Началось всё со статьи в газете, даже не статьи, а так – зарисовки. Рассказывала в ней (почему пишу в женском роде? Наверное, всё-таки журналистка была) о том, как стоят ребята в карауле, за спиной целая страна - СССР, и думают они о том, как надо оберегать спокойный сон детей, как надо помнить о родителях, отце-матери, как надо беречь мир во всём мире и тому подобное.
- «Да не думают они об этом, не могут быть у них такие мысли, (это я, наверное, вспомнил один из рассказов О.Генри). Вот когда бежишь длинную дистанцию, тоже мысли разные в голову лезут, но нет в голове, что вот какой ты герой и зачёт дашь и вообще…».
Это я своим товарищам по поводу заметки этой выдаю.
А мне в ответ – «Тебе, что больше всех надо, а? Думают - не думают. В газете написали, значит, правда – думают. А то, что ты на дистанции думаешь, так это твоё личное дело и, наверное, чушь всякую думаешь и мысли у тебя чёрные».
Ну, чёрные не чёрные, а уж не цветные так это точно.
Нееет, здорово зацепили меня эти двое.
Один – Генка по прозвищу «Комбат», другой - простой Коля и без всяких прозвищ.
«Комбатом» он стал, после того как на сборах присвоили ему очередное звание. И, что интересно, сразу поменялся характер у человека – всё я знаю и всё умею. А особенно всё, что армии касается.
Второй, это который Колька, тоже ему вторит – дескать, что ты можешь знать, о чём они думают.
Здорово зацепило.
Вот сам себе и думаю – всё равное узнаю, о чём они действительно думают.
Ведь они такие же люди-человеки и мысли у них должны самые обычные, приземлённые, а это во сто раз правильнее и ценнее.
К тому времени уже повис над площадью обруч, склонился над вечным огнём рабочий, вырубили аллейку кипарисовую, площадь плитами выложили.
К обручу этому руку приложил мой старый товарищ-сослуживец (вместе в одном институте работали, вместе в народной дружине институтской были) Юра Дубов.
Встретились мы с ним, когда весь комплекс почти закончен был.
Выразил я ему тогда своё несогласие с этим образом всего комплекса, а он мне: «Я-то причём? Это всё авторы-архитекторы. Я так – просто конструктор. Я только конструкцию всю рассчитал».
А ведь хорошая конструкция получилась, правда?
Стали к Вечному огню новобрачные приезжать – цветы возлагать. Традицией-ритуалом это стало.
Как-то пришлось мне фотографировать одну свадьбу. Эти молодожёны тоже приехали к Вечному огню – цветы возложили, постояли.
А потом уж я у новобрачной спросил (мы знакомы были), для чего они приезжали к мемориалу и что она чувствовала, и о чём думала она в этот момент.
- «А, не о чём, но все же так делают».
А с некоторых пор стали выставлять почётный караул у Вечного огня. Сначала двадцатого сентября, а потом и в день Победы. Ну, и когда гости большие приезжают.
Обычно приезжал автобус с курсантами училища, занимали они помещение «красного уголка» фабрики Али Байрамова и жили в этой комнате целый день.
Курить, видно, в помещении им запрещали, вот и выходили они по одному покурить на воздухе.
Вот тут я и узнаю, о чём думают в карауле, прикинул я.
Прохожу мимо, смотрю, стоит парнишка – курит, ну я к нему и подкатил.
За жизнь поговорили, о том, как ему служится, как учится. Конечно, спросил, откуда он.
Оказалось, издалека приехал. Как здесь было не спросить, нравится ему наш город.
А кому он не нравится?
Время подошло главный мой вопрос задать, только язык у меня не повернулся, а тут его позвали.
Заглянул в комнату, там, в креслах, ребята без мундиров своих красногрудых. Одни сидят, другие одеваются, прихорашиваются, вот и мой знакомец тоже мундир надел, застегнулся на все пуговицы и сразу другим стал. Он стал таким же, как и все в этой комнате.
Один из них, наверное, старший осмотрел их, что-то поправил, о чём-то парой слов перекинулись, карабины свои взяли и к выходу пошли.
Выходят, не торопясь, и даже как-то вальяжно. Хотя, как можно идти вальяжно в мундире с малиновой грудью и карабином в руке?
Их трое – разводящий и двое тех, которые сменят товарищей на посту.
Гаишники перекрывают движение с двух сторон.
Идут спокойно и немного расслаблено, но вот ступенька тротуара и всё меняется.
Каменеют лица, меняется осанка, они, и без того подтянутые, становятся скульптурными.
Тут – «цок» - цокает приклад карабина разводящего – это команда. И опять «цок» - и все трое делают первый шаг к Вечному огню. Пройти надо всего-то сто пятнадцать метров.
Идут, шаг чеканят.
Шаг - «пок-пок» - чётко, через равные промежутки, без всяких шарканий и пришепетываний.
Сбоку идут мальчишки, девушки восхищённые – идут, в лица заглядывают. Тоже, наверное, узнать хотят – о чём эти парни думают.
И о чём в этот момент думать можно? Конечно, о том чтоб с шага не сбиться, чтоб куда-то в сторону не уйти (помните поручика в повести Куприна «Поединок»).
Им надо пройти по прямой - сто пятнадцать метров. По моим подсчётам сделать сто пятьдесят пять шагов.
ВСЕГО!
Это уж потом Роберт Рождественский свою поэму «210 шагов» напишет. Я чуть раньше подсчитал.
Подходят к кругу чёрным мрамором облицованному, видно, разводящий скомандовал, но остановился караул.
Цокает приклад карабина, и поворачиваются - один «налево» делает, другой «направо». И опять карабин разводящего цокает.
Идёт смена, идёт к товарищам своим. Которых сменить надо. Музыка тихая звучит. Это «Реквием» Кара Караева (по-моему).
Подходят и опять как команда «цок» приклада.
Перестроения и на мгновения замирают все четверо. Опять командный «цок» - и теперь отходят те, которых сменили.
Собрались все трое и по очередному «цоку» карабина начинают обратный путь длиной в сто пятьдесят пять шагов.
У кромки тротуарной расслабляются и теперь уже вольно и вальяжно. Кончилась смена. Теперь отдых и расслабление, а потом всё заново.
А у меня так и не повернулся язык, чтоб спросить – «А о чём ты думал там, солдат?»
"Монетка" или "Глаза"
Этот мой "рассказ" должен был идти в паре с "Церемониал". Но тот писался быстро и хорошо, а вот этот постоянно тормозился. Но всё равно добил.
Когда же это было…
Вот ведь - так и не смог выяснить. Все энциклопедии дают разные года.
Да ладно – захотите так определите сами.
Это было в году, когда памятник Рихарду Зорге открывали.
В предпраздничный день, ближе к концу рабочего дня, когда наши все уже слегка в подпитии (а что повод есть) привычно (для меня) вызывает «партком»: «Завтра возложение венков к памятнику Мехти, помнишь?».
Как же не помнить – ведь это прощай праздничный день.
Девятого мая уже с готовой сумкой (чтоб не вскрывать и снова не брать под охрану помещение фотолаборатории) прихожу в институт.
Привычная компания «безотказных». Ну, это те, которые не могут отказаться по разным там причинам, вот и ходят на все мероприятия.
Здороваемся-поздравляем друг друга с праздником.
Всё как всегда.
Но одно выходит из привычного ритма – чёрная «Волга» подкатывает. Секретарь райкома прибыл. - А где наш фотограф (вот ведь «нашим» стал). Пойдёмте.
И мы идём на второй этаж, туда, где кабинеты начальников наших. И прямым ходом в кабинет нашего секретаря парткома: «Я твоего фотографа забираю! Никаких возражений».
Сажают меня в «волжак» и мы куда-то едем.
«Таак, значит не к памятнику Мехти – поворот проехали, а куда это может быть?».
Доехали до площади «Одиннадцатой Красной армии» там меня высаживают, и – «Будете снимать здесь! Скоро Гейдар Алиевич подъедет, так вы уж постарайтесь».
На площади все, как и всегда в праздник – пионеры по периметру стоят, красные галстуки гордо реют на их шеях (как можно реять на шее?), портреты членов политбюро…. Да чего это я рассказываю – всё как обычно.
Долго ждали. Оказывается, вместо традиционных возложений венков на Монтинском кладбище и к памятнику Мехти было ещё и открытие памятника Рихарду Зорге.
Я впервые должен был снимать на этой площади, поэтому точки съёмок мне были неизвестны, но по тому, как выстроились ветераны, стало понятно, что моё место где-то рядом с ними.
Приехал Гейдар Алиевич, вдоль строя ветеранов прошёл, руки каждому пожал, поговорил с каждым о чём-то. А я только и успевал снимать. Интересно было – среди ветеранов такие колоритные старички были.
Всё на площади закончилось, разъехались все.
По распорядку. Первый должен ещё венок к могиле Ази Асланова возложить, и я уже укладывать сумку свою начал.
Сижу себе спокойно на корточках, свои «фотики», объективы в кофр складываю. Голову не поднимаю, а тут перед глазами ноги чьи-то: «Тебе-то что надо?»
Но это так - мысли про себя.
Стоит передо мной молодой человек: «Вы фотограф? Это вы только что здесь снимали?»
Все-то официальные фотографы уже уехали вместе со всеми. А мне надо свой транспорт дождаться. - Ну, я. А, что? - Вас просят подойти.
Смотрю, стоит генерал – лампасы васильковые, околыш на фуражке тоже васильковый - кагебешник одним словом.
Рядом с генералом два старичка, точнее старичок и старушка.
И с виду какие-то они не «нашинские».
Подвёл меня молодой человек к генералу – познакомил, руки мы друг другу пожали, представились. А генерал старичков мне представляет – это, дескать, радисты Рихарда. Супруги (фамилию-то сейчас и не припомню) тоже представились, руки мне пожали. Оказывается, старички на открытие памятника приехали, а генерал их сопровождает.
Вот просит генерал (у него две звезды на погонах – значит, генерал-лейтенант будет) сфотографировать их всех вместе и за компанию старичка колоритного между гостями и собой поставил.
Долго у меня хранилась эта фотография, но переезд и потоп на новом месте… одним словом пропала фотография.
Закончили съёмку я, и говорю молодому: «А как я вам передам фотографии».
Ведь очень часто у меня бывало, снимаешь-снимаешь, потом печатаешь…, а отдать-то и некому.
А он мне: «Не беспокойтесь, вас найдут. Вы только поскорее отпечатайте».
(А ведь действительно нашли.)
А тут и моя чёрная «Волга» подъехала и повезла меня опять куда-то.
На этот раз мы доехали до площади с памятником Азизбекову и повернули направо-вверх, к кладбищу, там протолкнулись по узкой аллее, меня высадили и проводили (там ни разу не был я) к захоронению красноармейцев умерших в госпиталях города.
Ряды одинаковых плит с именами, в конце этой аллеи обелиск.
Стоят юнармейцы–зарничники. Мальчики и девочки. В форме почти армейской с аксельбантами и значками на груди.
Они из двадцатой школы.
В одном строю с ними стоят солдаты – чёрные петлицы, черные погоны, эмблемы связистов. Это ребята из сержантской школы связи. Школа рядом с кладбищем находится, через дорогу.
На сержантах мундиры, рубашечки с галстуками, перчатки белые. Только знаю я, видел эти руки под белыми перчатками. Цыпки, обломанные ногти, под ногтями чернота. Ведь это они копают траншеи в городе, кабеля связи прокладывают.
Стоят они вместе в одном строю с юнармейцами и видно уже дано стоят – притомились.
В отличие от них у меня свобода, вот и хожу вдоль могилок фамилии читаю, год рождения, год смерти. Молодые все.
Приходит на кладбище бабулька старенькая. В городе многие её видели. Она всегда в белом кителе с наградами, в белом беретике с кокардой. Принесла целую охапку гвоздик красных. Идёт вдоль могил и на каждую плиту гвоздичку кладёт. Исподтишка снимаю. Не могу я вот так, в наглую подойти и сфотографировать её. Есть вещи, которые и снимать, как-то не могу. Лезть со своим фотоаппаратом это не по - мне.
А солдаты и юнармейцы уж притомились видно до предела.
Мальчикам – девочкам им что. Это сержанты, хоть и не стоят по стойке смирно, но вольности себе позволить не могут.
А у мальчиков развлечение появилось. Они монетку – двадцать копеек друг другу перебрасывать начали.
Сначала это как-то безобидно было. Летала монетка над головами юнармейцев, и только иногда промахивался кто-нибудь из них, и падала она под ноги. Подталкивали монетку ногами, но кто-то поднимал ее, и она снова была «в игре».
И надо же, когда кто-то из ребят, хотел, уже было поднять и ввести в игру её, выдал: "Кто поднимет тот …». Дальше была не нормативная лексика (как это сейчас называется). Надо же и девочек своих не постеснялся.
Всё - теперь монетку гоняли только ногами.
И я невольно прикинул – ведь это один проезд в «маршрутке» от вокзала и до дома.
И вот тут-то я и заметил паренька-сержанта, который смотрел на игры мальчиков и девочек.
Что было в его глазах совсем непонятно, но какую-то тоску можно было увидеть. Ведь если
подумать, то за двадцать копеек он мог взять в гарнизонном магазинчике бутылку лимонада, коржик к этой бутылке, и наслаждаться «штатской едой». А можно, когда будет в увольнительной, в кино сходить, а можно….
Ведь сержантское денежное довольствие тогда было двенадцать рублей, а если на дни пересчитать – так это сорок копеек в день. Вот и тосковал парнишечка, глядя на никому не нужную монетку, под ногами болтающуюся.
Но глаза его, но глаза….
Они запали в мою память, и забыть их не могу до этого времени.
Потом приехало районное начальство и дальше всё прошло, как и положено. Почётный караул, из сержантов и юнармейцев, возложение венков.
Доработал и я. Доснял всё что положено, собрал свою сумку и пешочком вниз, до «Баксовета» и на метро до нужных мне автобусов.
Ведь за мной уже никто не приехал, ведь я уже закончил свою работу.
А мне до сих пор глаза паренька видятся.
А как назвать мною написанное - то ли «Монетка», то ли «Глаза» - не знаю.