До тех пор, пока ты чего-то не увидишь – этого «чего-то» как - будто и не существует. Для меня Урал и Сибирь всегда были расплывшимися пятнами на карте страны. Я до сих пор не знаю различия между ними. В Сибири вроде бы холоднее. А на Урале пельмени вкуснее. И кто где живет? На Урале – уральцы? А в Сибири? Сибирцы? Припоминаю еще какие-то вещи про Урал – мифическая громада «Уралмаш», что-то с названием «Уралочка», мотоциклы были в СССР «Урал». Завтра я этот Урал увижу. Сначала из окна поезда, потом выйду – и мы познакомимся лично.
Горы и холмы начались неожиданно. Сразу после тоскливых равнинных пейзажей, нагоняющих сон. И вдруг – перепады высоты, деревни внизу, деревни вверху, березы, цепляющиеся за склон, тоннели и мосты с готическими арками! И самое поразительное – собачьи будки! С любовью сложенные из бревен и раскрашенные вручную. На некоторых имеются даже окошки. Человеческие жилища выглядят на их фоне куда скромнее! Вот это уважение к псинам! И при этом не видно ни одной. Может, спят на мягких постелях внутри своих роскошных будок? Первую собаку увидела на маленькой станции под Екатеринбургом. Старый большой лохматый пес серого цвета. Сначала ходил по перрону. Влез лапами в лужу и не заметил. Потом отошел в кусты, покакал с застенчивым видом и побежал вдаль по рельсам. Почти кинематографический кадр.
Ни одного особняка, вроде тех, которыми застроена центральная Россия! Почти все дома, мимо которых бежит поезд, - деревянные. С продавленными крышами. Покосившимися заборами и разъезжающимися стенами. А ведь на Урале процветает горное дело! Металлургия! Может, ближе к Екатеринбургу что-то измениться. Но снимать, конечно, хочется только эту сосущую тоску деревянных деревенек.
А где хребет вообще-то? Или сопки с березами – это и есть хребет? Думала, будет повыше.
Вокзальная площадь серая и насквозь пропахшая жареными чебуреками. Все здания вокруг какие-то приплюснутые. Как и небо, зажатое тучами. Не покидает ощущение, что все это где-то я уже видела. Город из окна автомобиля похож на Москву. Та же конкуренция купеческих особняков со стеклом и металлоконструкциями новейших торговых центров. Только машин маловато. В гостинице холодно. В номере три кровати. И странная арка. Точнее две арки рядом, в одной стене. Целый час пыталась согреться в ванной под экономичной толщины струей теплой воды. И все-таки Екатеринбург мне определенно симпатичен. Только вот чем? Предчувствием открытий чудных?
Ночью прилетела съемочная группа. А у меня насморк перекрыл кислород. То ли аллергия на лысого кота, которого накануне подарила сыну. То ли особенности уральской акклиматизации. Спать не смогла. До утра сидела перед компьютером. К счастью, на Урале утро наступает быстрее, чем в Москве. На два часа.
В первый же день уральские друзья поволокли нас кормить настоящими уральскими пельменями. Ресторан «Демидов» - как потом оказалось, находится в самом сердце Екатеринбурга, рядом сити и правительство. Маленький подвал с кучей закутков, набитый каслинским литьем, медвежьими шкурами и медвежьими черепами. У хозяина заведения оказалась личная неприязнь к медведям. Похоже, это все – его охотничьи трофеи. В меню миллион сортов пельменей. Уральцы набрали всего – нам на пробу. С кабаном, лососем, бараниной и, конечно, медвежатиной. Мяса я не ем. И это меня спасло. Пельмени с медвежатиной по описаниям тех, кто ими питался – оказались жирными и пахучими. И у них был такой вкус и такая консистенция мяса, что лучше их было и не есть. Девушки из группы, с которыми я делила комнату, мучились этими пельменями еще два дня. Хотя, может все дело в акклиматизации?
Хозяин ресторана «Демидов» - старый тонкий и прямой мужик. Имеет какое-то отношение к офицерству и афганцам. Сейчас возрождает дворянство. Причем, буквально. При мне наорал на свою официантку так, что рядом стоять было неловко. Говорят, дворяне еще и нагайкой могли своих крепостных… Может, и у него нагайка за пазухой?
Граница Европа – Азия. Здоровенный красный столб с двуглавым орлом на верхушке. Мы приехали туда уже под вечер. По пути, правда, встретили еще одну «Европу-Азию». Табличка поменьше, рядом на дереве сотни ленточек. Наша екатеринбургская Света объяснила - сюда ездят молодожены из Екатеринбурга, а к столбу – из Первоуральска. И действительно, у красного столба – полные урны. Бутылки из-под шампанского не помещаются. Хотя граница условная – говорят, это не единственная в России «Европа-Азия». На следующий день приехали снова. Караваны свадебных кортежей! Уральские невесты пухлые и похожи на зефир. Женихи без особенностей. Нам понравились гости. Такие образы я видела только в фильмах про «лихие девяностые». Признаюсь, всегда думала, что режиссеры перебарщивают. Так все и есть на самом деле. Лысые ушастые головы. Воротники белых рубашек выложены поверх лацканов пиджаков. Подруг придерживают хозяйским жестом за талию. И еще – на ногах туфли с загнутыми носами. Очень резкие ребята. Подошли к оператору: «Браток, не снимай – я в федеральном розыске!»
Самые страшные пробки оказались не в Москве или Петербурге. А на Сибирском тракте. Из Екатеринбурга в город Камышлов 200 километров мы ехали вечно! Вокруг стояла стеной непроглядная ночь, в машине воняло колбасой, группа пила водку. Всем было невыносимо тесно. И постоянно хотелось в туалет. Меня прижало к нашему оператору Саше. Он раскрыл ноутбук. Показал какие-то невероятные инсталляции знакомого художника из Москвы. А потом – свой фильм про оленей и северный народ. Красивое кино, умное. Но все, кто хочет снимать красивое умное кино – снимают оленей и кочевых оленеводов. Мне жалко, что это становится скучным.
Санаторий «Обуховский» ночью пах, как пионерский лагерь моего детства. И я почти почувствовала, что нервы сдадут. Так и вышло. Обиделась на режиссера, перелезла через мягкие стулья и выскочила на улицу. Плакала, как кот – на скамейке. Вдалеке слышались выстрелы. Оказалось, рядом полигон. И по ночам, пока пациенты спят, военные учатся охранять их сон. Мой номер на двоих оказался в коридоре четвертого этажа. Чтобы добраться – нужно пройти лабиринт медицинских кабинетов, зеркал и лестничных проемов. В два часа ночи это все жутковато. В номере тишина. И крошечная ванна. Открыла тумбочку – лежит нож, а вокруг веером – три чайных ложки и три вилки. Странный набор.
У нас три водителя. Два Толяна и Марина. Марина – пловчиха со звездным спортивным прошлым. Всегда в белом и спортивном. Красивые зубы и ямочки на щеках. Рассказала, что марихуану, выращенную на Урале, называют «уралочкой». Слушается мужа. Он запретил ей везти нас в соседний город на ночевку. Мы вышли посреди трассы с чемоданами. Я заказала в придорожном кафе чай. Принесли из подсобки. Пить не решилась. У меня в сумке казенный диктофон и фотоаппарат брата. И то и другое нужно вернуть.
Толяны
У нас есть два Толяна. Первого я рассмотрела только дня через три. Белобрысый и очень длинного роста. Нос, как птичий клювик. При всем этом очень привлекательный мужик. Говорит мало и хорошо. В свободное от нас время, у него есть собственный бизнес – экстремальные туры для туристов. В Толяна влюблены все девушки группы. И все над этой своей тягой к уральскому самородку очень веселятся. Он прекрасен в своей дикой среде, за рулем микроавтобуса, в штанах цвета хаки и очках, прижатых к вискам. В нашем Петербурге он быстро растеряет свою аутентичность, свою уральскую прелесть. Вчера Толян разделся в гостинице. У него оказалась красивая грудь и шрам, который хотелось потрогать. Мы с ним разговаривали, но разговора не получилось.
Второй Толян появился только в санатории «Обуховский». Высокий, с сальцем на боках и печаткой с камешком на пальце. У него тоже бизнес – туристическая деревня. И еще поля, взятые в аренду. И кони с косулей. И ему 27 лет. И с этим Толяном мы договорились с первой минуты. Я бы с ним даже на необитаемом острове выжила. Не знаю, что это за чертова уральская харизма, но к вечеру он стал моим родственником. Мы с ним даже одну и ту же шоколадку любим, по разные стороны света.
И я постоянно думаю про Толянов. В чем их сила. Они ведь совсем другие, чем мальчики с большой земли, вроде Москвы и Петербурга. Толяны любят Урал. И они вообще очень цельные. Они спокойны, как Уральский хребет, потому, что очень хорошо себя понимают. Они живут со смыслом. В них не видно рефлексии. И это тянет. Вечером я позвонила Хоме. Хома рефлексирует. И устал. Я почувствовала это особенно сильно, потому что рядом с Толянами отвыкаешь от мужской рефлексии.
Сегодня Света сказала, что на Урале, если с человеком знаком – принято обниматься при встрече. Сказала, что в их климате мужчинам не хватает тактильных ощущений. И рядом был второй Толян. И мы по очереди с ним обнимались и смеялись. И я вообще не хотела отлипать от его теплого пуза. Потому, что рядом с таким пузом все становится в душе на место. Такого Толяна тоже нельзя везти в Петербург. Там трудно на Петроградской стороне пасти вольных коней и кормить с рук косулю.
О Екатеринбурге впечатлений гораздо меньше, чем от маленьких городов и Сибирского тракта. Про Ирбит и Невьянск могу рассказать. Екатеринбург пока не укладывается в голове. Сумбурный город, архитектура словно свалена в кучу, узкие улицы, яркие бессмысленные вывески.
Сибирский тракт – это автомобильная трасса без всякой исторической атмосферы. Все, что было трактом – давно укрыто асфальтом. А было, на что посмотреть в 18 веке! Дорогу строили «пирогом» – внизу бревна, ветки, щепки, затем камни крупные, галька, песок, снова ветки. Последовательность слоев мне неизвестна. Но рецепт работал два или три века подряд! А может и дольше. Наш первый Толик держит под рукой рацию. В ней шипит дальнобойная волна. Оказывается, те, кто живет дорогой – ведут постоянные переговоры на трассе! О том, как объехать пробки, где спрятались дэпээсники, как срезать долгий путь... Слов почти не разобрать, но, судя по интонациям, стороны постоянно шутят.
Ярмарка в Ирбите похожа на все ярмарки. Но местные власти явно постарались с организацией. Из толпы торговцев торчит воздушный шар. А возле сцены под соломенной крышей танцуют негры. Я решила купить местной экзотики. Полно меда, гусят, сушеного иван-чая ( на Урале его пьют вместо китайского), самодельных носков, валенок и мягких игрушек. Тарелки из лозы, разделочные доски из дерева, пирожки. Еще продают живицу. Кедровое масло, смешанное с чем-то. Из меня плохой покупатель. Ничего не покупаю.
В Ирбите я искала батарейки для фотоаппарата. В местных магазинах – это редкость. Поэтому круг поисков расширялся. Все улицы, кроме центральной, напрочь лишены асфальта и вообще любого покрытия. Ноги тонут в пыли и хламе. Местные родители не стесняясь матерят детей. Дома ободраны до слез. Еще в начале 20 века Ирбит был богатейшим и очень модным городом. Благодаря ярмарке. Построили железную дорогу – и город сдулся. Товары из Китая повезли мимо – прямиком в центральную Россию. Местные власти сейчас пытаются повернуть время вспять – мечтают о туризме и возрождении ярмарочных традиций. Я думаю, стоит начать с побелки домов и, например, укладки дорожного покрытия. Ярмарка с неграми и копорским чаем – не то, с чего нужно начинать.
Когда в Ирбите хлынул дождь, мы снимали в музее экспозицию про мещанский быт. И там стоял круглый стол, а на столе – под стеклянным колпаком розовый цветочный букет. Флер-д-оранж – кажется, так его название. Свадебный букет из прошлостолетних тряпочных цветов. В церковь с живыми было нельзя. И эти цветы потрясли меня больше, чем бивни мамонта в соседнем зале. Это букет, который кто-то берег всю свою жизнь. И умер, а букет остался. Но ведь если бы любовь этого человека была несчастной, он бы вышвырнул флер-д-оранж в помойку сразу после церемонии? Я бы так и сделала. Но букет остался. Вот бы так кого-нибудь любить.
ПОПРАВОЧКА: Когда ехала в поезде, прочитала про букет в буклете Ирбитского музея. Оказалось, дама приняла цветы от жениха, но замуж за него не пошла. И вообще замуж не вышла. Так и сидела до старости лет с флер-д-оранжем на столе. Блин. Слегка разочаровала меня эта история.
Утром мы поехали снимать панораму Ирбита с высокой горки. На горке оказалась помойка. Под горкой – гаражный кооператив.
Второй Толян повез нас в свою вотчину. Фраза «Это мои поля» - потрясла меня до глубины души. Я тысячу раз видела московских богачей, видела блестящие их машины и облизанные дорогим курортным солнцем запястья. Но поля второго Толяна оказались сильнее. В гостевом доме прихожая увешана чучелами животных. На Урале, я заметила, любят лохматую скульптуру. Нашему оператору Леше на День Рождения Толяны преподнесли мертвую белку с зашитым ртом на пластмассовой еловой ветке. Леша отказался. Белка переехала в домашний паноптикум второго Толяна. Все остальные убитые звери – гордость толянова папы. Он охотник. В коллекции есть волк, глухарь и голова лося.
Гостевой дом второго Толяна – это прозрачная крыша, теплый длинный стол, покрытый клеенкой с розочками и кожаный диван. На обед были твердые бублики, плов из баранины и миллион чаев из травы. На плов и чай я не решилась. Траву в доме Толяна пьют в каких-то обескураживающих пропорциях и количествах. Заглянула в чайник – из кипятка торчит веник разнотравья. При этом, девушки, заварившие чай, предупреждают – с травами главное не переборщить. От некоторых могут случаться галлюцинации.
В Невьянск приехали вечером. Мэр закатил банкет и шоу-программу. Опоздали и на то, и на другое. Когда вошли – взрослый мужчина с мохнатыми бровями, в белой рубашке навыпуск и лакированных туфлях пел вальс про Екатеринбург. Вокруг все нам улыбались и тянулись с бокалами, чтобы чокнуться. Я оказалась в компании мэра и дамы из областного министерства культуры. Мэр – красивый старый мужик высоченного роста азартно пил и ухаживал за всеми женщинами в его окружении. С дамой из министерства – не пропустил ни одного танца. После очередного тура, она, разрумянившись, усаживалась за стол и поправляла прическу. Я решила сократить дистанцию и показала даме большой палец - как она прекрасна сегодня. Она тут же расположилась и расцвела: «Глава города вскружил мне голову».
Про повод – презентацию маршрута «Чайными дорогами Урала» в Невьянске быстро забыли. Вокруг разворачивался банкет по всем правилам. Мэр Невьянска отбирал у ведущего микрофон и сыпал афоризмами про водку. Когда его не слушали или не смеялись – не обижался. Я ковыряла вилкой арбуз. И не могла оторваться от наблюдения за происходящим.
Когда и при каких обстоятельствах наклонилась Невьянская башня – экскурсовод не рассказывал. Отделался фразой: «Существует несколько версий». Еле вытянула из него, что башню Демидов строил, вдохновившись видом Пизанской. Первые уральские промышленники вообще были склонны итальянизировать окружавшую их действительность. Здесь есть река Ница, целые деревеньки, построенные на воде, вроде Венеции и еще какое-то дивное местечко, названия которого я не помню и мы там еще не были – но его строили по проекту влюбленной в Италию жены одного из Демидовых. Вход в башню держат под замком. Снаружи это белого цвета постройка без особенностей. Только черные стяжки по углам наводят на размышления. Увидеть угол наклона возможно только с определенной точки. Или еще можно посмотреть на фундамент. Он торчит углом из земли, и все становится про башню понятно. Внутри сложносочиненная система старинных и современных лестниц. Все как-то бездумно и сложно. Музейные пространства в башне тоже наводят тоску. Интересно только карабкаться наверх. Кстати, поездка на Урал разрушила кучу моих страхов и фобий. И страх высоты тоже оказался под угрозой. Если можно было куда-то влезть – я лезла. Сверху Невьянск оказался открыточным русским городком, вроде Вологды. Мне там наверху очень понравилось.
Если на карте страны и есть город победившего коммунизма, то это – Невьянск. Хотя, насчет города я, наверное, загнула. Коммунизм там победил в отдельно взятом ресторане «Демидов». Мы зашли туда выпить чаю перед банкетом. Интерьер украшен коваными розами, старинными фотографиями и портретами Акинфия Демидова, с гипертрофированной черепной коробкой. Принесли меню. Яичница – 11 рублей, салаты – 9 рублей, пирожные – 25 рублей, сырная тарелка – 50 рублей. Обращаю внимание, дело происходит не в полевой столовой для комбайнеров и трактористов. Это лучший ресторан Невьянска с реально пафосными интерьерами и вышколенным персоналом. В общем, я от изумления набрала себе столько еды, сколько могло уместиться на столе. Чек едва дотянул до 200 рублей. В Петербурге мне точно будет не хватать «Демидова».
В Качканар ехали целый день. Сначала нас швыряло на изумительно волнистой и нервной дороге Екатеринбург-Нижний Тагил. Потом мы мерзли в духовном центре Урала – Верхотурье. И там с нами ходил румяный послушник Евгений. Очень смешливый парень, который вообще не похож на монаха. По моему, ему с нами очень понравилось. Хотя про духовный центр Урала Женя знал немного подробностей, мы нашли, о чем поговорить. Послушник рассказал мне, что он из Парижа – это село в Челябинской области. Что в монахи его возьмут после 25 лет. А вот в армию уже взяли – прямо из монастыря. Он отслужил и вернулся. Когда мы пошли обедать, я позвала Женю с нами. Он застенчиво отказался, сказал, что им в мирские заведения нельзя. Хм, а мобильным мирским телефоном пользоваться можно? После обеда поехали в Качканар.
В городе с каким-то очень южным, ташкентским или узбекским названием, нас догнал такой холод, что я стучала зубами. Первым делом поехали смотреть на драгу, добывающую платину. Страшное устройство, напоминающее ремонтный док в Мурманском порту. Скрежещет страшным скрежетом, со всех сторон из драги льется грязь и летят камни. Внутри мы не были. Но там были человек 30 рабочих - охотников за платиновой пылью. Странное ощущение бессмысленности и беспощадности их труда. Откуда оно у меня взялось?
Ночью в Качканаре шел дождь. А утром мы полезли в горы. Настоящие скалистые горы, не похожие на весь Уральский хребет. Это было 1 сентября. Я одела шапку. И две куртки. В лицо лил такой дождь, что только безумие конквистадорского толка могло двигать меня вперед. Когда мы поднимались вверх, все, что внизу заволакивало туманом. И все, что над нами - было в тумане. Настоящая модель ценности мига – я видела только то, что сейчас под ногами. И когда начались скалы, я лезла по ним, потому, что иначе здесь и быть не могло. И мы дошли до скалы «Верблюд». Теоретически я знала – подо мной 800 метров бездны. Но бездна была в тумане. И я дала руку и сделала шаг и влезла на спину каменному зверю. Мы стояли в облаке, капли воды и снег текли по лицу. И это был миг какой-то очень редкой, особенной радости - почувствовать себя на вершине мира. Я точно знаю – так бывает. Я там была.
А внизу меня развезло на стихи. Я читала Рубцова 70-летнему старичку, в обмен на его ухаживания. Это так красиво и так волнительно – читать кому-то стихи. Посреди гор.
В Качканаре, в горах русские мальчики и девочки строят буддийский монастырь. Им никто не разрешал этого делать – они самовольно оттяпали у природы скалу и теперь волокут сюда фанерки, пустые бутылки и деревяшки. Строят без чертежей. Сами живут в фанерных коробках, с минимумом удобств и с кошками внутри. Мы зашли к буддистам, когда перебирались с вершины на вершину. Я стащила через голову мокрую куртку и, как все, села прямо на пол перед пластмассовыми кружками с невыносимым чаем. Про буддистов не поняла ничего, кроме того, что их мало любили внизу, раз они залезли так высоко и греют друг друга мечтой о храме.
Урало-шотландское общество – звучит, как диагноз. Я туда просилась. Но меня пока не взяли. Мы ехали часов 8 или 10 в домик главы урало-шотландского общества. Ради ночлега и завтрашней экскурсии по реке Чусовая. Устали страшно, отупел весь организм, не интересовала даже еда, и почти не было сил разговаривать. Борис живет в доме, который похож на музей. Крестьянская изба в духе 17 века, с высоченными потолками в сенях, и низкими – когда нужно поклониться дому и хозяину. Кругом вещи, которых я не понимаю. До сих пор не знаю, что лежало на листе бумаги в коридоре, одновременно похожее на цветки ромашки и птичьи какашки. Горячая баня. Протопленные печи. Кровати с цветными одеялами. Чай из мяты и ромашки. Картошка со сливочным маслом. Незабываемые огурцы. И очень тепло. Я совершенно влюбилась в этот дом.
Деревня Чусовая – это камни, дома и шатающийся во все стороны мост через речку. Я шла по нему, и он норовил выпрыгнуть из-под ног. И чувство опасности оказалось таким пьянящим, что будь мостик в три раза тоньше и опаснее, я прошла бы по нему еще раз. И еще. И еще. Урал просто сводит меня с ума. Я перестаю бояться всего, чего боялась столько лет.
В Чусовой стала заметна осень. За неподвижную воду реки зацепились первые желтые листья. Воздух немножко звенит, когда вдыхаешь его. И все вокруг четкое и прозрачное, как фотография с дорогущего цифрового аппарата. Только лучше.
Братья Гоноховы. Точно! Вспомнила их фамилию. Про себя я их лично называла братьями Гэллахер. Это два здоровенных необыкновенно красивых уральских мужика. Бывшие братки. Сейчас рестораторы и адепты возрождения уральских традиций. Мечтают воссоздать систему старинных застав по всему Уралу. Испытывать туристов экстримом и поражать местными природными красотами. Планов громадье! Но лично я по другой причине не отрывала взгляда от братьев. Я впервые видела такой слаженный дуэт, когда один начинает говорить, а второй продолжает мысль. Было ощущение, что это выученная пьеса для двух актеров. Но дело-то происходило в реальности! Просто Бобчинский и Добчинский. Кстати, в ресторане Гоноховых я выпила только поллитровый чайник чая с запахом чернослива. Еда уже не лезла.
Под занавес нас отвезли на конюшню. 30 километров от Екатеринбурга. Называется «Белая лошадь». Мы, конечно, поиздевались над названием. Но когда я увидела в конюшне настоящую белую лошадь в эльфийских косичках – суеверий не осталось. Это ангельская лошадь. Она, конечно, не белая, а как-будто слегка серебристая. И у этой лошади, конечно, есть хозяин. Он кормит ее эльфийской морковью и поит эльфийским нектаром. Конюшня вообще оказалась раем. У местных лошадей есть даже солярий. И еще им делают массаж. Наша уральская Света рассказала, что когда увидела эту конюшню впервые – просилась сюда пожить. А я захотела себе узкие жокейские брюки и кожаные сапоги до колен, и еще жокейский шлем. Мне кажется, это очень красивый наряд. И мне подойдет.
По уральскому времени здорово просыпаться утром. А по Московскому – ложиться спать. На Урале мы жили на два часа вперед, и это было как-то очень неожиданно. Однажды утром я проснулась, включила телевизор, прибавила ко времени два часа и с ужасом обнаружила, что проспала завтрак и даже зубы почистить проспала. Я в панике бросилась в комнату к нашему директору. Дана вышла ко мне в трусах с лохматой головой: « Я еще два часа сплю». Оказалось, в телевизоре на Урале – тоже уральское время. Даже на Первой кнопке.
Уральско-русский словарь. Думаю, его стоит назвать именно так. Сначала я просто наслаждалась речью окружающих меня людей, потом начала записывать. У многих, кто живет на Урале – я заметила эту черту, речь очень образная. В ней нет прямолинейности, она очень красива и неожиданна. Вот основное, что удалось схватить на лету:
-БАско - красиво ( ты бАско выглядишь) – говорят, это слово из лексикона первых уральских рабочих.
-Полная укатайка – о чем-то очень смешном.
- Та – прибавлять можно ко всему, что здесь и делают ( Ты – та в магазин пойдешь-та?)
- ОтдУплиться – прийти в себя, вернуться в нормальное состояние (Сейчас, отдУплюсь немного – и дальше поедем)
-ЕкАт, Катя – местные названия Екатеринбурга ( удивительно, что приезжие Екатеринбург хором называют Ёбургом. Местным это не нравится)
-ЧИшет – чихает
- Лошадь очепАленная – буквально – лошадь, которую ударили чепАлом (палкой). Так говорят о человеке, который создает много движения, а толку никакого.
- Дрек – отстой
-БОтала – звенящая штука на шее у коровы
- По тУда пойдем, по сЮда пойдем – ну, тут я думаю объяснять ничего не нужно
В Кулацком хозяйстве и пулемет сгодится!
Есть еще и авторские перлы, но их, к сожалению, удалось записать совсем мало. Вот эти – от краеведа, учителя истории из Качканара Михаила Ивановича:
- До смертинки – две пердинки – о ком-то очень стареньком
- Берштенианство – производное от философии Берштейна – движение все – цель ничто.
А главными фразами нашей поездки стали две. Правда, увы, к уральскому фольклору отношения не имеющие. Аутентично и не аутентично – мы говорили всякий раз, когда оказывались в музее или перед памятником архитектуры. Нам было очень важно, чтобы нужная нам деталь оказалась аутентичной. И еще фразочка - профессиональная деформация. Опять же изящнее всего ее применил наш уральский водитель – Толян. В Невьянском ресторане «Демидов» он заметил, что оператор Леша потащил камеру с собой в туалет ( аппаратура страшно дорогая и страшно хрупкая, операторы ее из рук не выпускают). И потрясенно прокомментировал: «Вот это профессиональная деформация! С камерой даже в туалет».