Глава из романа "Белые бураны"
А в степи на Алтае под поселком «Труд», где несколько месяцев назад в землянке поселились приехавшие из Украины Жигуновы, уже третьи сутки свирепствовал и бушевал снежный буран. Такой холодной, мощной и неистовой снежной бури Жигуновы еще не видели. Ветер крутил, валил с ног, обсыпая и залепляя глаза и рот снегом, сдавливал своими порывами дыхание. Перед глазами стояла сплошная белая пелена, и дальше пяти шагов ничего не было видно. (Недаром, слово «боран» означает – крутить, вертеть, сбивать).
Бураны – это особо сильные и низкотемпературные степные снежные бури, которые очень часто свирепствуют в зимние месяцы в южных областях Сибири, Алтайского края, в Кулундинской степи и на севере Казахстана и в степных местах Поволжья.
Когда дуют в степи сильные свирепые южные бураны, без страховки людям в степь лучше не выходить – это небезопасно, можно заблудиться там и замерзнуть. А местные старожилы, например, если и выходят поухаживать за скотом, на работу, или еще для чего-то, то недалеко, и идут, держась рукой за натянутые по столбикам веревки или канаты, то есть страхуясь.
В бураны, не делая этого, можно запросто уйти в степь и ходить, блукая там весь день по кругу на одном и том же месте, потому что ничего не видно и ничего не слышно, кроме сплошного белого снега и завывания ветра вокруг и перед глазами, дальше забирают силы изматывающее хождение по снежным сугробам и низкая температура воздуха. На Алтае она опускается и достигает порой пятидесяти градусов Цельсия. Вот поэтому и поется наверное в известной песне о таком случае, как застигнутый бураном в глухой степи, выбившись из сил, замерзал какой-то ямщик.
Хотя замерзают здесь, попадая в такие ситуации, не только неопытные, приезжие люди, но и местные испытанные и знающие старожилы, которые пренебрегли вдруг правилами элементарной безопасности, выработанной здешним населением за многие годы жизни, а именно: в бурю сиди дома и не высовывайся, а если и выходишь, то иди, держась за канаты… А если застала тебя непогода в дороге, то иди, держась направления ветра и ориентируясь на дорожные столбы. Они стоят обычно вдоль дороги, а дорога, конечно, должна к чему-то привести.
Ну вот, теперь наверно некоторые никогда не жившие в Сибири читатели поймут, что такое эти белые снежные степные бураны! Да, и люди там такие: стойкие, сильные и смелые, умеющие преодолевать любые природные преграды на своем пути. И конечно же, как сказал маршал Жуков, по силе, задору и жизнерадостности их можно вполне сравнить с белыми могучими буранами! Эта «ода» сибирякам и всем живущим там людям изложена мною не просто так, ради «красного словца» - это правда о народе, который веками жил, покорял и противостоял всем стихиям, освоил всю Сибирь и дошел до Тихого и Северного Ледовитого океанов…
В основном это были бывшие ушкуйники, то есть русские бывалые казаки, непоседливые и неугомонные, рискованные и отважные люди, экспедиции которых были посланы еще бывшими русскими царями, и которые дошли почти аж до самой Америки, и заняли ее дикий Север – Аляску. Поклон им за это и слава! И благодарность за эти богатые земли, за эти природные блага, которыми мы пользуемся теперь, не замечая, и которые они завоевали тогда в суровой и трудной борьбе.
Вот почему немецкие генералы потом не могли понять, почему же они были так быстро отброшены от Москвы и других мест России и драпали затем, как только могли оставляя свою хваленую немецкую технику на таких неудобных русских дорогах. Куда уж им было понять эту загадочную для них русскую душу, а тем более этот стойкий могучий сибирский характер. Конечно, пусть говорят и спорят об этом историки, приводят свои весомые аргументы, но я думаю, что перелом в битве под Москвой сделали все же такие факторы: морозная зима, мужество советских воинов и свежие сильные сибирские полки и дивизии, которые прибывали из-за Урала, как выразился Гудериан «с неимоверной скоростью и в неимоверных количествах» - здоровые и сильные, одетые в добротные овчинные полушубки…
Жуков их только направлял и давал указания, следил, чтобы они в отдельных случаях не слишком спешили вырываться вперед, и шли сплошной непреодолимой стеной, как белые сибирские бураны… И это правда!
… А землянку Жигуновых в два метра высотой занесло снегом во время бурана по самую крышу. Жигуновы сидели теперь возле печки, грелись, ждали и думали: когда же этой непроглядной буре придет конец? Как им потом, после бурана, выбраться наружу? Ведь двери и окна землянки закрыты – заблокированы наглухо снежными сугробами.
Для этих случаев в северном жилище, где дуют ветры и много снега, должен быть предусмотрен какой-то запасной «аварийный» выход наружу.
- Выход наружу наверно должен быть через крышу, - высказался по этому поводу Борис. – Я полезу сейчас на горище и посмотрю.
Он поднялся по лестнице наверх и под потолком землянки нашел запасной выход. Этим выходом оказалась заколоченное досками небольшое окно у конька крыши. Добравшись до этого выхода, Борис топором легко отодрал доски, фанеру и вату, закрывавшие окно, и выглянул наружу. А выглянув, оторопел:
- Мать моя родная! – крикнул он. – Ландшафт неземной!
Буран уже затих, земля была в снегу и все вокруг казалось одной сплошной белой пустыней: не видно было ни домов, ни столбов, ни дорог, ни деревьев. А на месте их маленькой землянки образовался один большой сплошной снежный сугроб, из которого торчала и дымилась серым дымом тонкая, как мундштук, черная железная труба от их чугунной, раскаленной дровами, печки-буржуйки.
- Ну, и картина! Здесь нам работы, Витек, на целый день! – крикнул он Виктору, слезая сверху.
- Давай, бери лопаты, а я возьму лестницу. Вылезем в окно и будем откапывать нашу входную наружную дверь.
И когда дверь открылась, все вздохнули с облегчением, закричали и развеселились. Засуетились даже животные: Индус залаял, а кабанчик Васька захрюкал и запищал как истый соловей, весело подпрыгнул, мотнул головой и шмыгнул назад к печке, испугавшись холода. Индус же выбежал и последовал за Борисом и Виктором, которые сразу же стали откапывать от снега своих соседей – бабу Саенчиху и деда Андрея.
Так уж здесь издавна повелось… Сибирь – земля суровая – спасай себя и помогай другим, коль можешь. И кто-то может быть другой потом поможет и тебе.
Дом Саенчихи тоже оказался полностью завален снегом по крышу, и когда Виктор с Борисом откопали их дверь, они очень обрадовались: встретили их растроганно с мокрыми глазами.
- Сыночки!... А мы уже думали, каюк нам – задохнемся, - причитала Саенчиха. – Никого ведь поблизости рядом с нами нет, а мы сами уже старые лазать по крышам. Слава Богу, что вы оказались здесь и пришли на помощь.
- Я вот вам, сынки, за это белой муки хоть немного дам, - сказала она, - хоть хлеба себе испечете или оладий. А если еще и сарай мне откопаете, так и молока, и творога, и яиц, - предложила она Виктору и Борису.
Те обрадовано переглянулись и конечно согласились, хоть и были уже уставшими. Еще бы, после мерзлой сладкой картошки и бурачного постного супа поесть такую вкуснятину: оладьи с молоком и творогом, да еще и яичницу – это ли не верх блаженства!
Наступил 1942 год, прошли два месяца суровой сибирской зимы и жизнь в далеком селе – в колхозе «Труд» у Жигуновых как-то понемногу стала налаживаться. За выполненные трудодни Александры и за хорошую работу Бориса в кузнечной мастерской, им выписали и выдали на складе мешок зерна. И Борис с отцом, распилив толстенный чурбан на две части, набили в эти деревянные круги осколки от старого разбитого «чугунка», соорудили два небольших жернова. Получилась хорошая самодельная мукомольная мельница, на которой можно было, не выходя из дома, молоть полученное ими в колхозе зерно и производить муку любой сортности, прикрывая и открывая сбоку щель выхода муки задвижкой. Это простое и нехитрое сооружение придумал сам Борис в своей мастерской. Зерно высыпалось сверху в центральное отверстие.
За эти прошедшие неполные полгода Борис стал в селе местной знаменитостью. Люди его зауважали, колхозники, встречаясь с ним, здоровались и величали его Борисом Ивановичем, а ему-то было всего семнадцать лет. Крестьяне обращались к нему по любому поводу, по любым мастерским делам, например, что-нибудь починить или сделать. К нему шли все: и стар, и млад, и даже сам председатель колхоза Устюков, и его заместитель – бригадир, и кладовщик – персона в колхозе привилегированная. Как и рисовать кистью на полотне, он мог так же мастерски работать молотком на наковальне. Делал подковы, ножи и колеса на сенокосилки, мастерил жернова, ставил печки, чинил замки. Любую деталь из железа и дерева он мог сделать быстро и качественно.
- Парень выдался хоть куда – на славу! – радовались отец и мать Жигуновых. – Ни силы, ни ума ему не занимать, настоящий мастер! Все у него под рукой спорится, кипит.
- Прямо какой-то Кулибин или Да Винчи, - говорил о Борисе Иван Яковлевич, делясь своим мнением с Александрой.
- Какой там Кулибин? – улыбалась Александра. – Деловитостью он пошел весь в тебя, в вашу породу Жигуновых. Ты-то в молодости разве не помнишь какой был? Играл на гитаре, сам грамоте учился, стихами увлекался и спортом. У купцов служил и был знаком с большими государственными людьми.
- Да, Шура, да, я это знаю, - задумчиво сказал Иван. – Еще с детства чувствовал, что во мне течет совсем не обычная, не простая кровь. Что род Жигуновых ведет свое начало не из простонародья, а, возможно, из дворянского рода. Ведь сколько этих дворян Жигуновых живет сейчас в России. Может, мои предки были когда-то отлучены от дворянства и высланы в Вятку, а может, и сами уехали, порвали всякие отношения со своим родом, отделились и стали крестьянами. Сами пахали, сеяли, убирали… Ведь даже по лицу и по наклонностям своих братьев я вижу – они выглядят благородно и интеллигентно. Так что, у Бориса, возможно, корни не простые, а дородные, поэтому-то он такой у нас умный, красивый и талантливый.
- И все картинки о героях собирает, - добавила Александра.
- Испокон веков еще по старым временам, - продолжил Иван, - удальцы-молодцы, не согласные с властью царя и бояр бежали со всей Руси в Вятку. А оттуда стругами спускались по Волге в ее низовья грабить «Золотую Орду», а затем бежали в казаки на Дон, после того, как царь Василий пошел походом на Вятку и разгромил и разграбил их, ушкуйников, разбойную столицу.
- Вот она какая, история-то наша была, а не то, что сейчас записано, - закончил рассуждать Иван, потом улыбнулся и добавил:
- Конечно, это лишь мои рассуждения. Может, я и не прав в чем-то, ошибаюсь, но я чувствую, что род наш все-таки не обычный.
Их разговор с Александрой прервал приход Бориса, которого уже веселым лаем встречал Индус, а так же настороженным хрюком и наставленными на дверь оттопыренными ушами кабанчик Вася.
- Ну вот, и Борис с работы вернулся, лишь только мы о нем заговорили, - сказал Иван Александре. – Глянь, как его Индус с Васькой встречают-то.
Но первым встречать с работы Бориса к дверям кинулся его младший брат Женька. Так уж между ними повелось, что его старший брат приходил домой с работы не с пустыми руками. Он обязательно что-то да приносил из игрушек для Женьки. Выпиливал их, выстругивал, собирал на работе и, придя домой вручал своему маленькому братику. И это было всегда сюрпризом для Женьки. Женька его за это любил и уважал, и встречал восторженным криком и радостью.
И сейчас, не успел Борис еще переступить через порог, как Женька уже подскочил к нему и начал его тормошить.
- А что ты мне сегодня принес? Покажи!
А Борис, подняв его радостно вверх руками, весело крикнул:
- А принес я тебе сегодня, братишка, такую вещицу, что, увидев – ахнешь!
- Где? Где? Ну, давай, показывай скорей, - верещал Женька нетерпеливо и требовательно. – Сначала ты мне покажи, а потом я уже ахну!
- Сейчас, сейчас. Ты не спеши так, Евгений, дай мне ее из кармана вытащить, - говорил Борис, извлекая из глубины своего тулупа маленькую игрушечную тележку с миниатюрными колесиками и выструганного из дерева коня.
- И это еще не все, - продолжал Борис, - эта тележка называется тачанка, а вот тебе и пулемет с пулеметчиком, - сказал он, вытащив наконец все игрушки из своих карманов.
Женька от удивления и радости так и застыл на месте, разглядывая в своих руках великолепные детские игрушки. Настолько они были хорошо и ладно сделаны, что Женька не мог оторвать от них глаз: лошадка была на миниатюрных колесиках, а тележка на больших колесах, и выглядели они как настоящие «взаправдашние». У лошади на колесиках даже две ноги во время бега сгибались, двигались, а пулемет в руках у сидящего за ним деревянного солдатика трещал так настойчиво, словно стрелял настоящими пулями.
- Ну что, брат? - спросил Борис, наклоняясь к Женьке. – Нравятся тебе эти игрушки?
- Еще как нравятся! – ответил Женька. – Они все такие… как настоящие… А почему… а почему?
- Ну вот, теперь еще и почему? – засмеялся Борис. – Какие там еще претензии у тебя ко мне?
- А почему, - наконец вымолвил Женька, - пулеметчик все время лежит и стреляет? Ведь так у него скоро все патроны закончатся…
Услышав это, все засмеялись…
- Ишь, брат, какой ты смышленый и догадливый, - отсмеявшись, весело ответил Борис. – Наверно, этот солдат еще слишком молодой и неопытный, короче говоря, - новобранец, и он не знает, что нужно беречь патроны и не стрелять впустую «по воробьям»… Хорошо, что ты это заметил. Мы его сейчас за это накажем – снимем с тачанки и посадим на гауптвахту, понял? А на его тележке будем возить что-нибудь полезное, например, муку для оладий, которую нам сейчас будут молоть на мельнице…
Так они, усевшись и положив доску на стулья, стали играть с Женькой и возить на стол сыплющуюся из под Жерновов мельницы белую муку, которую к этому времени из пшеницы уже около стакана намолол с Виктором их отец. А мать, тем временем, стала разводить закваску для оладий. Впереди их ждала вкусная еда и Женька, глотая слюни тоже старался не ударить в грязь лицом, и усиленно возил муку в кастрюлю к своей матери.
Это были счастливейшие часы общения семьи. Все они тогда, кроме Валентина, были вместе и никто не сидел в стороне.
И вот к ним в дверь постучали. Это оказалась Марфа, проведавшая их после нескольких дней отсутствия, связанных с бураном. Все ей, конечно же, были рады. Ведь Марфа уже была для них как настоящий надежный друг семьи. Она искренне привязалась к ним всем и особенно к Александре, которая была ей как родная мать. Кроме того, она была очень влюблена в Бориса – в Бориса ведь были влюблены все девушки колхоза, но стеснялась и не выказывала ему этого. А Борис в вопросе любви к девчатам сам по себе еще не определился. В свои шестнадцать лет он вообще еще этим не страдал и не грезил – главным для него была его работа, искусство, поделки разные и картинки, которые он постоянно рисовал чем только можно: карандашом, чернилами, краской… на фанере, картоне в альбоме.
- О, Марфа, здравствуй. Ты пришла как раз вовремя – на оладьи, - воскликнул он, увидев Марфу.
- Да ну, что вы, что я вас тут буду объедать! – засмеялась Марфа.
- Ничего, ничего, мы уже теперь не такие бедные, как раньше, садись за стол, покушай наших оладий, - пригласила ее Александра. – Конечно, они без сметаны и без мяса – Виктор нам еще зайчатины не наловил, но они все же на постном масле и тоже вкусные, так что, садись и ешь, не стесняйся, Марфа.
Для Марфы находиться среди Жигуновых было верхом блаженства. Она оживала и отогревалась душой и сердцем в лучах маленького, но удивительного до простоты счастья этой семьи – простого как поцелуй матери, когда тебя все любят, понимают и уважают как равного.
Узнав, что Виктор ходит утрами на промысел по посадкам и ставит силки на зайцев, Марфа сказала ему:
- А я, вот, когда шла к вам по тропинке возле посадки, то видела следы куропаток. Они на том месте у горохового поля наверное жир нагуливают. Там их и раньше я целый выводок видела. Ребята, если хотите, то приходите завтра ко мне с Борисом. У меня сюрприз для вас имеется – настоящее охотничье ружье… Еще отцовское, и патроны с дробью тоже. Я могу показать вам еще и место, где гуляют эти самые куропатки. Вот и поохотимся утром втроем на лыжах, и добудем мяса.
Борис воспринял это предложение Марфы на «ура!».
- Но только вот лыжи, - сказал он,- у нас их нет.
- А лыжи у меня есть – три пары. Я же дочь охотника. Так что, все в порядке,- ответила Марфа.
Вот так и договорились они все вместе (да еще Индус) идти на охоту. На следующий день было воскресенье, и Борис с Виктором поднялись, умылись снегом и подались на околицу села к Марфе. Она их уже ждала: приготовила лыжи, сняла и почистила ружье, вытащила патроны, зарядила их дробью с пыжами. Взяла сумку для дичи… Лишь только Виктор с Борисом подошли к ее дому и свистнули, как она уже показалась в дверях.
- Здравствуй, Марфа, - крикнул Борис. – Мы пришли, как договаривались… У тебя все готово?
- Привет, ребята! – помахала им Марфа. – Да, готова! Идите, надевайте лыжи… И возьмите, вот, ружье с патронами.
- Ты молодец, Марфа, держишь слово. Мне нравятся такие качества в тебе, как честность и четкость. Это качества хорошего человека… А ружье у тебя в отличном состоянии, - заметил Борис, осматривая его. – Сразу видно, что дочь охотника.
- Да, - ответила Марфа, - и не просто дочь охотника, а дочь таежного охотника и шаманки.
Подбоченясь и вскинув голову, она встала в повелительную позу и сказала:
- Вот видишь, какая я!
А потом, рассмеявшись, махнула рукой.
- А, ладно, если б люди замечали и другие мои качества… А так все видят, да не то!
- Не дрейфь, Марфа, скоро заметят,- сказал, улыбаясь, Борис. – Во всяком случае, нам с Виктором ты нравишься… как настоящий друг.
- Ну, и спасибо вам за это, - засмеявшись сказала Марфа. – Нате, вот, держите патроны с ремнем.
Окинув братьев придирчивым взглядом, она вдруг спросила:
- А стрелять-то вы из ружья хоть умеете?
- Виктор – не знаю, а я умею, - сказал Борис. – Из малопульки стрелял на соревнованиях. Так что, не бойся, знаю, где нажимать и как целиться…
- Ну, малопулька – это малопулька! А двустволка – это охотничье ружье – разница большая, - заметила Марфа.
- Давай, проверим твой опытный глаз, - сказала она. – Вон, видишь, жестяные банки на заборе висят и болтаются. Если в них попадешь, тогда ты хороший стрелок, а если нет, - тогда и за ружье браться нечего – ничего не добудешь!
- Давай, - согласился Борис. – Я стреляю первым!
- Стреляй, - кивнула Марфа.
Борис вскинул ружье, прицелился.
- Ты ж смотри, попади, а то и на охоту не пойдем – Марфа ружье заберет, - обратился к нему Виктор.
- Не дрейфь, братуха, у меня глаз – алмаз! С первого раза сделаю, - заверил Борис. – Только не каркай под руку!
- Ну, что там у вас… почему не стреляешь? – спросила его Марфа.
- Да тут братуха мне что-то под руку гутарит, боюсь, собьет с прицела, - пошутил Борис.
Он прицелился и выстрелил. Дробь, хоть и не сбила, но попала в банку.
- Ух ты, попал! Теперь я вижу, что ты можешь стрелять. От души поздравляю, - сказала Марфа. – Давай я тебе руку пожму.
Борис кинулся к ней и на радостях, пожимая руку, обнял и поцеловал ее. Марфа растерялась, и по всему было видно, как она покраснела и чуть не лишилась чувств от удовольствия. (Она действительно была влюблена в Бориса, но переживала это в себе).
Видя, что между Борисом и Марфой завязываются какие-то любовные отношения, Виктор недовольно крикнул:
- Ну что, охотники, пойдем на охоту или нет? А то, если после каждого выстрела вы целоваться будете, так и куропаток не увидите.
- Пойдем, пойдем, - заверил его Борис. – Давай, одевай, брат, лыжи и поехали!
А у Марфы перед глазами все еще кружилось и плыло. Она до сих пор чувствовала этот Борисов поцелуй… горячий… сильный и разящий, как выстрел!
«Ох, что это, мамоньки! Не надо бы так, - подумала она. – Надо бы все это сразу забыть, забыть и выкинуть из головы».
А братья уже приготовились к ходу: надели лыжи, сумки, ружье с патронташем, взяли палки в руки и стали ждать ее. Марфа тоже одела лыжи и стала на снег.
- Ну все, ребята, пошли! – приказала она.
Широкие и короткие лыжи хорошо скользили по снегу, не давая охотникам увязнуть в нем средь поля. Вскоре они подъехали к тому месту на краю посадки, где Марфа раньше видела куропаток, но их там не было и не было видно их следов. Березовая посадка в форме околка была длинная, но не широкая, и Виктор предложил Борису и Марфе:
- Давайте разделимся. Вы с Марфой идите по одной стороне посадки, а я по другой. Я буду стучать палкой по деревьям – гнать на вас дичь, а вы стреляйте. Свистну один раз – это значит – я здесь! Свистну два раза – тогда идите ко мне! – сказал он.
- Ладно, кивнул головой Борис, - давай попробуем так, только ты не лезь лишний раз на нашу сторону, а свисти, если что понадобится, чтоб под выстрел не попасть.
Так и порешили – разделились и пошли по краям посадки. Виктор шел на лыжах с правой стороны, а Борис с Марфой с левой. Виктор иногда останавливался, стучал по березам, в надежде выгнать из этой лесополосы хоть какую-нибудь живность. Но все его усилия были напрасны. Стояла вязкая усыпляющая тишина, лишь слышно было как от стука палкой сыплется снег с деревьев… Так, не спеша, посвистывая и перестукиваясь, они и прошли на лыжах почти через все поле.
И вдруг, в конце посадки, когда уже в очередной раз Виктор хотел подойти и стукнуть по березе, он увидел как прямо перед ним выскочило какое-то страшное серое существо. Он сразу даже и не сообразил, что это такое: волк или собака, но откуда здесь быть собаке? Это был действительно волк… Зверь выскочил и оскалился, глядя на Виктора злыми немигающими желтыми глазами. По всему было видно, что он готов был напасть и сейчас бросится на него. От страха у Виктора волосы встали дыбом. В руках у него была одна лишь палка… Свистеть и звать на помощь было уже некогда, да и бесполезно. Борис с Марфой отстали метров на двадцать и шли где-то сзади по другой стороне посадки. Да, им было бы и не прорваться быстро сквозь этот сплошной частокол из колючих кустов и застывших берез.
Защищаясь, Виктор выставил вперед палку и приготовился к атаке хищника. Волк, как хитрый убийца, поняв это и скалясь, стал быстро с бросками кружить вокруг Виктора, надеясь свалить его этим приемом. «Ну, все, - подумал Виктор, - сейчас если я запнусь или запутаюсь в лыжах и упаду – тогда мне конец!».
От бешеной пляски и мелькания волка перед глазами, голова у него пошла кругом, он стал терять равновесие – падать, и закричал. И тут возле него что-то случилось, что-то произошло. Послышался крик, он даже не понял, кто это кричал: он или кто-то другой. Наверно, и он, и другой. Он увидел, как из посадки выскочили двое лохматых людей и кинулись к нему на помощь. Один человек был с обнаженной и сверкающей косой без черенка, а другой с увесистой короткой дубинкой. Они находились недалеко и с криком появились внезапно. Волк испугался и отступил, попятился, а потом, оглядываясь, бросился бежать…
А Виктора окружили незнакомые обросшие люди. Они подбежали и стали тормошить и расспрашивать его, сидящего на земле.
- Малец, как ты там, живой? Зверюка-то тебя не подрал?
Виктор только мотал головой и мычал. От пережитого страха его всего колотило и судорогой сводило челюсти.
- Что ты здесь один, без товарищей шляешься? – выговаривали ему бородатые люди.
Немного оправившись, Виктор теперь уже стал опасаться и их. По виду они были похожи на каких-то разбойников – людей с большой дороги. Да, и их вопросы понемногу стали подтверждать его опасения. Наконец, он разжал челюсти и вымолвил:
- Да, я здесь не один, на той стороне идут мои братья – охотники.
И тут вдруг невдалеке грохнул выстрел! Потом другой… Разбойники всполошились. Один сказал другому:
- Надо сваливать отсюда, а то еще подстрелят.
И, обращаясь к Виктору, спросил его:
- Эй, малец, а пожрать-то у тебя что-нибудь есть? Вторые сутки идем не емши! Из Сиблага мы, с лесоповала… Только цыц о нас, понял? Жизнь за жизнь!
Виктор кивнул головой и отдал им весь свой завтрак, который Марфа приготовила и сунула ему в карман. Люди схватили его завтрак и стали тут же его есть. Потом один спросил его:
- А до станции-то какой-нибудь еще далеко?
- Далеко! Километров двадцать будет, если по железной дороге, - ответил Виктор.
- А как она называется? – спросили беглые.
- Топчиха. Это районный центр. Там и поезда останавливаются, и милиция имеется.
- А как тебя звать-то, «крестник»? – спросил старший из беглых.
- Виктор.
- А фамилия?
- Жигунов…
- Хорошо, малец, иди и живи долго и счастливо! – усмехнулся спрашивавший.
- А если спросят о нас, кто, мол, тебя от волка спас? Скажи – странники, какие-то сибирские монахи, что ли, понял? Мы теперь твою фамилию знаем, и где ты живешь-находишься! Если сдашь нас милиции – под землей достанем! Ну, пока, крестник, прощай.
Виктор стоял и только кивал головой и кривился – ему страшно было даже пошевелиться. Эти угрюмые решительные люди могли ведь тут же легко его прикончить, полоснуть острой косой по горлу и уйти. Но они оставили его в живых, во второй раз даровав ему жизнь. Почему? А кто их знает почему! Может быть, боясь заявлений родственников в милицию, а может быть погони за ними вооруженных людей – охотников…
Услышав выстрелы, беглые люди, бросив Виктора, поспешно ушли, как растаяли, в сторону железной дороги.
А Виктор все еще стоял и думал, и не мог прийти в себя: не сон ли это ему приснился, и с ним ли все это происходит? Наконец, очнувшись, он начал свистеть, заложив пальцы в рот, подзывая к себе Бориса и Марфу. Борис тут же ответил…
И через несколько минут, продравшись через густую посадку, они с Марфой появились возле Виктора веселые и довольные, с несколькими куропатками в руках.
- Вот, смотри, какая добыча нам попалась – на всех хватит! – кричал, подъезжая к нему с распростертыми руками Борис.
А Виктору было не до его добычи! Когда же он рассказал Борису и Марфе о том, что с ним здесь случилось, они сначала опешили, а потом, поворачиваясь, стали невольно оглядываться по сторонам. На них повеяло опасностью, и Марфа, забеспокоясь, сказала шепотом:
- Ребята, давайте скорее отсюда сматываться, а вдруг они вернутся? Может, они сейчас засели где-нибудь в посадке, спрятались и наблюдают за нами, чтоб потом напасть, отнять у нас оружие и убить.
Действительно, ружье и еда были бы хорошим подспорьем беглецам, чтобы выжить и преодолеть эти бескрайние и безлюдные пространства заснеженных сибирских полей. И братья Жигуновы с Марфой, поделив куропаток, поспешно покинули место встречи со сбежавшими из лагеря людьми. А спешить нужно было… Эти замерзшие, голодные и отчаянные люди могли забрести и на окраину деревни: в землянку Жигуновых или в дом Саенчихи, и расправиться там со всеми живущими в них людьми.
Уже вечерело, когда Жигуновы с Марфой вернулись в деревню. В первую очередь они рассказали все Ивану и Александре, потом побежали к Саенчихе с мужем, предупредили и их. А затем Марфа вдруг сказала Александре:
- Теть Шура, я боюсь идти домой и ночевать там одна… Мне страшно там быть одной…
- Так оставайся и переночуй у нас – на нарах места всем хватит, – сказала Александра.
- Да, мне неудобно перед Борисом и Иваном Яковлевичем, - заупрямилась Марфа.
- Ничего, ничего, я им все объясню, кстати, и почитаешь мне письмо от Валентина, которое пришло сегодня. На вот, прочти вслух, - попросила Александра.
- Ой, как хорошо, - обрадовалась Марфа, - давайте!
Развернула письмо и стала читать:
«Здравствуйте, мои дорогие папа, мама и братья: Борис, Виктор и Евгений! Возможно, когда вы получите это письмо и будете читать его, меня уже здесь, в Барнауле, не будет. Наша учеба закончена, на днях наш выпуск отправляют на фронт, мы все едем в действующую армию. Не беспокойтесь, я жив и здоров, чего и вам желаю. И у меня все хорошо…
Недавно присвоили нам звания младших лейтенантов и выдали офицерские мундиры. И как-то даже уже не верится, не узнаем друг друга: мы вдруг сразу стали какими-то другими. Ходим, подшучиваем друг над другом и смотримся украдкой в зеркало. Мы все выросли и посуровели: теперь мы уже не мальчишки какие-то, а товарищи офицеры!
Кончаю писать, спасибо вам за все заботы, за жизнь, за любовь. Будьте все здоровы и счастливы. Передайте привет Марфе – она хороший друг. До свидания. Ваш Валентин.
Февраль месяц, 1942 год».
И точно в это самое время, когда читалось это письмо в землянке, Валентин уже ехал на фронт по железной дороге в вагоне с выпускниками училища, своими товарищами и уже офицерами мимо своего поселка «Труд». Он видел из вагона, как на краю деревни, там, где должна была находиться их маленькая землянка, мерцает далекий желтый огонек – светится одно окошко их маленького убогого жилища.
У Валентина екнуло сердце, заныло в груди и глаза затуманили слезы, и он, глядя в эту заснеженную даль на желтый огонек, что мерцал как фонарь маяка в океане, представил себе, как вся их большая семья сидит сейчас, сгрудившись у печки, и читает его письмо…
И он, украдкой смахнув слезы, помахал им рукой… и прошептал:
- Прощай, землянка! Прощай, «Труд» и до свидания, мои родные!