Начну с того, что кандидатскую диссертацию в 1965 году защищал я 8 марта - многие ли в состоянии таким похвастать?! На следующий год советское правительство, хочется думать, что в ознаменование моей защиты, сделало этот день нерабочим, чем сильно поспособствовало - спасибо ему! - грандиозности празднеств по случаю первой годовщины (и всех последующих) обладания вожделённой степенью.
Сама защита ничего особенного. Мандражировал только мой шеф - я ж его аспирантский первенец. Накануне мы, как водится, обсудили «ответы оппонентам» представившим позитивные и, практически, без замечаний отзывы. И если в одном из них была парочка вопросов, то другой, подписанный профессором В.В.Васильевой преемницей знаменитого академика В.И.Скворцова, оставившего ей кафедру в престижнейшем 2-ом Московском медицинском институте, не содержал ничего, позволяющего диссертанту проявить эрудицию и блеснуть красноречием. Ограничиться «благодарностью за положительную оценку» и мне, и, главное, шефу казалось недостаточным. Посему с его одобрения выдернул я из текста одну фразу и на ней решил «развернуться».
Не могу забыть удивление на лице уважемой Валентины Васильевны, взявшей на себе бремя оппонента, кое вызвал «блестящий 5-ти минутный панегирик» во славу т. н. «ацетилирования». Сей термин она «неосторожно» использовала в «Отзыве». Когда всё закончилось, включая голосование, В.В.В. сказала: «Ты чего это мне наговорил? Я ж про это - как? - ацетилирование? - и знать ничего не знаю». В общем, в отличие от шефа, был я неопровержимо уверен в себе и за одно это должен был получить немало т.н. «чёрных шаров» - "за нахальную нескромность", кою ох! как не любят заслуженные деятели науки, заседающие в Учёных Советах. Слава богу, обошлось.
Потом - традиционный банкет. Организовали его в ресторане "Бега". В зале за соседними столами было обилие - 8 Марта(!) - хорошеньких женщин, хватавших за полы пиджака пьяно метавшегося по залу молодого и красивого именинника, «вылитого Алена Делона» по отзывам. Признаюсь, терзался я чувством глубокого сожаления по случаю невозможности ответить им - "хорошеньким женщинам" - тем же, то бишь "хватанием", ибо моя подогретая алкоголем «свобода» бдительно охранялась женой.
За нашим столом во главе с шефом сидела орава провинциалов, приехавших из Рязани, скромно прореженная несколькими столичными жителями из числа моих родственников и друзей. Присутствовало человек 40. Часам к 11 трезвых не осталось, и подавляющее большинство направилось спать вповалку на квартиру тестя, пустовавшую в связи с временным вояжем владельца в Монголию, куда он забрал и свою жену, и моего пятилетнего сына. А вот меньшинство - я, жена, два близких друга и инициаторы данного безрассудства (ни тогда, ни сейчас это слово подходящим для описываемого действа не считаю) - мои двоюродные сёстры - поехали к чёрту на кулички продолжать пьянку "под гитару Лёни Седули".
О сёстрах разговор особый: обе старше меня на 13 и 11 лет, обе индологи, закончившие «Восточный факультет» Ленинградского университета, полиглоты, знающие чёртову прорву языков - соответственно 29 и 7, обе умнющие, всеядные к знаниям, постоянно собирающие вокруг себя диссидентствующую интеллигенцию. Именно у них дома я слышал записи Галича, Окуджавы, Клямкина и других неимеющих выхода на официальные каналы бардов, поэтов, получал на строго ограниченное время (ночь, сутки, в лучшем случае - двое) самиздат - Солженицин, Ерофеев, Авторханов, Зиновьев, Булгаков, Войнович. Там же подпитывался новыми анекдотами, до которых был, да и остаюсь, большим охотником.
Как оказалось, направились мы к приятелю А.Галича- Леониду Седову, в то время м.н.с. Института восточных языков, а ныне ведущему российскому политологу.
Приехали. Представьте себе (1965 г) - двухкомнатная квартира, практически без мебели, на полу что-то, вроде паласов, свечи, растрёпанный (ещё бы - время-то к 2-м ночи) хозяин (ему лет 30-35) с гитарой, обрадованный вторжением ночных гостей (с водкой!), кухня, в раковине которой столько грязной посуды, что и раковины не видно, отсутствующий кусок (чуть ли не четверть) стены в главной комнате. Только через некоторый - достаточно продолжительный период - я понял, что это такие обои: тщательно отрисованный кирпич, коего на всю стену, якобы, не хватило; в полусумраке, образуемом свечным освещением, полная иллюзия недостроенности. К счастью, спиртное быстро погасило недоумение, и остаток "вечера" - до утра - прошёл "на ура": песни - и не "хором", а, всё больше, обожаемые мною Галич или Окуджава (Высоцкий тогда не котировался), водка, причём без тостов и кто сколько хочет и/или может, без всяких привычных для провинциалов: "Ты меня уважаешь?...", интеллектуальные разговоры - тематику не запомнил, ибо в те времена ведро выпивки на походке не отражалось - только на памяти - но вряд ли была она «просоветской». "Недоумение" вернулось утром, когда вдруг выяснилось, что грязной посуды в раковине нет, а сама раковина, действительно, имеется. Это мой рязанский друг - не медик, не гитарист, а инженер и шахматист - на сей почве и сблизились аж за 12 лет до описываемых событий - взял, да и вымыл многонедельные залежи, чем несказанно удивил и хозяев, и меня. Уже в такси я говорю: «Адик, ты чо?, - в ответ, - Понимаешь, все пьяные, я - тоже, темно, какие-то песни непонятные, сесть негде - на полу надо лежать, стена эта разрушенная, страшно как-то; гляжу - а посуда грязная. Вот я её и вымыл. И время прошло незаметно».
Эта деталь стала самым памятным элементом моей «постзащитной» ночи. И не только для меня: впоследствии, бывая у Седова, постоянно вопрошался об Адике Р. - «Как он? Передавай привет». Остался тот вместе со своим неординарным поступком неизгладим для «Седули».
В порядке «лирического отступления» ещё одна история, связанная с "мытьём посуды". 1967, может 69 год. Я на сутки прихал в Москву всё из той же Рязани к другу - вместе учились в институте и сохранили на всю жизнь взаимную привязанность, несмотря на вынужденные скитания "по просторам родины чудесной", а позже и по планете (он умер в Бостоне, когда я уже пребывал в Лондоне). Как всегда, застал пёструю компанию, обилие спиртного и готовность пъянствовать до утра. До утра не продержались. Только до 2.
Часа в 4 встал я «по надобности» и услышал, что в кухне течёт вода. Захожу. В длинных «семейных» трусах стоит Гена Б. - психиатр, представленный мне несколько часов назад, мы на «Вы» - и моёт посуду. Говорю: "Гена, зачем же Вы... Мы бы все вместе... Всё бы прибрали, а Вы тут один..., - он, - Понимаете, Юра! Я проснулся и подумал (пауза и прямой взгляд в лицо): "А что бы на моём месте стал делать Владимир Ильич?" А?". Сказано было на полном серьёзе, без тени улыбки. У меня чуть трусы не свалились. И не знаю я, то ли смеяться - ага,-а вдруг заложит, человек-то совершенно не знакомый - то ли понимающе покивать. Тихо-тихо задом вывалился из кухни и беззвучно разрыдался от хохота, забыв, зачем вставал.
Когда я уже работал в Москве, мы часто встречались, и истории про Гену можно рассказывать бесконечно (психиатр и, как большинство их, самую малость ненормальный). Но это совершенно другая тема.
А пока вот «дневниковая» запись от 4.03.2003. «Самое последнее из приятных, теперь уже позавчерашних, неожиданностей. Тупо смотрю на экран телевизора, где идёт какая-то политологическая программа из России, вдруг слышу фамилию "Седов". Начинаю всматриваться и с трудом узнаю в почти лысом, абсолютно седом стареньком толстячке Лёню Седова - "Седулю", как его любовно именовали друзья и мои двоюродные сестры, с которыми я бывал у него в дому, где слушал Галича и других диссидентствующих бардов, включая самого Седова. Так страшно и сладко запахло прошлым. Я, прямо-таки, завибрировал и в который раз поужасался, что делает с людьми время.
Последний раз встретил Лёню году в 72 - 30 лет назад. А первый - в ночь на 9 марта 65 года. Подробности её - той ночи - уже изложены выше как одни из самых приятных деталей, сопровождавших защиту моей кандидатской диссертации.
Спустя несколько лет. и тоже ночью мы с моей двоюродной сестрой и с водкой в том же доме. Опять гитара часов на 5, но... пора и честь знать. Сильно под шафе одеваемся в крошечной прихожей - хрущёвка. С деньгами напряг и может не хватить на такси. На улице холодно и ветрено. Сую руку в карман пальтишкa на «рыбьем меху» и натыкаюсь на плотно упакованный свёрток, коего там раньше не было. Достаю, и мы с интересом рассматриваем сторублёвые бумажки в невиданном никогда ранее количестве. Несмотря на бурление алкоголя в крови, препятствующее стрессовым «напрягам», почти потрясаюсь. Передохнув, бросаю взгляд на своё пальто, а оно-то ... не моё. Как и сторублёвки. «Так это же Седулино», - чуть ли не кричит сестра, и мы возвращаемся. Пьяный Лёня на радостях - гости едва не унесли гонорар, полученный сегодня за очередную книгу - выдаёт нам одну бумажку, на такси теперь достаточно.
Эх, молодость... И сестёр давно нет - обе, как и их отец, последовательно погибли от рака желудка - младшая в 82 году, старшая в 88 - и ту хрущёвку, наверное, снесли, и Седова не узнать (слава богу, хоть жив!)».
О банкете после защиты докторской.
Прошло 38 лет, а всё стоит перед глазами. Участвовало человек 50. Приглашал всех мой друг, шеф и «по совместительству»... ректор института. Происходило это в моём присутствии - я подобострастно кивал, когда ректор предлагал посетить чевствование его ученика и друга, указывая жестом на меня. Само собой - партком, руководство профсоюза, члены Совета (не все, а только выбранные по не всегда понятным мне критериям), оппоненты и приехавшие из Рязани сотрудники кафедра, сёстры. Шеф, кстати, хотя, конечно, очень не «кстати», заболел - на защиту приехал, а на банкет нет. Без него сборище малознакомых, а то и вовсе незнакомых людей превратилось, если бы не спиртное, в партийно-профсоюзное собрание, вёл которое («тамадил»), разумеется, секретарь парткома.
Где то к полуночи в зале (ресторан "Пекин") обнаружился низкорослый, узколобый, несмотря на лысину, и очень толстый человек. Кто он, я так никогда и не узнал. Только председательствующий (секретарь парткома!) лебезил перед ним, как мальчик. Я был представлен в качестве «виновника торжества» и удостоен величественного кивка с потным рукопожатием, после чего он взял слово. Чётким, громким, хорошо поставленным голосом было провозглашено: «Да здравствует советская молодёжь!» и опрокинут стаканчик с водкой. На этом представление закончилось, и низенький «высокий!» гость в окружении элиты банкета исчез также мгновенно, как и появился. Остальное в тумане.
Шефу я позже неоднократно говорил, что праздник он мне испортил, превратив его в заседание какой то комиссии. На что неизменно получал совет - наплевать и забыть.
Наплевал, но, всё-таки, не забыл...