ПОВЕСТЬ
Калина зимняя.
Татьяне Микулич посвящаю.
I.
Накатанная лыжня упиралась в калитку металлического забора, спускающегося ровными ступеньками желтого профнастила прямо к озеру. Солнце над головой просвечивало сквозь рассеивающуюся муть. Безветренно и тихо. Виталий на выдохе с силой оттолкнулся лыжными палочками и классическим ходом, размашисто, устремился вдоль кромки заснеженного, каменистого берега к просторной усадьбе за высоким забором. Первозданная природа кругом лишь усиливала состояние одиночества, но не паническое и отчаянное, а наоборот, желанное и одухотворенное. Война и тюрьма разуверили в богоподобие человека. Виталий Старов бросил разнузданный мир и уединился в доме с мезонином, принадлежащем брату. Родной брат называл себя гражданином мира в силу профессии журналиста-международника. Общались в основном по телефону.
— Привет, Виталий, робинзонствуешь?!
— Здравствуй, странник, рад звонку. Где на сей раз? — Старов остановился, упершись грудью в бамбуковые палки.
— Вчера был в Стогольме, вещал по РенТВ о церемонии награждения лауреатов. Сегодня в Дании. Вечером собрался зимний выпуск Копенгагенского джазового фестиваля. Журнал «Дорогое удовольствие» статью заказал. Думаю, срублю штук пять, без проблем!
— Русалке привет передавай!
— Непременно! Уже помахал ей из номера. Живу в отеле «Аскот». Алло! Что случилось, здоров или дрова колешь, без женщин, как Челентано в известной комедии?! Дышишь старым паровозом!
— Да нет, на лыжне, а Пятницу в дамском обличии к твоему приезду обязательно привезем. Родина в зимних одежах. Дом с мезонином стареет, но под присмотром! И ждет хозяина! Бездельничаем, но рябиновую настойку только по праздникам в компании отца Димитрия! Кланяться велел!
— Спасибо, ждите к 23 февраля, защитники Отечества. Обнимаю, а то роуминг дороговат!
— Будь здоров, до встречи, брат!
Много ли человеку надо по жизни — простой звонок, а приятно. Оттолкнувшись о наледь по краям лыжни, Виталий заспешил к дому: скоро приедет единственный друг, навещающий Старова каждую пятницу до вечерни. Под любимые притчи батюшки о пропавшей овце и пропавшей монете все прибавлял и прибавлял в скорости. Бегущая под ногами лыжня с каждым приставным шагом меняла картинки жизни Виталия Старова.
В памяти всплыла тяжелая исповедь перед настоятелем городской церкви, отцом Димитрием. Его глубоко посаженные глаза, казалось, смотрят в израненную душу, рвущуюся к Богу правдой о себе самом в потоке света, ниспадающего сверху из купола церкви. После первой в своей жизни исповеди Виталий вышел под звонницу колоколов к припаркованной машине, взял из нее два свертка и, вернувшись в храм, протянул их священнику. В одном был пистолет с глушителем марки ТТ, в другом — увесистая пачка денег. Отец Димитрий взял свертки, перекрестил человека со шрамом у виска и тихо произнес проповедь: «Симон Петр спросил у Иисуса: "Господи, если брат мой грешит против меня, сколько раз я должен прощать ему? До семи раз?" И ответил Иисус Петру: "Не только до семи, но и до семидесяти семи раз". — Иди с миром, сын мой, не о чем не кручинься. Главнее главного ты сделал в своей жизни сегодня!»
Мысли разгоняет звонкий лай. Гремя цепью, носится по двору Пахан, то повизгивая от радости, задрав палевую морду к ветру, принесшему запах хозяина, то крутит башкой и рвет цепь в ярости, набрасываясь на забор с подветренной стороны. На поляне, хорошо убранной от снега, урчит «лексус» под высокими елями. С другой стороны забора деревья поменьше и выглядят малыми родственниками темным великанам. В тонированном джипе красивая женщина слушает негромкую музыку, прикрыв глаза. «Люди, которые открывают свою дверь настежь, по тем или иным причинам не научились охранять свое собственное пространство, поэтому у них появляется очень острая потребность кому-то принадлежать, и возникает страх быть отвергнутым. Так и ваш покорный слуга превратился в отшельника после одной истории», — говорит Старов задумчиво и тихо, словно разговаривает по старой привычке сам с собой, но Татьяна слышит, и даже сейчас помнит эти слова, хотя прошло уже полгода……………………………………..
И как только голова лыжника показалась из-за большого валуна, дверь автомобиля открылась, и с подножки сошла стройная женщина в дорогой шубке. Она, откинув с головы норковый капюшон, сделала навстречу Старову несколько шагов, их глаза встретились……………………………………..
II.
По настоятельному требованию Татьяны отец взял ее на охоту. Ранним туманным утром молодая Аза первой обнаружила глухариные наброды и начала работать. Старый глухарь не спешил взлетать под выстрел и резво убегал в высокой траве. Собака, повизгивая, быстро шла за птицей и, оборачиваясь на уставшую Таню, лаяла, призывая нажать. Упертый глухариный характер все дальше уводил охотницу и ее собаку от того места, где они разошлись со стариком в разные стороны от машины……………………………………
Запнувшись о невесть кем оставленный в траве ржавый трос, женщина оступилась и угодила по пояс в заполненную до краев водой яму. Выбравшись, мокрая, сердитая на свое безрассудство, Татьяна побрела, как ей казалось в обратном направлении, но ни через час, ни к вечеру она так и не вышла к машине. Кругом незнакомая гарь и покореженные деревья. Бегом рванула назад, через поляну с пожухлой травой, но наткнулась на озеро, потянутое риской. Мгла начала окутывать лес. Над головой ухнула сова, наводя ужас от осознанного представления бессонной ночи без огня. Спички, так неосмотрительно оставленные в кармане куртки, напрочь отсырели, как и патроны. Единственный патрон в стволе ружья был истрачен на безуспешный выстрел, призывающий отца о помощи. Чтобы не замерзнуть, она решила идти вдоль опушки сгоревшей тайги и ночью. Обессиленная и опустошенная, озябшая и зареванная, Татьяна забралась в стог сена уже под утро, когда серый рассвет стал пробиваться сквозь тучи, низко ползущие над унылой округой……………………………………..
Картина меняется в сознании. Теперь, продираясь сквозь цепкие заросли кустарника, обдирая в кровь руки и лицо, она поднимается на сопку с надеждой увидеть там внизу работающий трактор, людей, копающих картофель. Она спешила, ибо слышала их голоса, смех, видела девочку с растрепанными косичками, так похожую на нее, бегающую по вскопанному полю вместе с такими же сверстниками, зашвыривая зеленые наросты картофельной ботвы далеко в лес с веселыми выкриками: «Шалаболка, шалаболка, полети на север!». Но снова отчаяние, и слезы застилают глаза. Внизу старый валежник, за которым длинный овраг, заросший мелким осинником.
Воздух, наполненный изморосью, перехватывает горло, подкатывает дурнота, и Татьяна падает навзничь прямо на вершине сопки, не ведая, что окуляры бинокля наведены в ее сторону, а верная Аза, вцепившись зубами в брезентовую робу, тянет егеря на помощь любимой хозяйке……………………………………..
Она видит и не видит; обморочное состояние и явь смешаны; искусанные в кровь губы издают стон, но ей кажется, что она разговаривает с исполином и волшебником, несущим женщину на руках. Татьяна чувствует терпкий запах мази, замешанный на дыме костра, сильные руки, разгоняющие благословенное тепло от кончиков пальцев до лица, губы слегка пощипывает от остатков спирта на них. Она чувствует наготу своего тела, бережно заворачиваемого в тулуп. Ее снова несут и кладут на свежевырубленный пихтач, устилающий дно большой лодки. Таня, продираясь сквозь сон, с трудом открывает глаза. Собака вылизывает ей исцарапанную щеку. Над головой россыпь звезд, на корме темный силуэт. Вдалеке у самого берега огороженная металлическим забором усадьба с высокими елями, за которыми светится большое окно мезонина.
III.
Посредине большого зала стол, сервированный нехитрой таежной снедью: моченая брусника, грибы, дичь, клюква на коньяке, чай на травах из медного самовара. Старов в тельнике и потертых джинсах, заправленных в шерстяные носки, подкладывает березовые поленья в изразцовый камин. Татьяна в строгом платье смотрит через хрусталь бокала на огонь. Она взволнована и не знает, как вести себя дальше. За обедом хозяин демонстрировал правила хорошего тона, но не более. Для нее же эти полгода прошли с мыслями о затворнике, спасшем ей жизнь. А для него?.. Искорки, преломляясь в стекле, бегали по черно-белым полоскам широкой спины, закрывая ее взор, наполненный единственным желанием прижаться непременно сейчас к этому телу и тихо сказать: «Люблю, не гони!» Но уста безмолвствуют, подчиняясь гордыни: «А что дальше? Он видел твои красивые ноги, еще упругую грудь, натирая волшебными мазями и укутывая в тулуп. Он был рядом целых две недели и ни разу не подал знака, полунамека, как это делают обычные мужики наедине с хорошенькой женщиной». Дура, блин, вырядилась, а ему по барабану — ни комплиментов, ни «что изволите». Настроение совсем испортилось, и Татьяна решила уехать немедля. Она решительно поднялась, сглатывая слезы, резко бросила: «Извините, Виталий, спасибо за обед и теплый кров, прощайте!» — и быстро пошла к выходу. Через мгновение Старов повернул гостью к себе и громко произнес, не отрывая восторженного взгляда: «Добро и зло природой смешаны, как тьма ночей со светом дней; чем больше ангельского в женщине, тем гуще дьявольское в ней». Таня откинула назад волосы, и Виталий увидел в ее зрачках отблески костра и пляшущих черных человечков. Глаза завораживали и притягивали таинственной, магической силой; и вся она была не земная — грациозная и сильная. Страстный поцелуй перехватил дыхание, ее голова закружилась от дурманящего запаха чистого мужского тела, и Татьяна с готовностью утонула в его ласках……………………………………..
Жар камина стелился по ковру, распаляя обоюдную страсть мужчины и женщины. Окружающий мир исчез для нее в утонченных и умелых прикосновениях рук и губ, такого первого искусного любовника в жизни. Проснувшимся огромным желанием ответила ласками, на которые не могла решиться с бывшим мужем. Совершенно счастливая, в блаженном беспамятстве от нежных слов, Таня с новой и новой силой дарила себя воину, жигало, бандиту и затворнику в одном лице. Заснула в его сильных объятиях прямо на ковре у камина под всполохи огня.
Мело и вьюжило. Дворники быстро разгоняли в вихре сумасшедшие снежинки у лобового стекла «лексуса», уверено и на хорошей скорости идущего по заснеженной колее соснового бора. Татьяна украдкой бросала взгляд на скуластое лицо с нитью шрама, слегка приподнимающего край брови над серым, задумчивым взглядом. Женщину очень забавляло поведение Виталия. Он вел себя так, словно и не было этих выходных, от которых сладкая истома до сих пор по всему телу и кружится от счастья голова, а строки новых еще ненаписанных стихов появлялись и, чуть слышно слетали с губ: - Калины зимней терпкий вкус, как поздняя любовь -
Нежданна, удивительна, прекрасна...
Как в годы молодые «греют» кровь
Желания, мечты и сладострастия…
А он такой родной рядом, спокойный и мужественный с красивой улыбкой на устах молчал, отвечая на вопросы однозначно: «Да», «Нет», «Бог не фраер!»
Вчера в мезонине, оборудованном под рабочий кабинет, Виталий рассказал о своей жизни. Было прохладно, мороз за большим окном крепчал, оставляя сказочную роспись на стекле. А Таня, с ногами забравшись на кожаный диван, облачилась в мужской свитер толстой вязки и заворожено слушала историю о любви и ненависти. Она нежно поцеловала Виталия и заревела бабьими слезами от обиды и несправедливости в этой размениваемой на гроши жизни.
IV.
Пес залился лаем, брякнул звонок, и Виталий быстро спустился по резной, деревянной лестнице на первый этаж. Татьяна, размазывая по щекам косметику, достала репортерский блокнот, который всегда возила собой и быстро начала делать наброски будущего рассказа. Она не знала, что будет дальше в их отношениях, такие мужики обычно однолюбы, но исповедь любимого человека она решила сохранить до малейших подробностей.
«Вот видишь, на фото, — Виталий берет со стола альбом, открывает по закладке (видимо, наедине часто возвращается к этой фотографии). — Нас трое. Комбат, я и Софья — вровень с красной звездой на верхушке новогодней ели. А на этой фотографии, смотри, друзья: Жора, Стас, Ваня, счастливые и улыбающиеся на фоне пихтовой лапы, вырезанной из картонной коробки и выкрашенной зеленкой Семой Заяцем, одесским балагуром и душой любой компании. Красава, правда?! Все это в Грозном, 96-м». — Таня с интересом слушает и рассматривает фотографию обычных парней в камуфляжах. Старов делает каменное лицо и продолжает командным голосом начальника штаба: «Прапорщик Заяц, вас трое суток нет на службе»! Голос переходит на хохляцкий диалект: «Треба разобраться, товарищ майор! Я по семейным обстоятельствам писал рапорт. Жена требует денег и утром, и днем, и вечером!» — «А кто их ей даст?» — брови артистичного комбата ползут вверх. Татьяна весело смеется. — «И я о том же! Сосед Рабинович говорил на моей свадьбе: "Сэмэн, самая дорогая проститутка — это законная жена! На нее уходят все заработанные деньги!" На что Вы мне сказали: "Хоть бы улыбнулся, когда травишь". Я и улыбнулся, как говорят на привозе: «Сделай ноги надвое суток, чтобы я искала тэбе вечно!»
Неожиданно Старов замолкает, смотрит пристально в альбом, тень пробегает по его лицу. — Здесь мы на фото, оставшиеся в живых после штурма президентского дворца в Грозном. Лица не узнаваемы, не наши рожы, а фантомов. Батальон понес огромные потери. Жорки и Стаса уже нет в живых!
Таня, сжавшись в комочек, тянет ворот свитера на подбородок, ей страшно. Работая в газете, на телевидении она никогда не писала о ребятах, возвратившихся с войны. Боялась сказать неправду, а правды она не знала или не хотела знать, но сейчас она открывалась в фотографиях и боли на лице родного человека, который убивал себе подобных в ярости мести за друзей, и делал это для того, чтобы самому остаться в живых! Там, в чужих горах Афганистана, это можно попытаться объяснить, но здесь, на территории своей страны!.. Снова выступили слезы, но она слушала, как завороженная, реальную и суровую правду о войне и мире, боясь пошевелиться!
Говорил Виталий тихо, но она слышала каждое слово. — 15 января получаем задачу овладеть зеленым кварталом, ограниченным улицами Розы Люксембург, Чернышевского, проспектами Орджоникидзе и Победы. — С силой сжимает пальцы на бархате альбома, да так, что они белеют. — Цокольный этаж, карабкающиеся тела по вывалившейся наружу стене...
«Командир, справа!» — сильный толчок в спину от Семы Зайца. Всего лишь миг, его оловянный палец на курке, и трассер срывает зеленую ленту в брызгах мозгов. Летим в подвал с грохотом взрыва! — Виталий отходит к окну, повторяет знакомые уже Тане слова, — есть люди, которые не умеют охранять собственное пространство и очень нуждаются в потребности принадлежать сильному человеку. Моя Софья не исключение. Она была воспитана как настоящая леди и знала с детства о том, что мужчина призван защищать женщину и Родину при любых обстоятельствах. Мы росли в одном дворе небольшого подмосковного городка. Пошла по стопам матери, стала московской актрисой. Пока воевал, Соня удачно играла чеховские персонажи. На юге познакомилась с богатеньким Буратино и перестала писать, а на войну не звонят никогда. — Старов замолкает, но Татьяна просит, нет, в том состоянии, котором она находилась, умоляет продолжить рассказ.
— Вернувшись, стал искать Софью. — Виталий сел рядом на диван, прикрыв ладонью глаза. — Страна большая, театров полно. Нужны были деньги, но я оказался невостребованным специалистом без гражданской профессии, правда, до поры до времени! — И неожиданно хлестко в лицо, словно Татьяна винила его в чем-то. — Именно братве! Да, сорвиголовам, да, именно таким, у которых понятие честь и солидарность не конвертируются в бабло. Мне тогда казалось, что это единственный способ остаться человеком, тем, кто я был и есть на самом деле! — Таня прижалась к стальному предплечью, тихо выговаривая каждое слово:
— Родной мой, просто знай, есть сердце, которое не умеет любить подлецов и негодяев, сейчас оно бьется в унисон с твоим. Слышишь? А это значит, ты самый лучший. Не хочешь продолжать, молчи. Я и так все про тебя знаю. — Она бережно взяла небритые, впалые щеки в свои горячие ладони, заглянула в серые глаза, наполненные болью, и поцеловала.
— Ты мне дорога, поэтому должна знать все. — Старов, шептал ей в завитушку темного локона над золотой сережкой. — Мир сошел с ума, а с ним и я со своей неразделенной любовью. Снова началась война, но ценности в ней иные и друзья с врагами стали другими. Накатывала злость на чужих и респектабельных комсомольцев–барыг, тырящих у партии, взрастивших их общие, партийные деньги! Это не вписывалось в закон и в понятия! Для нас они были беспредельщиками. Итог — лесоповал. Вернулся, а моя женщина уже разведенная дама без веры, надежды и любви! Без этих слов какая она Софья?! — Старов обернулся, лицо его сделалось серым и уставшим, но он продолжил, хотя и через силу, — встретились уже в Сочи. Позвонила мне в номер, по голосу я понял: любовь умерла! На вопрос «Кто он?» — «Ты его знаешь. Теперь он живет в Москве, депутат, Герой России, твой бывший командир батальона! Можно я буду иногда навещать тебя, как друга детства?» — И вдруг глаза, полные слез! Слез, которых не забуду никогда, как и слез прапорщика Заяца над павшими ребятами в Грозном……………………………
Татьяна спрятала мелко исписанные листы под свитер. Снизу звали к столу по случаю приезда необычного гостя, священнослужителя отца Димитрия.
V.
Чаевничали с гостем в столовой. Говорили о погоде, прошедшем массовом крещении, немного поспорили об истинности намерений купаний в одной проруби олигархов и власти, коммунистов и нацболов, атеистов и верующих. Батюшка слушал Старова и улыбался в окладистую, черную бороду. Его лицо казалось Татьяне до боли знакомым.
— Недавно я встречался с молодыми людьми, участниками поисковых операций, для которых слова о войне не пустые фразы, а убеждение. — Священник не спеша начал подливать чай.
— Война заканчивается тогда, когда захоронен последний солдат? — Она спросила машинально, пытаясь вспомнить, где же видела этого человека.
— Истинно, Татьяна Ивановна! Однако мы говорим нашему другу о Боге, который в час испытаний всегда с человеком. А крещение — тоже испытание, преодолевая которое мы получаем сегодня благодать, в Древнем Риме за святое омовение рубили головы.
— Иван креститель — известная легенда. В наше время все гораздо сложнее, в отличие от брата я был болезненным ребенком. Меня покрестили. Отец, как преданный ленинец, сорвал крестик с младенца и выбросил, а как же! — секретарь райкома комсомола! — Старов горько усмехнулся: «Может, потому и вся жизнь наперекосяк!»
Татьяна удивленно подняла глаза на Виталия, тот поднялся из-за стола и подошел к бару. — Не осуждаю родителя, конечно! Время было такое, семья — ячейка социализма. А социализм — безбожие. Ладно, проехали, достроились светлого будущего. — Старов вернулся за стол с полным графином рябиновой настойки. — Так что пацаны тебе такое рассказали, отец Димитрий, коли о войне опять заговорил?
— Злость и досада на жизнь — плохой союзник, друг мой! — Священник поправил золотой крест на груди. — А молодые люди поведали мне о том, что я от стариков слышал, и они теперь живут с этим. В прахе бойцов на одной цепочке с жетоном смертника находили они иконку Божией Матери и рядом комсомольский значок, истлевший партбилет, а в нем, переписанный дрожащей рукой 90-й псалом, который называют «Живые в помощи». — Священник перекрестился.
— Да ладно, не серчай, прав, во сто раз прав! — Виталий обнял гостя за мощные плечи. — Помнишь, как пронзало радиоэфир предсмертное: «Господи, помилуй?!» Таня вспомнила, где она видела эти глаза. Час назад на нее с фотографии смотрел прапорщик Заяц, балагур и весельчак из Одессы.
Утро напомнило о себе легкой прохладой, стелющейся по ковру из распахнутой форточки и «работающей за окном метлой — шжик-шжик». На плите в столовой посвистывал чайник и подгорала на медленном огне гречневая каша. Татьяна сладостно потянулась, взглянула на часы и бросилась в душ, на ходу снимая с плиты завтрак. Старов продолжал чистить двор, весело разговаривая с собакой. Пес довольно щурился и обгладывал мясистые косточки. Яркое солнце искрилось на снежных шапках красных ягод калины, укрывшей свои гроздья в прорезях легких стропил беседки, охраняемой от набегов птиц верным Паханом. С другой стороны дома был еще один куст, заглядывающей гроздьями в окно спальни. Калина на нем была крупнее, и Татьяна быстро сделала последний снимок заснеженных ветвей в гроздях красной ягоды на редакционный Nicon, который возила с собой на природу.
«Проспала, дорогой, прости!» — стильная женщина поцеловала на ходу Виталия и хлопнула дверью своего автомобиля, заботливо прогретого Старовым. Проселочная дорога пролегала в окружении корабельных сосен и после подъема крутым поворотом вписывалась в трассу до города. Татьяна не замечала окружающей красоты зимнего леса. Она думала о мужчине как о подарке судьбы за серые будни в течение долгих пятнадцати лет законного брака.
Виталий потягивал по старой привычке чифирь и рассматривал визитку с приколотым к ней листом, по диагонали которого беглым почерком ровные строки: «До тебя мне любовь казалось мозаикой. Некие стекляшки, как случайности, складывают картину необходимости выйти замуж и родить ребенка. Картинка получается либо светлая и радостная, либо темная, но обязательно то и другое — таинственное. С тем и жила до поры до времени, некой Вестой. Если приедешь в мой дом, я пойму, что тоже любима, мой отшельник. Ну а если нет, благодарю за Счастье почувствовать себя настоящей женщиной! Адрес. Целую, Таня». — Стандартная визитка с известным логотипом для каждого жителя города: «Телевизионное агентство новостей, а верху симпатичный соболь. Редактор программы «Час пик» СТРЕЛЬЦОВА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА.
Старов задумался. Менялась его привычная жизнь в глуши и накладывалась ответственность за человека, который возможно станет не просто близким человеком, но и родным до гроба. — Да, а как быть с его прошлым?! А что, в прошлом мы создаем настоящее, пора! — Виталий провел ладонью ежику волос и поднялся с прохладной кожи дивана. Он знал, что поедет в город завтра же.
V.
Злая ключница — бедность тронула все в этой большой и пустой трехкомнатной квартире бывшего обкомовского дома кроме темно-коричневых переплетов учений классиков марксизма-ленинизма, теснившихся в стенке, с болтающейся на одном шурупе единственной дверцей. Остальные валялись на поблекшем персидском ковре вместе с отверткой и прочими инструментами. Старик в майке и застиранном трико встретил гостей на корточках.
— Мать его, стеколка от очков куда-то закатилась. Здравствуйте. Забыла совсем старика, глаза не кажите с внучкой, помру — похоронить не забудьте! — Ворчал белый как лунь, крепкий в теле дедок.
— Привет, папа! Извини, работа, дом, Настя в том самом возрасте, когда глаз до глаз нужен. — Татьяна чмокнула отца в седую макушку и помогла подняться. — Это Виталий, тот самый егерь, спасший мне жизнь. Я много о нем рассказывала. Вы потолкуйте, а я на стол соберу!
— Иван Петрович Громов. — Рукопожатие крепкое, а взгляд начальственный, пронизывающий и злой. Такие глаза Старов видел у следователя в тюрьме, и они говорили о многом.
— Старов Виталий Николаевич, гражданин России.
Пепельные брови поползли вверх. — Ну-ну. Дочь говорила — воевал в Афганистане?! — Голос потеплел.
— Выполняли интернациональный долг, но больше мстили за пацанов своих и чужих. — Ответил Виталий спокойно, не отводя взгляда первым от колючих глаз под пепельными густыми бровями.
— Ершистый, хотя и в годах. Видать, жизнь тебя еще не объездила. — Старик быстро развернулся и, присев снова на корточки заново начал ворочать шваброй под диваном. Линза от очков шайбой скользнула к ногам Виталия. Он поднял стекло, вставил линзу в большие роговые очки, положил их на стол с покосившейся ножкой и вышел на кухню.
Татьяна быстро и умело готовила обед. Виталий разделывал большую чавычу к рыбному пирогу на ужин, бросая изредка взгляд на экран, и посмеивался. — Две прекрасные хозяйки на одну кухню явный перебор! — На маленьком экране Татьяна вела оживленную дискуссию о разросшейся в городе преступности.
— А тебе какая больше нравится — та, что в телевизоре или настоящая?!
— Хоть и не трус, но валькирий побаиваюсь, посему выбираю реальную Таню, а не виртуальную. — Старов, чтобы не испачкать халат, скрестив руки, сзади обнял женщину и поцеловал ее в шею.
Обедали вчетвером. Пришел сосед по лестничной клетке, седенький невзрачный старичок. Присутствие парторга завода, на котором Иван Петрович Громов отработал всю сознательную жизнь, оживило разговор после третьей — «за тех, кто уж прибрался». Мать Татьяны умерла три года назад. Помянули. Разговор, как и водится от заснеженной зимы к урожаю и воспоминаниями о лихой молодости, когда они приударяли за деревенскими девчатами в подшефном колхозе, подошел к логичному завершению о большой политике.
— Показывают по телевизору выступления их местного лидера, который тараторит так бойко, что, дескать, для полной свободы в новой России в среднесрочной перспективе без суда над коммунистическим режимом не обойтись, слишком тяжелое наследие нам досталось. Я возьми да и скажи, — парторг потянулся за тарелкой с салатом: «Если свободы в обществе не ограничены никакой дисциплинарной санкцией, которая была при социализме, то ничто не удержит от соскальзывания в распущенность, в деструкцию, в медленное уничтожение русского человека». Ты не представляешь, как Игорь Никитич, сын мой, завелся тогда, и в лицо, мне в лицо швыряет дерзко этакие слов: «Ваше поколение построило социализм, уничтожив десятки миллионов соотечественников?! Такие, как ты, заболтали его, а скандинавы развитой социализм из утопии превратили в реальность. У вас никто власть не отнимал, вы ее отдали, трусы и предатели в 91-м!» — Ну я ему по роже за такие слова. — Гость как-то сразу осунулся; молодецкая удаль исчезла в глазах; устало опустился на стул. Повисло неловкое молчание. Иван Петрович похлопал соседа по плечу — мол, все наладится и для продолжения разговора спросил Таню, поспешившую в кухню, где залихватски свистел чайник. — Как считаешь, дочка, американцы уже допустили много ошибок, ведя активную политику на постсоветском пространстве, и примут ли в НАТО балтийские государства? — Парторг оживился и начал прихлебывать солянку.
— Вот увидишь, папа, настанут лучшие времена, экономический коллапс, крайнее обнищание народа даст свои результаты! — Татьяна погладила отца по спине и вышла из-за стола. — Будем чаевничать, пирог пекла сама!
— Сменится лидер, и Кремль спокойно на это смотреть не будет. Внешнее управление Россией дорого станет американским прислужникам! — Хозяин дома говорил громко, расставляя акценты и выдерживая паузы, будто бы и не было груза прожитых лет, и перед ним рукоплескал зал партийного съезда, на котором, Иван Петрович Громов, делегат от области.
Старову вдруг подумалось: «Расхожие истины, господин-товарищ Громов, звонят как монеты, но правды в них ни на грош. Простой народ гораздо умнее, чем вы думаете. Свои беды он и не думал связывать с Америкой. Все беды пошли от КПСС и ее сучьей политики в виде перестройки, закончившейся перестрелкой на своей земле». Но опять промолчал, разливая остатки водки из пузатого графина.
— Рассказал бы чего о службе, вашем героизме в победе на южных рубежах Советского Союза, а то сидишь, как посаженный жених, да помалкиваешь! — Старик небрежно чокнулся с гостем. По всему стало заметно, что Виталий отцу Татьяны не понравился.
— Героизм был, не скрою, а вот победы не было. Афганские племена уничтожить, конечно, можно, но только ядерным оружием. А в такой войне, как известно, победителей не бывает. Ваше здоровье! — Старов залпом выпил водку и, козырнув, вышел из кухни.
— Видать, кремень мужик! Для твоей дочурки в самый раз! — Парторг одобрительно улыбался, разворачивая номер вчерашней Советской России. Пили чай молча. Татьяна видела, что Виталий и отец не ладят: а то, оба круты слишком!
К пирогу насупившийся и захмелевший Громов не притронулся, но под аккомпанементы дочери на пианино с радостью подпевал парторгу о комсомольцах-добровольцах. Старов опять молчал, поглаживая на коленях сибирского кота.
Вскоре сосед стал собираться: «Вторая половина моя заждалась, извиняйте, и благодарю за угощения! Ты, воин, береги Татьяну Ивановну, она женщина хотя и на вид сильная, но уж больно доверчивая».
Вскоре и Татьяна со Старовым покинули неуютный отчий дом. Старик этому не особенно огорчился, лишь на прощание, бросив потеплевшим голосом: «Ты, служивый, на меня зла не держи, разные мы с тобой, просто разные! Отцовским сердцем чую — не принесешь Таньке счастья, от того и не благословляю! Пока, дочка, Настюху привези — соскучился!»
VI.
Каждое воскресенье Татьяна, оставляя дочь у отца, приезжала в дом с мезонином у озера и уезжала, счастливая и одухотворенная. Старов наполнял ее жизнь смыслом, отец Димитрий — новыми ценностями в жизни. Таня много работала, мотаясь по всем острым, проблемным точкам города. Освещала на экране аргументировано и ярко системные ошибки в управлении городским хозяйством при старом — новом мэре. Рейтинг программы «Час пик» взлетел на небывалую высоту; совет директоров телекомпании потирал руки от возросших рекламных продаж; ее хвалил народ, и пели дифирамбы оппоненты градоначальника.
И вот однажды, когда за окном мело и вьюжило и Татьяна посматривала в него с беспокойством, потому что впереди выходные, сотовый брякнул вызовом. На светящейся плазме появилось слово — ШЕФ.
Яков Ефимович Мартинсон, директор телекомпании, торчал кудрявой макушкой из-под разворота городской газеты, а на традиционное «разрешите», указательным пальцем сверху кинул в сторону приставного офисного стула. Ветер свистел в приоткрытое пластиковое окна. В кабинете было накурено так, что Татьяна с возмущением открыла входную дверь. На что Яков Ефимович возразил и пообещал всего лишь минуту разговора «тэт на тэт», но сигарету потушил.
Как такого разговора не получилось. Он начал читать вслух: «Свободу слова, как главное завоевание демократии, променяли на тотальную диктатуру денег. Городской телеканал гонит днями и ночами уроки ограблений и насилий; прославленный на всю область народный театр и городской казачий хор им забыт; простые труженики и ветераны стали редкостью на телевидении, зато с лихвой — ежедневно гламурные московские подонки. В этом сегодняшняя стратегия тележурналистики, но о ней ведущая аналитической программы «Час пик» госпожа Стрельцова умалчивает, а почему?! — Голос фальцетом застыл на верхней ноте и пал. — Просто она служит исправно золотому тельцу и Мамоне, а не истине под покровительством руководства канала. "Деньги — это шлюха, если их не лелеять, сбежит к другому", — эти слова стали девизом городской телекомпании с приходом таких, как Стрельцова. А знаете ли вы, господа-товарищи, кому принадлежат эти строки?!» — Повисла качаловская пауза, и газета аккуратно легла на папку с документами, открывая анфас классического еврея.
— И кто написал эту херню, простите?! — От негодования Татьяна задохнулась, вскочив, открыла настежь окно. Снежный вихрь взметнул шторы, скользнул по ковру, оставляя влагу на его персидских ворсинках, и рванул со стола газету. Она спланировала на паркет, развернувшись фотографией счастливой, целующейся пары, в которой ясно угадывались профили известной в городе телеведущей Стрельцовой и не менее известного в прошлом, бандитского авторитета Виталия Старова.
Мартинсон достал из сейфа початую бутылку коньяка и рявкнул:
— Проветрено. Закрывай. Газету подними без комментариев, — и разлив по пузатым бокалам темный напиток, миролюбивым тоном продолжил: — Не только за сладкие муки творчества и их последствия, а вот за большее условие искупления точно выпью. Этот вид условия становится всегда необходимым для восстановления первоначального состояния. Аксиома. Так, во времена Моисея израильтяне в течение сорока дней осматривали Ханаан и не смогли выполнить Божью волю, период исполнения условия был увеличен из расчета по году за каждый день. Таким образом, народ Израиля был обречен страдать в пустыне сорок лет. — Медленно выдохнув, выпил и потянулся за очередной сигаретой. Прищуренным темным глазом наблюдал за медленно осаживающейся с газетой в руках подчиненной.
— Надеюсь, поняла, о каком виде искупления идет речь? — Кольцо дыма поползло в потолок.
— Уважаемый, господин Мэтр и Гуру в прошлом, хочу сказать вам следующее. Прикрывая словесной завесой все больше проявляющиеся в обществе противоречия и деформации, журналистика оказалась в чрезвычайно трудном положении. Стали возвращаться закрытые темы, командно-нажимный метод, партийное давление сверху окончательно лишает прессу возможности оценивать действительность. Сегодня вы спинным мозгом чувствуете — все возвращается на круги своя, а посему боитесь, что прикроют мою информационно-аналитическую программу «Час пик», вскрывающую весь этот бардак! Решил прогнуться перед градоначальником и устроил жалкую инсценировку разоблачения Стрельцовой в бульварной газетенке, которую купил своей бабе?! — Словно горькое лекарство, Татьяна выцедила налитый бокал. — Не стоит сердиться на правду, тем более не сметь повышать при этом на меня голос! Любовнице будешь втирать про искупления! — Швырнув в лицо побледневшему Мартинсону газету «Вечерний город», Татьяна вышла из прокуренного кабинета.
Замороженный АН-24 одиноко и понуро стоял на взлетной полосе. Снежные заряды яростно бомбили борт с красивым названием «Авиа — Сибирь». Вьюга носилась по полю аэродрома, набрасываясь соловьем-разбойником на одиноких служащих. Мелодичный голос диктора эхом катился по переполненному залу аэровокзала, извещая пассажиров о задержке рейсов в связи неблагоприятными погодными условиями. Сергею Старову надоело наблюдать за широкой панорамой разгулявшейся стихии, и он набрал номер.
— Брат, здравствуй, спишь?
— Серый, привет! Да только в дом вошел, снежные завалы — не пробиться. Даже мой «крузак» садится по самое не могу. Хотел до областного аэропорта — встретить тебя, но увы! Ты как?!
— Так же, все переносят и отменяют. До малой родины, похоже, не собираются лететь вообще, судя по «аннушке» за окном. К самолету даже никто и не подходит!
— А может, я утром пацанам перезвоню. Тебя подберут, и пойдем на встречу друг друга.
— Нет! Рисковать не стоит, времени в обрез. Я на поезд и в Красноярск, оттуда в Сингапур. Акулу кормит только движняк. Акулу пера тем более. Святому отцу наилучших пожеланий, а тебе добрую и любящую хозяйку в дом! С наступающим скорым праздником, защитники Отечества! До встречи!
— Спасибо, брат! До встречи, какой?!
— Летом на рыбалку ждите! Пока!
Виталий от досады швырнул трубку и прислушался. В зале звучал родной голос! Не раздеваясь, в чунях и тулупе он бросился из прихожей. С экрана большого плазменного телевизора на стене Татьяна Стрельцова ярко и образно, в своем неповторимом стиле, разговаривала с горожанами. — Если мэрию нашего города окружить рвом с водой, много месяцев никто и не заметит изменений в городе. Внутри администрации также будут слать друг другу бумажки, а снаружи город будет жить своей жизнью: скучно и бедно. Давайте подтвердим или опровергнем данный тезис и начнем интерактивное голосование по телефону……………………………………..
Старов бросил шубу на пол и прилег на диван. Порыв ветра рванул гроздья зимней калины, они ударились о стекло, словно попросились в дом, и красными бусинками посыпались в сугроб.
VII.
Уставшая метель угомонилась к концу выходных. Все воскресенье и субботу вынужденного безделья Старов проспал, изредка выходя на улицу — размяться с лопатой во дворе да накормить пса. Расчищая снег, Виталий возвращался ко сну. Картины его были причудливыми и странными, но лезли в голову, оставляя чувство беспокойства за брата и Таню — больше заботиться не о ком. Детей Бог не дал, родители уже далече — вечная им память! Вроде обычный сон: яркий свет ударил в глаза, и за окном погасла звезда. На пороге его дома стояла женщина в маске демона, раскрашенной желтой, красной и черной краской, но сих пор Виталий слышит этот голос: «Когда смолкнут звуки барабанов и маски будут спрятаны в тайные, недоступные для непосвященных хранилища, вступит в силу новый договор, который очередное поколение заключило со своими предками во имя поддержания их Закона». — Стук в окно ветки зимней калины прерывает странное видение. Да, именно стук в окно, неожиданный, но громкий вернул к реальности, это уж потом волчий вой и шум от раскачивающихся на ветру елей во дворе……………………………………..
Понедельник ломился в окно мезонина ярким морозным солнцем и веселым лаем Пахана. Старов вышел на крыльцо и улыбнулся: вернулась атласная рыжая серебристым отливом прирученная к дому белка! Держа в передних лапках еловую шишку, она неторопливо отрывала и бросала вниз чешуйки, а семена грызла острыми зубками. Блеснув бусинками-глазами, белочка испуганно цокнула и совершила стремительный прыжок на соседнее дерево. На его ветке она начала умываться передними лапками, словно кошка. — С добрым утром! — Виталий хохочет, растираясь по пояс снегом. Пахан носится по двору и крутит палевой башкой, фыркает — не по нутру мне ваши водные процедуры! Виталий вслушивался, пытаясь в потаенных уголках души отыскать гнетущее чувство. От недавнего беспокойства не осталась и следа, и Старов твердо решил ехать в город.
…Аромат кофе смешивался с запахом табачного дыма и улетучивался в темное пространство ночи через открытую форточку. Безветренно и тихо. Таня прижалась к плечу Старова, натянув плед до самого подбородка, другой рукой начала показывать в направлении скопища звезд, созерцающих на их ложе, застланное прямо на полу зала ее трехкомнатной квартиры.
— Вон там, видишь созвездие Бешеных псов и самую яркую звезду в нем?
— Да, знаю — яркая и белая, — Виталий прикрыл глаза.
— Пра-виль-но, милый. Сириус несколько тысяч лет назад был, как и сейчас, белой звездой. По его восходу древние предсказывали наступление самого жаркого времени года и разлива Нила, а соответственно, и урожай года. Кроме того, по восходу Сириуса даже предсказывали войны. Если Сириус восходит красным, как бы налившимся кровью, война будет. А если ясным и чистым, то, соответственно, не будет. — Она приподнялась, роняя волосы на его обнаженную, сильную грудь. — Война, Старов, не прекращается никогда на планете Земля, почему тогда звезда белая?!
— Коль пошла такая пьянка, — он пошарил за головой и достал опорожненную наполовину бутылку коньяка, — предлагаю выпить тогда за Зевса!
— Зевс воплощал в себе всю идею войны вообще. А вот война, благая и справедливая, была особенным уделом его дочери — Афины. — Таня не восприняла шутку и говорила, глубоко погруженная в себя. — Несмотря на свою искушенность в воинских делах, богиня не испытывала радости от бессмысленного разрушения и убийства. Давай лучше за нас! — Татьяна выпила первой и, бросив взгляд на стрелки часов, включила телевизор. В углу комнаты громоздился многочисленными колонками стереосистем большой домашний кинотеатр. На экране появилась любимая телеведущая горожан Татьяна Стрельцова: «Сегодня сферы властных притязаний в нашем сибирском городе поделены между коммерческим банком ЛесПромРегион и акционерным обществом «Лесопромышленная компания». Их безусловная власть представлена мелькающими в массмедиа балаганными фигурами пресс-служб с общими рассуждениями — кому на Руси жить хорошо. Все это не ново, если бы, не фактическое слияние с местной и единоличной, по сути, властью мэра. За десять лет своего правления господин Кравченко, умудрился провести в представительный орган муниципалитета своих людей и сделать сына спикером, который в недавнем прошлом в должности заместителя компании успешно торговал с Китаем, вырубая легкие города на корню, не считаясь с природоохранными заказниками. На свою выборную компанию семья истратила в декабре прошлого года денег в три раза больше, чем ближайшие претенденты. Главным спонсором семьи Кравченко является единственный коммерческий банк, принадлежащий вору в законе Салаху через аффинированных лиц тоже знаменитой семьи и уже Цириевых, но в областном центре. Эти хозяева жизни наши покровители и работодатели, защитники и наставники. Мэр пришел к власти благодаря господину Цириеву, который держит в банке своего племянника воровской общак под надежной защитой государства». — Старов нажал кнопку, и картинка с тележурналистом Стрельцовой исчезла. — Вот и сон в руку! — Экран огромным черным квадратом беспристрастно отображал в себе крепко сложенное мужское тело, сидящее на шкуре оскаленного медведя и стройную фигуру, стоящую сзади. Виталий прижался к бедрам любимой женщины и тихо зашептал:
— Дети с планеты Сириус очень умны, привлекательны и сексапильны. Ты же оттуда. Прошу ради нас зарыть топор войны со всеми — чеченской мафией, мэром продажными коллегами по цеху. Ну хорошо, ради своей дочери! Подумай, с кем собираешься воевать, и, главное, в какой стране?! — Старов отчетливо себе представлял будущий вариант событий. — Затронуто святое, нет, не репутация ссученного градоначальника, а место воровского общака! Если менты начнут с утра «ломать ксиву» в банке (блатной жаргон), то придется ответить перед порядочными людьми за шашли с барухой, которая и навела. Доказать поэтому, что не при делах, сложно.
— Ты уснул, дорогой? — Татьяна нежно прижалась большой грудью к ежику на посеребренной голове и со смехом попыталась выбраться. Сильные руки подхватили ее и понесли в спальню. Скоро Таня уснула, а Виталий осторожно вышел на кухню и начал обзванивать ребят своей «бывшей» бригады. Он хотя и не у дел, но остался в почете у братвы. Договорился с ними утром подтянуться к банку; последним он сделал звонок людям Салаха. Инстинкт, выработанный на войне и в тюрьме, гнал к действию. Бездействие могло погубить всех, и его женщину тоже.
VIII.
Сириус холодно и покровительственно созерцал с небес подготовку к одному из многомиллионных эпизодов противостояния власти, которое не прекращается в России никогда. Стрелки часов остановились на двух ночи, разница с Сингапуром — плюс шесть часов, брат уже на ногах. Пора!
— Серега, привет. Мне нужна твоя помощь. — Спешным порядком, ретировавшись в ванной, Старов объяснил брату проблему: он должен увезти с собой из города Татьяну с дочерью, которым угрожает реальная опасность со стороны коррумпированных чиновников.
Утром, за чашкой кофе Виталий, как бы, между прочим, спросил Татьяну о заграничном паспорте.
— Я никуда не поеду одна.
— Ты поедешь, не одна. Обещаю. Обязательно возьмешь дочь с собой.
— Неужели они посмеют?! — Татьяна с нескрываемым удивлением посмотрела в глаза Виталию. Ее мужчина был, как обычно внешне спокоен, но весь напряжен внутренне. — Дикость какая-то. Живем в захолустном городке, а не в Сицилии!
— Те, о ком ты думаешь, нет, не посмеют, пока я рядом! А вот Кравченко — да! Причем самым простым способом. Сегодня с утра так называемый тобою «общак» будет вывезен по понятиям, пока по закону бумажками прошуршат в прокурорских руках. На нет и суда нет! А вот с вас, Татьяна Ивановна, спросят, как с журналиста о достоверности информации, и предъявят иск с целью защиты и достоинства всенародного и любимого мэра.
— И что потом? Да мне плевать, — глаза ее горели. — Есть запись разговора племянника Цириева и Кравченко о грязных деньгах, они и есть воровской общак.
В глубине души Старов был согласен с Татьяной, но если Салах действительно туда запустил лапу для градоначальника, а не в пользу обездоленных, то его могут и расписать, но доказывать это придется Старову перед уважаемыми людьми. Он один из немногих знал и даже номер банковской ячейки помнит, где хранилась касса. Однажды по просьбе воров возил передачу, хозяина местной колонии подогреть.
— Воровской общак — это такой миф, что уже невозможно нащупать его реальное содержание. Правильно, у нас не Сицилия, но и не Ростов-папа 20-х годов! — Старов посмотрел на часы. Машина за ним приедет через час, поэтому время еще есть объясниться. Видя, что подруга нервничает, спокойно заметил: — Но, в конце концов, за пределы общечеловеческого понимания он не выходит, а что касса взаимопомощи — древнейшее изобретение человечества!»
— Ты еще скажи — в Библии говорилось об обязательной помощи бедным братьям! — Извини, когда волнуюсь, курить хочу — умираю! — Татьяна с жадностью потянулась за сигаретами.
— Вот такая касса для своих и была создана, в чем проблема?! Понятно, что если уважаемый человек оказывается в сложном положении, например в тюрьме, его круг оказывает поддержку. И если на свободе человек занимался, допустим, распределением финансов, то он это стремится делать и на дистанции, пока не вернулся домой. Это принцип. Серьезные люди стали редкостью, их искусственным образом проредили. Оставшиеся типа Салаха прекрасно вписаны в современную жизнь и кассу взаимопомощи предпочитают вести на свободе, с такими же достойными людьми.
— Это мэр, достойный человек! Да ваша тюремная система по ходу развития демократии стала настолько коррумпированной, что превратилась в гибрид коммерческой конторы с рабовладельческой, вот в чем проблема, дорогой!
Виталий набрал в себя воздуха и задержал его. Он вспомнил маску демона, которую видел во сне накануне этих событий. — Сейчас Татьяна была демоном. На выдохе Старов поднял свитер с пола, двумя пальцами вынул из ее рук окурок, затушил и медленно произнес: «С экранов телеящиков некая госпожа Стрельцова вещает городу ежедневно — власть и народ словно в разных мирах живут! А ведь в криминале точно так же, дорогая! Есть элита, она существует на своем уровне, между собой общается и расчеты ведет по собственным правилам. А есть прочее население. И для него важны всякие мифы на криминальную тему. Чтобы не забывались и хоть как-то придерживались понятий. Это я об общаке и крови, которой может пролиться по твоей вине, Афина! Загранпаспорт не забудь, заеду в девятнадцать ноль-ноль. И с дома не на шаг, позвони отцу, чтобы привез дочь немедленно! Вас будут охранять, но ненавязчиво — гарантирую!»
Татьяна взглянула ему в лицо и обмерла: перед ней стоял чужой и незнакомый Старов. Таких она встречала в местной колонии, когда делала репортаж о правах человека накануне выборов. Они были похожи на волков с умным, пронзительным взором, ввалившимися животами и серыми, как волчья шерсть, лицами. Таких было всего два-три человека на лагерь, но они были. Она вдруг поняла сейчас их главную сущность — быть избранными, лучшими и стойкими последователями неписанных законов, корнями уходящими в каторжную Россию, несущую который век это крест. «Кто в вольную жизнь вписан, обязаны соответствовать моменту, быть в гуще событий и контролировать финансы, тогда и порядок на зоне будет, и права человека соблюдаться, это я тебе, дочка без базара!» — Прошамкал беззубым ртом, старик в телогрейке с номером на груди, ее первый респондент на той акции. — Таня глубоко задумалась. — Публике они неизвестны, в кино их не покажут, а потому, Салах — прокладка между волей и неволей, умело, как паук, затянувший в сети мэра и его семью. Но ее Виталий не с ними, потому и живет один в тайге. Он не может принять этот мир, каким он есть сегодня, а тот, за который воевал, просто больше не существует! — Боже, какая я самовлюбленная дура! — Бросившись вслед на лестничную площадку, она лишь услышала, как лифт, грохоча начал опускаться с восьмого этажа.
IX.
Таня бросилась к телефону позвонить отцу, чтобы Настюха осталась у него на пару дней, но Громов позвонил сам. Справившись о делах, минут десять непрерывным монологом хвалил: так и их, мол, так, жулье. Сталина бы с Берией; мэр, хотя и бывший коммунист, но должен понять, что рынок — не все на продажу! Наличие партийного билета предполагает в первую очередь.., Татьяна не выдержала и закричала в трубку: «Стоп! Папа, немедленно увези Настю на дачу, немедленно! Из-за меня, конченой эгоистки, ребенок может пострадать! Папочка, миленький, извини! Приедем после обеда с Виталием и все расскажем, умоляю!» Забившись в рыданиях, она повесила трубку. Тут же раздался звонок: «Мартинсон! Желаю здоровья, ибо оно скоро понадобится всем. Так вот, Стрельцова, если через четыре часа вас не будет на работе, то я просто подпишу приказ об увольнении за прогул. Это первое. Второе, звонил заместитель мэра и сообщил, что вам предложено возглавить пресс-службу администрации города. Через час подойдет машина редакции, и не хлюпай носом, а держи его по ветру и проставиться не забудь!» — «А если я откажусь? — совершенно потерянная Татьяна сползла по стене на пуфик. «Значит, будешь уволена за прогул!» — ехидная усмешка и короткие гудки.
— Налево пойдешь — коня потеряешь, направо пойдешь — жизнь потеряешь, прямо пойдешь — жив будешь, да себя позабудешь. — Татьяна встала и побрела на кухню за сигаретами. — Вот и сказки конец, поманила счастье пальчиком, а само на 180 градусов и наутек. — Мыслей не было, апатия сковала тело, дым маленькими колечками тянулся к форточке. — Переиграл мэр четвертую власть, вчистую переиграл! Все верно, классика жанра. «Держи друзей близко, а врагов еще ближе» — сага о бандитах «Крестный отец». А тут недавно кто-то вещал: «Сибирь не Сицилия!» Круче! Прав твой Старов, во сто раз крат прав. Слушайся его, подаренного судьбою, и не чистоплюйствуй, дорогая! — В ушах стоял голос матери. — Мамочка, боже, как мне сейчас тебя не хватает! — Татьяна вытерла слезы, тяжело вздохнула и пошла в ванную комнату. Под горячими струями, меняющимися на ледяные, приняла решение……………………………………..
Дорогих гостей в просторном холле банка «ЛесПромРегион» встречал сам управляющий. Классический горец в образе импозантного молодого человека горделиво поприветствовал «коллег по бизнесу» и попросил в кабинет на второй этаж, распорядившись о подготовке хранилища к выдаче значительной суммы. Старов остался в приемной, с безразличием рассматривая, как аквариумный сомик пытается заглотать, видимо, большую для него рыбешку. — Все как в жизни! — Усмехнувшись, Виталий нажал пульт телевизора. На экране старый еврей рассуждал об основных демократических принципах, заложенных в управлении городом. — Заметьте, вчера руководитель программы «Час пик» Татьяна Стрельцова выступала с резкой критикой в адрес администрации и лично в адрес мэра, но сегодня она уже в должности руководителя его пресс-службы, фактически — главный советник! Разве это не доказательство реализации принципа о свободе слова на практике и возможности публичного выражения своего личного мнения о коррупции в органах власти! К сожалению, об этом сегодня не говорит только ленивый, поэтому Александр Александрович Кравченко принял верное решение: Стрельцова — не человек толпы, а ответственный журналист?! — Старов быстро переключился на спортивный канал и набрал Танин номер. После неудачной третьей попытки Виталий попросил любезно разрешения позвонить с телефона секретаря. Вежливый голос с другого конца города сообщил: «Сейчас Татьяна Ивановна в кабинете Сан Саныча, а номер руководителя пресс-службы 513-000, и думаю, что она через час будет у себя. Всего доброго».
Ребята спортивной наружности, толкающиеся у бронированного автомобиля, перестали трындеть и ржать. Они с недоумением на лицах бросились врассыпную, когда «лэндкрузер» Старова, едва не зацепив водителя машины инкассации, вылетел со двора. Джип летел на высокой скорости в колее тяжелых лесовозов. Кругом бор, прореженный лысинами полян от «черных лесорубов» в кольце высоченных сугробов, спрятавших ветви, сучки, вершинник, которые не вывозятся никогда, но зато летом горят как порох.
«Пойдет верховой пал и деревню захватит на раз, Кедровка вон за тем поворотом. — Виталий перешел на пониженную передачу. — Администрация, мать их, чинодралов, прописала сегодня такие правила для заготовки, что проще крестьянину вырубить без разрешения кубометров пятьдесят на ремонт своего дома, чем по кабинетам шастать, рассовывая по карманам их обитателей взятки из скудного кошелька. Эх, Россея, доколе ты будешь чиновниками да дорогами больна!» О поступке Татьяны он старался и не думать (быстро, однако, они ее прижали!). Едва не угодив в пень при очередном заносе, Виталий сбавил скорость. Колея пошла еще дальше в тайгу, а Старову надо через деревню на ту сторону озера, до Большой гари, а там и охотничье угодье, и домик, им лично рубленный, отсидеться и подумать, как жить дальше. — Может, застрелиться на хрен? Прошлого не вернуть, с настоящим покончено, будущего нет! — Он вдруг представил свой труп: за окном охотничьего домика весна в буйных красках под неугомонную и веселую разноголосицу птиц; в доме вонь, которая нормального человека сносит наповал. — Старов поморщился и машинально взглянул в зеркало. Серые глаза под большим чистым лбом. — Извращенное существование не способно к самоубийству, ибо бог его — дежавю, нулевая смерть. Так не пойдет! — Виталий остановил автомобиль и набрал номер телефона брата. Здесь у кромки кедрача связь всегда обрывается, на гари ее вообще нет. Трудяга дятел, видимо, чтобы не мешать разговору, вспорхнул над головой и улетел подальше, выстукивать морзянку в тиши зимнего леса. «Абонент выключен», повторение на английском Старов дослушивать не стал. И так ясно — летит, спешит Серега помочь, дела бросил, все зря! Эх, женщины, коварство — ваше имя! Нет, он совсем не осуждал Таню, в приоритетах у нормальной женщины всегда дети, остальное — вне мужской логики! Попав в последнюю цифру на сотовом для отправки смс, прочел: «Дорогая, три дня, не более, в доме у озера тебя ждет сюрприз, прими его, каков он есть».
Весь день Татьяна обустраивалась на новом месте, потом ужинала с коллегами в кафешке напротив телестудии под веселые одесские анекдоты самого шефа. Под вечер уставшая, но счастливая Таня приехала на дачу к отцу. Дочь безмятежно спала в большой комнате на старой железной с никелированными дугами кровати, отбросив одеяло в ноги. Из рукава пижамы выглядывала худенькая ручка девочки подростка, а носик посапывал на каждом выдохе в такт с потрескиванием сверчка за хорошо протопленной русской печкой. Татьяна нежно поцеловала порозовевшую щечку девочки, уронив счастливую слезу на край подушки, и на цыпочках вернулась на кухню по самотканым дорожкам. Чмокнув отца в седую макушку, полезла на печь, застланную тулупом. Задернув ситцевую в подсолнухах занавеску, Таня разделась и, лежа на спине, прочитала смс-сообщение, вглядываясь в зеленые мелкие буковки, как будто бы хотела разглядеть за ними тот самый сюрприз, который и просуществует всего три дня. «Странное смс, а то… Обиделся…». Мысли в хмельной голове расползались, и она решила, что обязательно вечером побывает в доме с мезонином и калиной зимней за окном. Старов поймет все, потому что любит! Она ему за это сделает сама предложение, а что, клёво — постфеминизм рулит!» Устроившись на жестком ложе, Татьяна уснула с улыбкой на губах.
Первую половину дня она приводила себя в соответствии со статусом: любимые джинсы спрятаны подальше в шкаф, как и темная водолазка, а гардероб обновлен стильными, но дорогущими костюмами из Германии. — Тебе ли не знать, что представление о женщине складывается в течение пяти секунд разговора. Блейзер по протоколу: отложной воротник, карманы с клапанами. Юбка: узкий покрой, разрез сзади. Ни дать ни взять — Софи Ларен! Довольная покупкой, Татьяна показала язык красивой женщине в зеркале. Звонил телефон. Нет, не Старов, похвастаться обновками не получится. А впрочем, вечером она именно такой и предстанет перед Виталием. Еще раз прокрутившись у плавающей, зеркальной двери большой ниши, Таня услышала в трубке приятный голос персонального водителя: «Я у подъезда, Татьяна Ивановна!»
На следующий день Таня снова не смогла попасть в дом с мезонином. В городе назревала сенсация, начались проблемы с наличностью коммерческого банка «ЛесПромРегион», в магазинах шаговой доступности банкоматы были отключены, а у головного офиса начали возникать длинные и возбужденные очереди. И только на следующей день после удачной пресс-конференции мэра, блестяще ей организованной по поводу развернутого ответа на слухи, поползшие по городу, Татьяна смогла выехать за город. Пытаясь звонить, в отчаянии бросила сотовый на сидение рядом. Беспокойство росло. В голове роились картины одна страшнее другой! Гнала их от себя, нажимая кнопки авторадио: «Сегодня 15 февраля — ключевая дата — Сретенье. Встреча зимы с весной. По Сретенью о весне говорили: если тепло и застучит капель, то ждать весну раннюю недолго будет, ну а если снег и холод, то и весна придет нескоро, а приходить долго будет с сыростью и дождями». Татьяна выключила приемник и поправила полы шубы. — Похоже, опять в Сибири без лета. — Снежная поземка мечется в лучах мощной оптики, пробивающей сумерки. За скалистым поворотом с причудливым очертанием скалы в форме головы — спуск к озеру, а за ним показался мезонин деревянного дома. У распахнутой настежь калитки припаркована старая «Нива» отца Димитрия. Его самого нет, только Старов, укладывающий два огромных рюкзака в машину. Заснеженные ели за оградой металлического забора покачиваются из стороны в сторону. Виден угол подсвеченной ночником веранды, в доме темно.
«Успела, ура! Понятно, в чем сюрприз — сбежать от меня собрался, затворник, хренов. Не выйдет, зацелую допьяна и утоплю в ласках!» — Татьяна прижала педаль газа и «лексус» помчался по встречке в сторону дома.
Стремглав бросилась сзади на шею любимого человека, прижалась к сильному телу, закрыв руками эти родные серые глаза, в которых всегда было столько житейской мудрости, легкой грусти и спокойствия, что хотелось смотреть в них, не отрываясь, часами и слушать с упоением короткие, полны смысла и житейского юмора реплики. От счастья она говорила и говорила взахлеб: о свадьбе под венцом в торжественной литургии от самого отца Димитрия; круизе на океанском лайнере втроем, полной семьей Старовых; умоляла не сердиться на принятое решение о смене работы с единственным желанием помочь, - Да именно помочь, тебе, дурья башка,собрав всю информацию о коррупции в администрации города!
Старов стоял, опустив покорно руки, и молчал. Татьяна улавливала незнакомый запах дорогого мужского парфюма, но, не обращая на это внимания, говорила и говорила без умолку, уже и отпустив его лоб, и прижав к себе это родное навсегда тело. Старов обернулся, их глаза встретились.
В здании аэровокзала пустынно. Редкие пассажиры неспешно тянутся к стойке регистрации под мелодичный голос диктора. Сергей сделал последний глоток кофе, накрывая широкой, теплой ладонью ухоженные пальцы красивой женщины напротив. Улыбнулся ее Старовым, который бесследно исчез или превратился в этого высокого, интересного мужчину «за сорок», очень похожего на Виталия, но другого, вальяжного и степенного. — Вот и вся история о братьях-близнецах! Он появится обязательно, не переживайте. Пора. До свидания. Ключи от дома пусть будут пока у вас. «Ниву» святой отец со стоянки заберет сам. Ну-ну! Слезки вытираем — мы, журналисты, народ стресоустойчивый, профессия обязывает! — Обнял женщину, отстранил от себя, словно убеждался, что слез больше нет; подняв рюкзаки, быстро пошел из летного кафе на первый этаж к улыбающейся женщине в форме дежурной авиаперевозок. На прощание он махнул рукой и скрылся в посадочном терминале городского аэропорта. Прорезая полумрак церкви, вздыхая ладан под мерцание свечей в золотых окладах, Виталий наспех перекрестившись, стремительно прошел в трапезную под укорительные возгласы костлявой старухи в черном платке. Отец Дмитрий обедал. Уха оказалась как всегда на высоте. Готовил сам и любил щедро угощать не только свой штат в лице церковнослужителей: старосты — дьячка, просфорника и уборщицы (той, что давеча покрыла Старова), но угощал и прихожан во дворе небольшой белокаменной церкви.
От ухи Старов не отказался. — А разве можно исповедоваться с полным желудком?!
— Все верно, нельзя, как и требование обязательного причащения перед исповедью.
— От стаканчика кагора не откажусь. — Виталий весело рассмеялся.
— Не богохульствуй, ни на привозе! — Священник взметнул ко лбу широкий рукав рясы. — Еще добавки?
— Благодарю, пора за дело, хочу снова исповедаться и посоветоваться заодно!
— А до вечерни пождать нельзя?
— Уезжаю, Семен, прости, ствол нужен!
— Понимаю, вот и исповедался! — отец Димитрий встал из стола, перекрестился на иконы Иоана Богослова и Матери Божей, положил горячую ладонь на голову друга и тихо произнес: — Евангелие говорит нам о смирении: «Имейте соль в себе, и мир имейте между собою». Вот эта соль в себе и есть смирение. — Помолчал и продолжил: — Почему оно названо солью? Потому что как соль сохраняет всякий продукт, так и без смирения ни одна добродетель не может состояться, не может иметь в себе целостности и крепости. Без смирения любая добродетель или подвиг — с гнильцой: с тщеславием, упрямством, своеволием, высокоумием и так далее. Подумай над моими словами, командир! — убрав руку, священник вышел, оставив Старова одного в окружении святых ликов. Виталий стоял перед проникновенным взглядом женщины с младенцем на руках и слушал голос, голос того пацана, который он слышал каждый вечер после отбоя. Их койки в бараке стояли рядом, и сверху тихим шепотом неслось: «Возлюби врага своего, как себя самого».
Картина огромного, падающего дерева на Рябого, сменяется в голове замедленной картиной прыжка, и затем последний толчок к спасению Ивана Рябова мальчонкой по кличке Рыжик. Блатные, узнав, что Рябой, или Рябов Иван Иванович — осведомитель, решили расправиться с мужиком на деляне, а Рыжик, мелкий барыга дури, ценой своей жизни спасает врага всех зэков! Старов видел, как гибли ребята на войне, закрывая телом друзей, но чтобы недругов! — Глаза слезятся, и кажется, что Святая Дева Мария укоризненного качает головой. Входит отец Димитрий и кладет на стол два свертка. Под тихое «прости» один сверток, что поменьше, Виталий прячет за пазуху, а пакет с двумя пачками долларов, перехваченный скотчем, отодвигает в сторону священника.
Отец Димитрий, а в миру; прапорщик Заяц, налившимся негодованием голосом произносит: «Не искушай и изыди, пока не отвернулся от тебя, командир! Прости, твоя гордыня проявляется не только в словах, но и мыслях! Претензии на святость в подвиге убить врага на войне и в мирной жизни разнятся. Такой подвиг от чрезмерного эгоизма не приносят никаких святых плодов. Забери и уходи с миром! На сей раз нам не по пути!» — резко развернувшись, священник скрылся за массивной дверью.
Красивая женщина в черном деловом костюме, под вспышки фотокамер коллег-журналистов поправляет траурную ленту с надписью Главе Администрации Кравченко А.А от коллег на огромном венке из живых цветов. Вытирает манерно слезу и отступает на шаг за куст калины. Татьяна Ивановна медленно поворачивается, отводя ветвь с нанизанными гроздями пурпурных, янтарных ягод, и видит, как Старов неспешно одевает темные очки и растворяется в многочисленной толпе, провожающих в последний путь мэра. Она хочет бросится следом, но не может, чувство такта, протокол и навалившиеся тоска сковывают ноги, а слезы хлынув из красивых глаз воспринимаются, стоящим рядом прокурором, как искренне проявление горя к любимому шефу. Прокурор обнимая за плечи, протиягивает ей носовой платок, пахнущий дорогим парфюмом, и успокаивает словами о том, что возмездие обязательно придет к тем, кто заказал и осуществил убийство всенародно избранного градоначальника. Таня плачет и тихо шепчет строки, которые написала позже для самого любимого мужчины, который так неожиданно, превратившись словно оборотень в волка, исчез полгода назад:
Любовь придёт из позабытых снов,
Надежд несбывшихся и веры,
Что чувства к нам вернутся вновь,
И счастье, нежность, всё без меры…
Свидетельство о публикации №213032501017
Валерий Старовойтов.