Семейные хроники

                И. Рассказов

                Семейные хроники.

Будучи, как говаривал обо мне некогда отец, несмышлёнышем, я частенько «бил баклуши». Если честно, то тогда мне это выражение было непонятным. Ну, со словом «бил» – это и без словаря каждому известно, а вот насчёт второго слова, у меня возникали, время от времени некоторые неувязочки. Чтобы найти эти самые «баклуши» я перерыл весь дом, а точнее огромную квартиру в четыре комнаты, но ничего такого, чтобы хоть издали намекало на то, что это именно и есть эти самые «баклуши», мне на глаза не попалось. Тогда я стал приставать с этим вопросом к взрослым. К счастью их было вокруг меня предостаточное количество: бабушка, дедушка, матушка, отец и старшая сестра Зойка. Кстати, к ней я пристал первой и пристал, как банный лист. Пристать-то я пристал, да только не знал тогда, что у неё мозги заняты, были одними ухажёрами, а поэтому её реакция на моё рвение узнать: «Что такое «баклуши»?», она встретила, скорчив своё напудренное личико, разомкнув на помаженный рот следующей фразой:
- Не мешай грезить.
«Вот тебе на – ещё одно слово, о котором я ничего не знаю» - подумал я и на всякий случай решил, уж коль Зойка его произнесла, значит, о нём-то имеет кое-какую информацию.
Та выпучила глаза и «отбрила»  меня:
 - Чего пристал? Видишь девушка на выданье?
Мне сразу же стало как-то одиноко, потому что вспомнил, как по вечерам, когда вся наша большая семья собиралась за ужином, иногда можно было услышать пространные разговоры о том, что когда-нибудь за Зойкой явится её принц. Отец прямо так и говорил:
- Не успеешь оглянуться и окажешься в «дамках».
Дедушка, блестя глазами, вставлял:
- Где «дамки», там и «мамки».
 На него тут же шикала бабушка и тыкала в бок сухоньким кулачком. Ну, что до Зойки, то она была готова хоть сейчас и в «дамки», и в «мамки».
«Глупая,- размышлял я, - и чего там хорошего, а тем более, если этим принцем окажется её воздыхатель Жорик».
 Я как в воду глядел. Этот самый Жорик, эдакий увалень с телячьими глазами, не раздумывая, сделал Зойке предложение. Та с испугу согласилась, а когда сообразила, что ещё молода и могла бы повыбирать себе этих самых принцев, было уже поздно. Она проплакала два дня сидя в качестве невесты за праздничным столом. Гости решили, что это у неё от счастья и чтобы поддержать  новобрачных пили и веселились от всей души, а мне почему-то было грустно. Во-первых, всего, что наготовили, было не съесть, а во-вторых, хоть у нас с Зойкой и разница в десять лет – всё-таки родной человек и я к ней привык. Мне было тоскливо так, что я был согласен на то, чтобы она и дальше продолжала «грезить» перед своими губнушками и духами, но только бы не уходила из семьи. Господь Бог видно услышал мои пожелания, и Жорик поселился в комнате Зойки. Мне пришлось смириться с этим фактом, а тем более, когда он в присутствии гостей объявил на свадьбе, что теперь настрогает и девочек, и мальчиков, я решил, что этот момент мне никак нельзя пропустить. Я стал ждать. Собственно ждал не только я, но и вся наша дружная семья. Бабушка то и дело ощупывала Зойкин живот и отрицательно качала головой. Мой отец только махал на все эти процедуры рукой и говорил: «Ну, что вы, в самом деле? Когда надо будет, тогда всё это и случится». Мне было неудобно встревать в эти разговоры, да и лет мне было не так уж много, чтобы расспрашивать взрослых обо всём этом, а поэтому я терпеливо ждал.
Прошёл год. Ничего. Наша квартира оглашалась только одним детским криком, который принадлежал мне. Никаких других криков не было. Я стал в глубине души ненавидеть Жорика. Этому было несколько причин. Во-первых, он не сдержал своего слова – настрогать мальчиков и девочек. Во-вторых, этот типчик подолгу занимал туалет. Однажды дошло до того, что дедушке пришлось «применить силу», чтобы не обмочиться и в – третьих, этот Жорик мне просто не нравился. Какой-то он был слишком большой, и ещё эти глаза, бестолково пялившиеся на еду, когда он восседал за обеденным столом.
Судя по тому, как мой отец отпускал в его адрес всякие замечания, он ему тоже не приглянулся. Когда стало ясно, что и «строгальщик» он никакой, мужская половина нашей квартиры, включая и меня, образовала что-то вроде союза против Зойкиного муженька. Зойка видно это чувствовала и пробовала меня перетащить на свою сторону. Иногда обнимет меня, прижмёт к себе, уткнётся в мою вихрастую макушку и шепчет тихо-тихо: «Ох, какая же я дура!»
 Жалко мне было её, но теперь-то куда ей? Как сказала бабушка: «Клеймо в паспорте есть? Значит, терпи девка». Жорика, по-видимому, это нисколько не волновало. Работал он мало, но ел с завидным постоянством часто и много, на что отец мой как-то заметил: «С таким аппетитом надо в дом деньги приносить». Жорик проглотил эту реплику, а когда проглотил, то и забыл, а забыв, не стал расстраиваться. Вот так мы и жили.

Рано или поздно в любой семье, что-то возникает такое, что выходит из-под контроля и тогда начинается, как уверяют бывалые люди: настоящая жизнь. Ну, мне трудно обо всём этом судить, но, тем не менее, кое о чём я получил представление, когда что-то подобное стало происходить в нашей квартире. Всё началось с «перестройки» в стране.
«Перестройка», как мне объяснил отец, это когда люди вместо того, чтобы работать, начинают делить то, что каким-то образом оказалось ничьим. За этим занятием они перестают думать о завтрашнем дне, кивая на власть, мол, пусть она думает – на то она и власть. Дедушка сутками проводил время возле телевизора и крыл эту самую власть такими «революционными» выражениями, что бабушка не выдержала и сказала ему: «Или ты замолкаешь, или я подаю на развод». Тот остепенился, но от телевизора не ушёл, молча, переживая происходящее в стране.
Матушка была так нагружена домашней работой, что ей было, ну просто не до этих митингов. Она так и говорила: «Если ещё и я туда подамся, то считай, страну мы потеряем». Отец одобрительно кивал головой, стараясь, помогать ей во всём по дому. 
Надо заметить, что с началом этой самой «перестройки» Жорик преобразился. Во-первых, у него на шее появилась массивная цепь из жёлтого металла. Дедушка, обратив на это внимание, произнёс: «Раз есть цепь, значит, есть и хозяин. Повезло тебе внученька. Муж-то у тебя – пёс». Зойка поджала губы и промолчала. А чего тут говорить-то? Жорик стал ходить по квартире павлином и в туалете засиживался дольше обычного. Бабушка сетовала, что это у него от некачественной пищи. Дедушка ухмылялся и язвил: «Если зубы удалить, стул наладится». Хотел бы я посмотреть, как этому телку будут их удалять. Он же просто никого к себе не подпустит. Матушка только махала на эти разговоры полотенцем и говорила, мол, чего пристали к человеку? Дедушка стоял на своём и громко высказывался, чтобы слышал Жорик: «Жрать меньше надо. В стране заводы встали. Люди не доедают, а этот в весе всё прибавляет и прибавляет». Выйдя из туалета, Жорик заявлял, что он ест на свои и что с «перестройкой» такие люди как он – это золотой фонд России, так сказать её будущее. Дедушка нехорошо зыркал глазами и лепил прямо в лоб ему: «Если ты будущее, то Россия тебя не прокормит».
После этих слов начиналось такое, что приходилось моему отцу спешить на помощь дедушке, и на правах тестя отпускал зятю, то есть Жорику затрещину, чтобы тот не баловал. Как-то после подобного «внушения» Жорик не вытерпел нравоучения и пошёл всей массой на отца. Откуда-то вывернулась бабушка с кастрюлей горячего супа и опрокинула Зойкиному муженьку варево прямо на ноги. Конечно, это было сделано не нарочно и, тем не менее, на крик Жорика сбежались все. Хотели прямо, не сходя с места устроить консилиум, но как тут его устроишь, если Зойка орёт как оглашенная, мол, загубили мужика и всё тут. Она так кричала, что я с перепуга стал слова произносить по слогам. Все говорили эмоционально, размахивали руками, стены квартиры слегка подрагивали. Дедушка под шумок сумел сорвать с Жориковой шеи цепь и кинулся к унитазу, бросив на ходу: «Прощай будущее России». Зойка накинулась на него сзади и отобрала цацку. Матушка тем временем хотела оказать зятю первую медицинскую помощь, на что отец сказал:
- Не надо этого делать. Собаке – собачья смерть.
- Ты не прав. Он такой же человек, как все, - запротестовала она.
- А я говорю, что он не человек, а собака.
Бабушка беззвучно шевелила губами, потому что искренне считала, что во всём этом она главная виновница. Жорик же сидел на полу, разглядывая свои босые ноги в ароматах супа и думал уже о том, как бы отомстить этому семейству побольнее. Его голова, нафаршированная среднестатистическими мозгами, с трудом подыскивала нужный способ. Наконец, руки потянулись к лицу бабушки, на что мой отец сказал:
- Вот только тронь старость.
- А то, что будет? – Жорик скривил лицо.
- Закопаю, - предупредил отец.
- Да я за такие слова, - не успел Жорик ничего договорить, как моя матушка, вместо того чтобы оказывать ему первую медицинскую помощь, ударила его ладонью по губам.
- За что? – он уставился на неё своими телячьими глазами.
- Не повышай голос на отца, зятёк, - ответила она ему.
- Так он первый начал, - пробовал оправдаться Жорик.
- Врёшь, - пришла в себя бабушка от пережитого шока и стала наседать на него, размахивая пустой кастрюлей. – Бугай эдакий, весь суп перевёл. Я что его варила, чтобы ты в нём свои ноги купал? Ирод, прости меня Господи.
- Вот те на, - Жорик оторопел в конец и позвал жену: - Зойка, чего это твои бунт подняли? Я что тут у всех за козла?
Та ничего на это не смогла вразумительного ответить. Обернувшись на мать с отцом, заявила:
- Всё, хватит. Пора проводить границу.
- Мать, ты посмотри, кого мы с тобой воспитали? – отец удивлённо посмотрел на дочь.
Зойка помогла подняться Жорику, и они направились в свою комнату, о чём-то шепчась. Дедушка поглядел им вслед и сказал:
- Со спины посмотришь вроде бы человек, а лицом повернётся – вылитый кабан.
Матушка с бабушкой только вздохнули, а отец произнёс:
- Не думал, что так всё обернётся. Прямо не семья, а какое-то сафари. Что ж придётся запастись терпением…
- И дробью, - продолжил дедушка.
- Пап, ну что вы, в самом деле? – моя матушка посмотрела укоризненно на него. – Ведь вам уже восьмой десяток, а  всё норовите в кого-нибудь пальнуть.
- И пальну, - дедушка воинственно  выставил вперёд свою грудь, которая больше напоминала собой набор костей для супа. – И пальну… Мне честь семьи дорога и потом, если я его и зацеплю, меня не посадят – стар я, а это всё-таки как-никак, а льгота.
- Расхорохорился, - бабушка всплеснула руками. – Чего тебя сажать-то? Сразу к стенке надо, антихрист…
 У меня от новых слов уже  не кружилась голова, как раньше и я мужественно воспринял  слово – «антихрист», тут же втиснув его в свой мозг, памятуя о том, что взрослые просто так такими редкими словами не будут бросаться. Дедушка не собирался отступать и, зыркнув глазами в сторону бабушки, спросил:
- Что ж сразу к стенке-то? А конституция? А закон?
- А экономия? – передразнила его бабашка. – Ну, скажи на милость: на кой ляд государству тратиться на тебя? Ты же хоть и сухонький, а лопаешь за троих. Опят же спать стоя не умеешь и кровать тебе подай, там простынку какую-нибудь, да и арестантскую робу, ну и всё такое, а это затраты и ещё раз затраты. Нет, лучше к стенке, а то взять и просто удушить. Снова экономия - на пуле.
Дедушка явно метил на геройскую смерть, если вдруг зацепит  Жорика своей охотничьей дробью, а поэтому заявил на всё это бабушке так:
- Ты меня не унижай. Я войну прошёл. Моя карточка на доске почёта до сих пор висит на заводе. Я заслуженный работник. Государство и то меня не забывает.
- Да нужен ты ему, - бабушка покачала головой, - государству нашему. Ни пенсии приличной, ни внимания. Одни слова и обещания.
- Зато какие, - зажмурив глаза, дедушка  стал наизусть цитировать содержание открытки по случаю празднования Дня Победы.
Бабушка хмыкнула, мол, ведёшь себя, как дитя малое, а люди страну по кускам растаскивают, пока ты тут устроил литературные чтения. Отец, наблюдавший за этой сценой, решил развести противоборствующие стороны  и объявил:
- Рекламная пауза, - и добавил: - Ничего, поживём – увидим, как им это удастся. Укорот-то всегда найдётся на хапуг.
- Ну, вы-то ещё может быть, и  увидите, а нам с ним: сколько осталось? – бабушка кивнула на деда. – Стрелок нашёлся. На кабана, на кабана…

 Опять всё вернулось на круги своя.  Я стоял и слушал разборки взрослых, пытаясь понять для себя: как быть дальше? Получалось так, что Зойка, если я правильно понял, объявила родителям войну, но мне-то она не чужая, да и родители, как не крути тоже родные. Судя по тому, что взрослые уже определились в отношении Зойкиного заявления, теперь моя очередь настала сделать то же самое. Стою, как на распутье и не знаю, как поступить. Замечу, что раздвоение личности, когда тебе каких-то всего одиннадцать лет, чревато всякими последствиями. А кого это волнует? Никого. Кстати, моя школьная учительница по математике Зинаида Михайловна часто говаривала, что у нового поколения дороги в жизни должны быть светлыми и ровными. Тут я с ней был согласен на все сто процентов, потому что «светлые» и «ровные» дороги – это здорово, но вот что-то пока у меня с ними не получалось: какие-то они попадались ухабистые и скользкие. Я задумался, потому что взрослые не на шутку готовились к «военным действиям». Жорик, в подтверждении этого, повесил на дверях Зойкиной комнаты огромный навесной замок. Дедушка, когда их не было дома, осмотрел его и, цокая языком, заметил:
- А замочек-то амбарный… Вот оно как получилось, - и бросив взгляд в мою сторону, погрозил пальцем. – Ты-то так не делай, когда подрастёшь. Отца с матерью слушайся. Мы с бабкой уйдём, а вы останетесь и чтобы…
- Куда уйдёте? – перебил я его своим вопросом.
- За хлебом, - встряла бабушка, тут же накинувшаяся на дедушку: – И чего внуку мозги выкручиваешь? Чтоб я больше этого не слышала. Совсем на старости лет сбрендил…
- Ну, чего ты? Я же с ним о жизни говорю, - дедушка попятился от неё.
- Когда о ней говорят, «никуда не собираются уходить», - пояснила она ему, постучав себе пальцем по лбу.
- Так я это… - дедушка понял, что-то такое, о чём мне было пока рано знать.
Тем не менее, когда вернулась Зойка, а за нею в квартиру ввалился Жорик с сумками на плечах, мне стало ясно, что «войны» не избежать. Краешком глаза увидел, что они запаслись солью, спичками и мылом. Не знал я тогда, что эта самая «перестройка» определила перечень основных товаров и продуктов, за которыми устремились люди, пытаясь хоть как-то подстраховать себя и свои семьи от непонятного завтрашнего дня. Ну, сами понимаете, после увиденного, я с полным правом: знать правду о дне сегодняшнем, полез с вопросами к взрослым, мол, отчего всё так?
Отец выслушал меня молча. Матушка махнула, как всегда рукой, сославшись на то, что у неё и без этого дел хватает. Бабушка обняла и чмокнула меня в макушку. Один дедушка проявил к моей любознательности интерес и провёл со мной, как он выразился, «политбеседу». По его словам получалось так, что враги пролетариата хотят по-новому перекроить  и страну, и власть в ней. Означало это то, что теперь «почта, телеграф и вокзал» опять перейдут в руки тех, у кого рабочие уже один раз всё это отбирали, и было это в семнадцатом году.
- Но мы им ничего не отдадим, - дедушка воинственно рубанул воздух рукой. – Нашли дурней.
Тут я был полностью с ним согласен, и чтобы поддержать его позицию, пропел, только без слов мелодию «Интернационала». Вы спросите: откуда в моей юной голове она появилась? Да очень просто: наш учитель по пению, когда заявлялся на работу в некотором подпитии, с порога школы начинал её воспроизводить в полный голос. Слов было не разобрать, а вот мелодия крепко засела у меня в голове. Так вот, дедушка, прослушав её от начала до самого конца, похлопал меня по плечу и сообщил заговорщицки: «Наш паровоз вперёд летит…» Я кивнул, мол, правильно делает, что летит, и тогда он посвятил меня в свой план по борьбе с теми, кто хотел у пролетариата отобрать обратно «почту, телеграф, вокзал». Он долго мне говорил о массовом порыве, о вождях, о контрреволюции и когда я в школе на уроке истории решил своей осведомлённостью в полученных от дедушки знаниях блеснуть, учитель оценивающе оглядел меня с ног до головы и как-то странно произнёс, нехорошо прищуривая один глаз:
- А вы батенька, фрукт. Вы что же на улицу вообще не выходите? Там сейчас пишется история нашей с вами страны, а всё то, о чём вы только что поведали – это день вчерашний, а если быть более откровенным, вы, уважаемый – бунтарь и я так думаю, саботируете против демократии, размахивая простынями прошлого. Так-то вот юный последыш «красных». Ну что ж, на первый раз прощаю, но в следующий… - он сделал паузу, пожевал губами и добавил: - поставлю двойку… сепаратист вы наш.
«Опять непонятное слово» - подумал я и сел на своё место.
Одноклассники смеялись дружно. Смеялись оттого, что я оказался один против всех. Это же смешно всегда, когда ты – это ты, а все – это все и не важно, что вокруг столько непонятного. Главное, чтобы ты был удобен и не выделялся из общей массы. Когда всё так, то управлять нами легко тем, кто там над нами.
Дома я рассказал дедушке об инциденте в школе. Он вскочил с дивана, где до этого уплетал перед телевизором жареную картошку и, размахивая зажатой в руке вилкой, заорал, как укушенный, во всё горло:
- Мало мы их порубали!
Бабушка, прикорнувшая за своим вязаньем, от его крика вскочила и ошалело уставилась на него, а когда поняла, в чём суть дела, выдала:
- Сиди уж «рубака».
- Это ты мне? - дедушка замер с вилкой над головой. – Да я на танки с голыми руками ходил.
- Вот от этого эти самые танки до самой Волги и пёрли. Вы-то пятились, а мы бабы с ребятнёй, да узлами за вами не поспевали и оставались на поругание врагу.
- Ну, мы же потом им отомстили? – дедушка поубавил свой натиск.
- Мстители, дери вас кочергой. До сих пор из Германии, повзрослевшие дети от той мести, разыскивают своих отцов из загадочной России, а вы тут из себя «рубак» корчите. Срамота!
- Ты это брось. Никого у меня кроме тебя не было, - дедушка погрозил бабушке вилкой.
- Как так не было? А Фрося, медсестричка из госпиталя?
- Так это я был израненный, - дедушка воровато оглянулся на меня и добавил: - В беспамятстве…
- Ты ещё чего-нибудь придумай. В беспамятстве он, видите ли, был, а кладовщица Варька с завода? – наступала на него бабушка, отложив в сторону вязанье.
- Матрёна, ну что ты, в самом деле? – дедушка умоляюще посмотрел на неё.
- То-то, а то заладил – «почта, телеграф, вокзал». Всё - нет ничего этого. А ты, - она обратилась ко мне, - его слушай, но мозгами шевели от случая к случаю. Опять вляпаетесь сами и страну туда же, и будете потом знамёнами махать, да глотку драть. Хватит намахались. Земля и та уже не хочет с нами дел иметь. Отказывается она от нас. Вот так.
Вошёл отец и с порога задал вопрос:
- О чём диспут?
- Так мы ничего такого, - дедушка развёл руками. – Демократия…
 Я тут же к отцу, мол, а это что за слово? Тот почесал затылок и так ответил:
- Слово-то оно хорошее и буквы в нём правильные, а вот смысл его нам пока не совсем понятен и я так думаю, что ещё долго нам его расковыривать.
- И я про это, - оживился дедушка.
Бабушка не дала ему договорить, сунув кулак прямо под нос. Тот заморгал глазами. Отец усмехнулся и сказал:
- А вот это сынок и есть та самая демократия в действии. Понял?
Я кивнул головой, хотя если честно, мне все эти повороты и развороты во взаимоотношениях людей были, ну просто не досягаемы. Наверное, что-то я не так воспринимал, а может быть, моё время ещё не пришло. Единственное, что я понял для себя, так это то, что бабушка одержала верх. Счёт был в её пользу, и я решил, всё, что знал со слов дедушки про «почту, телеграф и вокзал», пока спрятать в дальний угол своей памяти до лучших времён.

А события в нашей квартире тем временем развивались следующим образом. На дверях туалета и ванной комнаты появились таблички с указанием времени по минутам на каждого человека, проживающего  в нашей квартире. Это была инициатива дедушки. Все восприняли это с пониманием. Жорик попытался как-то выйти из отпущенного времени и засиделся в туалете и тут же не «дремлющее око» семейного «реформатора» объявило ему о  штрафе.
- Мил человек, а я для кого это написал? – он ткнул пальцем в табличку на дверях. – Вы что не русский?
Жорик весь красный от напряжения уставился на обличителя. Ему было не совсем комфортно в присутствии того, кто в данную минуту буравил его старческими глазами. Собравшись, ответил:
- Не заметил. Больно уж мелко тут всё начёркано.
- А мы-то очёчки-то подберём, - не унимался дедушка.
- На кой?
- А чтоб всё замечал, а то не ровен час, можно и шишку на лбу набить от невнимательности.
Это была уже явная угроза. Жорик смерил дедушку сверху донизу своими телячьими глазами и сказал:
- Да пошли вы…
- Чего? – тот наморщил и без того побитое старостью лицо и надвинулся сухоньким тельцем на Жорика. – Ах, ты вошь! Демократ-скороспелка! Пёс цепной! Ты кого посылаешь? Ветошь грязная! Зойка, забери свою посуду, - заорал дедушка, - а то побью ненароком.
На его крик из дверей комнат появились обитатели всей нашей квартиры. Почувствовав в их лице подмогу, дедушка наступил Жорику на ногу и произнёс, вскинув задиристо свою головёнку:
- И это только цветочки.
- Да уйди ты, - Жорик тут же перешёл на «ты», давая понять тому, что он его не боится. –  Привязался тоже мне.
- Это кто привязался? Это я привязался? Молчать! – вдруг рявкнул дедушка и поперхнулся собственным криком.
Кашель стал раздирать его лёгкие. Дедушка прислонился к стене и через силу произнёс:
- Убивец!
Подбежавшая бабушка подхватила его под руку и, обернувшись на Жорика, прошипела:
- Срамник!
- Так я чего? – тот по-телячьи задвигал глазами.
- Чего, чего, - бабушка зыркнула на него, - мотню надо застёгивать, а то ходишь тут весь нараспашку.
Жорик машинально провёл правой рукой по гульфику брюк. «Скворечня» была  врастопырку. Конфуз? Ага!
Мне всё это напоминало плохо отрежиссированную сказку. Во-первых, взрослые всё никак не могли от слов перейти к открытым боевым действиям. Все их воззвания насчёт «войны» остались пустым звуком. Во-вторых, стоило кому-нибудь позвонить в нашу дверь и «враги» преображались прямо на глазах, стараясь, не выдать посторонним своей неприязни друг к другу. Зойка с Жориком тут же бросались обнимать отца с матерью. Дедушка, ухмыляясь, говорил вслух, мол, в крепкой семье всегда так, давая понять непрошенным «гостям», что на этой территории, где прошлое страны шелестит знамёнами всё – «тип-топ». Люди, не знавшие ничего про конфликт внутри нашей семьи, восторженно цокали языками, разбрасывая вокруг себя от умиления положительные флюиды с небольшим оттенком зависти. Стоило «гостям» только ступить за порог квартиры и опять запах «войны» начинал витать над головами  членов нашей семьи. Мне во всём этом было неуютно. Ещё больше я чувствовал раздвоенность своего внутреннего мира, где психика никак не хотела подчиняться тому, что переживал я, видя всю театральность якобы «примирений» и тех и других. Со всем этим я лез к родителям за разъяснением. Те, виновато пряча от меня глаза, кивали друг на друга, мол, так было и раньше до них и что всё это есть в каждой семье. Тогда я шёл к дедушке с бабушкой. Они вздыхали и для чего-то произносили какие-то странные непонятные слова, среди которых из уст дедушки то и дело вылетало одно и то же слово – «диалектика». Надо отметить, что бабушка была ближе всех к тому, чтобы открыть мне глаза на всё происходящее. Она сыпала поговорками и тщательно гладила меня своей мозолистой рукой по голове. Её ладонь так сильно приглаживала мои волосы, что моя шея начинала напрягаться, и я слегка приседал под её рукой.  Она тихонько нашёптывала мне:
- Ты пойми: сор из избы не выносят. Так уж заведено у людей, да и зачем посторонним знать обо всём том, что их не касается?
Ну, это-то мне можно было и не объяснять, потому что все те, кто жил с нами по соседству, тоже кое-что скрывали от окружающих. Например, соседи слева по лестничной клетке, когда их Ирка в семнадцать лет родила девочку, пустили слух о том, что ребёнка им подбросили под дверь. На что не пойдёшь, чтоб прикрыть срам дочери, как сказала бабушка на их выдумку. Меня же во всей этой истории мучил только один вопрос: «Почему этого ребёнка подбросили не под нашу дверь, а под соседскую?» Кроме всего, я, размышляя обо всём этом, пришёл к выводу, что не было никакого смысла тащить орущий свёрток аж на пятый этаж, когда можно было его оставить где-нибудь внизу.
«Да, странные эти взрослые» - думал я, слушая о том, как соседка с нижнего этажа пришла как-то с работы раньше обычного и застала своего мужа дядю Васю в компании с незнакомой ей женщиной. Был скандал. Когда же соседи по лестничной клетке решили во всём этом поучаствовать, проявив, таким образом, свою солидарность, тётя Маруся, жена дяди Васи, объявила сквозь слёзы им, что это у неё от радости, мол, приехала дальняя родственница, которую они так долго не видели, что сумели подзабыть.  Радость была такой искренней, что заставила дядю Васю раздеться до трусов, а тётя Маруся исцарапала ему за это всё лицо. Родственнице тоже досталось, потому что, падая по ступенькам, она расквасила себе нос. Когда же соседи попытались вызвать ей «Скорую помощь», тётя Маруся заявила, почти не улыбаясь, что это ни к чему, мол, заживёт и так.
Или вот случай с соседским Вовкой, который дезертировал из армии, выпрыгнув из поезда, где-то между Москвой и Владивостоком, а потом целый месяц добирался до дома, питаясь тем, что подавали люди из-за сострадания. Так его родители, вместо того, чтобы сказать правду брякнули, что их чадо выполняло какое-то секретное задание. Интересно то, что когда за ним явились из военкомата, мать Вовкина не выдержала и заявила всем, мол, теперь дадут ему героя.
«Одним словом, - решил я про себя, - что чужая семья – это потёмки и лучше туда не соваться без фонарика».
Это полностью совпадало с тем, что про всё это говорила мне бабушка, а поэтому я был уже готов согласиться  с ней, что сор из избы лучше не выносить, но, как-то прогуливаясь перед домом, увидел, как из окна нашей квартиры вылетел целлофановый пакет и приземлился почти у моих ног. Оказалось, что это был мусор и вылетел-то он ка раз из окна Зойкиной комнаты. Когда я рассказал о случившемся домашним, дедушка бесцеремонно ворвался в комнату сестры. Зойки дома не было, но зато её благоверный валялся на кровати в окружении упаковок с мылом, солью и спичками. Дедушка оценивающе обвёл комнату взглядом, и ни слова не произнося, схватил стул и запустил им в Жорика. Тот решил встать с кровати, но имея такую комплекцию, сделать это было трудновато. Всё, что он смог, так это скатиться на пол, где стал походить на сундук, но только с руками и ногами. Увидев, что «враг» бежит, дедушка решил усилить нажим и, схватив со стола чайник с кипятком, пульнул им в Жорика. Крик о помощи забился под потолком комнаты. Как ни в чём не бывало в дверь заглянула бабушка и, глядя на происходящее поверх своих очков, спросила у дедушки:
- Учишь? – и тут же одобрительно продолжила: - Учи, учи, а то так и помрёт неучем.
- Эй, кто-нибудь вызовете милицию! – орал тем временем во всё горло Жорик. – Это же надругательство над свободой человека!
Дедушка, не переставая, дубасил его подвернувшимся под руку веником, приговаривая назидательно насупив брови:
- Варвар! А я-то думаю, отчего это наш двор такой замусоренный? А это зятёк-пачкун, экологию усугубляет. Вот тебе «ханыга» за матушку нашу природу. Получи фашист гранту! – его голос поднял на ноги всех обитателей квартиры.
Отец попытался вмешаться, но бабушка перегородила ему дорогу в Зойкину комнату со словами:
- Пущай – это только на пользу.
- Так ведь забьёт он его, - попробовал он ей возразить.
- Не забьёт. Так только чуть-чуть поучит, да и не с его комплекцией заниматься смертоубийством. Опять же какая никакая, а тренировка для стареющих мышц и не надо тратить денег на тренажёрный зал, а то сидит целыми днями у телевизора, и с места его не сдвинешь.
Подбежала вся встревоженная матушка с кувшином воды, и задала вопрос:
- Может быть, дать водички испить?
- Кому? – спросила её бабушка.
- Обоим, - ответила та.
- Лучше не надо. Я своего старого знаю – осерчает. Вот если сам позовёт, тогда дадим попить, а пока не советую соваться. Он хоть и сухонький, а рука у него занозистая, - бабушка, видно вспомнив руку деда, поёжилась.
- Нет, ну так же нельзя, - отец опять пошёл на приступ Зойкиной комнаты, где Жорик повизгивал годовалым поросёнком в умелых руках дедушки. – Мы же цивилизованные люди…
- Вот и хорошо, что цивилизованные: сначала учим, а уж потом наказываем, - бабушка не собиралась уступать.
- А если всё же переусердствует? -  не унимался мой отец.
Бабушка помедлила, вздохнула и так горестно произнесла:
- Значит, такая у него судьба.
Если честно, то лично я в этой ситуации чувствовал себя нехорошо. Получалось так, что сейчас в Зойкиной комнате Жорик страдал из-за меня, что это я его подвёл под «экзекуцию», рассказав дедушке про пакет с мусором. Наконец, крики прекратились. Из комнаты показался дедушка и будничным голосом объявил:
- Что-то я проголодался. Такое ощущение, что смену отстоял  у станка. Ох, и увёртливый боров, - он смахнул пот со лба ладонью и, прокашлявшись, обратился ко мне: - А за бдительность, отдельное спасибо.
Я уже было, хотел пролалакать мелодию «Интернационала», но он махнул рукой, мол, как–нибудь в следующий раз и усталой походкой направился на кухню. Жорик утих, и все разошлись по своим делам.
Когда вернулась домой Зойка и нашла заплаканного мужа сидящим на полу, она поняла, что в её отсутствие кто-то нанёс «визит вежливости», не удосужившись за собой даже подтереть. Она выскочила их комнаты и на эмоциях полезла с расспросами:
- Что вы с ним сделали?
- А что? – дедушка, как ни в чём не бывало, оторвал свой взгляд от тарелки с супом.
- Так на Жорике лица нет…
- Может, что приснилось нехорошее, а теперь думку гадает? - высказал предположение дедушка. - Вот недавно мне такое приснилось, так я весь день, как не свой ходил.
Бабушка не вытерпела и оборвала  его, признавшись Зойке:
- Это у них с дедом промеж себя мужской разговор случился.
- И что это за разговор такой: один еду трескает, а другой, как малое дитя слюни пускает? Изуродовали мужика!
- Ну, ты это Зойка брось! – дедушка стукнул порожней ложкой по столу. – Взяли моду, старшим рот затыкать! Он у тебя с первого дня был каким-то недоделанным. Больше года живёте в браке, а детей у вас до сих пор нет.
- А это не ваше дело. Может быть, это у нас такая стратегия, - заявила Зойка.
- Э, шалишь девонька, наше это дело, наше – фамильное и всё, что принадлежит ей, касается каждого из нас, а тем более на этой территории, - дедушка ещё раз стукнул ложкой по столу и обвёл взглядом кухню. – Запомни, у меня до всего есть дело. Вот ты ответь мне: почему ты ходишь на работу, а он нет?
Зойка встала в оборонительную стойку и выпалила не моргнув:
- Жорик свободный художник!
- Дурак он… твой Жорик и кисти у него бракованные, - дедушка стал приподниматься из-за стола. – Битюган, вымахал, а ума с жменьку. Это разве порядок? Книжек не читает, только эти боевики смотрит до одури и чуть не под себя ходит от лени. Захочешь с ним поговорить, так нет даже общей темы. Ну, ладно бы умел что-нибудь делать руками, но и тут пустота. Мусор и тот никак все выносит через дверь, а через окно. Барин хренов. Я бы, таких как он «свободных художников» вслед за этим мусором без суда и следствия. Стервец!
 Зойка ничего на это не ответила. Повернулась и пошла прочь, наклонив голову к полу.

После этого случая Жорик как будто переродился. То ли совесть в нём проснулась, то ли действительно «учение» дедушкино подействовало на него, только стал он меняться прямо на глазах. Во-первых, куда-то у него задевалась с шеи цепь из жёлтого металла. Во-вторых, как «свободный художник» стал принимать посильное участие в уборке мест общего пользования. Это было воспринято обитателями нашей квартиры положительно. Как-то само собой возобновились посиделки за вечерним чаем, и Жорик уже не чавкал за столом и был в меру вежлив и иногда весьма предупредительным. Зойка тоже как-то преобразилась. Бабушка, глядя на неё, как-то в один из таких вечеров сказала:
- А ведь ты девках на сносях.
Мой отец от этих слов даже выпрямился, потому что означало это то, что если всё подтвердится, то быть ему ещё ко всему и дедом. Матушка моя по этому поводу тут же пустила слезу, мол, дождались. Ну, что касается меня, то от услышанного большого волнения я не испытал, но моё отношение к Жорику улучшилось, а это уже говорило о росте его авторитета в моих глазах. Так вот, когда моя антипатия к нему рассосалась, я стал более снисходительным и даже его внешний вид меня больше не шокировал. Это наверно было правильно, потому что рано или поздно мы вырастаем и то, что раньше нас пугало и настораживало, теперь просто шло по этой жизни рука об руку, нисколько не мешая наслаждаться тем, что творилось вокруг на этом белом свете. Так я и жил: приходя в согласие со всем тем, что до некоторого времени создавало во мне некий дискомфорт. Как-то само собой я почувствовал себя свободным от всех и от всего, и это состояние подбрасывало особенную пищу для размышления. Я научился давать оценку всему, что меня окружало, в том числе и людям, включая и себя. Вот поэтому новость о том, что в нашей квартире через некоторое время появится ещё одни жилец, меня несильно порадовала. Почему? Ну, наверное, потому, что шёл мне на тот момент уже двенадцатый год и всякие там племянники и племянницы с их писклявыми голосами – это не так было для меня интересно, а тем более, когда процесс их «строгания» остался от меня в тайне. У меня даже по всему этому было своё мнение. Например, я даже хотел, чтобы Зойка родила сразу кого-нибудь моего возраста, чтобы можно было «с места пуститься в карьер». Уж тогда мы бы наворотили дел с этим новым жильцом, а так получается, что лично для меня он был просто неинтересен.

За всеми этими событиями я и не заметил как в страну вслед за «перестройкой» ввалились «рыночные отношения». Во всём этом я был уже несколько подкован и уже не так часто надоедал взрослым по поводу новых слов. Многое черпал из газет, которыми любил забавляться дедушка. Он так этим увлекался, что порой засыпал под ними. Отец мою тягу к печатному слову одобрял, поучая, что надо учиться читать между строк. Я пытался, но пока ничего не выходило и, тем не менее, кое-что из прочитанного оставалось в моей голове. Постепенно картина реалий вставала передо мной во всей правдивой наготе. Иногда с дедушкой у меня возникали споры. Его не устраивала моя позиция по некоторым вопросам. Он так и говорил:
- Заблуждаетесь, молодой да ранний.
 Он всегда в подобных спорах переходил со мной на «вы» подчёркивая тем самым свою непримиримость с моими взглядами на ту или иную проблему. Я же стоял на своём, считая, что «перестройка» - это совсем не то, во что она вылилась. Люди не могли подобраться своим сознанием до её сущности, а в результате начались в народных массах брожения. Они проявлялись в том, как в стране стали образовываться всякие партии. Ну, если честно, меня политика не интересовала. Уж слишком всё в ней было напутано: эти – такие, эти – другие, а начнёшь к ним присматриваться, а они все на одно лицо и всё-то говорят об одном и том же и слова у них одинаковые, а как начинают портфели делить, ругаются как грузчики и норовят друг друга по лицам съездить. Особенно один старался с явными признаками вырождения нации. Он так был непоследователен в своих речах, что временами сам себе противоречил, а чтобы ни у кого всё сказанное не вызывало сомнений, время от времени, распускал кулаки. Те, как слепые котята тыкались в физиономии всех тех, кто был ему неприятен. Доставалось всем: и мужчинам, и женщинам не зависимо от возраста. Что интересно, выбирал он для спарринга всегда того, кто был ростом поменьше, да телом посуше, чтобы всегда одерживать победу над противником и, следовательно, чтоб чувствовать себя только победителем. Дедушка, глядя на этого «молодца» по телевизору, плевался и говорил всегда одно и то же:
- Шут, гороховый! Вот увидите, набаламутит так, что будем хлебать до самой смерти. Наедимся досыта.
Отец мой в оценке данного «экземпляра» был более сдержанным. Он только махал рукой и произносил:
- Да все они там единым миром мазанные. Одно слово – власть.
 Жорик во всём происходящем на экране телевизора ничего не соображал. Ему было спокойнее, когда ничего не знаешь. Он так и говорил:
- Не знаешь – свободен.
 Наверное, ему было хорошо в этом состоянии. Вообще быть «свободным художником», как величала его Зойка – это здорово: что хочешь и про что хочешь, думай и говори, а то и вообще молчи себе и живи. Никто тебя не трогает, и всем ты нравишься.
А тем временем в стране начались предвыборные «баталии». Всякие там дебаты и всё подобное было поставлено на широкую ногу. Электорат только успевал головами вертеть, потому что надо было за всем успеть, всех послушать и попробовать вникнуть: для чего вся эта «карусель» набирает обороты. Судя по тому, как претенденты во власть переходили от слов к конкретным действиям, можно было сделать вывод, что политика оседлала большую часть тех, кто считал себя обывателем. Первым в этом списке по праву находился Жорик. Вот ему за это и попало от каких-то нахрапистых представителей одной из партий, когда те поинтересовались у него: за кого тот будет голосовать. Кстати, время было позднее, уже смеркалось. Жорик, как я уже говорил, с политикой был не  в ладах, а поэтому огрёб от этих деятелей по первое число. Как он сам заметил чуть позднее, что это был не грабёж.
- Не, эти били не больно – больше глумились и всё какие-то плакатики в лицо тыкали. Хоть и темновато было в подворотне, но я смог рассмотреть, что в мордобое участвовали в основном женщины, - рассказывал он своим домочадцам, прикладывая мокрое полотенце к разбитой щеке.
- И что, даже не знаешь, от какой партии получил «наставления»? – допытывался дедушка.
Жорик только с трудом вращал подбитым глазом – другой вообще не открывался. Зойка, оглядев супруга со всех сторон, заявила:
- Ну, какой из тебя отец? Сдачи и то дать не можешь. Чему ты сможешь научить собственное дитя?
Жорик на это только вздохнул. Бабушка покачала головой и произнесла:
- Дома-то вы все герои, а коснись, что по делу и всё…
- Ну, чего ты-то лезешь? – дедушка грозно посмотрел на неё. – Раскудахталась. Ну и помяли, мальца. Чего ж не бывает в предвыборной гонке? Дело житейское. Конечно, знать бы хотелось, какие из этих активизировались, чтобы против свой голос отдать на выборах, а то придут во власть и начнут собственный народ своими ручищами по щекам шлёпать. Непорядок.
Моя матушка, то и дело, смачивая Жорику полотенце, сказала:
- Милицию надо бы вызвать, пока следы побоев заметны.
- Ничего, это ещё успеется. Эти отметины с недельку будут напоминать нам о том, как опасна жизнь на пороге политических преобразования, - поставил точку в разговоре отец.
Не успели все наши успокоиться – в дверь звонок. Матушка моя открыла, а там стоят двое и так зычно выводят дифирамбы про каких-то претендентов во власть, мол, лучше их на всём белом свете нет. Так вот она им с чисто женской колокольни и выдала:
- Чего зеваете? Уже нигде от вас прохода нет, срамники. Вон глядите, как человека изуродовали. Вот теперь сидим и гадаем, - она кивнула на Жорика с перекошенным лицом, - доживёт до утра или нет. Всё порядок в стране обещаете…
- Это не мы обещаем, а наши претенденты, - заявили те, не сговариваясь, пытаясь через порог нашей квартиры разглядеть следы побоев на лице Жорика.
- Ну, и какой толк от всех ваших претендентов? Закормили народ обещаниями, да и порядка ими не наведёшь, - подключился к разговору дедушка. – Тюрьмы надо строить, да овраги углублять. Времена идут непонятные и эти приготовления лишними не будут.
- Тю, на тебя, - бабушка укоризненно покачала головой. – Думала, что хоть к старости ума в твоей башке прибавится. Ты это куда клонишь? Мало что ли мы в своё время всего этого насмотрелись? Опять хочешь всё повернуть вспять?
- Молчи, старая. Тут можно сказать судьба страны решается, а ты своими куриными мозгами путаницу устраиваешь. Нам нужна «железная рука», а не размазня. Вот ваш претендент, какой? – дедушка перевёл взгляд на мужчин, топчущихся у порога квартиры.
- Хороший, - ответили в два голоса агитаторы.
- Э-э, милые люди, сейчас все хорошие, пока стоят в очереди за властью. А вот какой он в деле?
- Судя по его лицу, - отец взял из рук агитаторов красочный плакат, - накуролесил этот типчик столько и всего, что теперь самый раз надо ему обрести депутатскую неприкосновенность. Что за страна такая у нас: власть и ту приспособили под себя? Вот вчера, к примеру, передают, что такой-то избранник народа уличён в получении взятки.
- Стервец! – выдохнул дедушка.
- Нет, наш не такой, - подали голоса агитаторы.
На них уже никто не обращал внимание. Все говорили друг с другом, а я стоял и ничего понять не мог: слов много, а сознание никак не дотягивается до всего сказанного. Дедушка вещал громче всех. Он так и говорил:
- Сталина нам надо. Он порядок бы навёл в шесть секунд.
Бабушка с матушкой пытались на него повлиять, но тот всё больше только от этого пузырился. Отец был современнее, и его точка зрения в этом вопросе вносила некоторое осмысление в разговор. Он произносил слова мягко и не пытался никому из присутствующих навязывать  своего мнения.
- Не языками надо ворочать, а промышленность поднимать. Что это за страна, в которой заводы переоборудовали под торговые комплексы? Народ без дела – это бомба замедленного действия. Вот как им, - он кивнул головой на Зойку с Жориком, - жить в завтрашнем дне, если уже сегодня государство от них отвернулось?
Я только слушал, крутя головой. Мне почему-то показалось в какой-то момент, что тема, поднятая агитаторами, напомнила обитателям нашей квартиры о том, что мир не такой уж и совершенен. Вот поэтому в своё время почти в каждой стране на планете Земля были случаи, когда брат шёл на брата или отец восставал против собственных детей. Я представил себе на миг, как это выглядело бы всё подобное сейчас и мне стало страшно.
Судя по лицам агитаторов, они уже были не рады, что постучались в нашу дверь. Убедившись, что за их кандидата никто из членов нашей семьи не хочет отдать свои подписи, они растерянно обвели всех нас глазами и произнесли, как бы что-то вымаливая:
- Он же хороший…

Вообще, как только взяла старт предвыборная агитация, дверь в нашей квартире можно было не закрывать. Дедушка так втянулся во всё это, что поставил в прихожей для себя кресло и, вооружившись очками, сидел, поджидая очередных ходоков в роли агитаторов. Он мысленно проговаривал то, что собирался им сказать. В очередной раз, когда позвонили в дверь, дедушка привычным движением ту распахнул и тут же ужас поразил его всего с ног до головы. На него смотрела пара пронзительных глаз. Две женщины цыганской наружности залопотали с ним так, будто он для них был чем-то вроде Бога.
- Слушай дорогой, сколько ходим, такого мудрого человека ещё не встречали.
- Ой, уважаемый, на твоём челе прописано многое. Хочешь, скажу?
- Чего это вы? – дедушка с трудом вытолкнул из себя несколько слов.
- Мудрый человек не должен задавать вопросы. Ты будешь жить долго, но для этого надо выгнать из своего тела болезнь. Шутить со здоровьем нельзя. Ты нас не жалей – ты себя пожалей. Вот смотри, - одна из цыганок, та, что была чуть постарше, схватила его руку и поднесла её ладонью к своим глазам, - линии говорят, что всё можно повернуть по-другому. Жить хочешь долго?
- Хочу, - ответил дедушка.
- Неси деньги, золото. Будем тебя возвращать к жизни. Уважаемый не стой. Нам ещё надо обойти три этажа, - цыганка зыркнула на него чёрными, как смоль глазами.
- Вы кто? – дедушка попробовал улыбнуться.
- Мы твоя судьба…
На голоса в прихожей из кухни показалась бабушка. Она прошаркала тапочками к входной двери, рассматривая из-под руки двух женщин. Не разобравшись, ляпнула:
- Что старый, опять шашни разводишь?
- Э-э, чего говоришь женщина? Мы ходим с добром, - одна из цыганок попыталась переступить через порог квартиры.
- Или за добром, - оборвала её бабушка. – Знаю я вас. А ты чего уши развесил?
Дедушка как-то странно посмотрел на неё и произнёс:
- Они хорошие.
- Ну, точно – шашни развёл! – всплеснула руками бабушка. – Я тебе дам – «хорошие». Ишь губки понамазали. Не стыда ни совести – ходят тут, юбками трясут. Пожалели бы старика. Он ведь вам в отцы годится, а вы… Чего уставились? Мне ваш гипноз по одному месту, да и пользы от него, как от комариного укуса. А ну, пошли отсюда!
- Женщина нельзя так,- цыганки стали махать активно руками.
- Идите, идите… Нечего здесь сквозняки устраивать. Взяли моду людям «мозги пудрить» Я вот сейчас милицию вызову.
- Слушай не надо так. Мы что воры? Мы пришли, разговариваем…
- Вы не воры – вы хуже, - не унималась бабушка. – А этот губы распушил, - она ткнула дедушку в затылок своим кулачком. – Чего на титьки зенки пялишь, срамник? Я вот сейчас возьму палку и отхожу и тебя, и этих приблуд! Устроили здесь воркованье…
- Женщина, ты плохой человек. Собака и та добрее лает, а ты…
- Пошли, пошли отсюда, побирушки. Понаехали, позанесли всякой заразы, нехристи, - бабушка широким жестом захлопнула перед цыганками дверь.
От этого звука дедушка вздрогнул и стал быстро-быстро моргать глазами. Бабушка погрозила ему кулачком и сказала:
- Вот только скажи что-нибудь против, схлопочешь у меня.
Судя по  тому, как дедушка сразу сник, стало ясно, кто в доме на сегодня хозяин. Бабушка победно окинула его взглядом и добавила:
- Смотри у меня, а то я тебе припомню всех твоих вертихвосток.
Подобные воспоминания могли затянуться, и тут дедушка проявил столько понимания, чтобы только бабушка этого не делала. Вы знаете – сработало. Я ещё подумал, мол, чего не бывает между двумя любящими людьми, а особенно когда и одному, и другому давно уже не шестнадцать лет.

Возвращаясь к выборам, замечу, что они только со второго раза были признанны состоявшимися. Дедушка скептически выдал:
- Выбрали, сукины дети? Выбрали… Теперь будете сытыми и обутыми, мать вашу. Говорил же вам, что не за тех голосуете, так нет, каждый мнит себя и царём, и Богом.
Отец был более сдержанным в оценке. Он сказал тихо, но так, чтобы все обитатели нашей квартиры это услышали:
- Одно слово: страна дураков.
Нет, вы не подумайте, что последнее слово относилось к власти. Те, кто там восседал и восседает, были во все времена грамотными людьми и знали, на что шли, разменивая домашний покой на ненормированный рабочий день. Конечно, многое во всём этом мне лично было ещё не понятно, но я сам себя успокаивал, мол, ещё не вечер и когда подрасту, то обязательно во всём этом разберусь.
Кстати, Жорик, когда во власть прошли те, за кого он проголосовал, пришёл домой еле тёпленький. Представляете себе такой большой человек на полусогнутых ногах в нашей прихожей. У меня было такое ощущение, что он рассовал по всем своим карманам пудовые гири и теперь пытался держать равновесие, глупо улыбаясь мимо всех. Дедушка, осмотрев его с ног до головы, заявил:
- Слабак! Вот раньше пили, так пили, а сейчас цирк и только и, причём бесплатный.
Матушка моя встряла, как всегда спрыгнув со своей колокольни:
- И сейчас пьют. Вон их сколько, хоть печи ими топи. Лежат себе по остановкам и лежат.
- Это не показатель, что пьют, - дедушка понял, что настало время для воспоминаний. – Раньше было так: взял на грудь стакашку и по гудку на завод. Вечером в трактир и так изо дня в день. Так на ногах стояли, и план гнали, а этот того и гляди - пол поцелует.
Подключилась бабушка:
- А сам-то забыл, как хлестал-то в молодости? После выпитого не шёл, а полз на брюхе, пластун ты наш.
- Ты мать, одно с другим не путай, - дедушка попытался восстановить пошатнувшийся свой авторитет в моих глазах. – Тот случай был особенный. Понимать надо.
- Ага, особенный: наши в футбол выиграли у германцев, - бабушка ухмыльнулась.
- Эх, темнота! Это же политическое событие. Мы же их давили по всем пунктам, не давая передышки и на войне, и после….
- О чём спор?  - в прихожую вошёл отец.
- Да, наши бабы решили из-под меня «табурет выбить». Всё им, видишь ли, мои слова поперёк.
Жорик всё это время пытался своим задом куда-нибудь приткнуться. Он плохо соображал и от этого «пятой точкой» елозил по стене не находя никакой опоры для неё. Балансируя руками, ему явно хотелось на что-то присесть, но это «что-то» каждый раз оказывалось где-то в стороне от него. Жорик шумно дышал и говорил одно и то же слово:
- Оба-на.
Дедушка посмотрел на говоруна и сказал:
- Канатоходец–то наш сегодня в победителях ходит.
Отец мой понимающе поглядел на зятя и заметил:
- Вот Зойка обрадуется.
- Ничего, сама на себя этот крест надела. Пускай теперь любуется, - бабушка ещё хотела что-то сказать, но в этот момент Жорик потеряв надежу отыскать своим задом место для приземления, съехал своим крупным телом по стене на пол.
- Эй, камикадзе, фюзеляж помнёшь! – дедушка от неожиданности даже подпрыгнул на месте и добавил: - Что соседи подумают?
Жорик улыбнулся, растянув своё лицо по диагонали, промямлив:
- Оба-на…
- Чего это он заладил одно и то же? – моя матушка с тревогой оглядела домочадцев.
Отец пожал плечами, мол, внутренний мир Жорика не подлежит поверхностной трактовке. Бабушка выдвинула свою версию:
- Это у него от плохой закуски.
Дедушка на это хихикнул и добавил:
- И от выпивки. Прошу занести в протокол.
Я стоял и смотрел, как взрослые «по-отечески» рассматривали Жорика, а тот улыбался им всем сразу, стараясь поймать их изображения своими мутноватыми глазами, перемещавшихся по пространству без всякого правила движения. Получалось так, что он в данный момент затмил собой и результаты выборов, и сами выборы. Все на какой-то момент забыли про всё это, и теперь не надо было ни с кем спорить по поводу того: чей кандидат во власти лучше или наоборот. Мне, как собственно и большинству из моих сверстников все эти игры взрослых в политику просто были недоступны. Было в этом что-то закономерное и это «что-то» пока ещё вселяло уверенность, что когда вся эта шумиха уляжется, откроется прямая дорога к «светлому будущему».

Кстати, это «светлое будущее» вскоре торкнулось и в дверь нашей квартиры. Зойка родила девочку. Жорик, как и после выборов, «надрался в стельку». Бабушка охала и ахала, сетуя на то, что в доме появился пьяница. Отец с дедушкой её успокаивали, мол, это событие нельзя было так просто пропустить, вот Жорик и обрёл некоторую неустойчивость при перемещении по поверхности земли. Снова он пришёл на полусогнутых ногах и стал задом искать «аэродром» для своей «пятой точки». На этот раз ему подставили стул в самый критический момент. Дедушка с нескрываемым подвохом спросил его:
- Ну что, строгальщик, доволен? Вижу по глазам, что обалдел. Ты теперь себе с Зойкой перерыв большой не устраивайте. Пацана давайте!
- Чего пристал? – накинулась на него бабушка. – Пусть отдышится. Видишь от радости, слова все повылетали из головы. Не толпитесь, не толпитесь… Ему сейчас кислород нужен.
 Было ощущение, что роды были не у Зойки, а у Жорика. Моя матушка обмахивала его полотенцем, приговаривая:
- Постарался – вот и результат.
- Мог бы и лучше сработать, - всё подтрунивал над ним дедушка. – Охота мне на правнука взглянуть, а то годы мои на закат подались.
- Ты опять о своём? – бабушка грозно посмотрела на него.
- А чего я сказал такого?
- Чего, чего… мне в который раз тебе напоминать, чем меньше думаешь об этом – дольше живёшь. Понял?
Дедушка кивнул головой, а сам всё про своё:
- Девка – это хорошо, но пацана тоже надо.
Моя матушка на это ему заметила:
- Ещё успеют.
- Ой, ли, - дедушка показал головой на Жорика. – Будет так «радоваться», то всю силу свою растеряет. Ноги уже сейчас его не держат. Это понимать нужно.

С этого дня я понял, что в квартире появился кто-то, кто младше меня и теперь мне нечего раскрывать рот на всякие поблажки со стороны взрослых в виде несанкционированных поцелуев. Я стал гнать от себя непонятные ощущения того, что теперь меня все они отставят на задний план. Было, отчего переживать. Вместе с тем, стоило Зойке принести из больницы свою дочку в квартиру и от всех моих ощущений осталось лишь лёгкое облачко, которое так высоко забралось от всех земных забот, что я совсем забыл про свои нехорошие мысли. Теперь у меня была племянница, и я в какой-то мере чувствовал себя уже не таким одиноким, как раньше, хотя и разница в возрасте между нами была приличная. Тем не менее, это было не так страшно, а если учесть, что я до этого момента, если разобраться находился в подвешенном состоянии: мир взрослых меня к себе не подпускал. Он, отгораживался от меня непонятными словами и поступками, а мне уже было пора перебираться, хотя бы маленькими шажками из своего детства в другую, более непонятную и манящую жизнь людей.
Кстати, эта самая жизнь подбрасывала мне одно испытание за другим. Так, например, на мой день рождения, к которому я имел самое, что ни на есть прямое отношение, все, вместо того, чтобы «ходить вокруг меня», почему-то увивались вокруг Зойкиной дочки. Всё, что позволили взрослые в мой адрес, так это пожелали, чтобы я рос побыстрее. Я ещё подумал: «Да, вот как теперь вырастешь тут, если самое вкусненькое будет перепадать не мне, а этому пучеглазому существу, приковавшего к себе всеобщее внимание. Эх, плохо быть старшим…»
Ну, что до всех этих мыслей, я явно недопонимал всей прелести того, что у меня появилась племянница. Это пришло ко мне не сразу, а постепенно. Тем не менее, первое время я испытывал некоторый дискомфорт, но об этом не хочется вспоминать. Взрослые на всё это смотрели сквозь пальцы. Более того, они, как нарочно стали всё больше «сюсюкать» с малышкой порой доводя себя до какого-то непонятного состояния эйфории. На меня это действовало удручающе и как результат – я запустил учёбу и даже стал украдкой курить. Удовольствие от этого занятия я не получал. Что-то непонятное, а порой отвратное ползало  у меня во рту, наполняя мои лёгкие горьковатым дымом. Всё, что меня притягивало в курении, так это та атмосфера, куда я вошёл без всяких осложнений для своего возраста. Дворовые мальчишки дали затянуться, и пошло, поехало. Не знаю, что меня к ним тянуло: то ли фривольные выражения, то ли мнимая независимость от взрослых, то ли ещё что-то, но в какой-то момент я стал за собой замечать нехорошие поступки. Жить такой жизнью для меня становилось всё труднее и труднее. Какое-то раздвоение в психике мешало мне чувствовать себя частью одного целого. Как следствие этому, я стал раздражительным, грубил взрослым, за что огребал по полной программе. Особенно в этом плане мастером - «золотые руки» был мой дедушка. Он так лихо меня сёк, что я уже стал подумывать о том, чтобы отправиться, куда глаза глядят. Вдобавок к этому моя классная руководительница, встревоженная моей успеваемостью, засобиралась к нам в гости с «благородной миссией». Лично я от этого «шага доброй воли» ничего хорошего для себя не ждал и поэтому стал готовить пути отхода.
 Для начала я выдрал из дневника все страницы с двойками и замечаниями. До этого момента мне как-то удавалось избегать проверки моей успеваемости. Уверовав в меня, как человека с положительными наклонностями, взрослые и не подозревали, что я давно значусь в «чёрных списках» своего класса. Когда я взвесил в руках то, что осталось после проведённой «реформы» моего дневника, стало ясно, что переусердствовал. Стоило этому  «документу» попасть в руки моим родителям и случилось бы что-то неприятное. Надо было срочно его потерять. Я, не раздумывая, выбросил его в какой-то канализационный люк в парке. Казалось бы, дело сделано, и можно жить дальше, но тут, вспомнив о своих обязанностях по отношению ко мне, моя матушка решила проверить мои успехи в школе. Не найдя в портфеле дневника, она задала мне вопрос. Этот вопрос был настолько конкретным, что мне надо было только сказать правду или наоборот. Я выбрал второе и закрутилась такая карусель, что страх на некоторое время парализовал мой мозг и я стал плыть прямо на глазах, не находя выхода из ситуации. Что я только не придумывал, чтобы отвести от себя тень беды. Придумал: будто дал свой дневник однокласснику, чтобы тот переписал домашнее задание и забыл его у него забрать обратно. Матушка поверила. На следующий день она опять поинтересовалось у меня на счёт дневника. Я сказал, что одноклассник заболел, и что дневник всё находится у него. Конечно, я понимал, что вечно он болеть не будет и рано или поздно должен будет объявиться в школе, а, тем более, что он и не болел вовсе, а если и болел, то только в моих придумках. Матушка, почувствовав своим сердцем, что я говорю неправду, предложила мне навестить моего одноклассника вместе с нею и забрать у него мой дневник. Я и тут стал фантазировать и такой диагноз ему придумал, что матушка не выдержала и потребовала от меня сознаться во всём. Это было на такой эмоциональной волне, что я сдался, потому что дальше изворачиваться было бесполезно, да и стыдно.

Так вот, возвращаясь из того моего прошлого, теперь я на всё подобное смотрю иначе, а тогда меня так ломало, что до сих пор не верю, что остался нормальным человеком, пройдя тот путь по-над самой пропастью.
Тем временем в Зойкиной семье подрастала дочка. Интересно то, что ей долго не могли подобрать имя. Дедушка гремел каждое утро посудой на кухне, пытаясь воздействовать на домочадцев своим непреклонным авторитетом, мол, он старше всех и всё тут. Замечу, что по поводу его возраста ни у кого из нас не возникало никаких вопросов, но то, что он предлагал в отношении Зойкиной дочки, а своей правнучки, никак не умещалось в наших головах. Фантазии дедушки в области выбора имени были такими смелыми, что у него то и дело с кем-то из нас происходили трения на бытовой почве. Больше всех доставалось Зойке. Она часто плакала. Выходило так, что родить родила, а дать имя своему ребёнку не моги. Дедушка так и вещал, выпучив глаза:
- Не моги!
Зойка уже и Жорику  жаловалась, мол, пора показать этому деспоту: кто есть кто. Тот, памятуя последнюю «потасовку» с дедом, тихо вздыхал и молил о том, чтобы Создатель побыстрее прибрал возмутителя спокойствия к себе. Создатель видно был ещё тот дока и понимал, что этот неуёмный старик ещё не готов для загробной жизни и выдерживал его на Земле, давая ему время, обрести более реальное представление о мире, в котором тот жил. Если честно: соседство на небесах с этим неугомонным человеком его тоже не радовало, а поэтому он всё откладывал и откладывал рассмотрение этого вопроса на потом. Дедушка, почувствовав в этом многообещающие перспективы, так раздухарился, что и не заметил, как все обитатели нашей квартиры ополчились против него. Один я только остался ни за кого. Дедушка это расценил, как какое-то знамение и заговорщицки, выловив меня на выходе из туалета, как-то прошептал:
- Будет и на нашей улице праздник, а девку я им так просто не отдам. Пусть научатся уважать старость.
 Я ничего ему на это не ответил, потому что на тот момент знал, что у каждого человека есть свои странности. У моего дедушки – это была упёртость. Как сказала бабушка про него, мол, его переубедить, всё равно, что во второй раз победить фашизм на всей планете. Так вот, дедушка настаивал на том, чтобы Зойкину дочку назвали не иначе, как Свобода. Отец мой подумал и сказал на это так:
- Оригинально, - и добавил: - А не получится, что её начнут домогаться? В смысле того, что люди во все времена стремились к ней, к этой свободе и то и дело требовали во весь голос: «Свободу! Свободу!»
Моя матушка птицей накинулась на него и запричитала:
- И куда тебя понесло? Это что за трактовка?
 Меня это сначала сбило с толку, а потом, припомнив несколько неприличных дворовых анекдотов, понял её обеспокоенность. Бабушка махнула на моего отца рукой и сказала:
- Семейный человек, а туда же.
- Так я же пояснил потом, - стал он оправдываться.
Дедушка решил, что это подходящий момент перетащить его на свою сторону, но отец вовремя раскусил того и заявил, что имя надо давать простое, без всяких вывертов, чтобы человек себя с ним чувствовал комфортно. Дедушка полез в полемику, мол, вы все отстали от жизни, а раз так, то и нечего соваться во всё это. Зойка терпела до некоторых пор, а потом сорвалась, да как рявкнет:
- Вы сначала родите, тогда и давайте имена, а дочь моя и имя я ей сама дам.
 И дала. Хорошее имя – крестьянское: Лукерья. Бабушка всплакнула, потому что так звали её мать. Отец с матушкой проголосовали  «за». Мне лично было «по барабану», а вот дедушка ещё долго дулся и подолгу запирался в туалете. Бабушка вздыхала и говорила:
- Переживает, сердешный.

Когда страсти улеглись по поводу выбора имени, Жорик заявился как-то домой радостный. Это выразилось в том, что он, как только показался в дверном проёме входной двери, подпрыгнул. Всю радость, как ветром тут же и сдуло с его лица. Не верите? А вы попробуйте на досуге подпрыгнуть со всей дури в любом дверном проёме своей квартиры. Замечу, что эффект от данного прыжка умопомрачительный. Вы спросите меня: откуда я об этом знаю? Так это просто: когда Жорик пришёл в себя он так и сказал мне по секрету, что в тот момент он просто обалдел. Учитывая его вес и то, как он оторвался от пола, то эффект был настолько неожиданным, что первые пол часа после прыжка, он не мог произнести ни единого слова. Мимика лица свидетельствовала о том, что он где-то завис между счастьем и чем-то сильно похожим на невесомость. Это вдобавок ко всему слегка было поддёрнуто какой-то нечеловеческой грустью в его глазах, где стоял один и только один вопрос: «За что мне всё это?»
Бабушка, присутствовавшая при этом, охнула и перекрестилась, а  вслух: произнесла:
- Ну, ты даёшь.
Жорик, где стоял, там мешком и плюхнулся, ничего не соображая. Глазами ворочает, слюни пускает, а понять не может: кто его так сильно по куполу-то двинул сверху. Стал руками беспомощно водить по сторонам, надеясь ухватить обидчика, а того-то и нет в природе, потому что Жорик, так сказать, сам себя, и нокаутировал без всякой посторонней помощи. Бабушка к нему нагнулась и спрашивает его:
- За что же ты так на себя осерчал? Неужели столько ненависти накопилось против себя?
А Жорик мычит и ничего сказать не может. Тут и дедушка показался. Грозно посмотрел на него и констатировал:
- Нализался-таки чёрт!
- Ну, чего мелешь, - вступилась за Жорика бабушка. – Видишь, как ему плохо?
- А кому от этого пойла бывает хорошо? - не унимался дедушка.
- Да ну тебя. Человек чуть сам себя не убил, а ты такое говоришь.
- Наконец-то самокритика над гордыней взяла вверх, - дедушка сочувствующе посмотрел на слюнявое лицо Зойкиного мужа. – Ну, и как он это над собой проделал?
- Головой о притолоку со всего размаху, - стала объяснять бабушка.
- Ловко это он придумал, - усмехнулся дедушка. – Неплохо бы узнать, что послужило для этого шага причиной.
- Так, как тут узнаешь? Видишь: сказать ничего не может.
- Будем ждать. Сейчас болевой шок пройдёт и начнёт говорить и показывать, - дедушка подбоченился.
Тут из кухни показалась моя матушка и, не разобравшись, накинулась на него со словами:
- Пап, вы опять устроили показательную порку? Прямо от соседей уже неудобно. Вы ещё бы на лестничную площадку вышли бы со своими нравоучениями.
- Да я его ещё пальцем не тронул, - дедушка замигал глазами. – Нужен мне он.
Пока они между собой выясняли: кто, да что, Жорик тем временем пришёл в себя и произнёс, чуть ли не по слогам, что у него есть для всех хорошая новость. Дедушка скептически оглядел его и сказал:
- Ну, точно – нализался.
- Ты опять? - бабушка придвинулась к нему и ткнула кулачком в бок.
- Ой! Прямо в печень… Ну, ты мать даёшь, - дедушка скривил лицо. – Гестапо в юбке.
- А чего ты всех задираешь? Взял моду…
- Да не ругайтесь, - Жорик кряхтя, стал подниматься с пола. – Тут такая радость, что слов нет.
 - Ну, говори, не томи, - моя матушка с  тревогой наблюдала за тем, как он пытался установить своё тело на непослушных ногах.
- Подошла наша очередь на квартиру.
- Врёшь гад! – выдал дедушка, выпрямляясь во весь свой рост.
- Правда, - Жорик попробовал пошевелить шеей. – Болит зараза. Чёрт меня дёрнул подпрыгнуть на этом месте.
- Ну, ты давай рассказывай, - бабушка недоверчиво смотрела на него, пытаясь по лицу разгадать: врёт он или говорит правду.
- Я и говорю, что очередь подошла. Вот! – Жорик протянул уведомление. – В почтовом ящике было.
 Дедушка тут же съязвил:
- Не прошло и полгода.
Чего-чего, а он на это имел право, потому что, как только въехали в эту квартиру, на семейном совете тут же решили встать в очередь на расширение, мол, пока то, да сё, а дети растут. Ну, пока Зойка была одна – это не так сказывалось, а вот когда родили меня, то сами понимаете, произошло незапланированное уплотнение. Я рос, как все не по часам, как в сказке, а по дням, но и этого было достаточно для того, чтобы однажды вся наша семья несколько заволновалась: Зойка должна была вот-вот обзавестись мужем, а там и до потомства рукой подать. Одно дело, если бы это самое потомство не прибавляло в весе и в росте, но в природе такого не бывает. Пока все мы умещались в нашей четырёхкомнатной квартире, но уже многих мучил один вопрос: «А как это будет выглядеть завтра?» Слава Богу, власть о нас вспомнила, а тем более, когда появилась на свет  Лукерья, и соответственные документы легли на стол перед чиновниками, те взяли и занялись вплотную нашим делом и вот он результат: в виде аккуратненькой бумажечки, где было всё прописано так ладно, что бабушка прослезилась. Она её разглаживала и целовала так, будто это была вовсе и не бумажечка, а родной человек. Моя матушка попыталась её отобрать у бабушки со словами:
- Ну, так же нельзя. Это же документ. А вдруг штампик расплывётся?
- Ой, доченька, дай, порадуюсь, - отвечала ей бабушка, продолжая прикладывать мокрое от слёз лицо к уведомлению.
Когда первая радость отошла на второй план, решили в первый же выходной сходить и посмотреть то, что власть выделила из своих запасников в качестве расширения жилплощади для нашей семьи. На смотрины отправились всем «табором», включая и меня. Если честно, то я считал, что «расширение жилплощади» - это что-то такое, когда к вам в дом приходят важные люди в спецовках и начинают двигать стены. К счастью, ничего подобного на самом деле не было, а поэтому когда моя матушка сказала мне о том, что мы пойдём смотреть нашу будущую квартиру, я нисколько не обрадовался. Во-первых, здесь у меня уже были друзья. Во-вторых, мне нравился наш двор. В-третьих, я просто привык к этим деревьям, к этим облезлым качелям и вообще, мне казалось, что на новом месте всё будет не таким, а если быть более точным – чужим.
И, тем не менее, мы отправились на смотрины. Ехать надо было куда-то на окраину города. Дедушка ликовал. Он считал, что там воздух чище и природа, следовательно, будет теперь находиться на расстоянии вытянутой руки. Ну, что до этой самой природы, то здесь он был неправ, потому что рядом с высотным домом располагалась городская свалка. Зловония не заставили себя ждать и легко подобрались к верхним этажам дома, напомнив нам о том, что жизнь не так прекрасна, как о ней пишут в книжках. Бабушка, покрутив своим сморщенным носом, заявила:
- Так не пойдёт.
 Моя матушка её поддержала:
- Они что там издеваются?
 Зойка надула тут же губы и заметила:
- Ребёнку нужен чистый воздух.
Жорик почесал затылок, растерянно рассматривая вид из окна. Отец мой громко выругался и сообщил, выходя из туалета:
- Да, вот тебе и расширение жилой площади: ни раковины, ни унитаза…
- Воры, - констатировал дедушка. - Ну, я на них управу быстренько найду. Я до самого мэра дойду и порядок наведу.
- Боюсь, батя, ничего у тебя из этого не получится, - мой отец скептически оглядел стены. – Это сейчас такой метод ускоренного строительства и называется он «черновым».
- Да как бы его не называли, а без унитаза нельзя никак, - дедушка не унимался. – Дом должен сдаваться под ключ. А что тут мы видим? Этого нет, того нет… Небось в документации полный ажур, а в наличии один пшик. Не-а, я не согласен на такое расширение. Пускай власть сама живёт в таких «хоромах». Ишь, взяли моду: стены, пол, да потолок, а остальное добудь сам. Это же беспредел!
- Уймись, - шикнула на него бабушка. – И без тебя тошно. Ну, и чего будем делать?
- Я завтра в мэрию подамся, - заявил  Жорик.
- И я с тобой! – дедушка воинственно взлохматил свой седой чуб. – Мы им там устроим «перекатку»
- Вот только без этого, - бабушка погрозила ему кулачком. – Наломаете дров, а потом будем все расхлёбывать.
- Да, уж батя, ты повремени шашкой-то махать. Здесь надо подипломатичней, а то можно впросак попасть, - сказал мой отец.
Дедушка смерил всех нас прищуренным взглядом и произнёс:
- Вот из-за таких, как вы, у нас в стране и бардак. Всё хотим по культурному… А они как с нами? Вот, к примеру, мне приспичит и куда мне бежать? С балкона, что ли всё распылять? И вообще, что это за вид из окна? Нет, вы как хотите, а я не за это свою кровь проливал на фронте, чтобы сейчас любоваться всем этим…
Тут я был полностью на стороне дедушки. Я даже приготовился запеть «Интернационал», и уже было, сложил губы в трубочку, но тут моя матушка предложила:
- А давайте так сделаем: останемся в своей квартире, а для молодых попросим отдельную и где-нибудь поближе к нам.
Зойка тут же отреагировала:
- А согласятся?
- А куда они денутся? – дедушка геройски затопал ногами. – Вот завтра пойдём и зададим им, - он помедлил, подыскивая нужное слово, косясь на бабушку, - вопрос и тогда всё встанет на свои места.
 Так и решили. Ну, вся эта процедура осталась в стороне от меня. Судя по торжественному выражению на лицах Жорика и дедушки, визит в мэрию был результативным: нам пошли навстречу. Зойка ликовала и то и дело подбрасывала маленькую Лукерью на руках. У той от этого даже пот выступил на лице. Бабушка отобрала её у Зойки и сказала:
- Разошлась кобылица. Так можно и дитё выронить. Ну, и молодёжь пошла…
- Так это ведь от радости, - стала оправдываться Зойка.
- У каждой радости есть свой край и о нём надо помнить всегда, внученька, а то и не заметишь, как беда выступит из-за угла.
Ну, что до всего этого, то лучше об этом меньше думать. Опять же, все мы ходим под Богом, как говаривал мой дедушка, но сам, между прочим, в него не верил, потому что считался каким-то «атеистом». На мой вопрос о том, кто такие атеисты, он ничего так мне и не сказал. Второй раз я у него не стал спрашивать, решив про себя, что он по какой-то только ему известной причине мне ничего и не скажет.
Относительно Зойки и Жорика и конечно их дочки Лукерьи я был спокоен. Во-первых, у них появилась отдельная жилплощадь. Во-вторых, там был и унитаз, и все двери находились на своих местах, и даже телефон имелся. Мой отец заметил, мол, никак кто-то из коридоров власти для себя это уютное гнёздышко берёг. Дедушка на это отреагировал незамедлительно:
- А если и так? Я человек заметный, вот власть и снизошла до моей просьбы. Опять же, кто страну от фашизма уберёг?
Тут же встряла бабушка:
- Ой, посмотрите: какой герой с дырой. Где ты видел, чтобы власть так просто отказывалась от своего «куска пирога»?
- Не клевещи! – дедушка грозно посмотрел на неё. – Благодари Бога, что на дворе не тридцать седьмой год.
- Неужто донёс бы? – бабушка криво усмехнулась.
- Ты чё старая? Это как тебе в голову такое могло прийти? Нет, видно, пора тебе на покой, а то у меня руки чешутся…
- А ты возьми тёрку и почеши, раз чешутся. Чего терпеть-то?
- Ну, завелась, - дедушка махнул рукой и замолчал.

Зойка со всем своим семейством съехала из нашей квартиры. Тут же я почувствовал, как взрослые, не сговариваясь, переключились на меня, в вопросах воспитания. Дедушка, как самый старший, стал из меня лепить образ революционера. Бабушка в процесс не вмешивалась, но, судя по её глазам – сочувствовала мне. Отец на всё это смотрел скептически, давая иногда мне советы, мол, ты слушай, но не забывай, что на улице уже другое время и возврата к прошлому не будет. Дедушка, конечно, ворчал, но набольшее его не хватало и мне приходилось метаться между двух огней в ожидании того времени, когда я стану чуть взрослее и начну сам решать за себя. Я надеялся, что моя матушка, так сказать сможет меня отбить от всех дедушкиных учений, но она сказала так:
- Я тебя грудью выкормила? Выкормила. А дальше давай сам.
Да я рад был бы сам, так не дают шаг сделать. Стал даже подумывать, чтобы опять начать курить. Наверное, так оно  и случилось бы, но тут потянуло меня в творчество: стал писать небольшие рассказы о своей бестолковой жизни. Если честно, то это были такие откровения, о которых лучше не вспоминать. Всё и ничего бы, да только однажды моя матушка наткнулась на них в моём шкафу, и тут такое началось, что я на всю свою дальнейшую жизнь потерял интерес к писательской деятельности. Сначала меня выпороли. В основном усердствовал дедушка, образ которого я поместил в один из моих рассказов, но никак героя войны, а наоборот. Досталось мне за это так, что долго не мог сидеть на «пятой точке». Когда ярость моих близких поутихла, со мной провели «воспитательную» беседу, из которой я вынес следующее, что лучше пусть меня порют, чем говорят всякие там правильные слова. Конечно, вслух всего этого я не произнёс в качестве пожеланий в адрес моих воспитателей, но, тем не менее, свою позицию я выразил в некоторых жестах, которые остались понятными только мне одному. Это, между прочим, уберегло меня от очередной порки. Конечно, где-то в глубине души я был согласен и на неё вместо этих нудных нравоучений, но моё естество запротестовало, и внутренний голос объявил, нисколько со мной не советуясь на счёт рукоприкладства, что это уже явный перебор. Одним словом, вся эта эпопея с моей писательской деятельностью завершилась грандиозным семейным советом, после которого мне назначили «испытательный» срок. Ну, вот как после этого стремиться к чему-то светлому и доброму, когда тебя «бьют по рукам»? Ведь хотел, как лучше, а всё вон как обернулось. Обидно было, что никто из взрослых даже не попытался меня понять. Я ведь сочинял не ради скуки. Мне хотелось выговориться. Выговорился…
Зойка с Жориком, прознав про всё это, посмеялись, а потом заявили, что именно так собственно народ уничтожает своё будущее. После этих слов дедушка взвился как ужаленный и пошёл на них в атаку, размахивая своим голоском:
- Эх, голубки, вон как вы тутукаете. Ваше счастье, что в тот ключевой момент вас рядом не было, а то и по вашим спинам ремень походил бы.
- А нас-то за что? – удивился Жорик.
- А чтоб понятливее были. Взяли моду порочить историю. Вон как меня внук родненький расписал, что стыдно теперь на себя в зеркало смотреть.
- Ой, уймитесь, - вмешалась моя матушка. – Ну, сколько можно об этом? Наказали? Наказали. Давайте жить дальше.
- Нет, не давайте. Он мне всю биографию испортил, - заявил дедушка.
- И чем же он её тебе испортил? – подключилась бабушка. – В его тетрадках вообще нет о тебе упоминания.
- А внешние сходства?
- Так это же совпадение.
- Совпадение? А как же всё остальное?
Жорик серьёзно заметил:
- Ничего в этом нет противозаконного. Художественный образ – это ещё не повод, чтобы распускать руки.
- Ты меня поучи, поучи. Вот сейчас ремень сниму и задам вам всем, - дедушка стал петушиться.
- Штаны не потеряй, экзекутор, - бабушка махнула на него рукой.
- Кто? – дедушка даже поперхнулся воздухом от её заявления. – Повтори.
- Экзекутор, - произнесла бабушка.
- Ну вот, опять по биографии…
Дальше всё пошло по нарастающей. Досталось Жорику, поскольку у него спина оказалась крупнее. Дедушка махал ремнём и приговаривал:
- За нашу Советскую Родину!
Когда появился мой отец, сам собой возник вопрос в мой адрес, мол, опять что ли набедокурил? Дедушка, озорно сверкнув глазами, не переставая махать ремнём, ответил ему за меня:
- Защитники объявились. Вот я их и перевоспитываю.
Отец со стороны оценил обстановку и бросил реплику:
- Робкие они какие-то защитники. Я бы на их месте, давно дал сдачи.
Не успел дедушка отреагировать на его слова, как оказался в цепких объятиях Зойки. Сильная у меня сестра оказалась – как сдавила его поперёк туловища, так он и замер. Жорик оглянулся на дедушку и спросил:
- Всё, что ли? Я только во вкус стал входить, а тут такой облом. Да пусти ты его Зой. Пусть развлекается.
- А если забьёт? – та вытаращила на мужа глаза.
- Разве ж так бьют? Это не битьё, а прямо какая-то щекотка. Врачи такое рукоприкладство только приветствуют.
 Дедушка в объятиях Зойки не подавал голоса. Ему было не до этого, потому что та своим обниманием вернула его в реалии, и теперь он пытался понять, мол, чего это я разошёлся-то?

Подобные сцены нет-нет, да случаются в каждой семье, когда взрослые пытаясь что-то исправить или доказать хватаются за ремень. Тогда я ещё не знал, что это не педагогично, а поэтому безропотно подставлял им свой тощий зад. Одно было хорошо: всё когда-нибудь заканчивалось, и жизнь продолжала перебирать колёсами в череде буден и праздников.
Я тем временем рос себе и рос. Теперь я вместо писательской деятельности, решил заняться своим телом. Достал из кладовки отцовские гантели и каждое утро махал ими, разглядывая свои тонкие руки в зеркале, что висело в прихожей. Бабушка заговорщицки толкала дедушку в бок и шептала:
- Дождался, старый?
- А чего? – тот хлопал на неё белёсыми своими ресницами.
- А того: внук скоро начнёт тебе долги возвращать.
- Не понял.
- А чего уж тут понимать? Сдачи начнёт давать за твои «нравоучения».
- Я ему дам, - геройствовал дедушка. – Я ещё того…
- Ну, ну, только не просмотри, когда начнёт тузить тебя. Сам понимаешь: на меня надежда плохая, да и если разобраться - поделом тебе.
- Ну, мать, ты даёшь!
- А что не так? Взял привычку ремнём махать. Срамота: то Жорика цеплял, теперь малого. Нашёл себе ровню.
- Меня тоже так учили, - пробовал защищаться дедушка.
- То-то я гляжу, мозги твои съехали набекрень. Вроде бы нормальный с виду, а приглядишься к тебе и сомнения одолевают. Ты вот что: давай, заканчивай к нему приставать. Всё равно из тебя «Макаренко» никакой – так, одна шелуха, да и здоровье уже не то. Если не его, то себя бы пожалел. Парень растёт, а ты перед ним свою слабость показываешь. Виданное ли такое дело: тебе восьмой десяток, а ты всё лихачишь…»
После таких разговоров дедушка подолгу уходил в себя, и домочадцы переводили дух. Отец по этому поводу шутил, мол, полки отошли на оборонительные рубежи. Вообще, он был большой шутник. Как-то моя матушка отправила его в магазин за продуктами. Тот ходил, ходил и вернулся ни с чем. Матушка его спрашивает:
- А где покупки?
 Отец помялся и отвечает:
- Больно уж цены высокие, вот я и подумал - подождать.
- Чего ждать-то?
- Так, это, когда цены упадут.
 Матушка рассмеялась и выдала:
 - Быстрее с тебя твои штаны упадут, чем цены. Эх, демократ ты мой недоношенный.
Отец на всё подобное не обижался. Вот на него обижались, а чтобы он – этого не было.

Как-то вползла в нашу квартиру нехорошая новость, мол, погуливает мой отец. Я в этом ничего плохого не видел, до тех пор, пока дедушка мне не объяснил, что, да как. После этого у меня появились всякие там вопросы, но лезть  с ними к взрослым, было без толку. Я подумал, что во всём сам разберусь. Стал больше слушать и подмечать, а потом делал уже выводы. Отец мой тем временем, стал приходить с работы какой-то подпрыгивающей походкой, и глаза у него были такие весёлые, что его состояние невольно передавалось и мне. Дедушка ворчал на всё происходящее из своего угла, но набольшее не решался. Бабушка укоризненно ему выговаривала:
- Что, кобелиное семя, кишка тонка? Знаю я вас – круговая порука. Смотри у меня, - и она тыкала ему в лицо свой сухонький кулачок.
- Разобраться сначала надо, а потом уж… - дедушка отводил взгляд в сторону.
- Ты в глаза мне смотри, антихрист. Небось, тоже слюни в тайне пускаешь, мерин старый? – наседала на него бабушка. – Эх, мужики, мужики и что вас так крутит?
- Не заводись, - дедушка сдвигал свои брови к переносице.
- Я тебе не заведусь… кровопийца. Помнишь, как ты по молодости гулял?
- Так это когда было. Дурь искала выход, вот я и того…
- Чего того? Если бы не я, где бы ты сейчас был? Чего молчишь, глаза твои бесстыжие прячешь?
- Внука бы постеснялась, - дедушка начинал ёрзать на стуле, поглядывая в мою сторону.
- А пускай слушает. Пусть знает, кто у него дед, чтоб сам никогда этого не делал, - не унималась бабушка.
Кстати, в подобных ситуациях лучше не оправдываться. Чем больше оправданий, тем больше подозрений. Они подобно снежному кому вместо того, чтобы остановить всё это, только создают больше неразберихи, а там, где это всё присутствует, всегда возникают всякие недоразумения. И тем не менее, люди всё равно пытаются доказать и себе и окружающим, свою кристальную честность и только всё больше осложняют всё вокруг себя.
Мой отец был не из таких: он собрал свои вещи и ушёл из семьи. Матушка моя только сокрушённо произнесла, мол, и не ругались никогда, а вот на тебе… И действительно, сколько себя помню: они никогда не ругались. Может, стеснялись это делать? Вот бабушка с дедушкой не стеснялись и прожили вместе почти шестьдесят лет. И какой вывод после всего этого напрашивается?
Уход из семьи отца ударил по мне подобно молнии: в школе сполз по учёбе, забросил гантели и попробовал первый раз в своей жизни спиртное. Нет-нет, вы не подумайте, что я совсем был пропащим. Водка мне не понравилась, да и какая это был водка, если бабушка чего-то в неё добавляла и делала из этой жидкости всякие там себе компрессы. После первого же глотка, я твёрдо решил, что она невкусная, а значит,  ни к чему мне она. Постепенно вернулся к гантелям, а там и по учёбе подтянулся. Казалось бы, жизнь налаживается, но какая это жизнь, если из семьи уходит кто-то из близких? Нехорошо это. Я отца не осуждал, но что-то в его поступке было пока мне непонятно? Наверное, я был мал для того, чтобы во всём этом разбираться, как того требовала ситуация. Если учесть, что я вступил только-только в подростковый возраст, вы понимаете, что я, как и все мои сверстники, находился в подвешенном состоянии. Отчего это происходит? Не знаю. Всё, что удалось мне понять, так это ненужную суету взрослых, которые через каждое слово произносили, как заклинание одну и ту же фразу, обращаясь ко мне: «Ты уже взрослый».
«Ну и что, что взрослый?» - думал я, а самому хотелось и не хотелось им становиться, потому что ещё где-то под кроватью «отдыхали» мои любимые безделушки, которые были уже обречены на то, чтобы покинуть мой мир. Тогда я ещё не знал, что это больше не повторится в моей жизни и легко или не очень легко расставался с ними, раздаривая мальчишкам во дворе свои машинки, самолётики и всё то, что до последнего времени, так или иначе, принадлежало мне и только мне.

Итак, мне исполнилось тринадцать лет. Именно в этот период я влюбился в соседку по парте, которая об этом никогда не узнала. Робкий я был каким-то и даже, когда за ней стал ухаживать Женька, любимец всех наших девчонок в  классе, я просто наблюдал за всем происходящим со стороны. Выглядело это ужасно: я был свидетелем их шептаний, а сам просто терпеливо стоял сбоку и делал вид, что это меня не касается. На самом деле касалось, и тоска непонятная и тягучая наваливалась на меня и давила своей безликой массой, и я становился каким-то маленьким и жалким. Чтобы хоть как-то себя успокоить, стал повсюду писать её имя. Когда эта «блажь» закончилась, решил всё же обозначиться у неё на горизонте и не только как сосед по парте, но она не смогла во мне рассмотреть личность. Чего только я не делал: и хромал, и руку себе бинтовал, но ей просто не было до меня никакого дела, а причиной этому был всего лишь красавец Женька. Вообще-то, он парень был хороший и мы с ним даже ходили в приятелях, а тут вот она появилась и всё. Интересно то, что до своего тринадцатилетия я её вообще не замечал: есть и ладно, а тут какие-то ощущения появились, чувства и я растаял.
 Ну, моё «таянье» закончилось с летними каникулами. Всё произошло быстро: я поцеловал соседскую Ленку и тут же решил, что она моя «дама сердца». Бабушка, как-то подсмотрев моё воркованье с ней, выдала мне:
- Непутёвая она и родители у неё такие же, - а потом добавила: - Не пара она тебе.
 После этого я ещё несколько раз целовался с Ленкой, но бабушкины слова каждый раз всплывали в моей голове и постепенно мои чувства остыли к ней. Я стал свободным. Дедушка посмеивался, и всё подтрунивал надо мной:
- Ну, чё, как дела на любовном фронте?
- Без перемен, - отвечал я, стараясь уйти от этого разговора, а его как нарочно надирало, и он начинал философствовать на эту тему, мол, мужикам без этого никак нельзя.
Бабушка, услышав как-то его рассуждения, хватила его разделочной доской. Та пополам, а дедушку отвезли в травпункт, где ему забинтовали голову. Матушка пригрозила им, что если они не угомонятся, она устроит их в дом престарелых. Бабушка с дедушкой тут же присмирели.
Иногда в гости захаживали Зойка с Жориком. Лукерья заметно подросла и говорила всякие смешливые слова. Кстати, я поймал себя на мысли, что мне с ней интересно и подолгу просиживал подле неё. Ей я, наверное, тоже нравился  и у нас с ней образовался некий тайный союз против всех взрослых, а потом мы были ещё и родственниками, что нас сближало и делало понятными друг для друга.
Ну, что касается моего отца, то он изредка звонил. Спустя некоторое время он с новой семьёй покинул пределы нашего города, и больше я о нём ничего не слышал. Матушка поплакала и успокоилась. Она до последнего надеялась, что он вернётся, но этого не произошло. Бабушка только украдкой вытирала кончиком платка глаза и говорила, мол, видать не судьба.

Вот оглянешься сейчас на свою прошлую жизнь, а там одни вопросы. Стоят они, как люди на демонстрации со знамёнами в руках, а на тех знамёнах кто-то вывел аккуратным почерком: «Отчего?» или «Почему?» Вглядишься в них, и становится грустно. Всё некогда привычное и родное размывает время, и прошлое, если оно существует, то существует, лишь в нашей памяти, а шагнёшь назад – там уже всё другое и ты ловишь себя на том, что и ты уже ни тот и все твои ощущения какие-то другие. А где же всё то, что до этого времени переполняло всего тебя? Нет ничего этого.
Уже когда я вырос, понял, что все мы живущие на этой Земле приговорены изначально к этим потерям и никогда этот порядок не будет нарушен. Не будет нарушен по одной единственной причине: нам просто это не дано.
 Завершая своё повествование, скажу, что Жорику с Зойкой удалось ещё родить двух мальчиков. Молодцы! Бабушку с дедушкой мы похоронили в один год. Они умерли не от болезней, а от старости. Умерли без всяких хлопот. Матушка моя сказала ещё, что так уходят только хорошие люди. Наверное, она была права. Я окончил институт, и женился на красивой девушке. Вот ждём теперь своего первенца. Имя пока не придумали, но в тайне души хочу, если буде девочка назвать её Свободой. Вот так.
 
                Ноябрь 2007 г.