Последнее лето -начало-

Игорь Семянников
                Последнее лето 
               
               

                1



 Артиллерийские орудия, жарко громыхавшие всю ночь, смолки только на рассвете. Воцарилась безмолвная тишина, и с низкого серого неба как-то неуверенно посыпал первый снег.

 -Вон и белые мухи полетели!- отирая взмокший под шапкой лоб, пошутил Бабарыкин, и, посмотрев на Тарханова, который вцепившись в винтовку, сидел подле, добавил: Перекур, солдатик!

 Тарханов, не спавший вторую ночь, искоса глянул на боевого товарища, и, ничего не сказав, прикрыл глаза.

 И вот, стоило ему прикрыть глаза, как, в который раз по памяти возвращался он к исписанному ровным почерком листку бумаги, который лежал в его нагрудном кармане.
 
 «Дорогой Михаил Юрьевич, долго я собиралась писать Вам, да все откладывала. А теперь вот - пишу.
 Вы, верно, еще не знаете о нашем горе: два месяца назад скоропостижно скончался папа. Сердечный удар.  Как теперь жить на свете? Мама очень печальна, все чаще лежит на кровати без малейшего движения. Доктор говорит, что это все от нервов. Дела наши, как Вы понимаете, совсем расстроены. Денег не хватает. Еще обнаружились старые папенькины долги, которые необходимо вернуть в срок, иначе быть беде. В целях экономии мы с мама вынуждены были съехать с квартиры в комнаты, что на Кузнецкой. Место, признаюсь Вам, мрачное и холодное, и- клопы.
    В городе беспорядки, шум; совершенно ничего не понять – кто и что, и зачем. Одни направо идут, другие налево. Люди озлоблены, толкают друг друга, бьют. Совершенно дикие глаза. Отчего я раньше не замечала злобу? Знаете, Михаил Юрьевич, мне порой кажется, что людей наших подменили, что это совсем не наши люди, а из других земель пришедшие. Да нет, присмотришься,- все наши, только, видит Бог, заразил их кто неизвестной болезнью, вот они зачумлённые и ходят; а иные, словно псы, что с цепи сорвались! Ну, не может же человек, так скоро в зверя превратиться? Третьего дня ходила на рынок, так мне одна лотошница в глаза сказала, мол, недолго вам, барыням, осталось попирать человека и кровь его пить. Совсем ничего не понятно.
   В страшное время нам выпало жить. Но мы все стерпим! Господь милостив! Я горячо верю, что война вскоре  закончится, а с ней закончится и та страшная болезнь, которой охвачено общество. И мы заживем по-прежнему, нет - во сто крат лучше.
  На том буду кончать, дорогой Михаил Юрьевич!
  Вот что я вам хотела сказать, и это главная моя мысль. Я безмерно благодарна Вам за то, что вы, мой добрый Гений, были неотступно подле меня в минуту важную, что вы проявили терпение и, не ища объяснений, были так великодушны ко мне.
 Письмом этим посылаю Вам свое благословение. Будьте счастливы, и храни вас Господь!
                Ваша Июша.
                18 октября 1916 года.

 -Не спать на посту, мать его так!- рявкнул Бабарыкин.

 Тарханов открыл глаза, и с удивлением обнаружил, что  его засыпало снегом, а винтовка чуть накренилась в сторону.  Распрямив тело, он стряхнул пушистый снег и, потерев замерзшие руки, достал портсигар. Размяв в пальцах отсыревшую сигарету, Тарханов закурил. Табак был тяжел и не хотел гореть.
 
 Где-то вдали, за укреплением весело застрекотал дятел. Тарханов прислушался. «Чудно, - подумал он,- здесь - война, смерть, а в нескольких сотнях метров - все та же жизнь!»
 
 
                2


  Летом четырнадцатого года Михаил Юрьевич Тарханов, только что кончивший педагогический  университет, гостил на даче Архиповых. Лето выдалась жаркое, душное, с частыми грозовыми дождями и дальними раскатами грома. 

  На место Михаил добрался затемно, так что встречать вышла одна только тётка его Анна Павловна, что приходилась родной сестрой его матери. Эта радушная пожилая женщина в темно-синем капоте и очках в позолоченной оправе, препроводила запоздалого гостя во  флигель, где ему заранее была подготовлена комната.
 
  - Вам тут будет непременно удобно и покойно,- сказала она, ставя зажженную керосиновую лампу на стол. И, как бы извиняясь, добавила: Мы уже отужинали, но я попрошу Аглаюшку принести вам чаю и чего-нибудь закусить. Вы уж не обессудьте и не побрезгуйте, Михаил Юрьевич.

 Оставшись один, Михаил оглядел скромно, без претензий обставленную комнату, и нашел ее очень хорошей во всех отношениях. Окно, выходящее  в старый сад, было распахнуто настежь. В комнату впорхнул мотылёк, и стал биться о стекло лампы, за которым чуть подрагивало бледное пламя.  Недавно прошел дождь, но, как часто бывает в июле, тучи скоро разошлись, и на небе показалась луна. В ее бледном свете мокрый сад казался чуть тронутым  сурьмой.
Закусив холодной говядиной и выпив стакан сладкого чая, Михаил, было, прилёг на кровать. Но сон не шел, и он решил прогуляться по саду.

 Лунный свет мягко ложился под ноги. Погруженный в свои мысли,- а думал Михаил  о предстоящей жизни в глухой деревне, куда его направили учительствовать,- он не заметил, как  углубился в сад. Пахло сырой землей и омытой вечерним дождем зеленью.
«Вон оно, как хорошо!»- Михаил остановился, вдохнул полной грудью, постоял с минуту, и повернул, было, обратно, как вдруг услышал женский голос, который доносился откуда-то справа, там, где в лунном свете вырисовывался остроконечный силуэт беседки.  Сделав несколько шагов по направлению голоса, Михаил замер и прислушался.
 Голос принадлежал совсем юной девушки, которая  превозмогая недуг, читала, делая короткие паузы и повторяя слова:
 
 Не здесь ли ты легкою тенью,
 Мой гений, мой ангел, мой друг,
 Беседуешь тихо со мною
 И тихо летаешь вокруг?

 И робким даришь вдохновеньем,
 И сладкий врачуешь недуг,
 И тихим даришь сновиденьем,
 Мой гений, мой ангел, мой друг...*

 Постояв некоторое время, Михаил вернулся во флигель и, не снимая дорожного костюма, лег на кровать.
 
 В отрытое окно влетали звуки ночного сада: что-то стрекотало, шуршало, всхлипывало, ухало. Но до всего этого Михаилу не было никакого дела. Он думал о девушке из беседки.

 
                3
 
 

 - Лето поживете у нас, подышите свежим воздухом, – похлопав Михаила по плечу, Николай Степанович,- в прошлом военный врач, доброй души человек с седой копной волос,- предложил присесть за стол, щедро накрытый гостеприимными хозяевами к утреннему чаю. - Я так посмотрю, вы, молодой человек, совсем чистого воздуха не знаете. Вон, какой бледный. Это все ваш город.
 
 Чай подавали на открытой террасе. Несмотря на ранний утренний час, было душно,-  земля парила после вчерашнего дождя.

  - Хорошо, что вы, Михаил Юрьевич, решили приехать. У нас тут покойно. Вы сможете заниматься вашей наукой. Да и Июше будет не так одиноко. Вы, верно, совсем ее и не помните?- разливая душистый чай по чашкам, спросила Анна Павловна.
 
  Так и было, Михаил с трудом угадывал в юной девушке, что сидела напротив, то дитя, что, семь лет назад, забывшись в детской шалости, наскочила было на рождественскую ёлку, стоявшую в его родном тверском доме: колыхнулось высокое, до потолка, деревце, радостно и устрашающе звякнуло, замахало зелеными лапами, но устояло.  Вот было смеха! А Июша, испугавшись, убежала в слезах. Он помнит, как долго ее искали,  и нашли в чулане, где она спряталась, забившись в пыльный угол. В последующие три дня Ия не произнесла ни слова. Тогда они решили, что она обиделась и не желает ни с кем разговаривать. Но они ошибались. По возвращению домой обнаружилось, что речь Ии странным образом вывихнута. Так, в девять неполных лет Ия из веселого и радостного ребенка превратилась в замкнутого и молчаливого. Она еще крепче сдружилась с книгами. Лермонтов и Надсон, Тургенев и Чехов стали ее верными наперсниками. Она подолгу запиралась в своей комнате и читала, читала, читала. Подруг у нее не было, и только в одних книгах она находила утешение и радость. Врачи уверяли, что недуг пройдет сам собой, как только девочка достигнет совершеннолетия. Но время шло, а недуг не отступал.

  -Сербет, Михаил Юрьевич, покушайте сербет, очень славный!- суетилась Анна Павловна/
 
 «Как она хороша!- подумал Михаил, смотря на Ию, которая, потупив взгляд, пыталась выловить ложечкой дрожащий солнечный блик, попавший в ее чашку. - И как одинока и несчастна в своей болезни».
 
 После чая Николай Степанович предложил Михаилу прогуляться к реке. И между ними произошел такой разговор.

 - Тут вот какое дело, Михаил Юрьевич,- начал Николай Степанович, как только они вышли на пыльную дорогу дачного поселка. - Буду с вами откровенен, поймите меня правильно. Мы с женой обеспокоены за Ию. В последние дни она очень уж стала тиха. Но о чем-то постоянно думает. А намедни Архип, соседский работник, видел, как она ночью ходила к реке. Вот мы и думаем, чего бы она такого не замыслила, упаси Господь. Вы, голубчик, присмотрели бы за ней. Будьте ее ангелом хранителем, хотя бы ненадолго.
 
- Вы что же, Николай Степанович, думаете, что дочь ваша топиться вздумала?- с иронией в голосе спросил Михаил.
 
 - Ну, топится-не топится. Но какая-то мысль в ее голове есть. Уж я-то ее знаю.
 Николай Степанович в светлом льняном костюме и в светлой же фетровой шляпе, не смотря на свой возраст, ступал твердо и уверено. Во всем нем, а особенно в его лощёном лице, покрытом мелкими морщинами, в аккуратно стриженых  седых усах, легко угадывался былой светский лев и дамский угодник.  Николаю Степановичу прочили блестящую карьеру и хорошую партию. Но ни первого, ни второго так и не случилось.
 
 Свернув вправо и пройдя рощу, взору путников открылась водная гладь.
 
-  Река в этом месте сужается и течение совсем слабое - Николай Степанович снял шляпу и стал обмахивать вспотевшее лицо на подобии веера.- Так что, в тихий день и мальчишка без труда на тот берег вплавь доберется.
 
  Михаил спустился к воде. 
 
 *стихотворение Афанасия Фета.