Шагающие через пустоту

                И. Рассказов.
               
                Шагающие через пустоту.

Она провожала его на войну. Грудная Светланка на её руках чмокала губками во сне, смешно морща розовый носик. Стояла тёплая осень. Золотистая паутина нитями зацепилась в его волосах и совсем не по-военному, а по-домашнему, то здесь, то там взблёскивала в лучах сентябрьского солнца, чертя в воздухе причудливые линии. Она смотрела на него так, как будто знала, что не скоро придётся перебирать складки на его одежде, трогать полупрозрачными пальцами погоны, цепляясь за маленькие звёздочки и вдыхать этот запах, его запах, который  бы она узнала среди тысячи других.
- Ты только вернись, - её голос пульсировал с такой вибрацией, что часто прерывался, и надо было чуть-чуть подождать, чтобы он опять мог звучать. – Слышишь, Серёжка? Мы будем тебя ждать…
Он осторожно взял из её рук аккуратный свёрточек и внимательно посмотрел на дочь. Та, как будто почувствовав другие руки, даже сквозь сон, наморщила лобик и скривила губки. Это длилось ровно пару секунд. Тут же улыбка обозначилась на белой мордашке. Видно узнала отцовские ладони: крепкие и надёжные. Она успокоилась и маленькие реснички, слегка подрагивая, задвигались. Он прижал её нежно к себе и ласково взглянул на жену. Та стояла рядом, совсем девчонка, но такая непохожая на своих сверстниц. Сколько бы он на неё не смотрел, каждый раз в чертах лица, находил для себя что-то новое. Это новое всегда его тревожило, и непонятная тоска накрывала, будто ладонью сердце.
- Я вернусь. Я обязательно вернусь. Ну, как я могу оставить своих девчонок надолго в этом мире одних? Нет у меня такого права, - он нагнулся и коснулся губами её виска.
Горячее дыхание поплыло к уху, и она прикрыла глаза. Что-то знакомое и доброе скользнуло от него к ней и задвигалось возле локона, как бы раздвигая маленькими лапками её волосы.
- Не забыла?
- Нет… Это ёжик, - слеза скользнула у неё по щеке.
Он не успел её поймать, и только солоноватый след отпечатался на его губах.
- Серёжка, я не хочу, чтобы ты уезжал, - она произнесла это и уже знала, что он ей на это ответит.
- Родная, я не могу не ехать. Наши все едут, а мы команда… - он замолчал, вдыхая запах её волос, где угадывался дым от уличных костров по случаю городских субботников.
На руках заворочалась Светланка. Слегка приоткрыв глазёнки, она посмотрела на Сергея осоловевшим взглядом.
«Через три месяца ей будет уже…» - подумал он, передавая свёрточек жене. Судя по тому, как по перрону задвигались люди, вот-вот должны были объявить построение.
- Юль, ты не переживай. Как доеду, позвоню и буду тебе письма писать каждую свободную минуту. Всё будет нормально. Да? – он выразительно посмотрел на неё. – Слышишь?
Она, глотая слёзы, кивнула и попробовала улыбнуться.

Они ехали на войну. Разные судьбы, разные характеры, а вот же случилось, и всех их собрала жизнь за одним столом. Уже выпили за начало пути и потянулись разговоры. Где-то в каком-то купе уже разгорался спор, и кто-то кому-то божился здоровьем своей матери. Разве ж можно? Что-то в этом мире людей стало не так, как должно. Да, и откуда пришла эта война? Чужая, непонятная, вырвалась подобно джину из медной лампы и заплясала под бубен смерти, кромсая жизни людей. Застонала земля, принимая на вечное хранение тела своих сыновей и дочерей и с той, и с этой стороны. Для неё нет такого понятия чужой или свой. Все родные…
Время идёт, а человеческое сознание до сих пор никак не может обрести равновесие. Когда люди начнут мыслить на десятилетия вперёд? Когда? Убивать друг друга научились быстро, ценою огромных потерь. Что дальше? Стоять на этом до победного конца? Каким будет этот конец и не содрогнётся ли мир от содеянного людскими руками? Как надо будет жить потом и ради чего, если многих уже не будет рядом?
- Что грустишь, капитан? – Сергея ткнул в плечо проходивший мимо их купе плотного телосложения прапорщик из соседнего подразделения. – Не надо печалиться, вся жизнь впереди, - запел он, дыша на него перегаром. – Вся жизнь впереди, надейся и жди... А чего ждать? Правильно? Надо идти и брать своё! Так?
- А ты там что-то оставил? – Сергей смерил его взглядом, оценивая, насколько вообще возможно вести разговор с подвыпившим человеком.
- Оставил…
- Что конкретно?
Прапорщик смотрел на Сергея выпученными глазами в кровяных прожилках. На лбу обозначилась вздутием вена. Что-то нехорошее промелькнуло в его взгляде и он, облизнув крупные губы, усмехнувшись, ответил:
- Может быть тебе, капитан, рапорт написать? Так сказать, всё по пунктикам?
- Не стоит переводить бумагу - ей и без этого достаётся от всех нас…
- Это что совет или приказ? – прапорщик качнулся на коротких ногах. - Если совет, то я в нём не нуждаюсь. Я сам могу посоветовать, кому хошь и сколько хошь… Понял? У меня это уже пятая командировка…
- Ну и как, много своего вернул?
- Кое-что вернул. Вот еду за остальным, - прапорщик нехорошо посмотрел на Сергея. – Учти, там война и выживет не тот, кто правильный, вроде тебя, а тот, кто быстрый.
- Выходит, ты - быстрый.
- Я не просто быстрый. Я очень быстрый. Желаю тебе того же… капитан.
- Мордасов, ну где ты там бродишь? Водка стынет, и зубы инеем покрылись, - раздался пьяный голос откуда-то из середины вагона.
- Иду-у! – прапорщик оглянулся, и уже когда уходил, бросил как бы невзначай: - А правильных, капитан… убивают первыми.
- Кто?
- Это как судьба положит. Могут и те, и свои… Это же война.

Первый месяц Юля не находила себе места. Сергей только пару раз смог до неё дозвониться, да прислал одно коротенькое письмо, из которого следовало, что пока всё тихо: идут всякие там переговоры и если так будет и дальше, то войне настанет конец. От этой новости у неё затеплилась надежда в то, что он вернётся оттуда невредимым, а значит, все её страхи останутся в прошлом и они смогут больше никогда не расставаться. По вечерам к ней забегали Серёжкиных сослуживцев жены, и они устраивали посиделки. Смотрели альбомы, перечитывали друг другу письма мужей, пели, плакали и молились за всех вместе и за каждого по отдельности.
Для них война была совсем другой. То, что сбрасывали телевизионщики о ней на страну, было лишь констатацией факта. Если в первое время репортажи с Кавказа приковывали к экранам телевизоров абсолютное большинство, то теперь это интересовало в основном только тех, чьи дети, братья и отцы были там. Человечество и это надо признать, очень быстро привыкает к крови и смертям, а особенно, когда об этом говорят день и ночь на протяжении долгих месяцев. Мы так устроены: сострадание оживает в нас на чуть-чуть и только в момент внезапности происходящего. Все последующие повторы про всё такое, только убаюкивает наше сознание, совесть. Разжиживая наш менталитет, превращает нас в бесчувственных особей, тиражирующих потом уже ко всему этому равнодушие. Самое страшное во всём этом то, что с нас берут пример дети, как себя вести в подобных ситуациях. Они становятся нашими «лучшими» копиями. Они легко привыкают к чужой боли и как результат, лишь единицы из них сегодня способны сопереживать и может быть, от этого в общей массе мы кажемся и в первую очередь самим себе другими, непохожими на тех, кто был в этой жизни до нас.
От всего этого начинаешь представлять себя не кем-то, а чем-то и всё, что вокруг тебя - ты уже не считаешь своей Родиной, где прагматизм и эгоизм занимает верхние строчки среди человеческих качеств. Ты пытаешься найти себя, найти своё место во всём этом, и понимаешь, что его нет, как не может быть чего-то в пустоте, так и нет тебя в этом мире. Ты зависаешь над всем этим и шагаешь, день за днём со дня своего рождения и до самой смерти через образовавшуюся пустоту.
Именно их посиделки, у кого-нибудь на кухне по вечерам, помогали им идти от прошлого к настоящему по шатким мосткам надежды, позволявшими им преодолевать эту пустоту. Кстати, для многих граждан некогда великой страны – эта пустота была вполне приемлемой средой обитания.
Кто-то сказал, что для каждого возраста время движется с разной скоростью. Казалось бы, одни и те же секунды, минуты и сутки, поделённые между собой ночью и днём, а каждый проживает их с разной скоростью и от этого у одного жизнь может уложиться в одну вспышку, яркую и короткую, а у другого в долгую и спокойную дорогу. Как хотелось Юле, чтобы её жизнь была именно такой: долгой и спокойной. Ей хотелось нарожать кучу детишек, иметь свой дом, и чтобы Серёжка был всегда рядом. А как же без него? Без него никак, потому что судьба подарила их друг другу и, как казалось Юле, ни к чему было всё это придумывать и подстраивать под них, ради одной только вспышки. Жизнь на земле должна быть долгой-долгой и правильной.

Осень на Кавказе слепила глаза дождями и туманами. Солнце будто не хотело участвовать во всё этом, отстраняясь от самого запаха войны, которым здесь пропах каждый камень, каждая травиночка. Местное население уже настолько свыклось с присутствием людей в военной форме, что, давно живя между теми и теми, кто воевал друг с другом, перестало их замечать, продолжая молиться своему Аллаху и за тех, и за других. Иногда, кто-то из мужчин, поддавшись на зов крови предков, готов был рвать зубами и тех, и этих и только за то, что их землю, землю отцов и прадедов безжалостно топтали сапоги разыгравшихся не на шутку молодцев, забывших то, для чего они пришли в этот мир. Война, начинавшаяся под знамёнами религиозных лозунгов, постепенно превратилась в войну кланов и уже ни традиции, ни обычаи не могли сдержать разбой и вакханалию. Солдаты превращались в бандитов. И те, и другие пополняли свои ряды  жаждущими заработать, а между такими нельзя договориться, потому что мир не выторговывают, мир не завоёвывают, мир заслуживают. К сожалению, это понимают не все, и разный народ устремляется на войну и может быть, поэтому, страшное зрелище, где одни убивают других, а потом наоборот, затягивается на долгие-долгие месяцы, а то и годы.

- Слушай, капитан, ты зачем пришёл? – пьяный Мордасов неприязненно смотрел на Сергея. – Чего потерял?
- Отдай ребёнка.
- Что? Это ты мне? – прапорщик, развалившись на стуле, выставил вперёд ногу в кованом ботинке. – На войне дети считаются до…
- Отдай ребёнка, - Сергей повторил тоже самое.
- А-а… понимаю. Хочешь сам побаловаться? Не возражаю, тем более, я уже свою очередь отбыл, так сказать откупорил бутылочку. Только мы на войне, а здесь за всё надо платить…
Сергей молча расстегнул кобуру и достал пистолет. Как ни странно, Мордасов даже не испугался и молча следил за капитаном.
- Ну, где она? Ублюдок…
Прапорщик пьяно ухмыльнулся и кивнул головой на занавеску, отделявшую в землянке целый угол. Сергей, не раздумывая, шагнул к ней и отвёл рукой слегка влажную ткань. Он не увидел, а почувствовал на себе чей-то пронзительный взгляд. В землянке было плохое освещение, и Сергей не сразу рассмотрел в полумраке на кровати, сколоченной из досок девочку-подростка, кутающуюся в одеяло. Два уголька глаз жгли его такой ненавистью, что Сергей инстинктивно отступил на шаг назад. Ей было лет четырнадцать. Судя по всему на ней не было одежды. Лицо было заплаканное, и она вся тряслась. Мордасов не врал – он свой черед отбыл. Сергей резко повернулся и сильным ударом оттолкнул прапорщика, который к тому моменту уже встал и стоял сзади него. Тот, не ожидавший этого от капитана, взмахнул руками и попятился к столу. Вторым ударом Сергей свалил Мордасова на пол и сказал сквозь зубы:
- Стрелять таких как ты надо, а мы в демократию играем, - он повернулся к девочке и как можно спокойнее произнёс: - Не бойся меня… Сейчас домой пойдём.
Та отрицательно замотала головой, показывая глазами на пистолет в его руках.
- Ах, это? Это не для тебя, - он спрятал оружие. – Где твоя одежда? Одевайся…
Девчушка стала быстро-быстро шарить руками вокруг себя. Одеяло сползло с нее, и Сергей увидел худенькое тельце в следах от укусов. Он отвернулся, чтобы не смущать её и зажмурил глаза. Ему хотелось вот прямо сейчас всадить в жирное тело прапорщика, валяющееся на полу землянки одну пулю за другой,  а потом пусть решают: прав – не прав.
«Ну, откуда, откуда в нас всё это? Почему мы получаем удовольствие, унижая слабого? Неужели так важно продемонстрировать свою силу перед женщиной, стариком, и даже ребёнком? Почему через насилие мы пытаемся доказать своё превосходство? Перед кем доказывал его вот этот самый Мордасов? Что это? Откуда? Пятая командировка… Наверняка, дома есть семья и детишки, а он «защитник Отечества» приезжал сюда на войну, как на праздник: пил, стрелял, насиловал и всё это считал в рамках закона, потому что твёрдо уверовал в свою безнаказанность и только потому, что там наверху тоже самое, только за закрытыми дверями».
Прапорщик стал приходить в себя. У него из носа текла кровь и кружилась голова. Сергей наклонился над ним и внятно произнёс:
- Слушай ты, мешок с дерьмом… сиди здесь и не вздумай уйти. Я сейчас верну девочку родителям, а потом тобой займусь. Считай, что на твоей карьере будет поставлен крест или одна жирная точка. Это, как ты пожелаешь, а точнее, что тебе определит за твои художества военный суд.
Сергей обернулся к девочке. Та сидела в своих лохмотьях, из-под которых просвечивало смуглое тело. Он подошёл к ней взял одеяло и, обмотав им её, поднял на руки.
- А лёгкая какая, - произнёс он. – Как зовут?
Девочка ничего не ответила, испуганно тараща глаза.
- Ну, не хочешь говорить и не надо, - он шагнул из землянки в ночь.
Звёзд было мало. Они выглядывали из-за облаков и как-то странно смотрели на человека шагающего по размытой дождями дороге, несущему в руках какое-то существо. Это существо тревожно всматривалось в темень, а он всё шёл и шёл по липкой расползающейся жиже, и казалось, что конца и края ей не будет. Ямы и рытвины были на каждом шагу, но он шёл, не оглядываясь, и всё думал про то, как к нему пришла старая чеченка и слёзно умоляла, чтобы солдаты вернули ей её дочь. Когда она описала внешность того, кто приходил к ней в дом, он сразу понял, что это прапорщик Мордасов из соседнего подразделения. Ещё тогда в вагоне он не понравился Сергею и вот, пожалуйста, ЧП, которое, наверняка вышестоящие спишут на издержки военных действий.
«Военные действия… Откуда здесь в тылу военные действия? Мародёрство? Да. Пьянство, отбившихся от рук солдат? Да. Надо спасать людей выводить отсюда всех психопатов и вводить спецвойска, а, иначе вернувшись, домой эти самые участники «военных действий» учинят такое, что лучше и не думать. Больная психика может натворить дел… Не расхлебаем потом...»
Сергей выбрался на твёрдую землю. Каменная гряда только отделяла его от селения, где жила семья девочки.
- Ну, так как тебя зовут? – он хотел разговорить ребёнка.
Та замотала головой, и что-то попыталась сказать, но ни слова, а какое-то горловое мычание расслышал в ответ.
«Ну, гад, даже это просчитал. Выбрал немую жертву для своих утех. «Супермен», приехавший устанавливать порядок. Эх-хе-хе…»
Сергею теперь было понятно, почему никто не слышал её крика, когда прапорщик насиловал девочку-подростка в своей землянке. Он прижал её к себе покрепче и почувствовал, как та дрожит в его руках. Сразу из прошлого выплыл перрон. Он держит на руках Светланку и рядом жена. Как это было давно, как будто в другой жизни, а теперь вот… Они зашли за поворот, и каменная гряда открыла вид на посёлок, потонувший посреди ночи в тишине, Сергей не услышал, а почувствовал боль в спине и только потом слух уловил эхо выстрела.
- Не успел… - прошептал он и осел на мокрую землю, бережно опустив девочку перед собой. – Беги… беги и живи…

Юля кормила Светланку, когда в дверь позвонили. Она положила её в кроватку и пошла открывать. Какая-то пугающая тишина замерла между этим звонком и её шагами. Светланка смотрела перед собой осоловелым взглядом и мысленно листала в своём маленьком прошлом какие-то воспоминания. Вот чьи-то крепкие руки держат её, а в лицо заглядывает что-то яркое и тёплое откуда-то сверху. Блестящие нити и чей-то говор. Знакомые интонации. Это свои. Она зевнула, и сон коснулся её ресниц, век и она улыбнулась, закатив глаза. Что-то доброе просилось к ней в кроватку из прошлого, заслоняя то, что уже стояло там, на пороге квартиры, нажимая кнопку звонка.
Юля открыла дверь. На пороге … Она сразу догадалась, что что-то случилось с Серёжкой. Кольнуло с левой стороны под лопаткой, и она почувствовала, как один из тех мостков над пустотой зашатался. Юля зажмурила глаза и шагнула… Ощущение того, что вот-вот она должна будет упасть, не покидало её. Ноги стали ватными, а офицер в дверях что-то говорил и говорил и совал какой-то пакет ей в руки. Всё, как в кино,  всё понарошку и ты знаешь, что все останутся, живы, но тревога не спешит тебя покидать, и ты вытягиваешь шею и пытаешься рассмотреть за кадром, как подымается любимый артист с земли и говорит своему благодарному зрителю: «Я жив!»
Плач… Она слышит плач. Что-то знакомое отодвинуло на секунду всё нехорошее, и Юля оглянулась на звук, доносившийся из комнаты. Это плакала Светланка. Этот беленький беспомощный комочек даже во сне почувствовал, что в их дом постучалась беда.
Юля закрыла дверь, и не спеша, побрела к дочери. Та плакала во сне. Юля наклонилась над кроваткой и потрогала рукой тёпленькое тельце. Её голос попробовал напеть мелодию, но вместо этого лишь один звук на бесцветной ноте повис в пространстве тягуче без всякой надежды во всё хорошее. Светланка заслышав этот звук, замерла. Ей уже не было так неуютно в своём сне. Кто-то родной протянул ей тонкий лучик, и он висел над пустотой, указывая путь. Она, ещё не знала, что это такое, почувствовать себя сиротой. Кто-то отстранил от неё во сне крепкие руки, и ей стало тоскливо. Светланка заворочалась и открыла глаза. Она не сразу узнала лицо своей матери и даже хотела пустить слезу, мол, где та, что была раньше, но передумала, ощутив знакомое тепло, исходившее от смотрящей на неё женщины. «Привиделось» - подумала она и улыбнулась, гоня, прочь тревогу.
А Юля стояла над ней и пела, если вообще можно это было назвать пением. Тягучая, одинокая нота замерла в отдельности от остальных звуков и, не обращая внимания на их присутствие, как ей самой казалось, исполняла, что-то божественное. Светланка наморщила лобик – ей эта музыка не нравилась. Юля, заметив печаль на лице дочки, глотнула воздуху и опустилась на колени у кроватки.
- Ну, вот и всё… ёжиков больше не будет, - слеза наползла на глаза, и изображение переломилось на столько, что уродливые предметы изогнувшись, отдалились от неё, и она ушла в свои воспоминания.

Ей было восемнадцать,  когда она познакомилась  с Сергеем. К тому времени он был уже в разводе и мотался по жизни, подставляя себя под пули, обезоруживая преступников, не жалея ни себя, ни тех, кто пытался насилием разбавлять монотонный ход времени. Пока ему везло. Он даже не думал о том, чтобы начать жить по-другому: опять любить, дарить цветы, растить детей… Да, именно всё у них началось с цветов. Она шла тогда по улице, а навстречу он: усталый, пропахший солнцем и пылью дорог и в руках у него были белые розы. Она сразу обратила внимание, как он их нёс, как ребёнка… Его загорелые руки слегка поддерживали их, а они лежали спокойно, ожидая ту, кому предназначены. Их взгляды встретились…
Через полгода они поженились. Что это было, и была ли любовь, она не знала. Не знала потому, что никогда ещё не любила и ко всему такому относилась с осторожностью ребёнка, который оказался один в лодке на середине реки. Она вообще считала, что любовь – это мистика, а всё то, что рядом с ней – это придумки людей, для собственного удобства и не более. Юля шла к нему и шла только с одним желанием: стать, когда-нибудь одной из тех белых роз в его руках…
Потом родилась Светланка… а потом эта война и теперь пустота, и она бредущая над нею по шатающимся мосткам. Всё, что было когда-то, перечеркнула одна лишь строчка, выведенная красивым почерком: «Пропал без вести…»
Война – это не то, что показывают в кино. Это гораздо глубже. Это гораздо больнее. Это когда в тебя стреляют не только чужие, но и свои. Случайно или с умыслом – это совсем неважно. Главное чтобы был результат. Война без этого результата – это не война, это детская игра – «Зарница». Сколько живёт человечество – столько оно и сеет по всей земле ненужные преждевременные смерти и то там, то здесь вырастают потом из камня и металла обелиски. Казалось бы, эти немые свидетели горя должны были бы быть для грядущих поколений напоминанием и предостережением, что так жить не надо, но почему-то пока не получается. Ещё находятся такие, кто с горящим взором и не лишённой смысла логикой, учит подрастающее поколение убивать. Ради чего? Ради будущего? А есть ли это будущее у страны, где нет настоящего, и забывается прошлое? Само время подсказывает, что пора переходить на более высокий уровень, где слово, а не сила должно приносить в дома людям мир. Да, и воспитание любви к Родине должно строиться не на бряцании оружием и облачение подрастающих мальчишек и девчонок в камуфляж, а на развитии понимания всего того многообразия, из чего состоит весь этот мир, вся эта жизнь.
Матери рожают  не для того, чтобы потом оплакивать не вернувшихся домой. Как получается, что дети, рождённые в любви, становятся потом орудием смерти в руках тех, кто давно разменял здравый смысл на что-то эфемерное, за которым ничего нет – одна пустота? Ещё кто-то пытается протащить в парламенты своих стран доктрины, где будущее, благодаря войнам, станет светлым и мирным. Абсурд! Этого никогда не будет. Нельзя построить счастье на несчастье, а человечество пытается это сделать, и всё маршируют мальчики и девочки перед трибунами своих властителей. Подрастает смена, а значит, копайте могилы, отливайте пули – новые конфликты уже близко. Как сказано в одной рекламе: «…И пусть весь мир подождёт». Пусть, только потом может статься так, что ничего уже не будет. Некому будет рожать, да и не от кого и не для чего. Жизнь без продолжения – это пустота.

Прошёл месяц. Юля давно не смотрелась в зеркала. Она просто себя не замечала в них. Ей не хотелось видеть то, что могло там показаться, а поэтому всё вскользь, всё на бегу… Страшно было возвращаться в своё прошлое, где она бежала к нему на свидание, а он ждал её с белыми розами в руках. Весь такой загорелый и крепкий, протягивающий ей цветы.
Дни шли своим чередом. Юля их не считала. Просто ночь сменяла день. Не было никаких обязательств ни перед кем: ни перед собой, ни перед… Ах, да Светланка. Этот белый цветочек, лопотавший на своём языке, смотревший на всё происходящее вокруг иначе, чем она и понимавший всё не так, как она – был единственным островком в этой жизни, куда Юля возвращалась время от времени, чтобы набраться сил, а потом опять идти и идти по мосткам через пустоту. Ей иногда казалось, что Светланка знает что-то, о чём ей не ведомо, а поэтому безмятежно возится с игрушками и иногда странно смотрит на неё и будто говорит, мол, прорвёмся, и всё будет хорошо.

Звонок в дверь. Юля выключила газ на плите и пошла открывать. На пороге две женщины. У одной в руках книга. Судя по переплёту – старинная.
- Сестра, мы узнали, что твой дом посетило горе.
- Кто вы?
- Мы друзья, - говорившая тут же открыла книгу и стала быстро-быстро читать, будто кто-то за ней гнался: - В каждом слове  Бог… Умей слушать сказанное. В нём тайный смысл – ответ на все твои вопросы.
- Зачем вы пришли? – Юля задала вопрос, не меняя выражения лица.
- Мы пришли тебе помочь, сестра…
- У меня нет ни сестёр, ни братьев.
- Это не так. Мы твои сёстры. Если ты пожелаешь, ты станешь одной из нас, и тебе будет намного легче. Как говорит наш Бог…
- Бог? Ваш Бог? Придуманный вами…?
- Сестра, - одна из женщин сделала попытку перешагнуть через порог квартиры, отстраняя Юлю.
- Куда? Этот дом ждёт не вас. Он ждёт хозяина.
- Он не придёт.
- Откуда вам знать? – Юля смерила победным взглядом одетых в наглухо застёгнутые шубы незнакомок. – Вы пахните смертью. Уходите.
- Сестра?
- Идите прочь, - она захлопнула дверь и опустилась на колени в прихожей.
Что-то тяжёлое навалилось на неё и не давало вздохнуть полной грудью. Ей хотелось плакать, но и это было для неё невозможным. Она стала молиться. Неправильно и совсем не так, как должно.
В комнате заплакала Светланка. Она уронила из кроватки игрушку и теперь пыталась до неё дотянуться. Когда поняла, что ей это не удастся, подала голос. Юля вошла и посмотрела на дочь.
- Что, никак?
Та улыбнулась, мол, помощь пришла и закивала. Юля взяла куклу с длинным носом и улыбкой во всё лицо и протянула дочери. Светланка радостно замурлыкала и потянула пластмассового человечка к себе. Постепенно Юля пришла в себя и подумала: «Надо держаться… Надо ждать и верить». Она подошла к зеркалу и пристально посмотрела на своё отражение.
«Ну что, подруга, выпроводила родственничков? Правильно… Теперь давай думай. Хорошенько думай, как жить дальше, только не торопись…»

Всё это время она не смотрела телевизор, не читала газет. Если брала книгу то и там, то и дело натыкалась на воспоминания. Серёжка любил на полях страниц оставлять всякие записи. В одной книге она нашла вот это: «Ёжики любят послушных девочек…» Казалось, что вот только что он написал это послание, а сам вышел куда-то из комнаты и сейчас вернётся и начнёт дышать ей в ухо, изображая колючего лесного жителя.
«Где же ты, Серёжка? Почему так долго от тебя нет весточки? «Пропал без вести» - это ещё не смерть. Ты где-то рядом. Но где? Дай знак, любимый…»

Пролетела зима. Отвьюжила, отбомбила снегами, и весенняя капель стала выстукивать под окнами всякие звуки, наполняя мир перезвоном. Юля часто ходила с дочерью гулять. Они обе повзрослели, и может быть это, хоть как-то объясняло окружающим то, что и мать, и дочь смотрели на пьянящую природу не просто как на что-то сверхъестественное, а как на что-то предсказуемое, и при этом таившее в себе какую-то загадку или неожиданность. Светланка радовалась всему: и солнцу, и щебету птиц, гулу машин и говору людей. Она часто прислушивалась, стараясь расслышать знакомые интонации, иногда приходившие ей во снах, но пока не получалось. «Значит, они где-то ещё в пути» - думала она, улыбаясь налево и направо всем людям и предметам. Ей было хорошо.
В эту весну дожди, пожаловавшие откуда-то из-за горизонта, с какой-то жадностью набросились на остатки снега и в считанные дни очистили землю от его присутствия, оставив взамен звенящие ручьи, которые дружно подхватили всё, что можно было унести с собой, и помчали куда-то прочь из города. Потом воздух наполнился запахом распускающейся зелени. Солнце жарило и всё больше людей выходило под небо из тесных квартир. Они, изрядно подзабыв за зиму, как выглядит этот мир, радовались так, будто в первый раз видели птиц, полощущихся в лужах, детишек, пускающих в ручьях всякие щепочки на перегонки, молодёжь, снявшую головные уборы и надевшую на себя яркие одежды… Весна.
Война осталась где-то в прошлом. Люди быстро привыкли к её соседству на страницах газет и на телевизионных экранах. Блокбастеры пытались рассказать о ней неофициальным языком, но не всегда это получалось так, как хотелось. Ну, это обычная ситуация: «хотели как лучше, а получилось как всегда…» То там, то здесь по стране совершались теракты, но это уже была другая война, в которой гибли мирные люди. Человечество отказалось от мира… Те, кто наблюдал за этим издалека, очень быстро встали на позицию, мол, меня не коснулось и ладно. Те, кого эта чаша не минула, в скорби при спущенных флагах остались со своим горем один на один.
Юля всё это воспринимала по-своему, быстро взрослея. Ей нельзя было жить по-другому, потому что с каждым днём мостки, по которым она шла над пустотой, становились всё опаснее и опаснее. Она чувствовала, что стоит ей оступиться и всё: жизнь оборвётся - она станет одной из тех, кто живёт по принципу: «Авось».

С обеда небо стало заволакивать тучами. Они хороводили в вышине, и всё что-то там у них не ладилось, будто кого-то не досчитывались в своём строю. Ближе к ночи стало громыхать. Сначала где-то у горизонта, а потом всё ближе и ближе.
«Наверное, будет гроза» - подумала Юля, распахивая настежь окно. Она вспомнила, как однажды Сергей ей сказал, что если он задержится, то обязательно о своём приходе даст знать – пришлёт или дождь, или снегопад.
 «Как это было романтично тогда и как безнадёжно теперь: снега прошли, а его всё нет».
Юля выставила из окна ладонь, и тут же тёплая капля упала на руку, будто какой-то художник капнул краской с кисти.
«Дождь… Здравствуй…»
Небо, дождавшись своего часа, стало сыпать на землю звонкой монетой каплю за каплей. Вскоре все слилось, и ливень обрушился стеной на всё то, что стояло в ожидании этого дара. Деревья, трава и цветы, дома и скамейки у подъездов, урны и детские карусели – всё переливалось необычным светом от фонарей, а дождь всё лил и лил. Ветер, который метался среди всей этой красоты, по-хозяйски пригибал кусты сирени, как будто хотел угодить небесным силам, посылавшим на землю столько воды за просто так, не прося взамен ничего из того, что было там внизу. Ливень то усиливался, то утихал, и в такие моменты его капли причудливо выстукивали ритм. Юля подставляла под него слова, и получалось что-то хорошее: «Я те-бя люб-лю». За этим занятием она не сразу расслышала звонок в дверь. И только когда поняла, что звонивший не просто нажимает звонок, а что-то пытается отстучать в ритме, она вскочила и произнесла про себя то, что названивал незнакомец: «Я те-бя люб-лю!» Сорвалась с места и кинулась к двери. Сердце бешено колотилось в груди. Оно металось. Мысли сбились в кучу, и надежда, теплившаяся всё это время в её сознании, обрела невиданную уверенность.
Юля, не раздумывая, распахнула дверь и сделала шаг за порог. Пустота окаменела. Ей, этой субстанции, всё это было непонятно. Как? Откуда? Почему? А она уже была в его объятиях, и ноги потеряли опору. Такое ощущение, что неведомая сила держит её над пропастью, откуда кто-то хочет дотянуться до её ног. Пустота ожила и попыталась подползти и предательски лизнуть ей пятку, мол, не забывай, я ещё тут, но не успела. Юля засмеялась и от этого смеха пустота стала исчезать прямо на глазах, превращаясь ни во что. Да, она смеялась, потому что слёзы было гораздо дольше доставать из себя, куда она их прятала всё это время от всех.
- Почему тебя так долго не было? – Юля прижалась к его щеке, мокрой от дождя.
Его запах, тот который она могла распознать среди тысячи других, был опять рядом. Юля потянула его в себя.
- Почему я тебя не чувствовала?
- Потому что меня не было.
- Совсем, совсем?
- Совсем, совсем, - ответил он, целуя её в висок.
- И где ты был всё это время?
- Возвращался к тебе. Ежики любят послушных девочек…
Вот тут первые слёзы брызнули у неё из глаз. Сергей переступил порог родного дома, и устало сказал:
- Вот и всё.
- Что? Что – вот и всё? – она испуганно вцепилась в его погоны, где вместо четырёх маленьких звёздочек теперь была одна побольше.
Её почти прозрачные пальцы, как тогда осенью на перроне цеплялись за неё, и казалось, что больше никогда она не отпустит его от себя. Никогда, чтобы не потерять…
Сергей прижал её к себе ещё сильнее. Память бросилась туда, откуда он вернулся и откуда мог не вернуться. Война – это когда в тебя стреляют не только чужие, но и свои. Трудно назвать своим, того, кто тогда в него стрелял, а ещё труднее назвать чужими тех, кто его выходил, борясь со смертью за его жизнь. Он, пребывая в бреду, всегда видел у своего изголовья чёрные угольки пронзительных глаз девочки, сумевшей привести своих и те приняли его в семью, как сына и вытащили с того света чудом. Как сказал её отец, прощаясь с ним: «Аллах, помог».
- Ты был ранен?
- Я был убит.
- А теперь?
- Теперь воскрес…
Она плакала в его объятиях, а там, в комнате в детской кроватке спала Светланка, и добрый мохнатый сон качал её уже повзрослевшую в крепких руках снившегося ей смеющегося человека. Она улыбалась во сне, и белое личико смешно двигалось. Что-то спокойное было во всём этом, и уже никакая пустота не могла родиться на этом краешке земли, где надеялись и ждали, верили и любили.

                Июль 2006 г.