Прошло три года. Вновь чудесная итальянская осень шествовала по городам и предместьям. Сестра Агата в воскресные “pomeriggi” часто отправлялась на автобусе в замечательное местечко – большой городской парк «Дукас». Ноябрь близился к концу, но если в утренние часы было прохладно, то в этот час, когда она сидела на скамейке напротив пруда, где водоплавающие птицы сгрудились близ берега, было настолько тепло, что она сняла тёплый жакет и, сложив, положила его рядом с собой. В какой-то момент она зааснула и сквозь дрёму услышала голос, мягкий, воркующий; ласковые, заботливые интонации, звучавшие в словах, произносимых с акцентом, казались переливами бегущей в ручейке воды. Она открыла глаза и незаметно, будто оглядывая уходящую влево и разветвляющуюся надвое дорожку – одну ветвь вдоль берега, другая полого и извилисто вверх в глубину парковой зоны – повернула голову и посмотрела на край скамейки: коротко остриженные светлые волосы на затылке, шея, высокий прямой силуэт спины и руки, протянутые к креслу-коляске – то, что в первые секунды охватил взгляд. Агата вновь закрыла глаза и с радостью причастия редкой идиллии общения слышала разговор, в котором превалировал голос, определённо принадлежавший иностранке.
-«Voi leggere il tuo giornale?” - спрашивала она.
*(хочешь почитать твою газету?)
-«Grazie, cara! Meglio no.” – отвечал мужчина, сидящий в коляске.
(Спасибо, дорогая,нет.)
-“ Senti, amore, ti leggo io quel libro giallo, quale abbiamo comprato ieri!?"
(Послушай, дорогой, я почитаю тебе детектив, который мы купили вчера?)
-вновь звучала музыка её заботливого голоса.
-“ No, no, Eli, sto benissimo . Solo cominciare far fresco, metterei la maglia, voi aiutarmi ?”- спросил он.
(Нет, нет, всё отлично.Только становится прохладно - я бы надел джемпер. Не хочешь ли мне помочь?
-Certo, come no.-
(Конечно, неужели нет!)
Женщина развернулась вполоборота, правой рукой потянулась к рюкзачку, лежащему позади и снова ровная линия – спина, красивая шея, светлое пятно затылка. Однако Агата из под прикрытых ресниц успела увидеть профиль, который показался ей знакомым, уже виденным ранее. Пока она мысленно, как карандашные зарисовки перебирала лица, которые могли совпадать с этим, мгновенно сфотографированным её зрением, мужчина, сидящий в кресле, с помощью своей спутницы снял пиджак, надел тонкий джемпер и ... вот уже снова он мирно и удовлетворённо созерцает картинки передвижения детей, взрослых, пернатых у воды.
-Eli, come mai non scrivi tue poesie ?( Ели, что-то ты как никогда – не пишешь своих стихов?)
- после недолгого молчания спросил мужчина.
- Ormai ho dimenticato le mie matitе . – (к сожалению, я забыла мои карандаши)
- Chi disgrazia, povera mia Elena…- (Надо же, какое несчастье, бедная моя Елена)
Агата уловила в словах мужчины нотки иронии. Но ключом, её объясняющим , стал прозвучавший смех и последующие за ним слова:
|-Non voi prendere la mia? Аnche con la gomma! Tieni, la mia cara poetessa.-
(Не хочешь ли взять мою? Даже с резинкой-ластиком. Держи , моя дорогая поэтесса.)
- Grazie, Lorenzo. E vero! Impossibile non discriverla quella meraviglia che vedo davanti agli nostri occhi!-
(Спасибо. И правда, невозможно не описать ту красоту, которая перед нашими глазами
Tu scrivi e io quel tempo dar; da mangiare alle anitre.
( Тогда ты пиши, а я тем временем покормлю уток.
- Okay! Eccolo il pane. Ti sposto un poco davanti. –
(Отлично. Вот хлеб.Я передвину тебя немного вперёд)
Женщина поднялась, обошла кресло и подняв вверх рычаги тормозов, фиксирующие колёса, прокатила кресло-коляску вперёд ближе к воде. Постояла рядом короткое мгновение и вернулась , села на скамейку.
Обратив внимание на Агату, улыбнулась, приветственно кивнула головой, но не проронила ни слова. Достала из рюкзачка толстую тетрадь, раскрыла и ... Спустя несколько минут Агату осенила догадка – карандаш в руке женщины то бежал, то останавливался, то переворачивался с ног на голову и наклонные строчки, развёрнутые влево, исчезали под ластиком, будто их и не было; и снова лист заполнялся строками, которые едва доходили до середины.
Теперь женщина сидела в профиль к Агате и, занятая столь очевидным творческим процессом, не замечала пристального взгляда монахини.
Но, как и в прошлый раз, в киезе, женщина вдруг – вот только что
карандаш делал уверенные шаги вперёд и.... - хлоп! Тетрадные листы, сомкнувшись, издАли звук, похожий на удар ладоней друг об дружку и Агата , погружённая в этот момент в воспоминания давнего дождливого октябрьского вечера, от неожиданности вздрогнула. Волна, прокатившаяся по плечам и всколыхнувшая треугольник головного чепца-косынки, секундный испуг Агаты – всё это не ускользнуло от внимания женщины и она озабоченно произнесла:
- Chiedo a lei scusa!
(извините)
-Niente! Ma vorrei presentarmi e se lei ha cinque minuti da dedicarmi, sarei grato...-
(Ничего... Но я хотела бы представиться. Если вы можете уделить мне пять минут, буду признательна...)
Взгляды обеих женщин как-будто проникли один в другой и наложились и, доверившись, растворились, и стали единым голубым небесным.
Агата не сомневалась – ошибки быть не может – и всё-таки первый вопрос деликатно задала на итальянском языке:
- Scusate! Credo non mi sbaglio – Lei e russa?-
(Извините! Верю, что не ошибаюсь. Вы -русская?)
Карандаш, которым женщина снова принялась делать записи, замер и она ответила вопросом на вопрос:
-Si, sono russa, ma ne anche lei - e una italiana!?.
( Да, я - русская. Но и вы - не итальянка!?)
Solito mi chiamano sorella Agata, e sono una polacca, ma gia da parecchio vivo in Italia.
( как правило меня называют Агатой и я -полячка. Однако уже давно живу в Италии)
- представилась монахиня.
- Sono Elena. –
Назвала себя женщина.-
и замолчала, выжидательно-вопросительно; в её глазах читалось приятие и расположение, но вместе с тем и некоторое недоумение: по её коротким ответам было очевидно нежелание поддержать разговор, отрываться от процесса – карандаш уже снова что-то писал, пальцы женщины тщательно обводили последнее слово в строке...
Меж тем монахиня сняла перекинутый через плечо ремень платяной сумки , раскрыв которую, бережно обеими руками достала небольшой ярко-красный пакет, протянула на ладонях своей новой знакомой и сказала:
- Anche qui ci sono le poesie. Ma capisco quasi niente.-
Женщина взяла пакет, провела ладонью по его шуршащей поверхности, словно приласкала, давая понять, что ему обязательно придёт черёд, улыбнувшись Агате, произнесла снова кратко, но вежливо.
- Pero, per cortesia aspetta un istante.-
(Прошу, подождите немного.)
и, наконец, вернулась к прерванному занятию.
Прошло не меньше четверти часа прежде чем женщина закрыла свою тетрадь. Извинившись перед Агатой, встала и подошла к мужчине склонилась к нему, поцеловала в висок, сказала что-то негромко, коснулась ладонью его щеки и вернулась. Теперь и внимательный взгляд, и доброжелательная улыбка – всё говорило о расположении и готовности к общению.
Vi chiedo scuza, ma io voleva scrivere qualche appunti.
(Извините,но мне надо было записать некоторые моменты)
И потекла речь то на итальянском, то на русском, то на польском языках – и витало над ними облачко абсолютного душевного понимания и радости от случившейся , состоявшейся, наконец, встречи.
Всё также утекало время: солнце, зависшее над видимым концом дорожки, куда неторопливо уходила сестра Агата, окрасило край неба розовыми тонами и чуть ниже из под него золотисто –жёлтыми узенькими лентами просвечивали лучи дня, отсчитывающие вперёд минута за минутой в строго определённом ритме, приближаясь к ночи, ко встрече с новым днём. Как знать, возможно человеческая мысль могла бы сравниться скоростью с этими лучами, присутствие которых именно в вечерние часы, рождает смятение и грусть о быстротечности жизни. Это Броуновское движение, как замедленная видеосъёмка мелких камешков в горных речушках – одна мысль мчится в струйке прозрачной воды, другая, прижалась , забилась под огромный камень, вросший в берег, третья качается, прикасаясь к другим у самого дна, в напоминающей формой ванную, продолговатой ямине, и только память, из которой и берёт начало мысль, может вести отсчёт в обратную сторону –назад.
От ворот сада в противоположном направлении шаг за шагом удалялась женщина, катящая впереди себя инвалидное кресло-коляску: она что-то говорила и её голос был мягок как только что испечённый хлеб. Но если бы пожилой мужчина, вниманию которого этот голос был предназначен, увидел взгляд своей спутницы, обращённый в саму себя, он бы понял - с его женой произошло НЕЧТО. Но навстречу им уже подъезжала машина.