Она сидела на коленках перед окном, положив на поставленные на локти руки голову, расплющив по стеклу своим и так вздернутым носом. За окном шел дождь, и мелкие капли хаотично шлепались по поверхности стекла, застрявая на невидимых сколах и зазубринках. Ее глаза были совсем красные и суженные от слез, так что она не замечала, какие капли по ту, а какие по эту сторону стекла. Она часто так плакала у окна. Сама не зная почему. Особенно когда шел дождь. Она не любила такие тихие дожди, когда монотонный гул, мерные всплески тоненьких капель по лужам навевали бесполезные глупые мысли, никчемные воспоминания. Такой дождь заставлял ее чувствовать себя ничтожной и маленькой, не способной исполнить свои мечты. Так несвойственно себе, в такие дни, когда влажный колеблющийся туман, опустившись с утра, так и стоял до вечера, она переставала верить в себя, теряла надежду, которую не оставляла даже в самые тяжелые и опасные моменты. Она точно знала, что нельзя себя жалеть, но просто не могла понять причину своих слез. Иногда она даже не думала ни о чем, просто как-то само по себе на сердце становилось горько, и противно, как мокрым пальцем по стеклу, на душе скребли кошки. Если бы хоть кто-нибудь увидел ее сейчас, то в жизни бы не узнал того беспечного человечка, у которого, казалось, в принципе не могло быть никаких забот, потому что на людях любую, даже самую сложную обстановку, она могла свести на шутку. Но теперь то она была одна.
Никто не мог, даже она сама, представить себя сентиментальной. Раньше такого с ней практически не случалось. А сейчас она устала. Устала от смеха, от людей, от новых откликов в твиттере, а больше всего от мыслей. Это ужасно, когда голова просто разбивается от них а части. Они вертятся, цепляясь за нос, за уши, друг за друга, спутываясь, вертясь на языке. Говорят, мысли надо передавать бумаге. Но как передать ей тот несформированный корявый клубок жидковатых нитей, которые свились у нее в голове, сочтя ее своим змеиным гнездом? Она не любила и не умела писать. Всякий раз, садясь с воодушевлением за тетрадь, она строчила весь вечер своим корявым размашистым почерком, но всегда получались истории без начала, без конца, без сюжета, без смысла.
Смеркалось. А она все еще пыталась разглядеть в темных силуэтах домов хотя бы что-то родное, пыталась увидеть в сумрачном окне напротив свое отражение, уставившееся мокрыми глазами в темноту. Но там было пусто. Только ветер шумел где-то длинными-предлинными проводами. Ей снова стало холодно, пусто и одиноко, как на далекой автобусной остановку зимой, когда твой номер все не едет и не едет. Она отошла от кона и села за стол. Настольная лампа осветила весь уютный «творческий беспорядок», состоявший из тетрадей, учебников, рисунков, поделок, карандашей, конфетных оберток и мандариновых корок, разбросанных в хаотичном порядке. Открыв свою старую исписанную тетрадь, она снова начала что-то писать. Наверное, очередную грустную, скучную историю со множеством неясных сравнений, историю без начала и конца, историю о себе.