Поздним вечером, примерно за неделю, до того, как на станции Садовой вышел из поезда Степан, на улице Полевой, как раз от дома номер шесть, держась рукой за низкий штакетник, шла старая женщина. Идти ей нужно было, всего-то немного, - от своего дома до дома соседнего, но, чувствовалось, с каким трудом давался ей каждый шаг.
Возле крыльца она остановилась, на ощупь отыскала дверь и громко постучала.
-Кто там? Раздался из-за двери голос.
-Открой Катерина, я это, – Анисья ,– ответила женщина устало опускаясь на холодные ступени крыльца.
-Сейчас, сейчас выхожу… засуетилась Катерина, а когда откинула засов и открыла дверь, всплеснула руками: - Да ты что, Анисья, в темень-то такую?
Помогла подняться, провела в дом. Анисья еле передвигая опухшие больные ноги, переступила порог и устало села на подставленный ей стул.
-Не могла я дома оставаться, на душе неспокойно.
-С ума ты, что ли сошла, - ругала её соседка, вчера только скорую вызывали, сказали же тебе, чтобы лежала.… Ежели, что, так я бы утром к тебе зашла.
-Не могу я до утра-то ждать.
-Да чего ты не можешь-то?
-Беспокоюсь я, - повернула Анисья к ней, изможденное своё лицо: - Ты уж,Христа ради, прости меня, подумалось, а вдруг как не отправила ты Юрке письмо?
-Как это, не отправила, - обидчиво произнесла Катерина, - В тот же день, как ты и просила, отправила. Так ты, значит, из-за этого, и поднялась? Боже ты мой. Да на тебе же и лица нет. Это ж надо, так себя изводить…
-Так, отправила, значит, письмо?
-А то, как же, всё как ты и велела, точно по адресу.
-А чего же он тогда молчит-то, а?
- Так, пока письмо дойдет, пока он ответ на него напишет. Он же, ведь вон же он, где…
- Всё так и написала, как я просила? - опять настойчиво спрашивала Анисья.
-Да, всё так и написала, успокаивала её Катерина. Сколько же можно говорить; об одном и том же? И о том, что болеешь ты сильно и что одна осталось, потому что Анька, сестра его, замуж выскочила и уехала, в этот, свой Пятигорск.
- Вот это правильно, что ты так написала, а то он думает, что она за мной ухаживает, а она, уже считай что цельный год, как глаз не кажет… Вот, расти их, расти, а они вырастают, и, поминай, как звали.
Глаза у Анисьи, то и дело, полнились слезами, она вытирала их сухой морщинистой рукой и все смотрела на Катерину, словно пытаясь вспомнить что-то ещё, о чем собиралась спросить. Внезапно, как будто вспомнив, что-то оживилась вся, снова смахнула слезу с глаз и, спросила: - А о том, что крыша-то, совсем, считай, вся прохудилась, - не забыла написать?
Смотрела на Катерину с пристальным вниманием, словно по выражению лица её хотела прочесть, всё ли так она сделала, не упустила ли чего. Катерина вздохнув, уже в который раз, чуть ли не дословно, пересказывала ей письмо, которое она написала и отправила ее сыну. И, про то, что мать его сильно болеет, что дочь её, Анька и раньше особо не помогала, а как уехала и совсем о матери забыла, и что крыша совсем худой стала, как дождь так всё прямо в дом и льет, и что пенсию третий месяц не приносят и, если бы не соседи, она бы, Анисья и не выжила. Большое письмо, на шести листах все расписала.
-Спасибо тебе, выслушав Катерину облегченно вздохнула Анисья,- а то я вдруг подумала, мало ли что.
Ухватила Катерину за руку и с надеждой в голосе спросила: Как думаешь, отпустят его?
-Кто знает, это же дело такое, - неопределённо произнесла в ответ Катерина, но, увидев, как напряжённо и пытливо смотрит на неё Анисья , решительно добавила: - Конечно, отступят, что они, не люди что ль какие.
-И я так думаю, должно же там, начальство их понять сердце матери, Сжалиться над ним. А мне бы, только бы, увидеть его…
Убедившись, что Катерина отправила её сыну письмо, Анисья заспешила домой, оставаться у соседки не стала, хоть та и предлагала ей заночевать у неё.
-Кто знает, может в это время Юрка-то мой, в дверь стучится, а я, здесь, у тебя. Нет, - пойду я.
Разумеется, одну её Катерина не отпустила, осталась у неё и на эту ночь и на другие дни, словно чувствовала, что может случиться неладное. Так и вышло. На следующий день Анисья окончательно слегка, а ещё через два дня, полностью потеряла зрение.
Сегодня рано утром, когда Катерина тяжело вздыхая, поправляла на ней одеяло, Анисья потянула к ней свои тонкие руки и прошептала: - Сон только что видела, будто Юрка в поезде едет, папиросками всех угощает, говорит, к матери я еду.
Тяжело перевела дыхание и продолжила: - Красивый такой, одежда на нем чистая, рубашка новая, белая…
Неожиданно встрепенулась, и сколько хватило сил, хрипло крикнула: - Катерина, где ты?
-Да здесь я, здесь. Куда я денусь,…
Катерина сидела у изголовья и с состраданием смотрела в незрячие глаза Анисьи.
-Катерина… - снова позвала она её .
-Здесь, здесь я, - опять повторила Катерина.
-Идет он ко мне, пойди, встреть его, он уже к калитке подходит…Катерина, слышишь меня?
-Да успокойся ты, - говорила Катерина, с трудом удерживаясь от слез и тихо добавляя: - Ох, господи, за что ты посылаешь нам такое наказание.
-Иди, встреть его, - просила Анисья, разжала пальцы, которыми цепко удерживала руку Катерины. И в это мгновенье с улицы послышался мужской голос: – Эй, есть кто-нибудь дома?
-Это Юрка. Иди, встреть его. Иди же скорей, открой ему дверь.
Солнце, отделившись от горизонта, уже поднималось над землей, пронизывая лучами все видимые дали. Новый день, вступая в права, возвращал всему, к чему прикасался взгляд живые трепетные краски.
Степан, увидев вышедшую из дома пожилую женщину, поздоровался и спросил: - Скажите, в этом доме живут Сенаторовы?
Глаза у женщины тревожные и словно чем-то испуганные. Вместо ответа лишь кивнула головой, торопливо перекрестилась и затем, не отрывая от него пристального взгляда, произнесла:
- Их это дом, а тебе-то зачем?
А вы кто будете? – решил выяснить Степан, прежде, чем ответить на вопрос.
-Я то, - Катерина поправила на голове теплый платок, - соседкой прихожусь я Анисьи.… Вон мой дом, - указала на такое же ветхое строение по соседству.
– Анисья, совсем хворой стала, все Юрку своего ждет. Причудилось ей, что к дому он сейчас подходит, вот меня к калитке и направила.
-Понятно, - произнес Степан, догадываясь, что Анисья это, видимо, мать Сенатора, а самого его, Сенатора, оказывается Юркой, зовут, и ещё промелькнуло, что за те дни, что были они вместе, так и не спросил он у Сенатора, его настоящего имени….
-Так зачем она тебе. Анисья-то, понадобилась? – снова повторила вопрос Катерина.
-От сына её, Юрки, я... Степан запнулся, не зная как сказать, что привез он недобрую весть. Впрочем, может оно и лучшему, что вышла не мать Сенатора, а соседка, ей то можно сказать
-А ты, Юрке-то, кем доводишься? – насторожилась снова Катерина.
-Да, так, знал его, - уклончиво ответил Степан.
-Да где ж тебе его знать-то довелось, - не унималась Катерина. – Ты, вон, солдат, при полной форме, а он, пропащая его голова, из тюрьмы не вылезает. Хоть бы мать свою пожалел. Она, только о нем и думает, день и ночь.
Катерина поднесла к глазам конец платка, вытерла неожиданно навернувшиеся слезы.
-Уже больше недели как совсем слегла. Ни пьет, ни ест, считай, что на ладан дышит. Врач вчера заходил, укол какой-то сделал и мне, по секрету сказал, что от силы протянет она день-два, не больше… Так, что же я тебя у калитки-то держу, давай солдатик, проходи в дом, порадуй старую, расскажи ей про сына её.
Лампа под абажуром освещала небольшую комнату, где на кровати у окна лежала под атласным одеялом старая женщина. Она силилась приподняться, напрягая ослабевшие руки.
-Юрка… Юрочка…. Сынок мой, наконец-то пришел… - говорила, повернув лицо в сторону открывшейся двери, где в нерешительности стоял Степан.
-Ну, что же ты стоишь там? Иди ко мне – тянула Анисья к сыну высохшие руки свои.
И Степан, осторожно ступая по застеленному дорожками полу, подошел к старой умирающей женщине. Прикоснулся к её рукам. И, внезапно, словно не чужая была перед ним женщина, а его бабка Анастасия, дороже которой не было ни кого на этом свете, обнял, прижал к себе, гладил седые пряди.
-Сыночек… Дождалась я все таки тебя. Спасибо… Спаси тебя бог… - Это были последние слова Анисьи. В тот же день, под вечер, она тихо угасла. Глаза её смотрели куда-то вверх и, наверное, то, что ей виделось, было настолько безоблачным и светлым, что губы её чуть шевельнула добрая улыбка, да так и застыла на лице.
Хоронила Анисью, почитай вся улица. Небольшая она была, домов двадцать, не более. День был субботний, солнечный. Пронесли на плечах гроб до кладбища. Постояли над засыпанной свежей землей могилой, затем, как положено, посидели на поминках. Так никому и не сказал Степан, что нет в живых Сенатора, сына её. Может, надо было сказать, но все же промолчал и на вопросы: - Как он там? Отвечал одним-двумя словами, - Мол, все нормально, живет…