Мне предстояло читать в джазовом клубе. Я решил выбрать эссеистику. Перед толпой лучше выступать с не сюжетным чтивом или стихами. Художественный монолог – это хорошая, достаточно живая форма обращения.
За 15 минут до моего выхода я опрокинул «чекушку» коньяка, еле протолкнув его вовнутрь водой из-под крана. Я еще стоял за темно-бордовым полотном занавеса, а на сцене, не громко, не навязчиво, словно мимоходом разогревалось джазовое трио.
Саксофон импровизировал, бас низко мычал, тарелочки ударных размеренно постукивали, в поисках правильного ритма. В зале была своя музыка: говор, стук бокалов, отдельными очагами катился смех. Праздность в каждом отзвуке. Похоже, все было искренне. Уж в удовольствии мы можем себе позволить не притворяться. Имея удовольствие под рукой, мы становимся гражданами мира с широкой и свободной, как развевающийся флаг, душой.
Тут джаз-бэнд начал наступление словно жених, бегущий по ступенькам с цветами, к своей невесте. Басист нажал на струны сильнее и повел всех за своим ритмом. Подключился ударник. Саксофон начал вить мелодию, карабкаясь по нотам вверх. Зал разом обратился к сцене.
Я делил с музыкантами не только сцену, но и деньги. Моих было 10 процентов, но учитывая взвинченную цену за эксклюзивный совместный вечер троих музыкантов и одного писателя, это были очень приятные деньги. Хозяин шел ва-банк, позвав меня, так как концепция и дизайн клуба приелись капризным эстетам и мое появление казалось ему хорошей идеей. Клуб не был элитным: маленький, не дорогой, однако качественные исполнители хорошее меню и акустика преобладали над всем этим. Прибыль шла, но люди ценят оригинальность и новизну и зал все чаще заполнялся не более чем на половину. Хозяин плюнул на все и пошел на поводу у тенденций. Интеллектуальность и начитанность актуальный модный виток, а я как писатель, представляю эти два понятия, так что должно выгореть. Было не столь важно, насколько я известен, ведь как я уже сказал, протестность людей заводит.
Меня предупредили, что если предварительные заказы не составят определенного процента, я выйду на сцену бесплатно. Но мне хотелось выйти, даже если мне вставят в жопу морковь и вытолкнут голым. Я раболепно и не сдержанно выражал согласие, радость и принимал условия с легкостью. Это было СОБЫТИЕ, от которого лихорадило тело, а голос срывался на хрип и писк. ВСЕ. ПОРА! Три… Два… Один… ЗАНАВЕС!
Я выхожу. Кланяюсь. Толпа сдержанно хлопает. Им сказали, что я бунтарь, но этого не видно. Худ, бледен, испуган. Напрашивается конфуз. Сколько не репетируй, пугая и подготавливая себя ко всяким сценариям – ЭТОГО не предусмотришь. Объективная реальность, которая здесь и сейчас перед тобой, страшит не вероятнее любых сценариев, даже если ничего плохого не происходит.
Я хотел видеть каждого и не знал как себя подать, ведь чтобы действовать на сердце, мне нужны глаза, но здесь их слишком много. Теперь я понял смысл выражения «безликая толпа». Я старался объять их всех, но тщетно. Я вращал головой, будто потерял очки, не зная как сделать тише гудение человеческого улея. Моя готовность препарировать себя, пылкое желание заговорить с ними, достигнуть понимания и тепла на их лицах, не была оценена по умолчанию: аплодисменты стихли и зал снова отвлекся на свой дела. Но это была опасная пауза.
На сцене для меня приготовили стол, стул, микрофон на стойке и ящик пива, с бутылками объемом 0,5 литра: красивые, опрятные мулатки. Этикетки как цветастые платья (и, кстати, это мои 40 % от гонорара).
Приготовленное для меня пространство, освещалось мощным прожектором, и это было безжалостно и разоблачающее. Эх, люди, я даже не знаю что это – момент истины или казнь; я не знаю, хочу я читать или стоит бежать, пока я ни в чем не виноват перед вами, пока меня не гонят и не клеймят.
Нужно подать голос. Просто начни. Не думай. Просто читай с бумажки, черт тебя дери! У меня не бунтарский голос. Он звучит в среднем диапазоне и ему недостает «самцовости». Я не вожак и не лидер. И тут, в голову пришла мысль.
Неловкость убивает не только дух, но и творчество. Пока будешь бояться случайных свидетелей, заметивших, что ты сидишь и пишешь – жди неуклюжих откровений на своих страницах. Тебе не поможет экспрессия, «кричащие» подробности и любые формы психо-нарко-алко трэша. Сила сокрыта в простых словах, в которых нет страха перед искренностью.
Я прокашлялся, постучал по микрофону пальцем, открыл первую 0,5, осушил половину и обратился к аудитории. Мне показалось, что я застал их врасплох, и они не ожидали меня услышать.
«Всем привет – начал я. – поразмышляем? » Толпа одобряюще загудела. Кто-то крикнул: «Давай, начинай, писака! » Последовал кратковременный смех. "Ладно" — подумал я, — "но это последнее твое слово за сегодняшний вечер". Будто я мог повелевать чей-то речью.
И я начал.
«3д телевизоры и кинотеатры, 3 д принтеры и сканеры. А то и еще больше «д» — тех других д, которых так не достает. Стало быть это попытки оживить мир сказки. Реальность противна от нее коробит и знобит, а рисованный, добротный, породистый мир призван дать бой всему не выносимому. В шкафу Нарния, за кирпичной стеной волшебная платформа, на дне бутылки откровение и довольство. Утопия не должна быть идеальной. Она напрашивается быть искушенной, воспитанной в среде людей получающих удовольствие только им понятными методами, кадрами, нотами, глотками, толчками, телодвижениями и стонами, восклицаниями, кивками, шагами, итогами и желанием повторить, изменив подачу, ракурс, направление света, глубину тени. Искушено и хитро становится человечество, обманывая все и вся вокруг себя. »
Народ хлопал. Я осушил бутылку до дна и продолжил.
«Чтобы насладится, так или иначе, нужно если не остановится, то хотя бы замедлится. На улице холодно, а ты ящерица. Давай отталкиваться от этого. Сфокусируй, обрети резкость, плавно опусти затвор. Щелчок — и иконка, уменьшенное изображение, графический файл осел в корневой папке головного мозга. Теперь редактируй, всячески пробуй и смакуй, подключая чувства, логику, абсурд — все, что имеешь. Медленно, внимательно, вдумчиво вглядывайся в глубины себя. Наблюдай какие естественные отклики возникают в тебе, отвечая на все проявления внешнего мира и поддерживай их. Потакай им. Почему-то я думаю, что не произойдет ничего плохого, а наоборот, возвращаясь после к людям, тебе станет только легче с ними жить и они станут радоваться жизни с тобой. Уйти к себе, побыть там, запомнить все, что видел и вернутся к людям с радостью; уметь отдыхать — возможно, это целое искусство. И правильно будет опробовать его каждому своим способом. Используй как можно меньше стимуляторов. Не стоит заходить дальше, чем за сигареты и алкоголь. Уже и это пограничная зона с отчаянием. Используя эти два вида оружия слишком часто, становишься все более отчаявшимся без них.
Приостановится, оттянуть, насладится, замедлить понравившийся момент — вот что правильно. »
В ход пошла вторая бутылка. Зал молчал, слушая мои глотки. Я стукнул дном о крышку стола и продолжил.
«Иногда, у меня получается смеяться, надругаясь над суетой. Я смеюсь потому что кайфую. Я обезглавил порядок вещей, обскакал его, а теперь у меня привал. Когда все летят сгорая на ходу, остановится, закурить возле красивого дерева или здания; или встать из-за стола, чтобы размять ноги и глотнуть чаю; или просто не сжимать свое нутро в тяжкой, тревожной судороге, а отпустить себя, разрешить себе наплевать и расслабиться, делая это просто стоя двумя ногами на земле и держа руки в карманах, медленно поворачивая голову, расправив плечи и осматриваясь — бесценно настолько, что возвращаешься снова и снова к этим скромным, но мудрым действиям. Никакого чрезмерного ожидания. Не нужно укачивать на руках удачу, робко благоговея перед ней, боясь дышать, чтобы спугнуть. Живи пока тебе этого хочется.»
Это был успех. Они свистели, одобряя услышанное.
«А вообще, какого черта я вам советую!? Не смотрите на меня ради подражания. Мои советы вам не помогут! Я не могу вылечить или навредить. Правда в том, что у каждого своя витиеватая тропинка с множеством ответвлений. Даже если мы идем к одному сценарию, нужно переработать шаблон по-своему»
Я перевел дух.
«Вот еще одна тема, которую я хочу затронуть. Для меня всегда было тайной, как смерть улучшает прозу? Может быть страницы книг умершего автора начинают пахнуть цветами, духами или его любимым бухлом, во славу мастера? Нет. Может, становятся правдивее? Да нет, же! Просто когда один человек уходит, другие начинают жадничать, мечтая о тех книгах, которые никогда не возьмут в руки. Жадность эта состоит из тяги иметь и владеть, не важно чем. Иметь возможность похвастаться богатым внутренним миром и протестной позицией, причем не обязательно ее иметь, — для не которых это бесценно. Это конечно позерство. »
Опасная тема, но я не мог себя остановить. Наконец я мог выговориться.
«Умерших от старости не так жалко, — они уже не нужны как писатели, ибо начинают вызвать зависть, от того, что им дано говорить слишком долго. С самоубийцами и торчками – другое дело. Полная экспрессии проза отравившего себя драматурга, сразу обращает на себя взгляды эстетствующих снобов; тех кто ищет скрытый смысл и упивается загадочностью и открытыми финалами, а так же идолопоклонников, готовых сделать автора божеством очередной конфессии. »
Говорить больше не хотелось. Я на секунду закрыл глаза. Затем потянулся за новой бутылкой, открыл ее, сделал глоток. Люди молчали. Момент истины. Я пил пиво и ждал. Тут один зритель из толпы начал робко хлопать, зал подхватил и обрушил на меня свист и овации. Мне повезло, спасибо тем сорвавшимся хлопкам. Всегда находится особенно отмороженный тип – он хлопает почти всегда. Толпа испытывала противоречивые чувства, и эти овации все решили. Они ничего не поняли, но я был на волоске. Я встал со стула и ушел не оглядываясь.