Белесый, цвета жизни и надежды, бунтующий свет ранней весны разрывал без двух недель зеленые, пока еще совсем нагие кроны кленов, которые были обильно рассажены по всему периметру городского парка. Весеннее утро - так же прекрасно, как летняя ночь, осенний день или зимний вечер, когда время, сезон и все окружающее сливается в одну гармоничную мелодию, а сердце сладко замирает от того, что ты становишься частью этого древнего природного таинства. Музыка весеннего утра своими быстрыми минорными нотами воспевает оды свободе, летние ночи плавными глубокими переборами флейты поют о страстной любви, ритмичный бой дождей осенних полдней наигрывает на фортепиано минорные печальные мотивы, а низкая скрипка передает то неуловимое волшебство, царящее в блестящем воздухе зимнего вечера.
Ветерок, пахнущий мокрой землей, глотнувшими воздуха перегнившими под сугробами желтыми листьями, и свежей, ярко-зеленой травой, острыми лучами выбивающейся из черной насыщенной почвы, ласково окутывал прохладной пеленой морщинистую, с заскорузлой кожей и высокой пятнистой пигментацией, оплывшую шею Александры. Именно Александры, а не Александры Николаевны. Пожилая женщина маразматически не могла терпеть, когда к ней обращались как к старушке - используя отчество.
Этот весенний воздух так же шептал ей о свободе, но не о той, которая была шестьдесят лет назад: свободе жить, верить и надеется, видеть новые горизонты, предвкушать перемены: нет. Теперь он наполнял грудную клетку духом свободы иной - свободы дышать, ковылять ломкими сухими конечностями по холодному асфальту, фокусировать истаскавшейся сетчаткой яркие краски, сквозь панцирь ороговевшего эпидермиса рук чувствовать шершавую древесину старой лавочки и, конечно, свободу умирать - умирать в этом прекрасном, замечательном мире, прочувствовав, и успев насладится им сполна: почти целый век: восемьдесят лет.
Точно так же, как ветер сейчас нежно ласкал ее лицо и шею, каких-то шестьдесят лет назад к ним еще молодыми гладкими руками и пухлыми влажными губами прикасались мужчины: каждую неделю, в самом лучшем случае месяц, меняла кавалеров юная Сашка, игриво накручивая на палец длинные темные локоны и летящей походкой, размахивая пышным подолом, спускаясь по крутым лестницам университета.
Еще будучи совсем молодой, она точно так же гуляла по этим кленовым аллеям, стукая каблучками по каменной кладке. Тогда она меняла прически, костюмы и мужчин не задумываясь, отстаивая свое право на свободную достойную жизнь. В восемьдесят же лет, кроме права на достойную смерть никакого более права не требуется.
Очнувшись от нахлынувших мыслей, старушка дрожащей высохшей рукой поправила спицу, закрепившую на голове тугой пучок, из редких, сверкающих седых волос, за которыми блестели предательские залысины. Когда прошла половина века? Когда молодость покинула ее? Вместе с перелетными птицами улетела в 1987 в южные страны и решила не возвращаться к своей хозяйке на Родину, в суетную Россию? Или закончилась с каким-нибудь вечерним информационным выпуском на центральном канале, напоследок мелькнув белесыми титрами?
На сухой гулкий кашель оборачивались улыбчивые прохожие. Горб на спине, торчащий из-под старого фланелевого плаща, нелепо трясся в такт грудным громовым раскатам. Правая рука Александры, свободная от трости, нелепо скрючилась, и пространство, между локтем и талией, в котором должен быть другой, мужской, локоть, вот уже как лет тридцать пять пустовало, с тех самых пор, когда ее муж, будучи ее ровесником, в сорок пять выглядевший довольно таки свежо, в отличие от расплывшейся, изрядно постаревшей жены, ушел от нее к молодой женщине.
У всякого человека есть своя личная утопия. Утопией Александры была ее самодостаточность. Она ложно полагала, что человеку, кроме самого себя ничего больше не нужно, что друзья, мужья, дети, лишь красивое, но не обязательное украшение блеклой людской жизни, без которого полноценному человеку вполне можно обойтись. Свою независимость и силу духа она доказывала до тех пор, пока, наконец, мир не откликнулся на упорный зов и настойчивый стук, и не открыл ей двери в одиночество: томное, продолжительное, и совсем, совсем безнадежное. Могла бы она ответить сейчас, волочась никому не нужным пожилым человеком по скользкой дороге, зачем все это было нужно? Удалось ли кому-нибудь, хоть что-либо доказать? Так ли она сильна и независима была все это время? И была ли вообще? К слову будет сказано, сильная женщина - великая ложь, распространившаяся нелепым мифом в нашем социуме. Разве может сопротивляться без опоры ветрам прекрасная роза, цветущая на колючем, но хрупком вьющимся стебле? Разве течет прекрасная горная река без камней, направляющих ее? Разве можно ожидать силы от существа, сделанного из тонких реберных костей полноценного человека? Если вы считаете женщину сильной, либо она та еще лгунья, либо вы еще тот глупец.
Аллеи парка выводили на открытое пространство небольшой площади с блеклым фонтаном посередине. Он начнет работать только через месяц, пока что небольшое бетонное сооружение смотрелось достаточно дурно, обнажая свое покрытое слоем мелочи, окурков, гнилых листьев и баночек из-под газированной воды дно. Александра около десяти минут переводила дух, сидя на влажной деревянной скамейке под большой сосной. На какое-то мгновение она даже забыла про возраст своего изношенного оскуделого тела, и, когда к ее ногам подкатилась небольшая шишечка, которую пинал по дороге вот уже как метров пятьдесят задумчивый молодой человек, она толкнула ее изношенным туфлей и улыбнулась ему, блекло сверкая мутными бесцветными глазами. Юноша слегка смутился, нахмурился и ускорил шаг.
Старушка оперлась на клюку и, кряхтя, встала с лавочки; постоянно болезненно прихрамывая, отправилась к торговому ряду со сверкающими разноцветными витринами.
За стеклами стояли изящные туфли, точеные манекены позировали в нарядах новой весенней коллекции, бриллианты всеми гранями чутко отзывались на каждый лучик. Александра смотрела на все это широко открытыми глазами, полными наивного восхищения, такого, на которое способны либо слишком маленькие, либо, напротив, престарелые люди. Все эти элементы девичьего туалета вызывали в старушке бурю ностальгических эмоций, отзывающихся учащенным биением сердца.
Взгляд Александры остановился на небольшом квадратном флакончике, золотые выгравированные буквы на котором переливались благородным бледным мерцанием в лучах первого весеннего солнца. Женщина прижалась лицом к витрине очень близко, морщась, дрожащими руками достала из кармана футляр для оптики, надела свои огромные очки, и, присматриваясь, удивленно и восхищенно округлила узкие серые глаза; тонкие морщинистые губы расплылись в широкой улыбке, оголяя желтоватые зубные коронки.
- Не может быть, - выдохнула, наконец, она, переминая тонкие пальцы. - Не может, не может, совершенно не может...
Двери дорогого парфюмерного магазина медленно распахнулись, и, опираясь на трость, старушка, кряхча, вошла в небольшое помещение, в воздухе которого кружились сладкие приторные ароматы и легкая золотистая дымка, которая образовывалась в помещении либо от специального покрытия остекления магазина, либо была просто погрешностью старческого зрения: как бы то ни было, это место показалось на тот момент Александре совершенно необыкновенным, а чреда сложившихся обстоятельств: настоящим волшебством.
Ведь вы только представьте себе! Этим самым парфюмом пользовалась совсем молодая девушка Саша еще полвека назад! Тогда французские духи из престижного бутика в Париже ей привозил ее богатый двоюродный дядя на день рождения: небольшого флакончика хватало почти на год, они были стойкими и качественными.
Ох, а ведь знаете, что делает с девушкой хорошая туалетная вода! Даже в потрепанной ночной рубашке Александра чувствовала себя королевой. Терпкий, немного горький, аромат на верхних нотах ясно отдавал легкими цитрусовыми, раскрываясь желтой орхидеей, постепенно окутывал пеленой аромата шею, осторожно, пунктуально, ненавязчиво доносился до обоняния своей хозяйки. То великолепное чувство величия и безграничной нежности, первостепенной женственности. Основные ноты сандалового дерева шлейфом сопровождали хозяйку весь день, и, даже когда началась Великая Отечественная Война, и московская элита лишилась больше половины роскошеств, благ и капризов, доступных им ранее, всё равно, великолепный букет аромата еще долгое время сохранялся на шелковых платках, драповом пальто и спальных подушках Александры. Впоследствии она еще не раз пройдется по престижным парфюмерным бутикам Москвы, но заветного аромата, так остро напоминающего лучшие годы свободной и счастливой юности, такой желанной и далекой, ни найдет; ни его, ни чего -либо подобного.
И вот, сейчас, спустя такое безграничное количество растраченных совершенно никуда лет, она вновь увидела его: небольшой, изящный блестящий флакончик, наполненный божественной розоватой жидкостью, которая в глазах Александры сейчас была не просто чудесной частью женского туалета, а настоящей машиной времени, билетом в молодость, единственно оставшейся лазейкой в ту замечательную эпоху.
Консультанты лавки сначала посчитали Александру за попрошайку, либо торговку очередной редкой, но совершенно ненужной и неоправданно дорогой бестолковщиной, поэтому уделить свое внимание одна из девушек решилась лишь спустя порядка пяти минут. Она хмыкнула за спиной зачарованно застывшей перед полкой старушки.
- Вы что-то хотели?
- Да, да... Извините, в какую цену вот эти? - дрожащий палец, ноготь которого был наполовину поврежден желтым грибком, указал на один из красующихся в солнечном свете стеклянных флаконов.
- Пять пятьсот. Но, Вы должны понимать, что это очень дорогой и качественный парфюм, французский дом моды выпускает его уже более полувека, цена для него просто напросто смешная.
- Да, и вправду, смешная. - криво улыбнулась Александра, и раскрыла свой старенькой кожаный потрепанный кошелек: как нельзя кстати сегодня утром она получила пенсию размером в шесть тысяч семьсот сорок рублей. Тратить почти все деньги на вещь, по сути, совершенно ненужную, было полным безрассудством, но именно сегодня весенний солнечный день и толкал людей на разнообразные чудачества: когда, как не сегодня? - Смешная. Вы даже не поверите, насколько. Я, пожалуй, возьму.
- Вы даже не будете его пробовать? - девушка удивленно подняла нарисованную жирным коричневым карандашом бровь.
- Нет, нет, ни в коем случае.
Бровь девушки уехала еще дальше, но, тем не менее, она достала из заднего кармана брюк маленький ключик, осторожно открыла им стеклянную витрину и достала из дальнего угла розовую коробочку, упакованную в глянцевый целлофан.
***
По набережной Александра шла с совершенно необычайным, так странно забыто волнующим изношенное сердце чувством. Заветные духи теплились под локтем где-то на дне женской сумки, еле слышно булькая в такт размеренным старушечьим шагам. И, если бы не ужасная боль в коленных суставах, позвоночнике и желудке, она бы бесспорно и не заметила бы, что легкомысленная её прогулка затянулась на целых шестьдесят лет. Шла Александра, собственно, домой: сегодня она помышляла устроить грандиозный праздник!
***
Некоторые пожилые женщины отличаются особым талантом посещения гостей и их приема. Бывать у таких и приглашать их же - сплошное удовольствие. Эти внимательные женщины никогда не забывают позаботиться о каждой мелочи: у них всегда в потайном шкафчике дома припрятаны разнообразные шоколадки, на случай, если придется идти в гости, где есть маленький ребенок, две упаковки пастилы и мармелада, которые прекрасно подходят к любому виду чая (которого, кстати, тоже несколько сортов: на суровый вкус гостя), железная коробка с овсяным печеньем и, конечно, бутылочка вина: на случай хорошего повода. Правда, бывает, женщины эти оказываются чрезвычайно болтливыми: и все эти съестные приманки только и предназначены новой жертве, обреченной выслушивать бесконечные жалобы и долгие рассудительные рассказы о своей жизни. Но сути дело не меняет: стоит отметить, что Александра относилась именно к такому типу женщин, поэтому как нельзя кстати сейчас пришлись все запасы сладкого, красиво разложенного на большом блюде и бутыль с вином, который старушка уже открыла и налила в высокий стеклянный бокал его содержимое.
Тем временем, она прихорашивалась у зеркала: накрасила губы красной помадой, накрутила редкие седые пряди, подкрасила глаза и надела золотистое платье с восточной вышивкой. В доме начали кружится ароматы сладостей, раскаленных щипцов для завивки и старой пудры для лица: густое ощущения ожидания гостя в доме в праздничный час чрезвычайно зашкаливало, но, увы: пройдет час, два, три - в двери никто, совершенно никто не постучится. У ее соседки, Людмилы Алексеевны было трое детей, шесть внуков и два правнука. Иногда Александра тайком наблюдала за ней из кухонного окна, осторожно приоткрыв занавеску. Это зрелище вызывало в ней совершенно противоречивые чувства, она сама не понимала, что именно она испытывает, глядя на множество счастливых детей: раздражение или едкую зависть? Она бухтела, конечно, себе под нос, мол, Людка всю жизнь растратила совершенно зря, и молодость покинула её лет на тридцать раньше, и располнела она будучи еще совсем юной, и никому, никому она не нужна, кроме кучки несносных детишек, которые висят на ней как телята на дойной корове. Но, иногда, выглядывая в щель совершенно пустыми одинокими глазами, она совсем не бранилась, лишь иногда задумчиво опуская глаза на свои уродливые руки.
Когда все приготовления закончились, наконец, настал долгожданный момент торжества: он был настолько неловким и интимным, что даже с самой собой в мыслях Александра не могла быть полностью раскрепощенной и откровенной.
Присев за стол, Александра выпрямила спину настолько, насколько ей позволял её позвоночник, взяла в руки бокал и осушила его сразу же. Потом еще некоторое время она перебирала пальцами шоколад, и, наконец, раскрыла долгожданные духи.
Руки, которые то и дело пробивала дрожь, сняли колпачок и осторожно поднесли флакон к шее. Одно легкое движение: и вот, божественная жидкость тысячей мелких капель уже оседает на ороговевшей коже.
Пара мутных слез вытекло из уголков нахмурившихся глаз. Тот самый, действительно, тот самый...
Через минут десять эйфория окончательно покинула старушечье естество. От алкоголя невыносимо трещала голова, сладкое ударило по печени в правый бок, ноги отзывались болью в сухожилиях от утренней прогулки. В один миг прекрасная весенняя сказка разрушилась на глазах, рассыпалась, растаяла, ускользнула... Внезапно все потеряло свою красоту и шарм, и ничего, совсем ничего не осталось. Сломленная, свернувшаяся в клубок Александра, заходясь, всхлипывала; размазанная тушь, помада, испачканное платье и растрепанна прическа напоминали о том, что совсем недавно здесь царил праздник. Сейчас впервые, вновь услышав тот аромат, вновь почувствовав волну свободы, именно сейчас она чувствовала себя как никогда скверно: так, не женщина вовсе, а просто, когда-то прекрасная, сломленная игрушка, совершенно пустая и бесполезная. И всё ее торжество, и вся ее сила, независимость и гордость стекали теперь темными густыми слезами, и пути назад не было: ни духи, ни вино, ни дорогое платье не способны были вернуть главного: того главного, без чего люди горшее всего страдают, и чего с особым мазохистским удовольствием склонны лишаться. И если так, если действительно так: если все бесполезно, если все это - пафос и фарс, если праздники ослепляют нам глаза, а весенние дни склоны так игриво лукавить: в чем же всё-таки это треклятое счастье и куда нам деваться?
Виктор. Лысоватый, высокий, сдержанный, серьезный мужчина. Как много боли приносила ему Александра! Будучи его мужем чего он только не терпел. Очевидно, в возрасте сорока девяти лет именно бесконечная ревность, недоумения и мольбы об общих детях и спокойной жизни и способствовали разводу, а потом и его безвременной кончине, окончательно расшатав его нервную систему. Они прожили вместе около двадцати лет, но родными людьми так и не стали. Единственное, Сашу всегда восхищала педантичность и здравомыслие Виктора, которого ей так не хватало самой, а тот в свою очередь просто получал безграничное удовольствие от пребывания с прекрасной стервозной женой, пока та не утратила былую прелесть, и не превратилось в абсолютно невменяемое истеричное существо. Он всегда говорил: "Женщина высшего сорта должна быть простого качественного состава и иметь утонченную чертинку, подобно тому, как горчит черная икра, вяжет горло свежий степной мёд, или бьет в голову терпкое выдержанное вино".
Но сейчас она впервые почувствовала, насколько важно бывает присутствие в жизни рядом понимающего родного человека: но теперь ни одно живое существо не было способно искреннее откликнуться ей, сострадать её беде и боли.
Порывшись в старом шкафу, она нашла огромное драповое пальто, шляпу котелком и, одев их на швабру, стерев слезы и сделав короткий реверанс, спросила:
- Виктор, можно пригласить тебя на танец? Прошу, прошу…
***
- Людмила Алексеевна, стойте, стойте! - почтальон - полная женщина средних лет в старой спортивной куртке и с огромной сумкой наперевес, стучалась в голубую железную калитку дома под номером пять по Калиновской улице.
- Да, да, ась?
- Вот, ваша газета и два заказных письма.
- Откуда?
- Пенсионные, кажется.
- Ох, спасибо Светка! Как там Димка?
- Да нормально, снимает с Катей квартиру в центре, работу нашел на автозаправке, потихоньку всё. Слушайте, Людмила Алексеевна, а Александру Николаевну вы давненько видели?
- Дней так пять назад, что ли. Заходила домой, да и всё, по-моему. А что?
- Да никак достучаться до неё не могу, а журналы, которые она выписывает, я должна либо класть в почтовый ящик, либо отдавать в руки.
- Хм... Ну, ты постучись, стерва старая совсем оглохла в последнее время.
- Спасибо.
- Да не за что, Свет.
Почтальон подошла к высокому красному забору и снова принялась бить по нему, раззадоривая соседских собак шумом. Тогда, она решила пройтись к дому и постучать в дверь: наверняка старая включила телевизор на всю Ивановскую и ни черта не слышит. Войдя во двор, Светлана сразу заметила, что входная дверь, оказывается, все это время была приоткрытой.
- Александра Николаевна? Александра Николаевна? - почтальон вошла в душный коридор, тут же ей в нос ударил прелый смрад похожий на характерный то ли тухлым яйцам, то ли гнилому мясу, ярко контрастирующий с броским запахом дорогих цветочных духов.
март, 2013 год.