Этот день - мой. Не исключительно. Естественно. Как у всех, но лично.
Этот день в нашем доме всегда был праздником, даже тогда, когда официально
считался рабочим. И готовились к нему, как в чистый четверг, не столько стряпней,
сколько уборкой.
Эта война всегда была моей. Да, родился много позже 45-го, но помню свои первые
осмысленные слова. Кто-то скажет, мол в два года человек себя не помнит. Соглашусь,
если кто-то скажет, что мне эти слова передали. Наверное, пересказали в моем среднем
детстве, но я их тогда вспомнил, и помню до сих пор: "Мама, это война?" И, как
картинка из кинофильма: я у мамы на руках, рядом папа и какие-то люди, двое или
трое. Не кружком, а как-то прямоугольником стоят. И гудок паровоза, и мои слова
вослед гудка: "Мама, это война?" Почему, как?
Не боюсь грозы. Вишу я эдак лет в одиннадцать на жердине вниз головой на согнутых
коленках, разглядываю перевернутую МТФ (молочно-товарную ферму). Тучки, дождя еще нет.
И пронизывает пространство огненный столб и втыкается в трубу сторожки. Грохот, ноги
инстинктивно разгибается, и голове становится больно. Поболело немножко, а далее просто
приключение, смешно. Не боюсь молнии-грома, а паровозный гудок из телевизора до сих
пор протыкает грудину. Эта война - моя.
Не страшно стоять, когда мимо платформы в метре-полутора от тебя на скорости
больше 70-ти км/ч несется грузовой состав. Отойти, не отойдешь, позади другой товарняк.
Не страшно, только одно беспокойство, как бы не сдуло, крепко надо стоять. Не страшит
рев порога, в который тебе идти, лишь легкий мандраж в плечах-предплечьях разогревает
мышцы и мобилизует сознание. Больно ушам, когда неподалёку на форсаже проходит
реактивная Су-шка. И только визг пикировщика с экрана телевизора продирает позвоночник
и парализует. Убираю звук. Эта война - моя.
Мы, дети фронтовиков не смотрели фильмы "про войну", не познавали их, как "Фантомаса"
и "Трех мушкетеров". Мы их вспоминали. Не вру. Одинокие трубы в снегу или неподалеку
от разбитой колеи - не образ, а физическое ощущение, воспоминание. Love story в
березовой роще из "Иванова детства" - зарисовка, но лицо мамы, колодец и лошадь из
того же фильма - больно, хоть моя физическая матушка и по сей день пребывает в бодрой
памяти и относительном здоровье.
Не отпускает чувство, что я эвакуировался вместе с матушкой осенью 42-го из
хутора под горой (наши военные занимали) в большое село у Шипова леса. Тележка
с мешком картошки и узлом белья. И дорога с лужицами. И солдаты. Бесчисленные
колонны, идущие навстречу. И не тетя Люба, а я сидел прицепщиком на плугу (в 14
лет). А другим плугочистом работала моя мама. Ночью. А тракторами управляли
взрослые девушки 16-ти лет.
Мы играли в партизан среди уцелевших стен (они в городе кое-где еще оставались),
Нас не пускали родители в Шиловский лес, где пряталась мальчишеская кладовая: пули,
мины, гранаты. И родительское горе. Мы искренне стояли в почетных караулах у
памятников. Каждую клеточку организма ребенка фронтовика пронизала война. Война,
которую он не видел.
Это меня вместе с отцом сбросило фугасом в Одер при задымлении переправы.
Я его глазами видел Зееловские высоты, где трупы людей лежали, как снопы, только что
не в крестцах. Урожай человеков. И вместе с его батальоном брал Бреслау (Вроцлав).
И каждый раз я представлял себе картинку того майского утра в поселке под этим
померанским городом, куда батальон отвели на отдых. Об этом утре часто рассказывал
нам отец на праздничном застолье 9-го мая. О стрельбе, на звуки которой выскочили
солдаты в чем были. О радости, охватившей всех настолько, что выпалили весь
боезапас. О немецких беженцах, поначалу испугавшихся, затем стоявших и аплодировавших
русским солдатам. Войны хватило на всех. И радость была общей.
"Праздник со слезами" - чистая правда. Аверс и реверс. Но у монеты есть еще и
ребро. Но о грустном - не сегодня, праздник.
9.05.11 г.