Улица распитых портвиней ч. 1

Андрей Эрдман
      Живи еще пол сотни века
      Все повторяется как в старь
      McDonalds, казино, аптека,
      Автосалон, Metro, фонарь. 
               
Из-под отогнутого листа задней стенки гаража, разгребая мусор, вперемешку с опавшей листвой, выбрались две совершенно разные крысы. Одна большая, грязно-рыжая, с короткой жесткой шерстью, другая поменьше, пепельно-серого цвета с не совсем облысевшим хвостом. Обе они, прошлепав почти до середины прохода образованного рядами плотно, стенка к стенке, стоящих автомобильных вместилищ, уселись на заднюю точку, кокетливо свесив передние, прижатые к груди лапки. Как раз рядом с распластанной хламидой жертвы преступления. Та, что поменьше, описав гибкую дугу розовым пятачком носа, поинтересовалась.
- Как полагаете, Данила Капитоныч, есть у этого субъекта в карманах сухарик? Очень уж сухарика ржаного погрызть охота.
- Я полагаю, Себастьянушка, у этого и снега зимой вряд ли сыщется. Квелый он какой-то, по всему видать давно водку пьянствует.
- А вам, Данила Капитоныч, водку эту пользовать доводилось?
- Да, как вам сказать, был грешок.
Крыса Данила Капитоныч широко зевнула, обнаружив два длинных пожелтевших резца, и чихнув, разбрызгивая капельки влаги, продолжала.
- Однако, рановато в этом году заморозки, не находите?
- Да, – вздохнула крыса Себастьян Пантелеевич, – в прошлом годе по эту пору куда как теплее было. А как полагаете, Данила Капитоныч, пьянство это от чего происходит?
- Чего ж  тут полагать, экая эшпанская тайна. От тоски да от скуки оно и происходит. Взять хотя бы для примера сего гражданина.
Данила Капитоныч, наклонившись, вытянула голову в сторону лежащего, несколько раз быстро вдохнув воздух.
- Сразу видать, хозяйкой не ухоженный, стало быть, семьи нет. Тоска? Тоска. Книжками, Мельпоменой да ассамблеями не избалован. Скука? Скука. По заграницам, полагаю, не часто ездил, лоска заграничного не на понюшку. Опять же скука. Что же такому делать, как ни пить?
- Не скажите, Данила Капитоныч, можно же и  без этого достойному положению приличествовать.
- Можно, можно, самую малость, образованность имея, а без сего, еще только трудиться беспробудно, что бы всякая такая там скука единственно только во сне происходила.
- Ах, Данила Капитоныч, умеете вы мысли сочно излагать, так бы слушал да слушал. Однако, время к обеду. Может, заглянем на двор ресторации?
- И то верно, милый мой Себастьянушка. Но постойте, чую, где-то рядом рыбным маслом пахнуло. Не желаете, пока суть да дело, усы промочить? Так, баловства ради.
- А что, можно и промочить, аперитив обеду не помеха.
И они, не спеша, переваливаясь пухлыми боками, двинулись в сторону затерянной шпротной банки.   
                *
 -Убийца сопротивлялся, но все равно труп на лицо, – криминалист Иванов, лихорадочно почесав стриженый затылок, со свистом втянув в себя порцию воздуха через губы, сжатые в узкую щелочку и, прищурив мутные от вчерашнего глаза, решительно махнул пухлой рукой, – вот туда, в конец прохода он и скрылся.
- Не мог он туда, там тупик, – устало равнодушно возразил ему, гоняющий карандашом по опустошенной банке последнюю шпротину, участковый Фролов. Губы его лоснились маслом, нос, крючковатым наростом мешая глазам выбрать верное направление для последнего удара, нависал над банкой, еле удерживаемой левой рукой, из-за толстой папки, сжимаемой под мышкой.
- Там т у п и к, не уйдешь! – радостно воскликнул он, наколов, наконец, невезучую шпроту на кончик карандаша.
- Так мы его… сейчас возьмем, – очнулся лейтенант Бероев, до этого мирно перебирающий кончиком ботинка, хлам, сваленный у стены. Отстранив младшего лейтенанта Верочку, он ринулся вперед, принимая, в движении, очертания тела, «как продолжение пистолета», при его отсутствии, так как тот ни как не хотел выдергиваться из кобуры. Но его яростный порыв бумкнулся об невидимую, но очевидную преграду рассудительного Фролова.
- Максим, тупик пуст, отсюда же видно.
- В самом деле – успокоился лейтенант, оставив кобуру в покое – Так куда же он делся?
- А вот это, вопрос? – поддержал его Иванов – я же говорю, убийца не хотел и сначала сопротивлялся. Видите вот эти характерные царапины, потом окурки, видимо, он еще раздумывал, при этом курил, нервничал, фильтры разжеваны и помяты. А уйти он ни куда не мог, мы же, оттуда шли, – Иванов махнул рукой в противоположном тупику направлении, – и ни кого не встречали.
- Может, это вы не встречали, а я так встретил, Веру Николаевну, Верочку, – расплываясь в сладкой  улыбке, промурчал лейтенант, мысленно представляя, как он бережно берет ее за хрупкие плечи и говорит, говорит, не останавливаясь, наклонившись к самым волосам, а потом увлекает ее в бесконечную розовую даль.
- Может, все-таки займемся? – остановил его размышления участковый. Он огляделся по сторонам, прикидывая, куда пристроить пустую банку. Тут его взгляд привлек предмет, вполне подходящий для преступных деяний, банка безвольно выпала, стукнувшись об поверхность земли, уже прихваченной, не привычной для этого времени, прохладой. Ранняя осень, набежавшая стремительным буйством возбужденного цвета, растекалась терпким запахом бодрящего тело озноба, будоража фантазии об уютном тепле, жареной картошке с золотистым лучком, селедочки, нарезанной ломтиками, и не той, пересоленной, измученной долгими скитаниями в поиске своего рассола, а нежной, обольщающей своим жиром и мякотью, ранее называемой – «заломом». И, разумеется, водочка, обжигающая, так божественно занюхиваемая ароматной корочкой хлеба. Все  это, так ярко и неожиданно всплыло в воображении Фролова, что вырвалось само собой.
- А пойдемте, Борис Игнатьевич, изучим вот этот предмет – он протянул криминалисту найденный металлический прут, незаметно, как ему показалось, подмигнув правым глазом – Пусть молодежь поработает.
- Правильно, Арнольд Викторович, пусть, пусть, не все же нам, старикам. И погода нынче не стариковская, студит, знаете ли. А машину мы вам пришлем.
Они пошли, спотыкаясь в наступающих сумерках, об разбросанный мусор. Стоило им отдалиться, на расстояние недоступное подслушиванию, как лейтенант, скользящей походкой, выгнув грудь «петухом», вплотную приблизился к Верочке.
- Ах, Вера Николаевна – запел он томным баритоном – как вы прекрасны в этом романтическом полумраке, ваши жгучие глаза так таинственно укрыты, словно ведут наблюдение из засады, готовые в любую минуту накрыть злостную преступную деятельность.
- Ой, ой, ой – Верочка состроила смущенное лицо – ваша деятельность мне хорошо знакома. Может, все-таки займемся? – цитируя Фролова, прожурчала она.
- Займемся, займемся. Вот сейчас труповозка приедет, и обязательно займемся, а пока, позвольте согреть ваши замечательные пальчики.
- Чем же Максим, вы их собираетесь согреть?
- Дыханием, исключительно дыханием, и своим горячим, пылающим сердцем.
Они еще долго разыгрывали партию ловеласа и флиртующей недотроги, хотя внутри каждый понимал, что их сегодняшние пути разойдутся, но признаться в очевидном ни кому не хотелось, потому  и лилась эта фальшивая песня, песня без любви, лишь по инерции некогда заведенного механизма.
                *
На выходе из сквера показались две мужские фигуры. Одна в кожаной рыжей куртке с воротником из искусственного меха под мутон и такой же кожаной кепке, другая в сером форменном плаще с погонами капитана. Когда фигуры поравнялись с уличной урной, стоящей рядом с низенькой металлической оградкой, отделяющей улицу от сквера, серая, аккуратно опустила в нее обрезок арматуры, явно мешающий ей шествовать дальше.
- Арнольд, что ты делаешь?
- Избавляюсь от ненужного. Ты же не хочешь сказать, что мы сейчас вернемся в отдел, и будем там изводить бумагу ради этой железки.
- Нет, но все-таки это улика.
- Борька, не етить мою растудыть, какая нах… улика. Я таких улик наберу на месяц твоей работы. Желаешь?
- А вот с этого места, поподробнее, Арнольдушка.
- С е й ч а с. Видишь тот подвальчик, там и побеседуем.
Они спустились по крутой лестнице в питейный зал, оформленный в виде казематов, с арочными кирпичными потолками и столешнями, напоминающими строительные козлы. Заказали себе селедку с гарниром,
графин водки да подсвечник о двух свечах для «задушевности обстановки». Посетителей оказалось не много, так что заказ появился на столе, едва они успели, как следует расположиться.
- Что это за селедка?! – возмутилась серая фигура, – нарезана как дрова, хоть бы кости повынимали.
- Чего шумишь, Арнольдушка, мы ведь не в ресторане, – прищурилась рыжая фигура, наливая водку в граненые, под стиль заведения, стопки.
- А то и возмущаюсь, что сам могу получше ихнего селедку разделать. И картошка, блин, ну хоть бы пожарили что ли.
- Пожарят, пожарят, задницу твою пожарят, за выкрутасы с вещественными доказательствами. Ладно, давай по первой, «под щучью голову».
Они чокнулись, глухо столкнувшись гранеными емкостями и запрокинув коротко стриженые головы, выплеснули содержимое в отверстия, способные, однако, не только вмещать в себя различные жидкости или скажем там селедку с гарниром, но еще и порождать звуки, например, – ф-х-у-у, ядреная зараза. И где ее только делают?
Пережевывая закуску, выдергивая из нее, тонкие, почти эфемерные косточки, рыжая фигура решила, что заданный ранее вопрос вполне может быть удовлетворен текущим моментом.
- Так чем, Арнольд, тебе вещдок ненужным показался?
- Вот ведь, Борис, умеешь ты удовольствие испортить, – вытерев салфеткой губы и достав из кармана пачку сигарет, серая фигура, не спеша, прикурила от архаичной для своего времени сероголовой спички.
Не хотел я вообще говорить. Но вижу, ты завелся и теперь от тебя хрен отстанешь.
- Правильно видишь, мне же что-то писать придется, а мы с тобой друзья как ни как, двадцатничек знакомы.
- Не переживай, ни чего не придется. Гнилое это дело, я сразу понял что гнилое, как того «Кощея» увидел,  тебя утащил, от греха подальше, пусть у новичков голова болит.
- Что-то я пока не въехал. Полагаю, знаешь ты того жмурика?
- Не то слово. Костяев Моисей Соломонович, кличка «Кощей», я его в тухлом виде, считай, с десяток раз фиксировал. Стырит что нибудь ценное, а потом, либо сам на себя руки наложит, либо терпилы, обозленные, ему помогут. И что характерно, ни когда не повторяется.
- Так значит, дело с комиссионкой, тоже «Кощей»?
- Точно, проглотил он тогда два кольца с брюликами и ножичком себе по горлу. Кровища хлещет, все в шоке, паника, валидол, а он себе приспокойненько из морга ушел, так что патологоанатом крайним остался. Магазин с иском, дескать, верните ценности, кинулись, трупа нет, колечек нет, анатом под следствием. Кто ж ему поверит, что не брал?
- Что ж ты, редиска старая… - захлебываясь, возмущением, выдохнула рыжая фигура.
- Бориска, тебе в дурдом хочется? Вот и мне не хочется и другим тоже, так все в тряпочку и молчат. Если бы заява ко мне, а не в отдел попала, тишь была бы гробовая. Наливай еще, растревожил ты меня. А давай, покончим с этим?
- Да ты азартен, «Парамон»! Конечно, покончим, и возьмем еще графинчик, только селедки больше не надо, лучше кильки, я видел у них килька на хлебе с маслом.
- Какая килька? Какой «Парамон»?
- Парамон Ильич Корзухин, помнишь, у Булгакова, как они с Чернотой в карты играли.
- Нет, не помню, я вообще-то про «Кощея», надо как-то поговорить с ним что ли. Для чего он? Зачем?
- Вот, не живется тебе спокойно. Смею предположить, хочешь в первую клиническую и там подсторожить?
- А что, посидим до закрытия, в самый раз время подходящее.
- Не знаю, не знаю, в прочем вечер обещает быть длинным. А вот, скажем «Кощей», употребляет, как думаешь? – вдруг откинувшись на скамье, ехидно вопросила рыжая фигура.
- Тут как раз и думать не надо. Всем известно, кто его знает, что пьет он исключительно портвейн, причем 13-ый.
- Вот как?! Значит, не просто самоубийца, а еще и в извращенной форме. В смысле, не каждый знаток политуры его пить решится.
- Этот будет. Предлагаешь купить бутылочку для знакомства?
- Для знакомства, исключительно для знакомства. Ведь не разорительно, не правда ли?
Рыжий обхватил пальцами длинное горлышко графина и, крутанув содержимое по часовой стрелке, уверенно разлил все по тоскующим, опустошенным одиночеством, стопкам.
                *
К темнеющим, в вечернем полумраке, разбавленным молоком тусклой фонарной подсветки, гаражным составам, состроенных из крашенного железа, мягко шурша по опавшей листве дорогими протекторами, подкатило нечто заграничное, цвета двуокиси железа с блестками серебра. В то же время, с обратной стороны, подпрыгивая на ухабах, к нему приблизилась серая «Газель». Внезапно затормозив так, что подскочившая задница еще несколько раз опускаясь и поднимаясь, словно дворовая собака, встретив на улице своего ухоженного собрата, машет приветливо хвостом, оскалив морду со свисающим из нее языком. Так они простояли некоторое время, ослепляя друг друга включенными фарами, пока из иностранной не выбрались три шкафообразных тени, две больших и одна маленькая. Отечественная не осталась в долгу, шаркнув отъезжающей дверью, она выплеснула двоих с предметом, состоящем из двух жердей, скрепленных между собой, полоской брезента. Тени, независимо проследовали в одном направлении, скрывшись в бездонной кишке пространства, между гаражами. Спустя четверть часа, три шкафообразных вернулись, волоча в емкости между жердями предмет, накрытый черным полиэтиленом, и после краткой канонады захлопывающихся дверей, гламурное изделие, испорченное комфортом европейского эгоизма, приглушенно урча, попятилось в направлении скопления хаотично расставленных облысевших тополей. Встревоженная «Газель» издала два протяжных воя и еще один, короткий, похожий на отрыжку некстати застрявшей кости. Но, обездвиженное пространство, равнодушно промолчало созревающей в покое изморозью.
                *
- А килька-то, – Борис Игнатьевич тщательно вытер рот носовым платком,– м-нн-а, инновационная!
- Сам дурак, – обиженно отозвался Фролов, – хочешь сквернословить, пожалуйста, но понятно, доходчиво, без этих вот выкрутасов.
- А я иногда в толковый словарь заглядываю, так, по ходу жизни. Интересно, знаешь ли, знать, что, к чему. Инновация, к твоему сведенью, значит – «новшество не связанное с традициями». Вот эта килька – он ткнул пальцем в надкусанный кусок хлеба с килькой – с традициями, точно не связана.
- Согласен. – И не много подумав, Фролов добавил – Хорошо,  тогда что такое НАНО? Только и слышно – нано компьютер, нано технология, нано, ядрит твою... крем.
Борис Игнатьевич выпрямился, приняв торжественное выражение всей натуры и ухватив свежий графин, стремительно плеснул содержимое во Фроловскую стопку.
- Нано! Это значит, нано! «Пей!  Не хочу.  Нано!»
Фролов, вильнул потускневшими глазами на стопку, за тем на Иванова и поддев ее двумя пальцами, выпалил – Согласен!
_ Эй, мужики, потише там! – раздалось, из-за глубины барной стойки, – а то сейчас домой отправитесь.
- Все, все! – Иванов вскинул руки, как будто собрался сдаваться. – Ой, смотри-ка, Максимка!? Давай к нам!
Сдающиеся руки мгновенно превратились в зазывающие. В светлом пятне «предбанника», топтался лейтенант Бероев, не будучи уверенным, стоит ли вообще заходить, но, заметив, знакомые лица, решился, и зачем-то сняв фуражку, пихнув ее под мышку, направился к столику с раскрасневшимися коллегами.
- Что Максимушка, все дела поделаты, можно пиво пит и водку жрат?
За напускной нравоучительностью Иванова сквозила радость прибавления новых членов «общества непьющих сотрудников», с сияющим раскрасневшимся лицом, он широким жестом пригласил присесть туда, куда было бы угодно лейтенанту. Фролов же, напротив, слегка встревоженный, возможной необходимостью выполнять так не желательные, в этот момент, служебные обязанности, поинтересовался, покучивая стопку по часовой стрелке.
- Не уж-то протокол на подпись принес? И как ты вообще нас нашел?
- Ни чего я вас не искал. Продрог весь, вот решил согреться и ваще.
Лейтенант, действительно выглядел окоченевшим, даже присев, он не сразу смог выдернуть фуражку, прижатую вздрагивающей рукой.
- Что значит твое ВАЩЕ? – оживился Фролов – Почему один, где Верочку потерял?
- А, Вера Николаевна укатила на санитарской машине, поплохело ей что-то.
- Хватит вашей протокольщины, дай человеку согреться. Водку будешь?
Иванов, не дожидаясь ответа, небрежно плюхнул в свою стопку остатки графина, пододвинув ее двумя пальцами, как двигают шахматную фигуру намереваясь «забодать соперника», к месту расположения лейтенанта.
- Пей, я сейчас еще закажу.
И он сполз со скамьи, направившись к барной стойке.
- Значит, жмурик уже уехал?
По лицу Фролова пробежала задумчивая тень.
- Уехал, уехал, только не к нам, а туда, – лейтенант показал пальцем в направлении над головой.
- Как это?
- Вобщем, нарисовались три хмыря, с ихними корочками, нахамили, еще носилки у санитаров… Короче, нет тела – нет дела. Кстати, протокола тоже нет.
- Что такие серьезные, как заговорщики?
Вернувшийся Иванов, выронил на стол тарелку с бутербродами и уже не графинчик, а бутыль водки, накрытую поблескивающей на гранях, еще не высохшей воды, стопкой.
- А я подумал, чего размазывать по графинчикам, дай, говорю, целую. Стой, стой, стой. Случилось чего?
- Случилось, две новости, одна – хорошая, а другая – не знаю.
Фролов потянул бутыль к себе, с явными намерениями.
- Хорошая  улика, как я и говорил, не потребуется, добрые люди все за нас решили, а вторая – вторая вот она, очевидная, наливай да пей.
                *
Пупырчатая, апельсиновая кожица, спадая узкой лентой завитков, произвольно ложилась на фарфоровую тарелку с серым египетским меандром, украшающем ее по всему краю ободка. Главный секретный оборотень по особо важным делам, Матвей Данилович Инкогнито, распрямившись во всю длину позвоночника, пытался анализировать, успокаивая свои разгоряченные нервы не хитрыми упражнением с картофелечисткой.
- Ускребся значит, «котяра бесхвостая». Опять улизнул, прямо из-под носа, из нанофунциклера. Ускоренная запись так и показывает – был, и вот его нет. Был, и нет. Нет, ведь был, все-таки!
Рука его сжала беззащитное тельце апельсина, выдавливая струйки мутновато-липкой жидкости.
- Тьфу ты, обгадился. Вот они все такие, надавишь, и потекло, главное надавить правильно, что бы не вздохнуть, не пукнуть. А то, гниды, возомнят себе черти что, и живут, как им хочется. А вот это видели!
Смятый, выпал из объятий пальцев, которые тут же сложились в крючковатую фигу. Глаза Инкогнито, остекленело расширились, устремившись точечками зрачков в бесконечность, лежащую в темноте, неосвещенной лампой, части кабинета.
- П е д е р а с т ы!
Квантовая шеренга букв, вырвавшись из приоткрытого губами жерла, с визгом умчалась в затемненную часть, срезав по пути, одиноко стоящий, в стаканчике, остро заточенный карандаш. Матвей Данилович, тщательно вытерев ладонь батистовым платком с кружевами и рельефным вензелем из трех букв, выполненных в готическом стиле, водрузил указательный палец на селекторную кнопку.
- Что там с газоанализатором?
Динамик, замаскированный под раковину морского моллюска, фыркнул, ответив монотонным женским контральто.
- В составе смеси ни чего не изменилось. Весь кислород перешел в трехвалентное состояние.
- Температура?
- Температура упала на три целых и четырнадцать сотых градуса.
- 3,14, это же число ;. Круг? Замкнутая кривая. Значит, закукливается. И куда же все это потом?
Матвей Данилович потеребил узел галстука, затягивая его ближе к кадыку, встал, застегнув нижнюю пуговицу пиджака и резко, чуть наклонившись, рявкнул.
- Семенова к главному входу!
                *
Полная, терракотовая луна, беззвучно выбравшись из-за серой размазанной пелены дальних облаков, осветила своим расписным телом, сердцевину дупла, образованного уродливо изгрызанными, кирпичными стенами, некогда бывшими оболочкой круглой башни-зуба. Там, внутри затхлого полумрака, на постаменте ржавых опор, покоился прямоугольный металлический бак, заполненный колыхающейся  темной жидкостью, кое-где присыпанной опавшей листвой. Однако, не жидкость это.
- Не бойся, подойди поближе. Видишь?
В самом деле, в состоянии кипения, от поверхности отскакивают, а затем медленно опускаются, маленькие черно-глянцевые шарики, размером с манную крупу, отсвечивая искорками лунного света. Кажется, они невесомы и будь их воля, разлетелись бы они по белу свету в поисках иной доли. Ан нет, тянет их невидимая сила, тянет и заволакивает в глубь, теперь уж совершенно ясно, бездонного бака.
- Ну и дела?!
И тут же, вежливый приказ – Опусти туда руку.
- Да что я, больной, руки в «костер» пихать?! Уж лучше пойду, от греха подальше.
- Опусти руку – звучит настойчивее, уже без тени любезности. Упругая масса внезапно налетевшего со спины, почему-то обжигающего теплом ветра, толкает все ближе и ближе к краю окаянного бака.
- Фу ты. Вляпался. Сидел бы у костра с Михалычем, так нет, с комфортом отлить захотелось.
- Руку! – рявкнуло в голове так, что заложило уши с их тыльной стороны. Сотни обжигающих щипками иголочек, впиваются в кожу, как бывает от обморожения, когда попадешь в тепло и еще долго мучаешься этой, с трудом отпускающей, мукой.
- Нащупал? Тяни!
- Легко сказать, тут тянет на мешок с картошкой.
И вот, над поверхностью появилась, сначала голова, а затем и плечо одетого в пуховую куртку, человека. Он резко вздрагивает, широко раскрыв рот, глотками хватает воздух, перевалившись за тонкий край железяки.
- Ты кто такой? – даже не посмотрев на своего спасителя, отсмаркиваясь, прохрипел он.
- Кто, кто. Живу я здесь, вот я кто.
- Вот и хорошо. Выпить, есть?
Масса, заключенная в баке, засвистела, наподобие комариного писка, зарябила «мелким бесом», постепенно осветляясь, и, наконец, застыла холодной застойной водой, должной, как водится, быть в это время года.
- Вот черт, сей час из преисподней, а  туда же, выпить подавай.
- Не гунди. Мне, правда, выпить надо. Так есть или как?
- Есть маленько, пошли до костра к Михалычу, только я отлить собирался. Не возражаешь?
                *
      
Черный, угловатый силуэт приземистого авто, не спеша, выворачивал  к синхронно раздвигающимся створкам ворот так, что не произошло ни секунды задержки, и он, вежливо шурша по клетчатому каменному покрытию дорожки, плавно подкатил к такому же приземистому, угловатому, цвета покрасневшей охры, одноэтажному зданию, с ощетинившимися панцирными ребрами серой металлочерепичной крышей. Окон у здания не было, то, что темнело под угрожающем свесом, скорее можно было назвать бойницами, не многочисленными, находящимися на почтительном расстоянии от земли, вызывающих предположение об отсутствии у его владельца интереса к происходящему снаружи, а так же равнодушию к трате электроэнергии. Так же синхронно с остановкой автомобиля, к нему сбежал, семеня остроносыми лакированными туфлями, зализанный долговязый хлыщ, в черном костюме, «креативно» оттеняющей его белоснежной рубашкой. Шарнирно согнувшись в области поясницы, он стремительно открыл дверь, выстрелив левой худощавой рукой в направленно-приглашающем жесте. Гость и его шофер, одновременно покинули салон автомобиля, шагнув в направлении особняка и единый хлопок обоих дверей уже не вызывал ощущения противоестественности происходящего.
- Лаврентий ждет вас – торжественно произнес долговязый, принимая снятое, клетчатое, шерстяное пальто «главного оборотня», а это был он, и, сделав несколько шагов в направлении, куда следовало идти, почтительно застыл, провожая ревнивым взглядом удаляющуюся спину сановника.
Просторная, выполненная в имперском стиле, зала растворила, улилипутила, худощавую фигуру Матвея Даниловича, проглотив своей дубовой и мраморной бесконечностью, своей ритмичной пухлостью кожаных квадратиков, массивных диванов, и властным, распластавшемся поперек нее непреодолимым барьером, дубовым столом, за которым едва можно было заметить сутулую фигуру Лаврентия Викентьевича Френкеля.
Лаврентий Викентьевич Френкель, частично облысевший, с лицом, отпечатавшим на себе детскую, слегка состарившуюся наивную непосредственность, вводящую незнакомых с ним людей в коварную самоуверенность, в действительности являлся опаснейшим типом. Быстрая, не акцентированная его речь, смысл которой трудно было ухватить, да и казалось, не стоило того, убаюкивала собеседника, заставляя расслабиться, о чем жертва, а почти каждый второй таковой становился, горько потом сожалела. Тернистый карьерный путь он строил с математической точностью. Циферка за циферкой отвоевывал он себе пространство, не звонкое публично известное, а тихое, затемненное, как логово паука, от чего наивлиятельнейшие побаивались его до смертельного холода. Но с Инкогнито они резонировали, как жестокая решительность с решительной жестокостью.
- М-м-да. Матвей Данилович, что-то вид у вас усталый. Сей час непременно чайку, да покрепче. Лимончиком закусывать будете? Мне как раз по случаю завезли, забавные, знаете ли.
Лаврентий Викентьевич по хозяйски заботливо распорядился руками, произведя два звонких, сочных хлопка ладонями, после чего в залу вплыла высокая блондинка в бархатной юбке, заканчивающаяся своей идеально отстроченной нижней линией ровно на две трети от середины округлой каленной чашечки до окончания бедра.
- Марго, детка, организуй нам «наборчик» на две персоны или нет, давай на четыре. Так будет по справедливости, – при последней фразе Лаврентий пристально посмотрел на «главного оборотня» из-под бровей низко наклоненной головы, попавшей в это положение из-за предмета похожего на папку, ни как не хотевшую извлекаться из нижнего ящика стола.
- Матвей Данилович, как правильно будет – по честному, или по справедливости?
И не дождавшись ответа на вопрос приведшего гостя в замешательство, продолжил – Наши заокеанские «заклятые друзья», несколько возбуждены последними событиями. Кстати, как им удалось узнать? Уж не копатель завелся в нашем огороде?
- Исключено, разве что их аналитики не так плохи, как может показаться.
- Ну-ну. Кстати, вы на что копите? Все мы подвержены этой страсти – рука Френкеля изящно обхватила лоб, тонкими, нервическими пальцами, слегка подернутыми клочками темных завитков.
- Забавно, сколько ни трать, а все равно копить приходится. Иначе куда все это девать? Шучу, копите, на что хотите. Да сядьте вы, наконец, не возможно сосредоточиться!
 
                *

Рыжие язычки пламени, извиваясь, стремились лизнуть ледяную звездность космоса, распростертого куполом над одиноко пылающим костром. Тонкие, пучками лежащие ветки, по его периметру, обуглились, кое-где свисая серыми сережками пепла. Потрескивало, тоненько завывало, вырывающимися из перегретых обрубков древесины, газами. Михалыч дремал, v-образно раскинув ноги в высоких резиновых сапогах, как бы обнимая резвящийся жар. Лицо его во всполохах света красное, набухшее, готовое уже покрыться хрустящей корочкой, умиротворенно сопело.
- Михалыч! Проснись, горишь!
И, правда, сапоги его дымились, источая тошнотный запах резины при смерти.
- А, Володька, – промычал Михалыч, лениво отодвигая ноги дальше от огня, – ушел куда-то, бросил… Мы с тобой бергашники, или как?
И вдруг, оживившись от внезапно пришедшей мысли, выпалил – Поплыли! Сетки пора проверять.
- Подождет.
Володька, деловито заправил ногой ветки вокруг костра прямо в его сердцевину.
- Протри глаза, у нас гости.
- Гости, это хорошо. Садись, «Гости», наливай.
- Садись, садись – приглушенной скороговоркой предложил Володька – не знаю, как тебя зовут. Я сейчас.
И стал шарить руками, в темноте, за пределами слепящего пламенем круга.
- Моисей – отозвался незнакомец, устало, опустившись на травянистую кочку с остатками полусгнившего пня.
- Моисей? Однако? – Володька, наконец, вытянул из темноты, грязно-зеленый, пузатый мешок, плавно позвякивающий содержимым.
- Значит, своих уже всех отвел, нами решил заняться? Нами не надо. Все равно, мы отсюда, ни ногой, местные мы. Вот, держи лучше.
Из мешка появилась бутыль темного стекла, с этикеткой, из которой единственно, что можно было понять, это крупные буквы, сложенные в слово ПОРТВЕЙН.
- Ни куда я вас водить не собираюсь, надо, сами придете, а за нее, спасибо.
Руки незнакомца заметно стали дрожать, обнимая гладкое тело бутыли.
- Пей, Моисей! Ишь ты… рифма.
Володька, прищурившись, довольно ухмыльнулся.
- Только стаканов, у нас нет. Пьем, исключительно через нижнюю губу, передаем по кругу.
Тепло внутри, тепло от резвого треска сгорающей ольхи, тепло  лицу, рукам, животу, лишь подтягивает в спину сыростью беззвучно протекающей реки поблескивающей лунным отражением. Звенит тишина над ней, над ее округлыми берегами, заросшими камышом и кустарником. Звенит тишина над полями, живущими по соседству, покрывающимися утренней серебристой изморозью. Звенит тишина во всем спящем мире. Что такое таится в ней? Почему так тревожно и не уютно за спиной? Всегда ли так было или нет? Или теперь будет всегда?
- А скажите, где я сейчас нахожусь?
Моисей пристально, тоскливо посмотрел в даль, утер ладонью мокрые от вина губы, передав бутыль Михалычу, лицо которого из красного уже перешло в бордовые оттенки.
- Где ты, я не знаю. А мы, с Володькой, вот из этой самой речки, лещей тягаем, и должны натягать еще на парочку тысченок, иначе не протянуть. Правда, Вован?
Михалыч зло тряхнул бутыль, забывшись в каскаде жадных глотков.
- Э-э-э. Володька вскочил, вырвав бутыль из цепких рук Михалыча, неловко плюхнувшись назад, разбрызгивая каблуками ботинок несметное полчище искр, выдернутых из недовольно огрызнувшегося костра.
- Правда, правда – зачастил он – Волхов это. Вот это – его рука описала размашистую дугу – Волхов. Черт, теперь от него толку – чуть. Ты грести, можешь?
- Грести? – удивился Моисей.
- Ну да, веслами, сетки смотреть пора.
- Волхов? Грести?! Мать твою! Мне же в другом месте...
                *
- Матвей Данилович, душа моя, закусывайте, закусывайте, что ж вы ее жрете без закуски, так ведь и до помутнения не долго. Потом головка болеть будет, а нам сейчас головка светлая нужна, ох как нужна… Вот у меня тут папочка, тьфу ты черт, надо Эрику напомнить, пусть ящик починит.
Лаврентий с шумом извлек серую канцелярскую папку с тесемочками связанными в бантик, бережно разложил ее на столе, поглаживая короткими, мягкими пальцами.
- Так вот, папочка любопытная, тут фотки разные, диск вот имеется с записями, ну и куча всяких комментариев. Да бог с ними, согласитесь, комментировать мы все горазды, да еще норовим так все преподнести. Что бы, ух! И пряников побольше.
Инкогнито уже давно напряженно вытянулся, оставив мысли о потреблении внутрь и в ожидании недоброго, машинально застегнул нижнюю пуговицу.
- Полноте, Матвей Данилович, пустое это, с кем не бывает. Я бы даже сказал, и хорошо, и пусть, пусть все развивается, бурлит, клокочет, можно сказать пузырями. Этакий бульон, наваристый, для аппетита. Вот только диск, этот?
- Лаврентий Викентьевич, так я не доложил, сырой он еще. Хотел сам разобраться.
Инкогнито попытался привстать, изображая на лице крайнее смущение. Но был тут же остановлен властным движением ладони, показывающим, что вставать не надо, а надо, наоборот, сидеть тихо и подобострастно.
- Так вот, диск…
Лаврентий в задумчивости приложил кончик маленького конверта к губам, рассматривая подробности потолочной лепки, затем стремительно перевел взгляд на Инкогнито, прострелив его минимум два раза.
- Слушали?
- Да.
- Вам не показалось, что-то напоминает, что-то знакомое, так прямо и вертится, а ухватить за хвост не выходит?
- «Котяра бесхвостая», - просвистело в матвеевской голове, – бесхвостая.… А, что, если?
- А что если запустить запись на оборот?
- Вот-вот, именно так. Вай, маладэс! Ай, да, сукин сын! Как нарочно у меня такая программка, есть.
Лаврентий решительно встал, потирая руки, крайнее волнение заполонила всю его фигуру, было видно нетерпение, но одновременно, извращенный ум тормозил, заставляя взвесить еще и еще раз. Наконец, решение пришло, диск отправился в щель, расположенную прямо в столе, пальцы забегали по клавиатуре, выползшей сразу после заглоченного его. Сначала послышался треск, шуршание, затем, не внятное бормотание, из которого, все-таки, можно было что-то разобрать. Затаив дыхание, они оба, заговорщиски, вслушивались в запись, опираясь руками, нет, кончиками растопыренных пальцев, на матовую полировку каменной столешни.
- Шесть сорок, шесть сорок, водонапорная башня, рядом река, глб… Собственно, остальное не совсем понятно, скорее, совсем не понятно. Однако, это уже кое-что, – бормотал Инкогнито, откинувшись на спинку стула с закрытыми глазами.
- Если шесть сорок это время, то башня это место. Будем искать. Кстати, который сейчас час?
- А час, сейчас шесть тридцать пять – бодро отозвался Лаврентий, хлопнув в ладони.
- Марго, доставь гостю еще порцию «амброзии». Имеешь право Матвей Данилович!
                *
Серо-серебристая штора, с орнаментом из рыжих пятен опадающей листвы, упрямо не желала сдвигаться, цепляясь металлическими «крокодильчиками» за проржавевший полозок. На лбу Фролова образовались мелкие капельки пота, а под ним, капризная, раздражительная досада, заполняемая, с каждой попыткой, различными, сочными определениями, так бережно собираемыми все годы сознательной жизни. Наконец его терпение лопнуло. Рванув за отворот пальто так, что щелкнула пуговичная очередь, он одновременно повис всем телом на шторе, намотав ее на свободную руку. Штора сдалась вместе с карнизом, звонко шлепнувшись на подоконник. Дело было сделано, правда, света, особенно больше не стало.
- Бориска! Хорош дрыхнуть!
Фролов, пошатываясь, всматривался в угол комнаты, в хаотичное нагромождение тряпок и подушек, в торчащие из него две ступни, одна из которых была частично оголена от носков и светлела угловатой пяткой.
- Пу-пу-пу-пу! Пу-пу! – раздалось из недр Фролова.
Вероятно издаваемые звуки, должны были символизировать утреннюю побудку пионерского горниста, невесть откуда всплывшего во вспотевшем сознании. Но прозвучали они фальшиво и не убедительно. Потратив еще некоторое время на стабилизацию раскачивания, Фролов сдвинулся, сгребая по пути высокий бокал с водой, нарочно стоящий на пути его движения. Впрочем, не на долго, почти сразу, содержимое бокала метнулось в баллистическом полете, в центр таинственной кучи. Куча зашевелилась, обиженно замычав. Из-под нагромождения предметов появились две руки, делающие загребающие движения ленивого «кроля» и голова, помятая, со склеенными глазами, разлепила рот для глубокого глотка перед очередным погружением.
- А-а-а. Почему так темно? Я что, в жо…?
- Ты у меня дома. Впрочем – голова Фролова совершила круговое перископное движение – наверное, ты прав.
- Так включи свет.
Борис Игнатьевич занял положение «на получетвереньках».
- Не могу, света нет во всем районе. За то я сходил в магазин. Поднимайся. Пивка будешь?
- А то – встрепенулось ползущее тело, постепенно принимая вертикаль. – Слушай, а как я тут оказался? Ни черта не помню.
- А как ты нас упоил в кафе, помнишь? Хорошо я рядом живу, так и то мы с Максимкой едва тебя довели.
- С Максимкой? А где Максимка?
- Максимка, там, где надо. Тебе что, одного меня не достаточно? Лучше, на вот, освежись.
Фролов протянул банку, нашаренную в объемистом полиэтиленовом пакете. Иванов шарнирно откинул руку, произведя механический захват пивного цилиндра, и так же механически перенес ее к ротовому отверстию, попутно отстегнув пшикнувший язычок.
- Ох, хорошо. Надо бы жене позвонить, что задерживаюсь. Они у меня на даче, яблоки обрабатывают. Яблок в этом году, много.
Он стал рыться по карманам, пока не вытащил из внутреннего телефон.
- Черт, разрядился. У тебя зарядного нет?
- У меня все есть, даже шпроты – электричества нет.
- Да, да, точно. Что-то я еще не в форме. Ну, дай тогда свой.
Фролов, стянул с себя пальто, повесив его на спинку стула и присев рядом на отвалившуюся от кучи подушку, протянул телефон.
- Ну и что? У тебя тоже сдохший, – расстроено констатировал Иванов.
- Дай сюда, чудовище. Странно, вчера заряжал. Значит не судьба, так поедешь, без звонка. Сейчас позавтракаем…
Фролов зазывающее подмигнул, показав из пакета нечто напоминающее бутыль водки, вытащив ее до половины горлышка.
- Э нет. Кажется вчерашнего, достаточно.
- Не гуньди, сам же знаешь, пивом не поправиться, только тошнить будет. Тебе это надо? А так, под закуску горячую, все в норму и придет. Тут тебе не кафе, тут соленья домашние.
Многозначительно приподняв указательный палец, Фролов изобразил крайнее удовольствие.
- И потом, знаешь, как тяжело было все это достать. Электричества нет, магазины не работают, чудо, что в ларьке у Акифа свет заметил. Со свечкой, хороняка сидит, товар бережет. И то, капризничал, мол, без кассового аппарата не может. Пришлось научить, как задним числом провести.
- Допустим – Иванов оторвался от потребления пива – в твоих словах есть зерно рациональности. Вот только как ты собираешься изготовить горячее? Электричества то нет!?
- У нас все предусмотрено. В свое время, я купил газовую плитку, так, на всякий случай, знаешь, походная такая, в чемоданчике. Вот и пригодилась.

Бывает так – промозглая отвратительная сырость, ноющая усталость, совесть, съедающая изнутри виной за совершенное. Изменить которое мгновенно, нет ни какой возможности, от чего делается еще более гадко, короче не хорошо.
И вдруг, шипящий в обжаренном луке золотистый бекон, залитый пузырящейся сопливой массой разбитых яиц, вываливается на тарелку, брызгая жиром. Кусок пшеничного хлеба, подсушенный и подкрашенный тостером, ложится рядом с толстокожим соленым томатом. Звучит вязкое па, па, па, из округлости наклоненного горлышка, сливаясь, если присмотреться, витой косичкой спадающей в основание обнаженной рюмки. Еще пару минут и видно – похорошело, нет, определенно похорошело, совсем похорошело. Не ноет сердце и душа раскрыта для продолжения жизни.
                *

«Автомобиль, не роскошь, а средство передвижения» - утверждают ископаемые идеалисты. Нет, дорогие мои. – «Скажи, какой у тебя автомобиль, и я скажу, кто ты» - отвечают прагматики. А если ты без машины – ты пешеход, личность сомнительная во всех отношениях. В самом деле, чего ты без нее, если такой умный? Но не в этот раз.
Два «уважаемых», с их припаркованными возле дома, символами общественного положения, автовладельца.  Живописно смотрелись в час раннего утра. Один, на фоне серебристого Лексуса. Другой, выделялся решительным мазком в оранжевом пятне пузобокой Мазды. Видимо «Лексус» появился немного раньше, по этому, в напряженном ожидании застыл, наблюдая как «Мазда», с недопонимающим азартом жмет на кнопку брелока сигнализации, ожидая привычного пи-пи с призывным подмигиванием. Однако ни чего не происходило. Дорогая железяка равнодушно молчала, от чего владелец, наконец, выйдя из ступора, выдохнул не литературную фразу, шмякнув брелок на подмерзший асфальт, как это делают со своим телефоном взбешенные эгоисты, адепты американского кинематографа.
В ту же самую секунду, с железным буханьем, пыхтением и смехом, из ближайшей парадной, вывалились двое «похорошевших» представителей от пешеходов.
- Нет, Борис. Все-таки я тебя доведу до маршрутки. Ты же спотыкаешься и вааще, мне туда…
Первый пешеход, вытянул ладонь в виде указательной стрелки в направлении вдоль дома.
- Пошли – как-то сразу согласился второй.
Они дружно оттолкнулись от еще распахнутой двери, синхронно выбросив вперед, каждый по левой ноге, и размашисто зашагали, обняв друг друга за плечи. Дойдя до дальнего угла дома, там, где виднелась сквозная арка, пешеходы внезапно остановились.
- Арнольд, слышал? Или показалось? Та-та-та-та, это же «Калашников».
- В самом деле, похоже. Постой, теперь «ПМ».
- Это где? – Второй, внезапно, переменился в лице, даже перестал раскачиваться.
- Со стороны Сиреневого, вроде?!
- Не вроде, точно от туда.
Они заворожено стояли, вслушиваясь во все более нарастающие своей частотой звуки, отчетливо различаемые в утреннем морозном пространстве.

                *
Ворвалась тьма, внезапная, молчаливая, пугающая своей бесконечностью. Вероломный поток точек и тире пронесся бледно-серыми всполохами, хаотично мечась в поисках поля равновесия. Поля, теплого солнечного света, сквозь кожуру век, поля, где закончиться весь этот визг растревоженных символов, суть которых и есть БОГ.
Матвей Данилович, аккуратно опустил руку, занятую тонкостенным бокалом, пока его донышко, тихо звякнув, не коснулось твердой поверхности. Первый, невнятный звук, тут же успокоил поток хаоса, возвращая все на свои места.
- Хм-хе – откашлялся Матвей Данилович – кажется у нас авария?
Но на другом конце стола предательски молчали, разбавляя тишину частым, тоненьким посвистываньем тела обремененного избыточными килограммами.
- Лаврентий Викентьевич, будьте так любезны, прикажите подать освещение.
- Молчать! – истеричной пощечиной плеснуло из темноты.
Резкая неожиданность, заставила, было пробежать холодку, по струнке позвоночника Матвея Даниловича, начиная от копчика, но где-то в районе поясницы, затухла, что вызвало удивление самого себя.
- Подождем – подсказало «рассудительное», свернувшись пушистым клубком в укромной части сознания.
Долго ждать не пришлось. Сначала торопливые цокающие шаги, потом полоска света из-под массивной двери, ясно  указывали о близкой развязке. 
- Вот только какая? – с иронией подумал Матвей Данилович – Что там за дверью, друзья или плановая ликвидация?
- Лаврентий!
Луч фонарика, в поисках, полоснул по всему пространству помещения.
- Лаврентий, с тобой все в порядке?!
- Да – прозвучал уже спокойный, даже немного ленивый ответ – убери фонарь, видишь, все хорошо. Почему не включен резервный генератор? Эрик, я тебя спрашиваю?!
Долговязый силуэт, маскируясь своей черной униформой и ослепляющим светом фонарика, произвел неясные телодвижения, с ловкостью фокусника, извлек светящийся кубик, водрузив его на поверхность столешни.
- Сей час проверю – с отрешенной, почти механической интонацией произнес он и круто развернувшись, стал отцокивать каблуками в обратном направлении, зигзагообразно расчищая темноту лучом фонарного мачете.
- А если, ядерный взрыв, он что, также? – Задал себе вопрос Матвей Данилович, как ему показалось, про себя.
- Также, также – донеслось со стороны Лаврентия – характер резко нордический. Левой рукой, будет душить, а правой, помешивать манную кашу. Кстати, который час?
- Шесть сорок две – машинально бросив взгляд, на свои механические часы,  ответил Матвей Данилович.
- Вот вам бабушка, и ответ. Как всегда опоздали.
- Думаете, наши друзья уже начали?
- Наши, не наши, сути не меняет. Важен масштаб! Судить о достигаемой цели можно только по масштабу.
Лаврентий, наконец, нашел то, что искал, произнося поучающий монолог.
- Ну вот, и связь отсутствует – заключил он, демонстрируя, для пущей наглядности, телефон с потухшим дисплеем.
- Котяра бесхвостая, это ты свою лапу приложил. Допустим, это локальная электромагнитная атака, тогда весь спектакль скоро закончиться. Четыре охранника на периметре, два, на видео наблюдении и «долговязый». В темноте и без связи, минут на пять хватит. А если масштаб, покрупнее? Ну, скажем, город или регион? А если страна!? Тьфу-ты, что за мысли лезут – размышлял Матвей Данилович, не замечая, что его пальцы, все отчетливее барабанят по столу.
- А если, в глобальном формате? – услышал он сквозь пелену размышлений.
                *

- Арнольд, это у нас, в отделе. Слышишь? Настоящее сражение! Пойдем, там что-то случилось.
Иванов перестал раскачиваться и даже, кажется, окончательно протрезвел, лишь дрожащие руки выдавали, то ли сильное волнение, то ли последствия похмельного утра.
- Я уже, сорок лет Арнольд, но если присмотреться, на «Шварца» не похож. Не пойдем мы туда, по крайней мере, с голыми руками.
Со стороны отдела полиции продолжало трещать, хлопать одинокими щелчками, пока, наконец, не бухнуло, глухо, вибрируя прохладой воздуха.
- Арнольд! – Иванов вцепился во Фролова – Надо что-то делать!
- Остынь, невротик. – Спокойно произнес Фролов, вдруг брызнув сдавленным смехом, переходящим в хохот, от которого его тело сложилось пополам, приняв полуприсядочное положение.
- Не в ротик – послышалось сквозь смех – а куда же?
Борис Игнатьевич застыл, выпучив глаза, не в силах понять и что-либо произнести. Наконец, Фролов затих, пару раз гмыкнул, прочищая горло, и распрямившись, вполне серьезно просипел.
- Не сердись, идем ко мне в «опорник». Будем вооружаться. Идем!
Он зацепил, пухлыми пальцами, пучок ткани куртки в области плеча, толкнув Иванова выводя того из оцепенения.
- Ты, к стати стрелять, можешь? С вас стрелковую подготовку требовали?
- Нет – послушно перемещаясь, процедил Иванов. – Но в тире я бывал.
- Бывал, это хорошо. Дам тебе «ревОльвер», только не говори что лучше деньгами. Он хоть и из газового переделан, отпугнуть сможет.
- Переделки… Это же опасно – сбиваясь в дыхании отозвался Иванов, стараясь не отставать.
- Не дрейфь, на пять выстрелов хватит, а больше, все равно патронов нет.
Они дошли до вывески «опорный пункт полиции» прикрепленной к металлической двери с обратной стороны одноэтажного здания, комплекса бытовых услуг.
- Стой здесь – распорядился Фролов – кажется, тут еще ни кто не побывал. Но все равно, если что, свистнешь.
- Я не умею – признался Борис Игнатьевич, сведя плечи засунутых в карманы рук, переминаясь с ноги на ногу, чем вызвал у Фролова ухмылку.
- Тогда, пнешь дверь, ногой. Ну, у тебя и видок, «Шарапов».
Звяканье ключей, скрип примерзших петель, наступившая, вслед за ними тишина, настороженно спеленала Бориса Игнатьевича.
- Странно, за все время мы ни кого не встретили, как будто это не город, а декорации из него, потухшие, не живые. Можно конечно сделать поправку  на субботний день, но в девять часов все равно кто-то должен быть – рассуждал Иванов, перебирая в кармане прямоугольник мобильного телефона – света нет, перестрелка. Что-то ее не слышно? Что же произошло?
Дверь приоткрылась, из-за нее показалась голова Фролова.
- Ну, как? Замерз? Вот тебе подарочек от Санта Клауса. Береги его, теперь он самый твой верный товарищ.
На растопыренной пятерне Фролова лежало что-то черно-компактное, больше похожее на детскую игрушку.
Иванов, потянулся, было взять ее, но другая пятерня беззлобно хлопнула по его пальцам.
- Цыц, дурилка вольнонаёмная, так, оружие не получают. Все должно быть, торжественно.
Растягивая последнее слово, Фролов, так же не спеша, вытянул из кармана «мерзавчика», закупоренного цилиндром из натуральной пробки, которая, со скрипло-хлопающем звуком, была извлечена зубами.
- Держи, торжественную клятву произносить не будем, пьем в задумчивости.
                *

  Бледно-серый прямоугольник здания полиции, отплёвываясь из разбитых окон рыжими языками пламени на фоне глубоко-чёрного дыма, прикидывался киношной картинкой из плохого боевика. Горел почти весь второй этаж. Горел молчаливо и беззастенчиво, словно так и должно было быть.
  Несколько добропорядочных граждан, держась на почтительном расстоянии от пожара, толкались силуэтами за углом близлежащего дома. Они не вызывали впечатление напуганных, скорее любопытствующих осторожных кошек готовых улизнуть при первом резком звуке или движении. Так что Фролов и Иванов подошли с тыла незамеченными.
 -Так, господа! Что интересного показывают? – размашисто поинтересовался Фролов, отшатнув от наблюдения всех, кроме одного, по внешнему виду напоминавшего дворового забулдыгу, старающегося быть достойным «авторитета».
 -Полицаев постреляли, теперь жгут – ответил тот, не поворачиваясь.
 -Пошто так? – переходя на пониженные тона, подразумевающие доверительною заинтересованность, спросил Фролов.
 -Таджики на оружие позарились. Вот не понятно? Обкуренные, или так, крыша поехала.
 -Понятно – рассудил Фролов – «хотя, что тут понятно?» - Там ещё?
 -Нет, ушли.
 -Тогда, что ж вы прячетесь? – вмешался Иванов.
 -Ага! А если там раненый, какой, с его-то мозгами?! Лучше властей дождаться.
 -Каких властей?! – начал, было, Фролов, но осёкся. Притянув Иванова за воротник к самому уху, прошептал – Пошли от сюда.
 -Куда пошли? Может, помощь нужна – возбуждённо прошептал Иванов, вглядываясь прищуренными глазами в горящее здание.
 -Ты что? Ещё не понял? Не будет ни каких властей. Теперь каждый сам за себя. Давай! – шептал Фролов, ещё раз дёрнув за воротник.
 -Стой! Смотри, там, угловое окно! Видишь? Кто-то пытается его открыть.
 -Где? Ах ты, зараза! Правда, там кто-то есть.
  Фролов с досады махнул рукой, выражая этим терзающие его сомнения, между здравым смыслом и чувством взаимопомощи.
 -Ладно, давай, Только ты внутрь не лезь, будешь тыл прикрывать.
  Они, зачем-то пригибаясь, стали подбираться, мелкими перебежками, к главному входу. У бетонной лестницы, перед раскрытыми дверьми полицейского участка, лежало несколько однотипно одетых «жмуриков» в различных распластанных позах и двое в полицейской форме. Один, сержант ППС с раздробленной головой, другой, подпирая створку двери, был лейтенант. Кочергин! – пронеслось в голове у Фролова – Чем же тебя? И крови вроде нет? Может живой?
  Он подбежал к лейтенанту, прижал два пальца к его шее, нащупывая артерию и, только тогда заметил слегка побуревшую дырочку на теле, со стороны часов, вспомнив шутку про определение места нахождения сердца.
 -Всё – констатировал он и решительно скрылся, в начинающем заполнятся дымом пространстве.
  Иванов, прижавшись к косяку дверного проёма, застыл, оглядывая развернувшуюся перед ним панораму, бессмысленно перебирая в кармане грани вручённого Фроловым револьвера. Почему-то вспомнилась вчерашняя селёдка, засыпанные листвой дорожки сквера, урна с торчащими из неё «вещественным доказательством». Доказательством чего? Зачем? Почему он, проживший столько, в сущности нормальных, лет оказался в этом бреду? И как научиться воспринимать его также нормально как остальное, раньше?
  В окнах соседнего дома просматривались лица людей наблюдающих за ним, за Ивановым, как за диковиной, существование которой за барьером стекла вызывало почти равнодушный интерес.
  Пыхтение, кашель и хруст разбитого стекла, вывели его из оцепенения раздумий. В проёме, разметая телом дымовую марь, появился Фролов, волоча на себе нечто знакомое, отдалённо напоминающее Верочку. То есть Веру Николаевну.
                *