И. Рассказов.
Между раем и адом.
1. Дождь.
Немыслимо… Время подстроилось под монотонные капли дождя, подчинив секунды небесной влаге. Там наверху в нагромождении туч не было порядка. Такое ощущение, что пьяный художник кистью наотмашь мазал по небу без всякой цели, только бы что-то делать и вот результат: то там, то здесь в образовавшиеся прорехи серости и угнетённости проглядывали осколки синевы.
Игнат запрокинул голову, подставив лицо холодным дождевым каплям. Они покалывали лицо, касаясь щёк, лба, губ. Он стоял у самого края крыши, нависавшей над улицей умытой дождём. Там внизу всё ещё надеялись, что вот-вот перестанет лить и можно будет продолжить свой бег по нескончаемому кругу. Захотелось крикнуть всем им, что так нельзя жить – хотел, но не крикнул. Перевёл взгляд на пожелтевшие кроны деревьев с первыми признаками «облысения». Ему стало грустно, ибо его годы уже подкатывались к середине горы, на которую каждый из нас карабкается, придя в эту жизнь, радуясь сиюминутным удачам и горюя о потерях.
«Осень – это всегда печально. Столько грусти по уходящему теплу, по людям…» Игнат прервал ход своих мыслей. Ему показалось, что кто-то или что-то сейчас находится за его спиной. Оглянулся. Лёгкое облачко, с очертаниями женского тела, испугавшись как бы его взгляда, потянулось вверх.
«Опять, как год назад. Всё повторяется… Стоит подумать о ней и будто женская рука касается спины и тепло… Странно, что я его чувствую. Никого нет, а тепло есть. Чертовщина какая-то. Вторая осень без неё, а мне всё не верится, что больше её никогда не увижу: эти карие глаза, носик пуговкой, поворот головы и… Холодно… А сейчас очень холодно почему-то».
Мокрая крыша под ногами тревожно подрагивает. Это бывает, когда люди забывают заботиться о своих жилищах. Пускают всё на самотёк и всё живут и живут в долг. Ещё эти любители питерских крыш, устраивающие медитации над снующими людскими потоками по улицам, зажатыми каменными стенами зданий. Один из таких завсегдатаев даже выпустил книгу, где поведал глупым согражданам о переходе в параллельные миры, якобы избравших «северную столицу» местом своего обитания.
«Какой бред… О чём мы говорим, если ничего об этом не знаем? Одни догадки и заблуждения. Как легко нас заставить верить в то, чего нет. Немногие возвращаются после подобного обратно. Затягивает это. Вот и она захотела прикоснуться к этому действу, и её не стало…»
Игнат покачался на ногах, как бы пробуя кровельное железо на прочность. Захотелось вспугнуть эту дождливую тишину. Ещё было огромное желание ухватить этот ливень зубами и оттаскать за воображаемое ухо, чтобы он перестал монотонно стучать по этой крыше, по этим проводам, натянутыми между домами, по этим деревьям и улицам, по этому воздуху, пропитанному сладковатым запахом смерти.
«Город на костях…»
Игнат подошёл к самому краю крыши и, перегнувшись, посмотрел вниз. Там всё жило по своим законам: зонты и капюшоны, кузова и капоты и всё это мокрое от дождя двигалось в разных направлениях. «Неужели это и есть та самая жизнь? Скучно… Ведь понимаем, что всё так и продолжаем жить и даже находим для себя в этом какой-то смысл. Для чего? Чтобы не думать о том, что ждёт нас всех потом, когда всё это застынет перед глазами последним кадром. Конечно, мы научились, живя во всём этом, надеяться на лучшее. Это уже с годами выработалась привычка терпеть и всё мечтаем о том, что вот-вот время выбросит «белый флаг», мол, живите, сколько хотите – отныне вам решать, когда уходить на небеса. Собственно, некоторые из нас и сейчас могут себе позволить сделать это и делают и уходят, как это случилось с ней…»
Опять Игнат почувствовал спиной, что кто-то стоит сзади. Тот, кто сейчас был там, не хотел уходить и всё ждал. Чего? Игнат оглянулся. На этот раз его взгляд уткнулся в пустоту. Никого. И всё же что-то или кто-то был так близко от него, что казалось, протяни руку, и ты ощутишь нечто. Игнат прикрыл глаза и потянул в себя сырой питерский воздух. Тут же сознание откуда-то вытащило ощущение чего-то хорошо подзабытого. Это был вкус недозрелого грецкого ореха. Игнат вспомнил, как однажды читал ей свой рассказ «Я возьму тебя с собой» и ему стало страшно, как давно это было. Она тогда смотрела на него своими карими глазами и в них плескалась любовь человека только-только вступающего во взрослую жизнь, а он возвышался рядом с ней, как старый разбитый корабль, но ещё ждущий своего попутного ветра. Этим ветром стала она. Подхватила и понесла, и было в этом что-то против законов природы, против логики, против людей с их устоявшимися взглядами на всё подобное. Он не успевал за её полётом мыслей и только хватал обрывки фраз и уже сам догадывался, о чём она ему говорила, пока он увеличивал ходовые узлы, чтобы не отстать от своей кареглазки.
Дождь усилился. Тучи не сговариваясь, затянули всё небо. Игнат тряхнул головой, отгоняя от себя мысли о ней. На душе было тоскливо. Постоял, что-то прошептал и только потом перекрестился и пошёл прочь, вобрав голову в плечи. Дождь молотил каплями по его спине, будто хотел сказать: «А помнишь? Помнишь?» Игнату показалось в какой-то момент, что это и не дождь совсем, а она пытается до него докричаться с небес, мол, не забывай меня мой любимый, мой Летающий. Она стала Игната так называть, когда прочитала его рассказ о человеке сумевшим преодолеть земное притяжение.
Когда на его электронный почтовый ящик неизвестный «доброжелатель» прислал фотографию, где она в последнем прыжке зависла между небом и землёй, он нутром почувствовал, что этот полёт последний в её жизни. Она, если верить снимку, прыгнула с крыши. С той самой, на которой он только что стоял под этим октябрьским дождём. Ещё в ту осень он сорвался сюда, чтобы… Собственно, было поздно. Никто ему ничего вразумительного не сказал, а в местном отделении милиции капитан с мешками под глазами вообще засмеялся, мол, у нас в Питере каждый день кто-то сигает с крыши вниз, и добавил, ковыряясь спичкой в зубах: «Естественный отбор…»
Вот именно, что естественный, но ведь это несправедливо. Она ведь лучше многих тех, кто продолжает сновать по этой жизни, думая о вечности. У неё было своё отличное понятие об этом и жила, как последний раз: вдох, выдох и откуда-то брались силы и опять – вдох, выдох…
Что стало причиной ухода её из этой жизни? Их расставание? Какое-то оно было затянутым. Такое ощущение, что кто-то наслаждался их неумением любить на расстоянии и всё находил для неё какие-то оправдания и причины не возвращаться к нему.
Игнат пролез в чердачное окно. Дождь остался снаружи, но и здесь в плену запахов человеческого жилья он ощущался на все сто процентов. Его струи продолжали молотить по железной крыше. Это напоминало барабанную дробь тревожную и неотвратимую, как сама смерть.
2. Небо, опрокинутое в глазах.
Стояла осень. Первая их осень перед долгими зимами и разлуками. Они выбрались в воскресный день подальше от городской суеты, прихватив с собой еды. Казалось, что ещё немного, и они будут навсегда вместе, несмотря на злые языки завистников. Она смеялась, как ребёнок, радуясь последнему теплу, листьям в красках осени, паутине цеплявшейся за одежду, птицам, которые пели до одури, и он хватал её в охапку и шептал какие-то слова, касаясь губами порозовевшей мочки уха, а то и вовсе целовал в загорелое лицо наугад.
У них было в роще за рекой своё место, чем-то напоминавшее сказочный лес: тополя, вознесшиеся к небу, валежник, хрустевший под их ногами и тишина... Они любили сюда приходить и прятаться от всех. Когда это происходило, они погружались в мир иллюзий и строили планы, взахлёб рассказывая друг другу, как это будет здорово. Она так и говорила, что их будущее будет безоблачным, а он смотрел на неё и удивлялся: откуда она может об этом знать, и начинал понемногу верить всему, что выплёскивала на него это кареглазое чудо. Игнат видел, как румянец лёгким поцелуем ложился на её щёки. В окружении осенней желтизны – это было что-то из области поэзии Гумилёва. Он желал тогда только одного - бросить всё: и этот костёр, и это мясо, ждущее своего последнего приговора на шампурах и… Собственно, а почему бы и нет? Вон сколько света, тишины и всё это принадлежало им. Чтобы чем-то себя занять и не торопить события, уходил в чащу и там рубил поваленные половодьем стволы деревьев, чувствуя себя «Робинзоном». Его «Пятница» в облегающем свитере тем временем колдовала над салатом, то и дело, бросая в его сторону влюблённые взгляды. Да, да именно влюблённые. Так смотрят только на своих первых мужчин… Игнат таковым, и был у неё.
Это произошло не сразу… В этом не было греха. Вспомнив сейчас про это, прислушиваясь к барабанной дроби дождевых струй по крыше, Игнат прикрыл глаза, почувствовав дрожь во всём теле. Она сама пришла к нему тогда в первый раз, а он… он взял и коснулся её. Всё было красиво.
Тогда в лесу, под аккомпанемент осени у них тоже всё получилось красиво. Ещё эта бабочка, вырвавшаяся непонятно откуда в объятия последнего осеннего тепла. Было ощущение, что всё это неспроста. Когда Игнат показал глазами ей на мотылька, она улыбнулась ему той своей улыбкой, в которую Создатель вложил что-то от улыбки «Моно Лизы». Игнат и раньше, и теперь какое-то времени спустя, вспоминая эти губы, считал, что так оно и есть. Той осенью он шалел от одной мысли, что она принадлежит только ему. Можете себе представить, что он чувствовал, когда её пальчики скользнули к нему под свитер. Их тела оказались так близко, что не было смысла прекращать эту игру. Она прижалась к нему, обхватив руками, уткнув своё лицо ему в грудь. Губы еле слышно прошептали:
- Всё будет хорошо.
- Что, всё? – он поймал её ушко губами.
- Всё, всё, - повторила она несколько раз последнее слово и замерла, прислушиваясь к тому, что творилось у неё сейчас внутри.
После таких минут наедине с нею, он однажды написал так в одном из своих рассказов: «Тот, кто не замечает мгновений – не ценит вечности». Как хотелось ему продлить эти мгновения. Как он мечтал прижать её к себе навсегда и никуда не отпускать. Ну, почему стоит чему-то подобному приблизиться к людям и обязательно что-то встаёт у них на пути? Почему?
Тогда, там, вдали от всех, они ещё ничего не знали о себе завтрашних. Осень кружила им головы. Они, свободные от предрассудков, просто отдавались друг другу, следуя простым законам матери-природы, превращая обыденность в праздник. Это всегда так получается, если ты нужен на этой земле кому-то. Не сговариваясь, из головы уходят чёрные мысли, утаскивая за собой серые пейзажи, и их место занимает свет. Его столько, что душа ликует и в висках начинает рассыпаться звон. Колокольный? Пусть будет колокольный, но не громкий, а такой щадящий, чтобы не вспугнуть эти краски, запахи, взгляды…
Они смотрели друг на друга и уже знали, что сейчас произойдёт. Игнат тянул время, давая возможность ей самой выбрать с чего начать. Она будто чувствовала это и осторожно водила пальчиками по его телу, листая воображаемый глянцевый журнал, где на каждой странице были только он и она.
- Летающий, я хочу тебя, - она произнесла это тихо, чтобы не нарушить установившееся равновесие между своими и его желаниями.
Игнат замер. Он ждал этого и всё же растерялся, ибо догадывался, что сейчас произойдёт. Каждый раз, когда между ними возникала близость, у них это происходило, как в первый раз. Потом, уже спустя какое-то, время любовались друг другом, будто нечаянно касаясь телами, фантазируя на свободную тему. Это было изумительно: он, она и много света. Его могло бы хватить на многих, но он принадлежал только им.
Однажды после такой встречи, она забыла у него свои серёжки: такие маленькие бусинки-обманки, сделанные под жемчуг. Как-то Игнат на них наткнулся. Это случилось после того, как она решила остаться в Питере. Тогда он сильно переживал, не находил себе места и всё ждал, что она передумает, но этого так и не случилось. Он держал в руках её серёжки, и ему верилось, что вот сейчас она войдёт и скажет: «Я вернулась, любимый». Увы, этого так и не произошло. Какие-то силы и совсем не желанные вмешались в ход событий в их отношениях, решив за них дальнейшую судьбу того, о чём они мечтали.
И что же им не живётся в своём царстве-государстве? Всё норовят пересечь границу и обязательно сделать так, чтобы их заметили, а, заметив, наломали дров. Она же, как заговорённая на всё это реагировала так, мол, всё это условности и человек должен стоять выше их. Игнат соглашался с ней и поэтому, когда осеннее небо опрокинулось в его глазах, он понял, что это не навсегда. Она видно чувствовала это, и пыталась его увести от этих мыслей, взвиваясь над ним то высь, то, припадая к его разгорячённому телу. Он был в её власти. Её любовь обжигающая, настоянная на этой осени, на этой золе, подсматривающей за ними из костровища, на этой свободе, данной им с самого их рождения, творила чудеса. Когда танец любви закончился, она спросила:
- Тебе было хорошо?
Игнат притянул её к себе и ответил:
- Ты, чудо! Ты моя маленькая женщина, о которой можно только мечтать, - он задышал ей в самое ухо, изображая из себя ёжика, заплутавшегося в высокой траве.
Она засмеялась и, вырвавшись из его объятий, закричала на всю чащу:
- Я люблю тебя, Летающий! И буду всегда только с тобой!
Игнат поймал её руки. Он хотел согреть это торжествующее кареглазое существо, а она играясь, ласкала его губами, будто приглашала продолжить только что прерванный танец любви. Ему захотелось прямо сейчас подарить ей свою жизнь всю без остатка. Он прошептал:
- Моя наездница, я тебя люблю!
- И я, любимый… Я готова для тебя на всё, - в её глазах заплясали чёртики.
Он сказал, пытаясь поймать её взгляд:
- Никогда не говори так.
- Почему? – она улыбнулась.
- Нельзя этим шутить.
- А я и не шучу.
- Перестань дразнить судьбу.
- Ну, что ты так переполошился? Всё будет у нас с тобой хорошо. Ты мне веришь?
- Верю, но…
- И никаких «но»… Слышишь? Мы всегда будем вместе. Я соткана из тебя и в этом твоя заслуга, Летающий.
- Хорошо любимая, только я из этой жизни уйду первым и вот что ещё - я никогда тебя не увижу старенькой, - Игнат погрустнел.
- Ну что ты такое говоришь? – она припала к нему, пытаясь поймать губами его губы. – Не думай об этом… Я состарюсь вместе с тобой, любимый.
3. Первый эпизод.
Это случилось гораздо раньше - она состарилась буквально через два месяца, после их осенней вылазки на природу, где под аккомпанемент бабьего лета они дарили друг другу себя. Игнат стал замечать, как его кареглазка поникла, будто цветок, на который наехал грузовик, мчавшийся непонятно куда на большой скорости. Сначала появился страх, преследовавший её по пятам. Он не давал ей покоя, и она в отчаянье кусала губы, царапала лицо, не чувствуя боли. Игнат пробовал с ней поговорить, мол, что случилось и всё такое, но она отвечала, морща лоб всегда одно и тоже: «Просто я переживаю за всех вас». В первый раз он сталкивался с таким необъяснимым поведением человека и всё надеялся, что это пройдёт.
В один из дней, когда на улице моросил дождь, они укрылись у него дома от осенней сырости. Она сидела на диване, поджав ноги, озираясь по сторонам, как маленькая девочка, перепуганная ненастьем. Он гладил её по спине, нежно обнимая за плечи. В какой-то момент, она потянулась к нему и... На этот раз у них получилась непонятная близость и она заплакала в голос, то и дело, произнося сквозь слёзы, что во всём виновата она и что кому теперь будет нужна, такая неумёха. Игнат понял, что дальше откладывать нельзя - надо показать её докторам.
Длинные коридоры с табличками на дверях, люди в белых халатах и те, кого обрядили в выцветшие больничные одежды - всё это на какое-то время окружило её. Женщина, врач-психиатр, обследовавшая её, сказала так:
- Вовремя вы обратились. Ничего, всё обойдётся... Пока определим её в палату «первого эпизода», а там посмотрим...
Когда Игнат первый раз пришёл её навестить, она уже была по ту сторону реалий. Лекарства сделали своё дело - он и узнавал её и не узнавал. Перед ним стояла она, а в глазах плавало полное отрешение от всего происходящего вокруг . «Неужели это навсегда? - подумал он и тут же погнал от себя чёрные мысли. - Нет, нет... этого не может быть». Игнат обнял её и испугался - тело его любимой было похоже на тряпичную основу, используемую мастерами для изготовления кукол. Руки висели плетями, безжизненно двигаясь, когда их задевали и только глаза ещё пытались выглядывать из своего заточения. Игнату даже показалось, что он смог рассмотреть свет исходивший оттуда. Он был таким слабым и недолгим, что его хватило всего на несколько секунд. Он ещё подумал, что это прощальный свет. Смахнул ладонью выкатившуюся слезу. Он не хотел, чтобы она его видела таким. Они присели в кресла. Он не отпускал её руку ни на секунду. Она еле-еле сжала своими пальцами его ладонь и спросила, медленно растягивая слова:
- Зачем ты пришёл?
- Так надо.
- Кому?
- Нам.
- А мы есть?
- Были и будем, любимая.
Она сжала его ладонь чуть сильнее. Он ей ответил ответным рукопожатием.
Выйдя из больницы, именовавшейся в народе «психушкой», постоял, приминая снег ногами. Он не знал, чем ей помочь. Куда бежать? Кого просить? Вот как бывает: жил человек, раздаривал всего себя, а вот случилась беда, и никого рядом не оказалось. «Господи, если ты есть, сделай хоть что-нибудь для рабы твоей божьей... верни её обратно к людям».
Потянулись снежные дни. Много было работы и Игнат выкраивал какие-то крохи из своего распорядка, чтобы навестить свою кареглазку. Понимал, что этого мало, а тем более болезнь не хотела её отпускать от себя, и ей становилось всё хуже и хуже. Он ловил себя на мысли о том, что часто стал думать о прошлом, гоня от себя и настоящее, и будущее, о котором они с ней мечтали. Всё, что кружило у него в голове, так это нескончаемый поток лиц в больничных халатах, заглядывавших ему в глаза, растягивая бесцветные улыбки, мол, и меня пожалей, согрей незнакомый человек. Когда почувствовал, что на их будущем кто-то пытается поставить крест, стал чаще оглядываться по сторонам, пытаясь понять, как могло такое случиться с ней, которая любила жизнь, всегда была таким солнечным генератором, способным поднять настроение, разогнать грусть-печаль. Его корёжило, и невидимый пресс давил, плющил клетки мозга. Хотелось остановить сердце, чтобы ничто не мешало слушать тишину. Вот так стоять и слушать, слушать, а потом сорваться в крике, проклиная Создателя за эту несправедливость и боль. Это всегда так случается, когда не знаешь, чем помочь любимой. Он здесь, среди снующих людей, среди предновогодней толкотни, а она там, в больничном халате, марширующая на одном месте.
Лечащий врач разводил руками, мол, всё шатко и надо бы переходить к интенсивному лечению. Игнат смотрел на него и не мог взять в толк, почему этот учёный человек, так легко сдаётся, бросая его кареглазку под ток? Почему они, эти «светила» до сих пор не смогли достучаться до её сознания? Почему? Ведь их этому учили, а они как мясники - хлоп и готово. Ещё заявляют, мол, она не хочет с ними «сотрудничать». Слово-то, какое подобрали - «сотрудничать». Будто речь идёт о секретной работе в сфере межправительственных отношений, где «работяги» даже спят в обмундировании, чтобы успеть. Куда? А кто их знает, когда у них всё там так серьёзно?
Игнат не мог долго смотреть на этого вислоухого доктора, пытавшегося доказать ему, что государство не дойная корова и надо бы попытать счастья током. Какое счастье? Какой ток? Он отвернулся и увидел её. Она шла к нему, шаркая подошвами изношенных тапочек. Её движения были настолько медлительны, что, несмотря на усилия, ей не удавалось к нему приблизиться. Она топталась на одном месте, и тогда он шагнул к ней, обнял и прошептал ей в самое ушко: «Ёжики любят послушных девочек». Она перестала маршировать, послав откуда-то из своего мира едва уловимую улыбку. Потрескавшиеся губы дрогнули и она прошептала: «Я помню...».
Игнат оглянулся на врача, мол, ну вот же она реагирует, а вы током... Тот стоял, ничего не понимая в происходящем. Игнат произнёс:
- Я не хочу её потерять.
- Вы взрослый человек, а говорите такие глупости. Ей ничего не угрожает. Пошёл второй месяц, а у неё нет никаких улучшений. Не вечно же ей тут находиться. У нас желающих отлежаться за счёт государства найдётся и без неё.
- Тогда выписывайте.
- Нельзя-с... Такой порядок.
- Я вас понял: решили лечить до «победного» конца.
- Ну, зачем так трагично? Мы свою работу делаем, а вот вам не мешало бы нам посодействовать.
- Я против интенсивного лечения.
- А собственно, кем вы ей приходитесь?
- Мужем, - соврал Игнат.
- И документик у вас имеется на этот счёт?
- Имеется.
- Покажите.
- А на обследование к вам не надо лечь?
- Я вас раскусил... Вот как документик будет, тогда и продолжим наш разговор, а сейчас извините - у меня дела, - врач повёл плечами и удалился.
К счастью, болезнь стала отступать. Что-то или кто-то вмешался, и его кареглазка пошла на поправку. К Новому году её выписали и Игнат ввалился к ней с белыми розами, с пакетом мандарин напитанных южным солнцем. Она встретила его в прихожей. Облегающий свитер обтягивал её похудевшее тело, но это ничего - глаза источали прежний свет. Губы уже не были покрыты ранками от покусываний. Они обнялись. Её мама, ещё не старая женщина, смотрела на них из кухни и слёзы текли по щекам. Утерев их фартуком, предложила:
- Может, чаю?
- Нет, всё потом, - Игнат улыбнулся. - Надо на воздух. Мы давно не топтали с ней эту землю. Пойдём, напомним этой планете, что мы никуда не исчезали.
Кареглазка кивнула, проведя ладошками по глазам…
На улице светило солнце. Снег скрипел под ногами, и морозец щипал за лица. Она одетая в белый пуховик была похожа на Снегурочку. Игнат обнял её и поцеловал в щёку. Тут же её глаза заблестели.
- Не надо плакать, родная, - он улыбнулся.
- Это от счастья, - она говорила, ещё чуть заикаясь.
Они шли по знакомым улицам, свернули в парк, где детвора с криком и визгом скатывалась с горок, установленных по случаю Нового года. Углубились в аллеи, занесённые снегом. Им хотелось побыть наедине. Он то и дело целовал её в лицо, стараясь дыханием согреть носик-пуговку. Когда насытились друг другом, она спросила его:
- Зачем я тебе такая?
- Какая?
- Ну, вот такая?
- Ты о болезни? Это пустяки, - Игнат старался говорить на подъёме, чтобы отогнать от неё и от себя то и дело наползавшие сомнения, а те как нарочно тянули к ним свои щупальца и всё хотели перекричать их радость от встречи, мол, не торопитесь ребята - ничего у вас не получится хорошего в этой жизни.
4. Возвращение.
Игнат понимал, что болезнь не сама свалилась на голову его любимой - кто-то этого сильно хотел. Кто? Его интуиция стала выбирать из сознания невод, где что-то забилось, подобно рыбе не желавшей глотнуть чистого воздуха. Может быть, он и не придал бы этому значение, да только у него в голове не укладывалось до сих пор, отчего это вдруг его кареглазка, отличавшаяся всегда такой жизнерадостностью и стойкостью ко всяким пакостям, в считанные дни капитулировала? Это было на неё не похоже. Он ещё вскользь подумал о сглазе, но, будучи в душе материалистом, не стал на этом зацикливаться, да и кому понадобилось бить этого светлого человечка так больно? Как он был близок к разгадке, но почему-то не хватило ему понимания всего того, что скрытно следует за всеми нами в затылок и дышит, дышит в такт нашим шагам. Собственно, немногие об этом думают, а уж что говорить о тех, кто счастлив. Эти вообще прут на красный свет и потом, как правило, подсчитывают потери.
Был обычный день. Падал снег, и стояла какая-то изумительная тишина. Было ощущение, что кто-то отключил весь звук: бесшумно скользили авто и люди почти не общались друг с другом. На автобусной остановке никого не было, если не брать во внимание одиноко стоявшей старухи в рваной шубейке, в каком-то нелепом платке с протянутой рукой перед собой. В её ладонь бездонное небо складывало снежинки. Игнат прошёл мимо.
- Подайте Христа ради, - произнесла старуха ему в спину.
Он остановился, машинально сунул руку в карман дублёнки, выудил оттуда сторублёвую купюру и протянул просящей. Старуха отвела его руку в сторону со словами:
- Дай монетку.
- У меня нет, - ответил Игнат.
- А ты поищи... Если не в карманах, то под ногами посмотри... Вдруг, кто обронил?
- Так, это всё равно не моё, если...
- А ты так не думай. Увидел, нагнись и подними, а я тебе за это кое-что расскажу про тебя.
Игнат опустил голову и тут же увидел на снегу монету. Он ещё подумал, что она старая и такие сейчас нигде не принимают.
- Ну, чего замер? Мне любая сгодится, - сказала старуха, угадав его мысли.
Игнат нагнулся, поднял монету достоинством в три копейки. Попробовал рассмотреть
год выпуска. «Шестидесятый...» Перевёл взгляд на старуху и обмер... Перед ним стояла мать его отца, которую он в детстве называл - бабаня. Окаменел.
- Узнал? Это хорошо. Я тебя часто вспоминаю там, - она показала невидящими глазами на небо. - Спасибо, что ходишь ко мне на могилку. А отцу своему передай — тяжело ему будет уходить из жизни... тяжело. Забыл он меня. Ну, что же ты стоишь как вкопанный? Монетку-то дашь?
Игнат протянул руку. Холодные пальцы бабани коснулись его ладони.
- Я вот что хочу тебе сказать, чтобы ты себя берёг. Всё знаю про тебя, про твои думы. Сейчас тебе тяжело, но это пройдёт. Да, да ты мне верь. С твоей любушкой всё будет хорошо, только ты её от себя не отпускай — расстанетесь навсегда. Она светлая, а таким всегда труднее всех остальных приходится. Вот и сейчас сильно переживает за тебя. Не даёт ей покоя её хворь. Боится тебя потерять. Ты для неё всё. И вот что ещё: не больна она и никогда не будет ходить с этими болячками под руку. Сглазили её и наговорили много нехорошего, подрезали крылышки, но они отрастут и очень скоро. Ты только верь в это и не слушай злые языки. Будь с ней рядом, и она сможет стать прежней. Вижу, хочешь меня спросить... Спрашивай, если надумал. Чего в себе держать?
- Кто это с ней сделал?
- Удумал потягаться с ними? Брось. Не твоё это ремесло. У тебя другие дела найдутся: растить детей. Как дочка у вас народится, назовите Полиной... в мою честь. Я уж расстараюсь, поставлю вокруг вас свои знаки-обереги, чтобы никто не помешал вашему счастью. Ну, что так смотришь на меня? Не веришь, что столько времени прошло, а я всё такая же? Так там, на небе только так.
- Как?
- Что, любопытно? Живи... придёт твой час - всё узнаешь
- И всё-таки?
- По-разному... Как устроишься.
Игнат спиной почувствовал, как к остановке подкатил автобус. Пассажиры сыпанули из него, громко переговариваясь. Он оглянулся. Когда повернулся к бабане, там её уже не было. Вместо неё стоял замшелый старичок с протянутой рукой и гнусавил: «Подайте Христа ради...» Игнат стал вертеть головой, но она исчезла.
Придя домой, полез под душ. Голова раскалывалась. Долго стоял под струями воды, перебирая в памяти разговор с бабаней. С каждой уходящей минутой ему всё труднее было всё припомнить - кто-то стирал из его памяти подробности. В какой-то момент он осознал, что ничего не помнит и только одна фраза - «ты её от себя не отпускай...», ещё пульсировала в его растревоженном сознании.
Уже на следующий день Игнат пошёл в гости к своей старой знакомой. Когда-то они работали вместе. Теперь она коротала дни на пенсии и практиковала на дому, что-то там предсказывая людям. Ещё не старая женщина, опрятно одетая впустила его в квартиру.
- Проходи... проходи... Знаю, что тебя ко мне привело. Раздевайся - сейчас чай пить будем и разговаривать. Чем смогу — помогу, а чем не смогу - придётся смириться.
Чай был удивительно ароматным. Игнат выложил на стол фотографии. Женщина пальцами поводила над ними, после чего закрыла глаза, помолчала, потом положила ладонь на один из снимков и произнесла:
- Это она.
Игнат взял фотографию. На ней была изображена его бывшая супруга, с которой они расстались около двух лет назад. Бровастая особа смотрела со снимка с видом человека, сумевшего подчинить себе эту жизнь. Женщина поднесла свою ладонь к зажжённой свече со словами:
- Сейчас всё сделаю, а ты сиди и думай о своей кареглазой зазнобе. Всё будет хорошо. Вот увидишь...
После этой встречи, Игнат, как полоумный мотался по городу, загружая себя делами. Мысли не давали покоя и он всё ещё не веря в силу тех, кто хотел ему помочь, не заметил, как оказался по ту сторону от реалий, окружавших его. Оттуда ему было трудно контролировать свои поступки. Было ощущение, что всё зло, кружившее до этого над их с кареглазкой головами, теперь обрушилось на него. Чтобы хоть как-то оградить её от всего этого, стал избегать не только встреч с нею, но и телефонных разговоров. Приходя с работы, отключал аппарат и, выпив полстакана водки, ложился спать. И так в течении почти трёх месяцев. Он не мог остановиться. Его ломало по всем писанным и неписанным законам мистики, что означало одно - он бросил вызов чёрным силам, силам зла, а точнее тем, кто стоял на стороне демонов. Только однажды он устремился на свет и то это были какие-то доли секунды, когда случайно издали, увидел на улице свою кареглазку. Поймал себя на мысли, если даст себя согнуть, им никогда не быть вместе... Никогда.
Она первой забила тревогу. До этого её терзали сомнения и были даже такие мысли, что он от неё просто отказался. Отказаться и убежать в свой мир - это было так просто, чтобы исчезнуть навсегда из жизни другого человека. Тягучими вечерами натыкалась, как слепая на предметы в квартире и всё думала о нём. Пыталась звонить, но его телефон молчал. Она всё знала откуда-то про его переживания и ждала, когда он сумеет подняться с колен, а он всё чего-то тянул. Он боролся сам с собой — не хотел быть распятым. Считая себя виноватым в том, что случилось с ней, рвал себя на куски за каждый свой поцелуй, за каждое своё касание к этому светлому человечку, которая, в сущности, была ещё совсем ребёнком.
Да, ей было двадцать, а ему... Это неважно сколько, ибо нельзя было вот так взять, потянуться к этому цветку, а потом бежать. Понимал ли он это? Скорее всего, нет. Отдавал ли себе отчёт? Тут всё запутанно настолько, что любой ответ - это только ещё одно доказательство тому, насколько наш мир хрупок и беззащитен.
Игнат не жил последние месяцы, а существовал. Не хватало самой малости, чтобы положить этому конец - умереть. Пребывая в таком состоянии, он просто перестал дышать, и его несло по течению в обратную сторону со всеми остальными, кто давно махнул на свою жизнь рукой. Чем всё это могло закончиться, не трудно догадаться. Слава Богу, что этого не произошло.
Прошло ещё какое-то время - кареглазка поправилась окончательно. Никто не ожидал, что эта хрупкая девочка сможет выкарабкаться, а она это сделала. Имевшая место в их отношениях разлука стала последним толчком в этой борьбе её за себя, за свою любовь, за того человека, которого она любила, несмотря ни на что. Ей было труднее, чем ему, но она не сдалась. Она шла навстречу к своему Летающему и прощала ему всё: и это непонятное бегство, и молчание, и ещё много всего такого, за что была уготована ему прямая дорога на эшафот.
Она написала ему письмо. Это был крик отчаянья. Она хотела в этой жизни быть только с ним и понимала, что если этого не случится, будет просто идти на расстоянии, не упуская его из виду. Ей обязательно надо было знать, что с ним всё в порядке, что он рядом, пусть и не с ней, но на этой планете. Это означало для неё жить и дышать, и в этом был главный смысл и ответ на вопрос: «Почему она появилась на этом свете?»
Жаль, что Игнат так и не получил этого письма. Кто-то распорядился по-своему, посчитав себя вправе не отдавать ему в руки откровение этого светлого человечка.
Игнат болезненно возвращался к реалиям. Он твёрдо решил, что будет жить и попробует опять подняться в небо, чтобы в один из дней прилететь к своей кареглазке. Пока он осматривался, она сама ворвалась к нему, растолкав всех тех, кто преграждал ей дорогу. Он её сразу и не узнал, если бы не этот свет в глазах. Ах, как она была хороша! Что-то в ней было от наливного яблочка: загорелая, подтянутая и... Он не смог удержаться и коснулся её губами. Сразу же запахло весной и он почувствовал, как за спиной ожили крылья. Конечно, он был перед ней виноват, и стыд жёг его сознание. Он опускал глаза и снова поднимал их, и трогал её за руки, не веря тому, что она стоит перед ним. Игнат уткнулся лицом в её волосы и прошептал: «Спасибо, родная, за возвращение...»
По-разному к этому можно относиться, но то, что имело место не вычеркнуть. Теперь надо было найти в себе силы и признать свои ошибки. Осуждать мы научились. А прощать? С этим у нас не всё в порядке. Особенно, это не получается у тех, кто привык видеть себя всегда «на коне». Ну, сколько можно скакать-то? А когда жить? Времени остаётся всё меньше и меньше, а тут ещё какие-то скачки и всё с вывертом, мол, смотрите какой я молодец. Так и хочется съездить по морде за такую демонстрацию непорочности и пушистости.
Слава Создателю, что Игнат был не из таких. Он ждал своего приговора, и он прозвучал: она схватила его и потащила в весну, где город благоухал первой зеленью, где пыль после долгой зимы балдела, оставляя след на одеждах людей, где ждало продолжение их непростой, запутанной любви.
5. Вне зоны доступа.
Вспоминая прошлое, Игнат пытался найти связь между тем, что было и тем, что сейчас висело над ним в этом питерском небе. Этот город одержал над ним победу. Он лишил его, её. Конечно, это было сделано руками людей, которые, так или иначе, входили в круг её знакомых. Как сказал один его друг, журналист, что и Москва, и Питер - это публичные дома на колёсах. Города не виноваты, что люди их превратили в что-то подобное. Собственно, этой заразой болеют и все другие города, и даже посёлки, и маленькие деревеньки, поэтому Игнат насчёт этого имел своё мнение. Спорить не хотел, а только слушал, переваривая всё сказанное в себе. Ему нужен был покой и здравый смысл, а тут каждый, узнав про то, что она уехала в «северную столицу», начинал дискутировать, мол, потерял ты её парень, потерял...
Собственно, эти разговоры, случайные намёки не мытьём, так катаньем своего достигают почти всегда, а тут ещё в ту осень, когда должна была вернуться, она просто взяла и не вернулась. Игнат в «Контакте» набрёл на её страницу и... Да, нелегко это видеть, когда ты за тысячи километров, а она жива, здорова и даже вся светится в окружении молодых людей, а ты в неведении и самое страшное — так могло продолжаться бесконечно долго. Игнат задумался, и к нему тут же подкралась нехорошая мысль, мол, зачем я ей. А действительно, зачем, когда там есть у неё работа и судя по всему, она ей по душе. Конечно, жить, снимая квартиру - это «минус». Но зато есть много «плюсов» - встречи, знакомства. Это порой перевешивает всё сказанное когда-то в порыве страсти, мол, люблю и буду только твоей, и он опять ушёл в себя, как лечащий врач, пытающийся правильно установить самому себе диагноз. До этого она пару раз звонила и говорила о какой-то своей работе с детьми в фотостудии. Он начинал расспрашивать её, а она, почувствовав его тревогу за неё, говорила всегда одно и тоже: «Нет причин для беспокойства».
Какие дети, какая фотостудия? Впрочем, фотостудия была, но детей Игнат там, на фотографиях не увидел. Он увидел её и других, которые чем-то были лучше её, чем-то хуже... Всё бы и ничего, но были и такие снимки, где она была без одежды... Это для него было шоком. Когда эта девочка успела так быстро «перековаться»? Меньше месяца прошло, с того дня, как она оказалась в Питере и вот первый результат. Он заметался, как тигр в клетке. Он был так взбешён, что из головы выбросил, что только вчера его друг подарил ему сотовый телефон. Когда об этом вспомнил, ему хватило всё же ума, отыскать в своих записях её номер и позвонил. Длинные гудки, а потом её голос и всё завертелось, как раньше. Они кричали друг другу через расстояние о своей любви, забыв о том, что между ними кто-то начал воздвигать стену.
Первым от нахлынувших чувств пришёл в себя Игнат. Он спросил:
- Когда ты вернёшься?
Повисла тишина. Её было слишком много – этой тишины. Она ответила ему, но не сразу. Игнат по интонации понял, что на этот вопрос у неё нет ответа. Стала на ходу придумывать что-то, но это звучало бездарно и где-то даже пошло. Он ещё подумал... А впрочем, какая разница, о чём он тогда подумал. Он её любил и хотел ясности, а её не было. Не было той его кареглазки, которую он знал раньше. Была другая осторожная, вороватая. И тогда его понесло. Назвать его состояние истерикой было бы не точно, но то, что он оказался на грани - это так. Игнат ей выложил всё, что знал: и о фотографиях, где она была в компании какого-то бородатого хохотуна, и о том, что она не собирается возвращаться и... Вот тут, она заплакала и стала просить у него прощение. За что? Он хотел понять это, но кроме слов, что она его любит и не мыслит своей жизни без него, не мог ничего разобрать. Они проговорили всю ночь. Ближе к утру усталые расстались, пообещав друг другу встретиться до Нового года. У Игната появилась надежда, что так всё и будет. Она так уверенно об этом ему говорила, что он поверил. Каждый день теперь он слал ей послания, а когда она была не на работе, звонил и они строили планы, как будет у них всё здорово, проговаривая все деньги на своих балансах. Время, прислушиваясь к ним, будто нарочно замедляло бег, чтобы эти двое, как можно дольше побыли наедине со своими иллюзиями. Когда ещё им придётся вот так говорить о своём будущем, о рождении дочери, о свадьбе, о том, что делает нас такими правильными и понятными.
Закончился ноябрь месяц. Ей оставалось доработать ещё три недели. Игната удивляло, что она не может прямо сейчас взять и приехать. Ещё в «Контакте» он пересёкся с директором этой фотостудии и тот дал ему совет - не трогать её. Игнат «полез на баррикады». Это было свойственно ему, когда непонятно кто начинал ограждать флажками его свободу. Вот именно, если бы речь шла действительно о непонятно ком, а тут... Игнат отыскал в «Контакте» переписку его кареглазки с этим Ди, так назвался директор фотостудии. Выходило так, что она знала его задолго до своей поездки в Питер, а значит, отправляясь в «северную столицу», уже знала, куда пойдёт и чем будет заниматься. Игната от одной этой мысли в буквальном смысле подбросило. Он набрал её номер телефона и выложил ей всё начистоту. Она опять заплакала и сказала, что Ди для неё просто друг, который помог... Игнат на это ответил так, что дружба между мужчиной и женщиной рано или поздно заканчивается постелью. Это жизнь и тут обманывать себя и того, кто любит тебя не стоит. Она сказала:
- Ты только меня не оставляй, прошу тебя. Ты борись за меня.
Игнат вспылил:
- С кем бороться? С этим, Ди?
- Ну, что ты такое говоришь? Он мне только друг. Я верна тебе и такой останусь до самого конца.
- А он знает, что у тебя есть я? Ты кому-нибудь из своего питерского окружения говорила о нас с тобой?
- Я не люблю афишировать свою личную жизнь.
- Отлично! А как ты собираешься им сказать, что ты уезжаешь? Если они тебе друзья, нехорошо об этом говорить в день отъезда. Это не по-человечески.
- Я скажу.
- Когда?
- Ещё не решила.
- Как решишь, позвони мне, - Игнат прервал связь.
Она так и не позвонила. Игнат, спустя несколько дней, сам до неё дозвонился. Прозвучал всего один вопрос:
- Когда ты приедешь?
Она ответила без запинки:
- Двадцатого у меня последний заказ на съёмку и я прилечу, а ты будешь меня встречать в аэропорту с цветами. Я загадаю и если…
- Ничего не загадывай, я приду с розами, белыми, как этот снег, как свет, который даёт мне надежду.
Она засмеялась:
- Да, да… с белыми, как снег. Летающий, а ты не передумаешь? Ты мне всё ещё веришь?
- Верю, родная.
Оставалось чуть больше недели, и она будет рядом с ним. Они, не сговариваясь, стали опять строить планы об их встрече. Это было так романтично.
И вот наступило двадцатое декабря. Игнат не мог сдержать своей радости. Он то и дело смотрел на часы и считал эти минуты, представляя её уже идущую на посадку в самолёт по питерскому аэродрому. Чтобы убедиться, что всё идёт по плану, набрал её номер телефона.
- Привет, моя пулемётчица.
Он иногда в шутку её так называл, и она с этим соглашалась и ещё добавляла, что она и пулемётчица, и радистка, и разведчица. На этот раз она промолчала.
- Какие новости? – Игнат попридержал образно своих коней. – У нас всё остаётся в силе? Аэропорт, цветы… Что ты молчишь? Как восприняли на работе твой отъезд?
- Никак, - её голос бесцветной нотой лёг где-то между небом и землёй, распластавшись на пространстве длинною в несколько тысяч километров.
- Почему?
- Я… не смогла им сказать про это. Я боюсь…
У Игната потемнело перед глазами. Он задержал дыхание, досчитал до десяти и, выдохнув, произнёс:
- Продолжай бояться дальше, любимая.
И снова всё повторилось: её плач, слова раскаянья, а потом новые обещания, что они обязательно встретятся с ним ещё в этом, уходящем году.
- Когда? Уточни день прилёта.
- В конце декабря.
- Чем вызвана эта задержка? Это же целая неделя.
- Меня попросили доработать до конца месяца. Много работы и ребята не справляются.
- Так что же ты сразу мне так не сказала? И не надо плакать. Что ты себя ведёшь, как ребёнок? Если я тебя правильно понял, ты поставила их в известность. Да?
- Да.
- Это точно?
- Ты мне не веришь…
Игнату очень хотелось ей поверить, но вот ровно пять недель, как он смог до неё дозвониться, он потерял счё времени - все дни смешались в один противоречивый ком. Спал урывками. Иногда вовсе не ложился и всё думал, как она там. Сознание рисовало страшные картины, что все её отговорки и придумки - это результат какой-то непонятной игры с ним. Зачем? Он мог предположить, что ей трудно принять решение, но рано или поздно это надо было сделать.
На пару дней он замкнулся: не выходил в Интернет, не отвечал на телефонные звонки. Она тоже не проявляла инициативы. Уже на третий день почувствовал, что стал задыхаться от этой неопределённости. Позвонил. Она взяла трубку. Игнат не стал издалека начинать и спросил:
- Билет купила?
- Пока нет.
- Может с деньгами проблема?
- Ну, что ты… У меня всё в порядке. Сегодня я выходная. Вот соберусь, пойду и куплю… Ты только держи себя в руках, любимый…
Связь оборвалась. Игнат попробовал перезвонить, но автоответчик женским голосом сообщил, что абонент находится вне зоны доступа.
Прошло ещё два дня. Всё это время он пробовал с ней связаться, но его кареглазка будто переселилась на другую планету. За один день до планируемого её возвращения, он зашёл на её страницу в Контакте. Она была на связи. Игнат тут же отправил ей сообщение, мол, что случилось и всё такое в этом ключе. Она ответила:
«Взяла тайм-аут, чтобы подумать наедине о дальнейшей жизни».
Он тут же отстучал ей:
«Значит, тебя не ждать…»
«Не торопи меня с ответом. Мне надо подумать».
«Родная, пошла седьмая неделя, как я тебя отыскал в этом долбанном Питере. На все мои вопросы, ты отвечаешь или слезами, или обещаниями и всё стараешься меня успокоить. Зачем так играть на моих чувствах? Я же живой человек…»
«Ты мне всё-таки не веришь. Наслушался «доброжелателей»… Спасибо тебе…»
«Ты меня ещё любишь?»
«Люблю».
«И что же это за любовь такая, где через слово сквозит ложью?»
«Я тебя не понимаю».
«Поясню: ты сказала, что взяла тайм-аут, чтобы разобраться в себе, во мне, в наших с тобой отношениях. Всё бы и ничего, но почему-то только с моего номера я до тебя не дозванивался – на остальные у тебя был поставлен автоответчик. Это как называется? Ты от меня скрываешься… Ещё этот твой Ди лезет в наши с тобой отношения. Ему-то что за дело? Да, я знаю, что ты с ним, ещё живя здесь в нашем с тобой городе, уже состояла в переписке».
«Ты меня к нему ревнуешь?»
«Создатель меня такой способностью не наделил, к счастью».
«И тем не менее, тебе кажется , что я уехала к нему… Да?»
«Я знаю одно - ты уехала от меня».
«Ты мне не веришь…»
«Лыко да мочало - начинай сначала… Ты можешь мне сказать вот прямо сейчас: когда тебя ждать?»
Она не знала, что ему ответить. Да она говорила ему не всю правду и это несмотря на то, что все эти четыре года просила его ничего не держать в себе и делиться с ней всеми сомнениями. Он делился, а она… Она жила двойной жизнью, пряча от него свои мысли. Понимала, что это неправильно, но ничего не могла с собой поделать. Ей хотелось ещё чего-то, кроме того, что у неё уже было, и летела вперёд, думая, что он следует за ней, а получилось – отстал.
«Он всё знает обо мне или почти всё. Господи, помоги мне его удержать. Я не смогу без него, без его рук, улыбки… Господи-и-и… Ну, почему всё так? Почему?»
Она так ему и не ответила на его вопрос.
Игнат вышел из Интернета. Долго мерил квартиру шагами, переходя из одной комнаты в другую. Решил позвонить и сказать ей последнее - «прощай». Его не учили в этой жизни бегать за тенью. Ему хотелось определённости. Он не торопил, а просто устал ждать. Её телефон молчал. Снова автоответчик женским голосом сообщил: «Абонент находится вне зоны действия».
6. Умирая, коснись откровеньем.
Игнат никогда не верил гороскопам и, будучи рожденным, под знаком «рыб», всё делал с точностью, да наоборот. Ему нравилось опровергать «звездочётов». Удавалось ему или нет – это уже другой вопрос. Всё, что ему хотелось, так просто жить и жить не по указке с неба. Он не изменял своему этому правилу и изо всех сил плыл против течения.
Когда она появилась в его жизни, заканчивался 2006 год. Он ещё ничего не знал о ней, а она откуда-то знала всё и про него, и про то, как будет у них всё в будущем. Мистика какая-то и, тем не менее, он ей поверил. Ну, как тут не поверить, когда она сказала, краснея, что любила его ещё задолго до своего появления на этот свет. Эта совсем ещё девочка, с распахнутыми карими глазами, с вечным удивлением в них, будто всё важное сейчас было вот здесь, там, где он и она, а всё остальное – это потом, а сначала они и любовь, о которой столько всего придуманного людьми. Да, да так оно и было на самом деле: первой подошла, первой произнесла слова, первой коснулась его губами, первой… Она вела его по жизни.
Что он мог ответить этой девочке? Да? Но тогда вся жизнь повернулась бы на все сто восемьдесят градусов. Нет? Этот вариант им вообще не рассматривался, и его потянуло к ней, и он ответил на её поцелуй. Что творилось с ними в тот момент, трудно передать словами. Они задыхались от ясности происходящего. Они были в небе уже сейчас в самом начале. Что же их ожидало дальше? Об этом ни он, ни она не задумывались. Им было важно то, что было на расстоянии вытянутой руки, а не то, до чего надо было ещё дойти под взглядами посторонних. Ещё вокруг них было много света. Во всём этом они неслись подобно двум утлым судёнышкам, брошенными кем-то в бурный поток страстей. Они жили всем этим, устремлённые в своё будущее.
Она заканчивала последний курс колледжа, а он… А он был рядом.
Как-то бредя по улицам города. Зашли в какой-то двор. Они любили заглядывать в окна горожан, представляя себе, как всё это будет когда-то у них. У одного из подъездов двое ребятишек предложили им котёнка:
- Возьмите, люди добрые… Он хороший. Он умеет хрюкать.
Они рассмеялись. Им было так хорошо, что окружавшие их люди подолгу рассматривали эту пару. Особенно часто это происходило в общественном транспорте. Они будто специально начинали резвиться, глядя на угрюмые лица пассажиров. Они просто отрывались над этим миром условностей и чуть ли не каждый день линчевали его за серость и посредственность. Они вообще считали, что угрюмость, печаль и грусть – это грех. Можно с этим спорить, но не будем друг у друга отнимать драгоценное время, а тем более оно утекает только в одном направлении.
Однажды они в самое ненастье оказались на берегу реки. Шёл дождь, и вода ходила волнами, набегая на парапет. Их джинсы давно уже промокли. Тела подрагивали под зонтами, а им всё ещё не хотелось уходить. Стояли и любовались стихией, прижимаясь друг к другу. Когда вернулись и её мама, всплеснув руками, воскликнула:
- И где вас только черти носили?
Кареглазка ответила:
- Носили… Ух, как носили!
Стоя сейчас на чердаке, прячась от питерского дождя, Игнат сравнивал этот ливень, с тем, что был тогда. Он понимал, что разница между ними огромная: там у реки их было двое – теперь он… один. Его мысли прервал шум. Кто-то через чердачный сумрак направлялся в его сторону. Он присмотрелся. Это был молодой человек с сумкой через плечо и девушка, почти подросток. Они, заметив Игната, замедлили шаг. Парень прищурился, а девушка испуганно повела головой по сторонам. Игнат улыбнулся, мол, чего встали, я не по ваши души. Он посторонился, давая им дорогу. Когда пара поравнялась с ним, он почувствовал что-то знакомое, до боли щемящее. Это состояние он помнил с того самого момента, как только понял, что его кареглазка не вернётся. Игнат присмотрелся, и… Он узнал в парне директора той самой фотостудии, где работала она. Игнат весь напрягся. В памяти тут же всплыли слова этого Ди: «Оставьте её в покое. Она не ваша партия…» Он стоял и не верил этой удаче. Ведь искал эту фотостудию и в первый свой приезд и в этот, но результат был нулевой. Казалось бы, в Интернете есть официальный сайт и всё на картинках красиво, а в реалиях какая-то неразбериха. Было ощущение, что неведомая сила не подпускает его к разгадке тайны.
Игнат постоял, подождал, пока эти двое вылезут через чердачное окно на крышу. Когда их шаги стали громыхать по железному покрытию, Игнат подумал: «Странно, она ушла, а здесь всё по-прежнему: кто-то позирует перед фотообъективами, мечтая о мировой известности, кто-то всё это снимает, зарабатывая на этом «бабки»… Какой-то нескончаемый круг определённых закономерностей, в которых мы - люди просто живые шестерёнки и пружинки и живём во всём этом и верим, и не дай Бог разувериться. Тут же найдётся кто-то, кто потащит тебя за волосы во всё это, и будет говорить в уши правильные слова, мол, это жизнь, а всё, что вокруг – так себе. А может всё наоборот: вот это так себе, а всё вокруг и есть жизнь?
Прошло минут пять. Игнат решил вернуться на крышу. Его подмывало схватить этого Ди за шиворот и выпотрошить всё, что он знал о ней, о кареглазке, а заодно посмотреть в его колючие глаза с непонятным блеском.
Дождь уже поостыл в своей страсти. Его струи ослабили атаку и вот-вот могли сойти на нет, оставив это занятие, поливать всё под собой, утверждая своё право на владение этим миром. Как это похоже на нас людей: тот, кто наверху – всегда прав.
Игнат вылез на крышу через чердачное окно. Огляделся. Никого. «Что за чертовщина? Только что они были здесь. Неужели привиделось?» Он обошёл всю крышу, заглянул во все закутки. Ди нигде не было. «И куда теперь? Где искать этого «мастера»? Что-то здесь не так».
Весь остаток дня Игнат провёл в поисках этой пресловутой фотостудии. В какой-то момент он подумал, что ему повезло. Когда один дворовый забулдыга, выпросив у него на опохмелку, решил проявить участие и стал пространно говорить о здешних достопримечательностях, он упомянул какую-то фотостудию, где якобы иногда проводят закрытые вечеринки. Конечно, всех туда не пускают, но зато под утро можно неплохо нажиться. Если кто-то из посетителей будет в хорошем настроении, то обязательно подаст несколько рубликов, а это для страждущего человека приравнивается к небольшому выигрышу в лотерею. Игнат насел на забулдыгу, одолев его вопросами:
- Где это место?
- Э-э, какой быстрый… А ты ещё дай мне на пивко?
- Веди, получишь и на пивко, и на водочку, - пообещал ему Игнат.
Забулдыга повёл его на набережную. Он всё оглядывался и приговаривал:
- Тут недалеко.
И действительно – это заведение находилось буквально в двух шагах от того самого дома, где Игнат обследовал крышу. Он отсчитал забулдыге «вознаграждение». Тот раскланялся и удалился, напевая себе что-то незамысловатое. Игнат постоял, досчитал до десяти и потянул ручку входной двери на себя. В лицо пахнуло сыростью. Длинный узкий коридор, выкрашенный в жёлтый цвет с пучками проводов по сторонам, уходил куда-то вглубь. Игнат перешагнул порог. Глаза выцелили несколько дверей по обеим сторонам с табличками, но это всё было не то. Он искал фотостудию «POPCORN». Слух не улавливал ничего, кроме давящей тишины. Она была повсюду. Ему даже показалось, что он оказался где-то под землёй. Уши немного закладывало. Игнат подумал, что это от недосыпания. Три ночи подряд он не мог выспаться, так как в снимаемой им квартире через стенку, кто-то по ночам врубал громко музыку и орал пьяным голосом, что жизнь прекрасна. «Кто бы сомневался, а особенно, когда никто не знает, как должна выглядеть эта самая жизнь, когда она прекрасна».
Три дня он прослонялся по городу, пытаясь найти места, где ещё в первый свой приезд его кареглазка была запечатлена на фотографиях. Сделать это было нелегко. Город не хотел его подпускать к себе. Было ощущение, что он против него. Игнат не возражал такому приёму, поскольку давно объявил «северной столице» свою войну и вёл её даже тогда, когда не стало его маленькой надежды. Он просто изучал повадки этого мегаполиса, жившего тем, что коверкал судьбы тем, кто попадало в его объятия. Чтобы «добыча» не сорвалась с крючка, на «алтарь победы» в этой непонятной борьбе за человеческие души было брошено многое. Оно отовсюду кричало о превосходстве этого города над всеми остальными городами России. Вычурная архитектура, памятники, небоскрёбы, улицы и площади, набережная Невы с мостами и ещё столько всего, что у любого человека, попадающего сюда, начинало ломить в висках. Слабые тут же падали ниц, образно выражаясь, задирали руки к небу и благодарили Господа Бога за это чудо. Непонятно только, причём здесь он, если его нет в природе? Если бы это было не так, не допустил бы на братских могилах, устраивать увеселительные заведения.
Игнат всё это видел своими глазами, и его удивляло, насколько беспечны здешние жители, поощряющие всё подобное. Ночная жизнь Питера – это что-то. Он ради интереса посетил несколько ночных клубов и понял: почему так легко его кареглазка отказалась вернуться. Что-то во всём этом было притягивающее. Он ещё подумал: наркотики по сравнению с этим стоят на порядок ниже. Да, это было красиво. По-другому и не должно быть никак и всё же эта красота была с какой-то червоточинкой. Игнат смотрел на лица людей и видел одно большое полотно с улыбкой от края до края, чем-то напоминавшей ему рот клоуна, который должен каждый вечер выходить на манеж в цирке, чтобы заработать себе на хлеб. Рассмотрев всё это вблизи, решил податься на свежий воздух. Этот мир был не его.
Он бродил по ночному Питеру и мысленно разговаривал с ней, перебирая в памяти подробности последнего их дня, когда ни она, ни он ещё не знали, что вот-вот прозвучат прощальные слова. Они, находясь на расстоянии, продолжали говорить друг другу о любви. Эти слова уже не имели никакой силы, поскольку один из них уже знал, что не быть им вместе. Кто это был? Она. Просто боялась озвучить то, что уже готово было сорваться с губ, а он, и она это чувствовала, всё ещё надеялся, что всё поправимо. Она не хотела разрушать его иллюзию в их счастье и от этого приближающаяся развязка всё больше и больше обрастала болью, которая могла смести всё живое с их пути. Как это пережить, она не знала и поэтому всё оттягивала и оттягивала эту минуту, отдаваясь во власть его голоса, который, как и раньше будил у неё желания, и она плакала про себя, но уже без слёз, пряча даже от себя свою слабость. Он говорил ей так:
- Когда ты приедешь, мы первую ночь, и вторую, и все последующие будем ловить друг друга, не веря в то, что мы опять вместе. Мне трудно говорить. Слёзы льются… прямо потоп, родная. Я люблю тебя и хочу повторять эти слова каждую минуту. Раньше всё это лежало глубоко во мне, и я из-за этого казался таким «скандинавом», но всё это не так, любимая.
И тут её прорвало:
- Мне безумно тебя здесь не хватает. Реву, как ненормальная. Думаю, зачем я тут, когда всем сердцем с тобой там, где сейчас меня нет… Ты мой единственный на всём белом свете. И никого мне не нужно… Слышишь, Летающий? Только тобой дышу одним. Душа моя навсегда с тобой.
В этом её крике Игнат почувствовал приближение чего-то неотвратимого. Он поспешил к ней на помощь, чтобы отогнать то неведомое, что уже замахнулось на их счастье. Игнат, зашептал срывающимся голосом:
- Я люблю тебя… Не нахожу себе места, от неопределённости. Кто-то сказал, что любовь – это болезнь и болезнь неизлечимая, после которой наступает… Не хочу об этом думать, моё солнышко. Я лечу к тебе. Сейчас у меня звучит Элтон Джон. Я не знаю, о чём он поёт, но это поправимо. Если ты будешь рядом со мной, я постараюсь выучить самые главные слова о любви на английском для тебя, - он глотнул воздуха и продолжил: - А помнишь, как ты меня учила танцевать вальс? Я оказался плохим учеником и ещё накрапывал дождь, и мы угощали друг друга бананами. Осеннее небо висело над нами, а потом была зима и мы, как первопроходцы брели по сугробам, и нам было чертовски хорошо. Уже тогда мне надо было тебя хватать в охапку и мчать на край земли от всех болезней и завистников. Сейчас всё это позади. Многое осталось там… в прошлом. Я чувствую, что ты никогда не приедешь и от этого мне хреново.
Она прервала его:
- Ну, что же это такое? Милый, ты же сильный… Я это знаю. Не рви себе сердечко. Мои ангелы с тобой, мой свет и я крепко держу тебя за руку.
- Держи и не отпускай. Я стою у самого края, родная.
- Я держу, - она говорила, и плакала навзрыд. – Ты моя жизнь!!! Держись!!! Обнимаю тебя крепко, моя любовь!
- Держи крепче меня, мой Бог! У меня уже нет сил…
- Соберись, дружочек… Так нельзя. Я молю Создателя, всех своих ангелов, чтобы ты устоял. Постарайся это сделать ради меня.
Связь прервалась. Он попытался сделать дозвон, но у него не получилось. Бросился в Контакт, а там очередной «доброжелатель» насмехался над их любовью, будто подслушав только что их этот разговор. Игнат рвал и метал. Пальцы с остервенением стучали по клавиатуре, вызывая из небытия ту, которая вдруг исчезла. Он уже потерял надежду, и вдруг пришло от неё послание:
«Я тебя люблю, и буду любить всегда…»
Опять неопределённость. Игнат тут же ответил ей:
«Что ты делаешь со мной? Не исчезай, прошу тебя…»
Она отправила ему в ответ всего лишь одну «точку» - маленькую едва заметную. Чтобы рассмотреть её, надо было быть к этому готовым. Он ждал многоточие. Они так с ней договорились ещё раньше, что «точка» - это плохо… Это конец. Игнат сдавил ладонями себе виски и повалился лицом на клавиатуру. Его душили слёзы. Он всё понял.
Примерно через час, придя немного в себя, отправил ей вот такое сообщение в стихах:
«Умирая, коснись откровеньем.
Прошлых лет не собрать – все в бегах.
Отпусти не кляня, будь смиренным,
Всё, что было, уже вне тебя.
Голоса полоснут на удачу,
Всколыхнут подзабытый мотив.
Ну, прощай... Вот и всё -
Ты заплачешь.
Я вернусь через тысячу лет»
Немного подумав, добавил:
«У нас должно быть всё по-другому… Не исчезай».
7. На краю года.
Вспоминая сейчас всё это перед дверями с табличкой «Фотостудия POPCORN», Игнат, ему так показалось, постарел на несколько лет. Он уже хотел, было толкнуться в этот мир, где когда-то была она - его кареглазка. Вот его рука потянулась к дверной ручке и… Со стороны входной двери он расслышал голоса. Две девушки шли в его сторону, беззаботно беседуя. Увидев его, улыбнулись, мол, привет, ты чей? Игнат сделал вид, что он свой, хотя получилось у него это, судя по реакции девушек, не убедительно. Та, что была с кудряшками, спросила:
- Закрыто? Это случается, если там корпоративная съёмка. В любом случае кто-то из администраторов должен там быть. А ты кто? Я тебя раньше здесь не видела.
- Приезжий…
- Из Москвы?
- А что из другого города нельзя?
- Можно. А из какого?
- Отсюда не видно.
- Даже так?
В это время кто-то изнутри толкнул дверь с табличкой «Фотостудия POPCORN» и на пороге появился парень с заспанным лицом. Одна из девушек, та, что была в берете, с распущенным волосами по плечам удивлённо воскликнула:
- Спим на работе?
- Если бы… А вы чего пришли? – парень зевнул, не замечая стоявшего чуть в стороне Игната, обращаясь к девушкам.
- А нам Димка обещал фотки распечатать.
- Нет его.
- Так мы подождём.
- Проходите, - парень стал пропускать девушек и тут заметил Игната. – Тоже сюда?
Тот кивнул. Девушка с кудряшками сообщила:
- Он приезжий, а откуда не говорит.
- Разберёмся, - парень, - снова зевнул, давая понять Игнату, что проход свободен.
Внутри было уютно. Откуда-то сверху лился свет. По сторонам располагались всякие декорации, штативы с лампами, какие-то зеркала. Парень спросил из-за его спины:
- Впечатляет? Это что… Вот через лет пять мы поднимемся так, что у москвичей слюни потекут. Сам-то откуда?
- С Урала, - ответил Игнат.
- Ого! Была у нас тут одна…
При этих словах сердце Игната заволновалось. Он выдержал паузу, а только потом спросил:
- Как звали?
- Дашка. Хорошая, светлая…
У Игната всё внутри похолодело. Сдерживая дрожь в голосе, поинтересовался:
- Уехала?
- А кто её знает? Я тут новенький и застал-то её совсем чуть-чуть. Наверное, по за границам лётает, а может где-то ещё осела. Способная, каких ещё поискать. Исчезла уж как-то быстро… Как-то спросил у наших, но никто толком мне так и не сказал. А ты чего весь какой-то напряжённый? Проходи, проходи… Сейчас чай поставлю.
От этих слов у Игната в голове стало всё двигаться с такой скоростью, что он глазами поискал, куда бы присесть. Ему было трудно дышать. Мысли путано наползали отовсюду, а перед глазами стояла фотография, где его кареглазка зависла в прыжке между небом и землёй. «Дашка, неужели ты жива? Господи сделай так, чтобы это оказалось правдой…» Это было таким неожиданны известием для Игната, что первые секунды он не мог себя контролировать. Собственно, и нечего было контролировать, поскольку руки и ноги его не слушались, а язык одеревенел. Отыскав посадочное место, опустился, расстегнул куртку и попробовал перевести дыхание, осторожно втягивая в себя воздух. Так продолжалось минуты три, после чего стал медленно приходить в себя. Теперь необходимо было подготовиться к встрече с этим таинственным Ди, который и был тем ключиком к разгадке тайны, насчёт Дашки. Внутренне собравшись, Игнат уже был готов ринуться на любого, если кто-то попытался бы сейчас встать между ним и его кареглазкой. В руках появился зуд. Хотелось всё тут порушить, а потом пусть что будет, но только бы найти ответы на все свои вопросы. Их накопилось много с той последней новогодней ночи, когда они простились.
Случилось это за два дня до наступления 2010 года. Игнат уже не гнался за призрачным счастьем, обещанным ею. Он просто шёл по жизни, а перед глазами стояла «точка» посланная её рукой ему в ту злополучную ночь. Теперь не надо было никуда спешить – жизнь замедлила бег, и все дни превратились в тягучие однообразные отрезки времени, разделённые сутками на ночь, утро, день и вечер. Так продолжалось недолго. Наверное, так не должно было быть, но именно всё так и выглядело. Объяснялось это тем, что вот уже восьмую неделю Игнат находился тогда в состоянии войны со всем миром. Пребывая в нём, он и не заметил, как внутри у него всё превратилось в пепел. Он даже начинал думать, чтобы «выбросить белый флаг», поскольку не знал, что будет делать, что говорить, если после всего пережитого, она всё же решит вернуться?
Она же хранила гробовое молчание. Было ощущение, что там кто-то в этом далёком городе на Неве имеет на неё уже права и этот кто-то знает, как её там удержать. Игнат уже хотел, было взять билет и рвануть к ней и уже на месте решить, как быть дальше и тут в Контакте она выставила свою фотографию, предновогоднюю. Он её не узнал - в глазах уже не было плескающегося света. Это была катастрофа. Он понял, что его она не ждёт и никогда уже не будет плакать в телефонную трубку, клянясь в любви своему Летающему.
Игнат написал ей новогоднее поздравление:
«Дашутка, год завершается. Через пару дней ударят куранты и его не станет. И нас больше не будет таких близких и понятных друг другу, как раньше. Всё проходит. Вот и наша любовь засобиралась в дорогу – одиноко ей без нас, разведённых по разным городам. Этого не изменить. Так сложилось и это несмотря на то, что все эти последние семь недель я кричал тебе через расстояние, что люблю. Я и сейчас нахожусь в этом крике, да только ты уже ничего не слышишь и не чувствуешь.
Хочу пожелать тебе настоящего человеческого счастья, и чтобы рядом с тобой был человек достойнее меня.
Мне сказали, что в эту новогоднюю ночь можно загадывать желания, мол, что-то там, на небе располагаться будет в пользу нас… людей. Я ничего этого делать не хочу для себя. Там на небе и так всё знают про меня, про мои желания и мечты… Зачем лишний раз тревожить небесные силы? Вот для тебя бы я загадал бы полёт. Ты так и не научилась летать. В одиночку это сделать трудно. Раньше я был с тобой, и нам удавалось иногда отрываться от земли. Как мало было времени нам отпущено для нашего маленького счастья. Себя не вини. Во всём, что между нами произошло, виноват только я. Преклоняю колени перед тобой вчерашней и ухожу.
Почти четыре года ожидания чуда пролетели незаметно. Сейчас пишу тебе это послание, а перед глазами стоишь ты. Вся такая разная: то в салатной кофточке с коротким рукавом в обнимку с моими «черновиками», где в стопочке листов затерялся рассказ «Объяснение в любви», то в больничном халате, вся измождённая с глазами распахнутого вечернего неба с угасающими в них лучами солнца, то смеющаяся во время прогулок по нашим местам в роще.
Знаю, что буду любить тебя долго… всегда. О вечности не мыслю. Она отвернулась от нас. Постараюсь успокоиться, и если повезёт, встречу свою судьбу. Я не знаю, кто это будет. Может она будет похожа на тебя, как две капли воды, а может просто будет та, кому осточертело одиночество и бег за призрачным счастьем. Я живой человек и не хочу ставить на себе крест. Всё, что я вынес за эти последние недели общения с тобой, легло на душе камнем. Многое не состыковывалось и из-за этого я «сжигал мосты» между нами под аккомпанемент твоего молчания, потеряв контроль над словами и поступками. Прости и не держи на меня зла. Я очень ждал тебя и до последнего дня надеялся, что ты останешься со мной. Получив от тебя маленькую «точку», понял, что это конец.
И всё же уходящий год поступил с нами мудро. Теперь каждый из нас пойдёт своей дорогой, без всяких обязательств за то, что превратилось в пепел.
Вот и всё моя девочка. С Новым тебя годом, радость!
Чмок-чмок-чмок… Прощай…»
Когда послание было отправлено, у Игната как будто что-то внутри оборвалось. Так бывает, когда догорает последний мост, соединявший разные берега. Он невидящими глазами смотрел на монитор компьютера. Яркое пятно пялилось на него оттуда и в ушах звучал голос его бабани: «С твоей любушкой всё будет хорошо, только ты её от себя не отпускай — расстанетесь навсегда. Она светлая, а таким всегда труднее всех остальных приходится. Вот и сейчас сильно переживает за тебя. Боится тебя потерять. Ты для неё всё».
Он очнулся от сообщения появившегося на экране монитора. Это была она. Его кареглазка просила у него прощение за свою грешную душу и просила крепиться и опять отдавала ему в помощь своих ангелов-хранителей. Игнат уже не реагировал: улыбнулся и его руки будто два усталых крыла опустились на клавиатуру, отправив ей маленькую «точку», означавшую всему конец.
Новый год гремел во всю петардами, несмотря на запреты власти на все подобные китайские штучки. Игнат сидел перед её фотографиями в окружении зажжённых свечей. Это всё, что у него осталось до боя курантов. Он ещё мог себе позволить смотреть на эти снимки, не отводя глаз. Она смотрела на него, и в этой немой сцене столько было боли, человеческого горя и непонимания случившегося, что тишина, присутствовавшая при этом, прикрыла глаза, сжав воображаемые ладони в кулачки, чтобы выдержать всё это и не разорваться на тысячи отголосков отчаянья. Свечи догорели - стало темно. Игнат закрыл глаза, прислушиваясь, как подогретый спиртным народ радовался новому году, ликуя быстротечности жизни на Земле.
8. Между раем и адом.
Он вошёл крадущейся походкой. Так обычно ходят охотники или те, кому есть что скрывать. Колючий взгляд, масленые волосы, поворот головы, небрежно обращённый чуть вбок и эти скулы, выставленные напоказ, мол, вот я какой и ко мне лучше не приближаться, растопчу. Постоял, оценивающе рассматривая Игната. В глазах что-то промелькнуло хищное. Секунда, вторая... Все, кто находился сейчас в фотостудии, почувствовали, что сейчас будет «закрытый показ».
Ди продолжал стоять, уперев взгляд в Игната. Он его узнал. Узнал потому, что был ему должен и должен по-крупному. Он лишил этого человека счастья, отобрав у него его любимую, хотя это ещё надо было доказать. Сложно это всё подводить под один знаменатель - сложно и опасно. Можно просто сделать неверный шаг и навсегда уйти в никуда. Что произошло, уже не исправить. Оно где-то уже гарцует на взмыленном коне и не всем поспеть за скакуном... не всем. Ди не двигался. С одной стороны он был здесь хозяин, но что-то мешало ему этим воспользоваться, и он ждал, когда «гость» сделает первый ход.
Игнат не отводил взгляда. Ел глазами своего противника, представляя сейчас, как этот ублюдок фиксировал на фотоаппарат последний «полёт» его кареглазки. Это с ним он вступал в перепалки в Контакте, отстаивая своё право любить ту, которая несла в его жизнь свет.
Ди почему-то вспомнил снимок, на который он наткнулся на странице Игната в сети, где тот обнимал свою избранницу. Лица их светились счастьем, и всё кругом дышало чистотой и свободой.
Игнат, как не странно тоже сейчас вспомнил этот снимок. Это была их первая зима с кареглазкой. Тогда ещё не было Питера с его лужами под ногами и серым дождливым небом над головой, не было болезни, разлук. Игнат любил эти фотографии. На этих снимках их не было счастливей на всей Земле. Они встретились, чтобы остаться навсегда вместе. Они верили в это всей душой.
И вот сейчас перед ним стоял тот, кто помешал их счастью. Ди сверлил Игната глазами и ждал. Чего? Возмездия… Это же он заставил её ещё в самом начале раздеться и встать обнажённой перед объективами фотоаппаратов. Она не показывала своего нежелания в этом участвовать. Всё это было спрятано у неё внутри. Потом она плакала, но это было потом, а сначала - стыд и страх. Чего было больше, можно теперь только гадать. Это он обещал ей «золотые горы» и всё звал как помешанный в «даль светлую», рисуя будущее в радужных тонах, и она поверила ему и положила на жертвенный алтарь жизни свою любовь вот к этому человеку, который пришёл сейчас за реваншем. Это Ди понимал. Понимал и ничего уже не мог изменить. Ничего...
Игнат вспомнил, как там, в роще, она однажды сказала: «Я готова для тебя на всё». Он поучал её, что так нельзя говорить, а она смеялась, не понимая, что у этого смеха горьковатый вкус беды. Теперь он был здесь и хотел всё вернуть на свои места. Да, да... за этим он и приехал в Питер, чтобы получить с этого «умельца» всё по счетам, а заодно, как следует встряхнуть этого взорвавшегося «сопляка». Игнат поднялся с кресла и шагнул к нему. Тень легла на лицо фотографа. Тот отступил, но не назад, а в сторону. Это было предостережением, мол, я тут у себя дома, а ты всего лишь «гость». И один, и другой были одной комплекции. Игнат только был лет на двадцать старше этого сухопарого оборотистого малого. Они стояли друг против друга. Игнат мог одним ударом свалить Ди с ног, но тянул почему-то время, внутренне наслаждаясь некоторой растерянностью фотографа. Игнат хотел рассмотреть цвет глаз своего противника, но тот щурился, пытаясь сохранить на лице что-то из области хладнокровия.
- Мальчики, что за стойки? Вы сошли с ума, - девушка с кудряшками влезла между ними своим розовым ротиком.
Ди нетерпеливо мотнул головой, мол, знай своё место. Девушка и не думала отступать. Она обратилась к Игнату:
- А вы чего вскочили? В вашем-то возрасте...
- В моём возрасте, лапа, отдают долги, - процедил Игнат сквозь зубы и стал вытаскивать из кармана куртки руку.
Ди инстинктивно слегка отклонил корпус назад, не спуская глаз с лица своего противника. Он мог рассчитывать на всё, что угодно и даже на самое худшее, хотя если честно, к этому не был готов. Мысли лихорадочно сбились в кучу. Он попытался их построить в боевой порядок, чтобы легче было отразить любой выпад. Когда в голове всё «тип-топ», поражения можно не опасаться, а Ди не любил проигрывать и даже тогда, когда обязан был это сделать.
Игнат достал из кармана фотографию, на которой его кареглазка была запечатлена в последнем прыжке между небом и землёй.
- Твоя работа? - он бросил снимок в лицо Ди.
У того на скулах задвигались желваки. Взгляд помрачнел. Не было смысла отказываться. Это его задумка и это он отправил этот снимок Игнату с небольшим сопровождающим текстом. Цель была одна единственная: заставить этого «старпёра» заставить поверить в то, что её больше нет, и никогда больше не будет для него в этой жизни. Это же так просто инсценировать смерть. Оттуда не возвращаются...
- Ну? Говорить будем или сразу перейдём к массажу лица? - Игнат готов был его разорвать прямо сейчас.
- Опять влезла девушка с кудряшами:
- Я сейчас милицию позову.
Игнат усмехнулся, мол, давай, а то не успеют спасители человеческих тел. Девушка отступила, а потом он почувствовал сильный удар по затылку, и яркое пятно бросилось в глаза, и темнота легла плотным покрывалом на лицо. Игнат потерял сознание.
Очнулся он в сквере, на скамейке. Саднил затылок и в голове стоял шум, и где-то в области левого виска что-то позвякивало противным колокольчиком. Игнат поморщился, пытаясь рукой дотянуться до затылка. Краем глаза заметил сидящую рядом с собой девушку. Узнал – это она была с той, другой, мелькавшей перед ним своими кудряшками.
- Кто же меня так приласкал? - Игнат покосился на девушку в берете.
- Виолета... Ну, та, что была с кудряшками.
- Хорошая у вас подруга. С такой можно и в разведку, но сначала бы я её в угол поставил на горох.
- Она испугалась, что вы покалечите нашего Димулю. Конечно, он заслужил, чтобы его взгрели. Засиделся на наших бабках. Пора менять власть...
- Вас, как зовут, уважаемая?
- Зачем вам моё имя? Хотите приударить на старости лет?
- Что, сильно похож на этих?
- Похожи.
- Что вы говорите? Успокойтесь, я не из этого списка. Мне есть, кого любить...
- Её? - девушка сунула Игнату под нос измятую фотографию с его кареглазкой, прыгающей с крыши.
Он кивнул.
- Счастливая. Её нет, а её продолжают любить.
- Я не верю, что её не стало.
- Ещё один романтик... Вы оба сбрендили…
- А кто ещё?
- Кто, кто... - девушка хохотнула. - Ваш противник.
- Фотограф? - Игнат весь выпрямился. - Скажите мне всю правду.
- Для этого я здесь и осталась, - девушка достала сигарету и прикурила.
- Что с ней? Она жива?
- Жива. Могла бы вообще быть счастливой, но когда себя не щадишь, оказываешься за пределами реалий. Это бывает с нами, когда забываем смотреть себе под ноги. Оступилась и... Хотела быть впереди планеты всей, а он, - девушка кивнула на небо, - решил всё по-своему. Вот она сейчас и висит между небом и землёй - между раем и адом. Лучше совсем уйти, чем так…
- Где? Где она?
- В психушке... Где же ещё ей быть?
Игнат заволновался.
- Мне надо её увидеть.
- А кто вы собственно ей? Не тот ли, по которому она слёзы проливала?
- Проливала? Откуда вы знаете?
- А кому же не знать, как мне? Одну квартиру на двоих снимали? Как её упрятали, ко мне Виолета и перебралась.
- Так вы и есть та самая Ольга
- Точно, это я.
- Ну, так чего мы ждём? Надо ехать.
- Поздно уже. Лучше завтра.
- Мне надо её видеть сейчас. Это далеко?
- Близко... Под Питером. Там у них только режим. Строго.
- Едем, едем, - Игнат морщась, стал подниматься со скамейки. - Я умею договариваться, - он хлопнул себя по карману.
Ольга смерила его долгим взглядом и произнесла:
- Значит, вот вы какой. А ведь она всё про ваши отношения держала в себе и никому ни единого слова. Не любила афишировать свою личную жизнь. Димуля, когда откуда-то узнал, что у неё есть кто-то, весь побелел. Он ведь в её сторону с первого дня неровно дышал. Собственно, она, поэтому и попала в главные администраторы. Завистники шипели, мол, она с ним спит. Всё это ложь в образе жирных уток. Она переживала из-за этого сильно, а тут ещё столько работы. Она всё деньги копила...
- На дом, - произнёс Игнат.
- Не знаю про дом ничего. Этого она никому не говорила, но работала и за себя, и за других. Этим пользовались все, а как с ней случилась беда, все врассыпную. Один Димуля остался рядом. Кучу бабок в неё вложил, но пока безрезультатно. Накажет его Господь за то, что он сунул её ещё совсем девочку в наше пекло. Не для неё такая жизнь. Это же ад и этот ад ломает судьбы... У нас, поэтому и такая текучка. Она тоже собиралась уехать, да что-то засомневалась... А может, просто не могла покинуть этот город. Теперь уж точно ей отсюда не вырваться.
Лечебница находилась под самым Питером. Воздух, настоянный на непонятных ароматах северных широт, притягивал. Дышалось легко не то, что в самом городе. За высоким забором возвышалось двухэтажное строение. Сумрак уже крался на полусогнутых ногах и в окнах стали зажигать свет. Дежурный врач долго выслушивал Игната, то и дело, посматривая на часы. Когда же несколько стодолларовых купюр перекочевало в его карман, он дал добро на посещение. Игнат с нетерпением ожидал встречи с той, которую считал потерянной для себя навсегда. Она появилась неожиданно. Когда переступила порог комнаты для свиданий, Игнат её не узнал. Перед ним стояла совсем чужая женщина. Седая прядь волос украшала левый висок. Игнат растерялся. Она стояла и смотрела мимо него, не узнавая. Тщетно он пытался разглядеть в её глазах хотя бы что-то напоминавшее знакомый отблеск. Игнат шагнул навстречу, обнял. Прижал шатающееся тело к себе и тихо-тихо позвал её по имени. Она не отреагировала. Слёзы сбились в ком в горле. Он уткнулся лицом в её волосы и зашептал как в забытьи, глотая что-то солённое: «Это я, любимая... Ёжики любят маленьких девочек».
Декабрь 2009 г.