Как говорил мой набожный отец: «Самая качественная пушка стоит дороже самой качественной шлюхи». И, как любой набожный человек, добавлял: «Прости Господи». Он любил встречать рассвет на горе Айювен, что через два региона к югу. Там наверняка рядом была церковь или целая община. Что в этом Мелехе такого? Трудно объяснить, когда меня сейчас там нет. В тот момент мне можно было дать в руки салфетку и ручку, и я бы накатал целое эссе на тему этого ощущения. Сейчас же всё как бы сглажено и находится в мозгу, не торопясь выбраться поближе к органам чувств, заседая в чёртовой башке мощно вбитой сваей в мостовое крепление между сознанием и памятью.
Общество, в котором я жил, там было принято нетерпимо относиться к той или иной религии, если в темах заседаний не фигурировал Иисус или патриархи человеческого рода. Никто не умел писать икон, строить красивые здания, создавать стихи и толковать откровения. Зато все беседовали. Беседовали все подолгу и завороженно. Благоговение находило на помещение для собраний и покидало лица присутствующих только тогда, когда открывалась дверь, а весь запах ладана смешивался с толикой свежего вечернего воздуха…
Я в Мелехе был ровно в то время, как мне это всё осточертело. Я вышел на большую дорогу и пошёл на юг, как это сделал мой отец, но в отличие от того – я в голове держал не образ мёртвого человека на кресте, а скорее того рассвета, который ожидал меня, приходя каждое утро на Айювен, и в разочаровании уползал в сверкании красок обратно в открытый космос.
Не прижился в общине.
Я пришёл в Мелех и увидел девчонку, стоящую напротив парня с разбитым велосипедом. Как говорил мой папаша: "Чтобы помыть член, Джекки-девчушка, нужно для начала снять трусы." А потом добавлял: "А потом уже молиться Господу, или кому ты там кричишь по ночам". А возле забегаловки качался человечек с полуспущенными штанами. По всей видимости каждый из них друг с другом раньше не встречался. На перекрёстке было немного темно, но каждый вполне просматривался. Девушка напоминала мне мёртвую шлюху, а человек, довольно пьяный, достал дамский пистолет из низкого кармана и выстрелил себе в голову так, что на старую светящуюся вывеску полетели остатки ещё не пропитой части мозга. Парень упал в обморок, и тут, ей Богу, чёрт побери, эта дрянь, стоящая в стороне, ринулась со всех ног к нему и вонзилась ему в лицо своими зубами! Я думал, что она его целует, но в полутьме лицо у того залилось багрянцем. Она завыла, словно волк и закричала что-то про цветы. Сумасшедшая тварь. В церкви попадались такие, особенно в осенние месяцы Греха и ведьм, и старосты отмаливали их, а потом пускали таким кровь и пыл утихал. Я попробовал сделать то же самое и выскочил из камышового куста. Она не пошевелилась.
– Я голодна.
Я отрезал ей кусочек уха и оттуда повалило красное месиво и… запахло фиалкой. Вокруг неё витал этот стойкий сногсшибательный аромат, а я, опешивший окончательно, просто воткнул ей в глаз ножик. Она умерла, но продолжала дышать. Ножик завертелся в такт движению глаза, но потом испустил пар и выпал на землю. Мужик возле вывески не двигался, хотя теперь я ожидал всего.
Отец был как всегда прав. Ничего не изменилось.
Поле застрекотало с приходом ночи. Свет от вывески угас, и где-то на улице треснул аккумулятор. Искры упали под ноги парню без лица. Я нашёл в его рюкзаке бонг. Кажется, в этой тишине, еле наполнявшейся насекомыми и звуками со внезапно ожившей станции, я слышал, как мяукает кошка. Далеко отсюда замерли фары грузовика старинной модели. Сейчас такие не делают. А вообще хорошо здесь. Уютно.
«Надо бы выпить» - подумала голова.
А в правом нижнем углу тела печень добавила: «И закусить».