Александр Копалин.
СРЕДСТВО ОТ НАСМОРКА.
Рассказ.
Вовке Анохину в этой жизни явно не везло. Нет, сказать, что бы совсем не везло, нельзя, вот только черная полоса в его жизни наступала в самый неподходящий момент.
В старших классах школы Вовка был парнем видным; высокий, красивый, с богатой огненно-рыжей шевелюрой на голове, которую зачесывал назад и перетягивал резинкой, отчего получался пышный хвост. Мать его за этот хвост, правда, чихвостила, по чем зря, да все без толку. Вовка ведь упертый, хотя и не балбес там какой-нибудь. Дома первый помощник и в школе на хорошем счету, друзья уважают. Девки с Вовки глаз не сводили. Вроде бы живи да радуйся, а не тут–то было. Как школу закончил, так напасти стали преследовать его одна за другой. Ладно, в детстве, там всяко со всеми случается. А тут-то уж взрослый стал, сообразилка работает, будьте нате. И что? Поступать поехал. Институт выбрал серьезный, столичный. Мать его и так, и эдак отговаривала, он ни в какую. Поеду и всё тут. Съездил. Недели не прошло, назад вернулся. Без денег и документов. Что ты, рубаха-парень! Варежку раскрыл, в поезде и обчистили.
А перед самой армией под лед провалился. Пошел к зазнобе через речку, а не допер, что дело к весне идет, лед-то подтаивать начал. Выбраться-то выбрался, а воспаление легких подхватил. Больше месяца в больнице провалялся. Все одногодки в армию ушли, а ему отсрочку на год дали. Лучше бы не давали. Женился Вовка! И от молодой жены весной загремел под фанфары. А вернулся домой - уж разводиться надо. Не выдержало юное женское тело разлуки. Вовка-то пожар раздул, а тушить чем? Неделю горе водкой заливал, а потом плюнул на все, устроился в леспромхоз на работу и уехал лес валить.
Кажется вот она, жизнь-то, опять налаживаться стала. На тракториста выучился, сел на трелевочник. Деньжата появились. Матери подмога пошла. Отца-то еще в Вовкину юность схоронили, с сердцем что-то неладное было.
В соседнем селе Вовкино сердце снова екнуло - зазнобу нашел. В голове-то уж не ветер, мысли трезвые крутятся. Свадьбу через месяц назначили, в аккурат на самое восьмое марта. Во, какой подарок любимой!
И надо же было тут этому трелевочнику сломаться. Полежал Вовка под ним почитай чуть не день. А толку! Ведь сразу говорил бригадиру, на базу надо везти трактор, не сделать его в лесу. Куда там. Он же умнее. Делай и все тут. Сделал. Простуду себе страшенную. Из носа сопли что тебе из Ниагарского водопада потекли. От кашля стекла в избушке на делянке звенели. Испугался, не воспаление ли снова? Вот вместе с трелевочником на базу и поехал. И себя и его лечить.
Три дня Вовка из дома ни ногой. Мать вокруг него наседкой порхала, хворь выгоняла травами да настоями разными. А на четвертый Вовка снова под трактор полез. Мать только руками развела. Ну, в гараже-то это тебе не в лесу на морозе. И здесь не Сочи, конечно, но все же. Но это здоровому как бы и ничего. А у парня совсем все не так. Глаза слезятся, из носа течет, дыхалки вовсе нет никакой, рот как у рыбы на льду нараспашку, а по голове будто валенком настучали – вроде и не болит, а ходишь как пьяный. Мужики зубоскалят, каждый норовит своим советом поделиться, как от насморка избавиться. Одни предлагают стакан водки с медом на ночь, да грелку во весь рост. Другие сок лука в нос закапать. А третьи в свежий навоз нос засунуть – в миг все сопли вытянет. Советчиков куча, а Вовке не до смеха. Ходит, бедолага, направо-налево сморкается, в нос какую-то дрянь аптечную капает, а лучше никак не становиться. Не послушался мать, поперся к своему трактору-кормильцу, будто без него здесь не справятся. Опосля-то он понял, что не дело сделал, а домой уйти - гордость не позволяет. День решил до конца дотерпеть.
В обеденный перерыв народ домой не ходил, чего ноги зря топтать. Обедали в гараже, в бытовке, тем, что из дома несли. У Вовки аппетита совсем никакого нет, так, поклевал чуть-чуть. Яичко облупил да огурцом соленым заел. Тогда ему большую кружку крепкого чая налили. Кто-то банку с малиновым вареньем достал, опять же ему подсунули – ешь, поправляйся! Народ хоть и зубоскалит, а сочувствует парню. Свадьба ведь на носу! А под носом невесть что.
Не успели по сигарете выкурить вдогонку чаю, как дверь в бытовку распахнулась, да и осталась настежь раскрытой.
- Кузьмич, не май месяц! Дверь закрывай!
- От, стервецы, дыму напустили, хоть топор вешай, а меня-т разглядели.
- Да тебя и разглядывать не надо, и так все знают, что сегодня Кузьмич на вахте. А если на вахте, значит жди в обед на чай.
- А с чего это все знают, что сегодня мое дежурство? – прищурившись, спросил Кузьмич, закрывая за собой дверь.
- Так это у тебя одного ворота вечно нараспашку, приходи, кто хочет, бери, что хочет, а остальные-т запор, да еще и не один повесят - поддели его мужики.
- А чего их на запоре-то держать? Ежели службу справно вести, то видать сразу, кто, куда и зачем шастает. А мимо меня ни один ворог не проскочит. Так что напраслину-то на меня не возводите. Вот в обед шастать не разрешается, они у меня и на запоре. А так чего ж прыгать каждый раз, открой да закрой.
- Да ладно тебе, обиделся. Проходи, давай, располагайся.
Кузьмич неторопливо прошел к столу, за которым чаевничали ремонтники, тулуп расстегнул, но не снял, сел на свободное место, шапку положил рядом, обнажив аккуратно подстриженную седую голову.
- Ну, наш Кузьмич сегодня опять ночь коротать не один будет, – по-доброму хохотнул в усы Васька Дронов, бригадир ремонтников. – Причесон, одеколон, побрит начисто так, что сопля не задержится – соскользнет.
- Сопля-т соскользнет, а баба точно не выскользнет, - вставил кто-то из мужиков под дружный хохот.
- Хо-хо-хо, вам бы только смешки смешить, а того не разумеете, что в жизни есть только два удовольствия – еда и любовь! – Философски изрек Кузьмич и в знак подтверждения своих слов поднял вверх указательный палец. – И к каждому из этих удовольствий надо подходить творчески, тогда и удовольствие будет полноценным, а не сиюминутным.
- Во, загнул, прям как профессор. Тебе, Кузьмич, надо не сторожем у нас работать, а лекции в клубе читать.
- Ага, о любви и дружбе!
Не умолкая, хохотали и зубоскалили мужики.
- Ну, чаю-то нальете, хохмачи? али как?
- А ты к чаю-то принес чего?
- Ну а как же. Димка Шалый вон машину дров повез, а под дрова материала сортового наложил. Так вот к чаю-то и есть довесок, - Кузьмич бережно достал из внутреннего кармана тулупа бутылку водки.
- Что-то ты маловат довесок с его взял, а, Кузьмич, за доски-т сортовые? - подтрунил снова кто-то деда.
- Так ведь еще ночь впереди, - хохотнул в ответ Кузьмич, открывая бутылку. – А она длинная. Ну, кому к чаю добавки плеснуть?
Сдвинули стаканы, чокнулись за то, чтобы ворог не проскакивал, а Вовка на чай налегает, отдувается.
- А парнек-то этот у вас что, непьющий совсем? - Кузьмич внимательно стал всматриваться в Вовкино лицо. – Что-то не признаю я его. Чей это?
- Вовка-то? Так Марьи Анохиной он, - Васька Дронов с ехидцей посмотрел на Кузьмича. – Что-то ты, Кузьмич, совсем глазами слаб стал, али память стареть начала?
- Марью-т Антоновну я знаю, а вот паренька этого что-то не припоминаю, - Кузьмич еще раз внимательно всмотрелся в Вовкино лицо. – Нет, не помню. Мальцом еще был, наверное, когда я в дальние края отсюда подался.
- А чего не веселый такой, а? – обратился Кузьмич к молчащему Вовке. – И вид у тебя какой-то нездоровый. Заболел, что ли? Тогда сам бог велел пуншику горячего принять. Давай чашку, наведу тебе лекарства.
Вовка в ответ только головой помотал, отказываясь.
Кузьмич отхлебнул горячего чая, о чем-то задумался, глядя на больного парнишку, покачал головой.
- Тогда яйца тебе надо на нос положить, паря.
- Чего, чего? - мужики с удивлением уставились на Кузьмича.
- Вот когда я был на Ямале, с геологами, - неспешно начал Кузьмич, - к нам однажды чукча пришел. Они частенько к нам наведывались. За всяким приходили, а больше, конечно, за спиртом. А тут приходит и врача просит. Ну а у нас-то он откуда? Наш врач – спирт да одна аптечка на всех, в которой кроме бинта да йода и нет ничего. Ну, я его и спрашиваю, чего, мол, случилось такое, что врача треба? А он говорит, брат помирает, однако. И вид у него такой, будто сам сейчас помрет. Дышать, говорит, совсем не может. Очень много соплей в носу. Ну, вот как у тебя, - кивнул Кузьмич на хлюпающего носом Вовку. – Насморк такой же страшенный. Ну, так это не беда, говорю я ему. Яйца надо на нос положить, и делать это надо три раза в день. Недельку так поделать и все пройдет. Чукча обрадовался, убежал счастливый. Проходит какое-то время, снова его встречаю. Как, спрашиваю, брат-то, поправился? Он головой качает, нет, говорит, помер, однако. Как это – помер! Меня аж пот прошиб. От насморка ведь не умирают. Вы, спрашиваю, яйца-то ему на нос ложили? Нет, говорит. Никак нельзя было. Мы их только до пупа смогли дотянуть. Помер братка, однако.
Кузьмич замолчал, с хитринкой оглядывая слушающих мужиков.
Тишина стояла не больше минуты, а потом взорвалась от хохота.
Хохотали так, что у Вовки нос пробило, и он в какой-то момент смог вдохнуть свободно.
Улучив момент, когда мужики, икая и давясь от смеха, усаживались по местам, Кузьмич тихо сказал, обращаясь к Володе:
- А знаешь, Владимир, какую ошибку я тогда допустил? – Кузьмич тяжело вздохнул. – Забыл я им сказать, бедолагам, что яйца надо было сначала сварить и на нос теплыми ложить…