Люмпен

Риша Грач
  Здравствуйте. Я Василий Тёркин. Не-ет, не тот Василий Теркин, храбрый вояка, о котором написал знаменитую поэму Александр Твардовский. Само собой в армии я служил, как и мой знаменитый тёзка, но, к сожалению подобной славы, на военном  поприще не снискал, а «оттоптал сапоги» положенные по закону два года, да и возвратился так сказать «в родные пенаты», в Челябинск.  Кто не в курсе – это город такой, на Южном Урале наиглавнейший, можно сказать столица. Так вот. Вернулся я, значит из армии, хотел было в институт пойти учиться, уж и экзамены сдал, да маманю мою неожиданно с работы сократили. Не надобны нам говорят, пенсионеры, молодым говорят, везде у нас дорога, а старикам везде у нас… облом. Помыкалась моя родительница по работам разным, да только ноги зря истоптала. Не берут её нигде. Ну, я институт–то так не начавши, и бросил. А что делать? Кормиться как-то надо, с голодным пузом много ли выучишь? И пошёл я на металлургический завод работать слесарем. А куда ещё без образования пристроишься? Думал так: поработаю, а на следующий год на заочное отделение поступлю. Думать-то я думал, да только человек предполагает, а Бог располагает.
  Через месяц я с Валюхой моей познакомился, прямо там же на заводе, она машинисткой конвейера работала, а ещё через три месяца она мне о беременности своей объявила. Ну, я конечно предложение руки и сердца ей сделал, ещё не хватало, чтобы она дитё моё единокровное из себя вытравила!
   Поженились мы, значит. Валюха в декрет ушла, а я единственным кормильцем остался. Через несколько месяцев сын родился, а ещё через год – дочурка. Какая уж тут учёба! Ребятишек растить нужно, жена не работает, а тут ещё маманя хворать начала, операцию ей сделали, а операция денег стоит немалых. В кредит залезли, в кабалу банковскую, потом двушку нашу хрущёвскую на трёшку в новом доме поменяли. Опять же в банк, за ипотекой пошли. Вот так я на заводе в слесарюгах и осел. Пятнадцать лет уж тружусь. Но не подумайте, что я жалуюсь. Вовсе нет! Жизнью своей я вполне доволен – семья у меня хорошая, детишки послушные и учатся хорошо, сын спортом занимается, дочка в музыкальной школе сольфеджио изучает, а чтобы в шкоду какую или там шалости лезть – ни-ни. Валюха опять же – хозяйка замечательная, жена хорошая, верная подруга. В общем, всё как у всех, а в чём-то может даже и лучше. Но не о том я хотел рассказать, а хотел болью и обидой своей поделиться.
А началось всё вот с чего.
  Понадобилось мне как-то в наш заводской «Учебный центр» зайти, бумагу на повышенный разряд оформить. Пришёл я, бумаги, какие надо подписал и к выходу направился, а весна в том году рано пришла, начало апреля, а на улице жара под тридцать, а отопительный сезон у коммунальщиков ещё не закончился – батареи шпарят вовсю. В кабинетах дышать невозможно. Ну, иду я к выходу мимо распахнутых настежь дверей и вдруг слышу:
- Вы, господа мастера должны помнить, что имеете дело с людьми плохо организованными…
Притормозил я у кабинета, да за распахнутую дверь спрятался. Дай, думаю, послушаю, чему это наших мастеров-начальников в центре обучают. Стою, в щёлку заглядываю. Сидят мужики за столами все такие важные, а перед ними баба… простите, дама стоит – полная, грудастая, второй подбородок от пота лоснится, а на голове стог сена, причёска такая значит.
- Вы же понимаете господа, - говорит грудастая со стогом вместо волос – кто на наш комбинат работать приходит. Это же люмпены настоящие!
- Это точно. – Вступает в разговор молоденький пацан. Лицо такое детское, по всему видно только-только с институтской скамьи. Молоко на губах не обсохло. - Интеллектом наши рабочие не обременены, кроме колобка ни одной книжки не прочитали, а повышение зарплаты требуют.
- Вот, вот. – С готовностью подхватывает двухподбородочная дама. – Требуют, а сами и тех денег, что им сейчас платят, не отрабатывают. Одним словом – люмпены.
Противно мне стало. Так вот чему, думаю, наших мастеров на тренингах учат! Значит мы и тех копеек, что они сейчас зарплатой обозвали, не заработали! Выходит я, тяжести таскаю, болты-гайки кручу, в пыли и грязи, руки вон от мазута не отмываются, и не заработал. И Валюха моя, лопатой тяжеленную шихту на конвейер тоннами забрасывает, да после по ночам стонет оттого, что спина и руки болят, она тоже не заработала, а эта мымра толстомордая, которая зарплату поболе нашей получает, между прочим,  из тех средств, что мы заводу приносим, она выходит - заработала! Да ещё люмпенами какими-то обзывает. Стерва!  Что такое люмпены интересно?
Пришёл я домой злой как чёрт. Жена у порога встретила, обедать зовёт.
- Погоди ты Валя со своим обедом. – Говорю с досадой. – Не до еды мне.
А сам - в комнату к сыну, компьютер включил, в интернет залез, набрал слово люмпены, читаю: «Люмпены – пролетариат, от немецкого люмпен – лохмотья. Термин, введенный Карлом Марксом для обозначения низших слоёв пролетариата. Позднее люмпенами стали называться все деклассированные элементы – нищие, бродяги, уголовники и т.д. В большинстве случаев люмпен это лицо, не имеющее никакой собственности и живущее случайными заработками. Это люди без социальных корней, нравственного кодекса, готовые безрассудно повиноваться сильному….
   Дальше читать я не стал. Выходит мы, рабочие – люмпены деклассированные, без роду, без племени, безнравственные нищие? Мы – производящие чугун, льющие металл, прокатывающие сталь и зарабатывающие реальные деньги, мы - люмпены! И так мне обидно стало за весь наш рабочий класс, аж слезы на глаза накатились. Да ещё сосунок этот – вспомнил я молоденького пацана – ничего, мол, кроме колобка не читали. Сам-то, небось, «Гари Потера» за свою коротюсенькую жизнь только и прочёл, а всё туда же. И такая во мне рабочее-классовая злость вдруг взыграла! Да что же это, думаю, я в свои тридцать семь лет глупее мальчишки этого?! Вот возьмусь и прямо сейчас всех классиков перечитаю. Что мы там, в школе по программе-то проходили? «Войну и мир» Льва Николаевича Толстого, «Преступление и наказание» -  это кажется Достоевского, «Дубровский» Александра нашего Сергеича. Кажется, всё это у нас есть - дети-то тоже учатся.
Выскочил я из комнаты как ошпаренный.
- Валюха! – Кричу. – Где у нас Пушкин с Толстым?
- С каким ещё толстым? – Отзывается из кухни жена.
- Да не с толстым, - поясняю терпеливо, входя в кухню – а с Толстым Львом Николаевичем. Книги у нас где?
- Ой, Вась – удивляется жена. – Да на что они тебе? Они ж старые совсем были, переплёт порвался. Интерьер только портили, я их и… выбросила.
Последнюю фразу жена договаривает дрожащим голосом, глядя в моё перекошенное от злости лицо.
- А что случилось-то Вась?
- Что ж ты наделала! – Говорю и обессилено опускаюсь на табуретку. – Кто ж мировую литературу – источник просвещения под обои прилаживает? Эх ты! Люмпенша!
- Ты что Вася?! – Вскинулась жена, смотрит испуганно и руки к груди прижимает. – Ты за что ж меня так? Я ж тебе пятнадцать лет верная. Никогда ни сном, ни духом тебе не изменяла. Что же ты меня люп… люм… ну, вот этой самой называешь? Или сплетни про нас с Пашкой до тебя дошли? Так не было ничего, так и знай. Пашка просто пьяный был, ну и…  чего спьяну-то не скажешь.
- Тундра не асфальтированная – не сразу понимаю, о чём она говорит. – Люмпены это… Постой! – Тут до меня, наконец, доходит. – Какой Пашка? С третьего этажа? – Жена утвердительно и часто кивает. – Интересное кино. Ну и что же у вас с ним было?
- Да ничего Васенька! Детьми клянусь…, а ты что же… не знал? Так ты не за Пашку меня обозвал?
- За Достоевского Фёдора Михалыча я тебя обозвал! – Срываюсь на крик. – За Грибоедова Александра Сергеича!
- Бог с тобой Вася, я их и знать-то не знаю! – Ещё больше пугается жена. – Наврали тебе злые языки, ничего у меня с ними не было!
- Ладно. – Обречённо махнул я рукой. Ну что с бабы взять? У них, у баб… пардон, у женщин, про что не скажи, а всё одно на уме. – Про Пашку после поговорим. Денег давай.
- Зачем это? – Почувствовав себя в своей тарелке, жена смотрит подозрительно.
- В магазин пойду, книги тобой выброшенные заново покупать буду. Да поживей давай, а то магазин скоро закроется.
- Вась, какие деньги? А? – Жена окончательно пришла в себя, подбоченилась, смотрит возмущённо. – Борьке кроссовки новые купили, Светке джинсы, маме лекарства, за ипотеку внесли, коммуналку оплатили, продукты….
- Всё хватит. – Обрываю я. Её не останови, так она до вечера будет статьи расходов нашей скудной люмпеновской зарплаты перечислять, каждое яблоко, каждую буханку хлеба поминать. – Не надо денег.
  Вышел я из кухни и в туалет пошёл. Там в сливном бачке заначка у меня припрятана. Только не подумайте, что та заначка на пропой души предназначена. Я мужик не пьющий. Ну, только если немного и по поводу, а в рабочие дни вообще ни капли. Схоронка моя была сделана на подарок жене ко дню её рождения. Каждую копейку на обедах да на проезде экономил, чтобы жену порадовать. Никогда в жизни не тронул бы тех денег, да случай особый. Здесь моё пролетарское достоинство задето, и чтобы восстановить попранную гордость никаких денег не жалко. Вынул я заначку, пересчитал. Триста рублей накопилось. Ну, думаю, не велик капитал, да хоть на одну книгу хватит.
  В прихожей обулся. Жена вышла. Провожает. В глаза виновато заглядывает.
- Ты когда вернешься Вася? – спрашивает.
- Скоро. – Говорю. – Жди. Приду, ликбез тебе устрою, чтобы впредь неповадно было книги из дому выдворять. А с Пашкой твоим – оборачиваюсь уже на пороге. – Я ещё разберусь. Потолкую с ним по-мужски.
- Ой, да не мой это Пашка… - пытается возразить жена, но я её не слушаю, дверь перед самым носом захлопнул и, не дожидаясь лифта, вниз по лестнице побежал.
   В книжный гипермаркет я примчался аккурат за полчаса до закрытия. Иду по светлому огромному залу, по сторонам зыркаю. А вокруг стеллажи выше роста человеческого наставлены, а на полках книги – видимо-невидимо! Тут тебе и пособия по домоводству, и советы как машину ремонтировать, а журналов…! Лежат аккуратными стопочками сытыми глянцевыми обложками сверкают, и девицы на этих обложках холёные, красивые, сразу видно, что лопату эти красавицы только на картинках в букваре и видели. И где же, думаю, среди всего этого многообразия литературы мне классиков наших разыскать?
Тут ко мне девчушка подбегает, чуть постарше Светки моей. Блузочка беленькая на ней, юбочка чёрненькая, на тонкой шейке шарфик голубой повязан, а на лице – улыбка во все тридцать два белоснежных зуба.
- Здравствуйте! – Говорит так радостно, буд-то только меня и ждала весь день. – Хотите выбрать книгу? Какая литература вас интересует? Техническая, художественная, отечественные или  зарубежные писатели?
Я от её напора растерялся даже. Стою, глазами хлопаю, а девчушка трещит без умолку:
- У нас новое поступление детективных романов. Юлия Шилова, Александра Маринина… - Начинает перечислять она.
- Мне бы девушка – с трудом вклиниваюсь я между фамилий современных детективщиков – Достоевского или Чехова.
- Тогда вам нужно в отдел классической художественной литературы. – Охотно поясняет девчушка-консультант и смотрит не то с удивлением, не то уважительно. – Идёмте, я вас провожу.
Приводит она меня в отдел, где на полках весь цвет русской и зарубежной классики выставлен. У меня аж глаза разбежались: батюшки, чего тут только нет! И Чехов тут тебе – пожалуйста, и Тургенев, и Гончаров. Читай – не хочу!
- Выбирайте. – Предлагает девчушка. – Если консультация понадобится, я рядом буду.
Отошла она деликатно в сторонку, а я меж стеллажами пошёл. С одной стороны стоят книженции маленького формата, в мягких обложках. Такие в дорогу хорошо брать – места много не займут. А с другой – солидные тома, толстые, в красивых тесненных переплётах. Такую книгу и в руках держать приятно и опять же интерьер такая не испортит. Отыскал я «Войну и мир», с полки снял – тяжёлая, обложка гладкая, раскрыл – печать хорошая, бумага белая. Глядь, а из книги листочек какой-то выпал. Маленький, прямоугольный. Покружил, покружил, да у ног моих и пристроился. Поднял я листок, а на нём цифры какие-то напечатаны - «1100р.00к.». Не понял я сперва, что это за цифры. Тираж что ли думаю напечатан? Присмотрелся – нет, не тираж это, а цена! Меня аж в жар бросило. Ну, думаю, дороговато нынче просвещение, на эти деньги мы всей семьёй неделю питаться можем. Не по карману нам видать книги под интерьер покупать. И перешёл к тем стеллажам, где книжки в бумажных переплётах стояли. Взял первую попавшуюся с полки и сразу же в ценник заглянул. Да что же это такое?! В ценнике стоит «600р.». Начинаю сомневаться, правильно ли я понял, а может это и не цена вовсе. Тут ко мне снова девчушка в голубом шарфике подлетает.
- Ну что, выбрали? – Спрашивает.
- Выбрал. – Говорю не слишком уверенно. – Только подскажите мне, будьте любезны, где тут цена?
- Так вы на неё смотрите. – Сообщает консультантка и глядит несколько настороженно. – Вот же напечатано:  шестьсот рублей.
Я книжку в руках тискаю, что сказать не знаю, а консультантка продолжает улыбаться, и уже не радостно, а ехидненько так спрашивает:
- Ну, что? Брать будете?
- Конечно! – Говорю я уверенно. – Конечно, буду.
- Оплата на кассе. – Сообщает девчушка.
Меня от стыда за бедность свою, да неплатёжеспособность холодный пот прошиб, но ударить в грязь лицом перед девчонкой не охота. Я делаю вид, что кошелёк по карманам ищу, улыбаюсь ей натянуто так и говорю:
- Простите девушка великодушно, конфуз у меня небольшой вышел – кошелёк я свой дома оставил.
А сам книженцию обратно на полку прилаживаю и на выход готовлюсь.
- Ничего. Бывает. – Снисходительно прощает меня она и смотрит так сочувственно.
В общем, вышел я из книжного магазина в полной прострации. Иду и рассуждаю: это что ж такое получается? Выходит, что нам, простым рабочим людям просвещение нынче и то не по карману. Где же это видано, чтобы книжка дороже мяса стоила! Вот и попробуй тут из тьмы на свет выбраться. Интересно, чтобы сказали наши любимые многоуважаемые писатели-классики, узнай они, что труды их массам недоступны стали? 
И так мне горько, что хоть волком вой. Ну а мужику нашему, когда плохо и выть хочется что надо? Правильно. Горе-тоску своё в алкоголе утопить. Завернул я в магазинчик, полторашку пива взял, да орешков солёных на закуску. Половину заначки своей истратил и ещё пуще расстроился. Вот ведь что получается: работаешь, работаешь, вкалываешь как проклятый, а лишь на пропой души и хватает. Вошёл я в скверик, да на лавке устроился.
  Благодать! Тепло, солнышко закатное сквозь деревья проглядывает, птахи запоздалые в ветках чирикают, а поодаль от меня ребятня по лужайке мячик резиновый гоняет. Только им меня за оперившимися молодой листвой пышными кустами не видно – ещё не хватало, чтобы на глазах у детей пьянствовать!
  Ну, вот сижу я, пивко холодненькое потягиваю, орешками похрустываю, да о жизни своей про себя рассуждаю, и видать сморило меня. Задремал я. Сколько проспал, не знаю, а только проснулся от того, что кто-то за плечо меня теребит. Ну, думаю, патруль милицейский меня застукал. Сейчас в отделение заметут, до выяснения личности. Мало того, что как люмпен распоследний на лавке в сквере сплю, так ещё и штраф за распитие алкогольных напитков в неустановленном месте припаяют. Пропала тогда надежда на покупку книг. Начинаю судорожно вспоминать при себе ли у меня паспорт, и что сказать милиционерам, чтобы от штрафа отвертеться.
Пока соображал, меня уже за оба плеча трясти начали. Делать нечего, распечатал я глаза, перед глазами туман плавает, а из туману того на меня три мужские физиономии пялятся. Я глаза-то кулаками протёр и вновь посмотрел. Туман рассеялся, а передо мной трое мужиков оказались. Один уж в летах, бородища седая по грудь, на голове картуз, рубаха белая с косым воротом кушаком подпоясана.  Второй – средних лет. Борода тёмная, простоволосый, волосы редкие, глаза умные, спокойные. Костюмчик на нём тройка и галстук-бабочка. А третий - молодой, лет тридцати. Вовсе безбородый. На голове кудри буйные, а на щеках баки аж до подбородка. Одет в сюртук бархатный, а вместо галстука платок повязан. Ну, вот как есть драмтеатр на выезде. Я глаза вытаращил.
- Мужики, - спрашиваю. – Вы что от труппы своей отбились?
- От какой ещё такой труппы? – недовольно спрашивает тот, который в рубахе и с седой бородищей.
- От театральной. – Охотно поясняю я.
- Мы тебе не актёришки какие-нибудь! – Возмущается седая борода. – Думай, что говоришь, а то не ровён час и….- Он потряс в воздухе крепким кулаком.
- Успокойтесь Лев Николаевич. – Принялся увещевать старца интеллигент в костюме-тройке. - Разве не видите, не признал нас, сей молодой человек. Ведь не признали? – Обращается он ко мне.
Я только открыл, было, рот, чтобы ответить, что, мол, знать не знаю, кто они такие, как в разговор вмешался молодой человек с кудрями и бакенбардами.
- Да как же милостивый государь вы могли нас признать, коли вы вместо того, чтобы книги читать, бражничать изволите!
- Да-с, - поддакивает бакенбардам костюм-тройка. – Не хорошо батенька, не интеллигентно.
Тут я терпение потерял. Ну, думаю, сейчас я выскажу этим трём хмырям всё, что о них думаю. Наперёд неповадно будет людей разыгрывать. Открыл я рот, но вместо бранных слов, которые так и вертелись у меня на языке, мой собственный рот помимо моего желания произнёс:
- Не имею чести быть с вами знакомым господа. Не соблаговолите ли представиться?
- Дожили. – С досадой произнёс бородатый старец и махнул рукой.
Молодой человек с бакенбардами презрительно хмыкнул, а интеллигент в костюме снисходительно улыбнулся.
- Классиков своих не понаслышке, а в лицо знать надобно милостивый государь.- Назидательно произнёс он, и, указав на старца, представил его. – Это – Лев Николаевич. Граф Толстой. Это – указал он на молодого человека. – Пушкин Александр Сергеевич, а ваш покорный слуга - Фёдор Михайлович Достоевский.
Издеваетесь?! Хотел было завопить я. За идиота меня держите?! Но вместо этого мой ставший вдруг самостоятельным язык произнёс:
- Шутить изволите? Сии господа давным-давно почили в бозе, а вы, как я вижу, здравствуете.
- Творения великие бессмертны! – Горячо воскликнул тот, кого мне Пушкиным представили.
- Пока живы труды наши – мы не умрём. – Патетически заключил Толстой.
- А что же вы, милостивый государь – укоризненно произнёс Фёдор Михайлович. – Вместо того чтобы к свету знаний тягу души удовлетворить, сидите здесь и…
- И пойло мерзкое хлещете! – Перебил его Пушкин, взяв со скамейки, пустую пластиковую бутылку из-под пива, и понюхав горлышко.
- Вот, вот. – Подхватил Лев Николаевич. – Срам! Просто как…как…
- Как люмпен? – робко подсказал я.
- Кто есть сей люмпен мне не ведомо, а только слово это точно отражает твою суть. – Кивнул граф Толстой.
- Позвольте господа. – Остановил разбушевавшихся собратьев по перу Фёдор Михайлович. – Быть может, мы не справедливо обвиняем молодого человека в невежестве. Скажите милостивый государь, как вас угораздило так низко пасть?
- Да как же господа хорошие, классики- писатели вы мои любимые – вдруг запричитал я, вспомнив свои попытки приобщиться к мировой культуре путём покупки книги в гипермаркете. – Как же не залить горе и обиду пойлом проклятущим, ежели просвещение нынче простому работяге не по карману! Да ещё и мымра толстомордая нас, рабочий класс, на котором вся промышленность держится, можно сказать, костяк общества – люмпенами деклассированными обзывает.
И поведал я писателям знаменитым о своих обидах.
- Да-а. – Сказал Фёдор Михайлович, когда я закончил рассказывать о том, как не смог приобрести его книгу. – Всё это весьма и весьма прискорбно. Разве мы для того свои бессмертные творения создавали, ночей не спали, чтобы люди их прочесть не могли?
- Какое неслыханное свинство! – Возмутился Александр Сергеевич.
- Э-эх! – Выдохнул Лев Николаевич, и в сердцах сорвав с головы картуз, со всего маху хлопнул его о землю.
Тут в кустах что-то зашуршало и как стукнет меня по лбу. Голова у меня дёрнулась и я…проснулся. Сижу на скамейке, рядом полтрашка из-под пива, в руках мяч резиновый, а вместо Пушкина, Толстого и Достоевского напротив меня три пацана стоят. Лет пяти. Один щербатым ртом улыбается, другой в носу пальцем ковыряет, а третий ручонки ко мне протягивает и жалобно так говорит:
- Дяденька, отдайте мячик.
- А где писатели? – Глупо спрашиваю я и во все глаза на них таращусь.
- Не знаем мы дяденька. – Говорит щербатый, а тот, что в носу ковырял, перестал ковырять и тоже жалобно так канючит.
- Верните мячик, мы вас нечаянно стукнули, мы больше так не будем.
Бросил я мальчуганам их мячик и вздохнул с сожалением. Эх, сам Достоевский с Толстым и Пушкиным в придачу ко мне явились! И надо же было мальчишкам этим по балде меня мячиком огреть! Так бы ещё с классиками пообщался. Тут у меня в кармане сотовый зазвенел. Я трубку схватил, а в телефоне – жена. Жалобным таким голосом спрашивает:
- Вася, ты домой-то, когда придёшь? Ужин стынет.
- Сейчас иду. – Говорю я ей и, не выдержав, сообщаю. – Валь, ты не поверишь, с кем я сейчас разговаривал!
- И с кем? – Спрашивает.
- С самим Достоевским! – Хвастаюсь я. – А ещё с Пушкиным и Толстым!
- Вася, - Подозрительно спрашивает жена. – Ты что пьяный? Как это ты с ними разговаривать мог, если они давно умерли?
Тут я понимать начинаю, что писатели мои любимые мне по нетрезвой лавке привиделись. Пригрезится же такое! Но перед женой пасовать не собираюсь.
- Эх ты! – Говорю возмущённо – темнота! Пока живы их книги, они - бессмертны.
- Кстати. – Спохватывается жена. – Я книжки-то твои нашла. Оказывается, я их не выбросила, а в коробку картонную сложила и на балкон выставила. Иди уже домой Вась, А?
- Да ладно. Иду уже. – Соглашаюсь я, втайне радуясь, что книги нашлись.
Поднялся со скамейки, пустую бутылку взял и только к урне наклонился, чтобы её туда сунуть, как заметил, что чуть поодаль, у самого куста лежит что-то светлое. Поднял я это что-то, расправил и остолбенел.  У меня в руках был брошенный Львом Николаевичем картуз.
Вот такая история со мной приключилась. Хотите - верьте, хотите – нет.
    Вернулся я домой, книгу Достоевского «Идиот» в руки взял, да так до утра и не мог оторваться, пока до самой корки не прочитал. А на утро с соседом Пашкой разборки устраивать пошёл. Ну, поговорили мы с ним по-мужски, выяснили, что ничего плохого Пашка и не думал, а хотел только комплимент моей Валюхе сделать. Дескать, выглядит она хорошо. Правда, это выяснилось только после того, как я ему бланш под глазом поставил, но он на меня не в обиде. А потом взяли мы с ним пивка, да сели «мировую» пить. Пили, да о литературе разговоры вели.
   А книги я в заводской библиотеке приловчился брать. За последние три года почти всю классику «заводскую» перечитал. Думаю вот в «публичную» записаться, в заводской-то перечень книг только на люмпенов рассчитан….