Памяти брата, Александра, посвящается.
«Стоит ли ворошить прошлое? Можно ли вновь вернуться в детство?» – я каждый раз задавал себе один и тот же вопрос. Мысли мои периодически возвращали меня туда, где все начиналось, где я впервые вступил на грешную землю.
Прошло более сорока лет, как я уехал с отчима дома, уехал из совхоза, где прошло мое детство и отрочество. Где были еще живы мать, отец, сестра.
Когда-то родители сюда приехали, на поднятие целины, будучи еще молодыми, а уехали из него уже пожилыми людьми, такими, каким я стал сейчас.
В то время, когда они уезжали из совхоза, мы, дети, уже выросли, один я еще должен был продолжить учебу. Мне оставалось два года до окончания средней школы.
Родители возвращались к себе на родину. Их, вероятно, тогда, как и меня сейчас, потянуло в детство, в родные места. Сейчас я возвращался в родной и дорогой моему сердцу совхоз, после долгой разлуки.
В этом году, как никогда раньше, меня вдруг потянуло в родные края, туда, где когда-то собиралась еще полная моя семья: отец, мать, сестры, братья. Сейчас нас становилось все меньше и меньше. Уже не было ни отца, ни матери, ни старшего брата и средней сестры. Мне очень захотелось вновь попасть в детство. Я знаю, что это нереально, но воспоминания, которые давили, заставили меня приехать сюда. Приехать и вновь увидеть своими глазами то, что так часто мучило меня по ночам, вновь увидеть то, что всплывало в моей памяти.
Меня вез в мое родовое гнездо мой сын. Сын был уже подполковником Российской армии. Я гордился им. Когда-то я сам мечтал стать военным. Мне, со временем, удалось надеть форму офицера, но это будет уже после окончания медицинского института. Только после того, как я получил диплом врача, я стал военным и дослужился до майора медицинской службы. Жизнь меня помотала по своим безбрежным дорогам.
Я уже не работал врачом. После развала Союза моя жизнь пошла кувырком. Зарплату платили нерегулярно, а если и платили, то гроши. Я пробовал торговать, но и там фортуна мне не улыбнулась.
Из окон машины я вновь видел все те же удивительные просторы полей, которые я не видел вот уже сорок четыре года. Поля распростерлись по обе стороны дороги, по которой мы проезжали. Все было здесь старо, как мир, но в тоже время все было для меня ново.
В моей памяти мелькала совершенно другая картина. В этой картине я видел поля, засеянные пшеницей, которые раньше в это время уже колосились, или по которым шли комбайны один за другим.
Сейчас же поля поросли бурьяном. Такие поля я тоже помнил, но тогда их было мало, в то время называли «отдыхающими» полями. Им давалось время на отдых, после десятилетнего засевания пшеницей. На таких вот полях, весной распускалась трава, стояла красивая зеленая картина, на которой цвели полевые цветы. От цветка к цветку летали пчелы.
«Откуда они сюда прилетали и куда носили свой мед?!» - Я всегда задавал всем один и тот же вопрос.
В жаркие месяцы лета, когда трава желтела от яркого солнца и жаркого ветра, то по полю неслись «перекати - поле». Эта трава напоминала мне шар, который вольно несся по всему полю. Просторы полей были такими большими, что глядя на них, можно было увидеть мираж. Мираж напоминал мне тогда море, оно волновалось и бурлило. Высоко в небе слышна была песнь жаворонка. Стояло умиротворение.
Поля, засеянные пшеницей, были ограждены лесополосами, они задерживали зимой снег, которого здесь было в избытке. Весной этот снег давал полям влагу. Сибирь всех прельщала своими просторами.
«Шурик! – как будто бы вновь я услышал голос матери.- Ну, ты что, сынок, разболелся. Не волнуйся, милый, все пройдет». Мне было тогда шесть лет. Я лежал в постели и истекал кровью. Наверное, у меня был грипп, а может быть еще какая-то болезнь, но из носа и рта, так как я уже достаточно наглотался, текла, не переставая кровь. Мать старалась всеми народными средствами остановить ее, но ничего не получалось. Она “обматывала” меня снегом, его периодически, ведро за ведром, носил с улицы старший брат, Виктор. Снег клали мне на лоб, переносицу, виски и практически на всю голову. Он таял на мне, и я лежал весь мокрый. Наверное, эта болезнь впоследствии и послужила тому, что я пошел учиться в медицинский институт.
Я вспомнил и здешнюю зиму, большие сугробы, которые стояли по всей территории совхоза, и жгучий мороз. Мороз такой был! Он вмиг хватал за все оголенные места, да так, что потом приходилось оттирать снегом.
Валенки у меня были старенькими. Отец штопал мне их. И меня, конечно, дразнили из-за этих штопаных валенок, а я ревел, мне так было обидно и стыдно!
Семья была бедной. Отец болел, мама не работала. Нас было шестеро детей, потом один брат умер, осталось нас пятеро. Но все было бы хорошо, если бы работал отец. Но отец был уже инвалидом. Соседи, те, кто жил позажиточнее, приносили нам свою одежду, одежду от своих детей. Я всегда стеснялся всего этого, меня это коробило, но мама, хотя и была гордой женщиной, но не отказывалась, так как обстановка была критической.
Всех детей у нее хотели забрать в детский дом.
Был такой случай: Как-то пришли за нами из попечительского совета и предложили забрать детей в детский дом. Тогда мать сказала: «Лучше я сама с ними умру, но я их в приют не отдам».
Ох, как мы были ей благодарны за это! Наверно, мы бы не стали такими, какими стали сейчас.
Проезжая по улицам совхоза, я вспоминал, как водовоз привозил питьевую воду. Воды питьевой не хватало, так как колодцы высыхали от знойной жары. Когда машиной привозилась вода, то я старался налить все имеющиеся сосуды, что были в доме, вплоть до рюмочки, бегая от машины к дому и обратно.
Как-то, учась уже в четвертом классе, стояла суровая зима, но сквозь злой мороз все-таки выглядывало, солнышко и снег блестел, как будто бы на нем лежали бриллианты.
Играли мы с ребятами в снежки. Снежки не лепились на таком суровом морозе. Мы брали с сугроба верхний слой, который был плотный, и бросали его друг в друга. Вдруг одноклассник, Юрка Исаев, завернул кусок льда в снег и бросил в меня. Кусок льда попал мне в висок. Я упал и меня начала бить судорога. Каким – то образом я вскочил и побежал домой. Голова страшно болела. Мама начала прикладывать холод к той шишке, которая образовалась от удара, кроме, как мне приложить холод к голове, ничего не придумали. Но все прошло, я оклемался, как говорили все вокруг меня, но в снежки я больше не играл.
Эпизоды за эпизодами всплывали сейчас в моем памяти.
Вспомнил я и, как мой старший брат со своими друзьями вырыли в земле длинный туннель. Туда они залезли и там «кайфовали».
Однажды мать сказала моему брату, чтобы тот за мной присмотрел, но я ему быстро надоел. Мне тогда было лет пять - шесть, а брату - двенадцать. Он нехотя взял меня с собой, потом затащил меня в этот туннель.
Я сел в самый дальний угол, сидел и трясся от страха, так как очень темно там было. Вдруг они развели костер, чтобы было тепло и светло. Но костер не хотел разгораться, а лишь дымил. В итоге столько дыма наполнилось, что нечем было дышать. Они тут же все из этой норы выскочили, а я забился в угол и стал задыхаться. Но до брата, видно, дошло, что я там остался и могу погибнуть, он вернулся и вытащил меня, уже еле живого.
Ох, как мама ругала его за это!!! После этого случая меня с ним больше никогда не отпускала.
Второй раз, был случай, меня засыпало сеном.
Как-то, отец привез сено, у нас тогда еще корова была, звали ее Зорька. Наша кормилица, как мы ее все называли. Бодливая была, чертяка! К ней близко не подходил никто, мать только с ней могла справиться.
Я со своею сестренкой, да и с другими малышами, прыгал с крыши сарая в копну, которая была такой же высоты, как и сам сарай.
Сено выгрузила, только что приехавшая машина.
Все прыгали, кричали, резвились. Я же прыгнул с сарая на копну, но, не долетев до копны, покатился между ней и сараем. Падая вниз с пятиметровой высоты, я стукнулся о землю, плюс ко всему еще меня накрыло сеном. Темнота и замкнутое пространство чуть было не убили меня. Спасла на этот раз меня сестренка. Она откопала меня из этого сена. Притащила домой и мама меня откачала. После этого я стал страдать клаустрофобией, то есть боялся замкнутого пространства.
Шел одна тысяча девятьсот пятьдесят девятый год. Страна еще поднималась после тяжелой, изнурительной войны. В магазинах не было столько в изобилии продуктов, как сейчас.
Хлеб, хоть Сибирь и была житницей России, давали по карточкам.
Отец болел, не работал уже, был инвалидом. Это с ним случилось после возвращения с фронта. Тогда отец день и ночь работал на комбайне, а то и на машине. Стране нужен был хлеб. Отец получил за битву урожая Орден Ленина. Он работал практически без отдыха, пока с ним не случилось несчастье. После, мы дети, видели его уже изможденным болезнью, исхудавшим и совершенно несчастным человеком.
Сибирские поля были все распаханы и засеяны зерном. В начале эти поля распахивались, затем их засевали, после шла уборка урожая. Практически труженикам села не было отдыха.
Мать, когда отец вернулся с фронта, уже не работала, так как пошли дети один за другим. Ей надо было поднимать нас всех на ноги. После дети выросли, разъехались, остался я с сестрой, которая была старше меня на четыре года. Только тогда мама пошла работать. Стало легче жить, но мне, как я помню, всегда хотелось есть.
Помню, как мы с сестренкой, когда остались вдвоем, варили тесто, чтобы как-то утолить голод. Этот разрез теста, когда мы его поделили пополам, до сих пор перед моими глазами стоит и заставляет мои глаза слезиться. Воспоминания не давали мне спокойно смотреть на виды, что я видел из окна. В моей памяти всплывала картина за картиной. Сидя, в машине, вспоминая детство. Я - то плакал, а то, вдруг, улыбался.
…Машина въехала на территорию совхоза. Сердце мое сжалось, и слезы выступили на глазах. Последнее время я был уж больно сентиментален. Все здесь изменилось после моего отъезда. Большие тополя, которых здесь раньше было много, были спилены. Улицы были пусты, как будто бы все вымерли. Даже неслышно было лая собак. А ведь когда-то, здесь было много молодежи! Танцы, песни неслись по всему совхозу.
Сейчас, проезжая по его территории, по родному моему совхозу, где прошли мои детские годы, я его не узнавал. Это было запущенное, разваленное село.
Те дома, которыми, когда-то, мы гордились, как мы их называли, двухэтажки, теперь стояли с заколоченными окнами, там никто не проживал. Если раньше эти дома казались мне такими большими, теперь были маленькими и убогими.
Проезжая по улицам, мы остановились там, где когда-то стояли бараки. В одном из таких бараков жила и наша семья, до тех пор, пока мы не переехали в отдельный дом.
Соседей было много. Многие еще были эвакуированы во время войны из Ленинграда.
Я помнил, как жила в нашем бараке шикарная девушка, звали ее Регина. Бюст у нее был, наверное, десятого размера, а талия, как у муравья. Одевалась она в яркие одежды из парчи. Волосы были у нее ярко огненного цвета и «бабетта», так называлась в то время модная прическа, прекрасно обрамляла ее красивое лицо. Все мужики на нее заглядывались. Я, будучи еще пацаном, сам смотрел на нее с открытым ртом.
Тут же, в следующем бараке, жила противоположность ей, другая, незамужняя, молодая женщина. Звали ее Эммочка. Она была умственно отсталая и пасла коров, этим она зарабатывала себе на жизнь.
Все хотя ее и считали за дурочку, но восхищались ее лицом и фигурой. Мужики часто по ночам «ныряли» к ней в комнату через окно.
Однажды, она пришла к моей маме зареванной: «Тетя Нюра,- запричитала она,- я работала весь месяц без выходных, а мне заплатили всего двадцать копеек».- Она рассказывала, плача, жалуясь моей маме.
А я, будучи мальчишкой, стоял и тоже, сочувствуя ей, сам ревел.
Сейчас этих бараков не было. На их месте стояла больница, построенные жилые дома. О прошлых бараках здесь ничего не напоминало.
Мы подъехали к дому культуры, его открыли за два года до отъезда нашей семьи из совхоза. Раньше, здесь всегда были танцы, концерты, кинофильмы. Сейчас же клуб был закрыт на замок.
Постояв у закрытых ворот клуба, засняв меня на его фоне, сын повез меня на поиски моего дома. Память еще помнила все улочки, которые вели к нему. Вскоре я нашел дорогу к своему родному дому.
Подойдя к нему, я как будто бы наяву услышал голос из своего детства:
«Шурка! Пошли гонять мяч»,- это был голос моего друга.
Дом, который я любил, который сопровождал всю мою сознательную жизнь в моих мыслях, стал каким-то маленьким и неухоженным, я его просто не узнал. А ведь он был одним из красивейших в совхозе.
Мать всегда вокруг дома насаживала много цветов. Вдоль дороги, которая вела к дому, была высажена акация. Акацию всегда подстригали, она красиво смотрелась и торжественно вела тех, кто приходил к нам в дом.
В палисаднике росли смородина, крыжовник и, как всегда, было много цветов.
Возле калитки я встретил женщину. Разговорился. Оказалось, она была одноклассницей моей старшей сестры.
Она провела меня к дому. Жильцы, кто сейчас там жил, с интересом разглядывали меня пока я ходил по комнатам, рассматривая все комнаты. Каждая комната сейчас мне напоминала разные эпизоды.
Слезы душили меня. Никто не предложил мне сесть и попить чай. Я был удивлен такой неприветливости. А ведь раньше, не было ни одного случая, чтобы мать выпроводила человека из своего дома, не напоив его чаем.
Я ходил из комнаты в комнату по своему родному, как мне казалось, дому и странные чувства обуревали меня.
Подойдя к двери детской комнаты, я вдруг увидел отметины на косяке.
«Неужели это те отметины, что мы оставили с сестренкой, когда измеряли рост друг другу?!» -Я спросил хозяйку, так ли это?
«Да-да, мы здесь ничего не меняли, как было, так все и осталось, только покрасили»,- скороговоркой ответила та.
Все здесь было покрашено морилкой. Было мрачно, некрасиво и неуютно.
В моей памяти, комнаты внутри дома всегда сияли белизной, тогда было покрашено все в светлые тона. Мать у нас была аккуратисткой. Дома было хоть и бедненько, но всегда очень чисто и ухожено.
Воспоминания нахлынули вновь на меня: вот комната, где я спал со своею сестрой. Часто она приходила с танцев замершей, а я ее грел. Спали мы с ней в одной постели. Рядом стояла еще одна кровать, на которой спала тетя. Я прошел в комнату, где спали мои родители.
В моей памяти возникли вдоль стен две кровати, где спали отец и мать. Между кроватями стояла тумбочка. Отец с матерью любили лежать по выходным дням и читать книги. Мама читала медленно и в основном детские книги. Отец же больше читал и любил исторические книги.
Выйдя из спальни родителей, я прошелся по гостиной.
Здесь у нас стоял кожаный старый диван. Когда-то его дали отцу из конторы, где он простоял не один десяток лет. Пружины торчали, но не вылезли наружу. Отец был орденоносцем, и когда он заболел, то правление совхоза старалось, как-то помочь семье, так как последний кормилец слег, а детей надо было кормить и одевать.
Извинившись перед хозяевами, я вышел из дома. Сердце мое сжалось от боли и тоски по ушедшим годам.
«Поехали, сынок, к школе»,– обратился я к своему сыну.
Мы двинулись дальше по улице. Я помнил еще, что по нашей улице должна была быть школа. Мы подъехали к ней. Все здесь было, как и прежде.
В данный момент школа пустовала, не было ни учеников, ни учителей. Шли летние каникулы. Сторож провел меня по пустынным классам и коридорам школы. Я заглянул в спортзал, где раньше со всеми своими друзьями гонял футбол, играл в волейбол. Все было так же, но все было уже старо и убого. «Вот такими становимся и мы?!» - подумал я и вышел из здания. Выходя за территорию школы, я вспомнил случай:
В пятом классе мы начали изучать иностранные языки. Я изучал английский. На первом уроке учитель спрашивает нас: «Дети, а что такое иностранные языки?» Мы молчим. И вдруг сосед по парте, Вовка Верхоламов встал, и говорит: «Это язык иной страны!» Все засмеялись, а учительница говорит: «Ну, смеяться не надо. В общем, он сказал правильно. Это язык другого народа, разных народов».
Как–то, после окончания фильма, мы с другом, вышли из клуба. Идем по парку, темно, никого не видим и на чём свет ругаем нашу англичанку. А она, вдруг, откуда не возьмись, перед нами «нарисовалась».
Мы начали заикаться, не зная, что ей сказать. Я от воспоминаний улыбался сейчас.
Постояв с минуту, вновь вспомнив все свои приключения, я пошел искать дом моей первой учительницы.
Дорогу к своей первой учительнице, которая меня повела за руку в первый раз в первый класс, я нашел быстро.
Открыв калитку, подойдя к дверям ее дома, сердце мое забилось сильней.
«Сколько же ей лет уже? Восемьдесят? Нет, уже под девяносто, - подумал я и постучал в дверь.
Дверь открыла маленькая женщина, в которой я сразу же узнал свою первую учительницу. Она почти, что не изменилась. Я, Ваш бывший ученик», - сказал я и заулыбался.
Она рассматривала меня долго, не узнавая, а потом пригласила войти.
«В каком же году это было, я помню всех своих учеников?» - задала она мне вопрос.
«А вы достаньте альбом, фотографию, может быть по фотографии вы меня и узнаете. У вас есть фотографии?!» – тут же повторился я.
Она достала альбом. Движения ее рук были уверенными, она не казалась дряблой старушкой.
«Ну вот, одна тысяча шестидесятый год»,– сказала она.
И начала всех называть по имени и по фамилии, всех, кто был на фотографии. Мне было даже страшно, что она помнила всех, я же уже многих не помнил, ни имени, ни тем более фамилии.
«Какая феноменальная память!» - подумал я и предложил ей дальше называть имена и фамилии.
«А этого вы помните?» – Не вытерпев, я ткнул пальцем на себя в фотографию, где был наш второй класс.
«Конечно, помню. Это Александр, Шурик», - сказала она и вновь посмотрела на меня, даже не подозревая, что это я и есть.
«Неужели я так сильно изменился?!» – спросил я ее, а она тут же вскрикнула: «Шурик, это ты?! Прости, я не узнала, прошло почти, что пятьдесят лет. Ты очень изменился. Тебя не узнать!»
Она долго еще восклицала и извинялась передо мною.
«А вы остались такой же, как и прежде, – тихо проговорил я.- Вы все такая же, как я вас увидел первый раз и с такой же прекрасной памятью».
Мы обнялись, прослезились. Я достал привезенную мною бутылку вина и коробку конфет. Мы выпили, вспомнили все школьные года. Она знала обо всех, все.
«Ты знаешь, Шурик, – обратилась она ко мне.- Я обо всех все знаю, а вот о тебе, ничего. Как твои родители уехали из совхоза, так ничего о вас всех не было слышно. Никто из твоих сестер, да и старший брат, сюда больше никогда не приезжали, а я ведь помню твою маму, твою тетю. Интересная была женщина!»
Я тут же вспомнил свою непутевую тетушку и улыбнулся.
Тетушка у меня была интересной, а больше она была непутевой, так, когда-то, звала ее моя мама, ее сестра.
Тетка любила погулять, она была вся в морщинах, но кавалеров всегда имела молодых, восемнадцатилетних, или же двадцатилетних, ей же было за пятьдесят. Маме было стыдно за свою сестру, но ей пришлось все-таки забрать ее к себе в дом жить, так как та просто погибала от холода и болезни. Мы же тогда не знали все подробности ее любовных похождений. Знали только одно, что она всегда нас смешила с сестренкой и не давала нам никогда хандрить.
Галина Александровна, как звали мою первую учительницу, еще долго мне рассказывала о себе, как она, еще год спустя держала корову, скот, а ей уже восемьдесят пять лет. Я слушал и удивлялся ее жизнестойкости.
Ведь она приехала в совхоз еще молодой женщиной. На руках у нее было четверо детей. Муж ее оставил, уехав к родственникам, да так и не вернулся. Она всегда была одета в одно и то же коричневое, скромное, но всегда чистенькое, тщательно выглаженное, платьице.
Оставшись одна с детьми, она смогла поднять всех своих четверых детей, которые всегда хорошо учились.
Только недавно она потеряла одного из сыновей, который был одним из близнецов ее.
Я тут же вспомнил, как она меня ставила в темный угол класса, наказывая за какие-то проделки мои. Напомнив ей, я засмеялся. Но тогда, когда я там стоял, мне было не до смеха.
Попрощавшись с ней, выйдя от нее, на меня навалилась тоска, депрессия не заставила себя долго ждать. Всю обратную дорогу я был замкнут и подавлен. Мы возвращались назад, в свой город, в свой дом, теперь уже дом, который я создал сам. Туда, где меня ждала моя дорогая, любимая жена.
Я уезжал из родного совхоза, где не было уже моих родных, да и практически не было моих друзей. Я теперь точно знал, что сюда я не вернусь больше никогда.
Детство навсегда осталось у меня позади. Сидя в машине, вновь глядя на поля, в моей голове родились строки:
Хотел я в детство вновь вернуться, воде холодной окунуться, И по росе пройтись, босЫм. И с домом встретиться родным. Поля увидеть и простор. Хотел увидеть отчий дом, который в памяти порой напоминал о жизни той, где счастлив был, где вся родня, где близкие мои друзья. Пройтись хотел я по дворам. И повстречать знакомых там.
Хотел увидеть все, как в детстве. Я думал, будет все, как прежде...Но я ошибся, очень жаль! Теперь в душе одна печаль…
Не нужно в детство возвращаться. Не нужно с прошлым нам встречаться. Не нужно душу рвать,- зачем?!
Тот маленький, что в памяти пострел, давно уж вырос, возмужал,- теперь он дедушкою стал.
Влета ушло все, - детство не вернуть. Туда, в него забудь свой путь,
Не вороши былого, душу не трави. Оставь все в прошлом, и вперед иди…
Пролог:
После этой поездки моего брата не стало. Зов детства потянул вернуться в те места, где он появился, где он делал первые шаги, где были еще живы родители, где была счастлива вся наша большая дружная семья.
Ты все шутил, братишка мой и поднимал всем настроенье,
Но стал вдруг смерть ты приглашать, испытывая наслажденье.
Веселый смех твоих друзей, не отрезвляли твою душу.
Теперь твой Дух в гостях у тех, кто ждал тебя и часто слушал.
Душа твоя была в рассказах. Ты ночью, часто их писал,
И каждый вечер мне по Скайпу, их с удовольствием читал.
Но день за днем, ты, все страдал. Метался, нервничал, пугался.
И часто детство вспоминал… Как будто с жизнью ты прощался.
Замучил, может давний грех? Иль кто тебя привел к финалу?!
Стал затухать твой славный смех. Склонялся чаще ты к бокалу.
Куда же Ангел делся твой, который должен быть бы рядом?!
Где он летал в час роковой?! Что ж не закрыл врата пред адом?!
Спи, милый братик, сладким сном. Тревоги, боль пусть не тревожат,
Не думай больше о плохом. Другие на себя возложат.
Спи, мой родной, ты не один. Там мать, отец, сестрица, Люда.
А старший брат одет, как джинн. Принарядился так, для вида.
Я ж помнить буду вас всегда: Отца, и маму, Люду, брата,
А уж тебя забыть нельзя, Какая страшная утрата!!!
Зажгу я в Храме для тебя свечу, «За тихий сон в постели»,
Пусть пухом будет та земля, где ты почил...Вновь, ты в купели.
2010г.