Контуженный музыкант,

или
сэр Ген и его спутники


1.
С утра пораньше я заскочил в тамбур электрички (надо было съездить на работу за новым своим баяном) и уже схватился за ручку, чтобы распахнуть дверь и войти в вагон, когда мужик, указав пальцем на волосатое запястье своей руки, спросил:
- Время, братишка, не подскажешь?
Я тормознул и нацелился на свой бестолковый циферблат (мало того, что я неважно вижу вблизи – не доставать же очки, – так ещё и вместо нормальной цифири просто полосочки…)
Очнулся я на скамейке, сел… Мне частенько снится сюр – не сюр, но настолько яркие картины, что диву даёшься: откуда что берётся?! Откуда?!! Я ведь сроду не видал ничего подобного в своей жизни! Вот что поражает пуще всего! Вот что поражает-то! И сейчас я так и подумал: ну, гадство-паразитство, задолбали эти ваши сны! – тем паче, что сон-то был не ахти каков замечательный, он ничем не удивлял, скорее – разочаровывал… Но стоп, – нет, что-то в этом сновидении было не так. Ветерок пронизывал как-то уж очень явственно, реально и солнце кругом было разлито так обильно и нестерпимо резко, что я засомневался… глянул по сторонам. Картинка была мутной, расплывчатой. На высотном здании за вокзальной площадью сияли большущие буквы моего родного города. И стало мне внезапно страшновато: что-то сродни тому, как если бы я усомнился в своём рассудке. Нет, это уже чересчур – проснуться вдруг не в постели своей, не на диване перед телевизором, а почему-то на вокзальной скамье. Как, почему, с какого рожна?! Надрался? Не помню!
Тихо! Ти-хо. Ти-и-ихо. Всё прояснится. Не надо паниковать. Надо двигать домой, – и я поднялся, но тут же сел опять. Слабость и головокружение, холодный пот и сухость во рту. И чуть не стошнило, оттого, что язык шершав. Но идти-то надо. И я повторил попытку, но уже осторожно, стараясь не раскачать, не расплескать то мутное наполнение своего организма. Утвердившись на ногах, я робко поглядел по сторонам, взялся за ухо – на пальцах осталась кровь. Та-ак! Похоже, я действительно навернулся… Кто ж меня тогда на лавочку уложил? – И медленно, стараясь аккуратно переставлять ноги – все выбоины асфальта ощущались ступнями, словно подушечками пальцев рук – осторожно побрёл я по перрону. Шёл домой я бесконечно долго. Хотя о времени думать у меня не то что не хватало сил, а вообще соображение вроде как отключилось, и я перемещался на автопилоте, на резервном, так сказать, питании. У своей двери я потерял-таки равновесие (раньше времени расслабился, должно быть) и сел на пол, проскользив плечом по дерматину и ударившись локтем о ручку. Как раз этот удар и услышала мать.
- Боже мой! - запричитала она. - Что соседи подумают, что скажут?! - и стала тащить меня (великовозрастного сынка) за воротник в квартиру. - С утра пораньше и так назюзюкаться! За баяном, видишь ли, он поехал! Разве так можно? Боже мой! Где сумка-то твоя, глупая твоя голова? Взрослый человек!.. А такое себе позволяет!
- Ма… - попытался я объясниться, но язык не слушался, поэтому я молчком стал помогать ногами – отталкивался, и таким образом, наконец, переместился в коридорчик, а затем и на диван. Затем отключился и уже не чувствовал, как мать меня раздевала. Когда очнулся, потолок перед глазами слегка раскачивался. Я потрогал голову и обнаружил на виске здоровенную шишку. Ага, понятно. Однако, тем не менее ничего пока понятно мне не было.
…Врачиха поспрашивала о том-о-сём, сделала заключение о сотрясении мозга, наказала лежать и лежать, чего-то прописала и исчезла из моего сознания. Мать ушла в аптеку, а я, оставшись один в пульсирующей тишине, вдруг начал… вернее, из глубин памяти стала подниматься и проясняться, обретая выпуклость, выпуклая, полутонах, чуть вздрагивающая картинка.
Вспомнилось всё до мельчайших подробностей. И эти два мужика, и свёрнутая в трубку газета в руке у одного из них. И значит, в газетине этой была железячка? Кусок арматуры? Ну а что ещё можно предположить? Так вырубить просто свёрнутой газетой невозможно. И до того вдруг обидно сделалось мне, потому что глупо, глупо, глупо! Не-ле-по!
В отчаянии я продолжал таращиться в потолок и старался не злиться, поскольку от раздражения начинало мутить. То есть, мне было совсем не до эмоций. Надо вот только спросить у матери, что у меня пропало из карманов. Сумки нет, но чёрт с ней. Лишь бы документы не тронули…
Вечером позвонил Викентьев и сказал, что поездка откладывается на неопределённое время. Ещё позвонят. В другие подробности я вникать не нашёл в себе сил.
Через неделю, действительно, позвонили и назвали дату отъезда. И я стал вытаскивать себя к здоровому сомочуствию – так я обозначил себе задачу. И буквально за день до выезда с удовлетворением осознал, что способен ехать, хотя неожиданно затемпературил. На зло врагам наберу таблеток, – не то из упрямства, не то ёрничая сказал я себе, – и вперёд. Труба клокочет и визжит: зовёт-зовёт, зовёт-зовёт. Возможно, это и бравада, но… Что «но»?.. После контузии я заметил за собой, что нередко теряю нить… Ну да ладно. В неожиданных перескоках тоже есть своя… хотел сказать прелесть… изюминка будет правильнее.
Время от времени я имел привычку играть в реинкорнацию… Эти двое, с железякой которые, вряд ли обрадовались бы, если б узнали, что в следующей моей жизни я в облике крокодила встречу их где-нибудь, где они совсем не ожидают… Вот, допустим, они идут по берегу болотистой речки и совсем не подозревают, что за той вон корягой их поджидает крокодилова (то есть моя) пасть… Но, возможно, и не так всё произойдёт. Разбогатев на грабежах, они заделались богатеями, имеют даже свой частный зоопарк – детишкам своим на радость. И вот им привозят новый экземпляр, отловленный по их же заказу в Африке где-нибудь. Крокодил этот на вид смирный, вовсе не кровожадный, но крокодил этот помнит своих обидчиков и дождётся своего часа и разорвёт их в подходящий момент…
В эту ночь я решил не ложиться спать, потому что в семь утра надо было быть на месте сбора в Москве, то есть – такси, электричка, метро. И вроде времени должно хватить, но кто его знает – не был я никогда на шоссе Энтузиастов – ну, вот как-то не доводилось, хотя по Москве мотался вдоль и поперёк; и вполне возможно – возникнет какая-нибудь закавыка... А я не люблю суетиться, поэтому и предпочитаю на электричку ходить пешком – пусть далеко, зато наверняка. Да и променад в наши годы и при нашей профессии никогда не лишний.
Кроме того, по телевизору заполночь бокс покажут, затем «формулу один», так что в самолёте покемарим. И без того дрых последние две недели по двенадцать часов – выспался до полной отрыжки, что называется.
Я понимал, что такая словесная белиберда – признак неважного самочувствия, но… хочется-хочется на простор, возраст, что ли, такой…
В три ночи закончилась «формула» и я позвонил в таксопарк… Вскоре я вышел из подъезда:
- Привет.
- От старых штиблет, - таксист выдохнул запах водки, спохватился, что выдал свою нетрезвость, и с места рванул по выбоинам асфальта.
- Не спеши, друг, успеем, я не думал, что ты так скоро... давно не заказывал мотор, - сказал я ему с тем, чтобы по голосу моему он понял – не осуждаю я его вовсе – лишь дело разумей, а там хоть залейся.
Но парень не понял намёка, гнал по ночным улицам, вписываясь в повороты с немыслимым скрежетом колёс.
Касса ещё не открылась, и мне пришлось искать местечко среди пустых шатров, где днём торговали всякой всячиной, – здесь не так задевал ветер, однако до прихода электрички закоченел основательно. Затем была промозглая электричка – малое число пассажиров не могло обогреть кубатуру вагона. Метро. И вот тебе обговоренный по телефону участок улицы. И час времени в запасе. Я прошёлся туда-обратно по тротуару, затем завернул в замусоренный двор, где имелись лавочки в таком же неуютном, неприбранном парке, выбрал местечко почище, освещённое ещё не греющим («неоновым» – мелькнуло в голове) утренним солнцем и достал бутерброды. Перекусив, опять вышел на «Энтузиастов», опять побродил туда-сюда, стараясь согреться. Тяжеленная сумка и баян тому поспособствовали. И вскоре, с наплывом утреннего люда, перезвоном трамваев и шумом-гамом другого транспорта стал я беспокойно озираться – не безукоризненно было обговорено место встречи: главное, ориентиры не были названы – вон хотя бы пятачок у телефонной будки, или вон магазин заморского шмотья, или, наконец, сколько метров от выхода из метро… И тут похожий по описанию автобус с войсковой эмблемой вывернул из-за угла и как-то раздумчиво прокатил мимо, точно пассажиры внутри него высматривали знакомых. Я бросился за ним, замахал рукой, но где уж нам уж невыспавшимся, да с поклажей в обеих руках за автобусами гоняться. Задохнулся, выругался, резко сбросил с плеча ремень.
На глаза мне попался мужчина с большой на колёсиках сумкой у ног – он пристально, гипнотизируя будто, смотрел на меня. И я медленно двинулся к нему, стараясь успокоиться и выровнять дыхание («Удав и кролик, черт возьми!»).
- Кажись, мы одного поля ягодки, - улыбнулся незнакомец. И я опять поймал себя на том, что голова моя работает не с полным кэпэдэ: ведь я не расспросил звонившего ко мне организатора поездки о составе группы.
- Бардджин Артур – журналист, поэт, - представился мужчина и крепко пожал мою руку. - Где же остальные гаврики?
- А шут их знает, - сказал я и прибавил, желая понять: видел ли он моё смятение, когда я помчался за автобусом? - Я вон за автобусом приударил – как чокнутый…
- Быва-ает, - добродушно растянул “а-а” мой новый знакомый.

2.
На той стороне шоссе роилась кучка людей, по всем признакам подходившая под категорию командировочных – большие баулы, сумки и знакомые ящики Викентьева с музаппаратурой. А вот и он собственной персоной! И неожиданно для себя я закричал:
- Виктор! Викторвик! Викентьев! Викентич!
Бардджин показал в улыбке слегка сточенные с правой стороны зубы, как если бы он во сне постоянно скрежетал зубами (вот такие, да, несвоевременные мысли приходят мне в голову совершенно неожиданно):
- Я чего-то не совсем понял, какое имя ты выкрикивал?
- Викентьев Виктор Викентьевич. В обиходе Виквик.
- Оригинально. Ну что, вольёмся в основную, доминирующую, так сказать, группу? Или это надо посмотреть, где и кто доминирует? Может, пускай они вливаются? Ты у нас, как я понял, баянист. А что они смогут без баяна?
- Да нет, у них и другой инструмент имеется. Я для них, скорее, частушечник-прибауточник. Хоровод водить, каблуками стучать…
- Да ладно прибедняться. Я сразу вспомнил, когда тебя гипнотизировал, что слыхал твою игру в центральном доме офицеров.
- И что, не дурно?
- Да так, пожалуй, теперь никто и не сбацает. Ни по телику, ни по радио я уже лет сто баяна не слыхал.
- Ну да, отдаём позиции потихонечку-помаленечку…
- Так чего, вливаемся, значит?
- Вливаемся.
И мы окунулись в подземный переход.

Всего участников поездки насчитывалось восемь. И оказалось, что когда-то уже все так или иначе пересекались. За исключением Бардджина с Викентьевым, которых я и представил друг другу.
В автобусе, подошедшем вскоре, я сел рядом с Бардджиным, поэтому мог прочесть, что он заносит в блокнот. Он же, похоже на то, специально не прикрывал свои записи и начал с меня:
«1 – Башилов Сергей Геннадиевич – баянист, закончил консерваторию, из военного ансамбля песни и пляски, 51 год, лауреат конкурсов…»
- Не надо дополнить? - он глянул в мою сторону, но я вяло шевельнул кистью руки, чувствуя, что меня клонит в сон. - Может, псевдоним тебе состряпаем?
- Зачем?
- Сам поймёшь сейчас.
- Ну например?
- От Сергея Геннадиевича само собой напрашивается – Сэр Ген.  Годится, сэ-эр?
- Хм, никогда не подумал бы, что меня можно так обозвать.
- Пойдём дальше.
«2 – Виктор Викентьевич Викентьев, ближе к шестидесяти – заслуженный артист России, внешностью напоминает прибалтийца… с ярко выраженным чувством собственного достоинства. Победитель – если исходить из имени. Псевдоним многослойный – Вик-вик-вик, Викторвик и Виквик.»
Ишь ты – поди ж ты! - подумал я. - Экий проницательный. По опыту прошлых поездок я знаю, что если всё начинается с прозвищ, которыми наделяют другу друга гастролёры, то это дело может закончиться лишь тогда, когда всем они будут розданы. Лучше, когда к этому относишься спокойно, тем более, что у многих уже давно эти псевдонимы в наличии имеются. Что касается Викентьева, я знаю его лет пятнадцать, уже привык к нему настолько, что не замечаю недостатков... вернее, уже давно пропускаю мимо сознания: некоторую авторитарность с примесью надменности и постоянное стремление держать под контролем окружающих... Но, естественно, свои мнения я держу при себе. Но тут с Артуром мы совпадаем. И, стало быть, он малый довольно проницательный… ну да-да, литератор же. Сродни психологу.
Викентьев сидел с Рысьевой Ганной и что-то втолковывал ей, она же почти непрерывно смеялась грудным смехом, так  что в конце концов можно было заподозрить, будто это у неё нервное… Когда-то у них был роман, кстати. Как насчёт возобновления? Вряд ли. По крайней мере, со стороны Виквика. Ишь как он дёргается, когда она жмётся к нему плечом.
 «3 - Ганна Рысьева – носит звание… какой-то там хрустальный голос… уточнить; лет этак?..»
- Сорок, - подсказал я.
- Спасибо. Рысь – это ведь большая кошка. Она что, полячка? Судя по имени…
Я пожал плечами.
- Кличку сочиним, сэр?
- Мне на ум что-то ничего… Киса, может быть?
- Ладно, само собой выплывет впоследствии. Поехали дальше.
«4 – Алёна Добижа – певица, режиссёр-киношник, лет сорок пять… Молдаванка, что ли?..»
- Не забижай Добижу, она и так обижа… на. Природой.
Артур вопросительно приподнял брови, но я сделал вид, что не заметил этого «вопроса».
Алёна, между тем, непрерывно снимала видеокамерой всё подряд, точно задалась целью увековечить каждую минуту командировки. В её кармане заулюлюкал мобильник.
- Ал-лё! - сказала Алёна. - Я в автобусе…
- Аленький? - посмотрел Бардджин на меня.
- Уж лучше Алё-алё.
- Ну-у… что ж. А может, Лёлёк?
- А чо, нормально.
«5 – Антон Мефодиевич Уланов – писатель-прозаик, шестьдесят с хвостиком…»
Тут Уланов, сидевший рядом через проход, ткнул пальцем в записи Бардджина:
- Можешь добавить, что побывал во всех горячих точках планеты.
Артур подчёркнуто послушно записал. Впрочем, подмигнул мне правым глазом.
- И какую кликуху мы ему пришпандорим? - на ухо спросил он меня. - Мефодий?
- Точнее будет – улан.
- Почему?
- А понаблюдаешь – убедишься.
- Ну хорошо, повременим.
 «6 – подполковник из Главка Александр Константинович Дронов – начальник нашей «экспедиции», 33, холост, закончил академию»…
- Ну его точно можно Дроном обозвать.
- Тогда уж сразу Эскадроном. Александр – Саша – то есть эС. Константинович – Ка. Таким образом, что у нас получается: Эс – Ка – Дрон. Эскадрон.
Наш подполковник, сидевший на переднем сиденье у оконца в кабину к водителю, подсказывал в этот момент белобрысенькому солдатику дорогу:
- Вон за тем поворотом будет транспарант... Шустри давай быстрей – опять мимо проскочишь!
«7 – я, моя светлость…», - Бардджин покрутил головой: “Кто ж восьмой? А-а!..»
«8 – Павел Куренок, 25 лет, уточнить, в каком качестве едет, просто муж Рысьевой Ганны? Что-то больно молод. На последнем курсе университета культуры… Неужели он так сильно влюблён? Чем может удержать молодого парня сорокалетняя женщина?..» - Артур вопросительно поглядел на меня.
- Понятия не имею. В жизни, как говориться, у-сё бывает.
- Что ж, ему даже и придумывать ничего не надо. Курёнок и всё.
- Не обидится?
- Пусть только попробует.
- Слушай, - опять приник к моему уху Артур, - а кто назначил Виквика художественным руководителем нашей группы?
- А что такое?
- Да так просто. Сам?
- Ну да, в общем. Я слышал, Дрон его спросил…
- Эскадрон.
- Да, Эскадрон спросил: кто будет составлять программу концерта, Виквик и взялся – раз к нему обратились. Он же, ишь, какой представительный. Да заслуженный, к тому же.
- О чём это вы там без конца шушукаетесь? - повернулся Уланов, выставив обе ноги в проход.
- Что, цензура не дремлет, Антон Мефодиевич? - не без ехидства осведомился Артур. И – мне: - Ну вот, для начала хватит, - и захлопнул блокнот. - А то трясёт.
- А я никогда ничего не записываю, - поглядывая в окно и позёвывая, сказал Уланов. - Память – она отсеивает всё лишнее. Что же касается цензуры, то она у каждого внутри сидит. А та, что допреж была – если Главлит имеешь в виду, – то ей далеко до нынешней – коммерческой.
- Но в репортаже необходимы точные сведения, а не сочинительство.
- Для репорта-ажа?.. Слу-ушай, тогда, может, и в нашу кляузницу скропаешь чего-нито? Вместо меня... я бы устроил. Лень обуяла. Да и винца хоться попить без оглядки.
Когда Артур заключил с Улановым сделку, он опять повернулся ко мне:
- Между прочим, сэр Ген, хочу обратить твоё внимание на двойное «д» в своей фамилии.
- Да? И что такое?
- А то, сэр. Я не только поэт, горланящий свои песни, но ещё и врачеватель. Как-то так вот сложилось, что полностью оправдываю свою фамилию, не то, что мой старший брат. - Артур  хитро рассмеялся.
Почему-то когда речь заходит о братьях, то мне на ум является слово соперничество. Старший обязательно поучает младшего, а младший из кожи вон лезет, лишь бы доказать ему, что он тоже чего-то значит в этой жизни.
Артур продолжал:
- Мне цыганка в детстве нагадала – быть колдуном и вещателем. Попытался я прежде стать философом, спортсменом, коммерсантом, военным, ан нет – всё не то, вернее – не совсем то. Теперь же ладушки-оладушки – и врач, и писатель в одном разливе. Но ни о чём прежнем не жалею.
Либо он такой непосредственный, – подумал я себе, – либо... от скромности явно не помрёт. Скучно с ним, во всяком случае, не будет.
Мы уже подъезжали к аэропорту "Чкаловский".
В Ил-76 забирались по железной лесенке в дверь у самой кабины пилотов, потому что через опускающийся задний люк не было возможности – там стоял большущий контейнер с плазмой крови, как сообщила симпатичная медичка Светлана, сопровождавшая его. Личиком она напомнила мне однополчанина Васю-Василька (фамилия такая – Василёк), с кем я служил тридцать лет назад в Белоруссии на военном аэродроме. Захотелось спросить – уж не дочь ли она Васина? Почему-то не решился... вернее, может быть, не хотелось рушить иллюзию своей проницательности. А звучало бы весьма оригинально и даже ароматно – Светик Василёк.
Сперва в самолёте было жарко и душно, потому что борт был загружен до последнего кубического дециметра: даже на полу разместились спецназовцы, молодые совсем ещё ребятишки – и все выдыхали углекислый газ; потом вентиляция погнала холодный воздух – так что пришлось даже надеть ветровку.
Вглядываясь в лица ребят, я старался ощутить их настроение, но все они  – физиономии (при всём разнообразии) – были как бы застёгнутые, непроницаемые. Артур, сидевший слева от меня, к примеру, записал себе: «Весь этот отряд летит в Чечню по своей охоте, иначе говоря: никто не отказался, не выставил причин…» В полёте всё подразделение вповалку заснуло. Меня рассмешило, как умащивались пятеро у самых моих ног – и так и этак пытались они улечься, затем как-то само собой получилось, что один, богатырского сложения парняга, оказался внизу и послужил подушкой для остальных четверых.
В этот момент «богатырь» встрепенулся и пробасил:
- Зорик, убери коленку с моего уха.
Маленький бурят, не то башкир открыл свои маленькие глазки, переложился на другой бок и опять поджал колени к подбородку, при этом он пробормотал нечто вроде:
- Выключи музыку в пузе, тостобокий. Спать мешает.
- Это он не тебе? – пригнул голову ко мне Виквик.
- Разве я толстобокий?
- Ну, самый увесистый среди нас.
- Самый увесистый это он, - кивнул я на «богатыря».
Тут «богатырь» опять заворочался и недовольно прогудел:
- Кто запердолил, блин!
И Зорик, не открывая глаз, откликнулся скороговоркой:

- О-очень доволен я нынешним супом.
Прямо извёл-лся, его дожидаясь.
Будто бы конь шевелю нынче круп-пом,
выразить счастье желая.

- Убью! - сонно сказал «богатырь». - Суп-то гороховый, сволочь ты этакая!. Ещё раз кто пошевелится – замочу натурально!
Зорик невозмутимо ответил:
- Господа!
Суп готов.
Для скотов.
- Заглохнешь ты или нет?
- Всё-всё. Сеанс терапии закончен.
- А у меня колени занемели, - сказал я, ни к  кому не обращаясь, и водрузил ноги на футляр с баяном. Мне хотелось подремать, как наш Эскадрон, закрывший лицо кепи уже сразу на взлёте. Но… не хотелось быть запечатленным в спящем виде: Алёна Добижа неутомимо продолжала снимать своё кино, её остренькое личико с колкими, любопытствующими глазками полыхало азартом и неуёмной энергией, то и дело она показывала своим соседям – Паше с Ганной – окошечко камеры, прокручивая уже отснятый материал. Ганна восторженно приоткрывала ротик, показывая аккуратненькие зубки молоденькой зайчихи, встряхивала при этом пшеничной гривой – чёлка закрывала её глаза и она раздвигала её своими музыкальными пальчиками, и при этом смеялась почти непрерывно грудным смехом, показавшимся мне поначалу истеричным, а теперь несколько искусственным. Куренок же, в отличии от жены, откровенно позёвывал, обнажая свои лошадиные крутой желтизны зубы и бугристые дёсны. Но я уже слышал его смех и он мне понравился – так смеются неглупые, но простодушные люди. Его конопатое лицо выражало вроде как постоянное удивление окружавшему его миру, такие открытые лица мне всегда импонировали… Хотя не так уж и редко я ошибаюсь.
Артур-джин, пробравшись к кабине пилота, брал на диктофон интервью у загорелого мужчины в тельняшке, колдовашем у приборов с множеством лампочек и выключателей. А вот и Улан Мефодич. Писатель сидел, нахохлившись, выпятив слегка губы, точно размышлял о чём-то не особенно приятном. Надо попросить у тебя книжку, почитать, – решил я неизвестно почему и вдруг различил внезапную перемену в наблюдаемом лице, оно засветилось странной мечтательностью. Я проследил его взгляд – глаза устремлены на... Ганну. Ах ты хмырь! Это что же, Пашкин соперник? Ну, давай посражайтесь, давай! А мы поглядим, повеселимся!
Самолёт пошёл на посадку. Сказано было, что в Энгельсе будет кто-то подсажен на борт и погрузят какие-то ещё медикаменты.
Над землёй сияло расплавившееся в нечёткий жёлтый диск южное солнце. Воздух был мягок, ветерок нежен, но я, забыв в самолёте кепчонку свою, из опасения, что нос мой обгорит и зашелушится, побрёл к древесному околку в сотне метрах от лётного поля. Там, в тени, источавшей запах чабреца, расположились спецназовцы-попутчики (Или, что скорее всего, мы их попутчики?). Ганна с Алёной (последняя опять снимала на кинокамеру) пели им под плохонькую магнитофонную запись. Бойцы слушали внимательно, серьёзно и, пожалуй, даже чуть застенчиво (потому что когда им предлагали подпеть, они смущённо опускали глаза), при этом кто-то начинал ворочаться и прошлогодняя листва сердито шуршала.
Сипло загудели турбины самолёта и с поля помахал своим кепи-хакки наш Эскадрон. Возвращаясь, я наломал пучок прошлогоднего чабреца.
- Чай будем заваривать, - я повернулся к Викентьеву: - Слышь, я всё хотел тебя спросить… ты же не в первый раз летишь в Чечню. Какие впечатления остались?
Виквик пожал плечами и призадумался.
- Хм. Да, пожалуй, два момента. Первый – это когда нас привезли в Моздок, поселили в казарме, сказали, что завтра будем выступать в местном госпитале и, только мы рассупонились, умылись и нацелились на ужин с руководством… - Виквик щёлкнул себя по кадыку. - Вот – баба мот. Поступает команда – летим в сто четвёртый полк – ну ты слыхал, наверно, штурмовой-воздушно-десантный, из Пскова и всё такое. Летим, значит, в горы, в посёлок, кажется, Энгеной. Ну летим, всё хорошо вроде, пока, значит, маленькие горки были внизу, под нами. А потом пошли-пошли вверх – и это сразу-то не сообразишь, что вверх, потому что вертолёт идёт по самым верхушкам деревьев и кажется, что летишь по равнине, а на самом деле всё время в гору, оттого уши и закладывает. А потом – ух! – открывается перед тобой глыбокое-глыбокое ущелье, и вся эта панорама – красивая и жуткая в своей первозданности. И ты в страхе замираешь – как, ну не знаю, птенец перед первым вылетом из гнезда… хотя птенец что, он ещё мало соображает и птица всё же и генетика у него соответствующая. А тут!.. Слов нет.  Я только почувствовал, что все внутренности из меня выпрыгивают, как вертушка наша ухнулась вниз, в эту пропасть, и  также как по склону горы поднималась, теперь мчится вниз на бреющем. Ощущение, скажу я тебе, из более чем... Я только и подумал: ну не чёрт ли нас понёс по таким сопочкам, лучше бы я в госпиталь отправился петь, чем так… лётать. Потом мне уже объяснили, что приходится такие манёвры проделывать – иначе могут сбить, пока ты там орёликом паришь. А что касается внезапности отъездов-приездов, то это, как я сам догадываюсь, из соображения безопасности. Нам и после потом с вечера говорили, например: летим туда-то, а на утро, глядь, совсем в другую сторону. Там же у всех разведка начеку, ловят радиоперехваты и так далее. Вот.
- И это всё?
- Не совсем. Прилетаем, садимся на пятачок земли, так что из окошка вертолёта краёв этого пятачка не видать и потому ощущение, что в пропасть валимся. Но это ладно. Палаточный городок замаскированный, лица солдат, начинаем выступать, а мне и шепчут: в Моздоке взорвали госпиталь… представляешь, сэ-эр?
А он то откуда сие обращение извлёк – раньше так не называл – Артур распространил уже? Ух каков шустряк, однако.
Я почесал в затылке: честно говоря, я не был готов прочувствовать сказанное про госпиталь – это походило на информацию по телевизору.
- Ну а второй момент?
- Второй момент… Выступаем опять же у чёрта на куличках и всё вроде хорошо – по крайней мере, лица, что я различал перед собой, были и внимательны и радушны… А потом, уже за столом, один офицер возьми да и скажи: «Вот чего вы к нам приехали? Прошлый гость хоть компьютер привёз. А вы? Песни? Соловья баснями кормить?» - ну, в общем, что-то в этом роде…
- И что ты ответил?
- А что тут ответишь?
- Зачем же ты едешь опять?
- Ну, во-первых, может, он один такой хозяйственный… он ещё всё насчёт благ всяких толковал… Получим-де то да сё… награды, имел он ввиду, всякие к пенсии льготы…
- А во-вторых?
- Ну, я не знаю – во-вторых или во-первых… Ты вот зачем едешь? За благами? Я тебя давно знаю… Ведь скорее всего ты едешь, чтоб хоть на время почувствовать вкус другой жизни. И все так-то. Ну, в основном. И за впечатлениями. Хотя и думаешь: а не дурак ли я? И хочется, и колется, и мама не велит.
- Что-то новое в твоём репертуаре.
- А главное, со мной теперь безопасно ездить.
- Это почему же?
- А видишь, относит меня от беды.
- Это хорошо. Но ты бы всё же сплёвывал через левое плечо...
Виквик повертел головой, делая вид, что некуда, мол, плюнуть – всюду сплошь народ уважаемый, и улыбнулся.
- Ладно, как говорят, Бог не выдаст – свинья не съест.

3.
В Моздоке зной (точнее, пот) в одно мгновение прилепил мне рубашку к спине. Поэтому, пока готовили вертолёт к взлёту, я выбрал местечко под одной из лопастей – она бросала узкую тень на бетонку, однако этого мне вполне хватило, только сандалии высовывались под солнце и в две минуты накалились так, что я отдёрнул пальцы, наклонившись поправить носок.
- Ах ты, ёлочки зелёные мои!
Ганна прищурилась на меня, и я спросил:
- Не боишься поджариться, прынцесса?
- Люблю жару в начале мая, - весело ответила она.
- Нет уж, Ганнушка, надо поберечься, - выразил свои опасения Паша, - с непривычки можно упасть от такого солнышка.
- Лапушка, - Ганна взяла супруга под руку и, отводя в сторону, замурлыкала, - мне загар разве не к лицу? Ты не находишь, птенчик ты мой?
- Нахожу. Но сэр, по-моему, в данном случае прав. Мы ведь из тусклого Подмосковья выскочили – организм должен приспособиться к новому климату. А тут нужна постепенность.
- Ну и вот, ты сказал – я выслушала, как паинька. И я тебе отвечаю, что прекрасно себя чувствую.
- Как думаешь, - вплотную приблизился ко мне Улан Мефодич, - удастся раскрутить эту кралечку?
- Ты на что намек-кекиваешь? Чтобы я не мешал? Или тебе интересна реакция её мужа?
- Какой он ей муж. Салажонок.
- Неужели тебя интересуют такие мимозы?
- На вкус и цвет, и на запах, брат мой…
Мне опять пришлось пожать плечами: ну не хватает сегодня смекалки… в морализаторство уклон. С чего бы это? Контузия, что ль?
- Сморчок и есть. А я, между прочим, в прошлом боксёр. И сейчас ещё могу отмахнуться.
Явный запах коньяка сделал мне понятным его речи. Я лишь подумал: в такую жару!.. Хотя, хм, в всех горячих точках побывал… привычен, знать.
- Желаю удачи. Только возьми и меня в расчёт тогда уж.
- Что, тоже запал?
- Да ради спортивного интереса. Посостязаемся?
Улан Мефодич посмотрел мне в глаза, отошёл шага на три и уже с этого расстояния погрозил пальцем.
Ишь ты, старый хрыч. Туда же… - я воспринял его слова как шутку:
- Ну-ну. Как бы эта кошечка глаза тебе не выцарапала, Мефодя.
- Это про каку-таку кошечку вы тут нашёптываете? - незаметно подошёл Артур-джин. - Хотел бы остеречь – рысь, конечно, кошка, но зверь довольно крупный... и нападает внезапно, потому что коварна.
- Вот и я про это.
- Не таких обрабатывали, други. Вам и не снилось, каких я брал
- Ну-ну, - усмехнулся Артур. - Мы чо – мы ничо. Действуй, коли такой активный. А мы посочувствуем, получи ты облом.
- Э-э, - отмахнулся Улан, - чего с вами разговаривать. Малокососы…
Загудели двигатели, лопасти пошли по кругу, рассекая на куски солнечные лучи, началась погрузка вещей.
- Ну чего, понял теперь, - крикнул я на ухо Артуру, - почему улан?
- Понял-понял. А за молокососов ему следует впаять…

Мне никогда не доводилось летать на вертолете, и я с беспокойством прислушался к своему желудку, когда один из вертолётчиков, заходя в кабину, насмешливо обратился с вопросом:
- Пакеты у всех имеются?
- Какие пакеты? - не поняла Алёна.
- А мы в шапки свои, - сказал Улан Мефодич и, поворотясь к Добиже: - Твоя не годится – с дырками потому что.
Наш Эскадрон погладил свой живот и уткнулся головой в чью-то сумку – очевидно, не нравился ему вертолёт. Алёна попросила меня поменяться местами – ей в открытое окно удобнее было снимать, но вскоре аннулировала обмен, потому как её чуть ли не сдувало с сиденья. Мне, впрочем, тоже пришлось лечь грудью на свои колени, но воротник рубашки хлестал по шее так больно, что я сел на корточки. Хотел закрыть окно, но духота была невозможной… Ладно, сорок минут – не четыре часа. За Тереком, вода которого напоминала вязкое какао, от брюха вертолёта стали отлетать нечто напоминающее сигнальные ракеты. Их первый отскок слегка насторожил всех, кроме Эскадрона, который всё также упирался лбом в сумку.
- Чего такое? - спросила Ганна. Ей объяснили: для отвода ракет, которыми боевики могут в нас запулять, и она повернулась к окну – сторожить очередной залп, при этом приоткрыла ротик.
- У-ти-ти, моя крошка! - пропел Улан Мефодич, стараясь при вираже коснуться плечом её плеча.
Гад-Улан! - беззлобно подумал я. – Уведёт-таки бабу из-под мужниного носа. Ох уж эти пис-сатели! - я посмотрел на Павла. Но он, как мне показалось ещё раньше, был безучастен к играм своей супруги, или привык. Впрочем, я тут же обнаружил ещё одно заинтересованное лицо: Алёна глядела на Ганну с ревнивой, что ли… ну не скажу ненавистью, но достаточно обжигающе.
А вертолёт мчался над землёй так низко, будто желал сбрить кусты и даже траву, взмывая лишь над проводами электропередач и уходя то влево, то вправо, будто с очередным отстрелом ракет из-под брюха его отбрасывало в противоположную сторону. И прямоугольники распаханных и кое-где уже зеленеющих полей раскачивались сообразно этим маневрам.
Интересно, чем засеяны? – почему-то подумал я.
На аэродроме в Ханкале нас ожидали броневичок и бронированный микроавтобус. Вещи в кузов «Урала» помогали грузить солдаты. Их небрежность повергла Виквика в негодование.
- Вы же сами себе сорвёте концерт, - попытался он срывающимся голосом перекричать шум вертолёта - Ап-паратура любит бережного отношения! Это ж…
- Да то винтом сдуло, - ответили ему.
Артур, заметив свой чемодан в пыли на боку, скорбно заметил:
- Так новые вещи превращаются в старые.
- И уже не радуют глаз, - не без язвительности согласился с ним Улан Мефодич.
- Отвали, Мефодя! - понял я по губам Артура.
- Мало того, - подсуетился Паша Куренок, - у некоторых они вызывают приступ стенокардии.
- Молчи, - одёрнула его Ганна.
- А то побьют, - заключила Алёна.
- По коням! - скомандовал Эскадрон. - Глотнём местной пыли. Она тут что извёстка – едкая-а!
- А что это за дым кругом, даже горы едва проглядываются? - озирал Паша окрестности.
- От стингеров. По разведданным у чехов ещё четыре «иглы» осталось, - ответил один из встречавших нас офицеров. - Вот и зажигают дымовые шашки. Слыхали, может быть, анадысь борт шибанули.
- С людьми?
- Ну не с баранами же, - бросил раздражённо Улан Мефодич и даже ощерил зубы. Ему Паша явно не импонировал своей смешливостью и способностью удивляться всему, что было в диковинку.
Мне показалась странной такая реакция Мефодича. Но Паша не обращал внимания на выпады в свой адрес – это было либо свойством его натуры, либо какой-то ущербностью в психике. Такой, по крайней мере, вывел  предварительный диагноз Артур:
- Обрати на это внимание, - сказал он мне.
- А мне-то зачем?
- На всякий случай. Ганка наводит на тебя лорнет, сэр.
- На меня? Хоть ты и джин, но чутьё тебя подводит. Её кокетство меня мало волнует.
- Это ты будешь объяснять травматологу.
Я внимательно посмотрел вслед Артуру (он побежал поправить свой багаж в кузове): меня всегда беспокоят настойчивость, с какой мне делаются предостережения – причём, остерегаться, как правило, следует того, кто остерегает…
- Это Терский хребет, - загибал пальцы Паша. - А это?
- Сунжинский, - подсказал я. - Ты лучше записывай. А то я заметил – лишних вопросов тут не терпят.
- Спасибо.
- Жара предполагает раздражительность, - заметил я безотносительно к кому-либо. - Щас умоемся, поваляемся с полчасика и всё будет о-кэй. Да, Саша?
Эскадрон обернулся, уже занеся ногу в броневик:
- Концерт в восемь вечера. Потом ужин у командира. Таков предварительный план.
- Фазан, - буркнул Мефодич, - фазан и есть. Ни слова попросту. Сплошной устав и циркуляр. Даже скушно становится. - И отвернулся.
- А чего же скушного, если ужин у командира? Чай, коньячком побалует.
- Ну разве что это одно и радует.
Я посмотрел на его затылок с редкими волосами и не сумел определить – какие на самом деле чувства вызывает во мне этот помятый и потный писатель. Мне-то как раз наш Эскадрон понравился: атлетичен, уверен в себе, глядит в глаза внимательно и спокойно, мыслит чётко и быстро… Как-то надёжно за ним. Улан же брюзжит потому, очевидно, что у него просто исчерпались спиртные запасы.
"А вот выпьем вечерком и всё наладится…"
- Это было бы замечательно, - точно расслышал мою мысль Мефодич и потёр ладонь о ладонь.
В этот момент с моей головы сорвало кепи, и она спланировала за полутораметровый ров. Я прыгнул и едва не сверзился в канаву: ноги оказались ватными. Ай-яй-яй, совсем забыл… про контузию. Однако с высадкой на Чеченскую землю я почувствовал себя на удивление здоровым, такое со мной уже случалось однажды – когда я приехал в Крым, –  климат, целебный воздух тому ли причиной. Или же истина крылась в том, что начинали разворачиваться некие события – они захватывали, тормошили, придавали вкус существованию…
- По машинам!
И попылили.

4.
Мужчин (кроме Улан Мефодича, которому, как мэтру отечественной литературы, отвели отдельные апартаменты) разместили в крайней кирпичной казарме, женщин – в следующей, что ближе к пыльному плацу. Я обратил внимание, как быстро Артур сориентировался и занял удобную койку у окна для себя и для меня напротив. Ишь ты! – я искренне восхитился, ставя баян у стенного шкафа. – Журналист… ухватист… молодцом. И вслух выразил одобрение общего плана:
- А что, всё цивилизованно. Есть где умыться.
- И чайку попить, - добавил Виквик.
- Принимается, - и Артур стал распаковывать свой багаж. - Пирожки, пирожки, кто желает пирожки? Между прочим, сам испёк. С грибами и картошкой.
- Ты разве не женат? - спросил Виквик и не получил ответа.
- Моя любимая пища! - захлопал в ладоши Паша.
- Вроде тощ, а жрать горазд, - заметил Мефодич. Ему почему-то не хотелось уходить от компании в свои апартаменты.
- Жаль, холодильника нет, закусон пропадёт, – я лёг на свою койку и поднял ноги кверху, на спинку. - Чтой-то ноженьки мои малость занемели. Сунуть, что ли, их под кран, чтобы покраснели?
- А почему бы и нет, - снимая рубашку, согласился Виквик, - это тоже хорошая идея.
- Там Ганка в обморок грохнулась, - влетела в комнату Алёна. - Павел!
И Паша помчался за ней.
- Я ей говорил, я ей говорил – солнце!
- Ну вот, начинается, - сказал Виквик, садясь за стол и кладя перед собой лист бумаги. – Дурёха она и есть дурёха. Надо уже программу составлять... Вот способна она теперь  выступать? Может мне кто поручиться?
- И не сомневайся, - хмыкнул Артур. - Чего-чего, а на концерт она из гроба встанет. - И мне: - Заметь, как заполошно бегает наш Курёнок – точь-в-точь как цыплёнок. - Он сел на кровать и что-то быстро стал записывать в блокнот, затем повернулся опять ко мне:
- Послушай новые стихи, сэр Ген! – И стал читать.
Виквик с неудовольствием поглядел на него исподлобья.
- Что, мешаю? - спросил Артур, прищуря глаза.
- В общем, да.
На губах Артура промелькнула кривая ухмылка. Он взял свой чемодан-сумку, бросил на кровать и стал вынимать вещи – костюм, туфли, галстук…  кроме необходимых в командировке вещей, у него было много всяких изящных штуче, - несколько зажигалок, ножнички, ножички, щётка одёжная и другие щёточки и прочее-прочее, назначения чего я даже не смог определить.
М-да, а вы в чём-то схожи, братцы-кролики, - у Виквика, я знал, был набор не менее разнообразных вещиц – правда, все они в основном имели прикладное (к музаппаратуре) назначение, но почему-то мне захотелось провести параллель – это у меня была такая игра – можно сказать, хобби: поиск сходства и отличий в людях. – Страсть к фетишизму – это что, снобизм или болезнь?.. - И вслух:
- Ты деньги старинные не собираешь, Артур-джан?
- А что такое? Есть предложение? Я современные собираю. Чем крупнее и больше, тем лучше.
- Нет, ты видел! - сказал он мне уже позже, когда мы выходили из помещения. - Я ему, видите ли, мешаю. Он мне – нет, а я ему – да. О, деятель! Худрук хренов!
- Да зря ты так заостряешь.
- Почему же зря? Взял на себя руководство, так нечего изображать из себя персону-VIP. А таким дашь слабинку, они тут же оседлают. Поверь мне, психологу. Кстати, как я выгляжу?
- Нормально.
- Не мятый пиджак.
- Сойдёт.
-  А галстук подходит?
- Годится, - успокоил я его, хотя ярко-жёлтый цвет показался мне несколько, что ли, претенциозным, канареечным. - Ты что, стихи будешь читать?
- Я бы и спел, да вот гитару не взял.
- Так давай, я тебе подыграю.
- О-о! А я как-то и не сообразил. Дай-ка помогу нести баян.
- Ничего-ничего, я привык. Свой инструмент руки не тянет.
- Ну хоть немного – для подхалимажа…
Клуб был переполнен. На сцену артистам надо было выходить прямо из дворика между палатками. Однако это было скорее преимуществом, чем неудобством. В зале висела вязкая духота, а за дверью опускалась пряная свежесть южной ночи, накрывшая в одно мгновение и горы, и сотни палаток вокруг.
Сперва с приветственным словом от союза писателей выступил Уланов Антон Мефодиевич, затем Викентьев исполнил две песни – первую под мой баян, вторую под аппаратуру, которой поручили заправлять Паше (кстати, пока не пойму его роли – получается, Ганна возит его с собой как медбрата или реквизит). И так же далее – баян, аппаратура – Алёна, Ганна (они, к тому же, вытаскивали на сцену солдат из первых рядов – подпевать и подтанцовывать, что определённо тормошило и вносило оживление даже в очень застенчивых),  Артур Бардджин (стихи, баян) и в заключение опять Викентьев. Впервые слушая песню «Блок-пост», я неожиданно для себя стал подыгрывать, удачно вплетаясь в аранжировку записи, так что Виквик оглянулся и показал большой палец:
- А теперь все вместе! – взмахнул он, как дирижёр, руками и зал подхватил:
- Не возьмёт меня снаряд!
Снайпер не дотянется!
С битым сотню раз подряд
Ничего не станется!
Поскольку, аккомпанируя, я стою сбоку и чуть сзади исполнителя и могу его наблюдать, во мне выработалась привычка определять для себя психологический портрет солиста (ну то самое, упомянутое чуть ранее, хобби и тут находило себе пищу).
Вот, допустим, Алёна, её внешность не предполагает исполнение любовных романсов. Она, неглупая баба, это понимает, потому и сосредоточилась исключительно на патриотике и на игривых куплетах, куда вплетались имена и дни рождения бойцов, заранее отобранных с помощью местного кадровика.
Викентьев же, в самом деле, чем-то схож с Бардджиным... ну хотя бы тем, что постоянно хочет править бал... Впрочем, Виквика я знаю, как опять же замечено ранее, очень давно и знаю, что это всего лишь маска. Точнее, защита: меньше донимают просьбами и капризами. Артур же, мне кажется, по-настоящему агрессивен.
А вот  Улан Мефодич – этот лишь только с виду простак, работает под такового, но, как выясняется, довольно занозист и себе на уме...
Да, здесь каждый тянет одеяло на себя. Но это так естественно. Для артистов. Та же Ганна, скажем... чего она, кстати, не поделила с Алёной?..
Словом, первый концерт удался. Единственно, что омрачило настроение... Артуру – Улан Мефодич забыл выписать ему у командира части грамоту.
- Нет, ну это детский сад, - зло прошептал Артур. - Я, конечно, не за наградами сюда приехал. Однако что это такое?.. Мы все выходим в финале, раскланиваемся, всем дають листочки с подписями, а меня обходють?
И мне не было вполне ясно: всерьёз или нет сетует он – это его нарочито-дурашливое смягчение слов в окончании...
- Очевидно, накладка произошла, - на всякий случай попытался я его успокоить. - Сейчас выясним, - и пошёл искать Мефодича.
- Ганя, не егози, - расслышал я голос мэтра за дверью. - И не сюсюкай. Когда поёшь, всё нормально. А когда просто говоришь, начинаешь слащавить. И всё впечатление насмарку.
- Серж, - обратилась ко мне Ганна, - он правду говорит?
- У каждого своё мнение, - попытался я смягчить эту её «правду». - На мой взгляд, солдаты восприняли нормально. Во! - и я выставил большой палец.
- Во-от, Антон Мефодич! Я ведаю, что творю.
Мефодич недовольно посмотрел на меня, проницательно осведомился:
- Насчёт грамоты, что ли? Ну, выдадут ему на ужине. Я просто не знал, как правильно пишется его фамилия. Бард-джин! Я написал одно «д», а Викентич сказал, надо два. Ну и вот. Он что, не поверил, джин твой ненаглядный? Тоже мне мастер учёный! Строптивец и себялюбец. Вот моё резюме.
- Так и передать?
Улан Мефодич надул щёки и с шумом выпустил воздух, и отошёл с полосы света от проёма двери в темень ночи.

5.
За ужином Алёна сказала Виквику и была поддержана Ганной:
- Виктор, ты слишком категоричен. Почему бы нам не петь больше песен? Мы же не отдыхать сюда приехали.
- Алё-н (и это прозвучало как “алё”, и вполне – могу поручиться – намеренно), - Виквик отвечал терпеливо, словно с малым дитя разговаривая, - бойцам завтра рано подниматься, они тут не в игрушки играют. Продолжительность концерта было определена заранее. Командованием, а не мной.
Алёна фыркнула и налила себе вина.
Вошёл Эскадрон с полотенцем в руках и внимательно посмотрел на Алёну.
- Ну что ещё?! - капризно спросила она.
- Алёна Батьковна, вы как несмышлёныш. Я же просил, никуда без разрешения и сопровождения не отлучаться.
- А куда я отлучалась? И, между прочим, я не какая-то “батьковна”, а Исаевна, если уж по отчеству изволите обращаться.
- Пардон. До концерта, я имею в виду, Алён Исаевна.
- Ой, но мне же нужно фильм снимать!
- И это нужно согласовывать. Я даже смог бы в чём-то помочь. Здесь всё-таки не московский парк. Да, там могут изнасиловать, но здесь – убить. Или украдут к едрене-фене. Отвечать-то кому? Вы чего, правда, не понимаете, что тут происходит?
- Ой-ой! Др-др! Давайте не будем помирать раньше времени. Давайте? Помереть можно вообще с бухты-барахты. Не будем.
- Устал я с вами церемониться, честное слово.
- Да когда ж вы, Саш, успели устать? И что значит – церемониться? Я всё-таки женщина и мал-мал постарше вас, хоть мне это и неприятно говорить.
- Ну ладно, хватит вам, - схватилась за голову Ганна. - У меня тыква сейчас треснет от ваших препирательств! Дайте кто-нибудь таблетку.
Паша протянул ей анальгин и стакан воды.
- Канифоль чёртова! - уже шёпотом сказала Алёна.
- Почему канифоль? - поинтересовался я.
- Скрыпит потому что. При каждом шаге. Я уже начинаю вздрагивать то и дело с появлением нашего провожатого Саши Дрынова. Хоть бы дождь пошёл на его голову, что ли. Остудился бы парень маненько.
- Дрон – Эскадрон, Эскадрон – фазан, - осклабился Улан Мефодич.
Вошёл командир части, коренастый, загорелый, похожий на терпеливого отца большого семейства. Будь он не в форме, я бы его принял за агронома или механизатора. Он поблагодарил за концерт, попросил завтра спеть ещё спецназовцам, которые не смогли сегодня присутствовать по причине спецоперации.
- Это тут недалеко, прямо у палаток, на свежем воздухе.
- Ну вот, - сказал Виквик, - и завтра споёте и послезавтра, и после-послезавтра. Ещё замучаетесь. Поберегитесь, а то что ж мы… чуть что, сразу в обморок?
- А что за спецоперация, если не секрет, - спросил Артур как бы между прочим, нагребая в свою тарелку салат.
- Ну, вообще-то оперативные мероприятия не разглашаются, поэтому скажу так. По нашим данным чехи получили очередную долларовую инъекцию, поэтому заактивничали.
- Отрабатывают?
- Вот именно. Так что прошу всех быть предельно аккуратными и дисциплинированными.
- Он что, подслушивал за дверью? - спросила теперь Алёна у меня.
- Да ну что ты. Вряд ли…
- А теперь предлагаю тост…
Чуть позже Паша увёл Ганну спать, потому что она действительно сперва побледнела, а потом пошла пятнами.
Я налегал на водочку, приговаривая:
- Мне не петь и не храпеть, а ная-ри-вать!
Мефодич, скептически поджимая губы, пил коньяк и укоризненно поглядывал на окружающих.
Артур между тем подсел к командиру и сунул ему под нос свой диктофон.
- Не-не, - говорил уже совсем пьяным голосом Мефодич – Мефодичу, то есть самому себе. - Не хочу я вашего пива. У меня и так уже печёнка выпирает. - И поворачиваясь ко мне: - Хочешь покажу?
- Не надо, верю.
- Будем пить коньяк!
- Будем.
- Но в меру, - и Эскадрон показал эту меру между большим и указательным пальцем – и выходило что-то вроде литровой банки, так как ладонь у Александра была рабоче-крестьянская.
- А что мне – баян таскать? Ты в меру, а я в удовольствие. Почему наша Алё молчит? Чего надулась, как мышь на крупу? Почему кино не снимаешь? Споём?
- Ну вас с вашими дохлыми шуточками.
- Ну, робята, побредём спатеньки, - поднялся Эскадрон, - пора и честь знать.
- Ну не фазан? - наклонился Мефодич ко мне. - То-ока присели хорошенько. Я, между прочим, тоже полковник. И был во всех горячих точках, не только у нас, но и по всему миру. Понял? Споём? - и требовательно-строгий взгляд обернул на Алёну.
- Что-о ещё? - спросила она.
- Пока-пока-пока-чиваясь перьями на крыше-е!..
- На шляпе, небось.
- Пой давай, а не перебивай!
- Угу, только горло прочищу, - Алёна прижмурила свои потемневшие глазки.
- Э, артисточка, тебе только на печке лежать с завязанной мордой. Расчихалась, понимаешь. На улице жара, а она… - Мефодич явно перепутал Алёну с Ганной, он махнул правой рукой, левой же потянулся к бутылке. - Баянист, где твой гранёный? Проводишь меня в конуру?
- Куда?
- Ну, в мои апартаменты.
Чуть позже я проводил писателя до его «кануры», посветил зажигалкой у дверного замка.
- Хочешь, переходи сюда. Вторая кровать имеется. Поболтаем на сон грядущий. Я тебе такого порасскажу! Закачаешься! Я старый волк! Чего я только не видел, мотаясь по всему свету!
- Это надо бы Артуру – для репортажа.
- Да ну его, Артура этого! Бард плюс джин. Обижа-ается, понимаешь. Если даже ты дохтор наук и академик впридачу, то это ещё не значит автоматически быть умным. Так? Не, ну я чё – неправ?
- Ладно, Антон Мефодич, ложись-ка ты спатеньки, а я подвигал костылями. Такая темень!
- Ну иди-иди, докладывай. Стой! Ты, наверно, думаешь: я эдакий-разэдакий! Да брось. Я такой же, как и ты. Вот Джин плюс Бард– э-это су-упер. Таким бы я быть не хотел.
- Почему?
- Почему? - Антон Мефодич подбоченился. - Да потому! Всегда во всём стремится быть первым – это ненормально, это, батенька мой, болезнь. В общем, это бы и неплохо – быть первым. Но впереди паровоза – это нонсенс!
Однако ж сам ты то и дело напоминаешь о важности своей персоны, возразил я мысленно. И даже хотел уточнить: кто паровоз? А Мефодич гнул своё дальше:
- Точно также, как и бить. Иной раз ударишь первым и ноги в руки – жив останешься. - Мефодич пожевал губами, очевидно, почувствовав, что слегка запутался. Но продолжал: - Дело, знаешь ли, в средствах. Ты обратил внимание, как он всех порицает?
- Нет, не заметил.
Но Мефодич, похоже, не слышал моего ответа, потому продолжал в том же духе:
- Подожди, стравливать ещё начнёт. А коснись его самого? – фьють! Такой фонтан негодования! Что ты. А почему? Да потому. Дилетант потому что. Мало дураков средь учёных?.. Так называемых...
- Давай не будем о нём…  Мне думается, Мефодич, ты не прав.
Я не знаю, почему я стал защищать Артура – может, не хотел, чтобы завтра Мефодич подмигивал мне, как заговорщику.
- Ишь ты как!.. Дипломатничаешь, сударь. Или как там тебя? – сэ-эром величают?.. Или сир прикажете?.. Знай, Серж, дипломатия – чушь на постном масле! Ты что ж думаешь, мне нужны эти грамоты? Э-э, дорогой ты мой музыкант, я в таких переделках бывал, что тебе и не снилось. Ты из самолёта выпадал? А я вот чуть не выпал. А вот джину твоему – нужны! Грамоты и прочая дребедень! Зачем? Я тебе скажу, зачем... Этот субъект умеет извлекать пользу из мало-мальского успеха, максимум пользы... чем больше наград и регалий, тем больше пользы, больше, больше...
- Погоди-ка, что там у тебя “чуть-чуть из самолёта”?
- А-а! Нет, не русский ты мужик!
- Почему?
- А потому что сказал бы: «чуть-чуть» не считается. И не думай, что я пьян и шучу. Всё, что я говорю – всё на полном серьёзе. Там... в этом, как его?... Зимбабве, что ли? Остался, в общем, я без всего, а лететь-то надо, подхожу к маленькому такому самолётику, - Мефодич сложил две ладони вместе, показывая, вероятно, величину самолёта, - и говорю: подвези-ка на своей стрекозе. А он, абориген немытый, так посмотрел на меня, пушку свою в кабуре потрогал и махнул... рукой махнул – садись, мол. Ну, я сел. Взлетели, летим. Вдруг он крен в сторону берёт, дверь распахивается, а я не пристёгнут…едва не сиганул… Вот. А ты говоришь – грамоты. - Мефодич прошёлся по комнате, у тумбочки остановился, достал бутылку коньяка. - Будешь?
Я вперехлёст помахал обоими руками:
- У меня уже под завязку.
- Во-о как – под завя-азку у него, оказывается? Я ж говорю: не русский ты мужик! Но дело хоз-зяйское.
- И кто же я? - честно, мне стала надоедать эта его болтовня.
- Ну…- Мефодич приостановился, поглядел на мои сандалии. - Жид – не жид, а по верёвочке бежит… вот джин твой, будь спок, не белорус. Ве-ечно бежит. Вечно спешит ухватить побольше.
- Дался он тебе.
- А что ты скажешь о Ганке-пулемётчице? Истеричная натура, да? Мнительна, но активна… Готова ухватить всё сразу (есть такая телепередача, да?), боится упустить и потерять что-либо. Ндравятся мне такие бабёнки. А тебе? Ндравится тебе эта панночка?
- Как бы нам не передраться из-за этих панночек.
- Что? Ты опять, что ль, про Курёнка? Да она захочет, он и не узнает. Она его вокруг пальца вот так, вот так... - Мефодий начертил в воздухе пальцем что-то похожее на восьмёрку или знак бесконечности.
Идя к себе, я думал – и мне казалось, справедливо – об Улане: таким, как он, кажется, что они не дополучили от жизни – признания, например, славы… И стараются изо всех сил добрать в последнюю минуту… и характер у них портится день ото дня… Только мне-то какое дело?..
Ночью я саданул кулаком по стене. От боли проснулся. Кулак на глазах опухал. Я побежал к рукомойнику, сунул руку под холодную воду… Пока отмачивал ушиб, пытался вспомнить, что же это за сон такой драчливый мне приснился... С кем-то я не поладил. Какие-то женщины путались. И я отмахнулся… и кто-то стукнул меня по виску. Да. Потрогал висок, побаливает.
Утром я подумал: зря я поехал. Уж коль с самого начала не заладилось, не надо было и дёргаться. Предположим, Артур приехал за похвалами, которые затем преобразует в некие блага для себя, Куренок – пасёт свою жену, остальным тоже чего-то надо. А чего надобно мне? Или, в самом деле, как сказал Виквик: развеяться, глотнуть другой жизни? Что-то в этом есть, конечно…
- В разведку ночью ходил, что ли? - спросил Артур, глядя на мою распухшую руку.
- Вроде того – во сне только.
- Давай забинтуем.
- Да ну да, и так сойдёт.
- Нет, надо чтоб к тебе обращались с вопросом: контузия? А ты отвечаешь…
- Бандитская  пуля!
- Неправильно.
- Почему?
- Сегодня о бандюганах говорят так: бандит – это ещё не значит плохой человек. Просто-напросто ему не хватило места в правительстве.
На завтрак последними явились Ганна с Пашей. Паше почему-то не хватило стула,  и Ганна попросила меня придвинуться к ней и усадила мужа на свой стул, сама же поместилась посерёдке. Улан Мефодич с противоположного конца стола ревниво посмотрел на меня, спросил:
- Удобно?
- Нет, - ответил я, - я люблю расположиться с комфортом.
- Я вам доставляю неудобство, сэр Ген?
- Ну что вы, миледи. Разве что в психологическом плане чуток.
- Ну вот, - заметил Мефодич, - Паша: та-ак ты вчера нажрался! Нельзя тебе пить. Все стулья переломал! Ты хоть помнишь что-нибудь?
Павел жадно ел, не обращая никакого внимания на окружающих.
- Мне бы твои нервы, - подумал я.
- А ты что же, всё помнишь? – язвительно поинтересовался Артур.
- Я? - в удивлении вскинулся Мефодич. - Да я никогда ничего не забываю, если хочешь знать. Хоть и бочку выпью.
- Ну-ну, - сказал Артур.
- Что у тебя с рукой? - спросил меня Виквик.
- Споткнулся. Вчера ночью. Тут, я гляжу, ни Луны, ни фонарей.
- Ага, - заметил Мефодич, - фонарей нам только не хватало.
- Играть, значит, не сможешь? - и Виквик досадливо поджал губы.

Концерт у спецназовцев устроили на полянке среди палаток. Ребята – а это были те самые, с кем мы летели в самолёте – расселись полукругом. Я тоже хотел, как зритель, присесть среди них, но Артур поманил к себе:
- Сейчас с командиром ихним встретимся, я договорился. Пойдём, ты всё равно без дела. Они утром ходили на задание, только что вернулись. И вообще, мужик, говорят, клёвый, за все четыре года, что он здесь, лишь двое погибли из его команды. Это, знаешь ли, показатель! Профессионализма. Идём? Кстати, называй его коршун. Это прозвище, но по имени у них не принято.
Мы вошли в вагончик, где за столом сидел военный лет тридцати (он разливал по стаканам чай), среднего роста, поджарый, жилистый, какой-то ловкий во всех своих движениях и жестах, он будто лучился энергией, задором, и одновременно был внешне строг, экономен в эмоциях. Его загорелое лицо дышало не только ладными чертами, но также зрелым умом. Словом, по всему, был он человеком не только отважный, но и думающим. Он сразу, кстати, предупредил, что говорит не для прессы. Меня поразила одна деталь: его правый кулак напоминал настоящий кастет: на нижней и безымянной фалангах бугрились две острые костяные шишечки величиной по сантиметру или даже больше. Я знал, что такие шишечки набивают специально, но не предполагал, что можно до таких размеров…
А из всего им рассказанного меня больше всего задела фраза: «Прикажи мне сейчас убрать (и Коршун назвал известные фамилии), завтра же и чикним...»
- Как же так? - Этот вопрос прямо-таки сорвался. - Почему же не?..
- А подумайте. Нужен, стало быть, зачем-то.
- Политикам?
- Ну, если судить по тому, какой визг подняла так называемая мировая общественность, когда бандитов пригрозили мочить в сортире, то оказалось, что прежде мы должны доказать, что они разбойники… А по правде если – не знаю. Я военный человек. Моя задача сорвать замысел недруга и сохранить своих людей. Их дома ждут...
- Для чего же тогда он с нами говорил, если не для прессы? - спросил я Артура, когда мы уже вышли из вагончика.
Остановившись, Артур снял с губ невидимую паутинку, прищурил один глаз:
- Перед газетчиками у некоторых хвост сам собой распускается, как у павлина. Одним льстит, что к нему подошёл газетчик, и он в эйфории несёт бог весть что, а другие глядят на тебя с подозрением: а что ты там завтра напишешь?.. Коршун, мне думается, относится ко второй категории. Хотя кто его знает…
После концерта все сидели в беседке, на которой был красовался плакат с призывом к желающим посетить сей курорт, пили красное сухое вино, Коршун рассказывал всякие байки, все хохотали.
До отлёта в аэропорт «Северный» под Грозным мы с Артуром поговорили ещё с десятком служивых, в том числе с женщиной-корреспондентом местной газеты, которая сообщила, что утром была стычка с чехами, есть убитые с обеих сторон. А вчера подбили вертушку и медсестра спасла командира, вытащив его с оторванной ступнёй буквально за минуту до взрыва горящей машины. Медсестра эта сейчас находится в госпитале Северного. Всё это совершенно отвлекло меня от переживаний за свою ушибленную руку.
Перед самым вылетом опять запропастилась Алёна и, разумеется, не обошлось без выговора Эскадрона. Он пожурил и Виквика:
- Вы же руководитель творческого коллектива, как так получается, что кто-то отбивается от стада.
- А что я могу с ней поделать! - Виквик даже снял очки в растерянности. - Она божится не проказить и тут же, как сквозь землю. На концерте нервы мотает и тут ещё…
- Она режиссёр, ей нужно собрать материал, - вмешалась Ганна.
- Гань, - Паша взял её за руку, - тебе нельзя волноваться.
- А я и не волнуюсь, дорогой. Просто не хочу, чтоб заслуженный Викентьев нагнетал атмосферу.
- Нет, но я ещё и нагнетаю, получается! - хлопнул себя по лбу Виквик.
- А мне не нужно? - вставил Артур. - Сообщи – куда, с кем, на сколько. Вот где её сейчас искать? Может, она к боевикам бегает?
- Зачем? - удивился Куренок.
- Концерт даёт. А они ей валютой платят.
- Да вон бежит, - показал Мефодич пальцем в противоположную общежитию сторону. - Эге, не споткнись, милая! Перо ей надо вставить в одно место.
Артур на это замечание залился смехом, его поддержали остальные. Один Виквик, пребывая в растрёпанных чувствах, продолжал растерянно моргать...
На аэродроме, однако, пришлось ждать. Дым от шашек застилал окрестности так, что заснеженные горы, за которыми простиралась Грузия, видны не были. У Терских предгорий барражировали три вертолёта, отстреливая время от времени по сторонам крупные искры.
- Чего они там делают? - подставил диктофон одному из провожатых Артур.
- Отрабатывают местность.
- А что это значит?
- Ну… утром из гаубиц туда засадили – может, слышали, часов в шесть. А теперь утюжат.
- То есть если кого засекут, шлёпнут?
- Не без того.
Артур выключил диктофон, потому что снижался Ми-8 в сопровождение двух Ми-24.
- Это наш?
- Да, тут всего минут десять лёту. Через хребет перевалить и посадка. Так что не беспокойтесь.
- А мы как-то не очень и беспокоимся, - рассмеялась Ганна. - Мы на вас надеемся.
Я с запозданием схватился за улетающее кепи…
Началась погрузка.

6.
Уже в аэропорту “Северного” я услышал разговор, что сегодня в Грозном, который сейчас хорошо виднелся с возвышенности в дымке не то дымовых шашек, не то пожаров, подорвали БТР и автобус, а также расстреляли на базаре четверых милиционеров в «Уазике».
- Слыхал? - обернулся я к Артуру.
- Я про это ещё в Ханкале слыхал.
Поселили нас всех в офицерском общежитии номер один, где проживал и сам командир части – в номерах хотя и на четверых, но разделенных по две комнаты с телевизорами, туалетом и душем, и холодильником в коридоре.
- Вот это уже комфорт! - подытожил осмотр Виквик и похлопал Артура  по плечу, что тому, как я заметил, не очень-то понравилось. - Чур я первый под душ.
- Ну наконец-то, - я брякнулся на постель.
- Ты о чём? - Артур устраивал свою фотокамеру на подзарядку.
- Кемарнуть не помешало б с четверть часика. Или, как сказал бы Виквик, перелечь с полчасика.
- Кстати, ты не знаешь, отчего твой Викторвик  позволяет себе панибратство?
- Что ты имеешь в виду?
- Ну как же – это его похлопывание по плечу… снисходительное.
- Э, нет, сперва душ. Потом уже ответы на вопросы. Жара, я чувствую, напрягает наши фибры.
- Само собой, конечно: душ и фибры – созвучные слова… Может, даже родственные…
- Сергей! - крикнул из ванной комнаты Виквик. - Как твоя рука? Концерт в половине восьмого.
- Никаких концертов, - ответил за меня Артур. - Он перешёл в моё ведомство. Профессию сменил. И нечего приставать. Понятно, Викторвик?
- Понятно. Чёрт побери, эту вашу систему!
- Это он о чём? Осердился, что ли?
- Это ты о чём? - крикнул я.
- Да воду переключают без предупреждения. То холодная, то кипяток.
- Спасибо за предупреждение.
- А что мы делаем с утра?
- Даём концерт в госпитале, осматриваем городок, вечером опять концерт.
- Во-от, - сказал Артур шёпотом, подняв при этом указательный палец. - мы же с тобой, коллега, разыскиваем Леночку Реброву, ну ты, слыхал: намедни которая вытащила из горящей вертушки офицера… Саму контузило.
- Слушай, мы курим, а наши соседи страдают. Давай, что ль, дверь закроем.
Только закрылись, стук в дверь. На пороге – с укоризной на лице – Мефодич собственной персоной.
- Закрываетесь? А я вам книжку принёс. Всем уже подарил, а про вас забыл. Извините.
- Ну что вы, какие пустяки, - Артур взял протянутую книгу. - А то я не знал, чем мне заняться.
- Так, поскакал дальше. Читайте на здоровье, потом скажете своё мнение. - И Мефодич, пятясь («Дверь прикрыть?» - «Прикрой, пожалуйста.»), удалился.  Я взял у Артура книгу и, открыв её на середине, стал читать. Минут через пять, не удержавшись от вздоха сожаления, положил на тумбочку:
- Жаль-с.
- Чего тебе жаль?
- Не можу я есть такое сладкое блюдо.
- Что так? - Артур взял книгу, полистал, прочёл полстраницы. - А-а. Ясно-понятно. Но ты не вздумай ему об этом сказануть. Наоборот – всю ночь, скажи, глаз не сомкнул – читал-грыз, не в силах оторваться.
- Зачем?
- А ты хочешь испортить оставшиеся дни вояжа?
- Ты, стало быть, уже сталкивался с ним?
- Ну разумеется, друг мой. Ты же не скажешь Алё-алё, что у неё голос на одну октаву? Не скажешь. И я не расстрою старика-Мефодю.
- Ничего себе старик – ухлёстывает, как молодой кобелёк, за всеми бабами подряд.
- Разве это плохо? Ну, несколько испорченный старикан, конечно, но чего ты хочешь – литература кого хошь испортит. К тому же его фамилия предполагает именно такое поведение: улан всё ж таки!
Заглянул Паша Куренок:
- Поступила команда – идём в госпиталь. Сейчас.
- Та-ак! - потёр ладони Артур. - Они будут петь, а нам с тобой надобно найти ту девчушку…

7.
- Что это у тебя физиономия вытянулось?.. - спросил Артур.
Мы нагоняли нашу группу, и тут я обратил внимание на сопровождающего офицера-женщину. И как-то невзначай подумал: ну, - подумал я, - если у неё и личико в таком же порядке… то прям на месте…
Что именно я собирался сделать, даже сам не могу сказать, потому что не успел додумать: женщина обернулась, и я осёкся, если можно так сказать о мыслительном процессе. Можно, конечно, предположить, что я довёл бы мысль до женитьбы, поскольку жена моя померла три года назад, а детей, как вы помните, у меня нет.
…Женщина, приветливо улыбаясь, обернулась (а это была чистой воды чеченка) и  я как бы замер внутренне. И будь я поэтом, как Артур, то можно было б позволить себе некоторую вольную и слегка выспренную фразу, наподобие: сердце моё после небольшой паузы затрепетало, как… Но коль уж я не поэт – стало быть, не поэт. В голове моей пронеслось нечто вроде: «Чеченка? Чеченка, чеченка… А тебе, что же, китаянок подавай, или одних только русских?..»
- А мы неспеша идём, вас поджидаем, - сказала женщина-офицер. Голос её отозвался во мне опять же неким внутренним одобрением, приязнью.
- А как же нас зовут? - поинтересовался Артур игриво.
- Меня зовут Руфина, а вас как – не знаю.
Артур остановился и, подразумевая гусара, щёлкнул каблуками и чуть склонил голову:
- Меня – Артур, его, - кивнул он на меня небрежно, - Сергей Геннадиевич. А проще – сэр Ген.
- Но-но, - прогудел рядом Улан Мефодич. - Не очень-то увлекайтесь, молодые люди. Тут уже всё схвачено.
- Это как это?
- А так это.
- Это правда? - Артур поглядел (я тоже) в смеющиеся глаза Руфины, которые я сравнил, хотя и не был поэтом, с запотевшей сливой.
- Увы, совершенная неправда.
- Э-эх! - И Мефодич пошагал дальше, рассержено размахивая руками. Мне лично начинает казаться, что Мефодич наш вовсе и не бабник, а просто разыгрывает эту роль. Может, и мне взять на вооружение эту личину?
- Уф! - Артур помахал себе в лицо ладонью как веером. - От сердца отлегло. Чуть не огорчился бесповоротно и окончательно. Но я-то ладно, а вот мой друг, товарищ сэр Ген, за полверсты, между прочим, стал судорожно дышать. Я даже не без страха подумал: что бы это могло означать?
Руфина внимательно-спокойно глянула в мои сморгнувшие глаза и, не зная за собой такого свойства, я вдруг сделался пунцовым и, чтобы хоть как-то облегчить своё положение, деланно рассмеялся.
Наша группа, между тем, уже влилась в калитку территории госпиталя, где нас встречал начальник, атлетического сложения полковник с короткой белой щетиной вокруг всей головы, кроме лба и носа с губами, с умными и усталыми серыми глазами, вглядывающимися как бы в каждого вопросительно и по-доброму.
- Чем могу?
Руфина объяснила цель прихода. После чего артисты отправились в стационар, где лежали раненые бойцы, а я с Артуром и Руфиной поднялись за доктором по железной лесенке  в полевой госпиталь. Он привёл нас в кабинет, где работал кондиционер, предложил всем кофе, после чего крепко уселся на стул и развёл руки ладонями кверху – мол, спрашивайте.
- Я бы хотел переговорить с той девушкой, что спасла давеча командира сбитого вертолёта, - высказал своё пожелание Артур.
- Это мы устроим, - и полковник кивнул миловидной молоденькой медсестре и та вышла.
- Сразу отмечу, - сказал доктор, - что аналогов такому госпиталю у нас в стране больше нет. Это совершенная, автономная, самодостаточная, скажем так, станция. Сюда нам привозят всех раненых и у нас есть всё необходимое, чтобы спасти человека с самыми сложными повреждениями. Помните, в двухтысячном, кажется, году, сюда прилетал на истребителе наш новый премьер. Он сейчас, кажется, президент?
Доктор почему-то посмотрел на меня. Ну что ж, чувства юмора ему не занимать.
- Тогда кругом всё было вылизано и прочищено – никаких эксцессов, ничего не должно, казалось, было случиться. И что? Паренёк – Ванечкой мы его все называли – отправился в дозор, или как там называется, всё перед тем было проверено. И он ничего не опасался, да и бронежилет был на нём. Бах! В окопе растяжка. Откуда? Но дело не в этом. Один единственный осколок - и в самое сердце. Как он проскользнул мимо пластин жилета, не понятно. Ранение не совместимое с жизнью. Ну что, спасли. И вот он лежит у нас, поправляется. Приезжает генерал Громов, часы дарит раненым. А Ванечке – а он лежал на последней койке – и не хватило этих самых часиков. И Ванечка мне и говорит: «Эх, Андрей Палыч, не везёт мне, как всегда – всем всё достаётся, а на мне обязательно заканчивается. А как мне хотелось командирские часы иметь!» Представляете, вчера ещё был на грани жизни и смерти, а сегодня… - Доктор рассмеялся. - Потом комиссовать не могли. Здоров, говорят, и всё.
- А ещё что-нибудь такое экстремальное расскажите.
- Да знаете, экстремальное – оно ведь изредка бывает. Самое сложное – это изо дня в день заниматься рутиной. Сколько нужно воды влить в раненого, чтобы можно было оперировать, есть ли моча… Вот в Афгане, там ведь думали, что достаточно восьми литров жидкости, а тут у нас иной раз по двадцать с лишним вливают, только после этого человек становится операбельным. То есть мы учимся каждый день. Я не кончал академий, но вот эта вот практика дала мне много больше. Кстати, к нам привозят раненых из различных стычек, и порой даже не знают, с какой он стороны... - Андрей Палыч выжидательно посмотрел опять на меня. - А что, отлежится, потом его увозят в горы якобы родственники... тут ведь – все свои, просто волею обстоятельств… я как, врач, не берусь рассуждать на тему морали…
- И что же они потом, - перебил Артур, - опять воюют?
- Сомневаюсь.
- Коммерческая война, - подала голос Руфина, - с самого начала как пошло, так и завязли.
Скрипнула дверь, сестра ввела худенькую девушку, на гимнастёрке у которой мерцали несколько орденов и медалей. Она присела на кровать, смущённо помяла ладонь о ладонь. На симпатичном её лице имелся небольшой шрам, уже затянувшийся и, слава Богу, не делающий её дурнушкой. Артур вскочил, сунул мне в руки диктофон:
- Ты продолжай записывать, а я переговорю с Леночкой с глазу на глаз, - и, взяв кинокамеру, увёл девушку за дверь.
Полковник же долго ещё рассказывал, проводил аналогии с прошлыми войнами, изложил концепцию сегодняшней военной медицины, показал на компьютере вид госпиталя сверху, потом повёл показывать своё хозяйство в натуральную величину. Госпиталь действительно был превосходный. Здесь было двенадцать блоков-помещений – от операционной до прачечной и электроподстанции. И сам полковник был настолько прост и обаятелен, что не хотелось заканчивать беседу, хотя артисты, уже закончившие концерт, звали из-за изгороди. Но возможно, мне не хотелось  прерывать доктора ещё и потому, что я постоянно чувствовал, что Руфина потихоньку рассматривает меня, даже изучает как бы.
- Вы, наверно, спортсмен? - на прощанье спросил я.
- Да ну что вы. Утром подтянешься на турнике пару раз – вот и весь мой спорт.
- И хобби нет?
- Мой спорт, моё хобби – всё здесь, - и полковник повёл рукой вокруг себя.
- Ты прям как настоящий журналюга, - шепнул мне Артур, воротившийся к самому концу нашей экскурсии. - И про хобби даже ввернул. Молодец.
Я подумал, что он меня подначивает. И наверно, так оно и было. Однако вечером, прослушивая тот кусок плёнки, который я записал без него, он потирал руки и приговаривал: хорошо-хорошо, и подмигивал.

8.
- Ты знаешь, надо бы этой девочке как-то помочь, - объяснил свою задумчивость Артур  по дороге из госпиталя к гостинице. - Никак не может мать сюда прописать… какие-то там бюрократические препоны. С наскока не разберёшься.
- Понравилась?
- Конечно. Вот такой материал получится, - он показал большой палец.
- И женился бы?
- Ты знаешь, я вот думаю: все эти люди – они по характеру и даже по природе своей экстремалы, другие тут просто не выдержат. И вот представь, женюсь я на такой девочке. Увезу её в Москву. А через полгода её потянет опять сюда. Что делать мне?
- Ехать за ней.
- То то и оно.
И вдруг Артур заговорил, как мне подумалось, не совсем по теме. Вернее, совсем не по теме:
- Вот с женой у меня как получилось. Мне говорили… даже лучший друг. А я ему резко: всё! – больше мне не звони. Порвал отношения. А потом был в командировке, звоню – занято. Опять звоню – занято. И вдруг как заело – набираю и набираю, и – раз: подключило меня к текущему разговору. Так бывает с изношенными линиями, да и с новыми бывает… И что, ты думаешь, я слышу? Разговор любовников. А любовница, значит, моя жена. Муж, говорит, ещё не скоро вернётся. Приходи скорей – я соскучилась… и такие подробности открытым текстом, что я трубку выронил… поднял её и положил на аппарат. Испугался? Противно сделалось? Ошалел!
- Ну и что потом?
- Да ничего. Приехал, забрал кое-какие шмутки и до свидания. Короче, оставил ей всё – будь счастлива.
- И счастлива?
-  Не знаю. Во всяком случае, говорят, тот её хахаль с ней не живёт. А больше я и знать не хочу. Всё – отрезало, не интересно стало.
- Вы о чём это? - просунул голову между наших плеч Улан Мефодич.
- Секретничаем, Мефо-дич! Дич-дич! - нервно отреагировал Артур. - Кстати, - тут же и сменил тон: - вы у нас с большими связями, надо обсудить одну проблемку…
- Проблемку? Ох… зря всунулся.
- Тогда и секретами поделимся. И даже информацией.
- А мне чужая информация не нужна – я что, разведчик? Если вы заметили, я никогда ничего не записываю. У меня память хорошая. И, кроме того, материал должен отстояться. Я не журналист, я писатель… - и он погрозил указательным пальцем.
- Вы это уже говорили, Мефо-дич. А можно вас Мефодием называть?
- Ну, по порядку. Если я повторяюсь, значит, не вру. И насчёт Мефодия. Так звали моего отца...
- Ты только не обижайся, я ж...
- Я не обижаюсь, а поясняю.
- Вот как. Виноват – исправлюсь.
- Уж будь так любезен.
Поравнявшись с Руфиной, я вдруг – именно что и для себя неожиданно – приобнял её за талию и ощутил, как женщина вздрогнула. Почти шепотом она сказала:
- Э, Сергей Геннадиевич, у меня двое детей.
- И что?
Руфина усмехнулась и я отнял руку, точно почувствовал ожёг.
Основная группа, по выражению Мефодича, отправилась в «номера» отдыхать, а я с Артуром и Руфиной – в штаб, там нас ждал какой-то подполковник Р., с которым Артур уже успел когда-то договориться об интервью.
В помещении я обратил внимание на такое обстоятельство: Руфина внезапно переменилась – её будто напугало что-то: компьютер её не слушался, подшивку газет, в которой её попросили отыскать нужные статьи, выпала из рук...
Что это с ней? - настороженно подумал я. Однажды мне пришлось общаться с эпилептичкой... ощущение не из приятных: неожиданности такого рода не только будоражат и потрясают, но даже, пожалуй, травмируют.
Подполковник Р., занимавшийся воспитательной работой в части, с породистым и вдумчивым лицом школьного преподавателя, между тем, опустив голову, монотонно рассказывал о делах своего ведомства – точно с крышки стола считывал текст.
- Нет, - сказал я уже на улице Артуру, - не сгодится он для твоего репортажа. Или ошибаюсь?
- А что ты хочешь от политработника?
- Но Руфина! Что это с ней было? На улице она была такой милой, раскованной.
- Начальства не было под боком.
- Да, выглядела она, прямо скажем, растерянно в присутствие этого подполковника.
- А что бы ты хотел? Двое детей, сама чеченка, хоть и крещёная. Ждёт очередного звания. Слететь с работы – о-ой-ёй. А вообще, если б я сочинял сейчас повестушку, я бы вывел ею мужа боевиком, из-за чего она с ним якобы и разошлась официально, а её саму я бы сделал разведчицей в наших тылах.
- Зачем?
- Для интриги. И подполковник этот подозревает… У меня такое ощущение, что она боится сболтнуть чего лишнего.
- Ага, как сказал бы твой командир спецназа Коршун: чехи знают о нас куда больше, чем мы сами.
- Но форма ей идёт. Формы подчёркивает. Ишь как попочка у неё подрагивает…
Я сделал вид, что не расслышал последнее замечание Артура. Или мне показалось или так оно и было на самом деле, но Артур, похоже, взревновал, когда Руфина выделила меня из нас двоих…
- Какой тут воздух обалденно чистый, - сказал я, чтобы перевести разговор в другое русло.
- Производства потому что никакого нет.
- А скажи-ка, дядя, тебя часто навещает мысль о скоротечности нашей жизни?
- А что такое, сэ-эр Ген?
- У меня последнее время какое-то такое ощущение, что жизнь проходит мимо. А мы… мы копошимся в своём…
- Э, дорогой, как тебя повело. Али взаправду врезался? А что если тебе показать персидскую царевну?
- Не надо мне персидскую.
- Да-а, определённо повело. Круто. Без всяких переходов и мостиков. Смотри, шалун, не подмочи репутацию.
- Чью?
- Шучу. Шуток не понимаешь. А ещё сэ-эр называется. - И подмигнул мне: - Ты не спеши, корзинка от души, ты не спеши... дальше чтой-то позабыл... заканчивается так: ты согреши вначале, согреши... Ты согреши, а после уж покайся... Или хочешь сказать, что она тебе не понравилась? Смотри-и, я могу ею заняться.
- Сам, что ль, сочинил?
- Уходишь от вопроса?
- Да нет, не ухожу… Руфина мне приглянулась.
- Ну то-то же.

9.
После обеда я пошёл на второй этаж уточнить, какие планы на вечер и завтрашний день. Когда вошёл в комнату, где обосновались Эскадрон с Мефодичем, Артур был уже тут и включил свой диктофон.
- Ты вездесущ, - шепнул я ему, усаживаясь рядом.
Эскадрон в майке и трусах, поджав под себя ступни ног, сидел на койке и рассказывал.
- Дважды я был совсем рядышком со смертью. Будучи ещё старлеем, да. Иду проверять караул. А напротив этого поста дом виднеется, где проживала жена Дудаева. Старопромысловский район, кажется. Самый верхний этаж, вся площадка была ихняя. Весь их тейп там обитал. Ну вот, а ночь – выколи глаз. Здесь ведь как – либо светло как днём, луна большущая! Либо как у негра в ж… Вот я подхожу к Стёпе – а он маленький такой парнишка, сидит, автомат обхватил, голова свесилась. Ну, я его по каске легонько постучал. Кричать-то нельзя, вскочит, начнёт палить во все стороны, да и вообще… Усталость у всех накопилась за несколько месяцев недосыпа, недоедания, холода, сырости, вши ещё заедали... сам на ногах еле стою. Ругаться нет ни смысла, ни желания. Всё ж понятно. Ну вот Стёпа, значит, не просыпаясь: «Да вижу я всё, товарищ лейтенант». Опять стучу. «Да я не сплю, товарищ старший лейтенант», - а сам лицо поглубже за пазуху. «Стёпа, - шепчу. - Тебя ж зарежут». - «Ни фига, - отвечает, - не зарежут». И спит себе дальше, даже носом присвистывает. Я, кстати, тоже позже научился стоя спать, как лошадь. И глаза не закрывал, но сплю – это точно. Ну, я его за плечи осторожно подымаю, шепчу: «Давай покурим, Стёпа». – «Давайте», - говорит. И только, значит, закурил я, как – бемц! Я уже знаю этот звук – свинца о железо. А так получилось, что между тем домом, дудаевским, и моей головой железная труба оказалась. Я потом днём осмотрел её и на уровне виска – пятно от свинцовой пули. Мелкашка. Только патрон не обычный, с короткой пулей, а спортивный, она такая удлинённенькая – бабцы-спортсменки с такими пугачами из Прибалтики ездють на заработки... Тут Стёпа мой сразу проснулся, под забор прыг-скок: «Уберите вашу сигарету!» - шипит. Ну, помнишь, я говорил, этот Стёпа корову застрелил, когда мы голодали и лягушек ели. Грязища, помню, была, на сапогах по пуду носишь, не меньше. Липкая-а. Как в Воронеже чернозём, только ещё липче. Ага, уберите скорее вашу сигарету!..
- А второй раз? - поторопил Артур.
- А-а... Послали меня доски для скамеек надыбать. А где там! Весь Грозный – одни развалины. Но нашли. Заводец там какой-то наполовину разрушенный и станочек один фурычит. Ра-а-ды! Ой. Стали уже грузить. Вдруг очередь. И пуля прямо в доску – я её бросить в кузов хотел и она у меня как раз в это мгновение перед лицом. Хорошо, горбыль толстым оказался. Мы перебежками к тому дому, откуда стреляли. В подъезде мужик стоит и ребёнка лет четырёх за руку держит. Спрашивает нас: «Чего, ребята, запыхались?» Мы вверх по лестнице, у окна кучка гильз, потрогал – тёплые ещё. Опять бегом вниз, а мужика уж след простыл. Всё по-хитрому, всё по психологии. Мальчонку на руки и в развалины юрк. Ищи теперь.
- А ещё, Саш,  в каких конфликтах ты участвовал? - Артур быстро перевернул кассету в диктофоне.
- Да я, собственно ни одного конфликта не пропустил, что после развала Союза начались. Помню ещё один смешной эпизод. Пушку «град» знаете? Из неё по облакам стреляют, болванками, чтобы…
- Знаем.
- Ну вот. А было это в Карабахе – Армения с Азербайджаном бодались. Петя-сержант, был у меня такой, пошёл ночью в туалет. А туалет на отшибе стоял, каменный. И вот, говорит, сижу. «И вдруг слышу – странный такой-то гул. Что-то летит, а что – не пойму, на снаряд не похоже. И затем – бабах-карабах! Поворачиваю голову – задней стенки нету, как и не было! И торчит из груды камней круглая такая болванка. Я штаны надел токо, как опять слышу – у-у! Едва успел выскочить – шарах по моему туалету, только булыжники в стороны брызнули. И пулемётная очередь по мне. Ну побежал». А те, кто видели: «Врёшь! – говорят. - Не так всё было. Штанов ты не успел надеть, выскочил прям с голой задницей. Признайся. А когда бежал, то из тебя кое-что вываливалось!» - «Сами врёте! Ничего подобного не было!..» Хорошо. Утром пошли посмотреть. И точно – вот кучки от нашего Пети и прямо в них врезались пули. Ну, посмеялись, конечно. Главное, жив остался. Штанцы-то можно и простирнуть, не велика важность.

10.
В коридоре я столкнулся с Улан Мефодичем. За локоть он меня хвать:
- Ты всё равно не выступаешь – пойдём выпьем.
- С какого горя? - вообще-то не люблю, когда меня вот так вот прихватывают, раздражаюсь почему-то. Да он ещё специально так пожёстче старается держать – мол, силёнка есть, не вырвешься. Поэтому, особо не церемонясь, я разгибаю его пальчики – дескать, и мы подковки могём плющить. Он вроде как оценил, тон сразу сменил – от бесцеремонного чуть ли не лебезящим:
- У меня цепочка лопнула.
- И что?
- Твой Джин сказал – к несчастью.
Заглянул я в глаза нашему писателю, подумал: где хоть ты спиртное достаёшь? Тут кругом сухой закон…
- Ладно, - говорю, - зайду минут через пять.
- Я жду.
- Слышал, что они хотят? - с порога вопросом встретил меня Виквик. - Наши королевны.
- Даже и слышать не хочу.
- Не-ет, со звёздами и то меньше мороки.
Виквик, не подымаясь с кровати, протянул мне тетрадный листок.
- Что это? - я пробежал глазами текст. - Что за абракадабра?
- Аленький наш изволила сочинить только что. Хочет на концерте исполнить под известную музыку о хоккеистах. Как мыслишь, правильно она себя ведёт? - Виквик сел и потянулся.
- Не-е, неправильно, - и я рассмеялся.
- Смейся-смейся, да не забывай, что тебе аккомпанировать. У неё же нет диска с этой мелодией.
- Да пусть поёт. Подыграем, - я почесал нос. - Солдатикам, мне кажется, без разницы. Лишь бы юбчонка была повыше. И вообще, все наши склоки – это извечное противостояние мужчин и женщин. Как везде и всегда.
- Да при чём тут...  - Виквик потёр ладонями лицо. - Короче, на мой ретроградский взгляд: падла, сволочь, идиотка! У тебя большая глотка! Даже мерзкая чахотка не возьмёт тебя никак!
- Ого.
- Как я зол!
- А мне показалось, что она к тебе неровно дышит.
- Ты не ошибаешься, майн френд? Тогда, слушай, зайди к ней…
- Зачем?!
- Возьми на себя дипломатию. Скажи, что я согласен, и пусть она ко мне сегодня больше не заходит.
- Опять меня в дипломаты? Прям сейчас, что ли? Может, попозже, вечером?
- Да надо бы до концерта, а то ведь они начнут выкаблучиваться за кулисами, в зале будет слышно.
- Ну ладно.
Алёны в комнате не оказалось, и я постучал в соседнюю дверь.
- Да.
Я вошёл и в нерешительности застыл – Ганна в купальнике лежала на кровати с книжкой в руках. Ничуть не смущаясь, вопросительно стрельнула глазами.
- Я, собственно... - было заговорил я, но Ганна неожиданно вскочила и приложила палец к губам.
- Тихо!
Тут и я услышал, что в соседнюю комнату вошли Алёна с Пашей, бурно что-то обсуждая.
- Не хочу, чтоб они нас застукали, - прошептала Ганна.
- Я, собственно, к ним как раз и шёл.
- А пришёл ко мне.
- Спросить.
- Нет уж, теперь я буду спрашивать, - быстро накинув халат, Ганна взяла с тумбочки диктофон. - Я беру у вас интервью, понятно?
- Да о чём речь. Сколько угодно. Вот уж не думал, что ты тоже сочиняешь.
- Хо-хо, у меня собственных песен на три сборника. А всякие заметочки-репортажики – это два раза плюнуть. Присаживайтесь, Сергей Геннадиевич. Итак, на чём мы остановились? - сказала она в полный голос. В соседней комнате тут же смолкли голоса и в дверь просунулась остренькое Алёнино личико:
- А-а, - протянула она неопределённо. - Воркуете?
- Воркуем. У тебя, Аль, не найдётся лишней плёнки?
- А чо ж, найдётся. Для хороших людей… Серёжа, зайди к нам после, хорошо?
Ганна вышла вместе с Алёной и вернулась с кассетой в руке.
- Минут десять придётся ещё поболтать.
- Десять минут – это зам-мечательно… - я поёрзал на стуле. Дверь опять приоткрылась:
- У тебя не будет что-нибудь от головы?
- Всё, закончим на этом, Сергей, - сказала Ганна-репортёр.
- Что, я помешала?
- Ты о чём? Ты не способна никому помешать. Просто у Серёжи закончился кураж.
- Неужели?
- А где Павел?
- Убежал к Виквику – что-то насчёт аппаратуры спросить. - И без перехода обратилась ко мне – я только-только перешагивал порог её комнаты. - Послушай, Серж, тебе не кажется, что с нами обращаются, как с военными. Этот наш Эскадрон точно обалдел. Шаг влево-вправо – стрелять буду, говорит.
- Не надо так буквально воспринимать его речи. Он шутит.
- Да бросьте вы! Он просто плохо воспитан.
- И потом, - встряла Ганна. - Этот ваш Викентьев Фигвам... или как вы там его называете?.. строит из себя настоящего падишаха. Это пой, это не пой. Я что, меньше его понимаю? Ведёт программу под себя. Тебе хорошо, конечно, – ты аккомпаниатор. А я так не привыкла…
- Кофе дадите? - попытался я перебить её драчливо-скандалезный выпад.
- Сей момент, - Алёна схватила кофейник и выскочила за дверь. Ганна будто этого только и ждала, придвинулась ко мне вплотную и чуть ли не касаясь бантиком своих губ моего уха, так что я даже едва сдержался, чтобы не отпрянуть (изо рта её, кстати, пахло весьма несъедобно – либо гланды у неё припухли, либо...): - Мой Паша очень ревнив. Совершенно не переносит двух моих других мужей.
От неожиданности я открыл рот – чем я заслужил такую откровенность? Но тут же постарался скрыть свою растерянность, уточнил:
- Бывших?
- Формально – да, фактически – настоящих. - Ганна помедлила, ожидая, очевидно, ещё вопросов, и продолжила: - Мы живём в одной квартире и эта атмосфера весьма тягостна для него. Он такой молодой, такой чуткий.
- Погоди-ка. Вы живёте в одной квартире – а сколько комнат?
- Две.
- И как же вы... сосуществуете? У тебя же дочь ещё взрослая, я слыхал. Вернее, ты сама, кажется, говорила.
- Ну так, сосуществуем. Живём.
Я поморгал и попытался отсесть хотя бы сантиметров на двадцать. Но Ганна, оглаживая моё плечо, придвинулась опять.
- Вам, мужикам, не понять нас, женщин. Вот мне сорок лет, и через пять годков я буду никому не нужна… на этой сцене. Я хочу петь и любить сейчас, сегодня. У меня такой репертуар, у меня столько своих песен… А этот Викентьев Гав-гавыч давит и давит. Кстати, что у неё с Алёной? Роман наклёвывается?
- Понятия не имею.
- Да знаешь ты. Скажи уж…
- Думаю, что нет.
- Уверен? - и я увидел, как обрадовалась Ганна, хотя тут же попыталась эту свою радость пригасить. - Ты не мог бы ему передать… - начала она.
- Разве я похож на посредника в таких делах?
- Значит, нет?
- Уж извини. Ты сама достаточно взрослая.
Тут Ганна быстро переместилась на целый метр от меня:
- Никому ни слова о нашем разговоре! - И громко: - Кто говорит о попсе?
В комнату вошли Алёна с Пашей. Паша подозрительно оглядел меня, крутанулся на месте – куда бы сесть? – и сел между мной и женой. Та прильнула к нему и стала что-то нашёптывать ему на ухо. Алёна воткнула штепсель от кофейника в розетку и боевито повернулась ко мне:
- Уж ты поддержи нас, Серж.
- Да с радостью, только кофе дайте. А впрочем, совсем забыл – меня же за Артуром послали.
- Ой-ёй-ёй, без кофе не отпустим. К тому же, этот ваш Джин-бард – тоже не подарок. Весь из себя важный. И напрасно ты ему подыгрываешь – у него ж ни голоса, ни слуха. Раззявил, понимаешь... И стишата – ни уму, ни сердцу. Разве нет?
- Ну, девчата, вы уж слишком... он всё же лауреат разных премий...
Совсем замороченный, я вырвался «на свободу» лишь полчаса спустя, совершенно забыв переговорить о репетиции.
Ладно, перед концертом…
- Ну что? - встретил вопросом Виквикыч. Я демонстративно схватил себя за горло и, закатив глаза, повалился на постель:
- Витенька, лучше не спрашивай!
- Поня-атно. Тут Мефодий-распутник за тобой заходил.
- Если распутник, то правильнее будет сказать улан. Но и для него меня нету… и в помине. Весь вышел.
- Поня-атно. Кстати, всё о какой-то цепочке говорил, лопнула она у него, видишь ли. Завтра, очевидно, не поедет с нами в Щелковскую.
- Пое-едет, куда он денется. Дер-рябнет стакан коньяку и вперёд. Он во всех горячих точках был.
- Слыхал уже.
- А ты хочешь, чтоб он эту пропустил.
- Хохмишь?
- Плачу и рыдаю.
А перед концертом в полутёмном коридоре я нечаянно застукал такую сценку.
- Ганя, всё! Всё давно перегорело! - услышал я сдавленный голос Виквика. - Ну а если б не столкнулись здесь? Зачем тебе это? Твой муж поблизости, ты что?!. Всё-всё-всё!
Я едва успел ретироваться назад в фойе, где работал телевизор.
 
11.
Вечерний концерт проходил в клубе – большом ангаре. Здесь была сооружена сцена с кулисами и мест триста для зрителей. Я подсел к Руфине на первый ряд, потеснив слегка Улан Мефодича. Он поморщился, но промолчал, Руфина улыбнулась и шепнула на ухо:
- Вы всегда играете в такие игры?
- Надо же писателя позлить.
- Он что же, плохой человек?
- Почему? Нормальный. С плохими я не вожусь, я их стороной обхожу. Нравятся выступления?
- Сам слышишь – сплошное бис. Артисты к нам давно не приезжали. Был один шоумен, но его больше интересовал камуфляж со склада.
- Эт кто? А-а! Да ему ж чего только не дарят в его программе.
- Привык, хочешь сказать?
- Ну да. Пойду, мне надо с Добижей новую песенку разучить.
Проходя мимо Паши, который колдовал с музаппаратурой, я тронул его за плечо:
- Ты вроде как нервничаешь?
- Да эта наша Аля-улю лопочет-лопочет! Пела бы сразу! Программа стирается, пока она не выговорится, и приходится заново ставить диск. А она зыркать начинает. Давеча объяснял ей, объяснял – ноль внимания, фунт презрения.
- Не горюй, Паш. - Я опять похлопал его по плечу и приложил к губам палец, потому что на сцену вышел Артур. На этот раз он читал чересчур громко, так как подошёл к микрофону слишком близко. И я подумал, что надо ему об этом сказать...
Из двери библиотеки с камерой в одной руке, с тетрадкой в другой – Алёна.
- Ну что, порепетируем?
- Аля-улю, - машинально ответил я и тут же поправился: - В смысле: обязательно и всенепременно.
Но Алёна успела-таки обидеться. Репетируя с ней, я слегка психанул (психа пнул, что называется), потому что она капризничала без меры: “Не так, не в той тональности играешь...” - видимо, моё “аля-улю” выскочило не ко времени...
- Свободна! - я даже вскочил. - На сцене разберёмся! - Однако всё же я взял себя в руки и, крутанувшись на месте, снова сел на табурет. Рука ещё побаливала…
- Ну как? - спросил Артур. После своего первого выхода он, как и давеча, опять сидел в уголке и вчитывался в новые свои стихи. - Умиротворил солистку?
- Достала меня её самодеятельность! Корчит из себя невесть что, выкобенивается. Учит! Знала бы, кому я аккомпанировал – чуть ли не всем знаменитостям.
- А ты б ей сказал.
Я поставил на пол баян и отпустил галстук.
- Душно!..
Подошёл Виквик и положил на плечи Артуру ладони:
- Джин ты наш ненаглядный, девочки меня доконали своей непосредственностью, да ещё ты…
- А в чём дело?
- Ну не надо было последнее стихотворение читать. Зачем? Оно выпадает из общего тона концерта. Скабрезность она и в Африке скабрезность. Зачем подыгрывать дурному вкусу? Нет, я понимаю, ты хотел шорох пустить по залу, но... тут и отцы-командиры. Неправильно могут понять.
- И тебе, Серж, не понравилось? - повернулся Артур ко мне. Я смутился и стал шевелить пальцами обеих рук, как бы в поиске подходящего слова.
- Ты только не обижайся, - сказал Виквик и отошёл.
- Нет, ты видал пуританина?! - Артур пришёл в себя и в нём закипело возмущение. - Мне абсолютно наплевать, что он заслуженный. Если заслуженный, то что – может всех наставлять на путь истинный? С чего это он решил? Он – мне делает замечание? Не странно ли? Кто он такой, этот Викторвик? С какой стати он взял на себя эти функции? Кто его выбирал? Конферансье! Может, я лучше провёл бы концерт!
Он вскочил и направился к Виквику. И поскольку тот уже находился в другом конце закулис, я расслышал только:
- И не надо делать вот так! - Артур положил Виквику на плечи ладони.
- Ребята, ребята, - подскочила к ним Алёна – до этого она, раскрасневшаяся после выступления, прохаживалась босиком и махала подолом. - Кто следующий выступает?
- Тебе не кажется, мой друг… - раздался за моей спиной голос Мефодича. - …так много ласковых подруг по вечерам и по утрам – то тут – то там, то тут – то там?
Я обернулся и успел засечь, как наш Улан юркнул в приоткрывшуюся дверь библиотеки за библиотекаршей – очень полной женщиной.
- Ну наконец-то - нашёл себе зазнобу. Надо Павла успокоить.
Доконала же меня Ганна, переодевавшаяся при мне за кулисами и вопрошавшая у меня, как у зеркала: нравятся ли мне её колготки. Уходя от неё в зал, я расслышал, как Алёна рявкнула:
- Сними сейчас же! Ты в них, точно проститутка!
Ответа Ганны я не расслышал… Я опять хотел подсесть к Руфине, но её уже в зале не было.
После концерта меня угораздило пойти к общежитию с Виквиком.
- Видал, какая у нашего поэта острая и непримиримая реакция на замечания? Я имею в виду Артура. Не ожидал я подобного от него. Сам-то он всех критикует, если заметил... Прям действительно, как Джин из бутылки. А правда, откуда он взялся? Я с ним впервые сталкиваюсь. И совершенно не в восторге!
- Да, может, ты напрасно так его осадил? Он же не дитя, самостоятельный человек, а ты его поучать. Понятно, его заело.
- А что я, неправильно сказал? Что это за метафора такая: “Дождик жо...й на цветок...”? Я не ханжа, но вкус же коробит! Его – получается так – занимает не глубина предмета, а элементарно хочется сорвать минутный, по сути, дешёвый успех, просто на этот момент стать первым среди участников. И эта жадность до успеха любой ценой приводит к поверхност… - Виквик запнулся, но всё же справился с непослушным словом: - …ности. Вот откуда берётся дилетантизм.
- А ещё так говорят, - я улыбнулся, желая свести наш разговор к шутке. - Дилетанты – весьма полезный элемент общества: они подстёгивают к активности окружающих. Стимулируют их.
- Ну, это теоретически. Слышал я подобные рассуждения. Но есть тип людей, которые готовы топить всех кругом, лишь бы самому оказаться в первых рядах. У них, знаешь, как в той телевизионной песенке: «Нет-нет-нет-нет, мы хотим сегодня, нет-нет-нет-нет, мы хотим сейчас». И чужая критика, даже просто мнение, воспринимается ими болезненно и в штыки. Вот он взялся за литературу, после того, как немалого добился в других областях, и думает, что и здесь в одночасье станет классиком при жизни… Но совершенно не понимает, что с литературой дело обстоит посложнее. Или я ошибаюсь? Нет, я с такими людьми подолгу не могу общаться. Они грузят и грузят тебя своим умничаньем, амбициозностью… Какое-то органическое отсутствие чувства меры и такта.
- Ой не знаю, Вить, я на сей счёт плохо подкован. Артура же я  воспринимаю, каков он есть…
- Хорошо, я понял, давай прекратим этот обмен мнениями. В самом деле, о чём мы рассуждаем? Через несколько дней разбежимся в разные стороны и не вспомним друг о друге. Ты прав, не стоит ломать копья.
- О, это речь не ребёнка, но мужа.
- И всё же я убил бы вас всех из пулемёта! Где пулемёт? Нету пулемёта. Ну ладно, живите.
- И на том спасибо. Между прочим, сегодня магнитный день.
- А чего раньше не сказал?
- Фу-у! Опять я виноват.
Было уже темно. На плацу шла вечерняя поверка. Читали список погибших, но навсегда оставшихся в строю. Артисты, шумно выходившие из клуба, примолкли…

12.
Утром в фойе гостиницы, где собирались по обыкновению перед завтраком, Эскадрон сообщил:
- Сегодня «разгрузочный» день. Нет-нет, - поспешно прибавил он тут же, потому что Алёна округлила глаза и подняла руку для вопроса, - вовсе не имеется  в виду завтрак, обед и ужин. - Произошла небольшая подвижка графика - в Щелковскую поедем завтра, а нонче будут стрельбы, затем послеобеденный отдых и, наконец, вечером – сауна.
Я первым вышел на улицу, пересёк небольшую площадку, разделявшую два общежития, и остановился в тени здания, где жила с детьми Руфина. Закурил…
Хотя  было ещё довольно рано, солнце отражалось зноем от всего, куда проникал его луч, и я подумал, что надо не забыть на полигон свою кепчонку.
Стайка девчат в военной форме выпорхнула из подъезда. Руфины среди них не было. Вышел военный без знаков различия, крикнул куда-то за угол здания, не желая, вероятно, выходить на солнышко:
- Хэй, машину раствора запишите на меня.
Между общежитиями – ворота, перед ними БТР, солдаты в бронежилетах. Жарко им, должно быть.
Так и не дождавшись Руфины, я решил, что зайду к ней после стрельб. Что, собственно, такого, если я зайду?..
После завтрака нас повезли на «Пазике» с зелёными полупрозрачными занавесками на окнах. Попутно завернули на небольшой, охраняемый автоматчиками, базар.
Я ожидал увидеть экзотику, присущую именно этому краю. Но ничего такого я не обнаружил. И вообще говоря, этот рынок произвёл на меня гнетущее впечатление. Возможно, оттого, что не было покупателей, кроме нас. В отличие от рынков “большой земли”, где всё “клокотало и пенилось”, тут наблюдалась непривычная сдержанность эмоций и настороженность. Никаких призывов подойти и тем более попробовать, посмотреть, примерить. Да и товару тут было поменьше, чем в военторге. И цены кусались, поскольку (пояснил сопровождавший группу офицер) всё везли издалека. Лица продавцов, особенно женщин, скучны и замкнуты,  у мужчин – сумрачная, спокойная надменность, даже ребятишки зыркали глазёнками чересчур внимательно и всё молчком – они все точно хотели сказать, что находятся здесь лишь потому, что иначе им не выжить, так как нечего будет есть...
- Кинжалы есть? - спросил я у пожилой чеченки. Та, не поднимая глаз, ответила:
- Зачем они нам? - словно хотела заверить меня в своей благонадёжности.
Для кого они тут торгуют, подумал я, заходя в автобус, где было душно, но зато не пекло солнце.
Отчего-то мне стало тоскливо. И мысли всё копошились скучные. Вот кругом горы, день нестерпимо ярок и жгучь. С гор, должно быть, виден в бинокль этот скудный базарчик, прилепившийся к бетонному забору… какой-то ненастоящий базарчик. И бетонный забор отражает, как линза, этот полуденный жар. Что к чему? Почему такие мысли? Никакой романтики, никакой фантазии. Впрочем, романтика как раз и заключается в том, что мы тут, а не в Москве, где улицы горят огнями… и кто-нибудь здесь обязательно думает, что так быть не должно – уж коли война, так повсюду быть мраку… Что к чему? Ах, почему я не зверушка какая-нибудь? Не надо б ни о чём было думать. А что, разве я думаю о чём-то? – тут же перебил я сам себя. – Так, одна канитель, ничего существенного… Видел недавно по телевизору гигантских выдр. Почему их называют гигантскими? Хорошие такие, милые зверушки. И по размеру в самый раз для переселения наших грешных душ. Очень весёлые и беззаботные. Любят поиграть, побаловаться. Откуда у меня такие мысли? Уж не от контузии ли железкой?.. Ну ладно, хватит ерундить.
Проехали мимо самолётного кладбища: в основном то были разрезанные на части истребители МиГ-19.
- Дудаевская конница, - сказал Эскадрон. – Он думал, она ему поможет.
На стрельбище горячий ветер нёс запахи разнотравья. Отсюда был виден Грозный, а в той стороне, где виднелись мишени, простирались коричнево-зелёные холмы, над которыми прямо-таки звенело чисто-голубое небо. На дальнем рубеже время от времени садил из пушки БТР…
После небольшого инструктажа, офицер без знаков различия, с пропечённым коричневым лицом и – в контраст – ярко-голубыми глазами повёл нашу группу к мишеням для стрельбы из пистолета.
Виквик всадил свои пули кучно в восьмёрки и семёрки и заявил, что мог бы также продырявить и десятки, если б прежде имел возможность пристрелять оружие. Артур, соревнуясь с ним, поразил ещё и пару девяток и не скрывал своего ликования.
- Наверно, в кино полегче стрелять, чем в жизни, да, Викторвик?
Он намекал на картину десятилетней давности, где тот играл пограничника-снайпера. Виквик усмехнулся, но ничего не ответил.
Улан Мефодич с Пашей вели себя так, будто впервые имели дело с оружием, но цель поразили. Я, ранее стрелявший неплохо, к своему удивлению продырявил лишь «молоко» и, посмотрев на Ганну, которая бурно выражала свой восторг, если кто-то попадал, озадаченно сказал:
- Вот те раз.
- Вот те два, - передразнил Артур.
- А вот посмотрим, как из автомата…
- А дайте ему мои патроны, товарищ инструктор, - попросила Ганна, - я-то не буду стрелять.
В повторной попытке я поразил-таки мишень – одну десятку, остальные опять ушли в молоко.
- Странно! О-очень странно.
- Что такое? - Ганна была довольна моей «десяткой» больше меня самого и даже запрыгала, когда я о попадании крикнул от мишени.
- Я счастлива!
- Никак не могу понять.
- Чего?
- Один раз попал в десятку, остальные пятнадцать в молоко. Так бывает? – повернулся я к инструктору.
- Это я заколдовала последний патрон, - ответила за меня Ганна. - Я колдунья, колдунья, колдунья!
- Джин у нас уже есть, - заметил Мефодич. - Колдунья будет ему парой.
Артур покосился на писателя:
- У нас всё есть – и джин и мэтр…
- А мне думается, - перебил я, почему-то не желая, чтоб они тут и сейчас упражнялись в остроумии, - это Александр продырявил – он передо мной стрелял, - и просто специально не обвёл дырку фломастером.
- Ну-у, зачем же так себя принижать, - возразил Эскадрон.
- Будете стрелять из автомата, - сказал инструктор, - оботрите приклад как следует, чтоб отметины на плече не осталось.
- А что такое? – наклонил голову Мефодич.
- Могут подстрелить, если в самоволку намылитесь.
- А у нас в самоволку только Алёна норовит. Но она осталась в расположении части.
- Очень-очень странно для режиссёра, - заметил Артур. - Такие кадры пропадают! - И оглянувшись на Ганну, которая метрах в тридцати от нас любезничала с инструктором, вплотную подошёл к Паше и, участливо заглядывая в глаза, полюбопытствовал: - Слушай, как ты терпишь своих соперников? Надо с ними, наконец, разобраться.
- А вот я и тренируюсь, - невозмутимо отвечал Паша. - Куплю на базаре леворверт и разгоню всех к етит твою налево. - И Паша залился своим фирменным – безмятежным – смехом. - Ты лучше передай Мефодию, что он моей жене осточертел со своими ужимками и побасенками.
- А сам чего не скажешь?
-  Да пожилой человек, не хочется обижать. Но скажу, если ты не хочешь.
- Ну почему?.. Могу.
- Сделай одолжение.
- А больше ты никого не приревновал?
- Пока что нет.
- А ты откуда знаешь про мужей, - украдкой поинтересовался я у Артура. - Она с меня слово взяла – никому ничего.
- Правильно. С меня тоже взяла.  Ещё в прошлые гастроли. На югах. Так что не переживай.
- Ну-у… постараюсь.
- Уж постарайся.
Когда стреляли из автомата, Виквик поразил все три цели, Артур не попал ни в одну, из-за чего переживал всю обратную дорогу. И мне, продырявившему «кабана» и «дзот», показалось странным такое его поведение.
- Ты что, в самом деле расстроился? Я, например, толком и не разглядел ни одной мишени – очки уже надо заводить – не знаю, как и попал.
Артур ничего не ответил, пошёл в перед автобуса, якобы попить, там и остался.
По возвращению я принял душ и, надев свежую рубашку, отправился в штаб, надеясь застать там Руфину. Но мне сказали, что у неё приболел ребёнок и, она с разрешения осталась дома. Немного поколебавшись, я решил-таки навестить её в общежитии. По пути зашел в военторг…
Руфина встретила так, словно ждала моего прихода, поставила на газ чайник.
Заболевшая девочка спала, другой ребёнок, мальчик, гулял.
За столом Руфина рассказала, как полтора года назад был взорван их дом в Грозном. Её и детей спасли, а муж погиб под развалинами…
Мне стало понятным то её странное состояние в штабе, когда Артур брал интервью у офицера по воспитательной работе. Правда, сейчас, у себя дома, клаустрофобия её, по всем видимым признакам, не беспокоила. Я не стал спрашивать почему.

Столкнулся Артуром на выходе из гостиницы, он взял меня под локоть и увлёк в тенёчек, посмеиваясь, спросил на ушко:
-  Слышь, разведка работает безупречно… Ты что, серьёзно с этой чеченкой? Брось. Обведут вокруг пальца и зарежут к тому же. Да и детей у неё, видал, куча целая. Вырастут и живот тебе опять же разрежут. А родственники?! Ты в своём уме? Ты что, солнышком контужен? Это тебе не курорт. Лучше пойдём со мной. Я тут таких девах отхватил, из столовой! Желаешь – полненькую, желаешь – тощенькую. И накормят и напоят, и всё остальное… Пошли, компаньон нужен.
- А как же Белла?
Артур отпусти мой локоть, отстранился слегка, чтобы взглянуть с прищуром:
- Да ты никак в самом деле контужен. Какая Белла!? Ты в своём уме? Лермонтова он ещё приплёл! Есть литература и есть жизнь. Да и жизнь нынче другая. Ты ещё из двенадцатого века вспомни что-нибудь…
- Ладно, иди к своим девочкам.
- Ну, как знаешь. Моё дело предупредить. Моё дело предложить. А там вы уж сами кумекайте.
- Да нет, спасибо тебе, конечно… Но мне сейчас в душ… вода-то есть?
- Иди-иди, охолонись.

13.
Ближе к вечеру стали собираться в сауну.
Сауна оказалась русской баней, поскольку печь натапливалась дровами, а не электричеством, и подполковник Р. подбрасывал ковшиком на камушки водичку с настоем трав.
- Благодать! - я забрался сперва на самую верхнюю полку, но тут же сполз пониже. - Ого! Этак уши в трубочку свернутся. Веничек бы ещё, по шее себе надавать.
- А чего Мефодий с Виквиком не парятся? - с вопросом вошёл в парилку Эскадрон и раздал всем войлочные шапочки. - Отчизне ещё понадобятся ваши светлые, талантливые головы. Поберегитесь.
- Какое-то зловещее замечание, не находите? - я передёрнул плечами. - Тут намедни газетка местная в руки попалась, я полистал и наткнулся на фото – головы, но без туловищ... Туловища тоже поберечь бы следует, получается.
Присутствующие обошли молчанием мою информацию.
- Стол не надо было накрывать заранее, - сказал Артур, - Имею в виду Мефодия с Виквиком. Весь коньяк, небось, выжрали уже. Ты-то вот чего так долго собирался?
- Так именно из-за коньяка. Говорю вашему Мефоде: оставь бутыль до общего застолья.
- А он?
- А он меня на бой вызвал?
- То есть?
- Ну, говорит, в прошлом боксёр и всё такое – одной левой, короче, меня сделает. Я и убежал к вам.
- А, это серьёзно, он же во всех горячих точках побывал… -да, и почему это мы дэвушек своих не взяли, ай-я-яй, - сказал Артур. - Небось, обиду затаят.
- Ну – в бассейн? - у меня неожиданно заболела голова. - А то, пожалуй, в самом деле, коньяка не достанется. - И я выскочил из парилки. Поплавав в бассейне, я завернулся в простынь и отправился в комнату отдыха. За столом застал компанию из Мефодича, Виквика и Паши, который обогнал меня, потому что проигнорировал бассейн. Они, действительно, с коньяком уже справились и перешли на водочку. Слегка подосадовав для порядка на алчность коллег, я решил начать с чая.
- Чего ты так слабо? - заплетающимся языком осведомился Мефодич, уже порядком окосевший и приобретший некоторую занозистость вследствие этого.
- Тык! Коньяк выкушали, закуску всю перелапали. Не стыдно?
- Вот мы как, значит! С критикой наперевес?
- А как же ещё?
- А ты знаешь, кто ты есть такой?
- Интересно послушать.
- Ты человекоубийца!
Я поперхнулся.
- Да, убил человека и лыбишься!
- Что? Кого? Когда? - У меня мелькнула дикая мысль о стрельбище: вдруг что-то там – и только сейчас выяснилось?!.
- У-бил, свинья ты этакая. Ладно бы ещё – разбирался в литературе! А то, ишь, не нравится ему, он и…
Тут только я сообразил, что в виду писатель имеет свою книгу. Я посмотрел на деятеля литературы:
- Я не говорил, что не нравится!
- А то я не вижу? Ни одного героя, ни одного эпизода не запомнил – не читал, значит! А говорит, понравилось. Убил человека и доволен. Да-да, ты убил человека и ведёшь себя как ни в чём ни бывало!
Я пробежался по лицам остальных застольников и не обнаружил интереса к обвинению. Виквик что-то рассказывал Паше, тот смеялся, прикрывая рот куском колбасы…
Я с раздражением впился взглядом в жёлтушные зрачки Мефодича, желая тем слегка отрезвить-образумить его, но он уже не реагировал на подобные мимические мелочи. Тогда я пригнулся к его уху и зло спросил:
- Ну ты, лакировщик хренов! К аплодисментам привык, да? Книжку подсунул и ждёшь похвалы? А в морду?.. схлопотать не желаешь?! Попей лучше чаю! Налить?
Мефодич, похоже, что-то сообразил и, откинувшись на спинку дивана, закрыл глаза.
В этот момент из парилки явились остальные, и я вышел с ними на открытую террасу освежиться в ночной прохладе и покурить.
- Вроде как командир обещал быть? - спросил Артур подполковника Р.
- Да генералы должны прилететь нынче, строительство проверять.
- А мы, стало быть, не генералы? - пошатываясь, Мефодич пропихивал себя в дверь.
- Ты, может, и генерал, - отпарировал Артур, - но не начальство. Начальство платит нам зарплату, а не кушает коньяк за всех и каждого.
- А-а, и ты туда же!.. Помолчал бы, когда старшие говорят!.. Не то звездопад может посыпаться из глаз...
- Ну ты распоясался, блин!
- Да, пока не покурю, никакого удовольствия от выпивки не получаю. Дай сигарету...
Я вернулся в помещение, не желая присутствовать при “звездопаде”, и поскольку кроме чая употребить ещё ничего не успел, пошёл попариться в одиночестве. Когда после парилки я нырнул в бассейн, то вдруг ощутил себя неким беззаботным, беспечным животным… Нырнув ещё, я задержал дыхание и вынырнул в устье какой-то реки с коричневатой, но прозрачной водою. Оглядев себя, я с удовлетворением обнаружил, что вовсе не в крокодила превратился, а в самца гигантской выдры… И легко, весело даже я поплыл, поплыл, кувыркаясь и фыркая…
Когда мы возвращались к себе в общежитие и остановились у красно-сине-зелёных фонариков, обрамляющих палисадник общежития, чтобы покурить перед сном, мимо в сопровождении заместителя командира части проследовали два генерала… Зам командира им что-то сказал, и они вернулись и поздоровались с каждым «представителем творческой интеллигенции» за руку.
- Очень рады.
- Мы также, - ответил за всех Виквик.
- Ну вот, - гася окурок, сказал Артур, - значит, командир не соврал – в самом деле, не мог с нами пообщаться.
- Это ты мне?.. - Улан-Мефодич попытался встать с лавочки. - Мне, что ль, говоришь?
- Да спи уже! Утомил…
- Не, я пойду в кроватку.
- Тогда молча ступай, понял?
- Ты мне угрожаешь?
- Нет, я ему в морду всё же двину!
- Да ладно, пущай топает. У его цепочка лопнула – ему к травматологу теперь надобно.

14.
На следующее утро Мефодич в столовой подсел ко мне за стол (остальные сотрапезники уже позавтракали и вышли на улицу).
- Здорово я вчера надрался?
- Прилично.
- Никого не задирал?
- Да всех подряд.
Мефодич потёр ладонью лоб и тяжело вздохнул. Мне не хотелось его успокаивать, говорить всякие банальности и прочее.
- А я? - это Паша, откуда не возьмись, подсел к нашему столу.
- Ты? - я несколько секунд соображал, что ж ему ответить. - А ты вообще перебрал… за стол пришел и сел совершенно голышом…
- Ка-ак? - Паша отвалился на спинку стула и приоткрыл рот.
- Обыкновенно как. Требовал командира части для доклада и девок.
- И что?
- Ты что, совсем ничего не помнишь?
Паша сглотнул слюну.
- Нет.
- Тебе надо норму установить… самому себе, понимаешь? Норму. И всё, никаких проблем не будет. Ладно, Улан Мефодич колобродит, ему положено по статусу (при этих моих словах Мефодич приосанился и обласкал меня тёплым, благодарным взглядом), а ты чего?..
- А ни на кого не задирался? - у Паши просел голос и совсем потухли глаза.
- А жена-то тебе чего говорит?
- Ничего.
- Ну вот, и не спрашивай никого, ходи молча… по молодости твоей простят. Только молча ходи, потупя взгляд, и всё. Понял совет?
- Понял.
- Молодцом. Иди.
- Иду.
Паша вскочил и, пригнув голову, пошёл на выход.
- Из тебя хороший воспитатель получился бы, - сказал Мефодич, желая очевидно польстить. Я посмотрел на него, вздохнул и поднялся из-за стола…
- Ладно, извини, если что, - сказал он мне вслед.

По возвращению инженерной разведки, нашу группу повезли в Щелковское – в воинскую часть. Два БТРа и бронированный микроавтобус между ними. Я устроился в заднем БТРе рядом с уже знакомым по перелёту из Москвы маленьким и симпатичным бурятом-снайпером по имени Зорик, наблюдавшем узкими зоркими глазками окрестности в люк. Когда пыль сносило в сторону и можно было разговаривать, я расспрашивал паренька:
- Слушай, а я думал, ты в спецназе. У Коршуна про тебе интересовался.
- Откомандировали сюда, - бодро откликнулся Зорик. - Я же снайпер. Вас поручили охранять.
- Эва как сердито. Чего нас охранять?
- Начальству виднее.
- А служишь давно?
- Полгода осталось, - улыбался словоохотливый солдатик, и в свою очередь не упускал возможности удовлетворить своё любопытство: - А вы из столицы, значит? Никогда не был.
- Так мы ж вместе летели.
- Ну дак. Там с аэродрома на аэродром получилось, я ничего и не понял. Хочу заехать, посмотреть основательно. Один приятель зовёт, с нами служил, недавно дембельнулся. Говорит, устрою привратником.
- Привратником? А профессии нет разве?
- Есть. Железнодорожный техникум закончил.
- А чего ж в привратники?
- Дак вот я и хотел посоветоваться. Стоит ли, нет?
- Ну, советовать легко… Только чего тебе в Москве делать? Одно дело посмотреть, другое – жить там.
- Чё, плохо?
- А чего хорошего?
- Но вы-то живёте.
- Знаешь, как говорят: где родился, там и пригодился. А дома кто остался?
- Сестрёнка. Старшая. Я вот соображаю – домик свой хочу построить. У себя, конечно, не в Москве.
- А был в переделках?
- В чём?
- Ну, в заварушках, в боевых операциях.
- А-а… да, как-то сообщили по рации: засада поджидает. Мы сторонкой-сторонкой и вышли на них с тыла. Одного тогда завалил.
- И какие ощущения? Не страшно было... убивать? Всё ж человек. Я, например, в юности приезжал в Грозный на соревнования... как-то так привык считать, что и это тоже моя страна.
- А когда на улице на вас кто-нибудь нападает и хочет ограбить или даже убить – как тогда поступать?
- Хм. Сам помыслил или…
- Он хотел меня кокнуть, а получилось наоборот. Как на охоте. Ощущения... Никаких ощущений.
- Значит, ты охотник. И чего промышлял?
- А  в тундре много чего есть. Нужен только хороший глаз.
- А можно в оптический прицел посмотреть.
- Ну поглядите.
Я приподнялся, высунулся в люк, приложил к плечу приклад винтовки. Отдалённый кустарник и холмы приблизились на расстояние вытянутой руки.
Взобравшись на вершину хребта, машины побежали легче и с меньшим рёвом. Однако вскоре колонна остановилась – у нашего БТР перегрелся мотор. Водитель в потной майке вылез в передний люк и, протопав поверху, открыл крышку над мотором. Потянулся, выгнувшись, как упругий мускулистый зверь.
- Масло жрёт, сволочь, немеренно.
Внизу, под горой, – горящими факелами газа из высоких труб у нефтяных скважин – нас, артистов, как бы приветствовал Толстоюрт. Однако бойцы с автоматами залегли по обочинам дороги. Зорик оглядев в оптику ландшафт, подошёл к командиру, сказал:
- На той стороне реки кто-то пасётся.
Командир, лет двадцати двух старший лейтенант, взял у Зорика винтовку и посмотрел в оптический прицел.
- Скоро там у тебя? - спросил у водителя. – Остыл?
- Минуты три ещё, - водитель опять потянулся и, присев на корточки, закурил.
- Слезь отель, не маячь.
Командир опять заглянул в прицел.
- Да вроде на рыбаков смахивают.
Зорик ещё раз посмотрел:
- Не русские.
- Ты, что ли, русский?
- Я русский бурят, - заулыбался Зорик.
- А-а, во-она как ты заковыристо рассуждаешь. Ну давай загружайся, русский бурят.
И Зорик полез на броню.
- Если б прошёл дождик, не было б пыли, - сказал я, высовываясь в люк.
- Если б дождик прошёл, - откликнулся весело Зорик, - мы бы с нашей резиной долго-долго буксовали в горку.
- Зря ты вылезаешь, Серж, - заметил Артур, сидевший рядом с водителем. - Штюкнут тебя в темечко. У них снайперы тоже глазастые.
- Даже не верится – такая красота кругом, - вздохнул я, усаживаясь на своё место.
- Летом солнышко всё спалит – будет рыжим-рыжим.
 - Вот странно – мотор сзади, а поясницу припекает. Печка, что ль, работает?
- Мотор, говорю же, перегревается, - ответил водитель виноватым голосом. - Вот я и включил.
- Ни фига себе! И без того не холодно, а тут ещё и печка. Если меня хватит тепловой удар, не позабудь завернуть меня в мокрую простынь. В человеке всего восемьдесят процентов воды – учти это.
- Учту.
- Нет, я всё же не пойму, что за технику вам такую дают? Мотор, видишь ли, перегревается, колёса, понимаешь, скользят! Что, и правда, за рубеж продаём, а себе ни фига не оставляем? Может, мы сами и боевиков снабжаем оружием?
- А ты кина не смотришь? - усмехнулся Мефодич.
- Какого кина?
- Обныкновенного.
- А там вон трубы ещё – огонь из них, тоже источник тепла. Нефтяной завод?
- Но. Попутный газ сжигают.
- Вот знаете, никогда не мог понять, зачем сжигать что-то попутное? Неужели нельзя как-нибудь попользоваться – на моё благо, например? Надо использовать ресурсы, а не сжигать и закапывать!
И вдруг Зорик тихонько запел. Я осёкся на полуслове, приблизил ухо, чтобы расслышать за рёвом мотора голос неожиданного солиста:

- Ах, Ичкерия-Чечня!
Жаркая погода.
До чего ж ты довела
уймищу народа.
Воевала исстари,
удержу не зная.
Ни на жертвы, ни на боль
шибко не взирая.
Разве хочет твой народ
бить поклон бандиту?
Иль не хочет никогда
выгнать паразитов?..
У наёмников давно
нет иной работы:
как и мухи, на дерьмо
липнут без заботы.
Подавиться ль не пора
кровушкой чужою!
Не добиться никогда
вам иного строю.
Ну а, главное, у вас –
нету  перспективы,
как найти себе у нас
ямку для могилы.
 
- Сам сочинил?
- Не, был тут у нас кореш, дембельнулся уж.
- Слова дашь списать? А ещё чего-нибудь могёшь?
Зорик посмотрел на меня, улыбнулся и запел совсем в другой тональности:

- Удивительная штука -
эта белая ворона!
Потому что круглая земля.
Ля-ля – ля-ля, ля-ля – ля-ля!
Как купила тебе мать
рваную матроску,
так и ходишь без штанов,
точно пьяный в доску!

- Ну прям Есенин.
- Знаете, когда это поётся?
- Когда?
- Когда не знаешь, что сказать. С припевом: ух ты, скот-ч какой!
Переехав по бетонному мосту Терек, чьи берега поросли цветущим тутовником, выехали на асфальтовую дорогу и помчались уже лихо и беспыльно.
- Как родная меня мать провожала, тут и вся моя семья набежала... Вот такая езда мне по вкусу!
Первое, что я ощутил, вылезая из БТРа уже на территории части – это аромат белой акации. Её бередящий (сладковато-грустный – вероятно, из-за присутствия кислинки – и оттого, верно, тревожащий) запах опускался сверху и накрывал, как бы лаская, заставляя замереть и прислушаться к себе. Я приблизился к дереву и запрокинул голову, желая понять, откуда возникает этот странный, едва различимый, гул. И тут же сообразил: в цветах роились пчёлы, их было полным-полно. Осторожно отломив небольшую веточку, я протянул её Ганне:
- Понюхай, дитятко. Каково?
Тут как тут рядом оказался Мефодич:
- Опять?
- Что опять?
- Охмуряешь.
- Охмуряю, не всё же другим.
- Зря стараетесь, - усмехнулась Ганна, глянула на  Виквика и отошла к Алёне.
Я подошёл к Паше, который стоял, прищемив себе пальцами губы, и рассматривал транспарант с приёмами рукопашного боя.
- Что, решил поупражняться?
- Вроде того.
- Ревнуешь к своей жене меня?
- Нет. Я знаю, ты себе уже нашёл зазнобу.
Откуда?! - хотел спросить я, но воздержался: у нас все всё знают.
- Меня Мефодий раздражает. Ты не можешь ему сказать, чтоб не клеил Ганну… хотя бы при мне?
- А ты ей не доверяешь, что ли?
- Доверяю. Но эта маразматическая назойливость…
- А ты вроде уже просил об этом Артура.
- Просил, но он не почесался.
Ну а я-то с чего должен чесаться? - подумал я себе, но сказал:
- Хорошо. При случае. Хотя… могу тебе доложить: он на Алё-алё запал.
- Правда? - и такая радость запрыгала в его глазах. Что ж, я тоже рад, что он рад.
Мимо прошёл экипаж с нашего БТРа и Зорик продекламировал свой очередной экспромт (мне кажется, он обманывает, что кто-то другой сочиняет эти куплеты):

- Липа цветёт. Акация – блин!
Жрёшь этот самый диазолин.
Пухнет, короче, твоя голова…
И не от этого ль вся ерунда?

Концерт проходил на плацу под мелким слепым дождичком. Солдаты хлопали, что есть мочи. Я сидел в беседке с военными юристами, прибывшими сюда с целью проведения консультаций среди местного населения. Стараясь не быть назойливым, расспрашивал:
- И как, успешно?
Полковник улыбнулся, выказав отсутствие двух боковых резцов:
- Время… время покажет.
- И много времени должно пройти?
- А такое ощущение, что здесь никто и никуда не спешит.
- Не понял. Кто именно?
Второй офицер (его звание было упрятано под камуфляжем) покривил губы и облокотился о свои колени. Я не стал переспрашивать. Но офицер всё же ответил, впрочем, опять иносказательно:
- Здесь многое замешано на крови и дерьме. И вонь эта долго не выветрится. Это, знаете, есть такие пердуны: выпустят облачко и адью – куда-нибудь на Канары или в туманный Альбион, а тут это облачко прилипнет ко всему, с чем соприкоснулось, и никакой ветерок его никак не сдует …
- Хорошая метафора, образная. Но вы кого-то имеете в виду?
- А вы не знаете кого?
- Тех, кто нагрел на этом руки? - Мне хотелось казаться знающим тему и проницательным.
- Вот именно. Куда ни глянь, всюду какой-то крысиный запах присутствует. Куда ни сунешься – везде эти катышки… А что касается нашей теперешней маяты … Ну вот положи каждому у кровати юридический справочник и подыми человека среди ночи. Думаешь, он за справочник схватится? Сомневаюсь. Кинжал или автомат. Всем, от кого что-либо зависит, надо бы «Хаджи-Мурата»  перечитать прежде, чем… Ну, кое-какие конфликты помогаем разрешить, не без того. Однако допреж, до всего этого бедлама, народ здешний – а он ведь разный был: и чеченец, и русский, и осетинец, и так далее – разрешал любые проблемы без нашей юридической помощи…
- Отсюда следует?..
 Офицер заскучал, утомлённый, наверно, моей назойливостью, похлопал в ладоши:
- Хорошо поют ваши. За деньгами сюда приехали или как?
- Да какие деньги. Ребятишек приободрить, самим развеяться. Возят, кормят – мы и довольны. Даже угощают иной раз. Чем не житуха.
- Развеяться? - усмехнулся подполковник. - Ынтыр-рэсно.
И мне вдруг почему-то стало совестно: вот приехали, будто на экскурсию, ведём себя по-детски, не то подшучиваем друг над другом, не то всерьёз злимся, а… а кругом – другая жизнь, и вполне серьёзная.
По дорожке к беседке с веткой акации в руке шла Ганна.
- Я здесь, моя милая, - подал я ей знак.
- Вижу, мой милый. Тебя Виквик разыскивает.
- Мы же без баяна собирались сегодня.
- Передумали.
- Пардон, ребята, меня зовут.
На подходе к импровизированной площадке, среди зрителей я заметил Мефодича, он что-то нашёптывал красивой женщине на ушко.
- Это он кого там опять охмуряет?
- Очередную библиотекаршу, - усмехнулся Виквик.
- Во молодец!
- Не то слово - молодец.

15.
На выезде из части, у небольшой речки, наш БТР притормозил, и водитель спросил кого-то бойко-весело:
- Эй, паренёк, ты русский?
Ответа слышно не было, водитель переспросил уже с ноткой раздражения:
- Ты русский? - и опять ответа не последовало. - Глухонемой, чи нет? - Мотор взревел и мы попылили дальше.
- Зачем ты спрашивал? - поинтересовался Артур.
- Да странно как-то, один на речке, а физиономия… русская.
- Ну и что?
- Как что? Может, из части чей ребятёнок, в самоволку, так сказать… А мать сейчас мечется.
- А может, он чеченец, только мать русская. Или наоборот – отец…
- Это тоже интересно.
- И чем же?
- А подумайте, товарищ журналист.
- Разведчик, что ли?
- Да всё возможно в этом краю. И фугас может заложить… в двенадцать лет они все бесстрашные, бесшабашные. И что такое смерть, понятия не имеют. Хиханьки-хаханьки им. Казаки-разбойники.
- А ты вообще как относишься к этой войне?
- А никак. Просто служу. Да и глупая она, война эта, до невозможности.
- Что, опасаешься отвечать?
- А чего мне опасаться-то?
- Ну как? Вдруг я донесу до ваших командиров.
- Х-ха, отошлют на большую землю? Я так считаю: когда родственники дерутся – это хуже всего. Жили-жили себе мирно, а потом кто-то подложил свинью, поссорил и начало-ось… Поди разбери теперь. Кстати, там, где я живу, есть несколько семей чеченцев, я с детства с ними то дружил, то дрался, то опять дружил… Вот, чего я хотел сказать? А-а. Гамлет, мой приятель, его скоро в армию призовут… Он в письме меня расспрашивает: как тут да что? Опасается, как бы сюда не заслали.
- Да вряд ли его-то сюда. Не дураки, чай.
- Х-хе, вряд ли. Кто-нибудь иначе рассудит.
- Придёшь сегодня на концерт?
- А вчерась был.
- Ну и что, сегодня другие песни споём-сыграем.
- Наверно других поведут, всех же не уместишь в клубе.
И, видимо, чтоб подтвердить, что в самом деле на концерте был, пропел:
- Птицы выклевали ночь до последней звёздочки. Я живой и я непрочь выпить чарку водочки.
- Стопку водочки.
- Мне чарка больше подходит – она побольше.
- А, тогда ладно.
- Жду замены и не сплю в тишине за блоками. Я живой и я люблю эту жизнь жестокую.
Затем всю оставшуюся дорогу он нет-нет да и запевал или начинал мурлыкать запомнившуюся мелодию, так что по конец весело воскликнул:
- Во привязалась!..
- Ты смотри на дорогу, - сказал Зорик (он теперь сидел за спиной водителя, а на его месте паренёк с рязанской физиономией, который, похоже, поменялся с ним, чтобы пострелять сигарет у артистов).
- А чего на неё смотреть?
- Не люблю я дважды ехать по одной и той же.
- Ну этого здесь никто не любит.
Внезапный удар по башне заставил всех примолкнуть.
- Эй, водила хренов! - гаркнул снаружи, с брони, командир. - Глаза-то разуй! Шлагбаум снёс, пентя!
- Какой шлагбаум? Откуда здесь шлагбаум?!
- С верблюда! Чуть меня не скинуло к чёрту!
Пулемётчик, дремавший до этого в своём кресле, повертел штурвальчиками, вращая башню туда-сюда, успокоил:
- Всё нормально, крутится.
- Ты как? - посмотрел Артур на меня. - Лично я подумал, накрыли нас: снарядом стебанули.
- А я ничего не успел подумать. Язык разве что прикусил.
- У дороги полевой, - пропел Артур, - мины вновь зачвакали...
- А в деревне по Москвой, - подхватил я, - все глаза проплакали.
- Вот тебе и настоящая контузия. Требуй награду. С чем и поздравляю заранее. А что касается прикушенного языка, то это предупреждение: ты сегодня был чересчур болтлив, дорогой товарищ.
- Не всё же другим, и нам надо язык почесать, хоть изредка.
- Ты на что-то намекекиваешь?
- Упаси бог.
Однако Артур ещё несколько раз украдкой посматривал на меня, стараясь, очевидно, что-то для себя понять. Мнительный товарищ… А между тем, откуда всем известно про Руфину, если не от него?

16.
На следующий день поехали той же дорогой через хребет, но поближе – в Червлёную.
Когда уже все забрались в БТРы и автобус, прибежал Эскадрон и потребовал ключи от комнат.
- А в чём дело?
- Ключи! Некогда объяснять. - Эскадрон и вчера не ездил с группой, и Улан-Мефодий подпустил: “Химичит наш Сашок чегой-то...” - но подозрения свои не разъяснил.
Артур глянул на меня и полез в карман.
- Интересное кино, - уже когда тронулись. - Не хотят ли нас пошмонать?
- На предмет чего?
- На предмет недозволенных записей и прочего.
- Ну, это ты загнул. Да нет, скорее убраться в комнатах.
- И нельзя было об этом сказать? Нет, что-то ты украл у них из компьютера.
- Да конечно, государственную тайну.
- Да он, поверьте мне, старому волку, попросту деловущий, - выразил своё отношение Мефодий. - Изображает из себя невесть что. Лишь бы не подумал никто, что он боится с нами ездить по частям.
- Да ну бросьте вы, - возразил я. - Ему просто надоело кататься с каждой группой. Знаешь, какие мы у него по счёту?
- Ну, вы думайте, как хотите, а я останусь при своём мнении.
На этот раз дорога промелькнула для меня незамеченной, потому что я задремал.
В Червлёной концерт давали у самого штаба, использовав беседку, как подмостки, где на столе то и дело поначалу трещал телефон и Мефодич, успевший тайком хлебнуть из своей потаённой баклажки, брал трубку и сурово вопрошал:
- Ну! Кто там ещё? Полковник слушает, - пока ему не сказали из окна веранды штаба, что трогать телефон не надо.
Было, как и вчера жарко. Ветер закручивал пыль по плацу (снёс даже кепи у дежурного под деревянным грибком), вызывая лично у меня ощущение неприкаянности. Артур, видя мою постную физиономию, предложил:
- Сходи-ка возьми интервью. Глянь, какая симпатичная деваха на веранде.
Он, очевидно, намекал на известный анекдот.
Я внимательно поглядел на Артура (нет, вроде не шутит), затем – на “деваху”:
- А и в самом деле – ничего себе барышня.
- Ничего – пустое место. О-очень даже ничего!
- То есть – совсем пустое место?
- Плохо тебя учили в школе.
- Ладно, закроем этот вопрос. Скажи лучше, о чём спрашивать?
- Да как обычно. Откуда, с какой стати здесь очутилась? Замужем, имеет ли детей? Держи диктофон.
Я отправился. На ступеньках крыльца заколебался, но пересилил себя.
- Вы разрешите с вами переговорить?
- Почему же нет.
Девушка оказалась дежурной по штабу. Очень миловидна, кареглаза. Двадцати пяти лет. Её пятилетний сынок несколько раз забегал и комментировал происходящее вокруг, например:
- В разведку собрались, - и кивал на идущих в бронежилетах парней. Снова убегал, гонялся у палаток за солдатом-верзилой, стараясь пнуть его под зад.
- Хулиган невозможный, - Нина Петровна выглянула в дверь и хотела крикнуть что-то сыну. Но я предупредил её порыв, сказав:
- Нормальное явление для нормального мальчугана. Читали О.Генри “Вождь краснокожих”?
- Нет.
- Почитайте на досуге.
Не успел я выключить диктофон, как подошёл Артур и стал задавать свои вопросы. Он так глядел на молодую женщину, что та зарделась.
- Значит, в разводе... так. А здесь никого себе не присмотрели?
- Хм. Тут трудно рассчитывать на серьёзные отношения.
- Почему?
Нина Петровна ещё раз произнесла “хм” и пожала плечами.
- Слушай, ты чего примчался посередь разговора? - спросил я, когда Нину Петровну позвали в помещение к телефону. - Смутил девушку. Я же ей все те же вопросы задавал. Доложил бы тебе...
- А ты знаешь – как что-то ударило! Может, мне на ней жениться?
- А-а, и чтобы я не перебил, ты сразу заявляешь: моё!
На веранду, высоко поднимая колени, взошёл Мефодич:
- Вы чего здесь пасётесь?
- Слушай, Мефодий! - резко сказал Артур. - Можно не совать нос, куда не просят?
- Ничего себе! Ну, могу... - и он, скроив на лице неудовольствие, неуклюже развернулся и стал спускаться с крыльца. На последней ступеньке обернулся:
- Ай-яй-яй, молодые люди. Корректности не хватает.
- Эк ты его!
- А чего он лезет постоянно. Корректность ему, вишь… а сам?
- Слушай, ты похож на молодого бычка, у которого после случки глаза закрываются.
- Да?
Потом, уже во время концерта, Артур подошёл ко мне за веранду, где я прятался в тенёчке, поделился:
- Я поговорил с замполка – он сказал: никаких проблем. Всё устроим.
- Даже так? А она?
- Она говорит: напиши мне письмо. Официально чтоб… Ты как считаешь?
- Признаться, я не ожидал такой прыти от тебя.
- А чего медлить?
Потом начались сомнения.
- А вдруг ей опять захочется на войну?
- Я уже слышал от тебя такое. Это лишь твоя теория. Гипотеза, слышал такое слово?
Артур наклонил голову сперва на одно плечо, затем на другое, будто взвешивал про и контра, потом изрёк:

- Зачем так мчаться,
 зачем пылить?
Зачем жениться?
Та-ак можно жить!

Как тебе рифма?

«Кто из нас контуженный?» – подумал я. А вообще-то творится что-то ненормальное – солнце тому причиной? Обстановка? Что? Нет, правда: радиация плюс обстановка, плюс контузия, плюс неустроенность там, на большой земле… что ещё?
А концерт продолжался. В паузе между номерами, когда установилась относительная тишина, на девчат, что стояли в заднем ряду за сидящими на лавках солдатами, посыпались листья с дерева, девчата испугались, взвизгнули и тут же засмеялись своему испугу.
- Ветер-ветер, ты могуч... - сказал я.
- Дождик быть обязан, - сказал Мефодич.
По дорожке за плацем шёл взвод в полной экипировке – в бронежилетах, с автоматами, двое несли крупнокалиберный пулемёт.
- Интересно, куда это они направляются? - спросил я. - В разведку, небось.
- Нельзя тут спрашивать “куда”, - сердито одёрнул меня Мефодич.
Я уже обратил внимание на его неожиданные вспышки раздражения... и вряд ли это связано с дождём.
- А ты-то откуда знаешь, чего нельзя, чего льзя? А, вспомнил, ты же во всех горячих точках побывал.
- Сам ты Чевользя!
Мефодич сплюнул и отошёл.
Похоже, мы уже все поднадоели друг другу. Это бывает…
На обратном пути водитель связался по рации с головной машиной.
- Юрик, слышь? Ты обратил внимание на паренька с удочкой?
- Ну.
- Я его, кажись, вчера у Щелковской видел.
- Да не может быть. Больно далеко.
- В том-то и дело. И главное, рожа русская, а отвечать не отвечает.
- Ну доложим…
- Давай поосторожней.
- А что такое? - спросил Артур.
- Да что-то мне померещилось, знать. Через шесть дней на дембель – вот и мандражирую, должно. Галлюцинации. И ночью неважно сплю.
- Могу дать таблетки.
- Вы доктор, что ли?
- Психотерапевт.
- А я думал, артист.
- По совместительству.
- Чего только не бывает на белом свете.

17.
Встретили неприятностью. Оказалось, что наш Эскадрон забрал ключи от комнат с тем, чтобы освободить их для приезжающих инспекторов OBSE. В коридоре у дверей, отведённых гостям комнат, сидели двое штатских с пистолетами под мышками и большими пластмассовыми канистрами с водой у ног.
Все вещи группы были свалены, как попало в комнате у Эскадрона и я, не сдержавшись, высказал неудовольствие:
- Это не серьёзно, Саш. На пять минут нас не могли задержать, что ли, собрать вещи? Вот увидишь, эти господа всё равно не приедут даже к вечеру.
- Так получилось, Серж.
- Ну да чёрт с вами! Куда идти?
- Вас проводят.
И я с Артуром, Виквиком и Пашей отправились за солдатом-провожатым в другое общежитие. Оно было попроще, погрязнее – без шику, короче. Виквик на сей раз занял место в маленькой, но отдельной комнатке. Я с Артуром и Пашей – в большой, где стояли шесть кроватей и сопровождавший нас солдат предупредил, что здешние жильцы придут к ночи.
- Простыни принесу через час.
- Ну, ты чего, - пожурил меня Артур, - не опередил Виквика. Затащили б туда ещё кровать. У него телевизор, у нас нет.
- А на фиг он нужен, - прошамкал Паша, плюхаясь на кровать. – Чё-то я устал.
- Слыхал мнение обчественности?
- Это он от скорби.
- От какой скорби? - уже сонным голосом полюбопытствовал Паша.
- Как же, теперь к жене далеко бегать. А там, между прочим, Улан распутный остался.
- Смешно!
Артур вскоре отправился в штаб, где ему пообещали какие-то материалы для репортажа.
- Привет никому не передать?
А я пошёл в душ. После лёг отдохнуть поверх одеяла. В соседней комнате бубнил телевизор. Через койку похрапывал Паша. Под потолком тускло светила в одном из рожков люстры лампочка. В форточку задувал сухой ветер, отбрасывая штору к самому потолку. Вдруг Паша сел и посмотрел на меня блуждающим взглядом:
- Забыл!
- Что?
- Позвонить преподавателю в Универ. Злая тётка такая, не пущала сюда. От экзаменов отлучить грозилась. Это плохо.
- Не переживай.
- Думаешь?
- Знаю.
Паша опять посмотрел на меня, но уже более осмысленно и уронил голову на подушку.
- Паша, ты чем зарабатываешь на жизнь?
- Скоморошничаю. На ярмарках товар рекламируем, разные прокладки и прочее… Я в театре сперва подрабатывал…
- А с Ганной как познакомился?
На этот раз ответа не последовало. Я приподнялся на локоть и обнаружил: Павел опять уже спал.
Неожиданно погас свет, и оказалось, что за окном давно ночь. В соседней комнате на перемены в освещении никак не отреагировали – просто исчезли звуки телевизора: видимо, Виквик тоже заснул. Я оделся, взял фонарик и вышел на улицу. У общежития, откуда нас переселили, встретил Мефидича.
- Ищешь кого?
- Артура.
- В общаге напротив.
- А он сказал, в штаб…
- Мало ли что он сказал. Джин есть джин.
Не скрою, сие обстоятельство меня несколько встревожило, но… Я попрощался и отправился в обратный путь.
Воротясь, я застал в комнате незнакомого сухощавого майора с полотенцем на шее.
- Будем знакомы. Сергей.
- Будем. Жора.
Чтобы не мешать спящему Паше, мы вышли на кухню покурить, разговорились.
Прибыл сюда Жора с Алтая, где развёлся с женой.
- Алтай-шалтай-болтай. А чего делать – замучила ревностью своею. Говорю: на дежурстве, в наряде – не верит. Каждый раз скандал. По дочке только скучаю. Звонил недавно. Спрашивает: папа, купишь мне компьютер? Куплю, отвечаю. Вот приеду и куплю. Здесь всё же платят более-менее.
Я подумал о Руфине и Нине Петровне из штаба Червлёной: вот интересно: иные уезжают от жён, иные, наоборот, сюда прутся – невест искать... Другую мысль – об Артуре – я подавил.
- А так здесь как?
- В смысле?
- В смысле жизни и смерти.
-А-а. Да нет, я же капстроительством занимаюсь, и всё такое. Было, правда, однажды. Мой непосредственный начальник подъезжает к конторе, только вышел – по нему очередь из автомата. Ну, пузом в грязь. А пузо у него – с тобой и мной поделится и то многовато останется. Так вся вода из лужи и выплеснулась. Мне говорит: теперь поезжай ты. А это в Грозном... Я возражаю: какого лешего я поеду туда? Но потом всё же поехал. Подъезжаем – нет конторы, час назад была, а теперь нету. Разворот-поворот. По газам – до ворот. Вот Стас, мой сосед (до сих пор капитан, потому что на всё положил, и никакой дипломатии), так у него побольше приключений. У него жена в Саратове, дочь. Ни налево, ни направо не ходит. Просто одна работа-работа-работа. И непосредственно с неприятностями… Простой парень, вот он придёт – должен скоро – сам расскажет.
Вернулся Артур, какой-то, мне показалось, насупленный:
- Привет, Жорик. Мне доложили: ты нас сюда предложил переселить.
- Да. Потому что у меня коньячок припасён, а там, куда вас хотели, даже горячей воды нема.
- Вот спасибо.
- И где ты только успеваешь со всеми познакомиться, - сказал я. - И главное, раньше меня.
- Разве я не журналист?
- А я, между прочим, выходил тебе навстречу с фонариком... свет тут у нас погас.
Артур задержал на мне взгляд, словно в ожидании ещё каких-то слов.
- Но меня задержали. После комендантского часа тут не очень-то погуляешь. Ну что, дали тебе, что просил?
- Что ты имеешь в виду? - Артур, как мне опять показалось, слегка дёрнулся.
- Ну, для репортажа...
- А-а. Дали и ещё поддали.
Жора разлил по стопкам и мы выпили. Затем рассматривали Жорин фотоальбом, где ушастый парнишка превращался постепенно в юношу, затем в лейтенанта, в жениха, в отца семейства...
- Кажется, вчера только был желторотым курсантом, потом офицериком... “На плечах моих горят две весёлых звёздочки. Потерпи, Зеленоград, скоро выпьем водочки”. А где, кстати, ваш Викентьев? Хорошо он бацает эту песню.
- Притомился, уснул.
- Жаль. Может, разбудить?
Тут в дверь буквально ввалился круглолицый, мощного телосложения капитан. И с тарелками в руках, на которых были нечто схожее с бифштексами и запеченная в тесто рыба.
- Во, - рявкнул он радостно, - я так и знал, что не напрасно в столовку завернул. Я – щас.
- Ты только быстрее возвращайся, Стас! - крикнул ему вдогонку Жора.
- Сей момент! - но вернулся Стас лишь через четверть часа.
- Ну ты чё там?
- Не чё там, а с отчётом. - Стас водрузил на стол стеклянный кувшин. - Пока откроешь тайник, пока закроешь - у нас же тут сухой закон. Не знаю, как вы относитесь к горилке, но голова на утро не болит.
- Неужели? - в этот момент в дверях появился с заспанным лицом Виквик. - Ага, опять без меня...
- А мы только что про вас говорили! - воскликнул Жора. - Будить – не будить?
- О! - вскричал и Стас. - Я вас слышал! Классно вы поёте! Щас вместе споём! Но прежде выпьем по стопке, как в вашей песне.
В дверь просунулась всклокоченная голова Паши, но тут же скрылась.
- Куда-а? Вернись! - не сговариваясь, хором крикнули все.
Однако Куренок не вернулся.
- Чего это он испугался?
- Английский аристократ, - усмехнулся Артур. - Он только с лордами общается.
Я взглянул на Артура: да, он явно чем-то расстроен.
Разлили на пятерых.
- Жора сказал, что у тебя полно приключений, - обратился я к Стасу, когда выпили.
- Да какие приключения, я колонны отслеживаю.
- Не скромничай, - сказал Жора..
- Не, серьёзно. Тут однажды потерял одну – на уши все встали. До Москвы уж докатилось. Оказалось – две колонны в одну слились и так и приехали. - Стас уморительно рассмеялся. - А мне всё равно по шеям надавали.
- В октябре асфальт мыли-драили, - рассказывал между тем Жора Артуру. - И вот иду с ВОПа (взводный опорный пункт), а кругом грязища, дожди идут... в грязных сапогах иду. Солдаты волком смотрят – только что помыли... Ну, я смекнул: “Эй, воин, неси ведро!” - говорю. Помыл сапоги, пошёл дальше. А как иначе? Если друг друга не уважать, то будет сплошная хрень.
- А расскажи, как командир стрелял по колёсам, - подсказал Стас.
- Ага. Знакомы с нашим командиром?
- А как же.
- А в новые казармы вас водили?
- Мы повсюду заглянули, - сказал Артур. - Если б так повсюду було, все бы давно в контрактники позаписывались. И солдатская столовая какая, и госпиталь... Курорт, короче.
- Ну да. Курорт. Ну вот, командир и говорит: вы что, ребята, не хотите в чистоте жить, хотите, как свиньи? Я всего лишь прошу: не заезжайте грязными колёсами на асфальт, помойте их прежде. Все: да-да, и как заезжали, так и продолжают. А тут ведь какая грязь, я такой больше нигде не видел. Тогда командир: ладно. Вынимает пистоль и бах по колёсам первой же нарушительнице. В один момент все научились – и умываться, и подмываться, и причёсываться.
- Смешно, - сказал Артур, явно думая о чём-то своём.
Стас после этого замечания заржал. Тут же он стал рассказывать комичные истории (причём, такие, о которых Артур вряд ли напишет в своём репортаже) и при этом так заразительно смеялся и пародировал чужие голоса, что я “в отместку” подарил ему ножик-зажигалку:
- Чик! - надавил я на кнопку. - Будто курок взвёл. Это на случай, если забудешь пистолет.
Потом вполголоса мы стали петь... В четвёртом часу ночи разошлись довольные друг другом. Правда, перед этим Стас хотел принести ещё один кувшин, но его благополучно удержали:
- Не встанешь завтра.
- Кто – я? Не встану? - и, упав на левую ладонь, он стал отжиматься от пола.
- А хорошо, что нас сюда переселили, - сказал я, укладываясь в кровать. - Хорошие ребята. Да? Один тощёй, другой богатырь – как-то они очень хорошо глядятся вместе. Дополняют, что ль, друг друга. Впечатление единения. А?
Артур не откликнулся.
- Спишь, что ли? Чтой-то ты смурной у нас под утро стал...
Артур вдруг сел, точно пружина распрямилась в его спине:
- Слышь, контуженный!..
Я аж задохнулся от неожиданности. Вообще-то обидно: не для того я рассказал ему про тех мужиков с железячкой, чтобы он меня обзывал… Впрочем, может, это у него невзначай выскочило? Короче, в растерянности я ждал продолжения… Но Артур, упав головой на подушку, сказал:
- Извини.
- Ну-у, - потянул я, - дело не в извинениях. Ты что-то хотел… что-то шибко-сильно важное тебя тревожит, нет? У меня сложилось впечатление, что ты весь вечер…
- Да, весь вечер и всю ночь почти! Светает, не видишь?
Я промолчал.
- И не был я ни в каком штабе! С фонариком он, видишь ли, меня встречал! К Руфине я ходил, понятно?
Я молчал.
- Чего молчишь? Ты действительно контуженный или прикидываешься? Уж если понравилась тебе баба, так сторожи её, понял?!
- А надо? Помнится, ты жену даже не сумел усторожить…
- Не трожь ты хоть это!
- Так я не понял: каковы твои успехи?
Артур вздохнул:
- Успокойся, сэр. Никаких успехов. Я ей, между прочим, всё рассказал. И как ты интервью брал у Нины Петровны и что контуженный ты… Всё в кучу собрал. Пока детьми занималась, слушала. А потом указала на дверь. Вот и всё.
- Значит, к Нине Петровне ты специально меня подсылал?
- Конечно, наивный ты наш.
Нормально, сэр, сказал я себе, приняли адреналинчику. Я лёг и почти тут же заснул. Со мною иногда бывает такое.
На утро я услышал голос Стаса в рации, стоявшей в головах у Жоры на тумбочке: он уже с кем-то общался на непонятном птичьем языке.
- И что же, все, кто хочет – слушает?
- А у них шифр – поди разбери.
- Да, голова у него, точно, не болит, если шифр не забыл.
- А у тебя болит?
- Да Виквик проходил в ванную – сморщенный.
- Ну это у него от недопития. Предлагали ж ещё принести.
Паша поднял голову:
- Что, пора вставать?
- Давно пора, - сказал Артур. - Ганка твоя уже прибегала.
- Не ври.
- Что значит “не ври”! Как ты со старшими разговариваешь?!
- Виноват, господин Джин.
- Ещё раз назовёшь меня так – утоплю.
- Виноват, господин бард.
Артур сграбастал Пашу в охапку и потащил в ванную.
- Напрасно стараешься, - сказал я вдогонку, - воду отключили.
- В унитаз запихну! Курёнок щипанный!

18.
Свежее утро. Впервые горизонт не застилает никакая дымка. И через прогал в горном хребте наконец-то различимы снежные вершины Грузии. Мы с Артуром стоим после завтрака у столовой, поджидая остальных. И будто никакого ночного разговора между нами не было. Вернее, имелся некий вопрос, а теперь его нет и в помине. Вот такое ощущение. По крайней мере, у меня.
Мимо строем шагает оркестр с развода.
- Смотри, - Артур указал на трубу у отставшего оркестранта. - Не чищена.
Солдат обернулся и обиженным голосом:
- В карауле были.
Чуть позже в фойе общежития зам командира дарил нашей группе памятные подарки и вручал благодарственные  грамоты.
- Люди из OBSE не появлялись? - спросил Артур у дежурного солдата, который выглядывал из своей комнатки у входа.
- И не появятся, знать.
- Почему?
- А вы не слыхали? На той дороге, по которой вы вчера возвращались с концерта, нынче утром ребята наши подорвались. Вас поэтому и увозят сегодня. Примелькались, говорят.
“Шесть дней до дембеля...” - вспомнил я слова водителя нашего БТР, с которым вчера общался. И ещё вспомнил, что так и не переписал стихи Зорика.
- И есть жертвы?
- А как вы думаете, если на фугасе?
- А зачем бабахать артистов? - вклинилась в разговор Алёна.
- Лично против тебя никто ничего не имеет, - прошептал Мефодич. - Ты вне конкурса.
- Что ты умничаешь? Объясни по-человечески.
- По-человечески – это когда ты выступаешь здесь, а потом едешь к противной стороне.
- Ты что имеешь в виду?
- То и имею. Куда всё время бегаешь, признавайся.
- Иди ты в баню!
- Уже был. Мне там чуть морду не набили.
- Напрасно.
- Чего ещё?
- Не набили.
- Да иди ты!
Аля-улю покрутила у виска пальцем и отошла от Улана к Ганне.

Автобусом на аэродром. Пока Эскадрон оформлял документы, я развлекался: набирал горсть зелёных почек пирамидального тополя, в тени которого укрылся от солнца, и бросал в Ганну. Она же делала вид, что не замечает, кто это балуется – удивлённо озиралась, поворачивалась то так, то этак, стараясь подчеркнуть достоинства своего облика…
Вернулся Эскадрон и позвал в автобус играть в дурачка. Мимо как раз – или как нарочно – проходили два летуна и один другому говорил:
- Слушай, отцепись, не видишь разве, я не в настроении.
- А с чего ты не в настроении?
- Ровно сто раз дураком остался, пока летел…
Потом загружались в вертолёт. Когда я помогал Виквику тащить его ящик с аппаратурой, ветром от винта разорвало мой пакет, в котором была минералка, пачка чая, сахар… и всё это понесло по взлётке… Ну не растяпа?
В Моздоке артистов мужского пола попросили в кузов “Урала”, а женщинам Эскадрон нанял такси – до воинской части. Белёсая пыль. Знакомая по теленовостям дорога. У шлагбаума воинского городка некоторое время ждали, пока наш подполковник договорится о размещении.
Стояли, соображали: сейчас добежать до магазина или позже в сопровождении Эскадрона?
- А если он не согласится? - предположил Мефодич.
- То есть как не согласится? - не понял Артур.
- Ну как… фазан потому что.
- Что ты так его невзлюбил? - усмехнулся я.
- Да вот ещё – взлюбил – не взлюбил! Нужен он мне! Просто молод – на нервы действует своими поучениями, остережениями, выговорами... Понятно?
- Понятно.
- Я его уломаю, - пообещал Артур.
- Ну, дай-то бог.
При распределении группы по комнатам Артур предпочёл на этот раз поселиться в комнате с Мефодичем и Эскадроном.
Ну что ж... – подумал я.
Когда обустраивались, пришёл начальник сибирского военного ансамбля.
- Мы вечером на плацу даём концерт для личного состава части, - сказал он. - Так что если есть желание выступить, милости просим…
- А почему нет? - оглядел Виквик присутствующих в комнате – Под хорошую аппаратуру и ленивый согласится. Не так ли? Разве мы не для этого сюда летели?
До концерта вчетвером – Эскадрон, Артур, Паша и я – отправились в магазин. Эскадрон с Артуром впереди, я с Пашей с отставанием метров двадцать.
- Слушай, Паш, - почему-то мне вдруг вспомнилось, - а с чего эта тётка-преподавательница на тебя взъелась? Или ей не всё равно, что ты поехал сюда?
- Так она моя родная тётка.
- Во-она что. Это не связано с Ганной?
- Именно с ней и связано. Тётка мне заместо матери и не желает видеть меня с ней вместе. Не пара мне, дескать. Такой вот ультиматум.
- Ясно-понятно теперь. Ну, это, видимо, не всерьёз всё же – так, лишь попугать, заставить прислушаться к мнению.
- Оно, конечно, я понимаю. Однако мою тётку нужно знать лично, – её принципы иной раз граничат с шизофренией.
- Ну уж, - я усмехнулся. - Шизо – нормальное явление. И распространённое. А это объединяет.
Паша недоверчиво посмотрел на меня, стараясь уловить признаки розыгрыша.
- Нет, я серьёзно. Мы же не о дебелизме рассуждаем. Кстати, ты служил в армии?
- А что? Я похож на дебила?
Я рассмеялся.
- Нет, не похож. Просто ещё на стрельбах мне показалось, что ты никогда прежде не держал в руках оружия.
- Я в Казахстане служил. Как-то попал на городскую гаубвахту. Местные милиционеры забрали. А там сейчас как – печёнку, почки отобьют…
- Зачем?
- А кто их знает. Но мне-то ещё повезло, я им свинью ловил… Нет, сперва врезали как следует, а потом я им свинью в загоне ловил…
- Какую свинью?
- Ну, для шашлыков.
- Не понял…
Эта Пашина манера рассказывать непонятно была мне уже привычна. Я знал, что надо подождать, и он сам вскоре всё прояснит.
- Пока я ловил эту самую хрюшку, за мной из части приехали. Оказывается, наш патруль видел, как меня забирали.
Забавно получается, не правда ли, курёнок ловит свинью.
- А зачем же ты попёрся в самоволку?
- Как зачем, за водкой. Дембеля послали, я и пошёл. Да неудачно.
- Это уже ж после развала Союза, что ли?
- Ну да. Нашу часть ещё не выводили. Вот. А могли и продать.
- Как продать? Куда?
- Обыкновенно. Какому-нибудь баю – овец пасти.
- И такое бывало?
- А то. Хотя меня-то вряд ли… кому нужен суповой набор.
- А вот на этой полянке, - Эскадрон с Артуром поджидали нас у небольшого пустыря, поросшего бурьяном, - к вашему сведению, можно найти с десяток мин. Так что, дорогие мои, не рекомендую сворачивать с тротуара.
Неужели прям десяток? - подумал я, но возражать вслух не стал, я уже привык к превентивному запугиванию Александра и про себя посмеивался, начиная разделять точку зрения Мефодича о “фазане” – как существе не вполне повзрослевшем, несмотря на звание подполковника в тридцать три года.
Пройдясь по ряду магазинов, цены в которых разнились довольно ощутимо, я опять почувствовал отчуждение Артура – тот подчёркнуто не обращал внимания на мои рекомендации в выборе покупок. И я, не желая ненужного напряжения, вышел на улицу, купил семечек у пожилой осетинки и, лузгая, стал обозревать окрестности. Впрочем, ничего экзотического вокруг не обнаружилось. Пьяный мужик толокся неподалёку. Тётка-толстушка, зовущая его на подошедший автобус.
- Поехали домой, - по-русски, но с мягким акцентом уговаривала она. - Поехали домой.
- Иди отсюда! - гнал её пьяный без всякого акцента и не выбирал при этом выражений.
Автобус ушёл, толстушка осталась пасти мужа… А я почувствовал, что от семечек у меня стало першить в  горле... И тут мне захотелось увидеть Руфину. Не голос услышать по телефону, а именно увидеть. Что ж, улажу кое-какие дела дома и рвану в Северный. В этом мне, надеюсь, помогут…
На обратном пути Артур как-то бесцеремонно делал мне замечания типа:
- Поправь бутылки… нас же на проходной остановят, - чем стал уже раздражать. Я даже огрызнулся:
- Как-нибудь донесу!.. без подсказок. - И остановился в тени акации, отпуская идущих рядом вперёд.
- Вас понял, сыр Ген, - сквозь зубы сказал Артур.
- Да уж так, Какао-сан.
И вдруг я вспомнил, как Артур зримо помрачнел, когда ещё в Северном Руфина, прощаясь, коснулась щекой моей щеки, Артуру же подала лишь руку.
Концерт уже был в разгаре. После похода в магазин мне не хотелось идти на раскалённый полуденным солнцем плац, но разбирало любопытство – сравнить: и не только наших с чужими, но и сегодняшний ансамбль сибиряков с тем, в котором я тридцать лет назад начинал свою музыкальную карьеру. Я встал в тени голубой ели и... сразу понял, что наш состав участников командировки превосходит сибирский – по качеству. И ещё – сибиряки слишком подлаживались под невзыскательный вкус... вернее, даже не собственно вкус бойцов, расположившихся подковой у сценической площадки, а то, что они подразумевали под вкусом этих молодых парней. За дурачков их, что ли, держат?.. Или я не понимаю чего-то?.. Некоторое время ещё я смотрел и слушал, стараясь разобраться в происходящем.
На ужине я по привычке сел рядом с Артуром и вскоре пожалел об этом: на него что-то нашло и он безумолку молол всякую чушь, затем стал, по существу, хамить:
- Добавки не желаешь, сэр? Кашки моей попробуйте. А могу и собственноручно покормить, - и, взяв свою миску под донышко, поднёс её к моему лицу. Миска соскользнула с его ладони, и часть жира выплеснулась мне на джинсы. Артур явно не желал этого, потому что искренне испугался (в его расчёты, очевидно, не входило серьёзных намерений), стал поспешно засыпать облитую ткань солью.
- Вот гадство! - ругался он при этом, а я чувствовал, как во мне закипает нешуточная злость. Хотелось взять свою миску и надеть ему на голову.
- Отвали! - хотел я сказать, но вместо этого из моего горла вырвался лишь хрип. Это семечки, - подумал я, постепенно остывая. - Отравленные, небось. А может, аллергия?.. Прокашлявшись, я внезапно осевший голосом всё же спросил сидевшую напротив Алёну:
- Кстати, твой муж как относится к ревности?
Та, совсем не удивившись вопросу, ответила:
- Абсолютно спокойно. Как в спорте: побеждает сильнейший.
Вопрос мной был задан в расчёте на то, чтобы дать Артуру понять: причина его раздражения против меня слишком прозрачна для всех, и он, похоже, понял это, потому что улыбнулся Алёниной прямолинейности и проговорил сквозь зубы:
- Ты зараза два раза, ты зараза – три раза, а ты вообще неизвестно что.
Паша посмотрел на Артура и объявил:
- Плагиат. Это я уже слыхал – Виквик так выражается.
Виквик, сидевший за соседним столом, при этом вздрогнул, как будто впервые услышал своё прозвище.
- А может, это он у меня сплагиатил.
- Сомневаюсь, - Паша поковырял в ухе мизинцем, изрёк: - Это я слышал ещё в предыдущей поездке с ним.
- Слушай, Курёнок, зря я всё же тебя не утопил. Оч-ченно много ты знаешь!
- Вы переутомились, Артур-джин. Хорошо, что командировка заканчивается.
- Ну, я ещё успею тебя перевоспитать, малыш.
- Не смеши честной народ– не то девица помрёт.
Теперь уже Ганна с любопытством посмотрела на мужа и положила ладонь на его колено. Я же подумал: не хватало нам напоследок подраться. Хотя почему бы и нет?
Меня отвлёк разговор проходящих мимо прапорщика и солдата:
- Что это у тебя за лошадиные копыта... на руках?
- Ногти.
- Я вижу, что ногти. Надо ж подстричь.
- Времени не было.
- Я те дам – не было времени.

19.
Вечернее застолье началось с покаяния (так это действо я определил для себя; совсем лишившись голоса – точнее: возможности разговаривать, и вынужденный оставить сие замечание при себе). Взяв первым слово, Виквик предварил свой тост таким образом:
- Ребята, все мы живые человеки и допускаем разные ляпы. И я не без греха, разумеется. Поэтому я прошу тех, кого как-нибудь невзначай задел, обидел чем-то ненароком – прошу искренно меня простить. Я думаю, что мы ещё не раз будем работать вместе. Возможно, и сюда опять соберёмся.
Почти то же самое сказала и Алё-улю, а затем, выпив, стали виниться и остальные. После этого повального покаяния запели все хором. И Мефодич, которого пригласили после концерта на плацу в казарму и где он, без сомнения, принял изрядную дозу, сбивал всех с тональности, потому что пытался рычать предельно задушевно и громко. На одёргивание не реагировал. Потом он внезапно отключился – буквально на полуслове уронил голову на стол и захрапел.
- Надо же, к концу поездки голос у человека прорезался, - заметила Ганна.
- И это называется аристократ! - поднял указательный палец Артур. - А ведь Улан Мефодич это вам не сэр даже, это... - и Артур повертел ладонью у виска. - …сливки нашего обчества.
Паша взял бутерброд, сделанный мной (для себя, разумеется) и сунул целиком в рот. Я с интересом наблюдал, как он его прожуёт и сделал другой бутерброд. Паша и его съел. Я сделал ещё, Паша протянул было руку, но Ганна удержала его и отдала ему свой бутерброд.
- Опять жор напал? - съехидничал Артур. И мне: - Делай-делай, трудись...
- Слушай, - повернулась к нему Ганна, - может, не надо, а? Сам бы закусил лучше.
Артур лишь улыбнулся правой стороной рта: он был изрядно пьян.
Виквик, раздосадованные тем, что так быстро закончилась водка, вскоре ушёл. Остальные остались допивать вино и пиво (кроме Эскадрона, конечно, – капля сухого так и краснела на донышке его стакана. По всему, было похоже: он нас сторожил).
Ближе к полуночи (под занавес, как потом кто-то выразился) явились сибиряки с предложением продлить застолье у них. И тут наш Эскадрон неожиданно вскочил сл стула и дал им отповедь:
- Послушайте, судари! Вот вы заходите в чужое помещение! Но ведь надо же смотреть! Тут есть старший по званию, чёрт возьми! Я подполковник, а вы кто такие? Представьтесь, по крайней мере! Что, не желаете? (Хотя делегаты попросту опешили). Тогда кру-гом! И шагом марш отсюда!
Обескуражены были не только сибиряки. Я, к примеру, даже протрезвел. Он что, не узнал их? - подумалось мне. - Чудеса! И вроде не пил... - я-то как раз был рад, что нас пришли позвать, я был расположен пообщаться, порасспросить о том, как живёт теперь ансамбль, - но промолчал вследствие пресловутого отсутствия голоса.
- Ну ты, Саш, неправ, наверно, - осмелилась высказать своё мнение Ганна. - Так резко тем более. Они же от чистого сердца... пригласили нас сперва поучаствовать в концерте, потому и сейчас как бы логично, что пришли... Ты ж, в конце концов, не эскадроном командуешь...
Александр, по-видимому, и сам понял, что чересчур перестарался, и промолчал. Стали подниматься из-за стола. Тут вновь появились сибиряки, но уже втроём. На сей раз во главе с руководителем. Задыхаясь, тот сумел лишь выговорить:
- Я, конечно, не подполковник, но я... - пожевав побелевшими губами, он повернулся и строевым, подчёркнуто печатая шаг, вышел из комнаты, за ним последовали таким же манером и его коллеги.
- Ну вот, - развела руками Алёна. - Картина называется: расплевались к едрене-фене!
- Не гордый мы народ, - добавила Ганна. - Будь это чеченцы, они б тебя зарезали.
После в нашей комнате номер двадцать пять этот инцидент обсуждали так:
- А, по-моему, Эскадрон абсолютно прав. Зачем ему лишняя головная боль? Вот мы бы сейчас разбрелись и... что было бы утром? Похмелье? А ещё лететь надо, - это было мнение Артура. При том совершенно трезвого – к моему удивлению. Ну не скоморох?
- Слушай, дорогой, кончай ты со своей моралью! - махнул рукой Паша. Хотя он и поел все мои бутерброды, его явно понесло по кочкам напоследок, что называется. - Дело не в том “что”, а в том “как” это было сделано и сказано. Оскорбительно, согласись. Я тут, понимашь, пыдполковник, старший. А ты, понимашь, не удосужился спросить разрешения...
- Ну, если ты такой аморальный, то чего сам дёргаешься? - спокойно спросил Артур.
-Ай, давайте спатеньки, - сказал Виквик.
- Не выспамшись, что ли? - не унимался Паша. - Дома доспите. Прям как в детском саду – по расписанию: завтрак, полдник, дневной сон... Главное, ведь потом их руководитель зашёл. Я, говорит, не пыдполковник, конечно... но строевым ходить умею!
- Жаль, меня при этом не было, - сказал Виквик. - Так, конечно же, нельзя. Нам самим надо было пригласить – мы не догадались, а тут, значит, вот так. Херовинка какая-то.
- Всё, я пошагал спатеньки, - и Артур вышел.
- А ты какого мнения, сэр? - повернулся Виквик ко мне.
Я приподнял голову, показал на горло, зевнул и снова упал на подушку.
- Нет у него мнения, - сказал Виквик. - Очень завидное качество, между прочим.
Иди ты к чёрту, - без злобы подумал я, - под конец гастролей юмор у него, видишь ли, прорезался… У одного – голос, у другого – юмор…

20.
Я встрепенулся, будто и не спал, а так – задумался. За окном светало. Глянул на часы: шесть утра. Топот бегущих на зарядку солдат.
- Фу! Зачем они в сапогах бегают?
- А в чём надо? - откликнулся Виквик.
- Что, тоже разбудили?
- Да нет, я уже с полчаса не сплю.
- Значит, не допил вчера.
- Значит, не допил.
- Жаль, сибиряков прогнали.
- И не говори. Стой, у тебя голос опять появился?
Спозаранку явился Эскадрон, попросил чаю:
- Посижу у вас, ребята.
Было понятно, что чувствовал он себя виноватым за вчерашнее. Но “ребята” не стали заводить об этом разговор: проехали, как говорится, смысла нет под самый занавес скандалить, да и трезвые уже. Я к тому же обратил внимание вот на что: все вдруг начали обращаться друг к другу по именам настоящим – точно, не сговариваясь, решили: время театрального действа закончилось. Потом прибежала запыхавшаяся Алёна. Похоже, она даже была не в себе, но с камерой в руках.
- Александр, как хорошо, что я тебя отыскала (Эскадрон поморщился и сделал вид, что обжёгся чаем), - и стала излагать историю про “бедного солдатика”, которого забрили по призыву, несмотря на то, что у него язва желудка, а дома осталась невеста с двумя детьми.
Выслушав, Эскадрон потряс головой:
- Извини, но я что-то плохо схватываю. Он сам к тебе подошёл? Или ты откуда-то его выкопала?
- Да! Вместе с комвзвода подошли. Они у меня тут засняты, и она показала на дисплее камеры фотографию.
- А почему вдруг к тебе?.. Ну да ладно, неважно. Ну и что? Если он подошёл к тебе со своим комвзвода – тем более странно... Его попросту должны  определить в госпиталь на освидетельствование. Так я вывожу из твоей информации. А что касается детей... почему невеста, почему не жена тогда уж? Это его дети?
- Его, его! - и Алёна стала сбивчиво пояснять: не зарегистрировались, потому что не придавали значения формальностям и так далее, и тому подобное. - Он весь такой жалкий, на лице тик, руки трясутся... А гражданские браки сейчас так распространены. Ведь правда? - И Алёна повернулась к нам, как бы ища поддержки в этом своём утверждении.
Эскадрон покусал губы.
- Ну, хорошо. Если всё так серьёзно, я подскажу, конечно, что надо сделать, но предупреждаю: на меня не ссылаться. А то в Главке мне и так говорят: куда Дронов съездит, оттуда обязательно начинают письма приходить. Только учти, кстати, тут ведь не всё так просто… Да, солдатику страшно стало. Бывает. Но, знаете, если не преодолеет он этот страх свой, ему всю жизнь маяться с ним придётся…
После ухода Алёны Александр вяло заметил:
- Она не за солдатика ратует, мне кажется. Ей самой хочется быть центром внимания, выпятится за его счёт.
Вкрадчиво вошёл Мефодич. Вид у него был без преувеличения пришибленный, то есть чувствовал он себя, надо полагать, с похмелья не лучшим образом. За ним - улыбающийся Артур. Он первым и заговорил:
- Представляете, господа артисты! Этот благообразный субъект ничего не помнит из вчерашнего! Каково? Мне бы такую память, я бы жил припеваючи.
- Да, - залопотал Мефодич, - дурная русская натура – пить, пока есть что.
- Нет, вы представляете? Абсолютно ничего не помнит, - не унимался Артур. - Ну совершенно ничего. Разве так бывает? Напрягись, Мефодич, на тебя народ с надеждой смотрит! Мы просто поражены твоей феноменальной забывчивостью!
- Ребята, - проговорил срывающимся голосом Мефодич. - Вы уж простите меня.
В комнате все примолкли, с настороженностью поглядывали на очередной разворачивающийся спектакль. Я уже отметил, что в нашем общем сознании как бы произошёл перелом – в последнее общее утро нашей командировки мы вроде как уже отказались от розыгрышей и всякого там безобразия – оттого и не спешили поддержать Артурово баловство – время, как говориться, вышло.
- Я вчера здорово надрался... - лопотал Мефодич, - честное слово, со мной такое впервые…
- Да неужели? - Артур подмигнул мне так, словно никакого напряга между нами и не возникало. - Рассказывай сказки! Впервые, видишь ли. Ты что же, и вправду не помнишь, как бегал за девчонками без трусов?
Мефодич порывисто закрыл лицо ладонями.
- И они в умывальнике обливали тебя водой из-под крана...
- Да ладно вам, - сказал Паша сострадательным голосом, - с кем не бывает.
- Ты не к нам, ты к девочкам ступай извиняться. Покайся. Хотя они, по-моему, не особенно огорчены. Не каждый день выпадает такая удача, чтоб за ними гонялись без трусов и вздрюченным членом. Растлитель!
- Ай! Ой! - И «растлителя» прямо-таки пошатнуло. Он жалобно простонал: - Есть у кого сто грамм?!
- А что, и коменданта не помнишь? - развивал тему Артур.
Мефодич через щёлку между пальцев глянул на него, но и так было заметно, в каком он ужасе. - Ты ж ему на голову облёванную простынь надел! Намотал. Навернул.
- За что?!!
- Как за что? Он пришёл: хватит шуметь, ребята, говорит, тебя стал увещевать, как малое дитятко: все уже почивать легли, оставь баловство, баю-баюшки-баю... А ты, понимаешь, хап его за грудки...
- Да ладно, в самом деле, забили человека совсем, - сказал я. - Пусть идёт к девчонкам, извинится и все дела. Комендант проглотит. Сибиряки – те вообще черти что понатворили... Кстати, у них, точно, можно опохмелиться. Я шёл мимо из умывальника, они гудели…
Короче говоря, мы приняли всё-таки предложенную Артуром игру...
Мефодич постоял ещё, покачиваясь, и вышел – точнее, чуть ли не вывалился в дверь. Думаю, дорогу к сибиряком он нашёл быстро.
- Ну как вам мой прикол? - захохотал Артур, хлопая себя по бёдрам.
- А вот теперь следи, - усмехнулся я, - чтоб руки на себя не наложил
- Кто, Улан? Да ну да. Он только разыгрывает из себя простачка. На самом деле вполне обычный мужик. Святого из него не лепите.
- Хохмач, - вздохнул Виквик и лёг, закрыл лицо полотенцем.
- А ты опять чем-то недоволен? Я же для общего веселья... На вас не угодишь.
- Да нет, почему. Чем веселее, тем лучше.
В этом момент из-за стены, за которой проживали наши дамы, раздался визг и хохот. Мы бросились туда...

21.
Ближе к полудню поступила команда выходить к автобусу. Мефодич, зайдя первым в салон, выразил своё недовольство – он уже опохмелился и был по-прежнему воинственен:
- Мало того, что жарища, так ещё тут и пыль, грязь в автобусе.
- Конечно! - огрызнулся водитель. - Вы свои сумки сперва на землю, а потом прямо на сиденье!..
- Не надо ругаться, ребятишки, - сказал Викентьев, затаскивая с Пашей свою аппаратуру.
Мимо проехала поливочная машина, фонтанируя метра на четыре выше себя, отчего сразу пахнуло свежестью. И когда автобус тронулся, то я увидел позади розовые лужи на асфальте. Надо же, - подумалось мне мельком, - вроде не вечер и нет заката, а радуга... странно. Может, у них там что-то рассыпано было? Какой-нибудь купорос... Я хотел спросить, но шофёр опять зачертыхался: автобус его зачихал и остановился как раз за воротами.
- Всё! - сказал он одновременно и зло и злорадно. - Приехали! Я им говорил насчёт насоса, но меня не слушали... Вот и приехали. - И, кажется, в самом деле он был доволен.
- Я так и знал, - сказал Мефодич. - Предчувствие меня никогда не подводит.
Наш подполковник вышел на дорогу и посмотрел на часы.
Минут через пять около него остановился автобус “Лаз” с лётчиками.
- Вы не с Ил-76?
- Ну.
- Мы с вами летим. Вон московские артисты.
- Вы с нами и сюда летели. Какие-то проблемы?
- Насос, говорит, сломался.
- Ну что ж... правда, не положено, ну да ладно, перегружайтесь к нам.
У переезда “Лаз” сбавил ход, и какая-то женщина в чёрном балахоне бросилась наперерез, махая рукой.
- Нет-нет, - сказал старший водителю, - посторонних не берём.
Женщина забежала вперёд автобуса и... чёрный сноп взрыва затмил мне небо...
Очнулся я от того, что – так показалось – запершило в горле, как вчера от семечек. Действительно, вокруг стлался сладковато-едкий дым. И стоны... С-су-учий потрох! - выругался я мысленно или вслух – не понял: голоса своего, во всяком случае, не расслышал. Ругаюсь – значит, живой, - ободрил я себя. - Та-ак, а кто ещё… живой?.. Я с трудом приподнял голову: на меня остановившимися глазами уставилась Алёна. Я хотел посмотреть направо-налево, но, ощутив боль в затылке, уронил голову... Ну вот… и ещё раз кто-то по башке шендарахнул... везёт же некоторым... гадство-паразитство!..
- Куда раненых везти? - услышал я перед тем, как вновь потерял сознание, чей-то напряжённый голос.
- В госпиталь.
- Его ж взорвали!
 Во рту сухость, в голове сладость… то есть слабость, – последнее, что подумал я.
В следующее мгновение я увидел себя плывущим по одному из притоков Амазонки. Мне было хорошо, и я фыркал от удовольствия. А рядом со мной моя милая – стройная и ласковая выдра, мать моих маленьких выдрят... И нет в помине никаких глупостей, которые сопутствовали мне в бытность мою человеком. Я счастлив. Только бы люди не добрались до меня и не сделали из моей шкуры какую-нибудь модную куртяшку... Только бы не добрались...
И я говорю своей грациозной подруге, плывущей рядом со мной:
- Руфина, а где наши малютки?
- Играют, сударь мой, играют. Катаются с пригорка по мокрой глине.
- На пузене?
- На пузене, сударь мой, на пузене.
- А почему бы и нам не прокатиться разок-другой?
- В самом деле, почему бы и не прокатиться...