Имя философа Пауля Фейерабенда известно всем ученым, стремящимся к тому, чтобы в современных науке и образовании доминировали жажда познания и свободный поиск информации. Он родился в 1924 году в Вене, Австрия. Во время Второй мировой войны служил на Восточном фронте, где был тяжело ранен и на всю жизнь остался инвалидом. С 1958 по 1989 годы Фейерабенд преподавал в калифорнийском Беркли. Свою оригинальную методологическую теорию он изложил в книге «Против методологического принуждения» и ряде других работ. Ученый был убежден, что наука не является рациональной деятельностью, то есть, что ее можно подчинить некоторым разумным стандартам и нормам. Наоборот, он полагал, что наука носит анархический характер, поскольку ученые постоянно отбрасывают сложившиеся рационалистические правила, а конкурентная борьба несовместимых теорий служит источником подлинного научного прогресса. Наука может опираться на мифологию, религию, фантазию и суждения дилетантов, иначе говоря, не должна отказываться от знания, полученного «ненаучными» средствами. Поэтому Фейерабенд призывал развивать гипотезы, несовместимые с установленными фактами и обоснованными теориями. «Не существует идеи, сколь бы устаревшей и абсурдной она ни была, которая не способна улучшить наше познание. Вся история мышления конденсируется в науке и используется для улучшения каждой отдельной теории. Нельзя отвергать даже политического влияния, ибо оно может быть использовано для того, чтобы преодолеть шовинизм науки, стремящейся сохранить status quo», – писал он.
Философ был убежден, что «разделение науки и не науки не только искусственно, но и вредно для развития познания. Если мы действительно хотим понять природу, если мы хотим преобразовать окружающий нас физический мир, мы должны использовать все идеи, все методы, а не только небольшую избранную их часть. Утверждение же о том, что вне науки не существует познания (extra scientiam nulla salus), представляет собой не более чем еще одну очень удобную басню. Первобытные племена имели более разработанные классификации животных и растений, чем современные научные зоология и ботаника, им были известны лекарства, эффективность которых изумляет медиков (в то же время фармацевтическая промышленность уже почувствовала здесь новый источник доходов), у них были средства влияния на соплеменников, которые наука длительное время считала несуществующими (колдовство), они решали сложные проблемы такими способами, которые до сих пор все еще не вполне понятны (сооружение пирамид, путешествия полинезийцев). В древнекаменном веке существовала высокоразвитая астрономия, пользовавшаяся международной известностью. Эта астрономия была как фактуально адекватной, так и эмоционально подходящей, ибо она решала и физические и социальные проблемы (чего нельзя сказать о современной астрономии) и была проверена очень простыми и изобретательными способами… Было осуществлено приручение животных, изобретен севооборот, благодаря устранению перекрестного оплодотворения выведены и очищены новые виды растений, сделаны химические изобретения; существовало поразительное искусство, сравнимое с лучшими достижениями настоящего времени. Правда, не было коллективных посещений Луны, но отдельные индивиды, пренебрегая величайшими опасностями для души и психики, совершали путешествия от одной небесной сферы к другой, пока не достигали наконец того, что могли лицезреть самого Бога во всей его славе, в то время как другие совершали превращения в животных и вновь превращались в людей. Во все времена человек смотрел на свое окружение широко раскрытыми глазами и старался понять его своим пытливым умом; во все времена он совершал удивительные открытия, из которых мы всегда можем почерпнуть интересные идеи».
Фейерабенд доказал, что успех Галилея имел место не потому, что итальянец был единственно прав, но ввиду того, что он успешно рекламировал свои успехи и скрывал промахи. Он писал: «Государство и наука тесно связаны. На развитие научных идей расходуются громадные средства. Даже такая область, как теория науки, которая заимствует у науки ее имя, но не дает ей ни одной плодотворной идеи, финансируется далеко не соразмерно ее реальной ценности. В общеобразовательных школах изучение почти всех областей науки является обязательным. В то время как родители шестилетнего малыша могут решать, воспитывать ли из него протестанта, католика или атеиста, они не обладают такой свободой в отношении науки. Физика, астрономия, история должны изучаться. Их нельзя заменить астрологией, натуральной магией или легендами. В наших школах не довольствуются просто историческим изложением физических (астрономических, исторических и т.п.) фактов и принципов. Не говорят так: существовали люди, которые верили, что Земля вращается вокруг Солнца, а другие считали ее полой сферой, содержащей Солнце. А провозглашают: Земля вращается вокруг Солнца, а все остальное – глупость. Наконец, принятие или отбрасывание научных фактов и принципов полностью отделено от демократического процесса информирования общественности, обсуждения и голосования. Мы принимаем научные законы и факты, изучаем их в школах, делаем их основой важных политических решений, даже не пытаясь поставить их на голосование. Изредка обсуждаются и ставятся на голосование конкретные предложения, но люди не вмешиваются в процесс создания общих теорий и основополагающих фактов. Современное общество является “коперниканским” вовсе не потому, что коперниканство было подвергнуто демократическому обсуждению, поставлено на голосование, а затем принято большинством голосов. Общество является “коперниканским” потому, что коперниканцами являются ученые, и потому, что их космологию сегодня принимают столь же некритично, как когда-то принимали космологию епископов и кардиналов. Это слияние государства и науки ведет к парадоксу, мучительному для демократии и либерального мышления».
П. Фейерабенд говорил о бесполезности многих ведущихся научных исследований. Он писал, что «тратятся миллионы долларов, привлекаются тысячи высокообразованных сотрудников, отдаются годы напряженной работы – и все это для того, чтобы дать возможность некоторым весьма недалеким и неспособным к членораздельному выражению своих чувств современникам совершить несколько неуклюжих скачков в горячей, сухой безвоздушной каменной пустыне – в таком месте, куда вряд ли по собственной воле отправится человек в здравом уме и на трезвую голову». От себя добавим, что, к сожалению, эти скачки ученые совершают не только в относительно безопасной пустыне, но и на минном поле с ядерными зарядами, таща за собой при этом все человечество. Главная проблема науки в том, что она никогда не осознает последствий того, чем она занимается.
Сегодня все прогрессивные люди прекрасно понимают, что между различными планетами Солнечной системы существуют тонкие резонансные связи, которые влияют и на население Земли. Ссылаясь на «Заявление 186 ведущих ученых» против астрологии, П. Фейерабенд заявляет: «Что удивляет читателя, воспринимающего науку, согласно обычному трафарету, как царство рациональности, объективности, надпартийности, так это религиозный тон, безграмотность “аргументации” и авторитарная манера изложения. Ученые джентльмены уверены в истинности своих воззрений, используют свой авторитет для их распространения (зачем 186 подписей, если есть аргументы!). Им известно несколько фраз, звучащих как доказательство, однако они полностью невежественны в той области, о которой взялись судить». В этой связи хотелось бы провести параллель с вышедшей в 1931 г. в Лейпциге книгой «Сто авторов против Эйнштейна», в которой отрицалась теория относительности. Узнав про эту книгу, Эйнштейн сказал: «Если бы я был неправ, хватило бы и одного возражающего специалиста».
Нельзя не вспомнить следующий исторический факт. Однажды друг Сократа Херефонт обратился к дельфийскому оракулу с вопросом, есть ли на свете кто-нибудь более ученый, чем Сократ. Ответ оракула был отрицательным. Услышав об этом, Сократ, который считал, что знает мало, но и не сомневавшийся в словах Бога, пришел к выводу, что поскольку Бог – единственный, кто действительно мудр и все знает, то слова оракула должны означать, что самый умный человек тот, кто готов признать у себя отсутствие знания.
Сегодня пришло время посмотреть, сбылись ли прогнозы Фейерабенда, не ухудшилась ли ситуация в области образования и науки хотя бы на примере российских реалий.
Первые знания, полученные человеком, зачастую оказываются самыми устойчивыми, поэтому сегодняшнее школьное образование становится тем самым импринтингом, который надолго (если не на всю жизнь) «ампутирует» способность мыслить. Сегодня научные тексты обычным населением принимаются на веру, как священные тексты. Стандартная ссылка «по мнению ученых», «ученые считают» и т.д., считается чем-то, что должно придать вес тому или иному утверждению. Еще большую угрозу свободе мысли несет введение тестовой системы проверки знаний. С самого детства человек привыкает к стереотипному типу мышления и становится неспособным к творческому порыву, который только и может двигать вперед не только науку, но и саму жизнь.
В книге «Великое искусство света и тьмы» голландский ученый Атанасиус Кирхер (1602–1680), описал один неожиданный эксперимент, методика которого состояла в следующем: Кирхер укладывал на бок курицу и удерживал ее в этом положении, пока она не успокоится. Затем он проводил мелом черту у самой головы курицы и переставал ее удерживать. Но курица еще долго продолжала, не шевелясь, лежать в неестественной для нее позе, даже и тогда, когда ее начинали тормошить. По мнению Кирхера, курица принимает проведенную мелом черту за удерживающую ее веревку и, понимая бесполезность сопротивления, не пытается встать.
По своей природе дети являются весьма любознательными существами, открытыми для свободного и независимого познания мира, не ограниченного запретами и конъюнктурой. Отношение детей к природе удивительно и заслуживает глубокого изучения. Но вот в возрасте двух лет они попадают в детский сад, где вынуждены идти на первые в своей жизни компромиссы, и постигают азы той лицемерной социальной системы, в которой мы все существуем. Их обучают основам социальной иерархии и заставляют подчиняться старшим по возрасту. По сути, это не так плохо, если бы этим все и ограничивалось. В детском саду начинается ненормальное соревнование детей за лидерство в их мелком социуме, начинается выяснение отношений «кто лучше, а кто хуже», причем оно основывается не столько на личных качествах индивидуумов, а на материальных возможностях их родителей. На смену творческому познанию мира приходят зависть, ложь, хитрость, первые элементы стадного существования и «правил игры». Если в советское время воспитанники детских садов могли рассчитывать на высокий уровень обслуживания в смысле индивидуального подхода, хорошего питания и игрушек, то теперь этого уже нет. Попасть в сад становится сложно, родителям приходится платить большие деньги, не говоря уже о том, что содержать своего ребенка также приходится им самим, поскольку очевидно самоустранение государства из области дошкольного воспитания детей. Среди обслуживающего персонала все чаще появляются неуравновешенные личности с серьезнейшими умственными и психическими отклонениями, не имеющими никакого положительного опыта в общении с детьми и ломающими им психику уже в самом раннем возрасте. Тем не менее, на этом этапе детей в идеале обучают грамоте и первым навыкам элементарного счета.
После детского сада человек направляется в школу. Сегодня этот институт по-прежнему принято идеализировать, не замечая огромного количества связанных с ним отрицательных моментов. Если в школах-интернатах, существующих для обучения детей с отклонениями, ситуация весьма приличная, то в обычных школах детям приходится сталкиваться с жесточайшим информационным прессингом. Иногда возникает впечатление, что единственная цель некоторых школ – подготовить солдат для армии какого-либо латиноамериканского диктатора. Под прикрытием «передачи знаний» фактически прививается жесткая иерархическая система, любое противостояние с которой для ребенка равносильно самоуничтожению. Конечно, многие учителя верят, что они делают «благое дело», возможно, они даже любят детей (хотя в последнее время мы иногда видим, что понятие любви трактуется кое-кем из них слишком буквально), несмотря на это и их цель – прежде всего, указать ребенку на его «место в мире». И место это всегда на самом низу иерархии. Многие считают, что человеку должна даваться свобода лишь после того, как он прошел многолетнюю «обкатку» в образовательных институтах, сдал все экзамены и был признан «благонадежным». Любые отклонения от «системы» в большинстве школ сурово наказываются. Ученик не может быть прав в споре с учителем, он не может задавать «некорректных» вопросов по учебной программе, не может оспаривать требования, которые к нему предъявляются. Если он делает это, значит он – бунтарь, «ненадежный», которого надо побыстрее задвинуть обратно в шеренгу. Унижение перед другими учащимися, иногда телесные наказания (которые у нас официально запрещены!), дискредитация ребенка перед родителями и т.д. Про существующую у нас пятибалльную систему оценок бессмысленно даже и говорить. Ее абсурдность настолько очевидна, что едва ли нуждается в обсуждении. Вместо того, чтобы действительно заинтересовать человека, указать ему направление, в котором можно двигается, школа отводит его в шеренгу и ограничивается стандартными приказами, гораздо более уместными на плацу, а не в образовательном учреждении. Мы должны спросить себя – кому доверена такая власть? Может быть, учителя – это лучшие и достойнейшие члены нашего общества, чей авторитет и заслуги общепризнанны? Может быть, все они – прекрасные психологи, ищущие подход к каждому ребенку? Ничего подобного! Это, во многом, случайные люди, выпускники педагогических вузов со средними оценками и с характерами, которые никто и никогда не проверял и не анализировал. Те ли это люди, которым мы можем доверить своих детей? Думаю, ответ однозначен – нет, не те. Множество раз мы уже слышали о том, что в тех или иных школах практикуются планомерные издевательства учеников и даже учениц (!) друг над другом, видео подобного плана выкладываются в Интернет и т.д. Учителя говорят: происходит нормальная борьба за место в социуме. Получаются, в данном случае, что учителя, занимающие подобную позицию, становятся соучастниками преступлений. Если же они не знают о том, что происходит в их школе, значит, они плохие администраторы. Чаще всего, однако, эти товарищи прекрасно знают о происходящем, что ничего не предпринимают, руководствуясь принципом «моя хата с краю». Разве не правило «каждый за себя» уже много лет доминирует у нас в России?
Может быть, выпускники школ выходят оттуда с феноменальными знаниями, полезными и глубокими, которые они тотчас же начинают применять? Опять же – нет. В большинстве школ используются старые учебники еще советской поры, новые же учебники часто плохого качества и по содержанию, и по манере изложения. Вся информация преподается безапелляционно и однозначно. Детям внушают «Земля вертится вокруг Солнца», не говоря при этом о принципе относительности, согласно которому что-то вертится вокруг чего-то другого исходя лишь из выбранной на данный случай системы отсчета. Если точка отсчета – Солнце, то Земля вертится вокруг него, если же точка отсчета – Земля, ситуация радикально меняется. Детям внушают дарвинистские теории, и это при том, что в научном мире они не считаются абсолютно доказанными. Большая часть информации, преподаваемой в школе, в той или иной степени подвержена эрозии в научном мире.
Если учащийся не согласен с тем, чему его обучают, он подлежит репрессиям вплоть до исключения, а поскольку среднее образование является обязательным, он как бы становится на положении крепостного крестьянина, освобожденного без земли. Куда ему податься? «В дворники!» – подсказывает ему администрация школы. Подобные угрозы направить учащихся в область ручного труда, вызывают удивление. Нам не нужны дворники? Похоже, что нет. У нас сегодня в стране присутствует абсолютно ненормальный уклон в интеллектуальные области, где невозможно запачкать руки. В итоге даже люди, любящие работать, предпочитают получать университетское образование, нежели идти в ПТУ после девятого класса. А ведь стоило бы подумать, так как у нас выпускники ПТУ и трудоустраиваются быстрее, и получают больше, нежели университетские «всезнайки». В чем же дело? Что не так? А проблема в том, что у нас уже почти 30 лет в ранг идеологической политики возводится презрение к людям труда. Как будто в их услугах наше общество не нуждается. К чему это приводит? А к тому, что у нас сегодня почти все трудовые задачи выполняют приезжие из стран бывшего СССР. В большинстве случаев, у них нет ни квалификации, ни опыта. Таким образом, мы со своим «зазнайством» разваливаем не только свою страну, но и чужие, провоцируем очередное Великое переселение народов, которое ведет к непредсказуемым последствиям.
Еще в школе людей подсаживают на тестовое мышление, которое подразумевает и, более того, готовит их к факту, что все «уже решено», осталось «лишь выбрать» и т.д. Спрашивается – что будет, если такой человек окажется в ситуации, которая не была запланирована и не имела прецедентов? Ответ прост – он не сможет сориентироваться, принять решение, и сдастся. Остановится в ожидании «дяди», который придет и все решит за него. Но, если «дяди» не окажется, последствия для нашего «образованного интеллигента» могут быть самыми плачевными. Таким образом, прививание человеку тестового мышления – это его интеллектуальная кастрация. Я понимаю представителей религиозных общин, которые уезжают в Сибирь и обучают своих детей сами. Итоговый результат ведь намного лучше – такие дети одновременно и умнее, и добрее, и мудрее большинства других. Эти дети не вырастут садистами.
После школы учащийся попадает в университет, становится студентом. Здесь ситуация несколько лучше. Вроде бы, и самостоятельного времени больше, и заданий меньше, так в чем же проблема? Проблема в том, что наши вузы до сих пор существуют где-то на временной линии Средних веков. Возьмем хотя бы такую вещь, как лекция. Та самая лекция, которая, по сути, определяет отношение студента к преподаваемому предмету. Если ее читает выдающийся, оригинально и свободно мыслящий ученый, не «сержант-морпех», сдвинутый на иерархии, а человек, готовый общаться со студентами на равных, то все прекрасно. Если же это пресловутый «сержант», пытающийся самоутвердиться за счет отданных под его попечение «сынков», или же преподаватель, не умеющий наладить контакт с аудиторией, бормочущий себе под нос содержимое бумажки, то все – эту аудиторию мы потеряли. Как и интерес к преподаваемому предмету. Само понятие лекции не может быть отдано такой случайности, как читающий ее преподаватель. Лекция устарела. Этот жанр был популярен тогда, когда еще не было книгопечатания и широкодоступных библиотек. Тогда, конечно, она была единственной формой передачи знаний. Сегодня студент может пойти в библиотеку, выйти в Интернет и получить любой объем знаний по любой теме, не отягощенный такими вещами, как «личное мнение» преподавателя и его научные взгляды. Сейчас же, в большинстве вузов, лекция превратилась в объем знаний, плавно перетекающих из записей преподавателя в записи студента, «не проходя при этом через чей-либо мозг». Поэтому большую часть времени студентам следует тратить на самообразование, а задача вуза в лице научного руководителя смотреть, в какой степени студент реализует эту задачу. Научный руководитель должен направлять, но не приказывать, дискутировать, но не унижать. Да и сами экзамены в вузах, представляется, нужно отменить. Все должны понимать, чему мог научиться студент за годы его обучения, и эти области должны указываться в дипломе, но принимать экзамены – это задача, скорее, будущего работодателя выпускника. У этих организаций свои требования, вот пусть они и решают, кто достоин у них работать, а кто нет. Доступ к образованию должен быть у каждого, но человек не должен думать, что диплом нужен ему, потому что «так принято», «без него я не смогу найти работу», «я должен поступить в вуз, иначе меня заберут в армию» и т.д. Совершенно ясно, что давление подобных обстоятельств должно быть снижено, что армия должна быть профессиональной, как и любая другая сфера труда, и что огромные расходы на военную сферу и содержание большой армии в наше время, когда вероятность крупной войны в принципе исключена, не оправданы.
Студенты могут становиться учеными, могут писать научные работы, в которых излагать свои взгляды на мир. Давление на них должно быть устранено. Сегодня огромное количество ценных научных работ заворачивается по чисто формальным признакам (оформление, неверные ссылки и т.д.). Как можно написать ценную работу при существующей ныне системе предварительной оценки и рецензирования? Любой престарелый ученый, видящий, что работа подвергает мощной эрозии его концепции, всегда найдет способ объявить ее несостоятельной или несоответствующей. Как же возможны интеллектуальные прорывы? Ответ прост: пока существует система рецензирования – они почти невозможны. Сегодня настолько сложно защитить диссертацию, что большая часть талантливых молодых людей из провинции не может сделать этого в силу бюрократических или финансовых причин. Получается, что университеты и академии стали бюрократическими организациями, которые лишь отслеживают сложные бумажные потоки и на этой основе выдают дипломы.
Еще одна проблема – пресловутый «антиплагиат». В научном мире долго думали, кто и зачем ее создал. Теперь, кажется все ясно. Ее создали в политических целях, ведь сама эффективность программы – под большим сомнением. Она объявляет «заимствованными» работы, имеющими менее двух кавычек в абзаце. Значит, любая работа, имеющая цитату от двух абзацев и более, будет оценена, как плагиат. В то же время программа свободно пропускает работы, являющиеся подлинным плагиатом, но не зарегистрированным в электронной системе. Зачем же нужна такая программа? Опять же – чем наказывать и уничижать, не проще ли внушить студенту подлинный интерес к изучаемому им предмету, чтобы человек сам стремился к оригинальности своих публикаций? Но как же мы можем сделать это, если мы много лет стремились уничтожить оригинальность мышления у молодых людей?
Количество информации в Интернете удваивается каждые полтора года. В условиях информационной революции, когда индивидуум круглосуточно имеет доступ к этим данным и может быстро найти любую интересующую его информацию, нужно ли его еще дополнительно пичкать ею, да еще принудительно? Мы должны больше доверять людям «быстрого реагирования», фрилансерам, а не бородатым старцам, 50 лет просидевшим в одном кабинете и написавшим всего две книги. Если армия будущего – это морские пехотинцы и ВДВ, ракеты и лазеры, то наука будущего – это независимые люди, привлекаемые на короткое время для решения тех или иных задач, стоящих перед корпорациями или государствами, и потом перебрасываемые на другие проекты. Реальные знания, креативность мышления и скорость – вот, что должно главенствовать в науке, а не дипломы, мнение «коллег» и «многолетний опыт». Ведь сегодня, к сожалению, у нас существует «индекс запрещенных книг», «комиссия по борьбе с лженаукой» и т.д. Кто решает, что новое направление исследований является лженаучным? Девяностолетние старцы с консервативной системой мышления? Давайте предоставим принимать подобные решения Истории. Ведь и теорию относительности долгое время считали лженаукой, а самого Эйнштейна – авантюристом-недоучкой.
Представляется, что в течение ближайших 30 лет, вся нынешняя система высшего образования и науки отомрет за ненадобностью. Ведь если ученые добьются вживления в мозг человека чипов, подключаемых к Интернету, это приведет к замене хомо-сапиенс другим видом, киборгом. Кому-то это нравится, кому-то нет. Лично я категорически против такого «объединения» человека и электроники, создания бездуховной машины – машины для поиска еды и развлечений, а когда надо – то и машины для убийства.
С наукой, информацией, наш роман вроде бы закончен. И он не дал нам того, что действительно нужно человеку. Так называемый технический «прогресс» привел к глубокому кризису человеческой духовности. Хосе Ортега-и-Гассет как-то заметил: «Теперь-то мы видим, что эти времена, такие довольные, такие успешные, внутренне мертвы. Не в довольстве, не в успехе, не в достигнутой гавани истинная полнота жизни».
Что действительно нуждается в улучшении, так это наше морально-этическое состояние, наша вера. В материалистическом обществе так долго властвовал атеизм, что мы уже и забыли, что такое религия. У нас была «вера наоборот». «Он верит в Не-Бога и поклоняется ему», – сказал однажды один из знакомых У. Джеймса про студента, проявлявшего чрезвычайный атеистический пыл; в этой связи психолог замечает, что «самые ярые противники христианства часто обнаруживали настроения, которые с психологической точки зрения ничем не отличаются от религиозных». Между тем, религиозное мировоззрение является основным источником высоких моральных качеств (хотя здесь, конечно, многое зависит от искренности поведения и переживаний человека).
Мы можем похвастаться высоким уровнем технологий, но этого, к сожалению, нельзя сказать о нашем этическом уровне. Если сегодня девушка тайно рожает ребенка, а потом идет и сбрасывает его в мусоропровод, то что толку, что у нее дома имеется айфон, которым она прекрасно умеет пользоваться? В современном обществе количество абортов, разводов, убийств, самоубийств, издевательств просто зашкаливает. Наш век стал самым жестоким за всю мировую историю. Спрашивается, кто должен улучшить ситуацию? Математики? Или, может быть, физики? Нет, улучшение ситуации возможно ли при условии возрождения духовности. Многие люди давно уже поняли этот простой факт и обратили свое внимание на огромное количество религиозных и мистических направлений, широко представленных у нас в стране. Проблема в том, что большая часть их является авантюристическими проектами с целью получения от адептов крупных денежных сумм. Это отдельная проблема, требующая своего решения.
Ясно одно: массовый уход людей в мистицизм стал одной из форм общественного протеста против материализации жизни. Он произошел на благодатной почве увеличения интереса к так называемым паранормальным явлениям. Явления эти традиционной механистической наукой не признаются, поскольку они «противоречат разуму». Как совершенно справедливо заметил К. Фламмарион, материализм – это лишь по видимости научная теория, «которая не желает подвергать анализу кое-какие вещи, проявляя тем самым свою беспомощность…». Британский философ Дж. Беркли в свою очередь писал: «Находятся люди, которые недовольно морщатся, сталкиваясь с какими-либо непостижимыми тайнами у всех других, в то же время не видят ничего трудного в таких же непостижимостях у себя самих, которые подавятся комаром, но проглотят верблюда». Наконец, У. Джеймс констатировал, что мир мистических переживаний «представляет собой не менее сложное строение, чем наш мир. В нем есть свое небо и свой ад, свои искушения и свои освобождения; свои истины и свои иллюзии, как это встречается и в нашем мире, хотя он и несоизмеримо обширнее последнего… И если мы хотим приблизиться к совершенной истине, мы должны серьезно считаться с обширным миром мистических восприятий».
Теперь, по мнению Т. М. Фисанович, необходимо «сделать смелый шаг, обратиться к своей интуиции и здравому смыслу, чтобы связать друг с другом различные факты, и, кроме того, быть готовым пожертвовать своей репутацией, чтобы отстоять теории, не устраивающие общественное мнение».
К сожалению, ученые еще и сегодня избегают прямых дискуссий по поводу некоторых необъяснимых явлений, но отдельные исследователи к их чести все же не проходят мимо этой темы. Так, покойный профессор Е. А. Торчинов отмечал, что «научное описание различных паранормальных феноменов, засвидетельствованных авторитетными специалистами, могло бы сыграть важную роль в трансформации самой научной методологии и научной парадигмы, особенно в условиях начавшегося разложения старой парадигмы (прежде всего в теоретической физике)».
Современный исследователь М. Карпенко пишет, что «сейчас необходим поворот от полемики в стиле “а кто ты такой?” к рассмотрению всего множества гипотез, включая самые экзотические. Нужна спокойная, в рамках хотя бы элементарных приличий, дискуссия, где могли бы быть высказаны любые “еретические” взгляды. И не надо никакой “непримиримой борьбы”, никому не надо “давать решительный отпор” и никого не надо объявлять ничьим врагом». При этом, как справедливо замечает С. Сперанский, «критика не должна напоминать известную миниатюру: “Ты – не кассир, ты – убийца!” – “Но где же кассир?” – “Закопал!” – “Но вот мой паспорт!” – “Подделал!” – “Вот фотография!” – “Вклеил!” и т. д. Всегда можно предъявить такие требования к “доказательности” эффектов, которые немыслимо соблюсти в принципе. На что, кроме научного подхода, можно надеяться, дабы отличить шарлатанов и лжепророков, которым несть числа, от людей, действительно имеющих доступ к необычным каналам информации? Как иначе понять, освоить, приумножить все то, что может помочь человеку?.. Высокое имя науки не должно отождествляться с агонизирующей научной парадигмой, которая без устали отшвыривает от себя неугодные факты. Науке настало время взглянуть на всю до недавнего времени запретную область не “боковым зрением”, а в упор. Пора ликвидировать позорный разрыв между требованиями времени и полнейшей неготовностью на них ответить».
Мир переживаний напрямую связан с физиологическими особенностями человека, точнее, с его ощущениями. Зрение, слух, обоняние, осязание, вкусовые ощущения – вот что формирует представления индивидуума об окружающем его мире. Лишите его одного или нескольких из этих факторов, и окружающий мир для него полностью изменится. Но ведь не все виды живых существ обладают полным набором ощущений, представления крота отличаются от представлений рыбы или птицы. Поскольку человек не является вершиной животного мира (он сам голословно объявил себя таковым), то кто докажет, что он обладает всеми необходимыми видами ощущений для осуществления действительно объективного процесса познания окружающего мира? В области, где хозяйничает человек слишком много провозглашенного, но не доказанного. Едва столкнувшись с вещами, которые он объяснить не может, человек испытывает страх, или же вовсе старается предать их запрету и забвению, отрицая их существование.
Таким образом, как сказал основатель Римского клуба А. Печчеи, «впервые с тех пор, как христианский мир шагнул в свое второе тысячелетие, над миром действительно нависла реальная угроза неминуемого пришествия чего-то неотвратимого, неизвестного и способного полностью изменить судьбу огромных масс людей. Люди чувствуют, что наступает конец какой-то эпохи в их истории. Но никто, кажется, еще сегодня не задумывается над необходимостью изменить не только свой собственный образ жизни, но и жизнь своей семьи, своей страны. И именно в том-то, в сущности, и кроется причина многих наших бед, что мы не смогли приспособить к этой насущной необходимости свое мышление, мироощущение и свое поведение».
Таким образом, в XX веке было положено начало великому интеллектуальному процессу, выразившемуся в научных революциях. Философами науки (Анри Пуанкаре, Карлом Поппером, Томасом Куном и Паулем Фейерабендом) было признано, что между «мифом» и «наукой» не так уж много различий. Оба они создаются с целью объяснить непонятные человеку вещи, вне зависимости от того, насколько эти объяснения соответствуют реальности. Мифы устаревают, когда в них перестают верить, и тогда они заменяются другими, но разве не то же самое происходит с научными теориями? Речь идет не о поиске правды, но лишь о временном успокоении стремления познать непознанное. В конечном счете, «научные данные» отражают не столько реальное положение дел в объективном мире, сколько уровень интеллектуальной фантазии конкретных ученых, пытающихся ответить на вопрос «как?» вместо «почему?». Происходит лишь смена научных парадигм, свидетельствующая о развитии интеллекта, но не о прояснении сущности явлений. Предмет падает на землю не потому, что существует сила тяжести, но чисто умозрительная концепция «силы тяжести» помогает ученому сделать вид, будто он понимает, почему предмет падает на землю. Так давайте же уже признаем относительность материалистической информации и обратимся к подлинным глубинам нашего «Я».
Сегодня, когда мы задумываемся о будущем, мы должны заново оценить все преимущества мифотворческого сознания в деле построения новой субъективной жизни. История – это, прежде всего, не прошлое, но будущее, и создание мифа подобно очищению воды от пыли, микробов и грязи, а кто предпочтет пить тухлую воду вместо очищенной ключевой? Будем надеяться, что будущее сотрудничество науки и религии принесет положительные плоды и оздоровит общество.