ГЛАВА 12.
«БРОСОК НАДЕЖДЫ».
Зайдя в домик, рухнула на пол коридора, трясущимися руками коснулась капель крови Игната. Поднесла кончики окровавленных пальцев к губам, облизнула, запоминая навсегда вкус, впитывая память о красивом и добром, таком сильном парне, которого, возможно, уже убили. Рыдала долго, не в состоянии остановиться и прекратить истерику: «Первая жертва. Кто следующий?..»
Шатаясь, встала, пошла одеваться.
«Последний день жизни надо прожить красиво. Не дать возможности недругам увидеть тебя поверженной и помятой! Пора заняться внешностью. Сегодня пятница, полная программа на рабочих местах, а вечером кабинет. Кто придёт? Кого не увижу на красном кожаном диванчике? – решила об этом не думать. – Стоп. Забыть. Пора в кирку».
Выходя из церкви, сообразила, что на службе не было старика Мунта.
Заволновалась: «Приболел? Старый он. Надо бы навестить, а уже нет совсем времени – в баре работа ждёт. Вторая официантка уехала на похороны матери в Бельгию, будет только дня через три – работы невпроворот! А после дневной смены танцы, новый костюм и номер – ещё волнение. Да уж, день будет адов!»
Всё вышло не так, как распланировала для себя.
Случилось то, чего не ждала.
…Едва завернула за угол районного управления полиции, намереваясь пройти тихим тёмным переулком среди кирпичных домиков с черепичными крышами и маленькими палисадниками перед окнами, как кто-то затащил её в проулок, зажав рот!
– Тихо, Маришка, – голос Олега и напугал, и успокоил. – Не кричи и слушай: сейчас идёшь со мной и быстро. Не спрашивай ни о чём пока, единственная…
Страстно целовал шею и за ухом, сбив кокетливую фетровую шляпку набок, прижимал спинкой сильно, надёжно, но чувствовалось, что невероятно взвинчен, напряжён до предела, до дрожи в богатырском теле.
– Так надо.
Замерев и задрожав от ласк, кивнула, обхватив его склонённую голову левой рукой, держа в правой сумочку с новым костюмом для вечернего представления в баре.
Немного постояв, очнулся и потащил в сторону от центра.
Она плохо знала эту часть большого города: некогда было путешествовать – «легенда» беглой полячки не способствовала простому шатанию в прогулках.
Проходя по узким улочкам и набережным, переходя через мосты и мостики, обходя многочисленных велосипедистов и туристов, они куда-то планомерно продвигались – быстро и молча.
Только по усиливающемуся влажному воздуху поняла – идут в район гавани к яхт-клубу. Удивилась: «Что он задумал? Покататься? Зимой?» Спрашивать не стала, просто следовала молча.
Муж явно знал куда идти – ни разу не замедлил шага, не сверился по карте, не спросил у прохожих дороги.
Выйдя к пакгаузам и каким-то складским помещениям непонятного назначения, сбавил скорость, дав жене отдышаться. Посмотрел на гладь воды, на пустой пирс, задумался и, что-то решив, подхватил её на руки и занёс за невысокое здание из красного кирпича. Оглянувшись по сторонам, убедился, что вокруг тихо и пусто – не сезон для рыбаков и любителей покататься на плавсредствах, радостно облегчённо вздохнул.
Когда повернул лицо, Мари задохнулась от чувств: в нём была не только безграничная любовь, но и неистовость, дикое желание обладать ею здесь и сейчас, сию минуту!
Смотря неотрывно в глаза, рывком развернул девочку на руках, посадив к себе на талию, и впился в губы…
…То, что произошло в следующие четверть часа, было просто не описать: муж потерял голову. Совсем. Это было больше похоже на изнасилование, если б не одно «но» – горела так же!
Что-то произошло в тот момент, не поддающееся трезвому объяснению. Словно навёрстывали эту тысячу лет, будучи разлучёнными той страшной ночь, когда её, княгиню Соню, вырвали из рук оглушённого мужа Ингмара. Тогда тоже горели в слиянии и восторге, пока на селение не напали враги. И вот теперь, в голландской гавани, в глухом закоулке современного яхт-клуба, супруги довершали прерванное дело: любили, словно прощаясь навсегда, как тогда.
Мари-Соня чувствовала это всеми мышцами и нервами, кожей и дыханием: «Мы теряем друг друга! Снова! На сколько лет? На тысячу? Две? На сколько веков Один разрывает наши объятия? Когда обретём вновь? Найдём ли следы сквозь дым времён? Узнаем ли друг друга в новых телах?..»
Рыдала и стенала, металась и вырывалась, а муж зажимал ей рот рукой и не мог остановиться. Всё чувствовал наравне с любимой – всегда были единым целым, но не в тот момент.
Только звук сирены на катере у причала и привёл в чувство.
Дрожа и рыча, взял себя в руки и, наконец, счастливо застонал, вжимая юную женщину в кирпичную стену.
«Боже, синяки теперь месяц будут квадратиками! – совсем не к месту и времени подумала и начала нервно хохотать над нелепой идиотской мыслью. – Какой месяц?! Остались минуты жизни».
Понял, медленно ослабил дикий напор и нажим огромного мощного тела на тощую фигурку, стал ласково одевать крошку, жадно и нежно целуя скрывающиеся участки кожи, прощаясь с ними по отдельности.
«Так целует, словно расстаётся! Навсегда? – порывисто вздохнула, медленно приходя в себя. – Да… от одёжки мало что осталось – был без ума! Как в таком виде покажусь в городе?»
Мысли не в тему отвлекли её взгляд от страстного, неистового, исступлённого мужского лица, на котором читалась не любовь, а первобытное варварское обожествление.
Замерла, задохнувшись от тяжёлого предчувствия: «Значит, это действительно конец всему. Край…»
Приведя её в порядок, быстро оделся сам. Посмотрел на часы: «Вовремя прибыли».
– Постой здесь пару минут, родная, – сказал низким, хриплым, невероятно притягательным голосом, который скрывал в обычной жизни.
Поцеловал губы жены, опухшие и искусанные им в кровь в приступе безумия и отчаяния – не смог совладать с чёрной безысходностью.
– Не сходи с места, Маришка, – окунулся взором в потемневший изумруд колдовских глаз, прошептал с содроганием и острым чувством жалости и вины: – Прости меня за всё, любимая, молю. Знай и помни: я люблю тебя, – нежно, невесомо коснулся поцелуем её губ и лба и ушёл.
Стояла, вцепившись в стену, держалась из последних сил на ногах: не раз достигнув пика, теперь страдала от мучительных судорог бёдер. Справляясь с сильной болью, старалась не смотреть в ту сторону, куда ушёл. Что-то подсказывало, что лучше ничего не знать. Закрыла глаза, сдерживая слёзы, так и не остановившиеся от восторга, боли и дикого испуга: такого Олега не знала, но не держала зла, понимая прекрасно.
«Он не просто в отчаянии, а на последнем дыхании, порыве силы воли держится, как и все. И то, что сейчас произошло, лишь следствие затяжного стресса. Женщины рыдают, а мужчины выливают неприятности в акте агрессии и насилия. Значит, дело настолько плохо, что муж повторит поступок, как тысячу лет назад: когда поймёт, что мне не спастись – задушит, – поникнув головой, нервно вздохнула. – Что ж, я готова. Принять смерть от его рук не страшно. Лучше мгновенная от переломанных шейных позвонков, чем долгая и мучительная в подвалах Системы или здесь, после издевательств и неизбежного насилия на явочной квартире “смежников”. Учитывая операцию, что придумали для меня и группы, уж представляю, что вытворят, как только их “спустят с поводка”! Пусть Олег проявит милосердие. После дикой и безумной любви, пока трепещу от полученного наслаждения, смерть – неплохой финал. Как только подойдёт, попрошу. Чего тянуть дальше? Пора. Твоё время истекло, “Марыля”. Тебя заждались за гранью, “Пани”. Все, кто не вернулся с “программ” и “операций”, кого знала и любила – все там. Ступай к ним и ожидай своих ребят, над которыми тоже висит дамоклов меч, и свеча бога горит и вот-вот пережжёт нити их судеб…»
Не успев закончить мысль, очнулась за доли секунды до того, как подошедший неслышно сзади Олег резко прижал сильные пальцы в районе её сонной артерии и, подхватив обмякшее легковесное женское тело на руки, понёс куда-то.
– …Прости, любимая, что поступаю так, но это единственный выход спасти тебя…
Видимо, не до конца убил, потому что Мари некоторое время слышала.
– Буду ждать тебя в нашей семейной погребальной лодке, Соня. Не торопись. Поживи. Порадуйся жизни, единственная моя судьба, – целовал губы и щёку, шею и ключицы, дрожа в крупной дрожи: то ли страха, то ли крайнего отчаяния.
Остановился, сказал кому-то через трепет и хрип голоса:
– Спасите ей жизнь! Она вам будет очень полезна. Способности и «дар» стоят того, чтобы жить. Мы договорились.
– Мы умеем держать слово, господин Н-дов, – с достоинством ответили.
Напряглась: «Голос подозрительно знакомый!»
– Поторопитесь: они уже в пути. Прощайте! Рад, что мы с Вами нашли общий язык.
Крикнул что-то на незнакомом языке. Заработал мотор катера.
– Давайте её сюда…
Тут произошло то, чего никто не ожидал: девушка очнулась на мужских руках. Расширенными глазами смотрела на небо, ещё не в состоянии сфокусировать взгляд.
– Вы не полностью «отключили» её! – возмутился голос.
– Я не смог, – просипел супруг.
Соскользнула с его рук на ноги, огляделась и поняла, что стоит на краю пирса, а рядом большой катер на всех парах!
– Нет! Я без тебя не поеду!.. – сообразив мгновенно, завопила так, что мужчины вздрогнули.
Опрометью ринулась прочь от причала!
Олег стремительно догнал и, схватив в охапку, подбежал к судну, сильным, мощным и отчаянным рывком забросил тощую девушку на палубу, где лёгкое тельце в полёте подхватили несколько крепких мужских рук.
Мари кричала и вырывалась, брыкалась и кусалась, материлась на всех языках, неистовствовала и просила убить!
Он заворожено смотрел на быстро уходящее судно и не мог отвести глаз от бушующей девочки, с которой не могли справиться четверо взрослых мужиков! В последнем порыве любви закричал на русском, больше не заботясь о том, услышит ли его кто чужой в голландской гавани:
– Соня! Я люблю тебя! Ты слышишь?! Люблю!..
Услышала чудом, через гул и плеск воды, точно в тот момент, когда сильным ударом ребра ладони по шее её «вырубили» черноволосые бородатые люди с чёрными глазами, отчаявшись справиться с крошечной русской фурией. Голоса стали пропадать, как и сознание, и только запахи ещё тревожили Марину несколько секунд: стылой воды канала, солярки и мазута, сигарет и чего-то ещё такого знакомого…
…Ей было плохо – тошнота клубилась у самого горла. «Сейчас тут всё загажу, блин!» Застонав, рывком заставила себя склониться вниз.
Подхватили чьи-то руки, подставили маленькое ведро.
– Не выносите воды – морская болезнь. Со мной тоже такое случается, – знакомый голос говорил на чистом русском, придерживая сотрясающееся в порывах девичье тело в руках. – Потерпите, скоро мы сойдём с катера и пересядем на корабль. Понимаю: хрен редьки не слаще, но там качка меньше, да и опытный врач под боком будет.
…Перед её глазами всё плыло, в голове звенело, рвотные позывы истрепали внутренности и нервы за последние часы. Спасали лишь инъекции, от которых сильно болела ягодица.
Когда, наконец, прояснилась голова, начала соображать, что происходит. Стало легче.
Откинулась на жёсткие подушки деревянной полки и… застыла: рядом сидел сосед, Алекс Мунт! Задумалась, держа бесстрастным лицо.
«Не выливать эмоции, Машук! Тотальный контроль и трезвый анализ. Думать! Итак. Почему не удивлена? Давно подозревала, но с нервной ситуацией последних дней выпустила из внимания: он всегда оказывался рядом, – вдохнула воздух и опешила. – Ну, точно же – запах его одеколона! Вот что почувствовала на пирсе. И голос знаком до боли. Кто он? Свой? Бывший? Вряд ли. Скорее всего, специализация. Язык странный. Ох, только бы не…»
Не успев сформулировать мысль, оторопела, просто окаменела: в каюту вошёл молодой мужчина-военный. Как только взглянула, накатила дикая смешливая истерика!
«Почему не удивляюсь, говоришь, “Марыля”? Да ведь о них ты думала ещё в Аравии, не забыла? Как тогда сказала: „…и ни одна разведка мира меня не найдёт! И к ‘Моссаду’ не ходи!“ Да? Кто тебя тогда за язык дёрнул?! Накаркала, дура? Накликала тех, с кем лучше дела не иметь вовсе! Хуже них только ЦРУ! Идиотка ты, “Пани”! Полная тупица… А дурам везёт на гадости… Все шишки соберёшь… Ешь, Мыринка, не подавись… Соли не предлагаю…»
Хохотала так, что мужчины поражённо и растерянно чесали головы и переговаривались на иврите.
«Да, теперь всё встало на свои места: в гавани не узнала язык сразу – сознание потеряла. Не смогла хорошо зафиксировать в ускользающей памяти. Было б время – вспомнила бы. Арошечка наш, Аарон Моисеевич с “Динамо”, на нём изредка говорил. И на идиш, но он легче – почти немецкий. Значит, попалась к настоящим евреям…»
Отсмеявшись вдоволь, почувствовала себя намного лучше. Ужас сменился неким легкомыслием: «Не так страшен чёрт… Знакомый враг – почти друг! Выкарабкаюсь! Делов-то…»
– Вижу перед собой, так понимаю, старых друзей. А, господин Алекс Мунт? Хотя, скорее всего – Алеф Мунх. Не правда ли? Вы рядом со мной давно. С Аравии, так полагаю. Почему тогда медлили? Поняла: опоздали? А что же в Москве? Не дали приказа? Почему сейчас? Удачная оказия?
Смотрела в настороженное лицо старика, в котором совсем пропала старческая немощь, так умилявшая соседок-старушек в предместье Делфта. Перед ней сидел жилистый и сильный, суховатый пожилой военный: опытный, крепкий, опасный – настоящий прожжённый «спец».
– Ничего не скажешь: закупалась на полушку, ан глядь-ко – вышло на алтын! – похлопала в ладоши, показала большие пальцы рук в одобрение. – Браво, коллега! Отличная работа! Блестящая операция! Поздравляю!
Взяв его руку, крепко пожала по-мужски в закрытом пожатии, по-азиатски.
– Чем Вы вынудили моих людей пойти на предательство? Шантаж? Угроза физического уничтожения? Теракт с множеством жертв? Заложники-дети? Самолёт с пассажирами? Подкуп исключаю изначально и категорически.
– Он сам «вышел» на нас, моя польская княжна, и попросил Вас спасти, – тихо проговорил, странно зыркнув исподлобья. – Мы нашли точки соприкосновения, и они не в предательстве. Не сомневайтесь в Ваших людях, «пани Градовска». Чести не уронили. Слово офицера…
– …разведки, я так полагаю. Не многого оно стоит: научена горьким опытом и выходками своих служб. Уж не обессудьте, голубчик.
– Нет, не разведки, «Марыля». Или, теперь, «Соня»? Так мы и будем Вас отныне называть. Красиво и нейтрально.
– Не отвлекайтесь, господин Мунх. Валяйте, режьте правду-матку в глаза, пока я не сбежала.
Едва услышав её слова, он стал смеяться не меньше неё, того припадка хохота, случившегося несколько минут назад.
Этим вызвал настоящую оторопь израильского офицера-охранника: стоял, выпучив глаза.
Долго не мог остановиться. Видимо, и для него последнее время было нелёгким. Разрядился.
– …А как же воскресный хор и базар? А милые старушки-соседки, влюблённые в Вас? – продолжила допрос, улыбаясь и… строя глазки младшему военному, вгоняя того в ярую краску смущения.
– Я уехал в гости к другу в Данию – воевали вместе, – криво усмехнулся Мунт, утирая слёзы кулаком. – Погощу и вернусь, никуда не денусь.
– Рассказывайте, Алеф, – сказала легко, посмотрев глубоко в зеленоватые с синим оттенком глаза: «Ясно: папа был не еврей». – Только тогда будет разговор с Вами и вашими людьми. Мне нужна информация. Баш на баш.
– Я не в праве, «Соня». Не уполномочен, простите. Это не входит в мои обязанности. Я Вас доставлю к месту назначения, и только. Стар уже для полноценных дел. На пенсии. Отвоевался.
Тепло улыбнувшись, удивил тем, что встал, взял женскую руку и почтительно поцеловал, низко поклонившись.
– Восхищаюсь Вами искренне, графиня! Всегда хотел это сделать – не получалось! Рядом с Вами всегда оказывался кто-то побольше, повыше и помоложе старика.
Он рассмеялся, а у Мари… началась нервная слёзная истерика: безостановочная, бурная и неистовая!
Через несколько минут женщину укололи и… темнота.
…Очнулась, открыла глаза, попыталась привстать и поняла, что пристёгнута к полке широкими ремнями. Стараясь не паниковать, обвела слабо освещённую каюту глазами.
«Понятно: уже не на катере, а на корабле, и каюта эта совсем не походит на жалкий закуток в той лоханке. Богатая, большая, просторная – гостиница-люкс. Только имеется настораживающая странность – нет иллюминаторов. Совсем. Не прикрыты жалюзи или шторами – сплошные стены. Это плохо – нет визуальной информации, плюс ремни, – протяжно выдохнула. – Итак, я пленница. Забавно судьба играет со мной. То в Аравию угодила, теперь куда везут? Да… дела бековы, нас бьют, нам некого. И ничего не сделаешь, только ждать и лежать. Нет, не могу уже лежать! – приподнявшись, огляделась, увидела в районе ног кнопку. – Вот и выход!»
Пыхтела, сопела, крутилась, а дотянулась-таки до неё. Пальцем ноги нажала.
Через полминуты рядом оказался тот самый темноглазый младший офицер, что был на катере.
– Отвяжите меня. Надо в туалет!
Видя, что он чешет голову, не понимая русского, смилостивилась и произнесла на английском, насколько хватило знания. Сработало.
Одним движением отстегнул!
Стыдливо покраснела, смутившись: «Прошу прощения, это не арест – боялись, что свалюсь с полки. Спасибо за заботу».
– Куда идти? Мне нужно сделать пи-пи!
Покраснев до ушей, молодой бородатый мужчина, опустив долу крупные миндалевидные глаза в длинных густых смоляных ресницах, повёл в ванную. Остался за стеклянной дверью.
Хмыкнула возмущённо: «Конвой!»
Не задержалась, отложив душ на время.
«Жаль, не во что переодеться, – хихикнула, окинув себя взглядом: всё ещё была в сильно пострадавших от страсти мужа вещах. – Оборванка в чистом виде!»
– Где моя одежда? – спросила на дурном английском.
Охранник понял, повел в гардеробную.
Ознакомилась с ассортиментом: «Порядок, полно вещей».
– Я иду в душ. Можно?
Кивок черноволосой головы, алый румянец на белоснежной коже щёк.
«Не женат? – закусила коварно губу. – Развлечение на время заточения обеспечено».
– Будьте рядом. Нездорова.
Идя в душевую, подводила итоги последних событий: «Что ж, пока меня другие не нашли, можно вздохнуть почти свободно».
Стоя под горячими струями, задумалась об Олеге, поражаясь всё больше.
«Это как же надо было отчаяться и зайти в тупик опытному советскому офицеру-разведчику, чтобы решиться на такой поступок: продать члена группы иностранной разведке, только ради того, чтобы жил дальше? Сколько же ночей обдумывал он тот последний “бросок надежды”, обещающий мне, хотя бы жизнь, если не свободу? – замерла дыханием, припоминая. – Что говорил Мунху о взаимной выгоде? Что буду полезна? О чём он? Никакой информацией не владею – пустышка. О чём был разговор?»
Голова не дала закончить умственную работу: сорвалась в дикую мигренную боль. Застонала, схватив руками.
«Что ж, Олежка, спасибо. Ты своим броском приказал мне жить дальше за вас всех, мои любимые мальчишки, дорогие “опера”, родные “штурмовики”: Олег, Валерка и Игнат. Насильно. Даже не спросив мнения и желания! Жестоко. Очень. И так больно, что нескоро опомнюсь от столь щедрого дара! Прощайте, возлюбленные. На том пирсе умерла Марина-“Пани”-“Марыля”, теперь за ваши жизни будет жить “Соня”. Спасибо, единственные! Счастья вам, родные, там, за гранью бытия… Покойтесь с миром…»
Оседая в плаче, стала сползать по стеклянной двери душа, истерически крича нечеловеческим голосом! Последнее, что осталось в памяти – звон разбиваемого стекла…
Март 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/03/27/1925