Жизнь, как недоразумение

                И. Рассказов.               
               
                Жизнь, как недоразумение.

                1. Чистой воды предисловие.

Жил-был на белом свете один человек. Имени его называть не буду, поскольку речь, начиная со второй главы в этом повествовании, пойдёт не о нём. Кстати, «жил-был» – это элементарная констатация факта, что именно этот индивидуум оказался счастливее многих и многих, кому изначально не повезло на старте  в этой жизни и не более. Ну, а какая может быть другая версия, а тем более, когда наша страна лидирует по количеству абортов на планете? Из всего этого следует, что ему бы жить, да радоваться, мол, всё обошлось, а этот счастливчик вдруг ушёл с головой в грусть: отгородился от всех четырьмя стенами. Так вроде человек, как человек, а присмотришься: ни имени, ни фамилии, а вокруг него одна темень. Он свет и тот включал только в туалете, когда по нужде там запирался. Может, он и в этих случаях не касался бы выключателя, да только была у него вредная привычка: обложится гороскопами и сидит на унитазе, как оракул, лишённый дара предвидения. Сами понимаете, поди не маленькие, что рано или поздно подобному «счастью» приходит такой маленький, болезненный «финдец» в области прямой кишки. Так вот, когда этот самый «финдец» постучался в двери квартиры «оракула-неудачника», затворник решил свою жизнь изменить до неузнаваемости. Решил – сделал. Конечно, на это у него ушли лучшие годы, а если быть более точным - почти весь остаток жизни, ибо замахнулся бедолага в одиночку построить  корабль. Какой, какой? Ну, не космический же.
Взял  в руки топор и пошёл в лес. Этих самых лесов в России полным полно. Долго плутал – всё искал подходящее дерево. Забрался в самую глушь, а оно вот во всей красе стоит перед ним, объятия-ветки распахнуло, мол, бери меня, пока не передумало. С человека грусть всю в одну секунду и сдуло. Засучил рукава, и работа закипела. Трудился не разгибаясь, потерял счёт дням и месяцам, забыл какого цвета небо и вообще, когда разогнулся, то оказалось, что посудина-то почти готова. Готова-то, она готова, да только пришлось ему за это дорого заплатить - волосы его побелели от времени, да и морщин поприбавилось на лице. Конечно, до корабля его «детище» не дотянуло, ибо в одиночку замахиваться на что-то подобное – это абсурд и всё же он это сделал, и даже что-то плавучее получилось после трудов тяжких, если, конечно, отбросить в сторону кое-какие недоработки. Стоит, любуется результатом своего труда, а в глазах слёзы перекатываются. Дошло до него горемычного, что в одиночку эту махину не сдвинуть с места. А всё почему? А всё потому, что в детстве мало читал, а о Робинзоне Крузо, если и слышал, то только что-то мельком. Если бы всё было не так, то сейчас не чесал свой затылок и не произносил в растерянности, мол, сбылась мечта идиота.
 Ну, с Робинзоном понятно, поскольку этот оторвяга был одним из первых, кто на эти грабли наскочил, когда задумал строить лодку в одиночку. Из всего этого надо было нашему человеку извлечь хоть какую-то полезность для себя, а этого не случилось, поскольку читарь был ещё тот и вот результат. Конечно, в какой-то момент он захотел и людей позвать, так сказать, наступить своим принципам на горло, но в самый последний момент сам себя и убедил этого не делать, поскольку в условиях рыночной экономики отыскать бескорыстных помощников – это же  просто смешно. Была ещё одна мысль - родню собрать и всем вместе, как в былые времена, ещё при дедах. Вот то-то и оно, что при дедах. Где все они нынче деды те? Так бы и детей кликнуть, и жену красавицу. Да где их взять, когда ни того, ни другого отродясь не водилось в его доме, да и сам дом давно заброшен и только ветер в нём шарит по углам, разговоры с пылью ведёт о вечности.
После всего такого в самый раз к Создателю обращаться. И обратился наш «кораблестроитель», мол, помоги, если ты ещё там на небесах. Тот не стал разубеждать человека в своё существование и забрал того к себе.
Вот так закончилась эта история. А «детище» человека в образе недостроенной лодки от времени и непогоды превратилось в труху и на этом месте через какое-то время появились молодые побеги деревьев. И это правильно – нечего месту пустовать.

                2. Родителей не выбирают.

Вот-вот, как тут угадать этих родителей? Да и сами они как-то организовываются без нашего участия, а потом чудят на всю катушку, а под старость делают вид, что ко всему этому не имеют никакого отношения. Видно, стыдно им за своё усердие в вопросах воспитания своих отпрысков.
Василию в этом смысле повезло и повезло с большой буквы, поскольку ребёнком он рос хулиганистым, и перепадало ему частенько, но не больно, а так, только слегка. Его бы отцу с матерью на этом поприще проявить настойчивость и бить с оттяжкой, глядишь, жизнь по-другому потекла у их мальчугана. Вот, опять загвоздка: как тут угадать? Вон в некоторых семьях и лютовали, и из дома выгоняли, и на хлеб-воду сажали -  не помогало. Одним словом, эта педагогика ещё достаточно в себе таит непредсказуемости для нас людей.
Судя по тому, как жил отец Василия, его эта самая педагогика не напрягала нисколечко. Если бы не пагубное увлечение водочкой, он наверняка чаще бы вынимал из своих брюк ремень. Увы, «зелёный змей» бил и по рукам, и ногам Чумейкина старшего отменно. Особенно это было заметно по воскресеньям, когда отец Василия вливал в себя бутылку водки, после чего становился добрым при добрым. На следующее утро, поливая своё лицо одеколоном «Шипр», вспоминал себя такого «доброго» и удивлялся, мол, и откуда во мне столько хорошего… Ну, при таком раскладе, какая может идти речь о воспитании?
И всё же временами, и это не будем отрицать, он, будто укушенный бродячей собакой, мог и мебель порушить в доме, и… Конечно, всё это ничего общего с самой педагогикой не имело. Кстати, список, его «способностей» в этой области был довольно обширный. Мать Василия по этому поводу только горестно вздыхала и говорила почти всегда одно и тоже: «Эту бы энергию, да в нужную колею… Эх, вот бы были у нас дороги, так дороги. Эти сраные капиталисты точно спать перестали бы от зависти». Соседка по их коммунальной квартире баба Матрёна, сузив свои и без того поросячьи глазёнки, поддакивала ей, радуясь в душе такому чужому «счастью». А «счастье» в лице Чумейкина старшего, если «попадала шлея под хвост» метало и рвало. В такие моменты предпочтительнее было держаться подальше от «коротконого Зевса». Вот поэтому мать хватала в охапку Василия и убегала под защиту соседей. Надо признать - уже тогда в условиях развитого социализма, а речь идёт как раз о начале шестидесятых, не все были отзывчивыми, и случалось, что им никто двери своих квартир не открывал, и тогда мать Василия поносила бессердечных соседей «высоким слогом» на весь подъезд.
Так продолжалось долго. Василий успел к тому времени поступить в первый класс и может быть, поэтому Чумейкин старший решил внести свою лепту в образовательный уровень семьи и без отрыва от производства получить высшее образование, и таким образом закрепить свой «авторитет» в глазах жены и сына. Как только в их комнате появилась огромная чертёжная доска, «зелёный змей» ушёл в бессрочный отпуск за свой счёт. Надо заметить, что в данной коммуналке семья Чумейкиных занимала крохотную комнатёнку, где каким-то образом умещалась огромная железная кровать, стол, холодильник, тумбочка с телевизором, шифоньер и раскладушка, на которой собственно  Василий и проводил ночи. Места было так мало, что когда приходили к ним гости, чтобы оторваться под квашеную капусту и солёные огурчики в честь очередного красного дня в календаре, часть мебели выносили в коридор. Благо, что там места было предостаточно.
Ну, так вот: днём отец работал на заводе, а вечерами сопел над чертежами или «протирал штаны в институте»,  как ворчала в его адрес мать, до поздней ночи что-то строча на швейной машинке. Денег не хватало и поэтому приходилось обшивать соседей и знакомых.
Василий рос во всём этом без всякого энтузиазма, и всё чаще ему приходило на ум – изменить заведённый порядок в их семье. Он вообще считал, что каждый день должен быть продолжением предыдущего, а не его точной копией. Вот поэтому иногда, когда отец отсутствовал, Чумейкин младший брал карандаш и немного подправлял чертежи главы семейства. Результат этого вмешательства не заставлял себя долго ждать и Василия секли ремнём за самовольство. Квартира оглашалась воплями. Когда задница подживала, он опять что-нибудь придумывал для разнообразия. В этом было его отличие от всех остальных, кто жил изо дня в день по одному и тому же распорядку. Василий таким способом закаливал свою волю, ну и вырабатывал заодно такое качество, как терпение к рукоприкладству.
Кстати, Чумейкин младший до школы сумел переболеть всеми детскими болезнями известными отечественной медицине Мать Василия, уставшая от выходок своего супруга, от бессонных ночей над швейной машинкой и замученная хождениями по врачам с сыном иногда жаловалась бабе Матрёне: «И зачем я вообще родила?» Василий запомнил эти её слова и когда увидел фильм «Республика ШКИД», где герой по кличке «Мамочка» спел песню со словами: «И зачем я на свет народился, и зачем меня мать родила», твёрдо решил, что его призвание музыка. Эта мысль так глубоко засела в голову ему, что Чумейкин старший, сам немного игравший на баяне, без промедления отдал сына в музыкальную студию, стоило только тому заикнуться о музыке вслух.

                3. Всё проходящее, а музыка…

Студия располагалась при кинотеатре «Строитель», почти рядом с домом, где семья Чумейкиных пыталась жить, как все - счастливо. Собственно, ничего в этой самой студии не было примечательного: несколько обшарпанных комнат с видом из окна на кусты сирени, стоявших в обнимку с акациями, лампочки под потолком засиженные мухами, ну и кое-какая мебель, состоявшая из шкафов с отвислыми дверцами и изрядно расшатанными стульями. Педагоги с замысловатыми выражениями лиц вели уроки, и на что обратил Василий внимание с первого дня, так это запах, исходивший от них. Знаете ли, такой специфический: табак и вино в неограниченных количествах.
Так бы всё и ничего, но отец неустанно бубнил, что если Василий не будет дураком, то станет человеком и ему не надо будет горбатить на заводе и ещё добавлял, мол, кусок хлеба с маслом и костюм с белой рубашкой – это и есть его будущее. В реалиях всё было куда прозаичнее. Василий попал к педагогу, у которого вместо куска хлеба с маслом в карманах водились только семечки. Да, костюм был, но какой-то уж мятый и эта дурная привычка сажать себе на колени девочек старшего возраста из числа учащихся. Те повизгивали, нехотя отбиваясь от мужских рук, но тот был настойчив, что-то мурлыкая им на ушко. Пока это происходило, Василий не терял времени на уроках даром - растягивал меха баяна, выискивая пальцами на клавиатуре инструмента правильные ноты. Педагог иногда делал кое-какие замечания ему, и на этом можно было бы ставить точку в понимании происходящего на таких занятиях, но Чумейкин младший был слеплен не из «правильного» теста. Спустя месяц или чуть больше он всё же рассказал отцу о «слабостях» своего педагога. Чумейкин старший кашлянул как-то странно и уже через неделю Василий обучался на дому. Пришёл такой спокойный молодой человек и занятия обрели смысловые контуры. Только теперь Василий понял, что такое музыка и с чем её едят.
Это случилось зимой, а весной Чумейкин младший уже держал экзамен в музыкальную школу. Когда в списках на зачисление прозвучала фамилия Василия, его отец так обрадовался, что вспрыснул данное событие, а потом соседке бабе Матрёне заявил, что отныне его Васька попал куда надо и быть ему музыкантом с мировым именем. Мать, слушая весь этот бред, плакала, согнувшись над швейной машинкой. Ей, конечно, хотелось бы во всё это верить, да где взять времени на всё это - надо было кормить семью. Вообще было не до речей о будущем, тем более, когда один в институте кое-как постигал науки, а другой только-только делал первые шаги в сторону «звёздного Олимпа».
Василий учился прилежно и, наверное, смог бы достичь многого, но, как я уже говорил ранее, что ему с родителями повезло и повезло, я повторю, с большой буквы. Отец так уверовал в будущее своего чада, что ввёл, чуть ли не «комендантский час» в его распорядок дня. Как он сам выразился: «Для его же блага». Мать пробовала протестовать, мол, он ещё ребёнок и всякие запреты могут неправильно отразиться на психике сына. Чумейкин старший был неумолим и рычал в ответ:
- Не мешай женщина из пацана выстругивать будущее страны.
Мать всхлипывала:
- Лучше бы ты остался в армии. С твоими мозгами строгальщика только там тебе и место.
- Ты мне ещё поговори, - ворчал задетый за живое отец. – Иди лучше готовь ужин, а то не посмотрю, что швея… размажу.
Василий, слушая всё подобное, хотел подойти и хлопнуть отца по лицу ладошкой со всего размаха, но страх быть побитым сковывал по рукам и ногам, и он так и оставался немым свидетелем семейных сцен. Однако надо было знать характер Чумейкина младшего, чтобы поверить в эту его страхобоязнь до конца. Собственно, однажды он из-за солидарности за мать выдал всё же отцу, что не желает заниматься музыкой. То ли тот был не в духе, то ли день подвернулся не совсем правильный - Василию глава семейства вломил и сделал это со знанием дела. Вдобавок к этому посадил под «домашний арест». Ладно бы только это, так Чумейкин старший решил, что с этого дня Василий должен заниматься в день музыкой не два положенных часа, а три. Это была катастрофа.
Чтобы Василий не соскочил с воображаемого поводка, отец каждый выходной производил смотр творческому потенциалу сына, заставляя проигрывать наизусть все изученные им раннее произведения. Стоило Василию ошибиться и тут же следовали санкции соответствующего характера. Это стало последней каплей в формировании «любви» к музыке. Василий делал всё, чтобы только не стать музыкантом с куском хлеба намазанным маслом в кармане цивильного костюма. Ну, не об этом мечтают мальчишки в восемь лет… не об этом.
                4. Капля никотина убивает лошадь.

Итак, с музыкой разобрались. Василий уяснил для себя, что пока жив отец, она будет путами висеть на его ногах и от этого ему никуда не убежать. Мальчик он был добрый и покладистый, несмотря на свою изрядную подвижность, а поэтому смерти своему родителю не желал, да и воспитание у него было не самое худшее. Вот и получается, что и с одной стороны, и с другой, мозги работали у него в правильном направлении. Он вообще об этой смерти ничего толком-то и не знал, и если что-то подобное случалось у кого-то по соседству, то, как и многие его сверстники, глазел на похороны только из-за любопытства. Подобные события оставляли в его душе сладковатый привкус от обилия бумажных цветов и людского плача. Ничего другого он не ощущал, чтобы задуматься о смысле жизни. Василий даже однажды, играя в прятки, залез в пустой гроб, стоявший на лестничной клетке в ожидании своего постояльца, чем собственно завоевал у своих сверстников что-то вроде авторитета, поскольку никто после не отважился повторить его трюк.
Вообще, их двор был из области аномальных явлений. И тогда, и гораздо позже он часто думал о том, насколько ему повезло в жизни, а особенно в детстве, что именно в окружении этих сопливых носов он начинал постигать азы выживания. Ещё в начальных классах, а если быть более точным в первом, он выкурил сигарету. Ну, это громко сказано, ибо радости великой он не испытал от затяжки. Так бы оно и закончилось одной попыткой, но его сверстники-друзья о курении были совсем другого мнения и Василий, чтобы не прослыть слабаком, продолжал себя накачивать никотином за компанию.
Родители были заняты бытом настолько, что никогда не принюхивались к сыну. Тот радовался этому факту, как маленький нашкодивший негодяй. Это постепенно отложило отпечаток на его поведение – он стал врать. Зачем? Ну, во-первых, чтобы избегать наказаний. Во-вторых, Чумейкин старший, в прошлом любитель потягать на досуге штангу, мог переусердствовать в вопросах воспитания, а это имело свои последствия для растущего организма Василия. И, в-третьих, кому хочется быть битым? Чумейкин младший так рассуждал по поводу своего вранья, мол, не велик грех, да и так спокойнее.
Увы, всё начинается с мелочей. Когда вранья оказалось так много и Василий запутался окончательно: что есть правда, а что совсем наоборот, стало ясно - пора себя менять. Да, нелегко это – сажать свои привычки «задом на горячие уголья». Видно, Создатель был не совсем равнодушен к этому мальчишке. Однажды случилось следующее: набрав полные карманы окурков, именуемых в народе «бычками», они с друзьями уединились на стройке и накурились до рвоты. Василий оказался сообразительней остальных и глубоких затяжек не делал. Когда его друзья стали корчиться от тошноты, он ощутил лишь лёгкое головокружение. Никотин сделал своё грязное дело – курильщики попали в больницу. Василий смог избежать этой участи, хотя его потряхивало основательно. После этого он дал себе слово, что… Ну, относительно остальных участников этого происшествия, можно сказать так, что они тоже божились, но когда им стало лучше, всё повторилось.
А что же Чумейкин младший? А Василий стал заниматься бегом. Вообще, бег имеет несколько значений для тех, кто, работая руками, семенит по паркам и скверам. Для одних – это желание догнать упущенное здоровье. Для других – одно из условий долголетия, если верить врачам. Для третьих – возможность подтянуть свою фигуру, поскольку ранняя ржавчина в суставах, отвислые  бока и животы несовместимы с человеческим образом жизни. Вот отец Василия как раз относил себя к последней категории. Собственно, Чумейкин младший к нему-то и примкнул на утренних пробежках. Конечно, надолго его не хватило, ибо угнаться за отцом ему было за праздник, а поэтому после недельной «экзекуции» желание бегать у Василия улетучилось. Чумейкин старший посмеивался, мол, слабак. Мать вставала на защиту сына и говорила так:
- Ещё набегается.
- Давай-давай, потакай… - ворчал отец, но дальше этого размолвка у них не шла.
А куда этой самой размолвке идти, если мать имела что сказать по поводу беганья Чумейкина старшего. Да-да, она не скрывала этого, и говорила об этом открытым текстом, и звучало это примерно так:
- Это у него точно кто-то появился в институте. Там же этих девок, как мёдом намазано. Оденется с иголочки, тетрадки в руки и ходит мышцами играет. Он играет, а эти «давалки» млеют. Вот дуры, так дуры.
Баба Матрёна, которой всё это выплёскивалось доверительно на кухне, кивала, мол, все они кобели, произнося всегда одно и то же при этом:
- Не стыда, не совести.
Василий с малых лет, привыкший к лексике матери, не реагировал на эти речи. Да и некогда ему было над этим зависать, когда никотин тянул к нему свои щупальца. Ему и сны снились какие-то нехорошие. На утро болела голова, и хотелось выпить бидон молока без всякого хлеба. Ну, столько молока в доме не было и приходилось довольствоваться в лучшем случае одной чашкой или на худой конец водой из-под крана.
А однажды в кинотеатре в одном познавательном фильме показали, как капля никотина убивает лошадь. Собственно, персонажи были рисованными, и Василий не сразу сообразил, что к чему. Когда его мозг прояснился – ему стало жалко лошадку, а заодно и себя  самого. После этого дня Чумейкин младший навсегда порвал с никотином. Это была первая его победа над собой.
                5. Между первой и второй перерывчик….

Вот-вот, знакомое выражение. В нашем же случае речь пойдёт о… Собственно, это очевидно и так, поскольку с этим злом Чумейкин младший решил покончить без всякого принуждения. Он сам себе так и сказал: «Врать нехорошо». Эх, всем бы нам отказаться от этой привычки. Представляете: насколько наша жизнь преобразилась бы? Вот подумаешь об этом, и дух захватывает и хочется верить, что так и будет когда-то. Конечно, это когда-то хотелось бы озвучить в цифрах, мол, в таком-то году мы даём себе слово, что… Стоп, стоп… Для начала надо провести референдум, а уж потом давать слово. Что-то мне подсказывает: ничего из этого не выйдет. Почему? Так вы откройте любую сегодняшнюю газету – там всякого вранья по самую макушку и что характерно: врут и не краснеют. Если бы газеты могли от этого самого вранья менять цвет, то представляю: какая бы получилась палитра.
Ну, да ладно со всем этим. Нам ещё долго во лжи барахтаться. Спасибо Чумейкину младшему, решившему себя изменить на все сто процентов, и заметьте, что без всякого референдума. Кстати, в те времена, когда Василий замахнулся на себя, в стране Советов толком ничего не знали об этих самых референдумах. Интересно, а если бы знали, то, что тогда все бросились себя кромсать? Что-то в это верится с трудом. И, тем не менее, встречались отдельные личности и шли на штурм самих себя. Как заметил грузинский писатель Чабуа Амирэджиба трудное это дело: покорять себя самого.
Василий про всё это ничего не знал, а поэтому взялся с охотой за самовоспитание. Он так и подумал, мол, падаю в собственных глазах. Ну, гигант, ну… У меня просто нет слов. Мальчишке всего-то шёл девятый год, а он рассуждал, как здравомыслящий старикан. В этом возрасте так глубоко капнуть, да ещё у всех на глазах, приученных по указке сверху вдыхать и выдыхать. Гордость грудь колесом выгибает и хочется петь что-нибудь эдакое… из классики. И даже если нет слуха, и чувство ритма пошаливает, и вообще голос какой-то не естественный - всё едино: хочется петь, орать, разбрасывая по сторонам фальшивые ноты, ибо есть ещё на этом свете что-то хорошее.
Конечно, Чумейкин младший о своём решении никому не сказал и правильно. А вдруг вышла бы осечка? У нас же любят после всего топтать тех, кто шагает не в ногу со всеми. Ну, вот такие мы правильные и сидит в нас всё это ржавым гвоздём. Василий об этом не знал, но, по-видимому, его ангел-хранитель был в курсе, а поэтому сумел подсуетиться и мальчишка, даже если бы у него ничего не вышло, остался бы целёхоньким.
Итак, Василий на вранье поставил один большой крест. Его ломало, корёжило и даже, что удивительно подташнивало. Чумейкин младший стойко переносил это испытание и когда, как ему показалось, он уже достиг в этом вопросе вершины, споткнулся. Ну, жизнь, ну, стерва. Да, и ещё какая.
А дело-то было так себе - на три копейки. В шифоньере на самой верхней полке, где покоились чашки и блюдца лежали десять рублей. Деньги эти были подарены Василию бабушкой и дедушкой, когда он этим летом гостил у них  на Урале. Родители «червонец» заныкали, мол, ты сына и без денег счастлив, а нам они сгодятся. Я повторяю, что Василий был покладистым мальчиком, а поэтому протеста не выказал. Всё так и было, но только  на душе у него стали кошки коготки разминать, да чей-то голос по ночам нашушукивал, мол, возьми денежку и тебе за это ничего не будет. Чумейкин младший взял и накупил себе всякой ерунды: пачку пистонов, пластилин, увеличительное стекло, пару блокнотов в клетку. Спустил поганец весь «червонец» до последней копейки. Конечно, радости большой от покупок он не ощутил, ибо где-то в душе чувствовал, что быть «разбору полётов».
Случилось всё это воскресным днём. Чумейкин старший решил не устраивать сыну прослушивание, как это было им заведено. Василий прыгал до потолка от этой новости и уже строил планы на весь день и тут… Да-да, отец решил злосчастные десять рублей пустить на «благое» дело: купить водочки и отдохнуть у телевизора под стопочку. Можете себе представить, как исказилось его лицо, когда в шифоньере не оказалось «червонца». Первой огребла мать, но та сразу же побожилась, что не брала. Напуганный скандалом, Василий тут же соврал, мол, не брал и он, и всё тут. А что он мог выдать, если как мать в бога не верил и даже если бы и побожился, то вряд ли отец успокоился. Глупо? Даже очень. Чумейкин старший по лицу сына понял, что взял он и больше некому. Бить не стал – задал всего один вопрос:
- Где деньги?
Чумейкин младший промямлил:
- Не знаю.
Интонация была такой, что хоть сейчас вызывай катафалк.  Отец усилил акцент, задав следующий вопрос:
- А кто знает?
Мать решилась вступиться за сына:
- Ну, чего пристал?
- Интересное дело: из квартиры деньги пропадают, и никто ничего не знает, - в голосе отца появилось раздражение.
- Да, куда им деться? – не унималась мать. – Наверное, завалились за… Вась, ты не перекладывал? – она посмотрела на сына, всё ещё надеясь, что это не его рук дело.
Чумейкин младший отрицательно замотал головой.  Мотай, не мотай, а жесты в данной ситуации тоже попадают под определение вранья и здесь приговор один. Кстати, когда отец стал читать Василию нравоучение, тот ещё подумал, что лучше бы он его выпорол. Лицо у Чумейкина младшего горело. Он не знал, куда деть свои руки, и пока глава семейства «спускал пар», те обследовали все шовчики в карманах штанов. Мать, украдкой утирая слёзы, смотрела на сына из-подо лба. Как ему было стыдно. Василий хотел провалиться сквозь землю, только бы не слышать этот спокойный голос отца, обещавший ему «сладкую жизнь» на ближайшую пятилетку. Вот-вот, что удивительно Чумейкин старший сменил тактику и не размахивал ремнём, как раньше, но его слова… Василий долго не мог заснуть в эту ночь – слёзы лились из глаз, и он в который раз давал себе слово, что теперь с враньём будет покончено раз и навсегда.
Увы, испытания на этом не закончились. Чумейкин старший не верил ни единому слову сына. Василий начинал сходить с ума. Мать, несмотря на свою слезливость, была на стороне отца. Наступили чёрные дни. Василий, отвергнутый близкими, тихой сапой брёл в одиночестве и ни что его не цепляло. Ел без аппетита, спал без снов, учился так себе, но оценки приносил домой нормальные. Всё же что-то в нём ещё не умерло и где-то, наверное, была и надежда в лучшее. Он даже что-то стал записывать в те злосчастные блокноты в клетку, что купил на подаренный «червонец», но стоило ему на следующий день прочитать свою писанину, тут же рвал на мелкие клочки листки. Не мог Василий правильно сказать ещё о самом главном, что его угнетало, а без этого не было смысла хранить свои мысли в рукописном варианте. И правильно, ибо, мать иногда рылась в его тетрадках и если бы она прочитала всё это, его точно тогда без суда и следствия расстреляли. Да-да, Василий именно так и предполагал, поскольку, будучи ещё по существу ребёнком, мог себе позволить выплеснуть на бумагу наболевшее. Это самое наболевшее иногда принимало такие формы, что у взрослого человека наверняка возникли бы подозрения на счёт психического развития Чумейкина младшего. Может быть, поэтому кто-то неведомый строго следил за тем, чтобы эта информация как можно дольше оставалась под грифом «совершенно секретно».
Итак, что мы имеем? С одной стороны раскаявшегося ученика второго класса, а с другой полное непонимание его родителей той ситуации, в которую они сами же его и загнали. Обратите внимание, что Василий об этом даже и не подозревал, а поэтому за всё случившееся винил только себя, доводя свой организм до изнеможения, стреляя мыслями в пустоту. Всё это будет сопровождать его по жизни и потом, но сейчас он оказался отрезанным от реалий, и надо было всё начинать с самого начала. Проблема только в том, что не кому было ему об этом подсказать.




                6. Откуда берутся дети?

Этот вопрос не вставал перед Василием в раннем возрасте. Ну, это и понятно, ибо было много другого, что заслоняло собой проблему деторождения на планете. Тем не менее, ребята старшего возраста, собиравшиеся по вечерам на скамейке во дворе с удовольствием трепались на эту тему. Чумейкин младший из их разговоров понимал так мало, что постепенно потерял интерес к подобным посиделкам. Конечно, некоторые услышанные слова о взрослой жизни его заинтриговали, и он по своей душевной простате пошёл за разъяснениями к матери. Та в крик, мол, где это он набрался столько гадости и почему она должна всё это слышать от него. Василий этого ей объяснить не мог. Не мог он,  и сказать ей, где слышал про всё это. Отец узнавший от матери про эту любознательность сына, про себя пожурил Василия, а вслух сказал так: «Рано тебе ещё лезть в эти дебри».
«Рано, так рано…» - подумал Чумейкин младший и сделал вид, что у него есть дела и поважнее. Когда такое происходит, матери и отцы переводят дух и верят, что так будет лучше для всех. Так-то оно так, да только Василий видно действительно был не такой, как все, а поэтому стал искать ответы на свои вопросы на улице. Как правило, желающие помочь в этом деле, находятся. Жаль только, что все они поголовно из себя ничего примечательного не представляют. Собственно, так получилось и с Чумейкиных младшим, когда он полез за разъяснениями к соседу по дому. Тот повёл конопатым носом по сторонам, сплюнул через зубы и произнёс:
- Учись салага, пока я жив. У меня с этим делом всё нормалёк. Наташку знаешь со второго подъезда?
- Ну? – Василий кивнул.
- Не гони… Не запряг. Так вот эта мышка может тебе показать всё, что хочешь. Для тебя это будет стоить недорого: несколько конфет. Чего замер? Давай двигай к шалашу… Сейчас доставлю её к тебе в лучшем виде. Конфеты не забудь.
Чумейкин младший повиновался. Он толком ещё ничего не понимал, но уже чувствовал, что совсем близко находится от ответов на свои вопросы. Василий не успел расположиться в шалаше, который они с ребятами построили на задах двора, как появился его сосед. Рыжеволосый, с бесцветными глазами, с щеками трясущимися при ходьбе выглядел он эдаким парнем-рубахой. С ним пришла девчушка лет семи. Василий знал её. Выглядела она так себе на три с минусом. А всё потому, что из носа Наташки всегда сползали на верхнюю губу сопли. Чумейкина младшего передёрнуло. «Жирный», это была кличка соседа Василия по дому, увидев это, хохотнул:
- А ты ей в рот не смотри. Ты вот сюда глазей. Ну-ка, скидывай своё платье, - он ткнул Наташку рукой в спину.
Та тупо уставилась на Василия, облизывая губы. По ней было видно, что такое с ней не в первый раз проделывает «рубаха-парень». Она скорчила мордашку и произнесла, уставившись на «Жирного»:
- А конфету дашь?
- Дам, - тот посмотрел на Василия, мол, вот я какой. – Эти взрослые сами по себе, а мы…
Василий не дослушал соседа – пулей вылетел из шалаша. Ему было так омерзительно видеть и этого «рубаху-парня» с бесцветными глазами, и Наташку с сопливым носом, готовую за конфету снять с себя платье. Чумейкин младший до самого вечера был сам не свой. Конечно, многое для него так и осталось засекреченным. Собственно, Василий и не расстроился по этому поводу. Кстати, уже на следующий день шалаш пылал. Дворник пытался метлой сбить пламя, матеря пацанов на чём свет держится, а Василий стоял и смотрел, как огонь пожирал доски и картон. Возбуждённые сверстники с восторгом наблюдали за пожаром и даже не подозревали, что поджигатель находится среди них.
После этого Чумейкин младший ещё несколько раз пробовал всё в своей голове на счёт рождаемости детей «расставить по полочкам». Как он не старался, у него из этого ничего не получалось. А всё почему? Так мал был. Ему бы терпения чуток, да где его взять, если подвижности был необычайной. Всё ему хотелось знать и знать именно сейчас, когда многие вещи, ну, просто были для него недосягаемы пока.

Время продолжало бежать, а вместе с ним рос и Чумейкин младший. Как-то незаметно за плечами остались пять классов, и вот тут случилось что-то невообразимое. Было у Василия три товарища. Все они, как это ни странно симпатизировали одной и той же девочке из их класса. Чумейкин младший несколько раз ловил себя на мысли, что в ней ничего нет такого, ради чего надо было после школы задерживаться около её дома, а потом придумывать родителям всякие небылицы о… Кстати, эти небылицы не попадали под определение вранья, как считал Василий, поскольку здесь шла речь о чести одноклассницы, которой, как позже выяснилось, до всего этого не было никакого дела.  По началу-то всё шло, как в хороших фильмах про дружбу, а потом, когда она предпочла всем им одного и не из их класса, всё тут же и закончилось. Василий в отличие от своих друзей не страдал от этого, чем удивил всех троих и те, чтобы не прослыть плаксами стали демонстрировать всему классу своё равнодушие к бывшей «даме сердца». Со стороны выглядело это смешно. Чумейкин младший из добрых побуждений хотел им объяснить, что всё это детство и надо просто жить и думать о будущем, где всё будет, как надо. Замечу, что к этому Василий пришёл без всяких сложностей, подсев на чтение книг. Нет, раньше он их тоже с удовольствием брал в руки, а тут такая пробудилась в нём жажда постигать жизнь через… Одним словом, в его библиотеке появились такие писатели, как Виктор Гюго, Лев Толстой, Станислав Лем и многие другие, кто об этой жизни умел говорить без страха за всякие последствия. Чумейкин старший равнодушно наблюдал за сыном. Ему было не до него, ибо на горизонте уже виднелся краешек диплома о высшем образовании, и означало это – повышение по работе. Когда речь заходит о подобном, то лучше никуда не вникать, чтобы не распыляться. Конечно, это заблуждение высшей пробы, но, тем не менее, отец Василия решил всё-таки придерживаться этой тактики. Наверное, оно так и лучше для всех. Ну, подумаешь, что какое-то время сын побудет наедине со своими мыслями и проблемами. Кстати, Чумейкин младший в таком состоянии был почти всегда. Что-то у него не ладилось с отцом – какие-то отношения между ними были искусственные. Василий это ставил себе в вину, полагая, что всё это из-за его вранья. На самом деле всё было куда серьёзнее: Чумейкин старший просто жил для себя и только для себя. Ему никто не был нужен. Уже позже мать Василия так и сказала про него: «Эгоист до мозга костей».
Как бы там не было, и чтобы она не говорила по этому поводу, но через год в их семье появилось прибавление. Отец Василия к тому времени уже дипломированный специалист так отметил это событие, что чуть не распрощался с работой. К счастью, нашлись люди и помогли: замолвили за Чумейкина старшего словечко и его почти за шиворот потащили вверх по карьерной лестнице. Только он перевёл дух, а тут и двухкомнатную квартиру ему, мол, пользуйся, расти себе смену, только дружи с головой. Ему бы осмотреться, так нет, опять с «зелёным змеем» давай ручкаться. Пил так, что тарелки с пельменями под потолок взлетали. А всё почему? Объясню: когда мать Василия пришла из роддома и развернула то, что родила, соседка баба Матрёна как-то загадочно произнесла: «Что-то он какой-то рыженький». Ей бы старой промолчать, а её понесло дальше, мол, и нос не такой, и глаза непонятные и что от Чумейкина старшего у дитя только фамилия. Отец Василия сначала-то и не прислушался. Да и некогда было: пока с работой разбирался, а потом занимался переездом на новую квартиру. Как всё улеглось, тут и начались припадки ревности.
Пока мать с отцом выясняли отношения, почему у новорожденного всё не так, как надо, Василий пришёл к выводу, что дети – это лучшее, что есть на земле. Брата назвали Егором. Отец пробовал дать ему другое имя, но мать сказала так:
- Вот, как родишь, тогда и дашь.
Отец хотел взять инициативу в свои руки и полез в дискуссию:
- Женщина, как ты смеешь мне такое говорить. Я тебя…
Мать не растерялась и выдала:
- Только попробуй. Я в партком пойду.
Волшебное слово – «партком». Раньше так и было, а сейчас непонятно что. Ну, вот так Василий к концу шестого класса уже знал примерно – откуда берутся дети и почему столько из-за них разборок. Постепенно Чумейкин старший успокоился. Да и бабы Матрёны рядом уже не было - она осталась доживать свой век в коммуналке. Этот факт имел положительное значение для семьи Чумейкиных.
 
                7. Как повяжешь галстук…

В те далёкие времена красный галстук развивался в области шеи почти у всей ребятни страны Советов, кто по своим годам попадал под пионерский возраст. Василий к этому атрибуту идеологии системы социализма относился нормально. Он так рассуждал про себя: «Раз надо – так тому и быть». При этом надо заметить: большой радости от материи красного цвета на своих плечах, ну и на груди соответственно, не испытывал, ибо гробы оббивали тоже похожей тканью. Было ли это совпадением или чем-то ещё Чумейкин младший не знал и, тем не менее, этот факт его настораживал. Если приплюсовать к этому ликующие передовицы газет, то и получалось, что все люди добровольно играли в набившей оскомину пьесе под названием жизнь, где красный цвет – всему голова. Василию порой хотелось крикнуть: «Эй, пожалейте планету! Ну, и нас заодно…» Наверное, однажды бы так и случилось, и он всё же крикнул это, но его всегда что-то отвлекало от данного шага. А всё почему? Ответ вот он: пока его друзья учились тискать своих сверстниц по углам, Чумейкин младший по собственной инициативе подсел на общественную работу. Вот такое противоречие: с одной стороны по некоторым ключевым вопросам ему было всё до фени по вопросам идеологии, а с другой – вынашивал в своей голове задумку, чтобы как следует разобраться во всём том, что творилось вокруг него.
Так вот, когда он засветился на общественной работе, его направили от школы в городской пионерский штаб. По началу было интересно, а местами даже занимательно: речёвки, маршировки под звуки духового оркестра, несение почётного караула у памятника В. И. Ленину, а потом… Ну, это случается, когда мысли начинают голову за волосы таскать, и ты понимаешь, что всему «бутофорскому» когда-то приходит конец.
Всё произошло моментально: в городе появилась мода на брюки-клёшь, а на головах молодёжи - длинные волосы. И какая может быть здесь идеология, а тем более с речёвками? Мать Василия швея от бога тут же сориентировалась и сшила сыну брюки. Конечно, клёш был самый малюсенький, но всё же был, и этот факт нельзя было отрицать. Чумейкин младший расправил свою грудь больше напоминавшую коленку воробья, как шутил про него отец. Василию казалось, что все во дворе на него смотрят с завистью. Ну, до модной причёски он не дотягивал и, тем не менее, поход в парикмахерскую откладывал под любым предлогом,  чтобы брюки-клёш соответствовали волосам на голове. Это накладывало свой отпечаток на формирование психики подростка и поэтому многого, и это было правильное решение, Чумейкин младший просто не замечал в себе. А собственно, что в этом такого? Ну, уродился не красавцем, а тут ещё какая-то непонятная мода с Запада, вот и результат: стал как большинство. Парадокс какой-то нарисовывается: хотел быть впереди всех, а, получилось, что топтался в общем строю таких же, как сам. Времени во всё это вникать в обрез, а отсюда на лицо поголовное непонимание всей ущербности происходящего и с тобой, и с другими. Возникает сам собой вопрос: «И за каким тогда всё это надо: и брюки-клёшь, и модные причёски, если тебя во всём этом не рассмотреть среди всех?» Вот к чему пришёл Василий, когда случайно посмотрел на себя со стороны. И что же он увидел? А увидел он подростка не самого лучшего качества: плечи узкие, про грудь я уже упоминал, затылок плоский, руки-плети, ну и лицо всё в угрях. Когда мать решила сшить ему рубаху, как она выражалась: «с петухами», на манер тех, что носили музыканты вокально-инструментального ансамбля «Поющие гитары», Василий эту новость воспринял без энтузиазмах. Кстати, эту самую рубаху, мать так и не сшила ему. Наверное, всё же какая-то мистика в нашей жизни имеет место, если какая-то рубаха «с петухами» так и осталась раскроенной лежать в мешках с лоскутами. В какие-то моменты Василий вопреки себе напоминал матери, мол, где обещанная обновка. Мать начинала искать оправдание себе, и получалось так: ей никто не помогает по дому и все они виноваты в том, что у неё нет времени сесть за швейную машинку. Василий сразу же отходил в сторону, поскольку мыть полы, а тем более посуду не умел, да и не хотел. Тут он был точной копией своего отца, который продолжал бегом по утрам разгонять в парке утреннюю тишину, предоставив своей жене полную свободу по поддержанию порядка в доме.
Пока Василий занимался самокопанием, его одноклассники уже до боли целовались по подъездам с румянистыми сверстницами. Ну, пёрло всё наружу из подрастающих мальчиков и девочек и хотелось им всего того, что на киноафишах тех времён выглядело так: «Детям до 16-ти лет…» Когда всё подобное присутствует в твоей жизни, общественная работа уже так тебя не захватывает. Чумейкин младший всё реже стал повязывать на свою шею красный галстук. Всё чаще кусок красной материи лежал в кармане брюк, а то и вовсе валялся дома среди носовых платков и носков. Речёвки, маршировки – всё осталось в прошлом, о котором Василий вспоминал лишь тогда, когда листал альбом с фотографиями, где всё ещё было беззаботно и даже местами замечательно. Иногда что-то накатывало на него и ему становилось стыдно за себя вчерашнего. Об этом он никому не говорил, да собственно-то и говорить было не кому. Родители возились с младшим братом, и им до мыслей Василия было не досуг. Они его уже считали взрослым. Ох, зря… Но тут Чумейкин младший ничего не хотел менять в своих отношениях с отцом и матерью. Ему было так удобнее жить по своим правилам. Он устанавливал нужные для себя дорожные знаки на принадлежавшей только ему территории и был этим счастлив. Василий так с этим свыкся, что когда мать по привычке решила порыться в его вещах, ей пришлось наткнуться на запертые дверцы секретера и письменного стола. Это был вызов. Отец, узнав об этом, не стал «делать из мухи слона», мол, у парня могут быть свои секреты. Мать Василия обругала Чумейкина старшего и решила идти напролом, что в дальнейшем обернулось против неё: сын перестал ей доверять даже самые безобидные свои тайны.
Вот такие мы взрослые: сами того не желая, отдаляемся от собственных детей, а потом ищем крайнего, чтобы его-то и возвести на костёр, мол, получи, что заслужил.
Василий к притязаниям матери отнёсся без эмоций. Он просто сказал ей так:
- Нет.
- Это ты мне? Своей матери? – голос её рвался наружу от негодования.
- Да.
- Ключник!? Ты такой же, как… - она не могла найти подходящее слово и поэтому просто перешла на ругань, которую нет смысла здесь выкладывать.
После этого уже не стоило по утрам утюгом разглаживать красный галстук, и не надо было его повязывать на шею… Кстати, Василий был не один такой. Как-то само собой весь класс решил расстаться с этим атрибутом социалистической идеологии. Дольше всех держалась отличница класса, в которую когда-то Чумейкин младший был влюблён за компанию со своими тремя друзьями. Ну, тут было такое объяснение её непоколебимости во всё это: она занимала должность старосты класса, и ей как бы вменялось в обязанность быть при пионерском галстуке. Вот она и выделялась среди всех румянцем на щеках и красной материей на шее. Красота неописуемая…

                8. Ах, эти ноги, юбки, косы…

Мода на стриженые затылки была ещё далеко, а поэтому сверстницы Василия свои головки убирали косами. Самые смелые распускали их, и тогда ветер играл  волосами, перебирая пряди невидимыми пальцами. Чумейкин младший был от этой игры  на «седьмом небе» от счастья. Он упивался всем этим до такой степени, что начинал влюбляться во всех подряд. Его охватывало такое чувство, что хотелось петь. Кстати, пел он сносно, но ещё в младших классах ему отбили охоту это делать, записав в хор, где толстозадая руководительница кричала на них с таким выражением лица, что всем и Чумейкину младшему, в том числе казалось, что у неё запор. После таких занятий желание было одно: оглохнуть и онеметь.
Так вот, одноклассницы Василия, будто угадав его настроение в отношении себя, как специально в его присутствии мотали своими гривами по полной программе. Чумейкин младший не знал, куда деться от этих настырных девичьих взглядов. Их даже не останавливало то, что Василий не был красавчиком и более того, не хотел ничего в себе менять внешне. Да, у него были кое-какие «плюсы», но, зная, что их у него не так и много-то, а поэтому всегда держал дистанцию. Держи, не держи эту дистанцию… А куда деть всё то, что начинает вошкаться внутри? Так бы можно было бы и перетерпеть, но Василий сидел на второй парте и когда одноклассницы выходили к доске, а на них были укороченные школьные платья и фартуки, то о какой учёбе могла идти речь, если мальчишечьи глаза скользили по девичьим коленкам, как ненормальные. Вот-вот: все знания без задержки улетучивались из головы. И всё же, Чумейкин младший не хотел горбатить на заводе у станка и, взяв себя в руки, попросился у классного руководителя разрешение пересесть на последнюю парту. Это было его самостоятельное решение, чтобы не сползти по учёбе в отстающие. Странный ход – подальше от доски, чтобы быть ближе к знаниям. Бывшая фронтовичка Мария Дмитриевна считала Василия неплохим малым и дала добро, но с одним условием, чтобы тот был активен на уроках, как и раньше. Он пообещал.
Что выиграл от этой рокировки Чумейкин младший, не будем выяснять, а тем более, здесь на «галёрке» происходили интересные вещи: самые отвязные из учеников прямо на уроках уплетали пирожки, слушали музыку и даже играли в карты. Василия это не отвлекало, ибо даже отсюда он успевал следить за короткими девичьими фасонами, из-под которых торчали ноги в чулках. Теперь всё это было от него на приличном расстоянии, и Чумейкин младший мог себя обуздать. Он понимал, что рано или поздно с этим надо будет что-то делать более конкретное и, наверное, у него это получилось бы и даже где-то со знаком «плюс», но…
Да-да, в их класс пришла новенькая и, не раздумывая, прошла к Василию и, кивнув на пустующее место рядом с ним, спросила:
- Свободно? – и не дождавшись ответа села.
- М-м… - это всё, что сумел из себя выдавить Чумейкин младший.
- Как тут? – новенькая окинула взглядом лица ребят повернувшихся к ней.
Василий не знал куда деться. Весь класс глазел на него и не просто глазел, а затаил дыхание, мол, повезло уроду с такой соседкой. Да, девочка была что надо: на каблучках, с чёлкой над бровями, в меру выпирающая грудь и, конечно же, ноги… Она села закинув их одна на другую. Василий весь выпрямился, ибо глаза поползли под парту, а там… Видно почувствовав его состояние соседка улыбнулась и произнесла:
- Привыкай… Я вся такая.
Чумейкин младший громко сглотнул слюну. Новенькая улыбнулась и представилась:
- Вика.
- Чумейкин… Вася.
Вика улыбнулась:
- Эх, Вася, мне бы твои глаза.
- Не дам, - Чумейкин младший отдвинулся от соседки.
Вика засмеялась:
- Чудной ты, Вася. Это я от зависти. А девушка у тебя есть?
Чумейкин младший не успел ей ответить – в класс ввалилась географичка и громогласным голосом выдала:
- Сегодня у доски работает «галёрка».
Как по команде весь класс снова повернул голову назад, где Василий уже не выглядел таким одиноким. Он сидел и думал про себя: «Чертовски приятно, когда рядом с тобой вот такая…»
Собственно, с этой самой встречи с Викой, он стал постепенно выбираться из своей изоляции, где до этого жил себе и жил, ни кому не перебегая дороги.

Время шло. Оно не может стоять на месте, ибо на то оно и время и другим ему не быть. Что касается Василия, то он стал меняться на глазах. Как-то стало всё складываться в его пользу. Ещё Вика не давала ему закиснуть. Рядом с ней Чумейкин младший чувствовал себя не просто хорошо, а отлично. Во-первых, он уже не стеснялся смотреть ей прямо в глаза. Её это забавляло. Во-вторых, Василий уже не пялился на ноги одноклассниц, поскольку, рядом с ним были лучшие ноги планеты, как он считал и поэтому решил не распыляться. Вика, по-видимому, это чувствовала и позволяла ему рассматривать себя вблизи. В-третьих, Чумейкин младший так осмелел, что спустя какой-то месяц пригласил соседку по парте в кино.
Вика поинтересовалась у него:
- Про войну?
- А что? – Василий стушевался.
- Не люблю, когда убивают.
- Так это же кино.
- Не важно.
В кино они всё же пошли. Там темно и даже если на экране стреляют друг в друга, можно сделать вид, что это где-то, а здесь… Василий это понял с первой минуты после того, как потушили свет. Он сидел и делал вид, что смотрит на экран, а сам… Ну, что тут тянуть – коснулся рукой колена Вики. Она не вскрикнула, и руки его не убрала. Так и просидели до конца сеанса, как парализованные. Ну, не дураки? Конечно, дураки, поскольку один и этот один Чумейкин младший не знал, что будет потом, а другая знала и ждала, что вот-вот сейчас этот Вася что-нибудь изобретёт. Увы, «изобретатель» из Василия оказался никакой. Когда в зале зажёгся свет, Вика вздохнула и произнесла, убирая ладонь Чумейкина младшего со своего колена:
- Эх, Вася…
А через неделю она затащила его к себе домой и стала учить целоваться. Василий тыкался, как щенок дрожащими губами в её лицо, а Вика улыбалась то и дело, теребя свою чёлку над выгнутыми дугой бровями. После такого Василий твёрдо решил после школы создать семью. Отчего же так-то? Ответ такой: понравилось целоваться. Чумейкин младший готов был хоть сейчас об этом сказать Вике. Хотел, но не сказал. И правильно, поскольку девочки с такими ногами никогда не буду ждать мальчиков, у которых завышенное понимание романтизма в отношениях между разными полами. Конечно, исключения встречаются, но это где-то и не в нашем случае. Василий ничего об этом не знал, а поэтому стал в календаре вычёркивать дни до окончания школы. Отец, заметив его старания, ухмыльнулся:
- Репетируешь дембель, салага?
- Что? – Василий напрягся.
Отец понимающе кивнул, мол, всему своё время, солдат.
«Ну, как же он мог забыть, что после школы ему придётся надеть на себя хэбэшную форму и целых два года в кирзачах мять пыль в общем строю?» - эта мысль окатила его подобно ушату воды.
Система социализма всё предусмотрела, и тут Василию оставалось одно – набраться терпения. Пока он его набирался, Вика пересела к двоечнику Игорёхе и, судя по  тому, как стала смотреть на Чумейкина младшего, не собиралась ничего менять на ближайшее своё будущее. Василий погрустнел и уже хотел вновь вернуться в свою «изоляцию», но передумал. Почему? А никто этого не знает.
Стал Василий каким-то загадочным. Толстуха Маринка, к которой он пересел из-за мести Вике, и та шарахалась от него, как от чёрта, ибо непредсказуем был Чумейкин младший. От этой своей непредсказуемости мог он во время урока, и ущипнуть Маринку и не за локоток, а обязательно за ляжку. Та взвизгивала, краснея, а класс покатывался от смеха, поскольку голосок у неё был уж очень смешливый, да ещё, когда тебя щипают неожиданно.
Постепенно всё нормализовалось, и Василий вместо щипков стал поглаживать Маринку под партой. Та млела, и капельки пота выступали на её курносом носике, усыпанном веснушками. Теперь она не вскрикивала, и знаете, понять можно её. Ну, и что если всё это происходило на уроке? Василий ей так и растолковал, что это у него чисто по-дружески и пусть она на большее не раскатывает губы, а то он опять пересядет на «галёрку».
Не знаю, чем бы всё это у них закончилось, только кто-то подсмотрел или сама Маринка разболтала, и пошёл по школе гулять слушок, мол, Чумейкин – развратный тип. Это сейчас подобного добра навалом, а раньше всё это подпадало под определение – «герой». Василий не стал ничего опровергать, да и одноклассники к нему относились с пониманием: растёт человек. Раз такое дело, то зачем мешать матери-природе, ставить свои опыты над отдельно взятой личностью?
             
                9.  Пограничник.

Вот вы сейчас подумали, что повезло парню, мол, жизнь смилостивилась, и он попал после школы служить на границу. Ага, сейчас! По окончании школы у Василия было два основных пути: один - в институт, а другой - отдать долг Родине за то, что приютила. Конечно, первый путь был предпочтительнее, но ступать по нему, имея за плечами неоплаченный долг, как-то не очень хотелось Чумейкину младшему. Видно на его лице всё это проступило, и нашлись «добрые» люди и подсказали, как «откосить» от армии. Здесь было несколько вариантов: первый – обзавестись женой, ну и успеть обрюхатить глупенькую и чтобы обязательно получилась двойня, второй - прикинуться больным и больным такой болезнью, чтобы врачи без промедления дали справку, с которой Родина в лице  военкомов отстала бы со своим неоплаченным долгом перед ней. Был и ещё запасной… третий вариант – податься в бега.
Первый вариант отпадал сам собой, поскольку в этом направлении Василий не имел желания двигаться вообще. Что-то у него засело такое в голове про всех этих баб, после чего он вычеркнул их из своего списка. Он их вычеркнул, а восходящая звезда эстрады Юрий Антонов возьми да запой под гитару: «Не умирай любовь». Ну, вот как тут со всем этим мириться? Кстати, третий вариант и здесь понять Чумейкина младшего можно, то же ему не подходил, ибо бегать от Закона – это пустая трата времени, а тем более, когда нет никакого опыта. Вот и получается, что самым подходящим для Василия оказался второй вариант. Осталось дело за малым – отыскать нужное заболевание: и чтобы оно было, и чтобы никто не усомнился в его наличии.
И тут «добрые» люди себя снова проявили, мол, ложись на обследование в «психушку». И Василий лёг, а когда лёг, понял, что сглупил, только вот обратной дороги и нет совсем. Чудаковатый врач с редкой фамилией - Беременный только увидел Чумейкина младшего, сразу же воспрял духом. Дело в том, что у этого самого Беременного уже который год лежала недописанная диссертация, а тут такой случай. Врач расценил данный факт, как знамение и решил пациента по фамилии Чумейкин сделать своим опытным образцом. Василий обо всём этом ничего не знал, а поэтому вёл себя так, как его научили «добрые» люди. Сначала он был в образе птицы, которая гадила и по маленькому, и вообще гадила, где ей вздумается. Казалось бы, всё, как и надо, но в какой-то момент Чумейкину младшему этот образ разонравился, и он стал изображать из себя непризнанного музыканта. Лечащий врач был в восторге. Такая палитра в отклонениях – это же удача и если немного подработать, то очередной переворот в медицине обеспечен будет без дураков. Для чистоты результатов наблюдений Василия поместили в отдельную палату. Как позже выяснилось – вот как раз этого и не надо было делать.
Что такое отдельная палата, да ещё в «психушке»? Правильно – неограниченная свобода в четырёх стенах. Абсурд? И это так, поскольку какая же это свобода, да ещё неограниченная и при этом в четырёх стенах. Не будем торопиться с выводами. Собственно, Василий в этом вопросе был прост, как три рубля и воспользовался простоватостью юной медсестрички Ниночки и… Так вот, эта наивность в очёчках, когда ей выпадало ночное дежурство, уходила от него только под утро, а Чумейкин младший на следующий день от усталости отсыпался до самого обеда. Лечащий врач Беременный даже в этом вопросе, что касается распорядка дня, не делал ему никаких замечаний, мол, только бы тот подольше задержался под его началом.
Закономерен вопрос, раз в жизни Чумейкина младшего появилась Ниночка: «А как же мысли Василия обо всех этих бабах?» А что мысли? Он же не собирался жениться на близорукой медсестричке. Когда ему она надоела, он так врачу и сказал:
- Доктор, отпустите меня. Я больше не могу.
- Что конкретно? – Беременный прищурился.
- Напишите, что я здоров, - попросил Василий.
- Ну, напишу, так ты голубчик в армию рванёшь. Рванёшь?
- Рвану, - кивнул Чумейкин младший.
- А что ты там будешь делать? Музицировать? Или птицей порхать? Нет, дорогой мой, там… в нашей армии и без тебя г… хватает. Или ты мне не веришь?
- Доктор…
- И вот, что я тебя попрошу: ты уж больше в птицы не подавайся… Нехорошо это, да и запах… Ты меня понимаешь? Будь попроще и люди тебя обязательно отблагодарят.
Первой отблагодарила Василия Ниночка. В очередное своё дежурство она шепнула ему:
- У меня будет ребёнок, - и добавила, ласкаясь к нему: - …мальчик.
- Мальчик? Странно… за окном зима - у аистов нелётная погода, - промямлил Чумейкин младший, поражённый услышанной новостью.
- Ничего, к лету прилетят, - улыбнулась ему Ниночка.
Василий тут же сообразил, что заигрался и тут же напустил в штаны, чтобы ему поверили, что он и никакой не музыкант, а самая что ни на есть маленькая, гадкая птичка. Ему поверили и в этот же день, разъярённый лечащий врач поместил его в изолятор,  поскольку такой поворот событий не вписывался в ход его диссертации. Чумейкин младший и там продолжал гадить, ибо не знал другого способа вырваться из этих стен. Видя, что ситуация выходит из-под контроля, врач Беременный все силы бросил на дописывание диссертации и когда была поставлена последняя точка и все листы прошиты и опечатаны, он без промедления дал Василию справку, где значилось: «Не годен…» Конечно, он мог дать и другую справку, но что-то ему подсказывало, что парень немного всё же того.
Вот так Чумейкин младший и стал пограничником: человеком с «липовой» справкой между нормальными людьми и очень… нормальными. В военкомате ему выдали «белый» военный билет. Василий не скрывал своей радости, а отец сказал так:
- В семье не без урода.
Тут же подала голос мать:
- А и правильно. Не для того я его рожала, чтобы мальца забрали в Афганистан.
Тогда, в 80-е только-только всё начиналось, и никто не мог предположить, чем обернётся эта война для пацанов и сколько из них не вернутся  к своим мамкам.

Василий решил поступать в институт. Кстати, справка, подписанная Беременным, не могла ему помешать получить высшее образование. Экзамены сдал хорошо, но уже через пару месяцев учёба стала его тяготить. Чумейкин младший ушёл с головой в поиск повода, чтобы покинуть институт. Надо заметить, что уйти он хотел, громко хлопнув дверью. Эти поиски длились недолго, и, знаете ли, нашёл: с чистой совестью плюнул в ректора, который на семинаре брякнул, что Сталин – пример для подражания. Что интересно: Василия не отчислили, хотя на лицо было буйное помешательство. Во всём этом наблюдалось что-то мистическое, и Чумейкин младший решил, что он непотопляем - в один из дней после занятий прямо в примыкавшей к аудитории лаборантской нагрубил моложавой сотруднице института. Зачем? Наверное, это результат безнаказанности за плевок или ещё что-то, о чём Василий даже не задумывался тогда. Кстати, может, это был и остаточный синдром после обследования в «психушке». А что? Всякие случаи имеют место в нашей жизни. Например, одна особа после «первого эпизода» чуть было не сменила пол. Хорошо, что в последний момент передумала, а то сейчас бы мучилась, умывалась слезами. Почему? Так наше общество ко всему такому нетерпимо, а раз так, то получите и распишитесь: отныне вы изгой.
Пока Чумейкин младший искал повод для ухода из института, объявилась медсестричка Ниночка. Кстати, родила она не мальчика, а девочку и теперь хотела через суд добиться на неё отцовство Чумейкина младшего. Тот отмахивался обеими руками, поскольку ребёнок был почему-то весь чёрненький. Наверно, какой-нибудь вирус с берегов солнечной Африки. Судья, как только увидела дитя, тут же отказала Ниночке в иске. Василий растрогался до слёз и прямо в зале заседания процитировал осипшим от волнения голосом: «Да здравствует самый гуманный советский суд…» У него отлегло от сердца, после чего желание уйти из института его покинуло и Чумейкин младший твёрдо решил, что образование ему не повредит - быть на должности пограничника между нормальными и очень… нормальными людьми.

                10. Что на роду написано, с тем и жить тебе.

Мы хорошо знаем, что понимание какой-то части из всего, что с нами происходит, приходит с возрастом. Василий это догнал, когда за год до диплома почувствовал себя каким-то ущербным. До этого момента, всё как-то его устраивало, а тут вдруг возьми и проявись оно. Чумейкин младший с завистью смотрел на ребят, у кого за плечами уже была армия. Он стал стыдиться своего «белого» билета. Ещё отец добавлял масла в огонь. Он так и говорил:
- Твои сверстники кровь проливают, а ты…
Василий огрызался:
- Ну, и дураки, что под этим подписались…
- Сопляк, да за такие слова к стенке ставить надо. Не было в нашем роду никогда серунов. А всё ты, - Чумейкин старший переключался на мать. – Сю-сю, му-сю… Вырастили дезертира.
- Ну, что ты такое говоришь? Ну, какой он дезертир? Он учится…
- Это надо ещё посмотреть, на кого он там учится, - взвинчивался глава семейства. – Я в его годы…
Мать обрывала его:
- Ты ещё скажи, что полками командовал.
- И скажу, - орал, побелевший от злости отец Василия. – Родина приказала, а этот приспособленец в «дурку» лёг, мол, у него моча не такого цвета. Стыд-то какой… Ну, Егора я не дам вам на поругание. Суки, подрываете социалистическое сознание. Тут горбатишь с утра до ночи, а они спелись… «пятая колона». Всех в расход, мать вашу.
- Ты смотри, какой Александр Матросов отыскался, - мать начинала закипать. – Горбатит он, видите ли. Ты больше по бабьим юбкам спец, бледун ненасытный… Васька ещё поперёк койки лежал, а ты уже тогда соплями своими тряс – всё искал на свою задницу приключений, правдивец хренов. Ещё раз вякнешь на нас с сыном, я тебе устрою жизнь. Ты своё социалистическое сознание будешь на нарах подравнивать. Вот там и будешь гарцевать, а здесь не смей.
- Это ты мне? Это… - Чумейкин старший округлил глаза, сжав кулаки.
Василий не стал ждать развязки – встал между матерью и отцом. Последний набычился, мол, отойди, а то порву. Вот беда-то: дети незаметно подрастают и раздаются в плечах, и руки уже не выглядят плетьми, да и грудь воробьиной коленкой не обзовёшь, ибо на коленку не похожа, а раз такое дело, то осторожность не помешает в вопросах выяснения истины: кто прав, а кто нет. На этот раз оказался не прав Чумейкин старший. Он это понял только тогда, когда Василий схватил его за руки. Да, сын окреп и мог помешать семейной разборке. Так бы по-человечески разойтись им, но кровь уже рвётся наружу и характер дурацкий – так и хочется быть «грозой в брюках». А как тут ею быть, если твоё собственное дитё не даёт гаркнуть на всю глотку, что ты и только ты в доме хозяин. Василий держал отца железной хваткой. Закономерен вопрос: «Когда успел он себя усовершенствовать в этом плане?» Ну, при желании можно было и Луну с неба достать, а тут-то всего дел-то: подкачаться. Времени предостаточно… Да и куда ещё было энергию тратить? Опять с какой-нибудь Ниночкой кувыркаться? Несерьёзно всё это.
Чумейкин старший ничего не смог поделать. Нет, палец он сыну всё же по отцовски выбил, чтобы знал, на кого потянул, а в остальном, тот ему ни в чём не уступил. Мать, почувствовав перевес в свою сторону, обозвала отца Василия недоделанным и пообещала всё же в партком отнести заявление, чтобы там ему мозги прочистили.
- Да сколько хочешь, пиши… Старую гвардию бумажками не замараешь, – пыхтел отец, приводя в порядок свои жиденькие волосы на голове. – А всё равно будет, по-моему. Тебе самому-то как всё это? Вон шею наел, на отца налетаешь, - Чумейкин старший качал головой рассматривая Василия.
- Не провоцируй, - тот топтался на месте, всё ещё не веря тому, что смог остановить разборку среди родителей.
- Да-да, сам виноват, - вставляла мать. – А то взял моду, как что, так кулачищами машет. Тебе так просто это не сойдёт.  Завтра же пойду на завод и всё пропишу, как было.
Конечно, никуда она на следующий день не ходила. Привыкшая была к унижениям и только так голосила, чисто для порядка о какой-то там справедливости, чтобы обратить на себя внимание, мол, не старая я, не старая…

После очередной такой сцены Василий не выдержал и пошёл в военкомат. Вот-вот, Москва, спустя каких-то пару лет, всё ещё приходила в себя после летней Олимпиады, а Чумейкин младший стоял перед военкомом и твердил:
- Хочу в армию.
Капитан с бегающими глазами долго вертел в своих руках военный билет Василия. Перед этим, судя по всему любителем водочки, стояла не простая задача, и надо было всё хорошенько взвесить  и только потом открыть рот и сказать  своё слово. «А что тут скажешь, когда билет «белый»? - рассуждал капитан. – Раз не годен, то… Хотя могли и напутать. Вон, какая детина вымахала, да и в глазах нормальный блеск. Взять – не взять? Вот чёрт приспичило ему пострелять. А вдруг стрельнёт в спину своему командиру? У этих со справкой всё может быть в этом ключе. Были же случаи и стреляли… Конечно, всё умело списывали на маджохедов и даже давали за эту «геройскую» смерть медали. Вот-вот, «геройскую»… А какая она геройская, если пулю от своих заработал? Там на войне у нормальных «крышу сносит», а тут со справкой и если верить врачам этой самой «крыши» у этого индивидуума отродясь не было».
- А билетик-то «белый», - капитан медленно перевёл взгляд на Чумейкина младшего.
- С этим не будет проблем, - произнёс Василий.
- Ты мне тут не геройствуй. Там не баб трахают, сынок… Там война и таких, как ты, эта самая война имеет по полной программе. Что мать с отцом скажут? А ведь скажут: придут в этот кабинет и скажут. Ты думаешь, мне хочется всё это через себя пропускать?
- Да, всё будет нормально. Чего раньше времени меня хоронить? - Василий попробовал растянуть губы в улыбке и вдруг ляпнул: - Товарищ капитан, а давайте на пару рванём в Афган?
Повисла пауза. Военком весь сжался. Было ощущение, что вот сейчас он, как крикнет, но ничего этого не последовало. Военком сказал почти шёпотом:
- Если Родина прикажет…
- А если её поторопить? – Василий весь поддался вперёд.
- Кого? – капитан замигал глазами.
- Ну, Родину.
- Как тебя там… Чумейкин? Ты что, в самом деле, того?
Василий понял, что сморозил ерунду и, потупив глаза, произнёс:
- Так я от чистого сердца.
- А вот этого не надо. Ладно, давай так – институт заканчиваешь, и тогда поговорим, - капитан побарабанил пальцами по столу. – А там глядишь, может этот самый Афган сам собой и рассосётся. Сколько тебе ещё осталось обучаться наукам?
- Год.
- Ну, вот и хорошо. Ну, чего ты погрустнел? Успеешь ещё понюхать пороху, да и восток – это дело такое, что до рассасывания будет, ох, как долго.

Как был прав капитан.
Год пролетел в одно касание. Василий стал дипломированным специалистом в области истории и общественного права. Ректор, тот самый в кого на первом курсе плюнул Чумейкин младший, по-отечески отзывался о нём в кругу своих коллег: «Не узнать парня и диплом приличный. Нет, прав я был тогда, что не тронул его. Вот из таких, как этот и будет нам старшему поколению замена».
Увы, этому не суждено было сбыться. Уже на следующий день после вручения диплома. Василий предстал перед военкомом. Капитан поздоровался с Чумейкиным младшим за руку, как со старым знакомым. Василий почувствовал, насколько крепка ладонь военкома.
- Не передумал? Ну, раз так, то даю добро, но для порядка придётся пройти обследование.
- Опять? – Василий просительно посмотрел на капитана.
- Не пасуй. У нас врачи свои – долго трепать твоё тело не будут, - военком улыбнулся. – Ну, после подучим тебя и двигай. Да, ты там без надобности башку не подставляй, а то вон, сколько потерь, - капитан кивнул на отдельную стопку с папками на столе, – а по стране и того больше. Издержки нашей неподготовленности. Война этим и пользуется. И ещё запомни, что на войне первыми погибают герои и неумёхи. Одни за то, что начинают верить в свою неуязвимость и прут грудью вперёд, да в полный рост, а другие, потому что не успевают научиться прятать свой страх. Он же этот страх главный враг солдата. Бояться надо, но с умом, чтобы он не руководил тобой. Как поддался, считай, что твоя пуля уже за тобой охотится.
Вот так Василий Чумейкин и попал на свою первую войну в этой жизни.

                11. Вот пуля пролетела и…

Афганистан встретил Василия пеклом. Казалось, что тени и те обгорают на солнце. Земля, покрытая трещинами, привыкла ко всему такому, и единственное что её раздражало, так это гарь от сожжённых машин и непонятная стрельба людей друг в друга.
Василий попал в разведку. Бравые ребята, о которых, как правило, ходят легенды. Но что какие-то там легенды, когда бывают моменты истины, и ты начинаешь понимать, как хрупок этот мир и все придумки про героев – это всего лишь бег от реалий. В первый же день его угостили на славу и тут же тревога и все ушли в рейд и Чумейкин младший вместе со всеми. Его переполняло чувство гордости, что он один из них и что… Вот дальше уже всё без всяких ремарок: Василий напустил в штаны и сделал это не от страха, а от переедания. Ну, вот такая незадача приключилась и что отметил Василий, он нисколько не претворялся птицей… Надо отметить, что была у разведчиков традиция – потчевать новоприбывших до потери контроля над собой. Гороховая каша, да с мясом, да под фронтовые, а это не сто грамм,  а гораздо больше и вот результат. Сначала миномёты причесали их БТР. Все, кто ехал сверху, в разные стороны и змейками, да ящерицами за любое укрытие. А где его взять-то это самое укрытие, когда отовсюду строчат и всё вокруг взрывается. Одним словом, Василий перепачкался основательно. Не помог ни диплом о высшем образовании, ни трёх месячные курсы, где их натаскивали, чтобы умели выживать. Раз не помогло, то… запах тут же выдал его местонахождение посреди всей этой кутерьмы, где уже кто-то успел получить свою пулю, а кто-то записался на неё в очередь на следующий раз. Когда всё стихло, Чумейкин младший предстал во всей «красе». Старлей, командир их подразделения, потянув носом, сердито фыркнул:
- Повезло… Засранцев смерть не трогает.
Кто-то попытался засмеяться, но не получилось. В этом бою погибла треть состава разведчиков. Когда всё так, смеху нет места среди живых.

Итак, Василий попал к разведчикам. Если верить ветеранам, то все они, в конечном счете, приговорены. Кем? Войной. А как иначе, если водят дружбу с самим чёртом. С ним им спокойнее, но только до того момента, пока ещё будет хоть какая-то надежда, что всё обойдётся. Ну, а если не так и выхода нет? Точнее он есть,  но только на небеса, а там свой «смотрящий» и вот тогда губы произносят: «Боже…» Кто же вспоминает о самом главном в последний момент? Правильно – все мы, кто приходит в этот мир с криком и уходит с молитвами.
Василий на эту тему размышлял, как только выдавалось затишье. Получалось так, что теперь он такой же, как все, кто делил с ним все тяготы этой непонятой войны. В письмах домой об этом ни единого слова. Там же думают, что всё обойдётся, да и что это за война такая, когда она далеко от твоего дома. Василий вообще не любил расписывать про то, что здесь происходило. Если почитать его письма, то он попал на курорт. Ага, со звёздами на манер крестов, да цинковыми гробами, а ещё это постоянное желание напиться, чтобы поскорее закончился этот ад.
Чумейкин старший, получая весточки от сына, имел привычку опрокидывать в себя стакан водки. Закусывать он не любил. Что это за питьё, когда сверху набрасываешь всякой всячины? Когда голова туманилась, отец Василия садился перед телевизором и читал послание  с войны громким голосом, через строку матеря власть за её несостоятельность решать всё миром. Порой его так заносило, что приходили соседи с нижнего этажа и жаловались, мол, ночь на дворе, а он своими проповедями гонит сны прочь. Чумейкин старший орал им в лицо: «Вот благодаря таким как вы, все мы в дерьме. Сны им подавай, а власть пацанов гонит на убой. Эх, временщики, мать вашу…»
Пока отец Василия таким образом  «боролся» за справедливость, его сын, прозванный сослуживцами Чумой, учился выживать, и у него с каждым днём это получалось всё лучше и лучше. Здесь вдали от Родины у каждого было своё прозвище, и эту традицию никто не хотел нарушать. Бритоголовые мужчины, почерневшие под афганским солнцем, во всём этом жили и умирали – третьего им было не дано. И только по ночам, когда крадущаяся тишина обступала сонные тела, им снилась другая жизнь, где всё было ещё не тронутым сегодняшними реалиями. Проснувшись, тупо смотрели перед собой и задавали всегда один и тот же вопрос себе: «А может всё это зря?» «Зря не зря – история рассудит» - ворчал рано поседевший старлей разведчиков, рассматривая сонные лица солдат. Было ощущение, что только здесь и больше нигде мысли о свободе не посещали эти головы. О какой свободе? Да о той самой, о которой читали в книжках, о которой мечтали, но… Вот именно, что здесь на краю жизни, этой самой свободы было столько, что психика рвалась в клочья и ты уже не знал, что с ней делать, поскольку убивая себе подобных, ты оставался неподсуден, потому что шла война и именно она брала на себя ответственность за то, что ты здесь делал. Иногда предательская мысль показывала своё лицо и сомнения начинали обгладывать твой мозг. Командиры от всего этого упирались взглядами в прожаренную солнцем землю, а солдаты… А что солдаты? Они жили во всём этом сообразно условностям, глотая эту самую свободу, замешанную на смерти до одури.
Чума был не из этих, но и его порой одолевали сомнения, и он их гнал от себя. Гнал, чтобы выжить, а уж потом, как он сам себе говорил, что настанет время и всё будет разложено по полочкам. Пока ему было не до этих полочек. Внутренним чутьём он уже знал наперёд, что вся эта война закончится со знаком «минус». Мысленно он не раз обращался к Создателю, мол, «лампасникам» не до этого, но ты, поставленный над всеми нами, почему допускаешь всё это и если всё так, как я думаю, то за что… Тот ему ничего не отвечал. Собственно, все ответы находились далеко отсюда, где шла эта непонятная война. Это там, у чиновничьих кабинетов с увечьями и без, ждали своей участи вернувшиеся с войны домой. У кого не хватало терпения уходили в «свободное плаванье». Так ветераны Афганистана разделились на одних и других. Противостояние между ними положило начало новой войне, но только теперь на своей территории: дома.

Василий не дотянул до вывода войск из Афганистана самую малость. Пуля моджахеда оставила ему на память свою отметину. Месяц провалялся в госпитале, а потом домой с чувством страха, что не долетит… Сколько таких случаев было уже за эту войну и казалось бы, всё идёт к завершению, а эти бородачи, как заведённые, продолжали жать на курки, будто хотели напоследок отомстить пришедшим на их земли. Молясь своему богу, они научились ненавидеть всё остальное, а это остальное лезло и лезло на их территорию, нарушая вековые традиции. Ради чего?
Чумейкину повезло – самолёт, в котором он возвращался домой, благополучно пересёк государственную границу СССР и вот тут, будто кто-то в его жизни переключил невидимый тумблер… Жизнь встала в раскоряку.

                12. А на нейтральной полосе цветы.

Дома Василий почувствовал себя одним из тех самых цветов, о которых пели дворовые мальчишки по вечерам у подъездов, свесив чубатые головы над видавшими видами гитарами. Чумейкин младший оказался между теми, кто уже навоевался и теми, кому было уже не остановиться. Жить между ними – не лучший способ добраться до своего будущего. И Василий об этом знал, и ещё он знал, что война войне рознь, а значит, зачем всех под одну гребёнку подгонять. К тому же времена пришли противоречивые: за подлость раздавали чины и вешали «цацки» на грудь. Сколько же их, сумевших на крови пацанов взгромоздиться в мягкие должностные кресла? Это уже потом огни пустят страну под нож, рассовывая по карманам «лакомые куски».
Стоило Василию переступить порог первого из многочисленных чиновничьих кабинетов, он понял уже на второй минуте, что власть в стране в руках «плебеев», возомнивших себя «неприкасаемыми». Ещё он понял, что эти так просто не уйдут и будут любого гнуть перед собой, только бы насытить своё больное самолюбие, мол, мы – это мы, а все остальные - не в счёт. Василий как раз был из последнего списка. Чтобы проверить себя в этом, торкнулся в следующую дверь. Картина схожая с предыдущей: лобастая голова с залысинами, в уголках губ след от слюны и эта фраза: «За всё надо платить…» И получалось теперь так, что ему – ВасилиюЧумейкину, чтобы жить в своей стране, которая не хотела ничего помнить о войне в Афганистане, надо было… «Не на того напали, - произнёс про себя Василий. – Поцелуйте меня в зад, господа хорошие…» Конечно, никто его не стал целовать туда, поскольку погон с большими звёздами на его плечах не было. Раз такое дело, то пожалуйте батенька в общий строй на пособие по выживанию в стране, замахнувшейся когда-то на построение коммунизма. Ну, а какие ещё были варианты у Чумейкина младшего? И если даже, если они были, то тут надо отметить, что и раньше-то Василий не любил ходить строем. Времена красногалстучного прошлого раз и навсегда отбили у него желание под барабан, горланя о том, как прекрасна жизнь, идти по указке сверху.
Когда наступило прозрение, и Василий огляделся по сторонам, он так и подумал про страну: «Бардак».  Времена тотального идиотизма не стали ждать, когда вернувшиеся из Афганистана привыкнут к условиям игры в новых реалиях, и Чумейкин младший, надышавшись спёртым воздухом в коридорах власти, сунулся в военкомат. Он был таким не первым, кому хотелось взять в руки снова автомат и очередью по этим залысинам, по ртам со следами слюны в уголках. К таким, как Василий, отношение было одно: на лечение. Наверно, так оно и вышло бы, но нашёлся один и с погонами полковника, который по-отечески ему сказал: «Не торопись солдат - ещё навоюешься». Василий сумел  услышать то, о чём не было сказано более ни единого слова.
Чтобы не спиться, как многие, Чумейкин младший устроился на работу. Жил, не поднимая глаз. Так было надо. Отец иногда пытался его разговорить, мол, давай помянем твоих сослуживцев, но Василий всё откладывал и откладывал это сделать. Ему хотелось всё забыть или хотя бы на какое-то время прикинуться глухонемым. Душа просила покоя. А где его было взять, если на каждом шагу прошлое напоминало о себе?
Однажды он не смог себя сдержать, и чуть было не убил человека. Человека? Это которого родила когда-то женщина?  Вот именно, что родила, а из него выросло что-то непонятное и это непонятное вдруг «выучилось» быть насильником.
Когда Василий осознал, кто перед ним и что тому надо от девочки-подростка, не стал раздумывать и двинул, как учили его в армии. Им бы эту самую руку, что помешала случиться непоправимому, пожать, а его в кутузку и стали прессовать по полной программе. За что? Так насильником оказался близкий родственник одного уважаемого  человека в городе. Тогда всё это уже имело место в обществе, потерявшем веру в «светлое будущее». Раз веры нет, то пожалуйте за карточный стол. Что на кону? Так мораль и нравственность. Зачем и ту, и другую жалеть? Пускай, хоть какой-то толк будет от них. Вот примерно так наше общество стало само себя жалить, и полезли из всех щелей хапуги, а за ними и другой всякий хлам. Жизнь стала стоить так дёшево, что всё, что до этого прятало своё лицо, вдруг преобразилось и зашагало во главе общего строя, попирая человеческие законы.
Так вот, жадная до новостей пресса каким-то образом раскопала эту историю с Василием и так ковырнула, что того отпустили, мол, ошибочка вышла. Отпустить отпустили, но руки так и не пожали. И правильно, ибо Чумейкин младший им свою руку и не подал бы. Капитан, отпускавший Василия, заметил ему:
- А я ведь тоже в Афгане лямку тянул.
- Заметно, - буркнул Чумейкин младший, осторожно облизывая разбитую губу.
- Ты зла не держи, - капитан уловил интонацию в голосе Василия. – Мы птахи подневольные. Ну, вот такие времена и тут ничего не попишешь.
- Это мы ещё посмотрим.
Дальше не имело смысла продолжать этот ненужный разговор. Василий стиснул зубы и подался прочь. Если бы он мог, то сейчас бы мотнул обратно в Афган. Что он там забыл? Себя… прошлого. Многие там забыли себя такими и вот теперь они не вписывались в распорядок дня страны, которая делала вид, что их нет… уже нет. А может, никогда и не было? Может и так, но это ей, этой самой стране надо было ещё доказать всем им, что всё так и есть.

В эту ночь Василий долго не мог уснуть. Он пытался понять, что происходит с этим миром и почему столько согнутых спин вокруг. Собственно, этого хватало и раньше, но тогда он был мал и всё подобное было от него отгорожено, а теперь… Да, жизнь пыталась поставить Чумейкина младшего на колени, несправедливость возводя в такой ранг, где законы просто онемели – им было не под силу изменить правила, по которым страна начинала жить, пройдя через очередную войну.
«Куда податься? – размышлял Василий. – Где тот край, за которым можно начать всё заново?»
Его отец пытался с ним поговорить по душам, да только все его разговоры сводились к ругани. Ругал власть, армию… Доставалось и самому Василию. Тот не реагировал на всё это. Ему просто надо было себя чем-то занять. Стоять у станка с опухшим лицом после перепоя – это было не для него. Чумейкин старший назидательно убеждал сына всё же плюнуть на всех и идти на завод, мол, там ещё витает дух коллективизма.
- Ну и куда мы все с этим духом? Опять под пули, чтобы у генералов холка крепчала? Нет, надо думать, - Василий отстранял отца.
- Думай, думай… А почему бы и не думать? Высшее образование есть… Выучили тебя с матерью. Толк хоть будет от твоих дум?
- Поживём – увидим.
- Эх, Василий, ну в кого ты такой у меня? Вон младший, будто из другого теста сделан, а тебя всё куда-то клонит. А это знаешь отчего? Больно ретивый – хочешь, чтобы всё было как надо. Ага, будет! Ты только не отвлекайся, а то пропустишь, когда оно наступит. Не обижайся, но на кой ты вообще в армию подался? Себя проверить? Ну, и как… проверил? Не мальчик, поди, а всё в облаках витаешь – жизнь на прочность проверяешь. Учти, это только тебе кажется, что оно так, а на самом деле это не ты её проверяешь, а она тебя. Вот такой расклад и быть тебе ею битым по всем пунктам. Почему? Так это же ясно как день: часто играешься в непонятно что. Совет хочешь или…? Так вот, бабу тебе надо и не очкастую с худой задницей, а чтобы  с неё капало от желаний. Пойдут детишки, остепенишься, а там и война не будет тебе по ночам сниться. Нам с матерью покой нужен, а с тобой одна маета.
- Будет вам покой. Уеду я.
- Ну, а я о чём тебе здесь талдычу? Мозги тебе надо по-новому вспенить. Да, Василий, видно тебя уже не переделать… И рос как-то сам по себе, и вот сейчас тебя кружит, как шального.
Да, так оно и было: и кружило Василия, и бросало со всей силы о борта жизни, а он не отвечал – сжимался в одну пружину, которая однажды должна будет распрямиться.

                13.  В тихом омуте…

У каждого человека должна быть личная жизнь и здесь нет смысла дискутировать. Даже если захотите что-то в этом направлении поменять, ничего из этого не выйдет. Почему? Так, фатальность ещё никто не отменял и все мы с момента своего появления в этом мире, включаемся в игру, где каждому отведена своя роль. Без этого никак. И даже если вы попытаетесь внести во всё это какие-то коррективы – это будет всего лишь та же самая игра, только с некоторыми «вывертами» и, причём не в вашу пользу. Вот и получается, что и так, и так мы, хотим этого или нет, попадаем в общий строй. Тот, кто тяготится нахождением в этом строю, и прибегает к «вывертам».
Собственно, Василий и был одним из этих, а поэтому, когда все шагали в ногу, он вносил свою «лепту» и маршировал в разнобой. Когда это понял, ему стало тошно, и он на какое-то время исчез, чтобы привести мысли свои в порядок, а заодно научиться жить в новых условиях. Что интересно, никто не забил тревогу по случаю его исчезновения и даже он не был объявлен во всесоюзный розыск. Да, что там какой-то розыск, когда человеческая жизнь не стоила и ломаного гроша. К тому же, и отец, и мать Василия вели себя спокойно, а соседям на вопрос о сыне, отвечали так: «Подался на заработки». А что они могли ещё сказать, когда прочитали от него коротенькую записку, где он писал: «Вернусь, когда придёт время».
Отец, вздохнув, произнёс:
- Горбатого могила исправит.
Мать всхлипнула:
- Кровиночка моя…
- Не ной, - оборвал её Чумейкин старший. – Он не маленький и пусть сам выбирается из этого дерьма. Поздно учить, да и ему это без надобности.
- Все вы мужики такие.
- Всё, закрыли тему и без соплей мне тут. Пока я жив, в этом доме моё слово главное.
Главное, не главное… Разве в этом суть? Ну, для отца Василия оно только так, как он сказал. А вот как быть с теми, кому всё это не по нутру? Конечно, чьё-то слово должно быть главным в доме и я даже скажу, что без этого и жить непонятно как. Одно лишь беспокоит: насколько это «главное» слово будет услышанным.

Василий уехал. Осел в одной из деревушек, про которые говорят, мол, забытые Богом. А мне кажется, что именно такие-то и не забыты Создателем. Ну, как можно ему пройти мимо покоя раскинувшегося в окружении озёр? Когда Василий наугад ткнул пальцем на карту, то, как раз и угодил туда, где жизнь, как бы замерла. Вдали от шумных мегаполисов люди там продолжали жить так, как будто смысл их существования был не в каждодневной суете, а в размеренности, как мыслей, так и поступков. Ещё было ощущение, что никто из обитателей здешних мест ничего не знал толком о войне в Афганистане. Не верите? Кстати, а кто тогда знал о ней ту правду, которую и сейчас-то произносят шёпотом? Власть держала руку на пульсе страны, а точнее – на сознании народа. Ей, той власти так было удобнее. Ей всегда удобно так жить, когда нечего сказать матерям и отцам за погибших их сыновей. Вот поэтому какая-то часть людей, да ещё в глубинке, представляли собой эдакую массу, источавшую свет и если горевали, то только по ушедшим по старости. От всего этого все жители деревни были какими-то правильными и глаза их светились добрым светом. Василий по началу даже подумал, что он попал по ошибке совсем в другую страну. Ходил по деревне и любовался этими людьми. Уже через день почувствовал лёгкость – тяжесть прожитого отступала и плечи расправлялись.
Новый человек на деревне – это отдельная статья в понимании действительности. Деревенские сразу потянулись к Василию. Нюх у них был на нормальных людей, да и любопытство к городскому распирало. Всем хотелось задать ему свой вопрос, наиболее важный, как казалось каждому из них. Видно, власть не баловала этих людей своим вниманием. Собственно, деревенские жители большой нужды не испытывали к ней: сами себя кормили, сами лечили, сами рожали, сами умирали. Во всём этом Василий стал оттаивать. Стать своим среди недавно незнакомых людей, оказалось просто. Да, они не валялись под прицелами моджахедов в афганской пыли, не видели смерть товарищей по оружию, не прощались с жизнью с последним патроном у виска в окружении боевиков, но все они были частью того мира, в который он вступил благодаря отцу с матерью.
У Василия стала кружиться голова от понимания того, что он вернулся… вернулся живым и что вокруг него его сограждане, которые ему дарили своё человеческое тепло. Постепенно по ночам перестали приходить к нему погибшие сослуживцы. Теперь никто из них не стоял у него в ногах и не молчал со скорбным выражением на лице. Война свёртывала своё кино. Страх постепенно рассасывался, и взамен него что-то спокойное стало вить гнездовье в его душе.
Прознав про то, что он воевал, деревенские стали его называть просто: «Солдат». Солдат и всё тут. Василий не стал сопротивляться, да и было это ни к чему.
А уже через неделю он увидел её. Коров гнали с пастбища, и она шла размашистой походкой, при этом легко перебирая ногами. Ему показалось, что она посмотрела на него и сделала это как-то по-особенному. Такое случается, когда прошлое опускает знамёна. В её взгляде было что-то из области любопытства. Василий себя почувствовал изголодавшимся хищником и не стал откладывать знакомство. Ещё он вспомнил слова своего командира по разведке, который считал, что женщина – это лучшее лекарство от душевных ран. Вот именно, что лекарство и для него не  требовалось рецепта, а тем более совета врачей.
Настя, так звали девушку, несмотря на свой юный возраст, сумела расшевелить опалённого войной Василия. Положа руку на сердце надо сказать, что каким бы голодным хищником он себя не чувствовал, она играла в их отношениях партию первой скрипки, хотя против него выглядела воробышком. А что тут такого, если ей только-только исполнилось девятнадцать лет и все её фантазии до их встречи были всего лишь фантазиями, без всякого продолжения в реалиях. В лице Василия, Настя нашла то, что недоставало ей, для их воплощения. Ещё совсем  девочка, но с таившейся жадностью до мужских рук, до ласк, о которых мечтают почти все нормальные девчонки, придумывающие для подруг невероятные истории про себя. Ей, этой деревенской девчушке, этого уже делать было не надо – рядом с ней оказался мужчина. Настя сразу поняла, что вытащила счастливый билет. После первой их близости Василий подумал про себя: «Утёрла нос вояке… Хрупкая, по сути, соплячка, а вон как подала себя».
И уже для него было не важно, что он у неё не первый. Ну, а чего тут секретничать, когда всё это в порядке вещей и девочки становятся женщинами в спешке, хотят перегнать свой возраст, мол, сейчас пусть будет так, а то вдруг опоздаем. Странная логика, но она имеет место быть. Василий не стал ничего уточнять, а тем более копаться во всём этом – ему было хорошо и это для него оказалось важнее всех тех, кто был у Насти до него. Когда всё так, то мужчины бросают к ногам своих избранниц всё, чем владеют, и Василий бросил, и прозвучало это так:
- Я тебя не отпущу от себя.
- А не обманешь?
Василий ничего не ответил, а только поймал губами её губы, и они вновь  полетели в бездну…

Свадьбу сыграли  скромненькую, собрав минимум гостей и без всяких обрядов. Отец Василия был и рад, и не рад. Его данное действие веселило и во все разговоры он, если и влезал, то только, если хотел рассказать какой-нибудь анекдот. Кстати, рассказывать он их не умел, но зато смеялся громче всех. Ну, а остальные за компанию с ним, чтобы не обидеть рассказчика.
Жить стали на квартире. К своим родителям Василий молодую жену не повёл – там и тесно было, да и с ними не уживёшься. Ему хотелось самостоятельности, чтобы, приходя домой, мог думать и делать то, что считал нужным и важным и для себя, и для своей семьи. Мать, конечно, ради приличия поворчала, мол, кто же так делает и что он нарушает традиции, и что… Василий посмотрел на неё такими глазами, что она тут же ретировалась. Отец же только хмыкнул и, махнув рукой, произнёс: «Значит, оперился».
Жили без больших трат. Детей решили пока не заводить. Насте надо было закончить училище. Василий трезво рассудил, что без образования по этой жизни не попрёшь.
Прошёл год. Год, как год и, наверное, так и надо было, но тут что-то стало сбоить в их отношениях с женой. Жили от зарплаты до зарплаты. Когда пустели карманы, перезанимали и что тут этого стыдиться, когда так жило большинство в стране. Одни с этим справились и сумели сохранить семьи, а другие… Собственно, первой зароптала Настя:
- И сколько это будет продолжаться? Ты воевал – иди, потребуй, стукни кулаком… У тебя медали…
- Не хочу, да и не умею этого я, - отбивался от неё Василий.
- Ты совершенно не думаешь обо мне. Я молодая, симпатичная женщина и мне надо одеваться не с рынка…
- Потерпи немного… Закончишь училище и станет легче, - успокаивал её Василий.
- Легче? А дети пойдут…
- Всё образуется.
- Оптимист! Когда это произойдёт? У нас, что есть своя квартира? Может там, у подъезда припаркована наша с тобой машина?
- Я заработаю.
- Ты? По-моему, ты хочешь, чтобы я поверила в очередную твою сказку. Вася, я же расту и мне нужны реалии, а не «песочные замки» в твоём исполнении.
Вот и всё. После таких разговоров чувства разбегаются и людям больше нечего сказать друг другу. Семья – это всегда проверка на прочность и тот, кто первый бросается за борт, и в будущем не научится преодолевать трудности, чтобы он не предпринимал для этого. Настя оказалась слабее Василия. В этом была своя причинность. Дело в том, что её возраст ещё допускал какой-то компромисс в отношениях с ним, но всё та же спешка мешала ей до конца оценить ситуацию и она просто решила расстаться. Были и другие причины: это и мальчики с курса, пытавшиеся обратить на себя её внимание, и подруги, продолжавшие  выдумывать красивые истории про себя, и невесёлая перспектива: пелёнки, сопливые носы и вечное ожидание обещанного праздника.
Василий не стал её удерживать. Развели их быстро. Настя забрала свои вещи и переехала в общежитие. В тот же вечер отдалась своему однокурснику, напившись до одури дешёвого вина. Тот на радостях позвал друзей и уже все вместе продолжили любовные утехи.
Мать встретила Василия с радостью:
- Ну, и правильно! Она мне сразу не понравилась, да и молода для тебя. А ты не расстраивайся. Пусть она теперь локотки кусает, а мы уж как-нибудь переживём это безобразие. Видишь ли, комфорту ей не хватало. Мы вон с твоим отцом вообще начинали с двух ложек и сахарницы.
Глава семейства кивал и добавлял:
- У меня были одни брюки и ничего выкрутились. Вон и тебя вырастили, и Егора тянем в гору. Мы Чумейкины не потопляемы.
Василий слушал молча. А что он мог им сказать? Да и надо ли было что-то говорить? Всё, что требовалось сейчас от Василия, так это просто жить. Жить? Трудно это, когда вся страна вздыбилась: на площадях стали собираться митингующие, вчерашние школьники записывались в тайные организации, где новоявленные «фюреры» обещали райскую жизнь, по телевизионным каналам замелькали уже узнаваемые ораторы, звавшие разбуженные массы за собой. Куда? Я так думаю, что в «даль светлую», как однажды написал об этом Аркадий Гайдар. Самое интересное, что эта самая «даль светлая» до сих пор так и не найдена нами, хотя желающих попасть туда, не поубавилось с годами.

                14. Солдат фортуны.

Как-то само собой всё улеглось, и гражданская жизнь Василия потекла размеренно. Единственное, чего ему не хватало, так это разнообразия. Ну, по части женского пола всё, как надо, а вот в остальном… Ходить на работу, из-за дня в день отсиживая часы, а потом самого себя развлекать, стараясь уложиться в карманные деньги, было суровым испытанием для него. Порой казалось, что ещё немного, и он сорвётся от этого однообразия. Родители полностью были заняты младшим братом. Они поставили перед собой вполне выполнимую задачу: вырастить из Егора резкую противоположность Василию. Цель-то поставили, а выходило всё как-то корявенько: мать тянула в одну сторону, а отец в противоположную. Пока они соревновались между собой в вопросах воспитания, Егор взял и незаметно окончил школу, а потом ушёл в армию. Мать зачастила в церковь. Что-то видно чувствовало её сердце. Отец же, давно спившийся человек, только махнул рукой, мол, каждому своё. Что касается Василия, то он ничего не чувствовал, а должен был… должен.

А тут, будто кто-то наколдовал – разразилась война в Чечне. Егор, брат Василия, попал в самое пекло – знаменитая своими потерями ночная танковая атака на город Грозный оборвала жизнь русского мальчика. Когда пришла похоронка в дом Чумейкиных и мать заголосила, упав в прихожей на колени, Василий, не произнеся ни единого слова, направился прямиком в военкомат. Его опыт – опыт разведчика оказался востребованным, и полетела жизнь под колёса очередной войны, обещавшей быть долгой и беспощадной.
Василий ничего не хотел знать о том. кто прав, а кто нет в этой бойне. Перед ним стояла конкретная задача – отомстить. Сложность была лишь в одном: все те, кого он считал своими кровниками, сильно походили друг на друга. Времени не было выяснять: в кого стрелять, а в кого повременить. Все они слились в контурах прицела автомата в одно изображение, имя которому - враг.
Не сразу всё получилось, поскольку боевики хорошие стрелки, да и не было недостатка у них в живых мишенях – русские мальчики посылались на убой из высоких кабинетов без оглядки. Уже в первом бою, после своего прибытия в Чечню, когда Василий прикрывал отход «новобранцев», ему стало ясно, что собранные со всей страны по одному и горсточками и обученные на скорую руку они падут все до единого, если он им не поможет. Василий помог, и кое-кому удалось уцелеть, чтобы чуть позже вернуться домой всё в том же цинковом гробу. На это у страны ещё деньги были. Их не станет потом, когда придётся отстраивать заново города и посёлки чеченцам и власть с барского плеча сорвёт свой тулупчик, мол, если со мной по-хорошему, то последнее отдам. Ну, да, за  чужой счёт, почему бы и не по позировать, когда мировое сообщество в каждом слове выискивает причину, для оправдания своей бездеятельности и попустительству в отношении международного терроризма, развернувшего свои знамёна в отдельно взятой стране.  Аналитики всех мастей подобно сторожевым собакам  на чеку, ибо не дай Бог станет известно, что вся эта возня с Чечнёй – это очередная авантюра, чтобы прибрать к своим рукам то, что не принадлежит никому. Вот именно, что не принадлежит, и всё же ложатся на стол карты - когда в масть, когда  просто от нечего делать и народы начинают стрелять друг в друга.  Это потом, когда земля напитается кровью «умные головы» разведут противоборствующие стороны по углам и наступит перемирие, но уже без тех, кто навсегда остался в прошлом смеющимся, полным надежды в то, что всё будет хорошо. 
В какой-то момент Василий перестал думать. Это самое страшное, что может произойти на войне  с человеком. Вы скажете, что смерть страшнее… Может быть и так, но к ней привыкаешь, хотя кто-то уже отличился и сказал, что к смерти привыкнуть нельзя. Мне трудно об этом судить – я не был на войне и не целился, и не жал на курок, и в меня не стреляли. Тем не менее, что-то во мне живёт оттуда и не даёт покоя. Иногда, кажется, что я один из тех, кто не вернулся – меня просто нет с вами.
Так вот, когда Василий перестал осознавать происходящее вокруг себя, он стал лезть в самое пекло. Те, кто был потрусливее или скажем так – поосторожнее, всегда находились за его спиной. Такое на войне не редкость. Собственно, и удивляться этому здесь не стоит, поскольку сущность человека до сих пор таит в себе достаточно необъяснимого, а раз так, то пожалуйте за карточный стол, где ставкой будет ваша жизнь. Ну, чем не звонкая монета? О. эта игра у Смерти на особом счету. Она знает её правила и умеет дотягиваться в первую очередь до тех, кто прячется за спинами других. Может быть, поэтому Василий оказался в списках на убывание не в первых строках. Наверное, это был бонус ему от самой костлявой, так сказать поощрение за бесшабашность.

Где-то по осени его разведвзвод в одном из рейдов наткнулся на боевиков. Случилось это в развалинах старой мечети. Собственно, это всё, что осталось от небольшого посёлка – всё сравняли с землёй. Застигнутые врасплох, бородачи отстреливались остервенело. Разведчиков укрыла темнота. Василий знал толк в таких стычках. Он чувствовал, что сегодня никто из его ребят не будет убит. Это было ясно по  тому, как боевики пытаются расстрелять темень, поливая вокруг себя свинцом буквально каждый метр земли. Одна пуля чиркнула по волосам Василия. Сразу же куда-то подевалась бесшабашность и мозг – его мозг стал шевелиться. Это было хорошее знамение и не только для него, а для всех, кто был сейчас под его командой. Чубатый уроженец Краснодарского края по кличке Стекло хотел, было  рвануть в полный рост, но Василий опередил смельчака, сбив его с ног.
- Куда собрался? – голос Чумы был по-отечески ласков, но в интонации всё же присутствовало наставление, мол, какого ляда тебе надо. – Что… жизнь в тягость?
- Так я…
Василий оборвал солдата:
- Не любишь ты свою мамку, Стекло… Не любишь. Она же тебя ждёт домой живого.
- А вы, товарищ…
- А с меня пример брать не надо. Я тоже жизнь уважаю, а если встаю в полный рост, то только для дела.
- Так я…
- Не части и запомни: в такую темень встают в рост те, кто при свете предпочитают этого не делать.
- Товарищ прапорщик…
- Ты исключение, - Василий улыбнулся. – Если бы это было не так, то ко мне в разведку не попал. Ясно, Стекло?
- Так точно.
- А теперь медленно приближаемся и гранатами… Змейками… Нам надо с тобой уцелеть, а то мамки расстроятся.
Это сейчас об этом можно писать без дрожи, а тогда там… Ну, обошлось всё, обошлось и все остались живы. Пять трупов боевиков и при каждом небольшой рюкзак, а там… Вы не поверите – золото и всякая бижутерия с камушками. Глаза разведчиков расползлись, как улитки в разные стороны и всё хотелось потрогать руками, провести пальцами по аккуратным блестящим слиткам. Серёга по кличке Конопатый тут же взял слово и выдал:
- Пацаны, а ведь это судьба! Да на всё это можно отгрохать такой дворец, что…
Василий скептически ухмыльнулся и произнёс:
- Тут хватит и на дворец, и на маленькую страну где-нибудь в океане в районе необитаемых островов. Кстати, а зачем тебе дворец? – он посмотрел на Серёгу и добавил: - Там же убираться надо будет с утра и до ночи.
- А слуги на что? – тот раззявил рот. – Вы товарищ прапорщик из меня дурку не делайте.
- Так разве это я? Это ты сам из себя лепишь невесть что. Ну, это так, а вот, чтобы наши головы уцелели, давайте делать ноги.
- А это всё куда? – Серёга сделал удивлённое лицо.
- Куда, куда… - Василий оглядел разведчиков. – Вьючим на себя и домой. На сегодня наш  рейд окончен.
- Ну, это понятно. А нам с этого что-нибудь перепадёт? – не унимался Серёга. – Для кого стараемся?
Подал голос Стекло:
- Двадцать пять процентов, если вернёмся, нам выложат.
- Ага, так я и поверил, - Серёга облизнул губы. – А давайте сами себя наградим за усердие?
Василий сделал серьёзное лицо и произнёс:
- Это запросто, только определись для начала: тебя очередью или одиночным…?
Серёга понял, куда клонит прапорщик и, растянув губы в улыбке, ответил:
- Так я шутейно. Нет, так нет.
- Ну, и ладненько. Слушай приказ: золото берём с собой и уходим. Уходим тихо. У этого… - Василий помедлил, бросив взгляд на рюкзаки: - наверняка есть хозяин, и он за нашу инициативу с удовольствием намотает нам кишки поверх наших же бронников.
- Пусть только попробует, - Конопатый выпрямился.
- Попробует и даже не станет у нас спрашивать разрешения. Мы забрели на чужую территорию, а это, - Василий пнул ногой ближайший к нему рюкзак: - наш с вами проездной билет в завтрашний день. Если повезёт, то он у нас будет, а нет, то…
- Понятно.
- А раз понятно, то трогаемся.
Шли в затылок друг другу. Старались ступать бесшумно. Рюкзаки давили на спины, но никто из разведчиков не выказывал усталости. Прошли с километр. Василий оглянулся, и тут очередь преградила путь взводу. Рассыпались, вжавшись в землю. Ночь была в своём пике, и это имело плюс для ребят. Плюс плюсом, но как-то их всё же вычислили. А может это случайность? Может и так. В любом случае монета, брошенная невидимой рукой на удачу, зависла над головами разведчиков. Василий сориентировался и пополз в сторону от тропы, где каменная гряда неровным контуром тянулась к едва посеревшему на востоке небу. Судя по тому, как вели себя боевики, они были уверенны в свой фарт и стали стрелять чаще, пытаясь нащупать русских. Первым не выдержал Серёга – нажал на курок, и тут же темнота вокруг него вздрогнула. Василий видел, как от брошенной гранаты тело Конопатого подлетело вверх от земли. Прямое попадание. Василий бросился к нему. Разведчики открыли ответный огонь, прикрывая прапорщика. Боевики бросили ещё несколько гранат. Осколки остервенело впились в темноту. Кто-то ойкнул и заматерился в голос. Василий стиснул зубы, когда его рука нащупала окровавленное тело Серёги. Рывком стянул с него рюкзак и крикнул приглушённо: «Уходим…»
Куда? Куда уходить, если Смерть встала над ними в раскоряку, выцеливая в затылок каждого из них. Ей костлявой ночь не помеха – она видит хорошо даже тогда, когда человек мечется от страха, как слепой, зажатый неизвестностью со всех сторон. Боевики перестали стрелять. Видно прислушивались. Василий собрал разведчиков у каменной гряды. Осмотрел всех. Стекло с побелевшими губами еле ворочал рукой, грудь была в крови.
- Зацепило? – Василий подполз поближе.
- Хана мне, командир.
- Отставить панику.
- Остальные все в порядке? – Василий ощупал взглядом лица разведчиков. – Стекло, отдай свой рюкзак и за мной след в след.
- Чума, я… - голос уроженца Краснодарского края оборвался.
- Приехали.
Боевики не стреляли. Василий стал выводить разведчиков из-под удара. Ему хотелось всех до одного вернуть их мамкам, но не получилось – двоих с ними уже не было. Теперь их оставалось пятеро. Молчаливые нагруженные золотом продвигались ползком. Если бы они знали, что с рассветом на их жизни будет поставлен один крест на всех, то бросили бы золото и тогда может быть уцелели. Они не бросили и продолжали ползти. Василий холкой чувствовал, что выход есть, только надо его нащупать. Боевики ожили и дали несколько очередей наугад. Пули прошли стороной. «Значит, ещё поживём, - подумал Чума. – Сейчас бы всё это барахло сунуть куда-нибудь до лучших времён и рвануть отсюда, пока не рассвело». И случай представился – там, где каменная гряда обрывалась, что-то вроде расщелины преградило путь разведчикам. Это был хоть и небольшой, но козырь в этой игре за жизнь. Василий осторожно спустил в расщелину все пять рюкзаков. Теперь можно было и повоевать.
Ну, почему мы такие? Стоит немного повеселеть, и лезем в драку? На этот раз драка не задалась. То ли подустали, то ли Создателю надоело смотреть на ползающих в грязи людей, то ли ещё какая причина – боевики обложили огнём разведчиков так плотно, что нельзя было поднять головы.
«Вот и разбогатели, – мелькнула мысль в голове Василия. – И остров помахал рукой, и улыбнулась незнакомка с силиконовыми губами с обложки навороченного журнала».
Собственно, всё, что дальше произошло, могло стать очередным сюжетом для любителей снимать кино про стрелялки. Разница только в том, что в жизни убитые, когда утихает пальба, не поднимаются с земли и не возвращаются к себе домой.
Василий уцелел чудом. Всех его ребят пули изрешетили без всякого сострадания. Он видел, как они умирали, а до своих было ох, как далеко. По возвращении Василий ещё долго не мог прийти в себя. Сознание будто заняло круговую оборону, не реагируя на окружающих. Раны были пустяковые, но это раны на теле, а вот что касается душевных, здесь всё превратилось в кровавое месиво. Какое-то время Василий отлёживался, и это помогло, но стоило ему вспомнить тот последний рейд и силы покидали его. Командование посчитало, что целесообразнее отправить его на восстановление подальше от этой войны.

                15. Увидеть Париж  и…

Увидеть Париж  и… Нет-нет, после «и» ничего страшного не случится. Настало время всё поменять местами: никто никуда не должен уходить. Почему? А вот так: жизнь, в том качестве, в каком мы принимаем её от Создателя, одна и другой пока ещё не придумали. Конечно, можно сделать вид, что всё не так и даже самому себе сказать, мол, это бред и есть другая жизнь, а чтобы в это поверить, взять и зависнуть в Интернете, выбросив всё своё свободное время в никуда. Это так легко: реалии подменить виртуальностью, где счастье стоит с распростёртыми объятиями и только ждёт, чтобы именно ты стал его обладателем. Для многих из нас это уже пройденный этап и всё подобное теперь подпадает под определение игры, где никто никому ничего не будет должен за неминуемое поражение. А что вы хотите, когда мы сами втягиваемся в неё и обманываемся? Подсесть на это легко, а вот выйти…
Вот и Василий не стал исключением из общего списка и погрузился на какое-то время в мировую паутину. Таких, как он, там миллионы. Легко затеряться, легко стать своим и долгожданным, а ещё легко разувериться в себя. Да, он колесил по Интернету – общался, временами влюблялся и готов был на большее, только бы не возвращаться в своё прошлое. На какое-то время ему даже понравилось во всём этом копаться, но однажды поймал себя на мысли, что всё это – элементарное падение в пустоту. Трудно оставаться самим собой, когда сутки напролёт просиживаешь перед монитором, и тебе даже не хватает ни сил, ни воли, чтобы разорвать этот круг. Стал искать выход и понял, что реалии, откуда он родом, ещё опаснее для таких, как он. Конечно, можно было на это закрыть глаза и за компанию с наиболее вёрткими соотечественниками поучаствовать в дележе того, что не принадлежит никому. А почему бы и нет? Жизнь проходит, а вместе с ней и наши сроки пребывания на этой планете источаются. Когда Василий всё это пропустил через себя, его съёмная квартира  огласилась рёвом. Так кричат раненные звери. Энергетический выброс был настолько сильным, что он и не понял, как компьютер полетел на пол. Ему захотелось начать жить по-другому. Как? А он и сам этого не знал, и его ломало, и мозг закипал, и хотелось без всякого разбега оказаться на самом верху.
Ну, мечтать не вредно было во все времена, а уж в наши дни – это одно удовольствие. Мечтателей развелось столько, что рябило в глазах и что интересно - никто не хотел работать. А зачем? Зачем заниматься чем-то, если можно было жить себе без всяких забот, а тем более государство лихорадило: в коридорах власти всё никак не могли поделить портфели. Вчерашние соратники обливали друг друга грязью и всё это на глазах полураздетой, полуголодной страны.
К тому времени в Чечне опять стало неспокойно. Василий почувствовал, что сейчас тот самый случай, чтобы наведаться туда и…  Да, он так решил, что припрятанное золото надо вывезти. От этого зависело многое в его дальнейшей жизни и в первую очередь то, что мы называем одним словом – будущее. Ради него мы готовы на многое и это многое порой затмевает здравый смысл. Что-то подобное случилось и с Василием.
Проситься на войну стало в порядке вещей, и поэтому никто на него в военкомате не посмотрел удивлённо, ибо война – это тоже работа, за которую платят лучше, чем за стояние на заводе за станком. Собственно, о чём это я, когда Василий на тот момент ничего не умел, кроме того, что жал на курок, целясь в размытые контуры врагов. Его взяли, но с условием, что врачи дадут ему «добро». Ну, тут было всё просто – деньги любят все.

И вот Чечня. Дивный край и от этого было непонятно вдвойне, что до сих пор здесь блуждают по горам банды боевиков. Василий уже знал, что теперь им приходится, не так сладко, как раньше, да и мы научились воевать, только вот слишком большой ценой.
Опять разведка, но прежних юнцов сюда не стали брать. Кадровые спецы, прошедшие не одну горячую точку, чей послужной список, как правило, не помещается на одной странице. С такими можно работать в одной команде, да и платят за эту работу, как я уже говорил, а раз так, то чего вилять по сторонам. Василий быстро нашёл общий язык со всеми – сказался опыт Афганистана и первой чеченской войны. Такие здесь были на особом счету и могли рассчитывать на кое-какие бонусы. Даже в этих вопросах Василий старался держаться «золотой середины», чем собственно и заслужил авторитет среди сослуживцев. Кличка Чума опять стала его позывным и все знали, если он в деле - всё будет хорошо.
Не буду тянуть время и скажу так, что ему удалось отыскать то место, вблизи которого расстреляли его разведвзвод.  Наведался он и к мечети. Его тянуло в эти места. Тянуло так, что ночами просыпался и лежал с открытыми глазами и всё думал и думал. О чём? О том, что лежало на дне расщелины. Он понимал, что это золото принесёт ему много испытаний, но не хотел ничего менять в своём решении. Василий ждал. Обратите внимание, что не выжидал, прикинувшись эдаким простачком, а вот именно ждал, когда его командировка подойдёт к завершению и он совершит задуманное.
Золото было на месте. Ему не составило большого  труда проверить это, а тем более боевики теперь не владели ситуацией, как в первой войне, а всё больше прятались, предпочитая наносить удары из-за угла. Тактика выгрызания неверных другой и не могла быть после целого ряда поражений. Василий уже не подставлялся и всё больше дружил с головой. В кого-то целился и стрелял, но убитых собственной рукой не видел. Эти зрелища ему были не нужны, да и когда-то наступает такое время, когда от всего подобного устаёшь.
Где-то за неделю до окончания своего контракта, Василий купил поддержанный автомобиль и… Собственно, всё прошло гладко – один местный из русских за хорошие деньги помог выбраться из Чечни, а дальше покатила жизнь без всякого обязательства вернуться сюда ещё когда-нибудь.

Дома было всё по старому: отец пил, мать ходила в церковь, соседи жили подачками от государства или просто жили, проводя всё своё время на рынках, зарабатывая копейку, превратившись в одночасье в торговцев всем, что можно было продать. Во всём этом Василий не хотел искать для себя место под так называемым солнцем. Всё, что ему было надо, так это упасть на самое дно и терпеливо ждать. Первое время ему казалось, что вот сейчас в дверь позвонят и без всяких уловок возьмут под руки и поведут в круг, мол, пожалуйте батенька на цугундер. Страха не было, но чрезмерная осторожность всё же присутствовала.
Василий снял квартиру. Так однокомнатная конура с видом на мусорные баки под самым окном. Ему хотелось затеряться, чтобы на какое-то время о нём забыли. Конечно, лучше было уехать куда-нибудь подальше, но родители то и дело напоминали ему о себе своими болячками. Ну, как их бросить? Отец сильно сдал и всё нёс какую-то ерунду, мол, живём не так и надо всех посадить на вилы. Кого конкретно не уточнял. Для него было главным, чтобы никто лично ему не перебегал дороги, а всё остальное – это так только для красного словца. Мать, привыкшая к своей участи уже и не плакала – глаза были сухими и только временами нет-нет, да всхлипнет, вспомнив своего младшенького.
Василий вёл себя тихо. Другой на его месте, бросился бы в загул, имея в тайнике столько золота. Василий был не из этого числа. Временами ему хотелось уехать, и всё тот же Париж  манил его, но всё, что он мог себе позволить, так это только мечтать, да иногда, касаться загрубевшими пальцами драгоценностей. В такие моменты он себе переставал принадлежать. Золото брало над ним власть и мысли начинали безобразно громоздиться в его голове от осознания того, что он богат – чертовски богат.
Да, Василий сам подписался на то, чтобы сыграть в странную игру на выбывание. Жизнь предложила ему сценарий с золотом, и он согласился. Мог ли отказаться? Да, но не стал. Почему? Ответов много и самый популярный из всех – это чёрт попутал. Ох, как часто он всех нас путает. Вот так схватишь за руку первого попавшегося из нас и хоть сейчас веди его на гильотину – весь такой путанный и что интересно себя в этом не винит, мол, я жертва. Ага, жертва и в карманах всё топорщится от этого самого путанья. Привыкли мы всё списывать на нечистую силу. Нам так удобнее или скажем иначе, что нам так безопаснее. Ведь уцелеть-то хочется и при этом ничего не заплатить за удачу. Конечно, во всём этом достаточно лукавства и мы об этом знаем, но виду не подаём, потому что это игра и в ней всё дозволенно и не важно, что имя этой игре  - жизнь.
А что же на кону в этой игре? Ну, в чём весь интерес от данной затеи? Какой такой интерес? О чём речь, господа, когда ничего до этого у Василия не было? Да, имелись мать и отец, но какая им ценность, если сами себя поставили на колени перед обстоятельствами, покорно превратившись в послушные «мешки с песком» для битья. А как по-другому, чтобы дожить до старости? Никак. Конечно, исключения встречаются и по сегодняшний день, но на них ровняться - себе дороже встанет, да и годы, как вода утекают только в одном направлении, а мы всё какие-то ущербные. Вот и получается, что ничего-то у Василия и не было, а золото – это так пустячок, за который ему ещё предстояло отработать. За всё в этой жизни надо… платить. Проездные билеты здесь не в ходу и всякие там льготы – это бред.

Василий не сразу, но вернулся в себя реального и стал думать: «Париж – это прекрасно! Но что делать с тем, что так притягивает к себе, ломая все существующие стереотипы на сегодня и на будущее? Пора выходить из подполья. Пора дать свету коснуться содержимого тайника. А что потом? Потом будет жизнь и я в ней хозяин себе, своим желаниям и даже мечтам. Всё так, всё так, но только надо сделать это по-умному. Легализоваться… Слово-то, какое старомодное – попахивает прошлым. Ах, да, прошлое… Пацаны-то в земле, а я тут и гадаю, куда сунуться, чтобы ничего мне за это не было. Наверное, старею. А может всё послать к чертям, да и отдать? Кому? Этим с оттопыренными карманами? И ведь как, получается: рулят такой страной, а всё им мало. Нахапали злыдни. Вот, опять слово странное подвернулось. Ну, а чем от них я отличаюсь? Такой же, а может и хуже, только со своими «червяками» в голове и мне с ними разбираться и тащить на себе этот крест и помнить о тех, кого нет со мной.  Да и что я из себя такого представляю? Не дорогой кусок ткани. Не дорогой. Да и судьба у меня такая, что одна заплата на другой сидит и заплатой погоняет. Не жизнь, а шкура леопарда – вся в пятнах. Так-то и мог ещё потягаться на интерес, да что-то все желания мои не туда смотрят, а теперь ещё это золото. Тяжко мне что-то… тяжко».
Ну, не мне вам объяснять, что в любом деле, а тем более, где речь идёт о золоте, не всё так просто, как кажется по началу. Василий об этом знал и стал осторожно прощупывать тех, кто когда-то его окружал. Времени прошло предостаточно для того, чтобы некоторые связи по ослабли. Людей меняет не только достаток, но и годы.  Одни обнищали и затерялись, а другие разбогатели и разговаривали с ним через губу. Были ещё и середнячки, которые боялись бедности и мечтали о своём везении в будущем. С этими было легче находить общий язык, только вот для серьёзного дела они не подходили.
И вот Василий, закусив удила, попёр в гору в одиночестве, рассуждая сам с собой: «Выродки, да я вас всех сделаю, и будете у меня на побегушках. Если вы со мной «через губу», то зачем мне вас жалеть? Дайте срок – поднимусь и тогда мы с вами поговорим на равных. Или нет, лучше так: будет вам от меня такой небольшой сюрприз. Ничего радужного не обещаю, но крошками с моего стола подавитесь».
Меньше чем за год Василий Чумейкин поднялся. В городе заговорили о нём с уважением и даже с подобострастием. Были и такие, кто ему завидовал. А что такое зависть? Правильно, слухи и ещё раз слухи с подтекстом, мол, откуда такой быстрый нарисовался. Василий не был расположен отвечать на это, а поэтому продолжал двигать вперёд. Кто не успел убраться с его пути, был растоптан. Как? Ну, об этом распространяться не буду, да и сегодняшнее телевидение в этой области уже давно переплюнуло само себя и поэтому сценарии подобного толка набили достаточную оскомину на зубах. Скажу только одно, что дела завертели Василием так основательно, что Париж пришлось отложить на потом…


                16.  Parlez vous franceis?

Это случилось спустя какое-то время. Стояла весна. Хотелось летать от приближения чего-то большого и светлого. Василий не походил на себя. Ему нужен был простор. Всё ладилось и ничего не предвещало плохого. И это правильно – должно же кому-то в этой жизни везти. Судя по  тому, как всё складывалось, наступила очередь времени «икс», после которого обязательно должен был последовать период, где личная жизнь выступала бы на первый план. Василий к этому был уже готов, и стоило только взять билет на самолёт и рвануть под облака, а потом оттуда опуститься в запахи Франции, а проще говоря – просто утонуть в своей мечте.
Когда самолёт пошёл на посадку, сердце заколотилось, бешено заметалось в грудной клетке. Василий ещё подумал: «Как в детстве на качелях, только ещё круче, ещё ярче, ещё…» Мысли путались, то и дело вылетали из головы и мчались по посадочной полосе, цепляясь невидимыми пальцами за крылья лайнера. Вот лёгкий толчок и земное притяжение  притянуло к себе пассажиров. Василий перевёл дыхание и как маленький стал через иллюминатор рассматривать бетон с еле заметными трещинками, постройки и всё-всё-всё, что возникало перед его взором. Он был счастлив.
Париж благоухал. Музыка лилась отовсюду. Казалось, что и сам воздух пропитан нотами, и кто-то таинственный размахивает дирижёрской палочкой, облачившись в прозрачные одежды, отдалённо напоминавшие фрак. Всё пело, и Василий постукивал в такт ногой, и ему было легко просто идти по этим улицам, где звучала другая речь, и люди были другие, и всё здесь было другим и вместе с тем и знакомым. Василий всматривался в лица прохожих и думал про себя: «Вот вы, какие оказывается… французы. Ну, а я из России. Удивительно…»
Что его могло удивлять в этих, так похожих на нас людей? Да, они другие и ритм жизни у них на наш не похож и никогда не будет походить, ибо думают они по-другому, и живут сообразно своей философии, выработанной временем, за которым скрывается огромный опыт в понимании происходящего вокруг. Совсем другая планета. А может всё это нам кажется, и у них тоже случаются перепады в настроении и…
Василий выхватил из пейзажа улицы девушку с заплаканным лицом. Она сидела на скамейке в небольшом сквере и вся была такая потусторонняя, что он  замедлил шаг. Ещё подумал: «Вот тебе на…»  Ну, а что тут такого? А может у неё горе? Собственно, Василий так и размышлял далее, направляясь к незнакомке. Та ни на кого не смотрела, утирая рукавом свитера лицо. Слёзы уже перестали, но ей, по-видимому, казалось, что они ещё там – на лице и с этой весной никак не вяжутся.
- Parlez vous franceis? – произнёс Василий, остановившись около незнакомки.
Девушка пустила в него свой взгляд. Почему пустила, а не как по-другому? Так в том-то и дело, что её глаза были подобны стрелам, и где-то внутри неё была натянута тетива невидимого лука. Василий потоптался, разведя руки в стороны, мол, ничего плохого у меня и в мыслях-то нет, просто хотел помочь. Если честно, его французский ограничивался только этой фразой: «Parlez vous franceis?», да и произнесена она была уж как-то совсем не по-французски.
- Вам чего? – незнакомка разжала губы.
Василий замер, вытянув лицо в удивлении. Он ещё подумал, что показалось, и стал шевелить руками, пытаясь призвать на помощь себе язык жестов. Девушка насупила брови. Это было как предупреждение. Василий выставил перед собой руки открытыми ладонями к незнакомке со словами:
- Я из России.
- Соотечественник, - девушка отвернулась от Василия, давая ему понять, что разговора не будет.
- Так вы тоже? А я вот прилетел и осваиваюсь. Париж – это… - он замолчал, поскольку на языке прыгали только дежурные фразы.
Повисла пауза. Кстати, паузы бывают разные. Вот эта пауза среди французского говора, среди распускающейся листвы больше походила на задержку дыхания. Девушка не выказывала никакого интереса к Василию, продолжая смотреть куда-то в сторону.
- Вас обидели? Может, нужна помощь?
Незнакомка оборвала Василия:
- Что пожалеть решили? Думаете, что вот прямо сейчас упаду вам в ноги за это?
- Да, нет… Я вообще думал, что вы француженка.
- Ну, понятно – свои-то поднадоели. Потянуло на приключения?
- Вы о чём?
- Не догадываетесь?
Василий мотнул отрицательно головой. Девушка усмехнулась, бросив искоса взгляд на него. Это уже были не те стрелы, да и тетива, по-видимому, ослабла. А мимо текла жизнь. Седая дама с собачкой на поводке улыбнулась им, проходя мимо, что-то произнеся еле слышно одними губами. Василий почтительно слегка поклонился. Дама прищурилась, мол, весна сударь и не надо ничего придумывать, да и ваша избранница мила и надо быть идиотом, чтобы не видеть этого. Василий кашлянул и произнёс, обращаясь к девушке:
- Хорошо здесь.
- Ага, лучше, чем в морге, - незнакомка явно пыталась навязать ему совсем не свой образ. – А вы собственно для чего подошли? Если на счёт поразвлечься, то я дорогая штучка.
Василий выпрямился. Девушка вызывающе посмотрела на него.
- Просто увидел, как вы плачете и…
- Значит, всё-таки решили пожалеть. Ну, это понятно. А ничего, что я не здешняя? Вы же, я так поняла по француженкам ходок?
- Ах, оставьте свои подозрения. И вообще, у меня с французским совсем плохо, - стал объяснять ей Василий.
- Я это заметила. Произношение у вас, как у председателя колхоза.
- Какого колхоза?
- Самого отсталого.
Василий улыбнулся:
- Шутите?
- Нет, вполне серьёзно говорю. Вы вообще кто?
- Василий.
- А что же сюда заехали, Вася?
- Посмотреть.
- Ну, и как?
- Нравится.
- Когда деньги есть, можно любоваться красотами Парижа.
- Так у вас проблемы с деньгами?
- У меня нет ни проблем, ни денег и вообще у меня ничего нет.
- Так это поправимо, - Василий сделал широкий жест рукой.
- Это вы на счёт проблем? Если так, то увольте.
- Я не о них. Кстати, вы не подскажете, где здесь можно перекусить?
- Дорого или…?
- Вопрос цены меня не волнует. Вы составите мне компанию?
- Вы хорошо подумали? – девушка пристально посмотрела Василию в глаза.
- Ну, что ещё вы придумали? Если вы думаете, что я буду к вам приставать, то ошибаетесь.
- Да? Посмотрим… ещё не вечер.

Дальше всё было, как в хорошем фильме про двух совсем не похожих друг на друга людей. Девушку звали Юлиана. Зелёные глаза, симпатичный профиль, ну фигурка и умение слушать собеседника сделали своё дело – Василий влюбился. Нет, ни как мальчишка, а как мужчина, которому пришла пара «бросать якорь». Они до самого утра бродили по Парижу. Юлиана показывала Василию этот город и говорила, и говорила  неустанно о его странностях и достопримечательностях. Кстати, чего-чего, а здесь, где в камне люди увековечили историю, всего подобного полным полно. Василий пробовал сменить тему разговора, но Юлиана умело уходила в сторону. Когда солнце возвестило о начале нового дня, Василий поднял руки над головой и сказал:
- Сдаюсь. Мне кажется, что моя голова сейчас лопнет от информации. А хотите мороженного?
- Хочу, - Юлиана посмотрела на него так, будто вот прямо сейчас этот Вася превратится в волшебника и перед ней возникнет гора фруктового мороженного. – А ещё я хочу спать и всё-всё забыть, что было со мной до встречи с тобой, - она перешла на «ты», предложив сделать и ему этот шаг.
Василий выдержал паузу и произнёс:
- Выходи за меня.
- Что, что? – Юлиана засмеялась. – Товарищ, я вам не давала повода бросать свою жизнь под колёса моего локомотива.
- Я серьёзно.
- Взрослый дядечка, а ведёшь себя, как подросток, первый раз увидевший женщину на расстоянии собственного носа.
- Юлиана…
- Тише, Василий, а то Париж разбудишь. Это всё весна, - она закружилась. – Это всё она, а потом будет всё по-другому, и мы превратимся просто в тела надоедливые и некрасивые. Я это уже проходила и не один раз.
Василий смерил её взглядом и спросил:
- С первого класса, что ли начала?
- С первого, не с первого… Суть не в этом. Все мы сами себе придумываем сказки со счастливым концом, а потом сами же их и переписываем, только уже без всяких прикрас. Ну, зачем я тебе? Что ты знаешь обо мне? Тебе сколько? Вот-вот… А через двадцать лет, что будет с тобой? Я же ещё девчонка и мне мало этой одной ночи. Мне нужен целый мир, а не сиденье у твоей кровати под старость. И даже если я скажу сейчас  тебе «да», то потом всё равно уйду. Я знаю об этом, а ты и не догадываешься. Вот я какая, а ты мне говоришь: «Выходи за меня…»
- Честно  сказано.
- А я такая. Ну, немного поплакала, но это не считается, да и слёзы высыхают.
- А память остаётся.
Юлиана перестала кружиться, встала перед Василием и сказала:
- А я по этой памяти ногами и чтобы ни следа от неё не осталось.
- Значит, всё же обидели.
- А твоё, какое дело? Ну, обидели и бросили. И что из этого? У меня ещё вся жизнь впереди и я смогу…
- Не сможешь, - Василий посмотрел ей в глаза. – Не сможешь, девонька… Не получится у тебя.
- Это почему же? – Юлиана подбоченилась.
- Потому что в твоей жизни появился я. Без меня никак.
- Да? И что это значит?
- Разворот на сто восемьдесят градусов под марш Мендельсона.
- Даже так? Что силком будешь брать или как? – Юлиана задышала часто.
- Или как, - Василий повернулся и направился прочь.
- Так, я не поняла… А где обещанное мороженное? И потом, я ещё не дала ответа. Просто хочу  всё взвесить.
- Не на рынке, - буркнул, не оборачиваясь, Василий.
- Ну, допустим. А как всё же с мороженным? Зажал, да?
А как ещё могла вести себя девушка, которую просто бросил любимый человек без всяких средств? Да, скажете вы, что ничего страшного и не произошло и всё подобное сегодня в порядке вещей, мол, выкарабкается. Не будем рубить с плеча. Жизнь свела этих двух людей для чего-то и не нам с вами вмешиваться в их отношения. Конечно, мы имеем право, принимать ту или иную сторону, но не более и всё это на уровне обсуждений.
Что касается же дальнейшего развития событий, то в Россию они вернулись вместе, а ровно через три месяца расписались. Вот такой получился расклад. Через год в их маленькой семье появился первенец и Василий решил, что жизнь повернулась к нему лицом. Как часто мы обманываемся в своих надеждах и до конца не осознаём всей трагедии происходящего с нами.               

                17.  Приговор судьбы.

 - Я мог бы вам этого не говорить, но скажу, - доктор помедлил, поправляя на своём лице очки. – У вас неизлечимая болезнь. От неё у вас и боли в голове.
Василий уставился в глаза доктора. Тот убрал взгляд, пытаясь подрагивающими пальцами выровнять перед собой листки писчей бумаги. Было ощущение, что он чего-то не договаривает.
- Сколько мне осталось? – голос Василия был спокоен, и только в самом конце вопроса засветилась интонация цвета надежды.
Доктор поднял глаза на него. Конечно, он мог сказать и неправду, чтобы у этого человека появилась пусть и обманчивая, но всё же вера. Без веры и даже такой жизнь в тягость. Доктор разжал губы и произнёс:
- Год.
Это прозвучало буднично. Так показалось Василию и он улыбнулся, мол, как всё просто. Доктор добавил:
- Все мы в руках Господа…
«В руках? Ну, конечно же, а как иначе объяснить происходящее с каждым из нас в этой жизни? Да, и так проще - всё списывать на Создателя, снимая с себя всякую ответственность. Вот и получается, что все вопросы к нему. А-у… Где ты милосердный и всё прощающий? Не дозваться до тебя и не докричаться. Выходит надо сидеть и ждать… Ждать? Чего? – Василий рассуждал, собрав в комок всю свою волю. – Год это… Можно успеть многое. Только не распыляться. Жена, сын… Что будет с ними? Юлиана девочка понятливая, но… Сколько же этих «но»? С ней обязательно кто-то должен остаться после меня. С такими деньгами легко можно стать жертвой какого-нибудь альфонса или непонятно кого: и утешут, и обберут, и… Ну, тут как разрулит. А если не сможет?»
Мысли зачертили в голове замысловатые комбинации на предмет того, что будет потом. Василий, как стратег со стажем что-то отмечал про себя, что-то отметал в сторону. Он хотел сделать так, чтобы не сын, не жена не стали жертвами благосостояния. Ему хотелось всё расставить по уму. Это напоминало партию в шахматы, только его ход был вторым – Василий играл «чёрными».

Юлиане, конечно же, он ничего не сказал о результатах своего визита к врачам или будет точнее выразиться так, что приступы головной боли у него, если верить всей этой лечащей братии, от переутомления и не более. Весь вечер был весел и всё рассказывал анекдоты. Долго возился с сыном. Тот так и уснул у него на руках. Юлиана ничего не предчувствовала – всё было, как всегда, когда у Василия выдавался свободный день. Ночь прошла спокойно. Боль не напоминала о себе.
На следующий день всё потекло по распорядку. Василий занимался делами, и никто не знал из его окружения, что внутри него запущен таймер, отсчитывающий время его жизни. Он предпочитал никого не посвящать в свои проблемы. Это принадлежало только ему и потом, чем все они могли помочь ему? Качать головами и заранее сострадать, а то и вообще нести всякую чушь, мол, а может всё ещё и обойдётся? Наивные мы и даём себе слабинку, и верим в это, как дети, которым родители пообещали с зарплаты купить долгожданную игрушку. Всё бы и ничего, только мы на самом деле разные и не всякий из нас будет верить в обещание, что всё будет хорошо. Василий про это знал, а поэтому делал всё, чтобы никто ничего не заподозрил. Пока приступы боли он умело скрывал. Придуманный им же вердикт врачей в отношении своего самочувствия даже его заставил поверить в переутомление. Юлиана на правах жены посоветовала ему пройти полное обследование.
Василий жил теперь со всем этим. Как? А сами вы как думаете? В таком состоянии люди начинают искать выход. Одни бросаются в загул, мол, напоследок погуляю всласть, а там трава не расти. Другие доверяют себя медицине или народным целителям. Единицам из их числа везёт, и они ещё какое-то время живут потом. Третьи – это отдельная каста и они предпочитают просто наблюдать за собственным угасанием. Василий, наверное, был из последнего списка. Он не стал ничего менять вокруг себя. Некоторые дела он отставил в сторону и старался больше времени проводить с семьёй. Ему хотелось, чтобы его запомнили весёлым и Василий старался. Когда домочадцы засыпали, он, сидя у себя в кабинете, обращался к Создателю. Это и раньше имело место в его жизни, а особенно, когда в руки попало золото. Что-то угнетало его, но так просто расстаться с ним Василий не мог. Золото поглотило его всего. Создатель наблюдал за ним и только. Видно так было надо. И вот финал, где всё, как всегда – эпитафия, венки и жена-вдова с ребёнком на руках.
Василий рассуждал так, что он виноват, но есть же и какое-то оправдание этому. Да, он взял золото, но… Ну, что тут сказать в своё оправдание? Заложил церковь? Так это сегодня уже стало модным – таким способом отмаливать грехи. Вон их, сколько запестрело на просторах России. А какие из них построены во благо и не на ворованные деньги? Часть средств направил на поддержку участников локальных войн. Вот и Фонд создал для этой цели. Тут всё правильно. И детишкам кое-что перепало, а то государству всё недосуг – оно же печётся в целом обо всех нас и до малых и сирот случается руки и не доходят. Нет, всё это правильно, только вот всё же что-то не так. Раньше и не задумывался  никогда об этом, и ему везло как никому другому. Думал, что так будет всегда, а оно вон как поворотилось, да и задело его семейное счастье за самую суть. Закончились бонусы, а вместе с ними над будущим нависла неизвестность.
И вот тут к Василию пришла мысль о том, что золото надо бы вернуть в Чечню. Теперь его у него стало больше, а значит, хватит, чтобы и вернуть, и закончить все свои дела в России. Стоило ему усомниться в этом, и тут же боль зачастила. Он ещё подумал, что обманул его врач, и осталось ему не год, а гораздо меньше. Сколько? Он не знал.
«Обидно… Чертовски обидно, что всё так. Сейчас бы только жить, а оно вон как кувыркнулось. Надо бы Юлиане всё сказать… подготовить. Она сильная – всё воспримет, как надо. А если всё же закричит по-бабьи, да и «слетит с катушек»? Нет, не так надо... не так. Время ещё есть: месяцы, дни, часы и даже минуты. О секундах будем думать ближе к финалу. Грустно что-то… Как не хочется уходить».

Время полетело, отбрасывая во вчера настоящее, торопя завтрашний день. Глупое оно, раз совсем не думает обо всех нас. Так-то оно так, но с другой стороны, мы-то кто для него? Вот именно, что у него свои задачи – у нас свои. Мы-то думаем, что всё лучшее у нас впереди и радуемся, как малые дети подаркам в свои дни рождения. Бред и доказывать ничего не надо, а мы нисколечко не меняемся и продолжаем праздновать. А что же тут праздновать, когда это самое элементарное наше прощание с настоящим? Не подозреваем, что шагаем в сторону своего конца. Вот так задумаешься и получается, что мы мужественные люди и всё-то у нас по-человечески, как надо, а оглянемся невзначай и не можем вспомнить ничего существенного из того, что с нами было ранее. Всё какое-то мелкое, незначительное и начинаем осознавать это с большим опозданием, но уже ничего изменить нельзя из прошлого.
Василий держался молодцом, но разговор с Юлианой всё откладывал и откладывал. Боль то приходила, то отступала, и ему порой казалось, что всё ещё поправимо, раз куда-то она уходит. В такие моменты он просто забывал про отпущенный ему срок. В нём пробуждалась сила к жизни, и Василия несло на всех парах – он хотел всё успеть. Так бывает, и ещё мы становимся другими. Сами этого не замечаем, но вот все остальные, кто нас любит, видят это и удивляются, мол, откуда всё берётся. Одни удивляются, другие и их большинство – радуются, а третьи, если таковые находятся, просто наблюдают.
Василию до всего этого по большому счёту не было дела – ему хотелось перед своим уходом на воображаемой шахматной доске расставить все фигуры и сделать это так, чтобы выигрыш остался за «чёрными». Пока он был этим занят, судьба решила подставить ему ножку, мол, не заигрался ли ты парень? Конечно же, он должен был это почувствовать, но не почувствовал. Да, он ждал чего-то непоправимого и это, он так предполагал, последует со стороны родителей. Тут возраст, а значит, когда-то они уйдут. Стал чаще у них бывать. Отец, потерявший интерес к жизни, уже не заводил разговоров о власти, обкрадывавшей свой народ. Всё, чем он был занят, так это сутками напролёт просматривал телевизионные программы, полностью отгородившись от реалий. Мать Василия тянулась из последних сил, чтобы в доме был порядок, полный холодильник и на плите всегда горячая пища. Когда сын приходил их навестить, она как в былые времена набрасывалась на Чумейкина старшего, виня того во всех своих несчастьях. Василий понимал всю театральность происходящего, а поэтому говорил так:
- Ну, чего закипаешь? Устала? Я сколько раз предлагал вас с отцом отправить куда-нибудь в тихий уголок? Там  бы вас и подлечили и вообще отдохнули…
- С ним? Да никогда. С этим паразитом, да чтобы я… Мне его здесь хватает. Скорее бы умереть, чтобы не видеть его.
Отец оживал:
- Размечталась, - он кривил губы в усмешке. – Первым отправлюсь я.
- Это он боится, что я его опережу, - мать простовато улыбалась Василию. – Он же беспомощный. Всю жизнь за моей спиной прохихикал и сейчас из себя дурочка корчит. С утра до вечера свой долбаный телевизор смотрит. Я и стираю, и на базар хожу, и готовлю, и…
- А кто тебя просит? Вон Васька при деньгах – любую прислугу может организовать. Так на тебя не угодишь, а раз так, то сиди и жди, когда Господь призовёт.
- Ну, вот как с таким жить? Пятьдесят лет мучаюсь, а с него, как с гуся вода. Эх…
- Мам, а может и в правду тебе кого в помощь нанять? – Василий начинал развивать эту идею.
- Это чтобы в моём доме кто-то хозяйничал? Не бывать этому. Сама управлюсь
- Дура-баба, - Чумейкин старший ухмылялся. – Ты Василий её не слушай и нанимай, и чтобы молодая была – такая в теле, с ногами…
- Ах, ты хрен старый, - мать шла в наступление. – Одной ногой в могиле стоит, а всё своему блуду покоя не даёт. Вась, ну ты посмотри на него. И ведь весь уже трясётся, а глазами всё по бабам стреляет.
- Непутёвая ты, - Чумейкин старший щурился от смеха. – Тебе хотят жизнь облегчить, а ты…
- А ты, - мать переходила на крик. – Как тебе не стыдно?
- А что я? Живу, никому не мешаю…
- Ну, чего вы сцепились? – Василий вставал между отцом и матерью. – Не об этом вы говорите… не об этом.
После таких посещений родительского дома, Василию хотелось куда-нибудь уединиться и, зажав голову руками, отгородиться от этого мира, где люди словами, самыми простыми словами множат зло. Даже здесь жизнь находила уязвимые места, чтобы ещё раз напомнить ему о тех, кого мы считаем самыми родными на этой земле и  отрабатываем за них все их оплошности.

                18. Потеря.

Таймер отсчитывал уже последние месяцы жизни Василия. По крайней мере, он так предполагал. Доктора делали всё возможное, чтобы продлить ему жизнь. Собственно, а что они могли? Ну, деньги были брошены к их ногам солидные, но здоровью-то от этого какой прок? Василий, и это не надо сбрасывать со счетов, активно сопротивлялся болезни. Он хотел жить. С каждым днём приближения финала он яснее ощущал краски этого мира. Гнал от себя прочь одиночество, да и зачем ему оно сейчас, когда вот-вот всё могло оборваться. Василий внутренне был уже готов к этому, и тут случилось…
Юлиана ехала куда-то по своим делам, и из-за поворота на неё вылетел КАМАЗ. Удар был такой силы, что машину смяло в одно мгновение. Весть о смерти Юлианы застала Василия на работе. В глазах потемнело, потом какая-то пелена, после чего боль попыталась напомнить о себе, но что-то её не пустило и только сердце защемило и на кончике языка обозначился привкус мяты. Что-то безобразное и бесформенное навалилось на Василия – стало трудно дышать. Он ничего не чувствовал. Звуки ещё долетали до него, но их природа ему была неизвестна. Сознание в замедленном темпе отмечало присутствие рядом каких-то людей. Их скорбные лица пугали Василия. Пытался загородиться от них рукой, но руки не слушались, и всё тело напоминало собой что-то ватное, огромного размера и почему-то зелёного цвета. Люди подходили к Василию участливо заглядывали в лицо и что-то говорили, едва шевеля губами. Некоторые из них зачем-то трясли его безжизненную руку. Иногда до него доносились звуки музыки – кто-то напевал в медленном темпе, и это походило на давно надоевшую песню со словами: «Я морячка, ты моряк…» Были и другие звуки, но все они находились где-то снаружи, и разобрать их он не мог, как следует. Ещё это запах воска стоявший повсюду и мешавший вздохнуть полной грудью. В какой-то момент ему показалось, что он в силах остановить всё это действие, но пришли люди в чёрных костюмах, взяли что-то большое обёрнутое красной тканью и повели всех за собой. Он тоже пошёл. Почему-то пронесли мимо него портрет Юлианы. Удачный снимок – светлый. Чёрная лента в нижнем углу его нисколько не портила. Василий ещё подумал: «Ну, и к чему всё это?» Ещё он хотел её отыскать глазами среди людей, но не находил. Это его беспокоило и в левой груди покалывало. Опять вкус мяты на кончике языка и пелена перед глазами.
Уже потом он всё же увидел жену. Юлиана стояла напротив и смотрела на него грустными глазами. Никогда раньше он не видел её такой. Что-то было в её взгляде принадлежавшее только ему, но понять, объяснить его он не мог. Хотел спросить, но запах оплавленного воска не давал набрать в лёгкие воздуха и он из последних сил дышал, проваливаясь всё глубже и глубже в бездну, откуда тянуло могильным холодом.
Постепенно реалии стали проясняться. Василий не проронил ни единой слезинки. Юлианы с ним больше не было. Его «француженка» всё же сдержала своё обещание, данное ему в Париже, когда-то уйти от него стареющего и беспомощного. Было только не понятно, что это розыгрыш или… «Странный уход, - подумал он, коснувшись фотографии жены с чёрной полосой наискось в нижнем углу. – А как же я?»
На этот вопрос мог быть только один ответ: «Ты следующий». Его это не страшило. После девяти дней ему стало невыносимо одиноко. Потянуло к выпивке. Коньяк стал его ежедневным напитком. На какое-то время он опять выпал из реалий.
Где он пропадал всё это время он не знал. Помнил только какую-то дорогу, по сторонам которой тянулись полуразрушенные строения. Василий брёл мимо этой удручающей действительности. Куда? Этого он и сам не знал. Он просто шёл себе и шёл. Потом был свет, какой бывает, когда солнце только-только собирается взобраться на небо. Василий замедлил шаг, и тут появилась Юлиана. Она была нарядная и такая приветливая, что ему стало хорошо.
- Ну, как ты? – её голос мягко коснулся его слуха.
- Да, что я… Как ты? – он заговорил почему-то простуженным голосом.
- У меня всё хорошо, - Юлиана улыбнулась. – Правда, правда… Здесь иначе и быть не может. Ты только не переживай. Теперь у тебя будет длинная жизнь.
- Я не понимаю тебя.
- Глупенький, случившегося не исправить. Вот и получается, что мой уход – это твоя отсрочка.
- Не говори так. Это неправильно.
- Ну, что ты так-то? Не это важно.
- А что?
- Меня не стало, но есть ещё наше с тобой продолжение – сын. Не оставляй его. Ну, мне пора.
- Не уходи.
- Я не могу. Меня ждут, - лицо Юлианы погрустнело. – А помнишь Париж?
- Помню.
- Ты съезди туда… на наше место. Там в сквере я обязательно тебя повстречаю.
- Ведь обманешь?
- Обману.
- Так зачем тогда всё это?
- Чтобы помнил и не забывал. Я тут видела тех, кого забыли на земле. Грустные они. Ведь я ещё совсем девчонка и мне одной ночи мало… Помнишь?
Василий вздохнул и сказал:
- И ещё фруктовое мороженое.
- Да-да. Дай мне слово, что посидишь на той скамейке в сквере. Я тебя люблю. Как это будет по-французски?
- Je teme.
- Правильно. Ну, всё… меня уже торопят. Прощай любимый. Поцелуй нашу кровиночку за меня.
- Постой…
Сменилась картинка – будто кто-то перевернул страницу. Василий огляделся по сторонам – кругом стены без окон, а над головой в вышине просвет. Потянулся к нему. Ноги оторвались от земли, и он полетел. Сначала медленно, а затем ветер подхватил его и закружил им, будто это был и не человек вовсе, а так… лист с дерева. Когда стены закончились, Василий посмотрел вниз, а там вся его прошлая жизнь и лежит аккуратненько по полочкам. Он ещё обратил внимание, что этих самых полочек пустых ещё много-много. Ему даже показалось, что он рассмотрел каких-то людей и даже они его узнали. Ну, конечно, а вон и его отец – молодой, подтянутый держит на руках мать и они такие счастливые и свет от их лиц невообразимый. Василий посмотрел чуть вбок, а там уже нет ничего этого, а мать бредёт с сумками по грязной дороге и костерит отца, на чём свет стоит. Промелькнул брат Егор. Такой весь правильный и радостный-радостный. И так Василию стало всех их жалко, что он заплакал навзрыд. Слёзы лились по лицу, а он всё летел и летел. Вдруг всё кругом озарилось таким ярким светом, что Василий зажмурился. Когда открыл глаза, солнце через оконное стекло смотрело ему в лицо. До его слуха донеслись звуки детского плача.
«Сын, - подумал Василий. – Будем жить дальше».

                19. Последняя глава.

Стояла осень. Так получилось, что я по делам издательства попал в Париж. Меня всегда тянуло в этот таинственный город и вот оно случилось – мои детские впечатления от прочтения Александра Дюма соприкоснулись с родиной французского писателя. Если честно, то до последнего момента я не верил, что всё так и случится. И вот я стою в центре Парижа. Удивительно: вокруг меня снуют люди так похожие на нас россиян и при этом говорят на своём родном языке, с которым у меня не всё сложилось ещё в школе. Пытаюсь уловить смысл их разговоров по интонациям, но всё тщетно – надо учить французский. Эх, упустил время.
А осень, будто не замечает моего смущения и слепит солнцем по всем правилам бабьего лета. Сезон дождей ещё только на подходе и те, кто это чувствует, наслаждаются теплом. Ну, до чего же хорошо-то братцы! Я запрокидываю голову и, жмурясь, смотрю на голубое бездонно небо. «Как у нас дома, - промелькнула в голове мысль. – Как всё близко в этом мире находится друг от друга». Набрал полной грудью воздух, задержал дыхание, и вдруг захотелось мне обнять первую встречную женщину и сказать ей что ни будь хорошее без всякого обещания на продолжение. Ну, вот что со мной таким поделать? Моё прошлое осталось где-то далеко-далеко, где и хорошее, и плохое давно нашли общий язык и режутся, в каком ни будь чуланчике в домино и радуются, как дети выигрышам и огорчаются проигрышам. Они там, а я здесь в Париже и мне не хочется в их компанию. Ещё в голове моей постоянно звучит вальс и до боли знакомый голос считает у самого моего уха: «Раз, два… три…» Вот незадача – я так и не научился танцевать этот танец. Значит, не судьба.
И всё-таки жизнь продолжается и меня кружит эта парижская осень, заглядывает в глаза и мне хочется петь. Ну, пою я сносно, а особенно грустное. Но где тут уместиться грусти, когда я весь поглощён Парижем? Закрываю глаза и чувствую лёгкое прикосновение – ветерок целует в губы. Я таю, и сразу женский образ возникает в моей голове. Увы, увы, она осталась там… в России. Там всё кончилось плохо, а здесь я просто по работе. Да, не каждому удаётся из подобного выйти победителем. Мне повезло. Ну, кто мог тогда подумать, что в мою дверь торкнется удача и это после стольких потерь и разочарований? Сам-то я уже давно со всем этим смирился, а тут вдруг бац! И я в дамках. Неожиданный ход и что интересно: я не ударился в загул от радости, и не попал, будучи пьяным, под колёса трамвая или ещё там какого-нибудь средства для передвижения по городским улицам. Более того, признаюсь, как на духу, что для меня быть известным совсем не то, что хотелось бы. Нет, я не лукавлю. А зачем, если вожу дружбу с тишиной? Нам с ней звук фанфар противопоказан. Это для всех остальных он подобен лекарству от повседневности или даже каким-то там крыльям, чтобы почувствовать себя в небе. Нам же с тишиной и так комфортно. Вот поэтому радость моя была так себе, но вот Париж заставил меня несколько по-другому взглянуть на всю мою жизнь. Ой, только не говорите, что я того. Нормальный я и всё, а то, что у меня было в жизни – это закономерный процесс, от которого никто не застрахован. Кстати, все наши жизненные ляпсусы, принадлежат нашему с вами перу. Да, да – это мы сами всё что-то изобретаем, ставим над собой эксперименты, а ведь без всего этого обойтись прекрасно можно. Я когда до этого додумался, сразу же напросился к тишине в товарищи. Знаете, и не жалею. Я так думаю, что моя поездка в Париж – это и есть не что иное, как мой выигрыш в этой жизни за понимание происходящего. Согласитесь, что это лучше, чем ничего и гораздо больше, чем эпитафия от сослуживцев, мол, помним, скорбим, ну и далее в этом же духе.
За всеми этими рассуждениями я не сразу и обратил внимание на человека делающего мне знаки руками. Пожилой мужчина, я так понял, просил огоньку. Какая проза, а только что я стоял в обнимку с осенью и вот нате вам. Стараясь быть любезным, надел на лицо извинительное выражение и как можно мягче произнёс на чистом русском, напрочь забыв, что я нахожусь во Франции:
- Не курю милейший.
На лице незнакомца расправились морщины, а потом в уголках глаз они собрались в два выразительных пучка, и он рассмеялся:
- Соотечественник!
Я обрадовался такому стечению обстоятельств, ибо мой французский – это что-то и лучше всё же владеть языком жестов, чем признаваться в своей беспомощности, а тут оказывается ещё проще. Мы пожали друг другу руки - у нас у мужчин с этим намного проще, чем у женщин. Тем сначала надо осмотреть друг друга, а уж только потом улыбнуться, мол, можем продолжить. Ну, Бог с ними с женщинами.
Собственно вот так я и познакомился с Василием Чумейкиным. Теперь вы понимаете - откуда у меня некоторые подробности этого повествования. Тогда ему надо было выговориться, и тут подвернулся  я – весь такой восторженный. Кстати, у меня есть замечательная черта – умею слушать, не перебивая. Василий оказался хорошим рассказчиком, и мне оставалось только рисовать в своей голове образы. Насколько они близки к его описанию, не берусь судить, да собственно это и не так важно. Главное - это суть его рассказа, а её-то мне трудно с чем-то другим было спутать. Прошли в сквер, где облюбовали одну из скамеек. Узнав, что я принадлежу к «пишущей братии», он помолчал с минуту, а потом рассказал свою историю. Он говорил, а я сидел, слушал и понимал, что у нас с ним много общего. Нет-нет, не потому, что оба оказались из России. Это само собой разумеющееся и тут даже не стоит ходить к гадалке. Что-то было ещё между нами такое, что в двух словах и не изобразишь. Может схожесть судеб или… Ну, я не знаю, как сказать.
Он рассказывал про свою Юлиану, а у меня перед глазами стояло моё прошлое, где столько всего было напутано. В какой-то момент я стал даже что-то понимать, сопоставлять и получилось так, что ничего страшного и не произошло-то в моей жизни – все остались живы. Разве этого мало?
Василий рассказывал неторопливо:
- Вот так всё и случилось: её не стало, а я… Вот меня и мучает один вопрос: «Что это мистика?» Болезнь от меня ушла, будто её и не было вовсе. Врачи развели руками, в очередной раз обследовав меня, мол, данный факт не поддаётся объяснению. Если всё это они затеяли ради моих же денег, то глупо. Это же, как бумеранг – всё придётся отрабатывать, а уж за такое и приносить кого-то в жертву. Думаю, что здесь всё же что-то вмешалось потустороннее. По-другому я не могу объяснить потерю жены. И получается так, что всё это из-за того самого золота. Да, мечеть ту я восстановил и деньги вернул и как бы долг этим закрыл, но Юлианы как не было, так и нет. Приезжаю сюда чуть ли не каждый год. Десять лет жду с ней встречи и… Нет, я нормальный,  но вот мысли мои – это отдельный разговор. Они не подчиняются моей же логике и есть ощущение, что живут своей отдельной жизнью от меня. Это такое испытание для психики, что… - Василий стряхнул пепел с сигареты, качнув головой, усмехнулся: - На старости лет вот стал курить.
- Помогает?
- Нет. Так баловство, - повисла пауза. - У меня же там, в России сын растёт. Совсем пацан, а уже обеспокоен нашей экологией. Так мне и говорит, что будет учённым. А почему бы и нет? Сейчас ему двенадцатый идёт, а там и оглянуться не успеешь, как побегут годочки. Я помню себя в его годы. Не подарком был…
Василий рассказывал о своём, а я слушал его и размышлял о том, что всех нас жизнь проверяет на прочность. Казалось бы, и чего ей от всех нас надо? Если отбросить в сторону все наши удачи и победы, то останутся в наличии лишь дрова. Вот-вот, те самые, нами наломанные. В начале-то жизненного пути всё недосуг нам над этим было задумываться, да и умишки наши на тот момент так себе были, а вот потом, когда морщины начали на лице плести кружева, нас будто подменили. Собственно, обо всём этом Василий мне и говорил, и получалось так, что теперь время поджимает всех нас таких поумневших и хочется всё успеть. Думаю, что это и есть определяющий вектор в борьбе за себя против обстоятельств.
Василий продолжал:
- Умирать было не страшно, просто не хотелось. Раньше всё рвался куда-то, а сейчас сам себя спрашиваю: «И какого лешего мне было надо?» Все наши победы – это, так или иначе, приближение к закономерному финалу. Да, мне повезло, и болезнь отступила… Надолго ли? Может все жертвы зря? Мне и раньше везло и везло так, что порой казалось, что жить мне вечно. Вон все мои пацаны из разведвзвода уже там, - он показал глазами на небо. – Они там, а я здесь. Когда приду туда, буду у них в «молодых» ходить. Наверное, там порядки, как в армии. Вот повеселимся, если всё так и окажется, - Василий улыбнулся. – А вообще, я думаю, что вся наша жизнь – это одно большое недоразумение.
- Только до того момента, пока мы не начинаем осознавать, что всё в ней или частично всё же зависит от нас, - произнёс я.
- Вот-вот, если бы я тогда не сцепился с золотом, то глядишь, удалось бы и пацанов спасти, да и потом…
- Если бы всё было так просто. Нам не дано всего предугадать. А золото – это хорошая проверка и вряд ли кто-то другой поступил в той ситуации иначе. Ведь мы, когда вырастаем, перепрограммируемся на получение как можно больше благ от жизни. У нас, что ни цель, то в основе лежит такое понятие, как благополучие. Нет, всё правильно, но за всем этим всё же не стоит забывать других. Увлекаясь достижением поставленной перед собой цели, теряем суть своего пребывания на этой земле. Нас таких легко стереть с её поверхности. Времена личностей подменили всеобщей усреднённостью. Мы стали поклоняться всему искусственному и сами не заметили, как превратились в кукол, где и лица, и мысли, и поступки – всё не наше, да и нас настоящих уже и нет-то совсем. Мы перестали стремиться в будущее. Что это значит? Ровным счётом ничего, если рассуждать с позиции современного человека.
- А если просто рассуждать?
- Ну, тогда надо будет признать, что произошла глобальная переоценка ценностей и не в пользу человека, как существа разумного. Нас так и тянет наступить во что-то со знаком «минус». Кстати, эти «минуса» мы научились переваривать, и воспринимаем их как само собой разумеющееся.
- Вот это и страшно, что многие из нас так и останутся где-то в своём придуманном мире. Неправильно это, - Василий достал следующую сигарету.
Я покосился на то, как он её разминает пальцами левой руки, и сказал:
- Минздрав предупреждает.
- Предупреждает – это точно.
Василий стал рассказывать мне про своё детство. Было ощущение, что мы с ним жили на соседних улицах.
Когда вечер рассыпал в небе над Парижем звёзды и в кронах деревьев в сквере засверкали разноцветные гирлянды, потянуло прохладой. Я запрокинул голову. Оттуда сверху на нас смотрела другая жизнь. Звёзды играли с нами в гляделки. Мы помолчали.
На завтра Василий возвращался в Россию. Он сетовал, что и на этот раз не смог  встретиться со свом прошлым. Видно сидело всё это в нём по самую шляпку. Я ещё подумал, что с этим он никогда не расстанется, да и так, наверное, ему будет легче жить.
Где-то за день до окончания моей командировки, я проходил мимо того самого сквера, где Василий рассказывал мне о своей жизни. Накрапывал дождь, но настроение было приподнятое. Ну, объяснение здесь такое, что дождь – моя стихия. Мне с ним во все времена было комфортно, а тут ещё в сердце самого Парижа. Шёл я и не замечал насунувшейся на город пасмурности. И вдруг мой взгляд остановился на девушке сидевшей как раз на той самой скамейке, где несколько дней назад мы с Василием вели разговор. Судя по тому, как она озиралась по сторонам и всё вытягивала шею из мокрого воротника куртки, было ясно, что она вся в ожидании. Я на миг представил, что она и есть та самая Юлиана, пообещавшая когда-то Василию новую встречу на их старом месте. Мозг мой стал переворачиваться и вот уже в голове поплыл новый сюжет, где всё закончится, не так плохо, как в жизни и что сейчас я стану свидетелем встречи задолго до их расставания. Замедлил шаг, боясь спугнуть картинку. Задержал дыхание. Дождь усилился. Девушка вспорхнула со скамейки и, втянув голову в плечи, побрела прочь. Мне стало грустно – реалии взяли верх над моей фантазией.

                Апрель 2011г.