ДГ16 Хрустальный Покой
Я мчусь за ним по лесу, выкрикивая его имя. Колкие ветки вылетают как будто ниоткуда, и бьют по лицу с сокрушительной силой... А деревья в этом лесу –исполинские, и они движутся.
Всякий раз, когда Иксор скрывается за очередным необъятным стволом, и я направляю Сарджи за ним, деревья встают у меня на пути, и мне с трудом удается проскочить в сужающееся пространство, прежде чем оно сомкнется полностью.
Иксор знает, что я пытаюсь его нагнать, чтобы просто поговорить, но он не останавливается, и удаляется все дальше. Там, где он только что промчался – душераздирающий шлейф горечи. Он такой сильный, что от него, как от едкого дыма, слезятся глаза.
Я просыпаюсь, закашлявшись. Ирис сидит на постели, и ест сушеное мясо. Отрывает полоску, кладет в рот, и задумчиво жует, глядя в окно.
- Ты можешь есть? – У меня не голос, а вздох пересохшего колодца, потому что я все еще там, во сне, пытаюсь догнать Иксора, чтобы объяснить, что мне дали не так много времени...
- Бывает, что пройдет несколько недель, и я не думаю о еде, но потом вдруг начинаю испытывать чувство голода. Особенно в пасмурные дни.
- Получается, что твой паразит сосет только солнечный свет, и игнорирует другие источники энергии. Его надо отрегулировать. – Я встаю, и начинаю одеваться.
- Отрегулируй свою жизнь. Ты гоняешься за Иксором уже третью ночь подряд, и все, что у тебя выходит – это уворачиваться от его леденящих взглядов, от которых физически больно даже мне. И если ты с ним вскоре не договоришься, нам придется отправить семью Фирмианы и Релемилла на корабль, и запереть их там, как заложников, потому что через три дня за их жизнь никто не даст и гроша.
Я вдруг вижу хрупкую, иссохшую ветку, одиноко качающуюся во мгле, и ломающуюся с хрустом под напором мощного и беспощадного порыва ветра. Ирис пристально смотрит на меня, посылая это видение снова и снова, иллюстрируя невозвратность, на краю которой мы повисли.
- Надо просто убрать этого Казельсина. – Я порывисто распахиваю дверь спальни, и выхожу в залу.
- Убийство решает все только на физическом уровне. На кармическом – еще больше запутывает. У Иксора есть вопросы. И он ищет на них ответы.
- Тогда почему он от меня убегает?
- Потому что не верит, что ты можешь дать ему эти ответы. А осуждения и презрения он накушался и без тебя. Поехали к Релемиллу.
Какие ему нужны ответы? У меня их точно нет. Старые демоны рвут меня на части совершенно свободно и постоянно. Я пытаюсь убежать в видения о других мирах, ибо реальная жизнь несет в себе столько яда и трагедии, что не хочется даже смотреть на эту рваную рану.
Релемилл говорит, что начало излечения души – это узнать свои раны в кровавых ранах мира, а начало понимания и просвещения – признать свое отражение в искаженных злобой лицах других.
При въезде в город меня охватывает страх. Положение кажется безвыходным, а Иксор обретает все больше власти над моим сознанием, затягивая в темные развалины своего прошлого, принуждая меня почти против воли искать какие-то ответы.
Сопротивление его силе бесполезно. Мы с Ирисом подъезжаем к церкви, и спрыгиваем с коней. И одновременно я иду среди узких коридоров и полу-обвалившихся стен. Метнувшаяся впереди тень застает врасплох, и окатывает душу ледяным предчувствием чего-то непоправимого.
- Домиарн?
Я не заметил, как мы вошли. Линн смотрит внимательно, пытаясь поймать мой блуждающий взгляд.
Но даже здесь кажется, что Иксор наблюдает за мной, и узор трещинок в обгоревшем камне стены вдруг складывается в хмурое лицо, глядящее на меня исподлобья.
Отшатываясь от этого лица, я налетаю на Ириса. Он берет меня за руку, и заводит в «кабинет».
- Если мы хотим найти деньги, чтобы спасти Фирмиану и ее семью, то нам нужно выяснить, чего хочет от тебя Иксор, прежде чем он сведет тебя с ума. Логически и кармически мысля, подобное притягивает подобное. Никто никогда не потребует у тебя ответов на вопросы, которых ты не знаешь. Расскажи мне об отце, Домиарн.
- Что сказать? Вчера я зашел к нему домой, чтобы забрать письма Лата. Я был у себя в комнате, рылся в столе, и сжимался от страха, как в детстве. Отец всегда входил без стука, и кричал с порога.
И я подсознательно ждал именно этого. Нет чтобы настрополить себя, и сказать – иди к черту, попробуй только крикнуть в приказном порядке, отошью так, что мало не покажется... Но нет, я боялся, и торопился покинуть дом.
Ведь в глубине души живет тот самый бедный ребенок, которого отец бил чем попало по лицу. Неудивительно, что я столько лет провел с Аркандом. Я точно также не могу простить своего отца, как и он – свою мать.
Невероятно, но Иксор появляется рядом. Его взгляд – жуткий, глубокий, и почти без выражения. Он стоит, не двигаясь, и слушает меня. Почему? Зачем ему это надо? Какое это имеет к нему отношение? Он украл деньги у своего сослуживца... Спрятал... Умер. Чем я могу ему помочь?!
Иксор протягивает вперед руку, и на ней – прозрачное светлое облачко.
Душа, это его душа, я понимаю.
Облачко вспыхивает пламенем, темнеет, корчится, и медленно сгорает.
В глазах призрака – слезы, и кажется, что я чувствую его прерывистое дыхание.
Что это значит?!
- Ты никогда не пробовал понять, почему Мевилд так к тебе относился? – Голос Релемилла доносится как бы издалека. Иксор проступает сквозь все вокруг, и пульсирует яркими красками, от которых ломит глаза.
- Нет. Я его ненавижу. Я соткан из обид, которые не могу отпустить. Я даже не представляю, что я – если не одна большая скользкая слизь обиды? Стереть это, и от меня ничего не останется. Я забыл, как я выгляжу без этой слизи, размазанной по всей моей душе!
Но спроси папашу – ведь он видел все по-другому. С его точки зрения я всегда был жутким, недостойным, неуправляемым ребенком, который мотал ему нервы, и ремнем наотмашь – еще мало, надо было убить!
Больше не могу. К чему этот допрос?! Сейчас встану, и уйду.
И вдруг замечаю, что вокруг Иксора – струящийся солнечный свет, льющийся ниоткуда.
- Вот оно, Домиарн. Я думаю, что знаю, почему он так с тобой поступал. – Линн встает, и начинает ходить туда-сюда по своему «кабинету». Всякий раз, когда он проходит сквозь Иксора, последний загорается еще более яркими красками – с преобладанием розового, фиолетового и золотого. – Не люблю слова «прощение», оно слишком затерто. Пусть будет не «простить», а «понять».
- Просветите, Бога ради. – Шепчу я, видя, как за спиной у Иксора появляются те самые развалины прошлого, но из страшных и трагических они медленно превращаются во что-то более светлое.
- Твой отец всегда считал тебя не от мира сего. Непонятным, неприспособленным, даже позорным, так?
Я киваю, сгорая в мучительном огне былой боли, захлебываясь беззвучным криком, обращенным к Мевилду – просьбе о понимании, которой он никогда не слышал.
- Над ним довлели требования общества, в котором он жил, и он считал, что ты никогда не найдешь себе места в этом обществе. Ты будешь удивлен, но я верю, что он тебя любил. Он причинял тебе боль, чтобы защитить от еще большей боли, которую, как ему казалось, причинят тебе общество и мир, как только ты улетишь из родительского гнезда. Он находился в отчаянии из-за того, что ты был такой непонятный, несуразный, вызывавший в нем стыд вместо гордости. Мевилд желал «отполировать» тебя как можно быстрее в соответствии с тем, что ему казалось правильным. Все, что хотел он - это подготовить тебя к будущей жизни. Все, что видел ты – это побои и издевательства. Да, Мевилду можно было вести себя и помягче, но тогда он считал, что у него нет другого выхода.
Линн говорит что-то еще, но Иксор проходит сквозь стену, и манит меня за собой. Мы оказываемся на развалинах его прошлого, которые быстро восстанавливаются во дворец фантастической красоты.
А я вдыхаю упоительную свежесть росистого луга, раскинувшегося вокруг дворца, и плачу. Теперь я знаю истинные причины жестокого поведения отца. Теперь у меня есть причина оправдать его за страдания детства. Ибо теперь я знаю, что в его душе жила любовь. Не безусловная, вот в чем проблема, но все-таки любовь.
Иксор улыбается, и протягивает мне кусочек льда. Я беру его, и чувствую, как холод льдинки превращается в теплую воду.
- Спасибо. – Шепчет он. – Теперь мы оба можем взять хрустальный покой.
- Хрустальный покой... Как разгадать эту загадку? – Ирис хмурится, и качает головой, когда мы выходим из церкви.
- Узнать это можно только в одном месте, мой друг!
Дом Фирмианы – совсем недалеко от больницы Астангира, буквально на соседней улице. А вот и крыша, с которой свалился ее непоседа-сын, на ней до сих пор виден след, проделанный им, когда он съезжал, и пытался ухватиться за черепицу...
Хозяйка дома открывает нам сразу. Она не удивлена. Приказ трехдневной давности у нее очень простой – если мы придем за ней в течение этой недели – собрать вещи, и быть готовой взять сына, и быстро уйти с нами в безопасное место.
Проходя в дом, я оглядываюсь по сторонам. Вокруг – все еще следы беспорядка из-за обыска рыцарей Алой Ветви. Искали они агрессивно и шумно, но сила еще ни разу не оказалась хорошей заменой уму.
Я подхожу к каминной полке, и поднимаю стоящую на ней хрустальную вазу. Под ней – неплотно лежащий кирпич. Вытащив кирпич, я засовываю руку в отверстие, и вытаскиваю длинный, тяжелый, позвякивающий мешок.
Лицо Фирмианы вытягивается от удивления.
- Очень хорошо. Казельсин в Глотке Сладкой Удачи. Пошли. – Ирис берет у меня мешок, и выходит из дома.
- Никогда не говорите своему сыну «Я буду любить тебя только если ты будешь хорошим мальчиком. А если будешь плохим – то не буду.» - Условная любовь калечит души детей. А потом они вырастают, мучаются этим парадоксом, и не могут найти покой даже после смерти. Да прибудет с вами хрустальный покой безусловной любви. – Я улыбаюсь женщине на прощание, и тороплюсь за моим неутомимым супругом.