают, – я умею.
– Ну.
– Он там заорал на всю больницу. Сука, пошел нажаловался. Надо его сегодня ночью от****ить.
– Конечно. И будем ****ить. Весь погреб сдал, еблон.
– Давай заварим еще, замутим.
– Да, нет. Я ж тебе сказал, Танюша сейчас запарит.
– Да я уже не могу!..
Он трясущимися руками достал горсть заварки и проглотил.
– Тоже торкает! Меня просто от заварки торкает!..
– Короче, Нафаня, ты съел свою долю, тебе больше не достанется.
– Да по***… Я уже не могу.
Неожиданно в палату входит врач, молодая татарка с модельной внешностью.
– Так. Чифирим? У кого потом глаза будут, как у бешеного кролика?
– Диля Ильгизовна! Мы больше не будем…
Она смотрит на меня с материнской нежностью.
– Как дела, больной? Иваном Грозным себя не считаешь?
– Нет, не считаю. Скажите, а когда меня выпустят?
– Скоро.
Она стремительно выходит из палаты, оставляя за собой голодные взгляды мужчин.
– На ужин!!! Мальчики, на ужин! – раздается крик санитарки. – Ну, чего сидим, вам особое приглашение?
Толпа голодных существ ждет, пока откроют дверь. Каждый стремился попасть в столовую первым.
Толпа ринулась, занимая самые лучшие места.
– Надзорка! Проходим!
Мы идем последними.
Компот холодил горло, как не свое. Я пью синее небо, отравленное горечью мирового заката.
– Коля Дорофеев, проходи! Я тебе добавки не давала.
– Да я ел уже.
– Монилицын ел?
– Ел, ел.
– Пусть идет квитанцию пишет.
– Танюш, себе можно оставить?
– Хлеба, хлеба мне! – басит
– Ищи в параше.
Толстая санитарка сидит у входа, рядом с буфетом. Ее лицо похоже на лицо летучей мыши.
– Че, Саша, иди туда.
– Сейчас, сейчас, сейчас.
– Не подходи, гавно ****ое. Не подходи сюда. Сюда садись. Сань! Возьми там мешок для хлеба!
– Мешок? Там пять мешков. Вон, посмотри.
– Тюрю мне давай, – шутливо наехал на буфетчицу только что пришедший шестерка.
– Поварешкой тебе в лоб! Садись.
– А вы мне оставите хлеба? – просит какой-то голодный.
С удивлением понимаю, что этот голодный – я.
– Нет, не оставлю. Встал вышел отсюда!
– Понял, понял.
По коридору идут шестерки, гремя пустыми ведрами.
Сидеть трудно, постоянно хочется ходить.
Кровать-могила. Утекаю в небытие.
Нет! Нельзя здесь оставаться ни минуты! Надо срочно, срочно, срочно выйти!!
Шмыгнув между санитарок, быстрым шагом иду по коридору.
– Опять вырвался! Стой, стой! – послышалось мне вслед.
Но я уже успел прошмыгнуть во второй отсек, где находились врачи, и войти в кабинет к главному.
Высокий дородный мужчина сидит, уставившись в кипу бумаг на столе. Он внимательно посмотрел меня, когда я осмелился подать голос.
– Вы можете меня выписать… завтра? Я здоров. Понимаете… я просто немного перенервничал…
– Понимаю, – сказал он тоном взрослого. – Завтра не могу. Выпишу в среду.
– Хорошо… Спасибо! А можно, я маме позвоню?
– Пойдемте, я вас провожу.
Он провожает меня в страшный отсек для хроников и громко кричит на санитарок:
– Кто пустил?! Лишаю премии.
Я с грустью и надеждой опускаюсь на койку.
– Ну вот, Ванечка, премии нас лишили… – говорит мне санитарка, полная пожилая женщина с пронзительно-синими глазами.
– Простите меня, пожалуйста…
– Да ты не виноват… – Она крепко затянулась, как мужик. – Леонид Юрьевич у нас строгий.– Не надо это пить,– остановила она скрюченного психа. – На таблетки! На таблетки!
Толпа странных созданий, вырванных из невидимой почвы, строится в очередь, неуклюже двигаясь в нашем, трехмерном, мире.
Согбенное существо моет полы и что-то бурчит под нос.
Одеяло – это целый мир. Это сплющенный вчерашний день, который еще был свободным.
Я скидываю одеяло, подхожу к санитарке и прошу телефон, чтобы позвонить матери.
– Ванечка, иди на***. Саня, иди поменяй мне простынь, вон у того мальчика.
– Куда поставить?
– Да, сюда поставь. Коля? Ты помыл? Ты помыл мне, зараза?
– Да, помыл. Баба Рая, что, я лестницу пошел мыть?
– Рай, ты мне свитер теплый принесешь? Ты обещаешь?
– Принесу, только завтра.
– Рай, дай мне сигаретку, я всегда лестницу мою.
– Ой, иди отсюда!
– Баба Рай!
– Да че тебе надо! Отъебись от меня, я целый день на ногах, и ночь еще впереди.
– Я в туалет хочу…
– Вань, отведи его в туалет.
Это обращаются ко мне. Но я не буду сотрудничать с ними. Ни за какие коврижки. Блин! Уже встал по инерции. Ну, ладно, тогда отведу. В последний раз.
В нашу палату привели крепкого молодого мужчину лет тридцати.
– Желтков! Будешь залупаться, я тебе 6 кубов галоперидола вколю, – сказал на прощание заведующий отделения.
– Придет моя матушка, и вы все скурвитесь!
Он сел на койку рядом со мной, слегка покачиваясь. От него несло перегаром.
– Моя мать в милиции работает. Я никакие бумаги не подписывал. Меня скоро выпустят, – говорил он, обращаясь то ли ко мне, то ли ни к кому. – Меня из-за драки на улице забрали. На нас напали человек десять, вот, смотри.
Он показал несколько ушибов и шрамов на теле.
– Я шестерых вырубил. У меня черный пояс по карате. Моя жена четверых положила. Худенькая такая девченка. У нее тоже черный пояс. Меня Дмитрий зовут.
Он протянул мне свою большую ладонь.
От всей его атлетической фигуры веяло здоровьем и жизнью, так что мне даже захотелось вырваться из объятий мертвеца-матраса и пройтись по палате.
Он тут же очаровал двух санитарок. Оказывается, у Марины сидел брат, которого Дима хорошо знал.
Через полчаса по палате разнесся запах свежеразрезанного апельсина.
– Вано, чего ты лежишь? Хватай. Ему дай.
Тут я обратил внимание на одного хилого паренька с тонкими чертами лица и умным внимательным взглядом через очки, который тоже подсел к нам.
– Хочешь, я научу тебя приемам рукопашки? Смотри. Вот это упражнение называется «змейка». Закручивающим движением ведешь руку вверх. Ййй-ух! Удар в шею. Вот в это место. Он труп. Ну-ка, попробуй, повтори. Очкарик, ты тоже вставай. Отжимайся. Сколько отожмешься?
Потолок, стены, окно – все поплыло перед взором, когда я попытался отжаться. Серый вонючий мир в палате превратился в невыносимо прекрасную и ужасающе страшную реальность. Невыносимо прекрасную – за окном, и ужасающе страшную – здесь.
– Давай-давай, ну! Ты двадцать раз всего, что ли, отжимаешься? Что-то ты слаб, Вано.
Дима гордился своим большим серебряным крестом, который висел у него на голой груди.
– Это – старообрядческий крест. Мне дал его один старообрядец. Сколько у меня его просили продать, ни за что не соглашаюсь. Хранит меня от всех бед. – Он перекрестился. – А психиатры, эти бесы – они ведь хотят отнять у нас то, что дал нам Бог, те дары.
Пульсирущая темнота выкинула из пасти дверного проема молодого человека. Он смеялся санитаркам в лицо и просил позвать врача.
– Как вы можете меня лечить! Я ведь сам врач! А где у вас тут заведующий? Можно, я с ним поговорю?
– Заведующий придет завтра утром. Завтра и поговоришь.
– Нет, вы позовите заведующего…
– Так! Ну-ка давай сюда свою задницу. А то сейчас ребят позову. Они не любят, когда с ними спорят. Есть такой Сережа Милюков. Он тебя быстро успокоит.
– Вас просто уволят, вот и все!
– Попрепирайся мне еще! Дураков вас нарожают!..
После укола Алексей – так его звали – сел на свою кровать. Он рассказал, что учится на врача.
– Просто в морге, когда проходило вскрытие, немного перенервничал. Сейчас уже в себя пришел. Я им говорю: отпустите меня домой. У меня завтра день рождения. Они: мы вот тебя посмотрим и сразу отпустим.
– Лохонули, короче, – усмехнулся Дима.
– Ну, да.
– Лех, да ты не волнуйся. Все в порядке будет.
– Да все нормально, пацаны!
– В морге спиртом пахнет?
– Приходишь, вонь стоит. Да, трупы пахнут. Там был такой кот – Конечность мы его звали – весь порезанный-перерезанный. Его для опытов использовали, а он выжил. Ну, смотришь, уха нет, тут зашито, тут. Пацаны ему палец от трупа отрежут, он жрет. К нам девочки заходили.
– Вы там сексом занимались?
– Нет. При мне, во всяком случае, не было. У меня там точно ничего не вставало.
– Наверное, в таких местах некрофилы любили работать?
– Спокойно. Ты ведь сам выбираешь специальность, когда заканчиваешь институт. Никто тебе не говорит: ты хирург. Или: ты паталогоанатом.
– Мне, вот, кажется, что в психушку идут работать те, кого чмырили в школе, в армии. Вот, он думает: меня ломали, а теперь я буду ломать!
– Да. Я как увидел рожу этого врача, который меня принимал, думаю: мне он будет в страшных снах сниться. Я ему пытаюсь объяснить, а он мне: Леша! Леша! – щелкает пальцами. – Ты в каком году родился? Сам, знаешь, одет так неопрятно. Сапог какой-то порванный.
– Короче, нас всех будут гнобить тут! – неожиданно сказал очкарик. – Поэтому давайте держаться вместе.
– Профессор прав! – Дима хлопнул его по плечу.
Пульсирующая темнота засунула мне в глотку тарелку с ужином и кружку с компотом. Потом она выкинула кровать, Диму, который пришел с перегаром, очкарика, который жаловался, что на него напали.
– Кто на тебя напал? – вмешалась Таня.
– Лука…
– Лука?
– Да. Он ко всем подходит и душит.
– Ну, сейчас мы свяжем его и укольчик сделаем. Ты чего, тварь?! Совсем? Лука – бывший боксер. Ему как мозги вышибли, десять лет уже здесь.
Дима подошел к спящему Луке, кровать которого была рядом с туалетом. Лука только притворялся спящим. Потому что, когда Дима толкнул его кулаком в спину, он дико заорал.
– Ты че так орешь, как будто тебя в жопу ебут? Тебя еще не бил никто.
– А!.. А-а!!! А!.. Хватит! Хватит!!.
Глава 3
Кровать плыла, сближаясь со стенкой и сплющиваясь об нее. Я уже был жителем маленького прямоугольника – следа от сплющенной кровати. И в этой двухмерности мне приходилось двигаться и принимать решения.
– Подъем! Заправляем постели! Скоро завтрак!
Неприятная толстая санитарка, которая сменила Таню и Марину, стянула с меня одеяло.
Я все готов был отдать за то, чтобы манка остудила мой раскаленный желудок, но встать из плоского мира в трехмерный и двигаться – это было выше моих сил.
Мне отломили стеклянную голову, набрали меня в шприц и вкололи какой-то рыхлой, разлегшейся на моей кровати ампуле.
В надзорку вошли студенты медвуза вместе с доцентом. Большинство из них были девушки.
Дима сразу стал знакомиться с высокой рыжеволосой студенткой.
– Вы какого хотите брать? – спросил доцент, хищно косясь на меня. – Вот этот? Пойдешь на беседу?
– Да, конечно! – с радостью согласилась ампула.
Это явно был не я. Каким-то образом мое сознание переместилось в нее.
– Если они тебе поставят диагноз, что ты здоров, тебя могут выписать, – шепнул очкарик.
Ампула жаждала новых инъекций МЕНЯ, поэтому голодно вопила:
– Вы меня выпишите? Вы попросите, чтобы доктор меня выписал?
– Хорошо, попрошу, – успокоил доцент.
«Вы считаете себя больным?»
«У вас был конфликт с этой женщиной?»
«Вы любили ее?»
«Вы вносили плату за то, что состояли в оккультном обществе?»
Светловолосая бойкая девушка, сидевшая напротив меня в светлой аудитории, была одна во многих лицах. Точнее, все остальные студенты, рассевшиеся полукругом, были ее проекциями, картонными куклами. Каким-то образом она выдавила их из их физической оболочки и теперь сражалась с огромной ампулой в тесной пижаме, а я наблюдал.
– Почему вы издеваетесь надо мной? Почему вы смеетесь?
– Мы не издеваемся… Вы сами, добровольно, согласились на беседу.
– Мне плохо! Я хочу домой! Выпишете меня!
– Достаточно, – прервал доцент. – Пойдемте, я вас провожу.
Коля Дорофеев разговаривал на входе с санитаркой. Ампула разбилась о его колкий взгляд. Я растекся черной лужей. Меня по каплям собрали и принесли на кровать.
– Он опять сознание потерял…
– Врачам скажи, чтобы они тебе лекарство поменяли.
Дима налил меня в стакан минералкой и дал мне выпить.
– Пацаны, кто идет со мной по телкам ночью…
– Собрался привести проституток? – улыбнулся Леха.
– Не, каких проституток… Я сегодня познакомился с санитарками с женского отделения. Зовут в гости. Я сказал: пацанам там можно будет придти? Для тебя, Дима, без проблем.
Никотиновая скорбь вскипела во мне: это ведь шанс убежать!
– А ты пойдешь с нами, Ванька?
И, когда я ответил «да», кто-то умер.
На пороге появился Толя Гараньков, абориген, шестерка, строивший из себя авторитета. Он дебильным голосом отчеканил:
– Бондажевский Анатолий Александрович умер! Пацаненок, дай десятку! – обратился он ко мне. – Помянуть нечем. Ну, пожалуйста! Сынок…
Он трясся от нетерпения, словно хотел в туалет.
– Гараньков, отстань от малого.
– Абсолютно ведь здоровый был! – содрогнулась Александровна, санитарка.
– Этой проститутке туда и дорога! – ухмыльнулся Дорофеев.
– Коль, ну вот, ничего человеческого в тебе нет…
– Эта проститутка меня не жалела, когда я просил сигарет в долг. А у меня брать это нормально. А потом, когда он залупнулся на том отсеке и его перевели сюда, он сразу подлизываться стал.
В надзорку вошел худой мужчина с иконописным лицом и скорбными глазами. Он подсел ко мне и начал говорить монотонным гипнотическим голосом:
– Бондажевский был великим человеком… Он меня воскресил. Он был подвижником Мира Синего Света. Здесь – особое место. Здесь открываются врата в этот мир. Ты хотел бы стать избранным?..
– Проповедник! – взвизгнул насмешливо липкий коротышка. – А здорово Бондажевский тебя бил, когда ты загонял! Помнишь, ты кровью харкал?
В ситуацию вмешался Дима.
– Слышишь, Проповедник! Здесь лежат люди, и ты от них отдыхаешь. Пошел в свою палату. А то я сейчас позову *****аса, и в твою жопу прилетит толстый ***.
Я хотел булькнуть что-то в защиту уходящего Проповедника, но мой язык испарился от трусости.
Не знаю, что произошло, но после слов Проповедника я почувствовал себя настоящим человеком. А мое сердце сразу стало биться за десять.
Я хотел слушать его еще. Хотел узнать про этот мир. Хотел быть избранным.
Вечер прибил мою полыхавшую синевой душу к решетке окна. Мир Синего Света рассек сознание пополам, оставив живым лишь прошлое. Теперь нужно было идти по первозданной памяти, вспоминая дорогу, которой я уже уходил в иных временах и пространствах.
Дима сбросил с меня коготь скорпиона:
– Вано, мы пошли. Пацаны, не шуметь. Дорофеев, ушлепок, спит. Пока Александровна куда-то отошла, давайте быстрее.
Ряд кроватей был спиной гигантского полуматериального скорпиона, который вонзил свои невидимые ноги в наши копчики.
Дима был не простым человеком, он был Рыцарем Храма Небесной Розы, – такая мне пришла информация. Поэтому я, как ребенок, слушался любых его команд.
Лица Лехи и очкарика в темноте казались прогрызанными червями.
Дверь на служебную лестницу нам открыла санитарка из женского отделения, плотная женщина лет сорока, с крепкими ногами и татарскими чертами лица.
– Дима, ну вот этих дебилов я бы не хотела брать. – Она неприязненно покосилась на очкарика и на меня. – Очкастый, иди на постель! И ты иди!
Да, я знал, что она меня возненавидит. Потому что невидимому пауку, который к ней присосался, врос в нее, образовал симбиоз, я Мечом Света из пучка тонких энергий отрубил лапу.
Очкарик вытек из коридора сразу, а я стоял, как парализованный, и ждал ее нападения.
– Ну, чо ты на меня глазеешь? Ну, иди! Урод…
Она все-таки выпустила меня и стала подниматься на четвертый этаж, раскачивая своим внушительным, как у паучих, задом. На стенах были письмена Мира Тьмы, буквы плясали и менялись, как живые.
«Арахна срослась с ним… есть отдел мозга, где слияния эфирных тканей не происходит… концентрируясь на нем, человек способен отсоединить…»
Я знал, что написанное не предназначено для человеческих глаз. Я подглядываю их тайны. Они примут меня за своего, если я позволю симбиоз. Мимикрия.
– Дим, у нас там беспорядок. У Лиды вчера было сорок дней, как она отца… Она закуски наготовила…
– Он же в Афгане служил?
– Ну, да. Три ранения. Две операции на сердце перенес… Такой мужик был…
Санитарка закрыла служебную дверь, и мы пошли в маленькую палату. На импровизированном столе из двух табуреток и широкой доски стояли тарелки с картошкой, солянкой, солеными огурцами и другой снедью. И две бутылки водки.
– Давайте знакомится, – сказала по-простецки низенькая полная санитарка с рябым лицом. – Лида. Ее Света зовут. Моя лучшая подруга.
– Иван.
– Алексей. Я врач. Я здесь случайно оказался…
– Все вы здесь случайно, – усмехнулась Света, приклеив мой взгляд своей красивой полной ногой. – Че смотришь? Урод…
– Свет, не обижай мальчика, – заступилась за меня Лида. – Тебе налить?
– Я Александра Тимофеевича с детства знаю, – начала речь Света. – Он мне был… видит Бог… вторым отцом. Мы с Лидой с горшка друг друга знаем. В одной деревне выросли. А когда мой… батя… умер… Тимофеевич стал мне как батька…
– За героя афганской войны, – объявил Дима. – За человека чести! Таких бы людей побольше…
Все выпили. Леха налил еще. Я сделал буквально глоточек.
Мне казалось, что Света втайне была рада смерти, что она питалась энергиями страдания и скорби, хотя она искренне прослезилась и, я не сомневался, любила умершего.
– Сегодня у нас один мужичек умер, из местных, жил здесь, – нарушил тишину Леха. – От колес, наверное, подох. Вообще зеленый был, я его видел, когда выносили.
– Бондажевский, что ли? – усмехнулась Света. – Здоровый был, что-то с сердцем, оказывается.
– Не с сердцем, удушье, – поправила Лида.
– Кто как говорит. Александровна, наверное, убивается. Они же давнишние с ней друзья. Пока его родственники через дурдом, это, не лишили квартиры, он все подмазывался. Потом и доверенность на нее оформил, на пенсию по инвалидности…
– Да там на нее полотделения оформили.
– Лид, у тебя что ли мало?
– Ой, две всего. Я им лекарства покупаю, ничего с этого не имею… А ты как будто не знаешь!
– Девченки, не ругайтесь, – успокоил Дима распалившихся женщин. – Давайте лучше выпьем за афганцев и за всех пацанов, которые прошли через войну. Я не был на войне, но у меня своя война.
Глава 4
Дрожащий свет в коридоре простреливал дыры в обитательницах палат, в эти дыры заползали насекомые и издавали ультразвук при сосании.
– Полежать хочешь? – заботливо спрашивает Лида, выходя следом. – Ну, вот там есть койка свободная. Только тихо, там Клавка у нас буйная. Опять на вязки просится, падаль. Целый вечер вымогала.
– У вас есть что-нибудь от запора? Уже четвертый день не хожу, это же вредно…
– От запора? Сейчас поищем. Свет, дай слабительное мальчику. У него запор.
В палате пахнет мочой и еще какими-то пряностями. Черные коконы на кроватях издают зловоние. Ужаленные шприцами, они перевариваются, и завтра день откусит им головы жертвенной пастью рассвета. А пока волшебница-ночь заряжает электричеством мой мозг, и я думаю с бешеной скоростью, четко и ясно. Пьяный смех по поводу моего запора не утихает. Вздрагиваю: Света подкралась незаметно, и ее ядовитые жвала растягиваются в смертельной улыбке:
– Запор, да, малыш? Выпей, на, таблеточку. Тыблеточку. Стаканчик, запей.
Она касается меня своими бедрами. Никогда не знал, что паучихи такие соблазнительные! Теперь я полностью мимикрировал, впустил в себя паука. Паука? Или скорпиона? Они оба борются сейчас за меня, надо решить… Не думая… Без ошибок… Кому лучше отдать тело.
– Сейчас я приду!
Боже, какой тяжелый, мощный зад у паучих! Я – ПАУК! Да! И мы вместе создадим перевернутые миры. Не темные. Нет. Альтернативные.
Скоро все заснут, и я выкраду ключи.
Света появляется в проеме, хищная и жаждущая, как ткань времен перед рождением пространства. Жаждущая меня. Космической энергии созидания.
– Ты не обоссышься у меня? Девочки, проследите за ним.
У Светы множество лап. Они ласкают меня, переворачивают, собирают электричество моего тела.
Сейчас будет взрыв, и родится вселенная.
Они опутывают меня паутиной. Превращают в такой же кокон, как те, что рядом.
– Запястья так туго не затягивайте! – рычит паук, который сросся со мной. – Это ж опасно! Можно рук лишиться…
– Поори у меня еще… – пыхтит Света. – Ась, ну чо так туго-то?
– Ты сама сказала, что буйный.
– … Первый раз что ли? Грудь ему фиксируй… Сына вчера видела Семеновны. Он закончил университет, прошло два года. Весит сто килограмм, как боров. Был – вот такой.
Я начинаю забывать, как дышать. Кокон превращается в саркофаг. Открытый космос. Саркофаг дышит за меня. Снотворное. Не противозапорное. Не могу поднять голову.
– Вано, ты че ночью Светку испугал? – спрашивает Дима, развязывая тугие узлы. – Она говорит, ты рычал. Ты че?
– Мальчики, побыстрее. Мне еще убраться надо. Ася, давай быстрее! Тряпку вон ту возьми!
– Я этой привыкла мыть!
– Я тебе говорю: ту возьми. Кобла старая…
Из утреннего окна вываливается белая свежесть.
Синее небо с глазами цвета прекрасной девушки прикасается ко мне и дает мне в руки стакан с прохладой. Толпа понуро плетется по выжженной пустыне пить таблетки. Санитарки стегают непокорных пронзительными криками. В их горло встроено что-то иноматериальное, поражающее верхние области энергетического тела.
Лука неожиданно разделся у всех на глазах и получил сразу увесистых пинков. Он почти животное, глупо повторяющее обрывки фраз, доносящихся из орущего в холле телевизора. Но его взгляд меня пугает.
Дима разговаривает с новой сменой. Фаина новенькая, и старается заискивать с Димой, неумело втискивая свое грушевидное тело между стулом и его взглядом.
– В 12 лет я жил рядом с моргом. Каждый год у них был день открытых дверей. И можно было посмотреть, как труп разрезают. Я, когда увидел это, в моей душе все переменилось. Я себя ощутил стариком, реально стариком. В каждом городе есть районы, с которых я охреневаю.
– Охреневаешь? – с улыбкой переспрашивает Фаина.
– Да. Вот у нас – Лиговка, Обводный канал. Я там охреневаю, просто сам район такой. Мы как-то отдыхали с сокурсниками, и я пошел за пивом. Увидел, труп плывет по Обводному каналу, весь синий. Когда я сказал девченкам: там труп плывет, они подумали, что я просто сошел с ума.
– Почему?
– Не знаю. Все просто подумали, что я пьяный. Потом я им показал. Милицию вызвали. Разборки местной шпаны просто.
Марина недовольно косится на Фаину, занявшую внимание Димы, и обиженно молчит.
– Местная шпана просто трупы не сбрасывает, – добавляет пришедший Дорофеев.
– Да на*** у тебя забыли спросить! – дергается Дима.
– Пошла на***, ****ная проститутка, шлюха, ты не выйдешь никогда, проститутка ****я ****а! – кричит Дорофеев, удаляясь по коридору.
– Ах ты *****!
– Дима, Дима, ну тебе это надо? – причитает Марина. – Дорофеев – он сейчас пойдет пожалуется, и тебя привяжут.
– Да я любому в рот дам, кто меня на*** пошлет!..
– Ну, вот, он уже пошел в другой отсек.
– Пусть там и сидит, не выходит. Ему здесь опасно.
Я заметил этот странный конфликт между Димой и Колей Дорофеевым почти сразу, как только пришел Дима. Они как-то с первого взгляда невзлюбили друг друга.
Дорофеев жил здесь давно и, насколько я знал, ничем не болел, кроме эпилепсии. От него исходил какой-то гипнотизм. Он по-женски болтал без умолку с санитарками. Его злой язык мог пропесочить кого угодно. Но мне почему-то не сильно неприятно было слушать его матерные стишки, которые Коля сочинял мгновенно, желая унизить кого-то.
В его фигуре было что-то бабское, наверное, отложение жира происходило по женскому типу. Но в то же время в широких плечах и массивных руках угадывалась сила.
Лицо, с правильными чертами, может быть, слишком тонкими для мужчины, всегда зловещее и насмешливое.
Меня он не замечал, словно растение, лишь два раза прикрикнув, когда я слишком долго бродил у каменистой гряды, чтобы унять неусидку.
В палату зашли врачи со стражей. Стражники кнутами загнали рабов на камни.
– Привет, студент, – обратилась ко мне Диля Ильгизовна. – Быть может, ты мне не поверишь… Ты помнишь, у тебя сегодня суд? Быть может, ты мне не поверишь, но тебе лучше подписать добровольную госпитализацию.
– Нет, я не согласен… Я… Я нормальный! Я абсолютно здоров…
– Нет, суд все равно будет, и тебе здесь придется провести какое-то время. Просто это все будет намного дольше…
После завтрака мне сделали укол. Обратившись к очкарику, я с ужасом заметил, что не могу нормально говорить:
– А кэк утэбэ эта провляца?
Слова выползали изо рта как отвратительные насекомые. И мне становилось страшно, страшно, страшно.
– Мне трудно описать, – ответил он, не замечая пока моего речевого дефекта. – Какие-то фигуры странные… Далеко, близко… Ровное, объемное, плоское, помятое, гладкое. У тебя такое было? Ого!
– Чэ?
– Первый раз это наяву все. Какие-то ощущения странные. Как будто что-то прикасается. Как будто что-то обнимает.
– И кэк это проифходете?
– Не знаю. Мне раньше такие сны снились. А сейчас это наяву. Просто что-то далеко и близко. Какие-то… Вот, я прям чувствую что-то… Ощущения… Как будто что-то дотрагивается. Я буду инвалидность оформлять. Сегодня ночью Лука кого-то душил. Я подошел, сказал Александровне. Она со мной говорила. Почти всю ночь проговорили.
– О чэм вы гварарили?
– О еде. Она мне дала свой обед съесть, сырники. Рассказывала, как их готовить. Я рецепт попросил, она мне записала на бумажке.
– А чоты пайдешь, когда выудешь?
Он посмотрел на меня брезгливо, будто я уже стал неприкасаемым уродом, жертвой нейролептиков.
– Не знаю пока. Пойду продавцом работать, если бабушка разрешит.
– А зачем тебе инвыидность? Онаебе памешати…
– Все, что говорят врачи и санитарки, лучше исполнять.
Меня раздавила плита покорности. «Действительно, лучше делать так, как говорят врачи» – сказал голос Небесной Возлюбленной, и зуд в плотных слоях ауры возле копчика сразу уменьшился. Плита прижала меня к кровати. Стоявшие на ней врачи пробурили дырочку и кидали мне через нее окурки, которые прижигали и заставляли ползти от боли в двухмерном мире под плитой.
Надо двигаться, нельзя вот так лежать, это смерть.
Я думаю о том, как я встаю с кровати, подхожу к окну и расплавляюсь в поток ионов, улетая в Мир Синего Света. Но плита сползает в бездну обжигающего страха. «Вот здесь человек умер, – говорит надо мной добрый голос. – Здесь мальчик умер»
Я не умер, я подниму плиту!
Сколько же можно ползти иссохшим полутрупом по этой каменистой пустыне, калечась от разрядов страшных молний, которые зарождаются за скалами плеч врачей?!
«Сегодня у тебя суд, – говорил голос Возлюбленной из Страны Синего Света. – Ты должен быть готов»
– Меня признают нормальным? – спрашивал я у Нее. – Скажи? Кивни моей головой, если да.
Но моя голова, которую я на миг отдал Ей, отрицательно мотнулась. Может, я не до конца отдался Ей? Ну, скажи еще раз!
На этот раз голова кивнула утвердительно. Лиловые птица показались за грозными скалами, и это был знак. Теперь мне ничего не страшно. Их очень редко можно увидеть в этом мрачном мире.
– У тебя сегодня суд? – спросил Дима.
– Да.
– Ты, главное, не говори там ничего про мистику.
– Но я не могу врать.
– А ты не ври. Просто молчи. Отрицай. Отрицание – это не вранье. Потому что они все бесы, и они хотят тебя распять, как Христа. Ты от Бога, и они тебя ненавидят.
- Аэээаэуэ…
Мое тело отделилось от меня, подошло к скале и пинало ее ногой, издавая идиотские завывания. Я мог это прекратить, но почему-то как зачарованный смотрел в пропасть.
– Он же был нормальный, – говорил Леха, с отвращением глядя на меня. – Был нормальный пацан утром, а теперь вообще дебил. Посмотри, какие глаза. Эй! Ваня… Ты меня слышишь?
Суд состоялся в кабинете первого отсека, куда меня отвели стражники. Инопланетные посланцы спрашивали меня о том, как я здесь оказался. Рядом сидели Диля Ильгизовна и Леонид Юрьевич. Я ничего не мог ответить, хотя мысли выстраивались в голове четко. Кое-как им удалось разобрать из моей словесной каши, что я был в оккультном обществе и верю в его тезисы и сейчас. Зачем я это все говорил, я не мог понять. Через десять минут посланцы сказали, что им все ясно, и, переглянувшись с врачами, попрощались со мной. Меня отвели во второй отсек и бросили в палату.
– А меныа отпыстят? – крикнул я вдогонку Диле Ильгизовне.
– Не знаю. Суд вынесет решение.
Сегодня должна прийти мама. Небо осыпается, капает на голову, течет вместо времени. Сколько там прошло?
– Мыожно я схыжу фхолл, глиэнувремя?
– Сходи, – швыряет милосердие Фаина. – Только сразу возвращайся. Врачи тебе не разрешили выходить из палаты.
О, Боже! Только пятнадцать минут… А я думал, три часа…
В холле, как танк, ревет телевизор. Из него в меня целится Бритни Спирс и стреляет своим ртом. В окружающей пустыне уродливые растения простирают руки к богине Бритни. Даже Коля Спиридонов, присаживаясь на диван с каким-то очкастым туканом, ловит в благоговении исходящие от нее инфракрасные волны.
Ловлю ветер. Может, он нанижет меня на стрелу времени и сольет со всеми. Чтобы я не чувствовал этой неусидки. Надо обязательно куда-то сходить. Повод найти. Не могу сидеть. Ну же! Надо терпеть. Так она никогда не пройдет.
Мир Синего Света… Возьми мою душу. Ибо я хочу умереть.
– Он и сам такой, – выпивает меня Коля своими словами. – Садист-мазохист. Ему нравится, когда телка его выгоняет.
– А потом он за ней бегает, – ловит его мысль тукан. – А че этот здесь сидит, а?
Это вопрос ко мне. Он заметил мою неприязнь к нему.
– Эта длинная ***ня должна быть в палате.
– Иди в свою палату, а, дружок?
– Дорофеев наркотой торгует, – режет меня Дима новой информацией. – Вчера подсек за ним странную херню. Спросил у людей: так и есть. А он давно этим занимается, говорят. Прикинь? Я сегодня вечером хочу прижать этого беса.
– Сегодня Лука душил Гаркушу, – сказал очкарик. – Едва не задушил. Я проснулся, и он лег на свое место.
– Я не понял. Ты чо?!
Дима подошел к Луке и ударил его по ребрам.
– Ааааааа!.. Что я тебе сделал?! – вопил тот, показывая вдруг откуда-то взявшийся рассудок. – За что ты меня бьешь?!
– Еще к кому-нибудь ночью подойдешь, я тебя убью! Понял… понял… сука…
– Дима, перестань его дубасить, – кудахтала Фаина. – Ой, да ты ж убьешь его так! Мальчики, отойдите от него! Не подходите к нему.
– Фаин, тут… речь идет… о человеческих жизнях, – говорил с одышкой Дима. – Понимаешь, я пацанов защищаю. Он сейчас такой паинька, посмотрите…
– Ааааааааа!!!..
– Да не трогаю я тебя… Ну, вот. А ночью он ходит с веревкой и душит всех. Вот, тебя задушит, например, а я и не проснусь даже…
– Ну, так давайте привяжем его. Укол ему сделать, чтобы он спал.
– Он может развязаться легко. Если ты думаешь, что это такой простой тип, ты ошибаешься. Лука вообще убийца. Он бывший боксер.
Услышав свою фамилию, я взмыл под потолок и полетел, едва успевая огибать люминесцентные облака.
В столовой заплаканными глазами на меня смотрела мама. Она меня не узнала. Нас разделяли сотни лет и тысячи километров.
– Мэм, мныстало хуже! Забыери меныа… Мны стело хуже! Они мыне покалечели!
– Что с тобой? – она рыдала. – Что они с тобой сделали?? Они сказали… мне… что ничего не будут тебе колоть… что ты просто на обследовании у них!..
– Забэири мыня… Пожалуаста!.. Я здесь умру… Мам…
– Хорошо, Вань. Я сейчас поговорю с врачами… Я тебя забираю.
– Мам… Мэмка, спэсибыа!..
– Я его забираю, – сказала мама медсестре.
– Вы сначала с врачом поговорите. Ванюш, пройди пока в отделение, посиди в холле.
Уродцы шарахались от меня. Я светился, как солнце. Свет моего энергетического тела сжигал их тьму, в которой жили насекомые.
Я переключил телевизор на другой канал.
– Вы… здесь… лечитесь, а я… здесь… лежу и… живу, – заикаясь, сказал Милюков, переключив обратно на МузТВ.
Моя аура налилась чистейшим рубином, и я уже не мог не совершить подвиг. Выхватив у него из рук пульт, я опять переключил. Милюков, не говоря ни слова, подошел к телевизору и щелкнул обратно.
– Я щас встэну! – вырвалось у меня.
– Щас я встану.
Я хотел толкнуть его, но трусливая тварь во мне возобладала.
– Ванюш, пройди, с тобой мама хочет поговорить, – необыкновенно ласково сказала медсестра, которая обычно дробила пространство своим пронзительным голосом.
«Наконец-то свобода, – звенел голос из небесной синевы. – Ты вытерпел это, труженик общего блага. И теперь тебе полагается награда, воин! Ведь, выходя отсюда, ты получишь знание темных миров. Тебя повысят на три духовных уровня. Ты будешь послан в самое горнило тьмы. Ты нужен нам, воин! Иди и прими то, что тебе положено!»
В коридоре стояла заплаканная мама.
– Мам, ну… всыэ ж пызади! Я… я ужэ вэхыэжу… Со мныэй всэ в пыэридке.
– Вань… Только ты, пожалуйста, не кричи на меня. Ты не обижайся… Я… Выслушай спокойно. Я не буду тебя забирать.
– Почыему, мам?
– Врач сказал, что… если… я тебя заберу сейчас, прервав сейчас лечение, то… я нанесу тебе непоправимый вред.
Ее слова смывала волна слез.
– Ну, все, Вань, – оборвала наш разговор медсестра. – Мама придет к тебе завтра. Иди на свою кроватку. Скоро ужин…
– Ныэт, мам, мэм, ну, подыэжды. Мам, ну ты пэслыэшай!..
Но меня уже схватила за руку Марина и выдернула из коридора, захлопнув дверь.
– Вань, иди полежи. А мама завтра придет.
Милюков дал мне пинка, такого увесистого, что я чуть не упал.
Входит Дима с разбитым носом.
– Я порву этого гандона!
– Дим, Дим, успокойся, – кудахчет Фаина. – Щас тебе капельницу принесут.
– Еще одну?
– Ну, да. Не знаю, что ты за генерал, что тебе каждый день их ставят.
– Он спрятал свое наркотическое барахло. Понимаешь? Я только что его за руку поймал! Эта сука на меня полезла!..
– Что вы деретесь, мальчики! Что вот вам делить…
– … Дорофеев – не тот человек, с которым я могу сидеть в одном трамвае. Таких пассажиров я всегда выбрасывал за борт. Че, Вано, не грусти, прорвемся! Дорофеев сам только что запросился в другое отделение, ты прикань? Я эту тварь и там достану!
Что-то подлое во мне торжествовало и хотело зрелищ.
– Тебя мамка забирает?
– Нет, – отвечаю я, силясь сдержать острый крик.
– А что? Ты с ней еще завтра поговори.
К вечеру кусок свинца выпадает из головы, и я могу говорить. Нестерпимо хочется ходить, но дождь прибивает к земле и уносит силы.
Темнеет. Пустыня сливается с горизонтом, и небо становится все ниже. Звезда моей Возлюбленной зовет меня в путь.
Прокрадываюсь мимо стражников.
Надо идти по узкому перешейку, не поворачивая головы. Тогда Звезда перенесет меня через время, и я буду идти по дороге неделю назад и не сворачивать. И не попаду сюда.
Какой-то потусторонний ужас охватывает меня, когда я прохожу мимо одной палаты. Что-то там шевелится. Это Лука!
Он крадется по плоскогорью палаты, не боясь нейролептических дождей. Напрыгивает на кого-то. Душит одеяло спящего уродца. А без одеяла, как без вчерашнего дня, тут жить никто не может.
Надо уходить.
Я сползаю вниз по темным плоскостям. Ложусь на камень и укутываюсь потеплее. Ветер проходит по темной пустыне, заставляя существ на камнях прятаться под одеяло с головой.
Вздрагиваю. Лука смотрит на меня, лежа на своем камне. Он уже здесь. Он убивал, не вставая с места.
Очкарик и Леха видят седьмые сны. Димы нет. Спать нельзя. Буду дежурить.
– Ты чего не спишь? – спрашивает по-хозяйски Коля Дорофеев, входя в палату. – Хочешь чай с лимоном? Пошли ко мне.
Он кажется мне колоссальным полубогом, который может защитить от всего.
Мы ползем под плитой ночного неба, придавившего нас к земле. Огромные звезды затягивают в пучину иных времен. Тараканихи-санитарки развратно храпят. На горизонте, за горной грядой, мерцают люминесцентные молнии.
Коля приглашает меня сесть на его камень, и под холодной бездной пульсирующего космоса мы пьем горячий чай с лимоном, передавая друг другу бутылку.
– Я сейчас видел, как Лука душил человека, – говорю я тихо, боясь разбудить гнев пыльных скал.
– Эта вонючая говнососалка уже многих задушила. Я сейчас скажу Марине, мы его привяжем и аминазина вколем. Я уже здесь шесть лет, а эта вонючка все такая же…
– Шесть лет?? А родственники не забирают?
– А мне здесь лучше. Я сам туда не хочу. Недавно ездил на побывку… Так я уехал раньше на день. Не могу там находиться. Мне здесь лучше.
– А где-то в другом месте жить? Учится?
– Да надо сказать спасибо этим клизморотым ****ососам, врачам. Это они мне в детстве не дали учиться. У меня всего пять классов…
– Не дали?
– Не дали. Врачи тебе сделают только хуже. Они меня направили в спецшколу из-за эпилепсии, эту, для всяких УО. Ну, вот я там и не захотел учиться. Потому что представь с дебилами сидеть в одном классе…
Звезды тянули нам свои лучи, за которые можно было ухватиться и пролететь какое-то время над холодными камнями.
Глава 5
Дима увидел, что я разговариваю с Колей Дорофеевым и стал меня будто не замечать. Я очень страдал от этого. Мне казалось, что я предал друга, и теперь этот друг мне не поможет. Скалы, за которой можно было укрыться, больше не было.
Коля тоже был не простым человеком. Он напоминал мне стража из мира мертвых.
Когда я с ним подружился, моя жизнь сильно изменилась.
Я словно причалил к другому берегу. И по этому берегу уверенно шел за ним. А Коля здесь был как дома.
Александровна тоже начала проявлять ко мне теплые чувства. В конце концов, она стала мне покровительницей.
Как-то ночью я вышел в коридор и увидел, как они занимаются сексом.
Однажды мы сидели возле телевизора, и Коля мне рассказывал про то, как один его приятель стащил у медсестры шоколадку от голода.
– Ему дали 30 шоков, прикинь! После этого он, вообще, как-то затих, ушел в себя, стал сраться-ссаться где попало. К нему подходишь, он ни на что не реагирует и всех называет «саня». До этого был нормальный мужик, астрофизиком работал раньше.
Липкая грязь от этого больного, которого я живо себе представил, будто въелась мне под кожу, и мне приспичило помыться. Но ванная была закрыта, и я вернулся.
– Там в ванне кто-то есть, – объяснил я.
– Там эти педики закрылись. А что они делают там? Эти проститутки там ебутся. Ты мыться будешь?
– Да.
– Алекссандовна, открой дверь! Там эти закрылись!..
Александровна щелкнула ключом, и мы увидели двух хроников-дебилов, за которыми закрепилась репутация опущенных. Один из них был Скородько, жилистый и агрессивный, другой – худой и высокий парень, Игорь.
– Скородько, ты почему воду налил на пол? – взвизгнула Александровна. – А ну-ка иди тряпку бери… Ишь, скотина!
– Это он налил! – показал он на меня. – Он…
Коля тут же дал ему пинка, и он ушел вместе со своим другом.
Вода вернула мне жизнь. И пробудила зверский аппетит.
– Коля, у тебя есть что-нибудь пожевать? – робко промямлил я, когда вернулся в холл.
Коля предложил пойти вместе с ним на поиски хлеба в Страну Фиолетовых Дождей:
– Но это опасно. Поймают – это ****ец будет. Полный каюк. Но так мы можем мешок целый принести.
У него были ключи от всех дверей, которые он прятал в тайнике в своей палате. Только я знал про этот тайник. Пока он доставал связку, я стоял на стреме. К палате подошел Скородько, но я не пустил его.
– Дай сигарету! – крикнул он угрожающе.
– Я не курю…
Коля его оттолкнул.
– Скородько, еще не родила? Пошел! Сейчас идем через служебный вход. Быстро только, чтобы медсестры не запалили!
По скалистым уступам ступеней мы забирались все выше, на Режущее Плоскогорье. Наконец, Коля притормозил, и я перевел дух. Последний подступ мы почти прошли.
Вдруг дорогу перегородили двое. Один был худой и постарше, другой – совсем молодой отморозок с огромными кулаками. Это были Когтерукие, местные шестерки.
– Я тебе сейчас фанеру проломлю, покер! – крикнул длинный скелет.
– *****аска, ты соси, только денег не проси! – ответил Коля.
– Ты мне это сказал?..
Скелет взял палку от швабры и обрушил Коле на голову. Но Коля лихо увернулся, ударив того в челюсть и выбив пару зубов. Я, будто во сне, повалил на землю молодого и стал душить.
– Ты що…хррхх…ты що, *****… – рычал тот беззубым ртом. – Я тебя убью!..
– Смываемся, санитарки! – крикнул Коля.
Он выдернул меня из-под отморозка, и мы понеслись прочь.
Красная почва жгла, хотя мы ее едва касались. Крики вросших в землю птиц резали нагую душу.
Когда я почти падал и задыхался от дыма жгущего страха, Коля рванул меня в комнатку перед кухней. Когтерукие и санитарка, визжавшая на всю больницу, были все ближе. Коля трясущимися руками открыл люк на потолке. Подтянувшись, он помог мне забраться. И тут же захлопнул люк, оставив погоню в недоумении.
Поначалу я обалдел от потока свежего воздуха. И от головокружительного вида.
Мы на крыше мира! Великая Гора Анандагири милостиво пустила нас на свою вершину! Помолись обо мне, Великий Познавший, незримо присутствующий здесь веками и пребывающей в нескончаемой медитации!
– Осторожно, – говорил Коля, мягко ступая по самому гребню. – Держись за антенны, если чо. Упадешь, сразу не скатывайся. Ухватись за шифер. Главное – не паникуй. Не паникуй, я тебе сказал! Держись, держись… Вот. Теперь еще шаг. Давай руку! Какие вы, *****, беспомощные…
Коля выманил Змея Шеша из чердачного оконца.
– Умеешь ходить по канату? Я тоже не умею. А на руках сможешь?
– Да… я глаза закрою, наверное…
Он закинул Шеша на вершину другой скалы, Ракшагири, темного двойника Анандагири, привязав за хвост к молниеотводу. Шеша летел сотни лет, преодолевая облака эпох, вырвавшись головой в открытый космос и зачерпнув мудрость других галактик. Наконец, он ухватился пастью за антенну и довольно замер.
Коля рванулся вниз, но удержался, мертво сжав пальцы.
– Не бойся. Давай, повисай аккуратней. Вот!..
У меня слабели руки. Я знал, что не вынесу этого передвижения. Вниз… Когда я смотрел вниз, пальцы холодели, и я падал.
Впереди нас ждут голодные дни… Город с зеркальными зданиями… Люди с кожей цвета металла…Набхи… Они сидят на крышах зданий и повелевают толпой… Внушают… Навязчивый образ…
А пока – надо держаться.
Впереди нас ждет непреодолимый соблазн… Женщины-набхи прельщают… Их огромные бедра… Всюду, где бы не находился, чувствуется присутствие… Гигантский мозг… Он парит над городом… Всем правит… Плывет между домами, нитевидными отростками проникая в каждого… Спасительная цитадель…
А пока – держись, держись!
– Не хватайся так! – кричит мне Коля с вершины Ракшаджунги. – Не повисай… Так ты быстро упадешь! Двигайся. Не повисай!..
Вот. Вершина. Я подтянулся на руках каким-то чудом и с силой оттолкнулся ногой, запрыгнув. Когда нога скользнула, я стал наблюдать, как долго падает оторвавшийся от одежды лоскут. Коля ухватил меня за воротник.
Он спускался уверенно, а я следовал за ним маленькими шажочками, простаивая иногда по пять минут. Было очень скользко и обрывисто.
Наконец, я облегченно вздохнул. Перед нами простиралось бескрайнее плоскогорье.
– В жизни нет удачи, – говорил Коля, оглядываясь назад. – Даже если есть удача, то с тебя потом это вычтется. Вот, представь, выиграл я лотерейный билет, там на 8 тысяч было, по тем временам это были деньги. Ну, вот: звоню я своему другу, – он сейчас здесь уже сдох, – врачи не верят, что у него с почками что-то, и лечили галоперидолом. Ну, так вот. Прихожу я к этой ****оболке поспать, потому что мне еще до дома переться три часа. У меня там и пропить могут. Мне как-то хотелось деньги получше спрятать. И вот, только я уснул, просыпаюсь от какого-то движения. Вижу, под моей подушкой нет уже денег, в носок, я положил в который, пустой. Представляешь! Я тогда давай думать, кто мог… Ну, не мог же друг, не мог же я тогда на друга подумать, что мог друг был способен на такое. Я бы – ни за что, даже под страхом, если мне ногу отрубят, вот, никогда бы у него не взял ни копейки. А с тех пор я даже видеть его не хотел, даже кусок хлеба у него не взял бы. Так эту ****оболку когда врачи гноили, я ему однажды приношу хлеба: «Ну, что, говорю, ты считаешь, что неправ был тогда?» Он мне на это отвечает знаешь что? – «Если бы деньги были у тебя, у тебя их бы все равно отец украл» Клизморожая ****ососка…
Пронзительный ветер хлестал по лицу. Мы шли, ведомые холодными звездами; ночь падала на голову, предвещая конец времен. На горизонте вспыхивали протуберанцы. Сияние над горной грядой, лилово-сиреневое, становилось то невыносимым, то нежным и завораживающим.
После шести часов пути Коля предложил сделать привал. Мы свернули с трассы на проселочную дорогу.
– Я буду костер топить. Если что, ты можешь спать.
– Да нет, давай я потоплю… Я сухими…
– Ты спи, я потоплю.
Дорога вела к какому-то непонятному сооружению, с виду заброшенному.
– Подожди, я сейчас, – сказал Коля, и ускорил шаг.
Я боялся отстать даже на метр и шел рядом.
Сооружение оказалось туалетом. Возле него стояли вплотную шесть коек, на которых лежали люди. Двое – подростки-детдомовцы – гоняли возле туалета здорового мужика лет пятидесяти. Плечистый детдомовец наносил удары ему в лицо, а мелкий пытался держать его руки, когда тот пытался закрыться от удара. Остальные взирали на это с тупым безразличием.
– Эй, полковник, полковник! – орал плечистый. – Курить хочешь? Дерись за сигарету!
– В лицо не бей! – испуганно басил Полковник. – В лицо не бей!
– Не закрывайся! Давай дерись!
Коля зашел в туалет, а я попытался заступиться.
– Ты знаешь… а он детей маленьких насиловал! – заявил мелкий – Когда был полковником.
– Да почем вы знаете? Может быть, он просто… может, на него наговорили!
– Не-ет, он сам сказал!
– В лицо не бей! – басил полковник. – Лицо, говорю, не трогай!
– Не издевайтесь над ним!
– Он за сигарету дерется! – возразил мелкий. – Полковник! Будешь за сигарету драться? Слышишь, будет!
– Мы просто играем, мы не издеваемся, – объяснил плечистый. – А ты не вмешивайся. А то и тебе достанется.
Коля уже вышел, и мы пошли назад.
– Пойдем дальше, – сказал он. – Эта малолетка же *******. Ты не знал? Она – дебил.
– Слышь, ты че там возникаешь? – крикнул нам вдогонку плечистый.
– Она еще не сосала с утра…
– Слышь, иди сюда! – кричал плечистый, идя за нами.
Он почти бежал. Но мы уже оказались на трассе.
Мы старались держаться обочины. Мимо, изрыгая выхлопные газы, проносились чудовища. Иногда они неслись сплошным потоком, и тогда я невольно уходил на гравий, подальше от дороги.
Ржавый мост впереди не внушал доверия. Казалось, он раскачивается на ветру.
Коля заметил на дороге раздавленную тыкву и с усмешкой предложил:
– Не запастись ли провизией?
– Ну, да, через несколько дней эта тыква покажется нам райским лакомством…
Стемнело. Перелески сменились пустыней. С приходом луны ветер покрыл душу рябью. Когда мы остановились, я присел на корточки и стал гладить руками трещины в земле.
– Что делаешь? – спросил Коля.
– Считываю информацию. Они принимают космические послания…
– Тихо… Там...
Коля указывал на что-то живое невдалеке. Оно двигалось. Подкравшись ближе, мы увидели женщину. На ней была лишь надбедренная повязка. Она стояла к нам спиной, на четвереньках, прижав грудь к земле и выпятив широкие бедра. Бормотала странные заклинания. В трансе она никого не замечала.
Коля тихонько дотронулся до ее плеча. «Колдунья» вздрогнула и подскочила.
– Кто вы такие?! И что вы хотите?..
– Не бойся, – попытался успокоить ее Коля. – Мы сами испугались, когда увидели тебя.
При свете луны я рассмотрел ее. Это была девушка лет двадцати, с миндалевидными глазами, маленьким носом и большим чувственным ртом. Она была на голову ниже меня. Худенькие плечи и спина через выраженную талию переходили в массивный таз.
– Меня зовут Сунгма. Я жрица Богини Истар. В полнолуние Богиня нисходит на землю на озере Сгамо-Нганпа… Я должна идти туда после ритуала слияния… Вы вторглись…
– Ты одна в этой пустыне? – перебил Коля. – Где ты живешь?
– Мой народ живет в Глиняном Городе за день пути отсюда. Мир погрузился в сумерки… Связь с Богиней мы теряем… Мне, как самой молодой из жриц, предстоит сегодня совершить Таинство любви.
– А можно, мы пойдем с тобой?
– Идите, если хотите.
– Зачем тебе Богиня? – усмехнулся Коля. – Шла бы с такой внешностью замуж… Вечно вы себе мозги пудрите, бабы.
– Меня это абсолютно не интересует.
– Но почему? Почему ты не хочешь попробовать?
– Я пробовала уже… Недавно мы расстались. Мы плохо друг друга понимаем.
– Вы долго были вместе?
– Нет… Где-то два месяца.
– Но ты сделала вывод обо всех мужчинах, Сунгма. Почему так быстро? Почему ты не хочешь попробовать вновь?
– Не знаю почему, и почему так быстро, но сейчас меня семейное счастье не привлекает совсем. Муж, ребенок – это не мое. Если быть матерью и женой, то этому надо полностью отдаться. Хочу сначала просто созреть.
– Это у тебя гордыня.
– Возможно, гордыня. А возможно, все не так просто. Я запуталась, только сейчас все начинает понемногу проясняться.
– Что это за озеро, куда мы идем? – спросил я.
– Это древнее место, еще наши предки совершали там обряды…Но сейчас ритуал слияния особенно важен…Сейчас слой Тьмы над землей слишком велик, он давит, как каменная плита! Богиня не может приблизить свои Покровы, пока этот слой так велик… Все ужасы, происходящие на земле, обусловлены этим скоплением темной атмосферы. По пророчествам, должен придти избранный и совершить титаническими усилиями прорыв этой плиты. И он уже пришел! Но пока еще мы его не знаем..
От этих слов мое тело окутало облако электричества. Мне показалось, что она говорит про меня.
Озеро простиралось в необозримую даль и сливалось с ночным небом. Ощущение себя песчинкой, причастной к чему-то огромному, прорывалось ручьями слез. Вода, необыкновенно спокойная и чистая, иногда светилась в некоторых местах как бы изнутри.
Видимо, озеро было вулканического происхождения, так как сразу с берега начиналась глубина. По незнанию ступив в воду, я чуть не утонул. Сунгма сразу прыгнула за мной и вытянула на берег.
– Да ты что делаешь?! – ругала она меня. – Не знаешь, дух Сгамо-Нганпо не любит чужаков. Не оскверняй священную воду! А то ты накликаешь гнев богов.
– Прости меня, пожалуйста! Ты же простишь меня?! Я не знал…
– Ничего. И ты прости меня. Но вера моей наставнице слишком сильна во мне…
Она бросила на меня такой взгляд, который я не забуду никогда. С тех пор мне было неслыханно хорошо рядом с ней, физические покровы плавились от нестерпимого блаженства…
Вокруг озера рос болотный кустарник и небольшие деревья. Какая-то птица кричала как кошка. В зарослях слышалось движение. Отражавшиеся созвездия звали в другие времена.
– Я пойду одна. Вам со мной нельзя. Дальше – тропа жриц.
– Все в порядке? – спросил Коля. – Ты какая-то не своя.
– Не совсем в порядке, но можно сказать и так… Все. Не задерживайте меня. И не смотрите на меня. Пожалуйста. Обещаете?
Она прошла вдоль берега к большому камню, окруженному с трех сторон водой. Коля прилег на траву, заложив руки за голову. А я не мог оторвать глаз от Сунгма…
Она полностью обнажилась и стала совершать плавные движения, стоя на камне. Это было похоже на танец любви, танец созидающей космической силы, сосудом которой была сейчас Сунгма. Я видел сразу и животную чувственность, и холодную небесную красоту. Это сводило с ума. Пойду за ней! Посвящу ей подвиги! Свергну чудовище тьмы!
Вдруг, когда Сунгма наклонилась к воде, поверхность озера вскипела. Гигантский водоворот вздыбил тьму. Огромная волна окатила меня с ног до головы. Рядом с камнем что-то вынырнуло, и Сунгма исчезла. Я не мог пошевелиться. Ужас обжег меня и парализовал.
Нечто стало уходить под воду, издавая невыносимую вонь.
Я ухватился за дерево, чтобы меня не смыло волной, когда оно исчезло. Коли не было. Все еще надеясь, что он жив, я бежал, не чувствуя ног. Мне казалось, что я бегу в правильном направлении, но потом все больше стали одолевать сомнения. Так. Надо разжечь костер, выбрав хорошее место, и дождаться утра.
Любовь жгла мне душу, и я продолжал идти, смотря на звезды. Там сейчас душа той, которая пожертвовала собой ради спасения мира от зла. Недолго мы виделись, но двум половинкам одного целого достаточно одного взгляда, чтобы полюбить друг друга на всю жизнь…
Кто-то тронул меня за плечо. Это был Коля.
– Ты куда так побежал? Я еле тебя догнал. Ты весь мокрый. Сейчас разведем костер, не бойся.
Я как механически собирал ветки и бросал в огонь. Потом сел и безразлично слушал Колю.
От холода возникла инерция, и я мог бы часами сидеть, кидая в костер дровишки и с отвращением соскребая грязь с головы. Но надо было встряхнуться.
– Я пойду наберу воды.
Возле реки я увидел огромный след, в который могло вместиться два человеческих.
– Здесь правят боги с головами шакалов, – объяснил мне Коля. – Или просто: анубисы. Нам надо идти потише. Лучше возле трассы. Тот, кто идет по проторенному пути, никогда им не попадется. Но это невозможно. Нужна пища, нужен отдых. Поэтому приходится сворачивать. Неограниченная власть им тут головы кружит. Они что захотят, то творят с населением этих пространств.
Ближе к рассвету мы отправились в небольшой лесок.
– Ты когда-нибудь лазал за орехами? – спросил Коля.
– Нет.
– Ну, тогда я полезу. Я в детстве упал, прикинь, с такой вот сосны. Отделался синяками. Все думали, что мне конец.
Сосновый лес был как скопище антенн, он гудел подобно электрическим мачтам подстанции. Меня не оставляло странное чувство, что за мной следят. В темноте мне мерещились наблюдающие глаза.
– Сейчас поможешь мне залезть… – Коля встал мне на плечи. – Будешь собирать шишки. Когда трясу, смотри, куда падают. Осторожно, голову не подставляй.
С ловкостью кошки он карабкался по стволу. Я уже еле различал его фигурку на высоте. Он стал трясти верхушку, и на землю обрушился целый каскад шишек.
Что-то мелькнуло в кустах. Я взял тяжелую палку и попятился. Спиной наткнулся на Колю.
– Собирай шишки, чего стоишь, – сказал он насмешливо. – Грустишь?..
– По ней…
– Я знаю. Не держи это в себе. Можешь побыть один, если надо. Я сам пособираю…
Блаженная прохлада леса, в которой замирало время, закончилась. Сосны сменились кустарником и чахлыми березами. Болотные рощицы издавали зловоние. Чтобы найти место посуше, приходилось продираться в самую гущу.
Мы разожгли костер. Коля нарвал сухой травы и блаженно повалился навзничь. Я присел на корягу.
Вокруг было много сухостоя. Поначалу даже не приходилось отходить от костра больше двух метров. Когда поблизости уже не было сухих веток и высохшей трухляди, пришлось идти в страшный сумрак.
В один момент мне показалось, что кто-то погладил меня по голове. Кустарник и деревья вокруг росли очень густо, так что это, должно быть, ветка.
Внезапно захотелось уйти. Странное, почти непреодолимое желание! «Это трусость, держись» – устыдил я себя, продолжая искать сухие ветки под ногами.
Что-то опять приятно провело по волосам. Словно магнетизм действовал на меня; очень женственный и гипнотизирующий, он усыплял и околдовывал. Багровая боль обожгла холодом. Я начал проваливаться в темную пропасть.
Падал… Падал… Падал… Пока, наконец, Коля не дал мне воды.
– Пей. Я прогнал ее. Блин, тебе вчера чуть кранты не пришли! Помнишь что-нибудь?..
Мы находились в маленькой зловонной пещере. Голова была забинтована и страшно болела. Все пространство было занято койками, на которых лежали люди в серых пижамах. На соседней койке был привязан худенький мужичек, оравший демократические лозунги:
– Братцы!.. Это же евреи!.. Предатели!.. Они родину продали!.. Развяжите меня!.. Братцы!..
Один парень пригрозил ему, и он на какое-то время замолчал.
На мою кровать присел Коля.
– Не хочешь? – предложил он мне сырник. – На. И как ты? Нам пора.
Коля вышел за водой, захватив единственный на всех стакан.
Ко мне подсел молодой человек, не похожий на сумасшедшего. Он явно был из хорошей семьи, это чувствовалось по манерам и поведению.
– Над тобой издевались? – спросил он меня деликатным тоном. – Не отвечай. Я вижу. Ты такая же жертва. Ты ведь не сумасшедший? Я тоже. И он нет…
– И я нет, – подтвердил усатый мужичок, который постоянно трясся.
– Самое страшное, что я попал сюда по ошибке кассира, когда покупал продукты. Ну, забыла она, что я дал ей тысячу, и дала мне сдачи как со ста. Старший продавец, вместо того, чтобы разобраться, вызвал анубисов. Я до конца не верил, что все это со мной. В больнице мне делали тесты. Все показатели были выше нормы, но мне сказали, что я слишком умный, что пора мне поглупеть. Вот так вот. Был абсолютно здоровым человеком до больницы… а теперь… я и сидеть-то не могу. Они избивают меня…
– Как же так? Неужели тебя просто так держат?
– Они пытают меня… Главный анубис понял, что я не сумасшедший, и могу рассказать о смертях людей, и то ли надеется меня запугать, то ли, что я коньки отброшу…
– Постой… А как же твои родители?!
– Родителей просто не пускают…
– Я сам видел! – подтвердил трясунчик. – Они его хотят шизануть!
– Мы хотим бежать в другие земли. Нас десять человек.
В проеме появился Коля. Он позвал меня кивком головы. Я попрощался с новыми знакомыми.
– Жители пещер собираются устроить бунт! – сообщил я ему, когда мы вышли.
– А тебе это надо? Пусть бунтуют, мы тихо идем, никого не трогаем.
Глава 6
Грозные скалы нависали над рекой. Множество пещер, доступных с берега, были населены людьми. Коля остановился перед пещерой, возле которой росла сосна, и мы зашли внутрь.
– Дай докурить! – попросил один из сидевших на скамейке курившего. – Сегодня Ландау видел в окошко. Он мимо проходил. Кричит, когда выписался, брат его квартиру уже продал. Ты представь, чо делает? Нет, это как?
Это был коренастый рыжий мужчина средних лет, очень физически сильный. Держался он особняком, но его не трогали.
– Его Семеныч надоумил продать…
– Да не продал он… Он доверенность брату выписал. Тот ему хотел обменять на получше…
– Семеныч мне сам говорил, что скоро Ландау фатеру просрет…
– Семеныч та еще балалайка… Сказал мне как-то, что водки подгонит, когда выйдет. Водка до сих пор идет… Фуфло этот Семеныч.
– Если б Семеныч здесь был, ты при нем бы так не говорил…
– Мне до фени твой Семеныч…
– А-а-а, боишься! Потому что он тебе влупит!
– Да отвяжись от меня со своим Семенычем! Мне на вас на всех наплевать…
В разговор вмешался бритый налысо мужичок с трухлявым голосом:
– Иуда, ты мне принес нифиля? Нифиля – это остатки прежней цивилизации, в них информация о том, что было, о том, что есть, о том, что будет…
– Радио, закрой свой рот! – отрезал Иуда. – Ты мне оставил заварки, когда работал в прошлую смену?
Но Радио тараторил без умолку, роясь в помойном ведре.
– Началось… — сказал Иуда, смотря на выход. – Он держал в деснице своей семь звезд, и из уст его выходил обоюдоострый меч…
Я выглянул наружу. Возле той пещеры, в которой мы недавно были, стояли существа в белых халатах. На душе стало нехорошо. Мной овладел такой ужас, что я начал исступленно креститься и повторять:
— Господи, Пресвятая Богородица! Господи, Пресвятая Богородица! Господи, Пресвятая Богородица!
– Пойдемте, – сказал Иуда. – Я выведу вас отсюда.
Иуда побежал к большому камню. Коля ринулся за ним. Мои ноги мчались как механические. Спрятавшись, мы ждали удобного момента, чтобы перебежать к другому валуну.
Чудовища валяли по земле комок тряпок, пытаясь его связать. Приглядевшись, я увидел, что это был человек. Анубис выволок из пещеры другого несчастного. Тот издал нечеловеческий вопль, от которого потрескалась небесная лазурь. Я видел, что бог всадил ему иглу в ногу.
Иуда махнул рукой, и мы побежали. Один анубис повернул голову в нашу сторону. Или показалось? Мы уже пробежали с десяток таких камней, оставив пещеры позади, но ощущение погони все не покидало.
После многих дней пути ночью мы увидели зыбкие огоньки. Это были огни какого-то здания. Они сшивали куски прошлого с настоящим, порой делая это беспорядочно и грубо.
– Вот мы и пришли, – сказал Коля, когда мы оказались у входа.
Мы зашли, и у меня все похолодело внутри… Те же коридоры… Лестница… Вот и подножие скалы, возле которой стояла моя койка рядом с другими койками. Те же лица…
Очкарик спал. Леха старел. Лука стеклянными глазами озирал палату. Один из привязанных, новичок, жутко заорал:
– Ну, вот и все! Христа распяли!
Александровна посмотрела на нас враждебно, оторвавшись от вязания:
– Меня уже тут медсестра спрашивала, куда пропали два пациента. Коль, ты че? К девочкам, что ли, ходили?
Она ревниво ущипнула меня за коленку.
– Александровна, ты все вяжешь свитер, как гусеница, – зачем-то стал грубить Коля. – Когда бабочкой собираешься стать?
– Пошел ты!
– Ну, и пойду. Что с тобой, с дурой старой, разговаривать!
Коля ушел. Александровна погрузилась в вязание. Я попытался уснуть. Страшное чувство богооставленности давило свинцовой плитой. Накатила нестерпимая тоска и ужас. Будто я умирал, и прежнего меня было уже не восстановить.
Разбудил едкий запах костра, потушенного дождем. Начавшийся дождь разъедал тело до души. Он вызвал наплыв страха и нестерпимое психомоторное возбуждение, отчего хотелось бегать по коридору и кричать.
Отвратительный вопль заставил меня поднять голову.
– Я не хочу, не делайте пожалуйста крест! – визжал очкарик, как паук, брошенный на раскаленную газовую конфорку. – Я все подпишу, давайте инвалидность, я все подпишу!
Я решил попросить Александровну не делать ему укол. Ради меня она выльет шприц, а мне ведь не трудно ее попросить.
– Александровна, не делай ему.
– Кто за гавно заступается, тот и сам гавнецом попахивает, – отрезала она жестко.
– Аааа, не делайте! Я вам подпишу на вас доверенность! – визжал очкарик.
– А жопе слово не давали. Поворачивайся, или сейчас Дорофеева позову. Он тебе быстро по печени пропишет.
Синее небо протянуло ко мне руки. Оно уговаривало уйти отсюда, полежать на кровати. «Ты нужен для Мира Синего Света, – говорил нежный голос. – Ведь ты его последняя надежда»
– Не трогайте его! Не трогайте!
Я в каком-то остервенении отрывал руки Александровны от очкарика.
– Так, ты сейчас у меня на вязки пойдешь, сука! Еще залупается.
Она кинула на пол шприц и вышла.
Это она ко мне так?! Боже, что я наделал! Так все было гармонично, а теперь… Наверное, она сейчас придет и не будет со мной разговаривать.
Вернулась Александровна вместе с медсестрой, Ниной Степановной.
– Вот этот совсем взбесился, – говорила она медсестре, указывая на меня. – Выбил у меня шприц из рук, буйствует тут.
– Коли ему сульфазин тоже крестом, – продребезжала Нина Степановна. – Я сейчас принесу. Дебил, сука, горластый. Чего зыришь?
Жуткая ненависть к Нине Степановне на минуту помутила мой рассудок. Я взял себя в руки, но было уже поздно: мой жест был замечен.
– Ты у меня еще замахиваешься, сука! Ма-а-льчики!!! Коля Дорофеев!!! Сережа Милюков…
Но звать долго не надо было. Коля и Сережа прибежали почти сразу и повалили меня на пол. Милюков, жутко сильный, вывернул руку до боли, а Коля ударил по печени. И мне не столько было больно от ударов и страшно от предстоящей пытки, сколько жгло и разъедало душу предательство двух близких людей. Было больно-больно вот здесь, где у тебя подобие сердца, читатель. А у меня тогда пылало настоящее сердце, которое разрывалось тысячу раз в секунду, умирая от каждой несправедливости в мире, от каждого страдания живого существа, и рождалось вновь на муки. Вся боль мира пришла в мою душу, когда я лежал под жгучими звездами в холодной пустыне, привязанный и мокрый, а собственная боль стала незаметной и растворилась, как капля в стакане. Тот, кому дают большую душу, не может думать о себе.
Однажды чей-то ласковый голос спросил:
– Давно ты так лежишь?
Это была Таня. Она меня развязала.
– Что с тобой сделали? Рот-то не закрывается, слюни рекой, ой!
– Таня, белье пришло! – крикнула другая санитарка.
– Сейчас. Лежи пока…
Она вышла в коридор и открыла дверь на служебную лестницу. Меня вдруг переполнила ЛЮБОВЬ. Это всеобъемлющее чувство трудно было назвать таким привычным словом. Слезы душили. Я не мог сдержаться…
– Беги, воин Страны Синего Света! – раздался голос неба. – Ты нужен. Пока узкая щель не закрылась совсем, – БЕГИ.
Надо проскочить. Надо проскочить…