Зелень

                И. Рассказов.
                Зелень.

                Часть первая.

                Через две… через две зимы.

- Товарищ капитан, мне служить надо, а вы всё одно только и знаете: «Погоди, да погоди…». Мои сверстники уже скоро возвращаться будут со службы, а я как в подвешенном состоянии… Мне уже двадцать лет…
- Ну, разве это возраст? – военком широко улыбнулся, похлопывая себя по внушительному животу. – Вот, где возраст. Ну, подумай своей головой: как я тебя отпущу? Ты молодой специалист, работаешь по распределению, тебя хвалят, да и мне ты по душе. Наш район в тебе заинтересован, а ты: «Служить, да служить…» Что я людям скажу? – военком сделал паузу и, понизив голос, продолжил: - Ты, Верку мою видел? Красавица девка. Ей через год восемнадцать стукнет. Она уже сейчас по ночам так во сне стонет, хоть уши затыкай. Улавливаешь? Я ведь знаю - у тебя никого на сердце нет. Нет же? Парень ты с головой, а мне такие по нраву. Ну, как?
Антон слушал военкома, прекрасно понимая, куда тот клонит, но вид был у него такой, как будто он сидит перед лектором из общества «Знание» и с трудом соображает, о чём идёт речь.
- Ильин, ну ты чего молчишь? Взял бы вечерком зашёл в гости. С Веркой моей в гляделки поиграл бы, а там глядишь…
- И в хваталки бы научились, - вставил Антон с таким серьёзным видом, будто речь шла о целом комплексе мероприятий, направленных по оздоровлению некоторой части населения в связи с участившимися случаями заболевания ОРЗ.
- Ну, а почему бы и нет? – согласно кивнул головой военком. – Глядишь, через год я дедом стал бы. Слушай Ильин, я вам с Веркой такую жизнь устрою -  ни в чём нуждаться не будете. А? Согласен?
- Товарищ  капитан, рано мне ещё семьёй обзаводиться…
- Вот упёртый, так упёртый. У меня Верка по ночам слюни от желаний пускает, а он талдычит и талдычит: «В армию, да в армию…» Куда она от тебя денется? Станешь моим зятем – считай, что попал в армию. Понял?
- Не-а…
- Ну, Ильин ты фрукт.
- Товарищ капитан, вот отслужу, так и быть, вернусь к вашей Верке, а сейчас отпустите…
- Да за два года армии у тебя мозги на сто восемьдесят градусов перевернутся. Нужна тебе тогда будет моя Верка? Ты себе подберёшь, какую-нибудь по модельней и на каблуках. Что я не знаю? Вот взять хотя бы меня, - военком, было, хотел уже приоткрыть кое-что из своего прошлого, но в последний момент передумал и, повысив голос, сказал: - Последний раз спрашиваю: хочешь быть моим зятем?
Внутренним чутьём Антон почувствовал, что сейчас что-то должно произойти. Он вскинул глаза на военкома и, вскочив со стула, чеканя каждое слово, отбарабанил, как клятву:
- Почту за честь! И Верка мне ваша - по душе, - и уже более спокойно и почти по слогам добавил: - Отслужу, как на-до и вер-нусь.
Военком смотрел на него оторопело и не знал: радоваться или огорчаться всему услышанному. С одной стороны - парень рвался послужить, а с другой - его Верке надо было ещё два года куковать под отцовским крылом, а вдруг не утерпит и ляжет под кого-нибудь из местных? Этот хоть из города… Военком решившись, махнул рукой и сказал:
- Ладно, иди, служи, но только поклянись, что вернёшься.
- Клянусь! Могу даже военный билет съесть, - Антон выпрямился по стойке – «Смирно!» и добавил, сверля преданно военкома глазами: - или личное своё дело.
Тот предупредительно прикрыл картонную папку с инициалами Ильина и сказал:
- Ничего есть не надо.
На том и порешили: сначала армия, а потом всё остальное. Вручая личное дело Антону, военком произнёс, вздыхая:
- И куда тебя нелёгкая несёт? Верке что я скажу?
- Пусть ждёт, - подвёл черту Антон и, пожав потную ладонь капитана, вышел из кабинета.

На следующий день он стоял на пороге областного военкомата. Перетянутый ремнями молоденький лейтенант с бегающими глазами и красным лицом определил его на постой в одноэтажное здание, на дверях которого висела вывеска с выцветшими буквами «Казарма». Несмотря на то, что народу было мало, внутри всё же было душно. Готовили к отправке последнюю партию «новобранцев». Те сидели по мелким кучкам на панцирных кроватях: кто играл в карты, кто пытался петь под расстроенную гитару, а кто и просто валялся, вперив в потолок свой взгляд. Антон сразу же определил, что здесь живут по законам мальчишеских группировок. Фартовые ребята в начищенных штиблетах с напомаженными висками держали стойку, возведя себя во что-то, как им самим казалось «авторитетное». Как только он вошёл, те прямиком направились к нему, как бы принюхиваясь к какой касте отнести новичка. Проходя мимо сидящих пацанов, они довольно развязно бросали по сторонам:
- Ну, чё приуныли, граждане великой страны?
- Не горюй братва, два года – это не срок, а так – прогулка.
- Главное, чтобы хлеб с маслом не забывали во время давать…
- Да в увольнение почаще к девочкам отпускать…
- Правильно?
Компания подошла к Ильину.
- А вот и пополнение… Откуда? – высокий с роскошным рыжим чубом смерил Антона оценивающим взглядом.
- От верблюда, - ответил тот.
- А чё мы так отвечаем? Борзой что ли?
- Угадал.
- Ну, а мы сейчас посмотрим, что в карманчиках лежит и призывно шелестит, а заодно проверим, насколько ты тянешь, чтоб так со мной себя вести. Так, пацаны? – рыжеволосый оглянулся на своих дружков.
Те, предвкушая что-то вроде зрелища, обступили Антона со всех сторон.
- Руки в гору, хлопчик… Начнём медосмотр.
Дружки долговязого загоготали:
- Шерстнёв, ты ему мелочь на лекарства оставь.
- Заодно уж и рецептик выпиши…
- Ага, щас! – тот осклабился, демонстрируя блестящую фиксу на переднем зубе вверху.
Не успел он приступить к так называемому «медосмотру», как получил сильный удар в переносицу. Летел недолго, но размашисто. Во весь свой длинный рост растянулся в проходе между кроватями. Его дружки тут же оборвали смех и изумлённо посмотрели на Антона, почувствовав внутренне, что в их коллективе в этом замкнутом помещении сменился только что вожак. Ильин обвёл присутствующих взглядом и спросил:
- У кого ещё есть на руках диплом о медицинском образовании? Ну?
- Ты чё, мы ведь хотели только пошутить…?
- Считайте, что вам это удалось, только почему-то лица у вас невесёлые, - Антон подошёл к одному из дружков рыжеволосого, - а то давайте – я ещё кого-нибудь, рассмешу.
Компания расступилась, пропуская его вглубь «казармы».
Ильин подошёл к рыжеволосому и, нагнувшись, спросил:
- Ну, ты медбрат, просьбы, жалобы имеются?
Тот отрицательно помотал головой.
- В следующий раз, думай, прежде чем будешь на себя примеривать белый халат. Вот я, к примеру, с детства врачей не люблю и видишь, что получилось из этого?

Приблизительно через час, их всех построили и, сделав перекличку, отвели действительно на медосмотр. Раздев почти донага и вручив какие-то разлинованные бумажные листки, заставили ходить по кабинетам, где суровые врачи и молоденькие медсёстры рассматривали всех их на предмет годности к строевой службе в армии.
- Не иначе на колбасу пустят, - пошутил рыжеволосый, оказавшийся на самом деле неплохим парнем.
Он теперь держался всё время рядом с Антоном, допытываясь у того, где он так научился драться:
- У тебя есть разряд?
- Первый, - ответил Ильин и добавил: - по шашкам.
- Шутишь? У тебя удар боксёра…
- Увы, мои родители были против спортивной карьеры и отдали меня в музыкальную школу… Гаммы, этюды – одним словом, с большим спортом у меня не вышло.
- Ну-ну, заливай.
В это время по коридору проходил широкоплечий крепыш в погонах майора. Его красное лицо с белёсыми бровями хищно всматривалось в призывников, явно кого-то выискивая. Поравнявшись с Шерстнёвым, спросил у того:
- Музыкант?
Тот не успел ответить. Ильин сказал за него:
- Я музыкант.
- Фамилия - Ильин?
- Да.
-  «Так точно!» – надо отвечать. Понятно?
- Так точно.
- Вот – это другое дело. Задал ты нам задачку: нет его и нет… Заждались мы тебя.
- Да, это военком меня не отпускал…
- Об этом потом. У тебя какая команда? Сухопутные? Стой здесь. Сейчас тебя «перекуплю». Ещё музыканты есть? – майор обвёл присутствующих цепким взглядом.
- Я петь могу, - Шерстнёв сделал шаг вперёд.
- Учился или самородок? – майор перевёл на него взгляд.
- Чего?
- Понятно, - офицер скучающе оглядел его сутулую фигуру. – Фамилия как?
- Шерстнёв…
- Ну, спой… повесели душу.
- А чего спеть?
- Да хоть матерные частушки.
- А можно?
- В армии всё можно, если – это талантливо.
Шерстнёв зажмурился и заорал, как говорят музыканты – «мимо кассы»:
- Как у нашего Мирона на …
- Достаточно, - оборвал его майор. – Убедил – петь ты можешь, но мне не подойдёшь.
- Почему?
- По кочану… Свои способности проявишь в строю. Может быть, даже в запевалы пробьёшься, - майор повернулся к Антону и, уже обращаясь к нему, сказал: – А ты жди.
- Товарищ майор, ну возьмите меня? – заканючил Шерстнёв, скорчив лицо.
- О-о, как у нас запущенно. Я же сказал: «В строй!»
- Ну, почему?
- Это ты у своих мамки с папкой допытывайся: что, да почему… Они тебя такого слепили. Вот с них и спрашивай…

Антон с блеском прошёл всех врачей. Если бы не одна заминка, которая произошла в кабинете дерматолога, где он волею случая стал свидетелем одной забавной ситуации.
Миловидная медсестра, выглянув из кабинета в коридор, оценивающе посмотрела на стоявших призывников. Увидев, что их всего двое, удивлённо спросила:
- А где остальные?
- Кто где, - ответил Антон.
- Да? Ну, тогда заходите… Можно вдвоём.
Первым вошёл Мираб, всё сетовавший на то, мол, стоило так далеко уезжать от дома, чтобы здесь в уральских степях получить повестку в армию. Как он говорил, что там у себя в Грузии он смог бы найти массу причин, чтобы не ходить служить, а здесь его никто и слушать не хочет. Оказавшись рядом с Антоном, он всё у того допытывался:
- Кто такой дерматолог? Что он будет смотреть?
- Не что, а на что, - уточнил Антон.
Узнав, что это как раз тот врач, что заглядывает во все потаённые места человеческого тела, Мираб заметно заскучал. Он даже вслух выразил готовность вместо этого врача посетить ещё раз зубного, чтобы только не демонстрировать свою достопримечательность перед молоденькой медсестрой. Антон живо представил, как этот кавказец, покрытый шерстью и спереди, и сзади будет стоять в кабинете, беспомощно поводя глазами по сторонам, а его мужское достоинство будут тыкать женские пальчики.
Шагнувший первым, Мираб тут же остановился. Антон, следовавший за ним, вытолкнул того на середину кабинета. Женщина-врач, не поднимая глаз от стола, спросила:
- Фамилия?
- Перадзе.
- Горец? – она пристально посмотрела на Мираба. – Вижу, вижу… Это интересно. Ну-с, молодой «витязь в тигровой шкуре», прошу подойти поближе. Какой типаж… Ты посмотри, Лариса, какой южный темперамент, - обратилась она к медсестре. -  Сейчас мы тебя рассмотри получше, «гроза женского пола». Интересно: чем вы так любите всем нам грозить? А?
Мираб протестующе прикрыл пах руками.
- А вот это уже лишнее, призывник. Именно эта часть тела и должна быть продемонстрирована. Плавки снять!
- Слушай, женщина, давай так смотри.
- Я что тебе лазер? Снимай, снимай, - врач улыбнулась. – Ох, уж эти мне мужчины!
Антон стоял сзади Мираба и видел, как тот стал оголяться.
- Поживей, поживей… Я вся в ожидании. Так… Ну, что молодой человек, здесь у нас всё в порядке. Подойдите поближе. Да я не укушу.
После этих слов она коснулась своей рукой гениталий Мираба, которые незамедлительно отреагировали на это касание. Медсестра, стоявшая сбоку, смущённо улыбнулась, делая вид, что рассматривает что-то на столе у врача.
- О-о, прекрасная реакция! Чертовски хорош!
К кому или к чему относились слова врача, было не понятно, а поэтому и в одном, и в другом случае речь шла о Мирабе, который сразу же покраснел и стоял, не зная, куда деть свои волосатые руки, метавшиеся по бокам, как две толстые верёвки.
- Ладно, джигит, иди, намочи головку и одевайся, - смилостивилась врачиха, провожая глазами его за ширму, где находился в кабинете умывальник. – Следующий… Фамилия?
Пока она изучала Антона, за спиной того появился опять Мираб. Его плавки не могли скрыть его «флагшток». С чернявой головы стекала струйками вода, и весь он был какой-то взъерошенный и совсем уж не походил на своих потомков, проживавших в горах.
- Что это с вами, голубчик? – женщина-врач удивлённо приподняла одну бровь, рассматривая поверх очков Мираба. – Я же просила намочить… Ах, ну правильно, - врач сдерживая улыбку, продолжила: - Откуда в горах знают о подробностях строения гениталий…?
- Чего? – Мираб растеряно посмотрел на неё.
- Ладно, проехали… Постарайся успокоиться, генацвали. Зайди опять за ширму и полей своё чудо водой. Это-то тебе понятно?
Тот кивнул мокрой кудрявой головой.
- Ну, и ладно… Удивительно, сколько приятных сюрпризов за один день…
Что имела в виду врач, произнося всё это, навсегда осталось и для Мираба, да и для Антона загадкой.

На следующий день подали автобус, и незнакомый прапорщик пухлой внешности с подозрительно высоким голосом зачитал перед строем список тех, кому предстояло отправиться вместе с ним к месту службы. «Кастрат», как тут же прозвали промеж себя его призывники, был смешон, даже когда молчал, ну а когда открывал рот, то и подавно:
- Быстренько, быстренько… Ножками сучим, булками трясём… Рассаживаемся.
- У меня такое ощущение, что нас везут не служить, а прислуживать,  - высказал своё опасение Шерстнёв, оказавшийся в том же списке, что и Антон.
- На месте разберёмся, - буркнул тот.
- А поздно не будет?
- Пока присягу не дали, можно, если что и дёру дать.
- Чё, точно? А заборы, а охрана?
- Шерстнёв, ты, что на гражданке не читал? Заборы для тех, кто не умеет их преодолевать.
- Я не просто не читал, а вообще не читал, - гордо заявил тот. – Понятно?
- Теперь мне всё понятно: боевички, то, да сё… - Антон улыбнулся, - девочки, винцо…
- Точно… Слушай, уговори майора взять к себе? Мне только чуток подучиться… Я ведь смышлёный.
- Он же тебе объяснил, что это профессиональный ансамбль песни и пляски. Туда просто так с улицы не берут. Вот я, например, восемь лет учился музыке, а потом целый год искал канал, что бы попасть служить по-своему профилю… и до сих пор не уверен, что всё сладится. Это брат армия, что ни день, то жди неприятностей.
- У тебя-то сладится. Ты и поёшь и на всех инструментах играешь. А что я? – Шерстнёв вздохнул. – Ну, может быть, возьмут аппаратуру таскать или полы мыть?
В этот момент «Кастрат» подал голос:
- Ну, что бойцы гражданского посола, запевай, а то дорога длинная…
Шерстнёв не стал себя долго упрашивать и заорал не своим голосом, выпучив глаза:
- Как у нашего Мирона на…
«Кастрат» явно не ожидал такой прыти. Замерев с растерянным лицом, дослушал частушку до конца и только потом, выдохнув, сказал:
- Поедем без песен. Так будет спокойнее…
Плотно зашторенные окна автобуса лишь едва пропускали дневной свет. Призывники переговаривались между собой, гадая, куда их везут. Все попытки выглянуть - пресекались не дремлющим прапорщиком:
- Отставить!
Им молодым, воспитанным на небылицах об армии было даже где-то страшновато оказаться в скором времени среди «дедовщины», которая глубоко пустила корни в вооружённых силах страны. Хоть и пытались замолчать эту проблему те, кто носил погоны со звёздочками, она сама через лазейки и щёлочки выбиралась из-за высоких заборов наружу, будоража сознание тех, кому предстояло в ближайшее время служить. Призывники, всё ещё находясь под впечатлениями о том, как их провожали отцы и матери, сидели, размышляя о том, как сложится теперь у них здесь, где не будет родных рядом. Пацаны, по сути, водили глазами по сторонам, надеясь найти поддержку в друг друге. «Кастрат», уловив общее настроение, отпускал то и дело какие-то только ему понятные шуточки. Он сам шутил и сам смеялся. Антон не вытерпел и спросил:
- Товарищ прапорщик, вы не устали?
Тот вытаращил глаза, стараясь разглядеть того, кто задал ему вопрос.
- Отчего? – его голос, всё ещё подрагивающий от очередной порции смеха, был каким-то неестественным, игрушечным.
- Просто такое ощущение, что вы уже смеётесь через силу. Это у вас врождённое или приобретённое за годы службы в армии?
- Не понял…
- Да, ходить вам до старости в прапорщиках, - сделал заключение Антон. – А интересно, что значит, для вас быть прапорщиком?
«Кастрат» попробовал собрать на лице все мышцы связанные с внутренними мыслительными процессами. Получилось не совсем убедительно, но как говорится: «чем богаты…»
- Товарищ прапорщик, а вы женаты? – решил внести свою лепту в разговор Шерстнёв.
- Нет.
- Нет, в смысле - не на ком или нет, в смысле - неохота?
- Нет, в смысле – некогда, - ответил за прапорщика кто-то из призывников и по салону автобуса поплыл гулять непринуждённый смех.
- Я сейчас остановлю транспортное средство и начну проводить со всеми вами воспитательную работу, - брякнул, не подумав «Кастрат», – после которой у многих отпадёт желание задавать провокационные вопросы, а тем более на них же и отвечать.
- Пацаны, хорошо, что мы не в самолёте…
- А то что?
- Что, что – без жертв не обошлось бы…
- Я попрошу… - голос «Кастрата» завибрировал.
Кто-то с заднего сидения вторил ему фальцетом:
- Два первых и одно второе… подливки, подливки побольше…
«Кастрат» попробовал привстать, чтобы лучше рассмотреть пересмешника.  В этот момент автобус как следует, тряхнуло и он, чуть было, не уронив с головы фуражку, со всего размаха  плюхнулся обратно на сиденье, стукнувшись головой о вертикальный поручень. В автобусе загоготали.
- Сейчас приедем и тогда я посмеюсь, - напомнил о цели поездки прапорщик, надвинув поглубже на себя фуражку.
Все постепенно присмирели, вернувшись к тем реалиям, которые их ожидали где-то там, в конце этого маршрута.

Автобус въехал на территорию, огороженную высоким забором. «Кастрат» расправил свои сдобные плечи, как бы давая понять призывникам, что кончилась гражданская блажь и начинается армейский беспредел, где не всё так просто и даже я бы сказал совсем непросто.
- Здорово птенцы! – приветствовал выходящих из автобуса пацанов солдат на таких скрюченных ногах, что казалось, Господь Бог увидев что-то, подобное на заре рождения мира, придумал не то, что колесо, а немного ни мало – спираль. – Не слышу реакции, салаги!
- Ты, кто? – окинул его взглядом сверху вниз Шерстнёв.
- Салабон, с «дедушкой» так не разговаривают, - солдат на кривых ногах победно одарил того улыбкой. – Тут тебе не гражданка. Запомни сынок…
- Лямкин, подтяни ремень, а то бляхой яйца поцарапаешь, - перебил его прапорщик, - и отойди на безопасное расстояние. Ребятки кусачие… Можешь из-за этого свой дембель пропустить.
- Товарищ прапорщик не пугайте, мне и без того на душе как-то нехорошо, - подыграл тому солдат на скрюченных ногах, делая вид что, подтягивает висячий ремень.
- Построились, - приказал «Кастрат», повернувшись лицом к призывникам. – Распорядок  значит такой: стрижка, баня, столовая, а потом уж я вас сдам вашим командирам.
- В каком смысле «сдам»? Мы что пустая тара? – вылез со своими вопросами Шерстнёв, весело поводя по сторонам глазами.
- Фамилия? – прапорщик подошёл к нему, трясся красными щеками.
- Шерстнёв.
- Я запомню.
- Ах, бросьте товарищ прапорщик, - поправил свою причёску Шерстнёв, как это делают обычно женщины, прихорашиваясь перед зеркалом. – Я не вашего поля ягодка.
- Лямкин, вот этого обслужишь за мой счёт, чтоб блестел, как новогодний огурец, - прапорщик повернулся на сто восемьдесят градусов и отошёл от строя, обращаясь к солдату на кривых ногах.
Шерстнёв голосом трансвестита сказал в полголоса, чтобы слышали только свои:
- Какой противный… ну, что там ещё он напридумывал, фантазёр?
Над строем поднялся гогот. «Кастрат» ничего не расслышал, но уловил настроение призывников. Он покраснел и скомандовал Лямкину:
- Принимай товар. Через час проверю личный состав на предмет стерильности.
Через час, как и было условленно, все толпились, как бараны, подстриженные и чистые в одинаковом обмундировании, с чёрными погонами в руках, оглядывая друг друга со всех сторон.
- Ну, «зелень», как прикид? Не жмёт никому и нигде? – Лямкин вырулил на своих ногах из дверей бани, оглядывая свою работу. – Если жалоб нет, становись. Поживей, а то ужин вас ждать не будет. Это не у мамки возле юбки. Живей, живей! В колону по двое становись! В столовую… с песней – шагом марш! – скомандовал он.
- Как у нашего Мирона на… - заорал Шерстнёв с остервенением, как бы прощаясь со своим рыжим чубом, со всем тем, что, было совсем недавно, там за высоким забором.

Две недели карантина пронеслись быстро. Быстро относительно всего срока службы, но относительно всего остального, казалось, что время остановилось. Скучные политзанятия, муштра на плацу и режим, и ещё раз режим, ломающий привычки и перечёркивающий все желания. Некогда было присесть. Всюду и везде только строем и по команде. Одно успокаивало, что скоро присяга и тогда кому как повезёт, а может и вообще не повезёт. Так уж устроен этот мир.
За несколько дней до принятия присяги, карантинную роту вывезли на стрельбище. Как бы там ни было, но первый раз за две последние недели они покидали военную часть. Месяц май дразнил, вызывающе демонстрируя им девичьи ноги и фигурки. Шерстнёв сидя у окна, ёрзал так, как будто в штаны ему нечаянно просыпали острые специи.
- Пацаны, я сейчас выпрыгну. Вон та на меня так посмотрела… У-у, что ж это такое?
- Успокойся. Придави задницей свои фантазии, - порекомендовал толстогубый сосед спереди.
- Мою фантазию задницей не придавишь
- Ребята, а давайте его кастрируем? – предложил кто-то сзади.
- Ага, так я вам и дался, - Шерстнёв гоготнул. – Вот, «Кастрат» обрадуется – в его полку пополнение. Нет, уж…  я лучше потерплю.
- Ну, смотри, а то это и не больно совсем – чик-чик и готово.
- Ой, братва, а вон та… Ну почему они все такие желанные? – застонал Шерстнёв.
- Э-э, у нас на Кавказе говорят, если все женщины тебе желанны, надо на какое-то время уходить в горы. Если и после этого тебе трудно сделать выбор, остаётся одно…
Толстогубый сосед Шерстнёва перебил Мираба:
- То-то вы все с гор побежали на равнину и спасаетесь по нашим землям, смущаете наших девок, половые гиганты.
- Зачем так говоришь?
Шерстнёв поднёс кулак к лицу толстогубого и попросил грузина:
- Мираб, так что дальше у вас делают, когда все желанны?
Тот широко улыбнулся и ответил:
 - Тогда остаётся одно – любить всех…
- Ну, а я что говорил? – толстогубый оживился. – Своих всех полюбили, а теперь за наших взялись.
- Э-э, чепуху говоришь. Грузин любит глазами, как садовник целует каждый цветок взглядом.
- Шерстнёв, смотри, какой экземпляр тебе рукой машет, - кто-то из солдат подбросил в его костёр желаний дровишек.
- Где? – тот чуть не по пояс высунулся в окно автобуса. – Тьфу ты, да это старуха.
- Ты присмотрись, присмотрись… Эта уже с опытом, да и ждать будет, а эти молодые – вертихвостки: сегодня с тобой, завтра  с другим, а после завтра с третьим. Смотри, как машет, а, сколько в ней желаний.
- Дурачьё, - Антон подал голос. – Нашли над кем подтрунивать. Если она и дождётся нашего Шерстнёва, то где-нибудь на погосте.
- Ильин, ну ты чего взял всё и…
В автобусе опять загоготали.
Да, мужской коллектив. Сколько похожести с женским: эти про баб, а те про мужиков. Просто без всякого стеснения, а ведь если разобраться всё и не так просто, когда потом наедине каждый мысленно остаётся один на один со своим возлюбленным или возлюбленной. Как хочется, чтобы дождалась. Как хочется, чтобы вернулся. И всё же, несмотря на это, несут чепуху друг о друге, сочиняя на ходу небылицы.
Антон почему-то вспомнил дочку военкома: «Да через два года, а может и раньше, это как «повезёт», она начнёт рожать часто и добросовестно, но не от него. Верка создана для того, чтобы быть матерью-героиней. Есть характер. Если в свои неполные семнадцать лет, по словам её отца, «она стонет по ночам», значит, организм развивается правильно, как и должно. Ну, и, слава Богу!»

На стрельбище прапорщик Романенко, абсолютная противоположность «Кастрату», по-отечески объяснил «новобранцам» о том, как и что,  делать на огневом рубеже.
- Всем всё понятно? Если понятно, приступаем к стрельбам.
Судя по результатам, никто из целого взвода, в котором Ильин проходил «карантин», не поразил бегущую цель, если не считать самого Антона, который и по мишеням отстрелялся лучше всех, чем заслужил похвалу из уст прапорщика Романенко. Тем не менее, не взирая на результаты огневой подготовки, день присяги никто не стал отменять и вот он настал. На плацу выстроили всю карантинную роту. Командование обратилось с напутственными словами, а потом по одному, каждый перед своим подразделением давал клятву. В заключение прошлись парадным строем мимо импровизированной трибуны под песню, предусмотрительно разученную заранее, уже не полагаясь на вкус Шерстнёва. После праздничного обеда стали прощаться друг с другом. Кого-то отправляли служить на дальние рубежи, кого-то оставляли при штабе армии. Даже эти две недели «карантина» стали для многих отправной точкой во взрослую жизнь, которая не всегда справедлива к тем, кого берёт к себе на борт. Теперь им всем предстояло доказывать и себе, и окружающим, что в этом мире они не попутчики и не временщики и постараться остаться людьми, как можно дольше, не взирая на обстоятельства.

Ансамбль песни и пляски, где предстояло проходить срочную службу Ильину, встретил его звуками музыки. В хоровом классе мордатые сверхсрочники в поте лица распевали по нотам партии, трясся от усердия внушительными щеками. Антон и представить себе не мог, что встретит столько желающих раскрыть себя на поприще артиста войскового ансамбля. Судя по тому, какие были серьёзные лица у хоровиков, он сделал вывод, что те себя нашли в этой профессии, и это уже радовало. Ильин с интересом понаблюдал, как здоровенные дядьки, то и дело, утиравшие пот со своих лиц, лихо хватали ртами воздух, вскидывая мохнатые брови к потолку на высоких нотах. Их массивные животы ходили ходуном, выпирая под офицерскими рубашками. На их фоне солдаты срочной службы выглядели бледновато, хотя может быть, и пели они лучше, да только Антона не покидало ощущение, что они, как бесплатное приложение к чему-то более значимому и весомому. А вот к чему – понять пока было трудно.
В танцевальном классе, куда Антон тоже заглянул, стоял плотный запах человеческих тел. Две девушки выстукивали ногами дробушки, поочерёдно ойкая под такт музыки. Ещё двое танцоров: один в возрасте, другой чуть помоложе разминались у станка. В углу сидел баянист и резал «Барыню», как говорят от души. Невольно хотелось притопнуть ногой и пуститься в пляс.
В оркестровой комнате, в основном были срочники. Завидев Антона, самый плечистый, чем-то похожий взглядом на телёнка-переростка, осклабился и промычал:
- Свеженький. Лысенький… Пацаны, мне чудится дембель уже за углом. Ну, заходи родненький!
Антон серьёзно посмотрел в глаза говорившему и спросил:
- Ты один такой здесь или...?
- Что значит: «один такой»? – плечистый поднялся со стула, на котором до этого сидел.
- С повадками голубого? – закончил свой вопрос Антон.
Наступила тишина. Кто-то хихикнул, и смех тут же утих.
- Не понял, - плечистый скривил губы. – Да, я тебя…
- Остынь, Колян, - вперёд выступил солдат с сержантскими нашивками на погонах. – Сам виноват. Лезешь со своими ужимками… Противно смотреть.
- Володь, ну, ты же слышал?
- Что голубым обозвал? Ну, во-первых, ещё не обозвал, а только пытался уточнить, а во-вторых…
- Да, мне плевать, - плечистый распушил губы. – Я его урою. Он кто? Молодой и должен…
- Я тебе ничего не должен, - Антон спокойно посмотрел на солдата с лицом телёнка-переростка.
- Ну, пацан, ты попал, - плечистый сделал шаг к нему. – Лично буду дрессировать.
- Значит – это цирк, а я думал – ансамбль песни и пляски. А ты  здесь за клоуна?
- Старшина, он опять оскорбляет. Володь, отдай мне его. Я его перевоспитывать буду. Шёлковым станет. Ты ж меня знаешь, старшина… Пару раз в ухо дам, и мальчик научиться уважать старших.
Антон смерил взглядом плечистого и спросил:
- Ты на дембель собрался в бинтах идти или без…?
- Ты мне угрожать вздумал?
- Я просто уточняю. Если в бинтах, то зачем разговоры разводить?
- Старшина, дай я его вздую!
- Отставить, - сержант встал между плечистым и Антоном. – Всё, прения закончились. Ещё раз что-нибудь подобное услышу – накажу.
- Да, ладно из себя корчить… - плечистый оттопырил нижнюю губу.
- Я не ясно сказал? – сержант повысил голос. – В следующий раз будешь башкой думать, а не задницей, прежде, чем начнёшь примерять на себе ужимки трансвестита.
- Пацаны, да ведь это Антон! – подал голос худощавый паренёк из-за ударной установки. – Он же свой…
- Свой, чужой, - буркнул плечистый, отступая в сторону. – Какая разница? Он молодой и должен уважать дембеля.
- А по тебе не видно, что ты дембель. Нет в тебе ничего от дембеля, если не считать идиотского выражения лица, да ремня на яйцах, - встрял в разговор довольно угрюмый солдат с густыми бровями. – Второй год служишь, а как был пробкой, так и остался. Скажи спасибо своей фактуре, а то бы летал сейчас пчёлкой наравне с молодыми.
Плечистый вскинулся и промямлил:
- А закон? А традиции?
- Есть один закон: служить Родине. Вот его я и буду выполнять, а в прислуги себе кого-нибудь другого подыщи, - Антон произнёс это спокойно, как бы ставя точку в этом разговоре.
В этот момент в оркестровую заглянул знакомый майор. Оглядев присмиревших солдат, позвал Антона в свой кабинет.
- Ну, что обживаешься? – спросил он его.
- Так точно, - ответил тот.
- Молодца! Кстати, ноты переписывать способен?
- Образован.
- Отлично! – майор присвистнул и, схватив со стола нотные листы, сказал: - Вот тебе и первое задание – перепиши партитуру.
- Какой срок?
- К завтрашнему утру, студент.
- Слушаюсь.
- Да, пока будешь играть разминки танцорам, да приводить в порядок поистрепавшиеся партитуры. Ну, старшина тебе всё объяснит. Понятно?
- Так точно.
- Ну, иди, служи…

После ужина к Антону подошёл плечистый и попытался вернуться к давешнему разговору. Он что-то нёс про традиции, намекая на то, что так было, есть и будет, на что Ильин ему ответил:
- Тебя, по-моему, Николаем зовут? Так вот Николай, если вздумаешь со мной играть в игры под названием «дедовщина», предупреждаю – сделаю тебя не трудоспособным, не смотря на твою фактуру.
- Это как же? – плечистый поиграл мышцами.
- Элементарно, дружище. Возьму, что-нибудь из семейства табуретов и пройдусь по губёшкам твоим так, что мама родная не признает, а девки будут после этой процедуры от тебя шарахаться, как от чумного.
- Откуда же ты такой?
- Оттуда, откуда и ты, да только мне повезло больше, чем тебе: читал много и слушал старших, вот и развился, как надо. И учти, я не шучу, если что, то всё исполню, как обещал.
Плечистый сменил тон и, обняв Антона за плечи, не сказал, а пропел:
- Люблю, я вас студентиков… И чего вы такие ершистые? Всё чего-то огрызаетесь…
- С волками жить, по-волчьи выть.
- Ну, смотри, смотри…

Через неделю ансамбль песни и пляски штаба ракетных войск стратегического назначения, как отметили «сверхсрочники», они же и «куски», рванул по хозяйствам области «стричь капусту». Данная «военная операция» приносила в казну штаба армии каждый год приличные суммы денег. Армейский ансамбль колесил по просёлочным дорогам, появляясь, то там, то здесь. Несмотря на летнюю страду желающих посмотреть на поющих и танцующих солдат было предостаточно. Надо отметить, что помимо концертов, артисты ансамбля довольно активно, в прямом смысле слова, осеменяли некоторую часть женского населения, которые охотно отдавались военным, памятуя по старым фильмам, как это было романтично и возвышенно у любимых всей страной кино-героев. Как было здорово, где-нибудь у реки или в стогу сена, почувствовать на себе кого-нибудь в погонах, с блестящими пуговками и значками.
 На этом поприще трудились и сверхсрочники и срочники. У них даже было своеобразное соревнование: кто больше или кто чаще. Ну, если срочники брали количеством, то старшие «товарищи по оружию» блистали мастерством. Особенно отличался вольнонаёмный танцор по кличке «Варюха». Этот специализировался по поварихам. Что интересно все особи этой профессии, как на подбор были грудастые, вскормленные не только хлебом единым. «Варюха» против них был, мягко выражаясь, клопом: сухонький, маленький – эдакий стригунок с повадками чистокровного производителя.
После каждого своего романтического свидания он травил всякие байки, сверля глазами окружающих, и при этом нисколько не улыбался:
- Залез я на неё… оглянулся. Мамочки, а как же обратно? Потоптался и думаю: может, как надоест она меня сама и ссадит с себя? Подумать – то я подумал, а у неё видно думы были совсем другие. Так я всю ночь на ней и просидел.
- Не страшно было? Всё же ночь на дворе, - подначивал его партнёр по танцам Володя Лысенко.
Все смеялись, а «Варюха» травил дальше:
- Но женщина, я вам скажу: отзывчивая и такая ненасытная. Если и засыпала, то руки с моей шеи не убирала даже во сне. Я в её объятиях был, как в ошейнике...
- Случайно у неё не было родственников по линии Оттело? Тот тоже, как что, руками за шею хватался и так эротично шептал своей партнёрше: «Ты, перед сном молилась, Дездемона?» - Лысенко посмеивался в свои пшеничные усы.
- Не-а, эта ничего не шептала. У нас с нею всё молча, сопя, было.
- Да, «Варюха» и как ты выдерживаешь таких темпераментных и больших? А что если бы она захотела поменять позицию: и не ты оказался сверху, а она?
- Ну, и чего?
- А то, если бы хоть раз такая на тебя сверху села, то твои желтки давно бы покинули свою скорлупу.
Опять смех, опять веселье.
Среди срочников, как я говорил, качество не имело никакого значения – ценилось только количество. Каждую ночь охотники до острых ощущений, сбившись по двое, а иногда и по трое уходили «на промысел». Утром усталые возвращались обратно по одиночке и тут же впадали, чуть ли не в летаргический сон, не реагируя ни на побудку к завтраку, ни на окрики появляющегося вдруг ни с того ни с сего майора. Кстати,  по части женщин ему фатально не везло. Может быть, поэтому он то и дело устраивал шмон, вселяя в души солдат некую тревогу.
Однажды он в растрёпанных чувствах ввалился в просторный спорт зал, где на полу вповалку на грязных матрасах спали срочники и, матерясь, заставил всех построиться. Надо было видеть, как он чихвостил тела стоявших в шеренге. Почему тела? Да, очень просто: на тот момент у девяносто девяти процентов, сознание отсутствовало и это несмотря на то, что почти на всех лицах мигали глаза, бесстрашно смотревшие поверх рыжеволосого, взлохмаченного майора.
Проходя мимо строя, он увидел, что на рядовом по фамилии Глыба надето не совсем то, что на остальных. Ну, я имею в виду трусы. На всех топорщилась синего цвета модель в стиле «семейные», а на нём, что-то ажурное с аппликацией в виде бабочки на самом видном месте. Майор не поленился и нагнулся, рассматривая, сей «шедевр» человеческих рук.
- Юрий, это откуда? – он всегда обращался к подчинённым по имени в тех случаях, когда знал, что в следующую минуту волен, послать в пространство столько фривольных выражений, и как бы оттягивая удовольствие, испытывал наслаждение оттого, что ему за это ничего не будет.
Глыба замотал головой, мол, не понимаю, о чём идёт речь. Глаза его испуганно и вместе с тем стыдливо, озирали то, что было надето на него.
- Что, махнул не глядя? Не жмёт? – майор ткнул ему кулаком в подбородок. – Оглоеды, разболтались на вольных хлебах! С сегодняшнего дня начнём жить по уставу, мать вашу.
Что из себя представляло «жить по уставу» стоит расшифровать. С утра пробежка, завтрак, потом  репетиция, обед, выезд на концерт, ужин, перекличка и отбой. И не дай Бог, кому-нибудь после всего этого отлучиться «на промысел».
После взбучки, когда майор удалился, сбросив с себя весь накопившийся негатив, солдаты обступили Глыбу, расспрашивая его о том, как получилось, что на нём оказались женские трусы?
- Наверное, впопыхах, в темноте напялил, - оправдывался тот. – Вчера снял одну говорливую, ну и завалился у неё же дома на сеновале. Кувыркались недолго… Она, потом в дом ушла. Я лежу. Слышу, через некоторое время возвращается. Я руками – мац, мац, а темно, как у негра в ж… Чувствую, вроде бы и она и не она. Пока гадал, она всё сама  со мной, что ей надо было и проделала, а как насытилась, поднялась и ушла. Ну, я не дурак, скумекал, что это была другая… Так вот лежу и сравниваю и пришёл к выводу, что вторая чуть-чуть поопытнее была. Не помню, как, но уснул. Сквозь сон слышу, кто-то меня тормошит и так жадно моё тело трогает руками. Пока я в себя приходил, на меня что-то тёплое сверху и село, да так удобно, что мне даже интересно стало. Откуда, что взялось. Немного поднапрягся и дело пошло. У этой третьей фантазии были поярче. Мы и так и эдак, и сверху и снизу, и сбоку и сзади – одним словом, чувствую, что поплыл, а в горле огнём всё горит. Попросил воды принести. Ну, она в дом, а я стал собираться и только рубаху-то накинул, гляжу, уже возвращается. Я присмотрелся и ахнул – такая дородная женщина и всего-то в ней в достатке, и вся такая ладная, что я от досады чуть слезу не пустил и подумал про себя: «… и где ты раньше была…». А она, не слова не говоря, поколдовала над моими причиндалами, и я даже не ожидал, что смогу довести её до крика. Этот крик и стал всему виной. Проснулся её муж, разбуженный её стенаниями, и я так кумекаю, отец всех трёх дочерей, которые до этого были со мной. Ну, думаю: «Юрок – это твоя смертушка». Я давай на себя всё одевать, что под руку попадалось. Когда было там рассматривать мне фасоны? Вот и обзавёлся гардеробом…
- Да, Глыба, отличился ты. Одно слово – гигант, - сделал заключение сержант. – Хоть и все гастроли насмарку, что очень жалко, если на чистоту, но есть и утешение: не уронил честь срочника. Это кому рассказать – не поверят.
- Не вешай нос, Володь. Самое интересное только начинается. Ты за свои лычки не беспокойся, - плечистый с взглядом телёнка-переростка похлопал сержанта по плечу. – Будем осмотрительней. Тем более, запреты повышают адреналин в крови, а он такое творит… Эх, жаль, что меня вчера с Глыбой не было. Мы бы развернулись. Всё семейное гнездо разворошили бы так, что долго бы они гадали, что это было. Ну, Юрок, повезло тебе – четыре бабы и все достались одному…
- Это точно, - хихикнул старослужащий по фамилии Барков, - к тому же прибарахлился. Иди, переоденься, а то бабочка на твоём передке будит у меня неясные желания

Как и обещал майор, с этого дня вступил в действие уставной распорядок дня. Продлился он ровно неделю, а потом всё улеглось. Майор даже повеселел. Поговаривали, что какая-то вдовушка впустила его к себе под одеяло и, мол, поэтому вышло послабление – «всё вернулось на круги своя». Опять стали уходить в ночь по двое, по трое и возвращаться под утро по одному, усталые и опустошённые, наигравшись своей плотью на стороне.
Уже перед самым отъездом, буквально дня за два, Колян-губашлёп решил наведаться по адресу, где отличился совсем недавно Глыба. Плечистый телёнок-переросток не стал повторять сценарий своего сослуживца и предложил младшенькой позвать сразу всех сестёр, а заодно и матушку. Говорливая сразу смекнула, что будет довольно интересно. Сначала кувыркались так: он и три сестры. Получилось как-то спонтанно и бестолково, а поэтому больше всего досталось Коляну. Его тело было исцарапано и искусано, разъярёнными дьяволицами настолько, что он мысленно уже благодарил Господа Бога, что во всём это не принимает участие их мамаша. Тот, конечно же, его не услышал, а может быть, наоборот решил наказать, а поэтому, как только сёстры удалились, в проёме сеновала встала во весь рост их мать. Колян понял – пропал. Та проделала с ним такое, о чём потом он старался не вспоминать. Её сильные натруженные тяжёлой крестьянской работой руки показали ему всё, на что способны женщины, удовлетворяющие свою плоть. В довершении ко всему, нагрянул глава всего семейства, разбуженный на этот раз уже не криком своей жены, а криком незнакомца. Колян кричал с измальства отменно, а, тут попав в руки умелой женщины, он просто не мог удержаться от соблазна, продемонстрировать ей весь свой звуковой диапазон. Глава семейства долго не смог всё это слушать, а поэтому взял оглоблю и отходил и его, и свою благоверную с таким умением, как будто только этим и занимался в свободное от работы время. Жена покорно снесла побои, а Колян без штанов в одном ботинке и каким-то образом выхватив из темноты фуражку, прибежал в расположение ансамбля и, забившись под одеяло скулил по собачьи долго и жалостливо.
Ближе к обеду на следующий день, прибежала младшая из сестёр и зыркнув по сторонам глазами, положила у входа одежду незадачливого «Казановы».
Да, чего только не случается на белом свете, и так иногда подумаешь и удивишься тому, сколько греха повсюду, сколько есть, было и ещё будет всего такого, пока вертится эта разнузданная планета.

Когда вернулись в часть, узнали о печальной новости. Пока там, в столице шумели трибуны, радуясь посланцам планеты: Москва была в центре олимпийских игр, из жизни ушёл певец и актёр Владимир Высоцкий. Долго не могли в это поверить. Киномеханик принёс откуда-то фотографии с похорон певца, и они стали переходить из рук в руки. После ужина уходили в клуб и подолгу слушали кассетный магнитофон с песнями Высоцкого. Знали, что его больше нет, и не могли поверить. В одну из суббот во время паркохозяйственных работ, киномеханик пустил на всю часть через радиоузел один из последних концертов  Высоцкого. Хриплый голос пел о жизни и о том, что мы утлые лодочки и надо успеть доплыть до противоположного берега… Сам автор не доплыл.
Только отзвучали последние аккорды песен, как прибежал с белыми губами, встревоженный киномеханик и, сунув кассету с песнями Высоцкого в руки музыкантам, бросил:
- Спрячьте. Идёт шмон.
- Из-за чего?
- Из-за Высоцкого… - и убежал
- Они что с ума посходили, наши командиры? – Володя Машков взвесил на ладони кассету и сказал. – Почти как пушинка, а, сколько из-за неё неудобств. Неужели у них рука поднимется?
- У тех, кто против этих песен, поднимется. Им дай волю, они бы его на площади бы вздёрнули, - Антон взял кассету и спрятал в карман «хэбэшки». – Они бы давно это сделали, да только бояться, что после этого народ волной пойдёт на них.
- Суки… - Сказал Славка Максимов, барабанщик.
- Ты о ком? – старшина посмотрел на него.
- О чиновниках.
Из политотдела прибежали какие-то люди и стали обыскивать кинобудку, радиоузел, а потом переключились на помещения ансамбля песни и пляски. Они молча рылись в личных вещах, не задавая никаких вопросов. Забрали с собой все магнитофонные записи, что им попались под руку. С чувством выполненного долга ушли, как будто во всём этом был какой-то смысл. Для кого? Антон с горечью наблюдал, как офицеры добросовестно трясли их личные вещи, и думал про себя: «Даже мёртвый он вам не даст покоя».

Осень. Бабье лето по-хозяйски развесило невесомую паутину. Тепло так, как будто и жёлтая листва на деревьях, и трава, высохшая у дорог, и по утрам небольшие морозы – всё это не по- настоящему, и стоит только взбежать на гору, и ты увидишь, что по ту сторону, где прячется на ночь солнце ещё лето, ещё дни длиннее, ещё небо не такое низкое и вообще ещё всё такое пёстрое и свободное от одежд.
Антон разглядывал осенние пейзажи за вагонным окном, тянувшиеся не спеша, усеянные вороньём на проводах, на пашнях, где в стогах притаилась тишина. Родной город остался уже позади. Переехали виадук и посадки, обрамляющие бесконечные поля, убегали куда-то в прошлое, навевая непонятную тоску по ушедшему времени.
- Студент, чего грустишь? – сзади подошёл Коля Федулов. – Пойдём в картишки перебросимся? Дорога длинная… Время-то надо, как-нибудь убить.
- Я лучше ещё посмотрю, - ответил Антон.
- Ладно, пойду, поищу желающих…
Поезд качало из стороны в сторону. Три плацкартных купе срочники ансамбля песни и пляски заняли под завязку, рассовав, куда только можно было аппаратуру и музыкальные инструменты. Как сказал сержант, что им повезло: вагон последний, а, поэтому, перегородив проход, у них получилось что- то вроде отдельной территории от всех. Означало это одно, что никто из посторонних не будет мелькать перед глазами и не надо будет «держать ухо востро» во избежание кражи вещей, что в подобных поездах вещь обыденная. Сверхсрочники и вольнонаёмные ехали в этом же поезде где-то в первых вагонах, где располагались мягкие купе. Это тоже был плюс, потому что в поездке начальство – это всё равно, что народный контроль, где каждый шаг под пристальным взглядом.
Старослужащие, как только сели в поезд, пошли прошвырнуться по вагонам. На их жаргоне это означало – мир посмотреть и себя показать, а если быть более конкретным, то подыскать симпатичных мордашек для «длительного знакомства» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вернулись какие-то кислые, заявив:
- Народ вырождается. Сплошная аномалия.
Серёга Андросов танцор второго года службы поводил по сторонам своим выдающимся носом, как будто к чему-то принюхиваясь. Колян–губошлёп, свесился со второй полки,  внимательно наблюдая телячьими глазами, как тот это проделывал.
- Ты чё, стойку делаешь? На кого или на что?
- На малую Родину, - Серёга прищурил глаза. – К вечеру будем проезжать мой любимый город, а там… - он мечтательно потянулся, - а там меня уже будут ждать на перроне. Брат обещал посылочку организовать, ну и пару банок с компотом… по нашим семейным рецептам…
- Неужели гульнём?
- А то! – Серёга улыбнулся. – Мы народ гостеприимный.
- Это дело. Растолкаешь, если усну. Пойдём вместе твоего брата встречать, - Колян от предстоящего удовольствия крякнул и запел, что-то несуразное, бубня себе под нос, коверкая слова.

 Поезд прибыл на малую Родину Андросова без опоздания. Антон сквозь сон слышал, как вагонные колёса заскрежетали, выбирая под собой весь тормозной путь, обозначенный им инерцией. Кто-то куда-то побежал, громко топая ногами. Чей-то смех, разговоры – всё перемешивалось с тем, что до этого наполняло сновидение. Антон опять задремал и тут же проснулся от сильного толчка и голоса проводницы торопившей провожатых покинуть вагон. Поезд отправлялся дальше, прихватив с собой жаждущих ехать по его маршруту.
А в соседнем купе старослужащие уже накрывали «поляну». Брат Серёги постарался на славу. В прошлом тоже солдат, он прекрасно знал, что надо «зелени», а поэтому не ошибся, передав вместе с посылкой две трёхлитровые банки, подкрашенные под вишнёвый компот, где, конечно же, была домашняя брага.
- Пацаны, - гремел за перегородкой Колян, - гульнём! Только так, чтоб без обид: кто-то один из всех должен остаться  трезвым. Если на горизонте нарисуется «шеф», чтоб вовремя мог дать сигнал.
- Это точно, а то полетят мои лычки, - поддержал его сержант.
- Не, писай. Как только рыжий объявится, мы сымитируем отбой. Студент, ты не спишь? – Колян постучал в перегородку. – Подъём! Родина-мать зовёт!
Антон спрыгнул с полки и вошёл в соседнее купе, протирая глаза
- Значит, задача у тебя на сегодня такая. Мы – пьём, а ты на стрёме. Понятно? – сержант объяснил ситуацию. – Сейчас садись закуси и на пост. Если майор появится, дашь нам знать. Лады?
Антон кивнул. Быстренько поужинав, он только занял место для наблюдения за проходом по вагону, как показался тот, кого опасались его сослуживцы. Тут же банки с компотом сунули за чемоданы и стали изображать сцену усердного поедания домашних пирогов.
- Пьёте, оглоеды? – майор зыркнул по лицам срочников и, не заметив ничего подозрительного, сказал уже более спокойно, обращаясь к сержанту: - Володя, бдительность не терять и чтобы никакого спиртного. Если учую, всем этим составом, - он обвёл взглядом присутствующих, - поедете дослуживать в «тьму тараканью». Мне всякие ЧП не нужны. Ясно?
- Так точно!
- Ясно? – ещё громче спросил майор.
- Так точно! – рявкнули все находившиеся в этот момент в купе.
- Вот это по-нашему, - удовлетворенно отметил «шеф». – Ну, ладно, отдыхайте… Я ещё попозже к вам загляну.
Когда он ушёл, Колян-губашлёп потёр ладони и сказал:
- Ох, и рыжий лис, всё чует. Думал, что мы ему нальём… На-ка выкуси! – он сложил кукиш и ткнул им в ту сторону, куда удалился майор. – Нашёл дураков, халявщик. Ну, пацаны, к столу! Сначала за трапезу, а уж потом и куражу время уделим.
Только потом Антон понял, что означало на самом деле выражение – «куражу время уделим». Пили не спеша, вспоминая службу и всё то, что ушло в прошлое, оставив в памяти и хорошее, и плохое. «Шеф» так и не появился. Когда питьё закончилось, а оно закончилось ближе к полуночи, Федулов Николай привёл откуда-то двух молодух с двумя огромными чемоданами. Антон, оглядев особ, тут же определил их в разряд аномальных явлений. Были они какие-то несуразные. Одна пышногрудая и маленькая с крепкими ногами, а другая – длинная, с вытянутым лицом и вся, как на шарнирах. Однако это вполне устраивало подвыпивших солдат и, судя по тому, как «зелень» ласкала их своими пьяными взорами, можно было, утверждать, что краше на этот момент никого для них не было на целом свете. Саксофонист Бабон, пока все глазели на двух спутниц, успел и ту и другую облапить ровно настолько, чтобы для себя решить, кто из них первой составит ему компанию, удалившись в тамбур для любовных утех.
Молодухи оказались весьма общительными. Они запросто достали из своих чемоданов бутылку коньяка и пару бутылок вина, чем поразили воображение собравшихся своей щедростью. Всё это моментально было влито внутрь человеческих тел. Как следствие этих действий, у некоторой части присутствующих появились навязчивые идеи трахнуть молодух прямо в купе, не сходя с места. Сержант, быстро охмелевший и потерявший бдительность ровно настолько, что был сослуживцами водружён на верхнюю полку и тем самым вышел за круг тех событий, которые последовали за всем этим дальше. Наступила анархия.
Бабон по очереди водил в тамбур то одну, то другую. Тем видно нравилось, и когда длинная решила нарушить очерёдность, её подруга учинила ей при всех взбучку. Антон, наблюдавший за всем происходящим со стороны, дивился, как легко человек может превратиться в животное. Сослуживцы шлялись по вагону, задевая спящих пассажиров и как пьяные матросы в качку матерились, стаскивая с тех одеяла. Проводница, усталая пожилая женщина пыталась их утихомирить, мол, они не одни – кругом люди. Покуражившись и спустив с себя пар, постепенно всё вошло в привычное русло. Смех, песни, ругань – прекратились и на смену им пришли стоны и стенания. Молодух разобрали по группам и играли в любовь без устали до самого утра.
Когда на следующий день проснулись, оказалось, что ночные гостьи без всяких претензий  сошли ещё до рассвета на каком-то полустанке, прихватив с собой кое-что из личных вещей солдат.
- Ну, суки, все карманы обчистили, - выругался Колян-губошлёп.
- Слушайте, а как они стойко держались. Особенно эта пухленькая… - вспомнил одну из них Федулов.
 - Ещё бы им, да не держаться. Это же транзитные проститутки. Они тем и живут, что кормятся по поездам, предлагая себя взамен на то, что попадает им в руки из карманов клиентов. По ним же видно было, - Андросов Серёга проверил свои карманы. – Ну, точно и у меня всё пусто. Гульнули…
- А чё ты сразу не сказал? – Бабон подступил к нему. – А если мы что-нибудь подцепили от них? Заразы вон сколько повсюду…
- Не исключено…
- Представляю – приезжаем в часть и всем составом гребём в больничку, - Колян-губошлёп стал чесаться, то и дело нервно оглядывая сослуживцев.
- Ага, у меня по приезду свадьба должна быть. Уже с «шефом» всё обговорили, а тут нате вам: у жениха болезнь подозрительная обнаружилась, - Бабон сквасился.
- Сам виноват. Это не они тебя в тамбур водили, а ты.
- Ну?
- Вот тебе и ну… Мы-то позже тебя на них переключились. Да, что тебе говорить, ты же, как их обиходил сразу же и отвалил на боковую.
- Чё, сразу все? - Бабон удивлённо вскинул брови.
- Ага, только студент, да сержант во всём этом не участвовали, а так все их поимели и не по одному разу. Вот такой кураж получился, - вздохнул Колян-губошлёп.
- Ничего себе, - Бабон ещё хотел что-то сказать, но в этот момент увидел майора идущего по вагону в их строну. – Пацаны, «рыжий» чешет!
Солдаты кинулись срочно набивать рты зубной пастой, чтобы отогнать перегар. Колян-губошлёп впопыхах вместо пасты выдавил себе в рот крем для бритья. Когда он его распробовал, было уже поздно предпринимать контрмеры. Майор подошел, ощупывая каждого колючим взглядом из-под белёсых бровей.
- Где сержант?
- Спит, ответил Барков, сглатывая зубную пасту.
- Разбудить.
- Так он всю ночь не спал, товарищ майор…
- Я сказал – разбудить.
 В этот раз всё обошлось. Даже проводница на вопрос майора: «Как мои орлы - не бузили?», ответила, опустив глаза: «Спокойные мальчики». Да, эти «спокойные мальчики», дай им волю, могли натворить ой, сколько всего, но как говорят - Бог миловал.

Обратно с гастролей, ехали, ну так получилось, тем же поездом и в том же вагоне. Проводница, завидев на перроне давешних своих пассажиров, перекрестилась со словами:
- Пронеси Господи силу нечистую…
Ансамбль песни и пляски возвращался в часть после двухнедельной поездки, сильно поистратившись. Если у сверхсрочников ещё что-то и оставалось в заначках «на всякие, не предвиденные случаи», то срочники в полном смысле голодали. Вся надежда была на брата Серёги Андросова, который тому отбил телеграмму, мол, живот подвело так, что сил больше терпеть нет. Колян-губошлёп мечтательно вспоминал, как они ехали сюда, то и дело констатируя вслух:
- И что интересно ничего не подхватили.
- Сплюнь, а то вдруг проявится, - опасливо вторил ему Бабон, мыслями уже уносясь к тому, что его ожидало по приезде в часть. – Наверное, моя Натаха, уже заждалась…
- И ты наверно заждался, - подначивали его сослуживцы. – Спишь и видишь, как кувыркаешься с ней на семейном ложе.
- Скажете мне тоже: свободу я бы не за что не променял бы, да её папашка крутой уж больно. Как узнал, что я её того, так сразу меня за грудки. Здоровый бугай…
- Ничего, ничего нашлёпаете «бабонят», а там глядишь и дедом станешь, а там…
- Эк, куда хватил. Я ещё погулять хочу. У меня ещё гон не прошёл.
Так за разговорами и коротали время. Ближе к вечеру подъехали к родному городу Андросова. Его брат передал посылочку и опять попёрло из солдатиков «бурное море Байкал». Сразу повеселели, и уже было, хотели разыскать кого-нибудь из числа транзитных молодух, но старшина с сержантскими лычками – Володя Машков предупредительно сказал:
- Берегите своё здоровье – СПИД не дремлет.
Ехали весело, но без женского пола. Пили, пели песни, строчили анекдоты, и как-то само собой получилось, что одного из танцоров так развезло, что он мешком упал на пол купе. Андросов, взглянув весело на сослуживца, заметил:
- Вот, что делает голод с людьми. Он превращает их в свиней...
- И причём в спящих, - закончил его мысль трубач Коля Федулов, рассматривая мирно успокоившегося у его ног Витьку Дзицину. – Надо бы его на полку положить, а то наступим, да отдавим, что-нибудь важное. Поди, потом доказывай, что не нарочно.
Дружно взяли и положили его в соседнее купе на вторую полку. Опять пили и пели под гитару. Вдруг поезд сильно дёрнуло и спящее тело Дзицины свалилось с полки. Сон видно был настолько интересным, что он даже не отреагировал на своё падение. Снова дружно встали и водрузили его на полку, но только зачем-то не на вторую, а на третью, где обычно кладут багаж. Не прошло и десяти минут, как он снова оттуда слетел вниз и, проделав в воздухе немыслимый переворот, распластался в проходе вагона. Андросов Серёга отметил:
- Сильный организм.
- Да, что значит закалка, - не зная к чему, промямлил Колян-губошлёп и тут же захрапел, облокотясь на стол.
После этого падения никто уже больше не старался положить Дзицину на верхние полки, разместив его натренированное тело внизу. Ещё долго куролесили, пытаясь достать ещё где-нибудь выпивки, и под конец усталые и пьяные уснули под стук вагонных колёс.
Рано утром поезд прибыл без опоздания. Майор чуть ли не пинками поднимал солдат, громко матерясь и брызгая слюной. Кто, как и кто в чём вывалились на перрон. Помятые и не до конца отверзвлевшие, сгрудились возле аппаратуры. Володя Машков в шинели с оторванным хлястиком пытался построить сослуживцев. Витька Дзицина весь какой-то нахохленный с трудом воспринимал происходящее, поводя красными глазами вокруг. Другие были не лучше. Один Антон стоял, как огурец, с сочувствием рассматривая, как те строились перед разъярённым майором. Тот метался по перрону и громко скандировал, не обращая внимание на случайных прохожих:
- Всех вас и мать вашу, засажу на «губу».
Были и другие слова, о которых лучше не вспоминать. Велик и могуч русский язык и всё-то ему по плечу, да не всё ложится на слух…
Конечно, никого майор на «губу» не определил. Всё, что он себе позволил, так это набил физиономию Бабону. Ну, не повезло парню, не увернулся. Зато другие увернулись и так удачно, что всё то, что было у шефа на душе, досталось тому, кого ждала невеста по имени Натаха. Кстати, как только  Бабон получил свою порцию и, прихватив заодно и чью-то ещё, майор смилостивился и дал ему увольнительную с ночёвкой. Так этот кот, вместо того, чтобы идти к своей Натахе, нырнул в женское общежитие по соседству с военной частью, где до самого утра пытался утихомирить свой гон, отдавшись во власть не одной, а нескольким особям женского пола, решив таким образом устроить себе последний праздник перед женитьбой. Судя по тому, каким он явился на следующий день в часть, стало ясно, что постарался на славу. От усталости слюна непроизвольно капала изо рта, а ноги подкашивались так, что сержант Володя Машков принял решение закрыть Бабона в каптёрке, чтоб тот выспался, как следует, а заодно набрался сил.
Ровно через неделю сыграли свадьбу. Толстозадая Натаха была так рада, что под конец свадьбы от счастья разрыдалась, чем привнесла в празднество хоть какое-то разнообразие. Бабон напился, видно от той самой радости, от которой плакала Натаха и, набравшись храбрости, обматерил майора, который был в списке гостей. Тот не расстроился и даже пошутил на этот счёт, мол, матереет малец.

Ближе к декабрю в ансамбль пришло пополнение. Сначала с роты охраны перевели худенького паренька, родом из Западной Украины. Оказалось, что он до армии танцевал в каком-то профессиональном коллективе, а с танцорами в ансамбле всегда были проблемы, а тут как наудачу майор напал на его след, копаясь в личных делах призывников за последние полгода. Ваня Орлецкий – так звали чернявого украинца. Говорил он по-русски хорошо, но когда волновался, мог запросто перейти на украинский язык, и тогда Антон, проживший в детстве двенадцать лет на Украине, становился на некоторое время переводчиком.
Проводили на дембель старослужащих и стали готовиться к новогодним праздникам. Срочники репетировали, а сверхсрочники и вольнонаёмные сачковали по полной программе, забивая в хоровом классе «козла». Стоило показаться майору, как тут же они тыкались своими сонными лицами в ноты, и что-то гнусавили себе под нос.
- Ну, мордатые, всё выучили?
Те утвердительно кивали головами, мол, учим.
- Поспешайте, а то скоро начнутся сводные репетиции. Буду проверять лично! Если кто будет фальшивить, уволю в запас без права восстановления.
Серёге Андросову нацепили на погоны лычки, и он заменил ушедшего на дембель сержанта Володю Машкова. Новенькие прибыли после учебки и были какими-то слегка затравленными. Ходили только вместе и всё чего-то ждали от тех, кто их окружал.
- Видно досталось пацанам, - посочувствовал Коля Федулов.
- Да, учебка – это не тёщины блины, - сказал Витька Дзицина.
- Ну, кто на что нарвался. Этим так повезло, а кому вообще не повезло…
- Прав Андросов, что и говорить – каждому своё, - подвёл черту Колян-губошлёп. – Теперь у них будет другая жизнь – я буду их учебкой.
- Размечтался, - Антон серьёзно посмотрел на него. – Вроде бы нормальный ты парень, а всё тебя тянет какие-то зэковские законы протащить в ансамбль. Ты что без этого не можешь?
Тот тупо посмотрел на Ильина и ответил:
- Меня тоже учили, и я буду учить,  а то развелось всякой шолупени…
- А не боишься, что они тебя вздуют? Их вон, сколько, а ты один.
- Я не один. Нас четверо с моего призыва. Устроим им перетряску…
- Дурак, ты Коля-Николай, - сделал заключение Антон, - и видно это навсегда. Армия не научила – считай, что калека…
- Ты что-то разговорился, студент. Думаешь, если тебя всё это обошло стороной, так что всё можно теперь? Смотри у меня, а то…
- Хвалилася кобыла, что горшки побила.
- Это ты к чему?
- К тому, что если хоть один волосок с них упадёт, считай, что «дисбат» тебе обеспечен, а я как секретарь комсомольской организации дам тебе такую характеристику, что родные просторы  своей Перми увидишь не скоро.
- Ты, чё, серьёзно?
- Ну, ты же меня знаешь: сказал – сделал. Сомневаешься? Давай проверим…
- Вот тоже мне шолупень, - выругался Колян-губошлёп. – И откуда вы берётесь?

Молодые чувствовали, а точнее ждали, что вот-вот должен состояться разговор со старослужащими и внутренне себя уже готовили к тому, о чём ещё там, в учебке им рассказывали те, кто уже через это прошёл. Пока этого не касаешься, то кажется, что это блеф, а на самом деле всё не так просто, и порой смешное становится злым, а иногда и приводит к тому, что ставит взаимоотношения между старослужащими и теми, кто только пришёл в армию на грань, за которой смерть не такая редкая гостья. Может быть поэтому, может быть ещё почему-то, но сослуживцы Коляна-губошлёпа не поддержали того в желании вздуть «новеньких», только за то, что они «новенькие». Эдакое не человеческое лицо советского солдата попыталось проявиться на фоне каждодневных рапортов о том, что в армии нет «дедовщины». Её не было там, где с ней боролись, а там где не боролись, а тем более замалчивали происходящее, молодых солдат вынимали из петли или отправляли домой в цинковых гробах, гримируя лица от побоев, пряча истинные причины их смерти.
Антон, став секретарём комсомольской организации, сумел достучаться до многих из тех, кто пытался жить в коллективе по «зэковским» законам. По-разному реагировали его сослуживцы на то, что, он не взирая ни на что, отстаивал позицию братства не на словах, а на деле. Его доводы были убедительными. Постепенно накал страстей пошёл на убыль. Колян-губошлёп смирился или сделал вид, что смирился, но, тем не менее, молодые почувствовали, что все страхи как бы позади. Серёга Андросов, как и полагается сержанту, конечно, иногда вразумлял их, но это было чисто символично и, скорее всего, носило характер профилактики и не более. Ну, взять хотя бы одного из молодых, который в 25 лет пришёл в армию. Был он какой-то нескладный: несколько пухловатый, вечно рассеянный, в огромных очках. По годам он был старше всех, но вместе с тем какая-то неприспособленность была во всём том, что он делал, за исключением, когда садился к роялю. Играл он хорошо. Имея за плечами консерваторское образование, свободно исполнял довольно сложные произведения, но вместе с тем абсолютно не умел играть по слуху. Прозвали его «Батей». Такой тип людей всегда попадает в эпицентр всяких ситуаций, из которых нет-нет, да и получаются анекдоты. Так вот этот самый «Батя», несмотря на то, что очень старался в постижении солдатской азбуки выживания в мужском коллективе, ну, никак не мог научиться быстро  одеваться после команды «Подъём». Серёга Андросов из-за него мучил весь его призыв, желая таким образом воздействовать на сознание медлительного солдата через коллектив. Прошла неделя, другая, а результат был нулевым. Надо-то было всего лишь научиться быстро, наматывать на ноги портянки и вставать в строй в одежде, а не без неё.
Видно – это надоело и самому виновнику каждодневных тренировок, а поэтому однажды утром, как только подали команду «Рота подъём», «Батя» чуть ли не первым встал в строй, одетым и обутым. Андросов подозрительно оглядел того, не веря своим глазам. На следующий день повторилось тоже самое. Всё ничего бы, да только вскоре секрет столь успешного постижения навыков накручивания портянок на ноги был раскрыт. «Батя» не стал себя утруждать всем этим гардеробом, а просто аккуратно складывал пропахшие потом портянки в тумбочку. Чтобы быстро одеваться, он придумал ещё одну уловку, просыпаясь за десять минут до команды «Подъём!» и не спеша, одевшись, ждал уже сидя на стуле общую побудку. Андросов, когда про всё это узнал, покачал головой и сказал:
- И кто ж тебя такого призвал?
Это был не единичный случай, когда «Батя» развеселил сослуживцев. Другой анекдот произошёл чуть позже во время тревоги. Обычно в таких ситуациях, поскольку ансамбль не строевое подразделение, командование, чтобы те не мешались под ногами во время сборов и не портили общие показатели, решило в случае тревоги всем музыкантам и танцорам оставаться на своих местах. Так оно и было, до тех пор, пока не появился в ансамбле «Батя». Так вот, объявили тревогу и этот самый «Батя» заметался в одном нижнем белье по казарме, толкаемый строевиками. Видно доведенный этими самыми толчками до состояния, при котором тревога гасит все инстинкты человека., кроме одного, когда хочется куда-то бежать в общей массе, а тем более уже кто-то куда-то побежал, он сбитый столку, потому что все его сослуживцы из ансамбля продолжали изображать из себя спящих людей, подошёл к сержанту и спросил его:
- А нам куда бежать?
Серёга Андросов с видом бывалого вояки приоткрыл один глаз и молча посмотрел на «Батю». Тот стоял какой-то жалкий в своих белых кальсонах, демаскируя собой всех остальных. «Ну, вот и день начался» - подумал Серёга, а вслух спросил:
- Ещё не стреляли?
«Батя» прислушался и отрицательно замотал головой.
- Может быть, нас это не касается? – его голос, подвешенный за теплящуюся надежду, едва-едва пробивался сквозь грохот подкованных сапог.
- Касается. Иди, займи пока очередь в оружейку на всех. Мы сейчас уже встаём.
«Батя» послушно мотнул головой и на рысях кинулся выполнять приказ старшего по званию. Что в этот момент у него творилось на душе, трудно было предугадать, но уже одно то, что он его кинулся выполнять, говорило о том, что всё происходящее воспринималось им всерьёз. Да и как иначе, если весь мир не одно десятилетие находился сам с собой в состоянии войны, деля земли, воду и воздух между теми кто «за» и кто «против».
Как и полагается «Батя» спросил у последнего, мол, кто крайний и стал ждать, не обращая внимание на ухмылочки солдат из соседних подразделений. Подошла его очередь.
- Тебе чего, музыка? – накинулся на него дежурный по роте, гремя в руках ключами.
- Как чего? – «Батя» поправил свои окуляры. – Что всем, то и мне… Ну, на всех… оружие… они сейчас подойдут.
- Слушай, очкастый, ты чё из цирка был призван?
- Нет из консерватории…
- Шутишь?
- Я не шучу, - «Батя» задвигал выразительно щеками.
- Гы-гы, гляньте на этот пуховик, - дежурный рассмеялся, - оружие ему подавай. Иди, досыпай, боец… Вам оружие по уставу не положено, а то начнёте из него ноты выдувать, композиторы, мать вашу. Иди, иди, не стой…
Вот примерно так шло привыкание молодых солдат к армейским будням. Как-то само собой новенькие быстро влились в коллектив, и жизнь потекла размеренным темпом дальше, отчёркивая дни и недели, приближая долгожданный дембель и для старослужащих и для тех, кому предстояло ещё целых два года тянуть лямку, присягнув совсем недавно перед знаменем. Скучать было некогда. Срочно готовили новую программу. Репетиции следовали одна за другой. Предстоял выезд по области, и майор остервенело, гонял всех без разбора и срочников, и сверхсрочников, и вольнонаёмных, добиваясь качества и ещё раз – качества. Как только это получилось, быстренько собрались, упаковав аппаратуру, отправились сеять доброе и вечное в полном смысле этого слова, осеменяя вдов, одиноких и даже замужних, если конечно те были не против этого. Надо заметить, что гастроли под кодовым названием «стричь капусту» с завидным постоянством перемежались с поездками по стране. Конечно, летние вояжи не шли ни в какое сравнение с зимними «набегами» ансамбля песни и пляски на районы области, но, тем не менее, приносили солидную прибыль, как официальную, так и неофициальную. Последнее обстоятельство было определяющим для организации зимних туров. «Куски» они же сверхсрочники, не говоря уже о вольнонаёмных, истекали слюной по разгульной жизни за пределами семейных очагов и это понятно: творческие люди без этого ну никак не могут. Нет-нет, а подай ему что-нибудь из области запретных плодов и не важно, что потом придётся возвращаться к любимым и целовать истосковавшиеся губы жён, ласкать собственных детей с видом человека добросовестно выполнившего всё и даже чуть-чуть больше, чем наказывала Родина-мать.
Вот и в эту поездку «Варюха» - танцор с большим стажем заверил всех, что с его умением он всегда найдёт ту, которая пустит его к себе под одеяло, так сказать под бочок. Сказать - не сделать. Так оно и получилось. Пока «Варюха» подбивал клинья к одной молодящейся особе, ему дорогу перебежал мордастый солист хора по кличке «Ошпаренный». Какой он был солист, трудно было сказать, положа руку на сердце, но то, что в общей массе его щёки были самыми выдающимися – это принималось без доказательства. Так вот, этот самый «Ошпаренный» умыкнул  у «Варюхи» его предмет тайных желаний. Произошло так это быстро, что и сам «Варюха» не понял, а что это было, а точнее как… Он-то не понял, а не дремлющее око Всевышнего всё видело и решило сыграть в этот раз на стороне оставшегося, так сказать «на бобах». Стоило «Ошпаренному» взобраться сверху на молодящуюся особу у себя в гостиничном номере и приступить к интенсивному комплексу по телодвижению в условиях близости к другому телу, как он почувствовал, что что-то с ним происходит неладное. Решив ускорить процесс, а уж потом разбираться со своим организмом, «Ошпаренный» заторопился и вдруг – щелчок, и тело перестало ему подчиняться, превратившись в одну большую массу без формы, в прямом смысле этого слова и без содержания, потому что мозг не мог управлять. Всё ничего бы, но резкая боль обозначила своё присутствие, приведя весь организм «Ошпаренного» в состояние паники. От страха у того отнялись ноги. Представляете: лежит крупная детина на молодящейся особе, щеками трясёт и ничего больше не может с собой поделать. Мысли стыдливые в голову лезут, а она ему снизу:
- Ты, чего остановился?
А он:
- Думаю…
Она:
- Чего думать-то? Не на собрании… Дело надо делать.
Он всё, надеясь, что это сейчас пройдет, шепчет:
- Не торопи. Ещё минуточку. Хочу всё прочувствовать.
А чего можно прочувствовать, когда всё, что ниже пояса онемело, да ещё эта боль в ногах. Молодящая особа об этом ничего не знает и опять к нему с вопросом:
- Ну, скоро?
- Всё, - решил слукавить «Ошпаренный», сделав вид, что кульминация уже посетила его организм.
- Я ничего не почувствовала, - обидчиво констатировала молодящая особа.
- Это такой способ, - поспешил успокоить её он, превозмогая боль, и добавил, обессилено: - новый.
- Новый, старый, - затараторила она. – Не бреши… Давай делай так, чтобы я тоже почувствовала!
Что значит: «Давай!», когда от боли в глазах темно. А она не унимается:
- Вижу, вижу, как тебе приятно… Глаза жмуришь от удовольствия, как кот на солнышке. Зачем я только тебе поверила? Думала, если рослый, а ты на деле сморчком оказался. Слазь с меня, мешок с соломой! Придавить и то не можешь, как следует. Мужик называется, а ещё  при погонах.
«Ошпаренный» покраснел. Ну, как этой молодящейся особе объяснить, что случилось что-то страшное, непонятное, и он сам не знает, что это и как… «А может быть, это уже за ним пожаловала его смерть?» - мелькнула у него мысль. Женщина попыталась выбраться из-под него. «Ошпаренный» закричал. На крик вбежали его коллеги по хору, выпивавшие в это время в соседней комнате за стеной. Их глазам предстал зад их сослуживца. Что-то было во всём этом не естественное, а особенно то, как билась в истерике под телом «Ошпаренного» незнакомка, стараясь столкнуть его с себя, выпучив от натуги глаза. Они остановились, ничего не понимая и не приближаясь ни на шаг к расположившемуся почему-то не на диване, а на столе «натюрморту» из двух человеческих тел. «Ошпаренный» почувствовав спиной, что пришла подмога, сквозь слёзы в двух словах обрисовал ситуацию, на что один из сослуживцев заметил:
- Вот тебе и столбняк. Выходит, опять наврали учёные мужи, что всё под контролем. Ну, никому нельзя верить. Никому…
Кое-как «Ошпаренного» стащили со слезами и матом с перепуганной женщины. Подоспевший майор поскрёб в затылке и сказал:
- Благодари Бога, что жены рядом нет, а то сейчас бы она на тебе отыгралась за все годы совместной жизни, – и добавил сочувственно: - Ну, ты даёшь, болезненный… Что ж тебя с таким здоровьем на баб тянет? А если бы кони кинул?
Пока суть, да дело, появился «Варюха». Оценив обстановку, зло бросил:
- Тебе в детстве не говорили, что чужого нельзя брать? Вот теперь лежи - слюну глотай…
Да, как-то не заладились эти гастроли с самого начала: то «Ошпаренный» со своим «столбняком», то одна вольнонаёмная во время концерта улетевшая со сцены к зрителям, исполняя танцевальную «вертушку» и сломавшая себе ногу. Майор, пустив всех и вся по матушке, свернул гастроли, и ансамбль укатил домой, оставив доверчивого зрителя в ожидании лучших времён. На обратном пути все довольно активно обсуждали случай с «Ошпаренным». Вспоминали «Варюху», который не справился с взятыми на себя обязательствами, залезть под одеяло к очередной своей пассии, чем прослыл среди своих - «болтуном» и «трепачом». Всё это и то, что он был в изрядном подпитии, что собственно и стало причиной его неадекватного поведения в отношении тех, кто посмеивался над его провалом на любовном фронте. Недолго думая, он сгруппировался и, выставив кулаки перед собой, полез в драку. Не сговариваясь «куски», они же сверхсрочники, дружно вздули гоношистого «Варюху». Это было проделано с такой тщательностью, что когда хмель у того улетучился, и у него появилась масса вопросов, мол, «Кто?» и «За что?». Ему никто ничего не смог ответить и только майор, не принимавший во всём этом участие, из-за сострадания, кратко дал ему понять: «Заслужил».

Зима как-то незаметно впустила в свои объятия весну, желая позабавиться напоследок, прижав к себе манящее тепло, и как результат столь необдуманных действий уже в конце февраля из-под сугробов ноздреватого снега заструились еле заметные ручейки предвестники того, что всему на этом свете приходит конец, пусть и не надолго, но приходит.
Весна была, какая то шалая. Кружила ветрами, бурлила талой водой, гоня из города кучи мусора вон. Прилетели скворцы, набухли почки, и стало ясно - год армейской службы остался за плечами. Антон тягостно подсчитал, что ещё столько же, и он будет свободным от утренних подъёмов и так ему ненавистной команды: «Раздатчик пищи встать!» Антон часто вспоминал, как проходила служба до этого дня. По существу это была не служба, а какая-то повинность, где под маской армейских буден всё те же мальчишки куролесили, чиня неудобства всем и при этом, не ощущая за собой ничего такого, чтобы хоть чуть-чуть раскаиваться потом.
Антон вспомнил, как однажды на одном из вокзалов, в ожидании поезда, старослужащие от скуки взяли и заклеили стёкла очков спящему «Бате» обрывками газет, да так удачно, что тот ничего и не почувствовал. Только всё это они проделали, вдруг, откуда ни возьмись, появился «шеф» и как гаркнет:
- Оглоеды по вагонам!
Все соскочили. Кто за сумки, кто за чехлы с аппаратурой и бежать на перрон. Сидевшая на узлах бабулька тоже соскочила за компанию и заметалась про меж солдат. Подбежав к майору, спросила:
- Сынок, на какой поезд объявили посадку?
На что тот ответил ей:
- Успокойся мать, твой поезд давно ушёл.
- Как? – старуха всплеснула руками.
- Под парами, - и он загудел, изображая поезд: - Ту-ту-ту…
Наверное, он ещё бы что-нибудь сказал ей в этом же духе, как вдруг, пробудившийся «Батя» так заорал, что «шеф», даже съёжился от неожиданности:
- Я ослеп! Ребята, я не вижу!
Все, кто находился в зале ожидания, повернули головы на странного солдата в мятой шинели. Тот стоял, теребя в руках шапку, поводя по сторонам стриженой головой, которая была увенчана очками, в которых  окуляры были залеплены газетой.
Присмотревшись, майор выдохнул и сказал:
- Идиот! Стёкла протри! 
Получилось не весело, а жестоко. Антон тогда осуждающе посмотрел на Глыбу, который заводила был во всех подобных начинаниях.
- Большой, а ума - со спичечный коробок…

А весна продолжала хороводить, колдуя рассветами, даря окружающим то яблоневый цвет, то запах сирени, то яркие цвета тюльпанов. Каждый день Антон смотрел поверх забора на высотные дома, подступавшие почти вплотную к части. На балконах в объятиях воздушных потоков развивалось стираное бельё. Иногда обыватели из окон своих квартир глазели на солдат и даже были такие, кто это делал в бинокли, а особенно старалась женская половина. Они жили как бы по заведённому распорядку: стоило только солдатикам выбежать утром на пробежку, они тут же высыпали на балконы, кутаясь в домашние халатики. А солдатики по пояс оголённые, играя мышцами, если конечно таковые имелись на теле, демонстрировали пред ними свою выносливость на расстоянии. Что характерно – желающих полюбоваться выправкой защитников Отечества не становилось меньше. Серёга Андросов по этому поводу сказал:
- Ну, что за жизнь? Никакой компенсации… Хоть бы на полулитру дали, а то пялятся на нас за просто так.
- Причём бесплатно, - поддержал его Ванька Орлецкий.
- Мужики, а давайте устроим им стриптиз, так сказать разволнуем застоявшуюся кровушку? – предложил Колян-губошлёп. – Как будем утром бежать, свернём к клубу и все разом штаны снимем перед их балконами. Может быть, кто-нибудь от радости свалится на землю?
- Это жестоко, - Андросов задумался, - если конечно только задницы им показать, то… А почему бы и нет? Скука заела… Опять же – кто в этих домах живёт?
- Кто?
- Жёны офицеров… Их мужья нас тут имеют, ну а мы никого… и ничего, а так хоть пар спустим.
- А заодно им продемонстрируем то, чего у их полкашей, майоров, да капиташек с летёхами болтается без дела, - оживился Колян-губошлёп.
- А вдруг они своим мужьям настучат на нас? – забеспокоился Славка Максимов из Пензы.
- Ну, и чего? Да, они будут рады, не зная как. Отчего они, ты думаешь, каждое утро вываливаются на балконы?
- Скучают…
- Ага, скучают… Только вот по ком?
- По мужьям.
- Слав, ты святой. Да они все одним миром мазаны. Муж за порог, а они уже глазами стреляют и норовят на сторону срулить, - хохотнул Колян-губошлёп.
- Ладно, хватит дебаты разводить. Завтра утром на пробежке и проверим – ради чего они так пристально изучают часть из своих фатер, - поставил точку в разговоре Серёга Андросов. – Только уговор – показываем зад, а то для некоторых дембель может отложиться на некоторое время.
- Уговорил, - согласно кивнул головой Колян-губошлёп. – Эй, молодёжь не перепутайте, что показывать.
- Ой, чего-то я боюсь, - «Батя» сокрушённо вздохнул. – Может быть, вы как-нибудь без меня. У меня всё-таки возраст, жена…
- Ты, чё такой страшный? Да, ты завтра на жизнь по другому задышишь, а то сидишь за своими нотами, как дятел и толку от тебя, как от козла молока… А это придешь домой в увольнительную, да как взнуздаешь свою тёлку, так она тебе ещё и спасибо скажет и будет ждать…
- Ну, я не знаю… Как-то всё спонтанно, - затушевался «Батя».
- Нет, конечно, можем развесить афиши и подготовить аудиторию, только после этого ожидаемого эффекта может не быть, - вставил Орлецкий. – Да, и раз живём, пацаны… Гульнём?
- Гульнём! – осклабился Колян-губошлёп.
На следующее утро, как и договаривались. Во время пробежки чуть-чуть сменили маршрут и, пробегая вблизи клуба, продемонстрировали стоящим на балконах свои задницы.
- Эх, надо было всё-таки афиши расклеить, - вздохнул Андросов, - а то народу мало было.
- Зато завтра будет аншлаг, - заметил Орлецкий.
- Нет, завтра мы этот трюк повторять не будем… поостережёмся.
Несмотря на то, что балконы были в это утро на половину пустые, эффект всё же был. Об этом можно было судить по следующему утру, когда из всех окон и форточек за частью наблюдали внимательные женские глаза, но как говорится: «цирк уехал, и на этот раз в полном составе…».  Ансамбль песни и пляски, вместо того, чтобы бежать с оголённым торсом по аллеям части, избрал другую тактику и прошёл строем в полном обмундировании по вчерашнему маршруту горланя: «Эх, да надо нам жить красиво!» Дежурный по части с любопытством наблюдал за музыкантами, дивясь тому, что они вообще стали по утрам выходить из казармы, а то приходилось порой выгонять на утренние прогулки чуть ли не силой. Он даже стал нервничать, то и дело поглядывая на небо – не к дождю ли сие знамение? Старшина из роты охраны, гонявший своих до последнего пота спросил:
- Андросов, а чё они у тебя сегодня такие весёлые?
- Радуются, - ответил Серёга. – Дембель стоит у порога и без песни, ну просто никак нельзя.
Кто-то из строя роты охраны хохотнул:
- Это они вчера перетренировались…
- Точно и теперь у них крыша поехала…
- Разорались с утра пораньше. Дня, что ли вам не хватает?
А музыканты ещё пуще приударили, и так это у них получилось с огоньком, что хохотуны тут же и закрылись.
Обманутые же обладатели биноклей с разочарованием покидали свои наблюдательные пункты, лелея в глубине надежду, что может быть завтра или, в крайнем случае, после завтра, видение прошлого утра обретёт реальные формы в окулярах их оптик. Этого не произошло ни завтра, ни после завтра, ни во все последующие дни. Обманутые собственным ожиданием, они решили найти возмутителей спокойствия. Заработала машина, построенная на доносительстве, в простонародье на стукачестве. Сначала они пожаловались своим полкашам, майорам, капиташкам и летёхам, мол, беспредел в форме разврата вламывается в личную жизнь их семей, пока мужья находятся на службе. Те заволновались – так и до греха недалеко, иди потом ищи: кто и сколько раз. Стали копать. Несмотря на это обстоятельство кое-кто по утрам из числа так называемых жертв от «беспредела в форме разврата» нет-нет, да поглядывал тайком из-за штор на бегающих солдатиков. Так уж устроен человек и ему всегда хочется чего-то такого, что лежит за пределом его желаний и возможностей, но всё равно ему хочется: разного, побольше и почаще. Увы, за всё надо платить… Развращённые и обманутые одновременно, такой диагноз они поставили себе сами, остались ни с чем. Тем временем пока они переживали вместе и поодиночке всё происшедшее, мужья в прямом смысле слова «рыли землю», выискивая виновников, посягнувших на их семейное счастье. Дошло до командующего и тот, а поскольку это была не рядовая часть, а штаб округа, дал указание: найти и обезвредить. Ну, насчёт найти – понятно, а вот на счёт остального – не совсем, да и в Уставе про это ни слова, ни полслова.
По подразделениям части засновали особисты, двигая выразительно носами, как будто это могло им помочь. Нагрянул офицер из этого ведомства и в ансамбль песни и пляски. Почему-то он был в лётной форме, и было сразу непонятно: какое он имеет отношение к ракетным войскам стратегического назначения? Тем не менее, он по-хозяйски расположился в кабинете начальника ансамбля песни и пляски и стал по одному вызывать солдат к себе на беседу. Всё проходило в условиях строжайшей секретности, а все бумажечки, в которые «чекист» тыкал авторучкой время от времени, складывались в папочку с грифом - «Руками не трогать»,  что означало не что иное, как «Совершенно секретно!», а другими словами – «Посторонним вход воспрещён!»
Отрекомендовавшись капитаном Туманиным, он стал задавать вопросы всем без исключения о том злополучном дне, когда кто-то из числа проживающих в домах в визуальной близи от забора части рассмотрел под своими окнами голых солдат. Постепенно от этих вопросов особист переключился на другие вопросы, которые, как поняли все, для него были, куда важнее предыдущих, так как преследовали, ну скажем задачу № 1: раскрывать и уничтожать зародыши любого проявления «дедовщины». Колян-губошлёп, имевший склонность к внедрению среди своих сослуживцев чей-то в этом роде, ну я имею в виду - неуставные отношения в форме: сделай за меня это и то, потому что ты «молодой», а я «дедушка», прижал хвост, вращая своим телячьими глазами, прислушиваясь к тому, что происходило вокруг него. Сама кротость смотрела на всех  глазищами перепуганного «перестарка», которому под праздник забыли положить в кашу масло. Антон старался всех успокоить, хотя сам плохо понимал, что и как происходит там, за дверями кабинета и только когда вышел первый, опрашиваемый или допрашиваемый – это кому, как понравится, стало ясно, что «чекист» гонит дуру, но всё равно надо было быть осторожным. Цепкая хватка особиста чувствовалась сразу же, как только кто-нибудь из солдат переступал порог кабинета начальника ансамбля песни и пляски. Капитан сидел, мило улыбаясь, прощупывая голубыми глазами каждого входящего, мысленно уже занося его в свой список «стукачей».
- Ну, солдат, как служба? – и, не дав тому ответить, сразу же задавал второй вопрос: - Чего грустный?
Пока солдат собирался с мыслями, следовал третий и четвёртый вопрос, а потом и пятый. Капитан улыбался, а сам всё что-то помечал в своих бумажках и помечал, делая при этом такое заинтересованное лицо, что могло показаться, что вот сейчас ему и только ему стало известно что-то такое, отчего весь мир вздрогнет и на его погоны посыпятся маленькие, а потом и большие звёздочки. Солдат продолжал стоять, не решаясь нарушить мыслительные процессы старшего по званию. Тот, как будто о чём-то вспомнив, вскидывал на того глаза и, глядя в упор, не убирая со своего лица улыбки, спрашивал:
- Готов послужить Отечеству?
Обычно следовал ответ:
- Так точно!
Иногда можно было разобрать:
- Я уже служу…
Но чаще вопрос оставался без ответа. Особенно это случалось с теми, кто только что пришёл в армию. Они вообще шарахались, как говорится «каждого куста», тогда на помощь приходил опыт особиста и он вкрадчиво спрашивал?
- Жалобы есть?
Например, «Батя» на этот вопрос ответил так:
- Есть и очень много.
Он стал излагать своё неудовольствие кроем солдатской одежды, после чего досталось поварам, которые закормили солдат пшёнкой, кирзухой и бигусом. Капитан, с окаменевшим лицом выслушал всё, и опять спросил:
- Какие ещё жалобы имеются? Может быть, кто-то обижает? – и он окинул сочувствующим взглядом пухлую фигуру солдата, про себя подумав: «И откуда же вы такие вылезаете на белый свет – жир, да кости…»
- Имеются, - продолжал «Батя» - нет туалетной бумаги, а газета не только вредна, но и ослабляет идейную закалку защитника Отечества, так как не пристало солдату вытирать зад, извините за подробности, портретами первых лиц в государстве.
- Даже так? Интересно, интересно, - «чекист» оживился, что-то помечая у себя в бумажке. – И кто же эти лица, которыми… ну, ты меня понимаешь? Кто их вам подсовывает в туалеты?
- Не могу знать, - «Батя» преданно посмотрел в глаза капитану. – Как не придёшь, а они уже там.
- Как это может быть? Ведь кто-то туда их приносит, ну я имею в виду газеты? Не почтальон же это делает? Так вот что солдат – будешь вести наблюдение и собирать информацию обо всех тех, кто приносит в туалеты печатную продукцию и мне в письменном виде докладывать…
- А может быть всё-таки решить вопрос с туалетной бумагой?
- Решим, решим, - поспешил его успокоить особист, - и с туалетной бумагой и со всем остальным, а ты давай – не теряй бдительности. Да, и о нашем разговоре никому. Понятно? С этого дня ты наш человек и несёшь ответственность за разглашение государственной тайны.
- Так, туалетная бумага это тоже…?
- А как же? Враг не дремлет и может так статься, что именно через эту дверь в нашей обороне он сможет просочиться и как раковая опухоль разъесть сознание защитников Отечества. Это тебе не шуточки. А за информацию спасибо. Молодец! Что надо отвечать в таких случаях?
«Батя» надул щёки и рявкнул:
- Рад стараться!
- А вот это лишнее, - капитан улыбнулся и поправил: - Надо говорить: «Служу Советскому Союзу!» Понял?
- Так точно. Служу…
- Иди, иди, потренируйся, - перебил его «чекист», давая понять, что с ним беседа закончена.
Когда все прошли через всё это, капитан усталый, но счастливый покинул расположение ансамбля песни и пляски, прижимая к себе пухленькую папочку. Серёга Андросов вошёл в хоровой класс и засмеялся:
- Ну, что стукачки, все дали подписку о не разглашении государственной тайны? Судя по морде капитана, он остался нами доволен.
- Ещё бы, мы все дали ему согласие стучать друг на друга, - Орлецкий хмыкнул. – Без этого ни армия, а один сплошной бардак. А так в один день в ряды бдительных стражей влилось сразу двадцать душ. Вот его начальство обрадуется.
- Если честно неприятно было с ним вести беседу, - заметил «Батя».
- А кто тебя заставлял? Вон Колян-губошлёп так напугался, что забыл, какой частью тела слова произносить, - Витька Дзицина заржал.
- Но, но, не посмотрю, что моего призыва, шолупень… - Колян погрозил кулачищем. – Раз вдарю  и мозги на паркет.
Дзицина, сдерживая смех, проговорил:
- Сейчас догоню капитана и скажу, что ты ко мне пристаёшь…
- Противный такой, - Глыба голосом трансвестита закончил его фразу.
Колян-губошлёп махнул рукой, мол, веселитесь, веселитесь, а я свой дембель на ваши слюни не променяю, а тем более до него оставались считанные деньки, если верить обещаниям шефа.
Антон вздохнул и как бы подвёл черту:
- Ладно, чёрт с ним  с этим капитаном… Главное, что всё обошлось, пацаны, и как бы там ни было мы коллектив, а это кое-что, да значит…
И действительно – пацаны… Ну, что с них взять? Предавать они никого не собирались, но и стучать на своих считали, чем-то нехорошим, а поэтому всю «секретку» считали пятым колесом в том, что их окружало под названием армия.
 А весна рылась в их душах так, что иногда они были готовы кричать через забор каждой проходящей юбке о своих чувствах. Запертые на два года в мужском коллективе, где не всё было так просто, они рвались туда за пределы этого круга, где пахло цветами и по асфальту стучали женские каблучки, где их сверстники отращивали длинные волосы и, напялив брюки-клёш и входившие в моду джинсы, прыгали на дискотеках под стиль «диско», выбрасывая из себя накопившуюся энергию. Здесь в армии было всё по-другому, и поэтому кто как мог, находил способ прикоснуться к гражданке, убегая по ночам в самоволки, а тем более, когда рядом располагалось женское общежитие. Ансамбль песни и пляски не был исключением в том длинном списке подразделений, откуда солдаты «ходили к девочкам в гости». Особенно старался в этом плане саксофонист Бабон и это, не смотря на то, что недавно у него была свадьба. Он не раз говорил о том, что этот брак был для него вынужденным, чтобы разрешить мирным путём конфликт с папашей Натахи, на которой он однажды его застал. Бабона не прельщало ни то, что её отец был состоятельным человеком, возглавлявшим самый главный завод в области по производству колбас и мясных консерв, ни то, что благодаря именно этому обстоятельству, «шеф» отпускал его каждую неделю к жене с ночёвкой. Казалось бы, ну что человеку надо, когда всё есть? Тем не менее, Бабон не больно баловал свою супругу своими визитами, отдавая предпочтение женскому общежитию. Он решил так, что до дембеля ещё полгода, а поэтому у него есть право выбора: с кем ему проводить ночи в увольнении. Общага работала круглосуточно и он нырял туда с завидным постоянством, опустошая себя порой до такого состояния, что утром приходил в казарму на трясущихся ногах.
Однажды, это случилось перед самыми майскими праздниками, Бабон не вернулся в срок из самоволки, в которую ушёл, несмотря на предупреждение Серёги Андросова. Тот метался по клубу, как маленький зверь в клетке, посылая всех на три буквы, потому что, если что - его дембель мог накрыться медным тазом. Видно интуиция у него, невзирая на маленький рост, всё же была.
Бабон, шатаясь, как пьяный возвращался из общаги. Уже на подходе к лазу, через который он уходил в ночь в объятия женских рук, его дорожка пересеклась с дорожкой «шефа». Чёрт его дёрнул так рано возникнуть на пути разомлевшего Бабона. Взгляды их скрестились, и вдруг Бабон рванул от него. Он прыжками преодолел расстояние до забора и одним махом перескочил через него, оказавшись на территории клубной курилки. Через чёрный вход влетел в расположение ансамбля песни и пляски и стал стаскивать с себя гражданскую одежду. Кстати, это помогало избегать конфликтов с патрулями и может быть, поэтому на счету ансамбля не было никаких нарекания со стороны этой службы. Не успел Бабон облачиться в свою «хэбэшку», как в каптёрку влетел майор и, не говоря ни слова, влепил тому такого звонкого леща, что тот рухнул на колени, как подкошенный. Если бы Бабон не побежал, если бы попробовал объяснить, то может быть, всё и обошлось бы, но теперь поверженный нарушитель уставного распорядка лежал в ногах своего командира, и у него не было никаких сил  что-то говорить в своё оправдание. Досталось всем, потому что шеф знал, что такое армейский коллектив: знали и молчали, а это приравнивается к укрывательству. «Так получай фашист гранату в самые клубни» - любил говаривать майор и вершил свой суд скорый и справедливый. Бабона отправил дослуживать свой срок в самую дальнюю точку на карте, дав ему такую характеристику, по которой могли определить даже в дисбат. Ничто не помогло, ни уговоры отца его супруги, ни подношения в виде колбас и консерв в огромных размерах, ни слёзы самой Натахи, которая убивалась больше всех. Если бы она знала, что Бабон давно променял её пышный зад на упругие попки девчонок из близлежащей общаги, она бы так не убивалась. А тот молчал, и всё в уме подсчитывал, сколько ему осталось тянуть лямку. Сослуживцы проводили его с сочувствием. Уже прощаясь, он пообещал, что и там найдёт скважину для своего блуда. Антон ещё подумал: «Не потерял бы, где по дороге своё «сокровище», а то, как потом жить?»
С Андросова Серёги сняли сержантские погоны, и он опять вернулся в рядовые. Вместо него майор поставил здоровяка Хромова, прослужившего только полгода. Парень он был рассудительный, а тем более имея в наличии два огромных кулака, он быстро восстановил равновесие в коллективе, объяснив просто:
- Пацаны, шеф велел передать, что все те, кто хочет дослуживать свои сроки, где-нибудь на окраинах нашей многострадальной Родины, могут паковать вещи. Никого держать не будет.
Все знали, что майор слов на ветер не бросает, а поэтому надо было соответствовать тому распорядку, где они находились, и они стали соответствовать.
А тут и проверки подоспели, а с ними шутки плохи и все, как-то сразу подтянулись. В столовой навели идеальный порядок, даже стали иногда давать по чуть-чуть мясо, а не только куски жира. Солдатская молва понесла по казармам новость, мол, ждут генералов, а значит, проверка будет посерьёзней всех предыдущих. Усердно мели асфальтовые дорожки, обновляли плац, развешивали флаги, подкрашивали стенды – одним словом, готовились к встрече. проверяющие заявились целым эскортом. К удивлению солдат, стали проверять не их, а офицерский состав. Все без исключения, входившие в это сословие, демонстрировали своё физическое мастерство, прыгая в длину и в высоту, поднимая тяжести и бегая на длинные и короткие дистанции. Если честно удалось блеснуть не всем. Были и такие, кто просто обозначал своё присутствие на спортивной площадке, трясся выразительными щеками перед проверяющими, мол, здоровье не позволяет.
 Свой «пряник» получил и ансамбль песни и пляски, когда проверяющие решили посмотреть: во что одеты и как одеты работники «идеологического фронта». Оказалось, что у многих в одежде столько недостатков, что в пору было объявлять строгие выговоры всем без исключения, а начальнику ансамбля песни и пляски, даже с занесением в личное дело. Распекали их прямо в присутствии срочников. Здоровые, мордатые мужики, с висячими животами, выслушивали в свой адрес столько «лестного», что у нормального человека от всего этого уши бы в трубочку свернулись бы. У этих же они просто висели, не подавая признаков жизни, предпочитая именно в такой форме пережидать «грозу».
Полковник с крючковатым носом поставил шефа по стойке - «Смирно!» и сказал, что за бардак в вверенном ему подразделении, он несёт личную ответственность, и спрос за всё увиденное на построении будет с него и только с него.
- Так точно! – рявкнул майор.
- Что ты лаешь, как пёс на ветер? Башкой надо думать. Вы же все на передовой идеологического фронта. Это понимать надо! – распекал его полковник, покачиваясь на своих кривоватых ногах. – Чтоб к завтрашнему дню, все недостатки устранили. Лично проверю!
- Будет исполнено, товарищ полковник…
После этого всех повели на спортплощадку. Небольшая разминка и потом кросс на шесть километров. Дело привычное для тех, кто этим занимается, ну хотя бы через день или два, а тут были и такие, которые бегали лишь в исключительных случаях. Например, чтобы успеть на автобус или троллейбус. В их числе был и ансамбль песни и пляски, среди которых отличались своей выправкой «сверхсрочники» они же «куски». У срочников перед ними было преимущество – они были моложе. Может быть поэтому, чтобы спасти ансамбль от окончательного позора, майору удалось каким-то образом там, в верхах договориться, чтобы в кроссе принимали участие только срочники. Как и что у него получилось и через что ему пришлось пройти, но разрешение было получено. Хромов, оглядывая своих сослуживцев, сказал:
- Будем отдуваться одни за весь ансамбль. Хорошо, что ещё будем бежать без полной выкладки, а то бы попали в книгу Гиннеса, как самое медленное подразделение ракетных войск.
- Да мы их всех сделаем, - Орлецкий Ванька свечой взвился вверх, демонстрируя всем свою прыгучесть.
- Сомневаюсь, - Хромов сочувствующе посмотрел на подчинённых.
- Ну, это ты загнул, - не унимался Ванька.
- Слишком сильно ушили свои «хэбэшки». Обтянулись, как балеруны… Мышцам не будет хода, а бежать-то долго.
- Как просили, так и ушил, - оправдался Ванно, мастер по дизайну солдатской одежды.
- Ну, теперь, чего разговоры вести? Пошли на старт.
Стоило только ансамблю изготовиться на старте, как откуда-то сбоку вывернулся общий «любимец» - капитан Игнатоля. Фуражка на его голове, будучи на два размера больше, крутилась в разные стороны, отчего козырёк то и дело сползал к виску. Он, брызгая слюной, обратился к сержанту:
- Хромов, ансамбль должен сегодня всех удивить. На карту поставлена честь политического управления нашего штаба армии. Это понятно? Мы все на вас смотрим с надеждой…
- Товарищ капитан, а может быть вы с нами? – Глыба заговорщицки подмигнул сослуживцам.
- Э-э, шутники, - капитан погрозил пальцем, криво улыбнувшись.
- А чего, товарищ капитан? Всем политотделом, так сказать в одной связке, а то как-то не по-товарищески, - Орлецкий картинно вздохнул, сделав грустное лицо.
- Ничего, ничего, - мы всем политотделом будем за вас держать кулаки.
- Лучше б вы за нас пробежали эти шесть километров, - высказал пожелание разжалованный Андросов.
Капитан недовольно блеснул глазами и сказал:
- А тебе, сам Бог велел их пробежать, чтобы в дальнейшем более чётко относился к своим обязанностям, – и, обратившись к Хромову, напомнил тому: - Ну, так мы болеем за вас, сержант…
Капитан Игнатоля был одним из тех офицеров в армии, про которых можно было без утайки сказать: «пятое колесо в телеге». Он и его вечный спутник – майор Мельников, целыми днями шныряли по части, создавая видимость кипучей своей деятельности. Благодаря именно этой деятельности фасад здания, где располагался штаб армии ракетных войск стратегического назначения украшал лозунг: «Ракетные войска – наша цель коммунизм». Все так привыкли к этой формулировке, что никому и в голову не могло прийти, что это на руку западным милитаристам, пытавшихся любыми способами «засеять головы» подрастающему поколению неверием в собственные силы, в силы армии, в силы единства системы социализма. Пока западные умы гадали, как это сделать побыстрее, майор Мельников и капитан Игнатоля на полном альтруизме способствовали этому, соревнуясь, друг перед другом в своём умении привносить в будни армейской службы эдакий налёт «содержательности и идейности».
Чего стоит только одна из последних эпопей, связанной с агитационными щитами, которыми так любило утыкивать обочины дорог, ведущих к части, служба, именовавшаяся политотделом. Здоровые металлические щиты, выкрашенные яркой жёлтой краской, по мнению тех же капитана Игнатоли и майора Мельникова, должны были будить у солдат сознание. Для того чтобы это имело стопроцентный успех, на этих щитах художники части оставили свои автографы в виде всевозможных цитат и воззваний, переписанных из умных книг. Как только буквы были нанесены на щиты, встал вопрос: «А кто их будет устанавливать?» Решение лежало на поверхности, и не надо было чесать затылок  и ковырять в носу, чтобы найти ответ на этот вопрос. Два друга, неразлучные капитан и майор направились прямиком в ансамбль песни и пляски, где их всегда были «рады» видеть. Кстати, они выбирали то время, когда в расположении отсутствовал «шеф» ансамбля. Ну, что-то у них были с ним какие-то трения. Так вот придя в ансамбль песни и пляски, они, по-петушиному задрав головы, начинали качать права, суя свой нос во все углы. Выглядело это со стороны смешно. Капитан Игнатоля на полусогнутых крутился вокруг длинноногого майора Мельникова и, тараща глаза, вещал:
- Боря, ты посмотри, как разленились бойцы, - он делал акцент особенно на слове «бойцы», предавая этому какой-то тайный смысл. – Кругом пыль… и шум.
Причём здесь был шум и что он имел ввиду, когда одновременно шли репетиции в хоровой комнате, в танцевальном зале и в оркестром классе? Какой шум ему слышался сквозь всё это? Сержант Хромов молча наблюдал за телодвижениями двух идеологов, по которым явно скучали подразделения, волею судьбы оказавшиеся на крайних точках огромных просторов России. Чего-чего, а развеселить они могли даже ленивого до этого развлечения и как раз в тех местах их солдафонский «юмор» был бы незаменимым средством от плохого настроения. Майор Мельников поводя длинным носом, пытался определить, как далеко находится в данную минуту «шеф» ансамбля и не найдя никаких признаков, указывающих на это, уже обращался к Хромову:
- Ну, что сержант, пора заниматься делом. Сворачивай всю эту богадельню и строй подразделение. Поступаете в моё личное подчинение. Что смотришь? Звёзд на погонах не видишь?  - и он демонстративно выдвигал одно плечо вперёд, мол, смотри - перед тобой целый майор стойку держит, а ты медлишь.
Хромов строил ансамбль и начинался… спектакль.
Капитан Игнатоля то и дело подпрыгивал на своих коротеньких ногах и, оглядываясь на майора Мельникова, мол, тут он ещё, произносил пространную речь о том, как западный мир готовит козни против Советского Союза и что они - работники «идеологического фронта», и только они предотвращают их, вовремя  реагируя на все поползновения со стороны заокеанских аналитиков. Он говорил долго и так нудно, что солдаты очень скоро начинали зевать, чесаться, а то и просто засыпали стоя, как кони. Заканчивалось всё это всегда одинаково. Капитана Игнатолю прерывал майор Мельников и, прокашлявшись, ставил точку:
- Нам предстоит поработать во славу Отечества!
Это означало, что сейчас предстоит припашка, то есть кого-то ансамбль не досчитается в своих рядах. Те, кто уже побывал на этих работах «во славу Отечества» предпочитали больше туда не попадать, а поэтому инстинктивно делали шаг назад, подальше от брызгающего слюной капитана, прыгающего перед строем на своих ножульках.
- Ну, Хромов, давай командуй: кому стоять вахту на страже интересов нашего государства, - Игнатоля на какое-то время замирал, поглядывая одновременно на майора Мельникова и на строй солдат.
Отобрав человек пять, а то и больше, два друга: капитан и майор, гордо покидали расположение ансамбля песни и пляски, неся на своих лицах такую печать важности, что хотелось не только встать по стойке смирно, но и крикнуть им вслед: «Слава Богу, пронесло!» Сразу же замечу, что тех, кто уходил с ними - это не касалось ни в какой мере. На этот раз Хромов отобрал в группу «защитников интересов Отечества» только молодых и Антон Ильин, видя это, решил пойти с ними. Ну, на всякий случай.
 Работа была нетяжёлая, а бестолковая. Ломами ковыряли каменистый грунт у дороги и устанавливали агитационные щиты. Единственным плюсом во всём этом было то, что ни капитана, ни майора рядом с ними не было. Трудились не перетруждаясь с шутками и прибаутками и сами не заметили, как к вечеру установили все положенные щиты. Прибежал капитан Игнатоля. Лично обнюхал каждый щит на прочность, попинав их ногами, и удовлетворённо заметил:
- Стоят родимые.
На следующий день с утра пораньше опять на горизонте нарисовалась «припашка». Теперь надо было основание под щитами выложить дёрном. Как сказал майор Мельников: «Эстетика и агитация две сестры, а поэтому жить они должны в согласии». Антон с солдатами нарезали дёрн и обложили им основание под щитами, как и предложил майор. Уже через день заявился взбешённый капитан Игнатоля и, брызгая слюной, заорал, что трибунал стоит на пороге ансамбля песни и пляски. Хромов, конечно, ничего не понял и поэтому никак не отреагировал на его импульсивность. Капитан кричал, что с его погонами полетят головы и тех, кто участвовал в установке щитов. Антон не сразу догадался, о чём идёт речь, а речь шла о том, что дёрн на каменистой почве отказался быть украшением у подножия щитов и за один солнечный день превратился в ничто.
- Хромов, дай мне тех, кто устанавливал эти долбаные щиты! - орал Игнатоля. – Я сейчас устрою им… - он поперхнулся и закашлялся, увидев перед собой шестерых солдат на голову выше себя.
Явно перевес был не в его пользу. Спасали только погоны, а то бы они ему устроили обкатку и, причём без всякого труда. Он как-то сжался и приутих. Солдаты ждали, ждал и Хромов.
- Так, - глаза капитана блеснули как-то совсем нехорошо. – Идёмте со мной...получите краску и чтоб быстренько все свои художества выкрасили в зелёный цвет…
- Что именно? – уточнил Ильин.
Капитан удивлённо осмотрел на него и ответил:
- Травку, травку, рядовой. И чтоб было как на картине у Васнецова…
- А там как?
- Реально, как в жизни.
- Ясно.
- За мной!
Уже через час высохший дёрн под щитами блестел на солнце тёмной зеленью. Капитан Игнатоля перевёл дыхание. Лично обошёл и обнюхал каждый щит.
- Ну, как товарищ капитан, реально?
- Это не мне решать, - буркнул тот.
- А кому же?
- Командующему… Будет ехать, посмотрит по сторонам и оценит.
- А я-то думал…
- Что ты думал, рядовой? – капитан насупил брови.
- Да нет ничего… А вдруг командующий не посмотрит в эту сторону?
- А вдруг посмотрит? – работник «идеологического фронта» улыбнулся с издёвкой. – А?
- Так видно же, что это краска даже не вооружённым взглядом, да и пахнет.
- Я как-то и не подумал, что пахнет…
Сослуживцы Антона из нового призыва молча наблюдали за разговором с капитаном. Тот беспомощно хлопал себя по брючным карманам. Видно в голову ничего не приходило. Фуражка крутилась на его макушке, и козырёк съехал в сторону, и весь он был какой-то потерянный. Ильину даже стало его жалко.
- Товарищ капитан, может всё обойдётся? Опять же у командующего зрение не сто процентов и…
- Точно! - обрадовался Игнатоля. – Он же всюду носит очки, да и смотрит, всегда щурясь, – он оглядел солдат и, заметив на одном из них очки, скомандовал: - Боец, сними окуляры и посмотри, что ты видишь под щитами?
Тот послушно выполнил приказ и ответил:
- Трудно разобрать. Можно подойти?
- Не стоит. Порядок! – капитан Игнатоля потёр руки и, подпрыгнув на одном месте, скомандовал: - Всем вернуться в своё подразделение до особого распоряжения.
На следующий день, как на зло, проезжавший мимо щитов командующий обратил внимание на зелёные пятна под щитами и попросил своего адъютанта узнать, что за сорт травы высажен у дороги, а то его жена с ног сбилась – всё ищет что-то похожее для дачи. Тот быстренько разузнал, что и как, а когда понял, что всё это бутафория заметил:
- Странно, как вы не додумались асфальт порошком вымыть?
- А что надо? – капитан Игнатоля стоял на вытяжку перед адъютантом командующего, прожигая его взглядом преданно, мол, готов на любые жертвы.
Тот ничего не ответил и, уже уходя, сказал:
- Вашу бы энергию и исполнительность, да в мирных целях…
- Это он о чём? – спросил капитан майора Мельникова.
- О дембеле, дружище, - улыбнулся довольный майор.
 - О чьём?
- А ты догадайся…
- Боря, это несправедливо… Я старался, но природа… Она не предсказуема, то снег, то дождь, то чёрт знает что…
Всё это происходило до проверки. Теперь же когда она объявилась, и высокопоставленные чины устроили «шмон» в стиле «готов к труду и обороне» стало ясно, что не все готовы. Как не настраивал капитан Игнатоля ансамбль песни и пляски на победу в кроссе, к финишу пришли из двадцати человек только двое – Сержант Хромов и комсорг Ильин. Объяснение этому «феномену» было простое: у того и другого «хэбэшки» не были сильно ушиты. Все же остальные сошли с дистанции и по одиночке подтягивались к финишу, еле ковыляя.
- Ну, что Паша, - майор Мельников редко называл своего сослуживца капитана Игнатолю по имение, а если называл, то лишь в исключительных случаях, - очередное «повышение» по службе улыбнулось из окна проходящего поезда?
Шутка получилась нехорошей и какой-то затасканной, на что капитан ответил:
- Как и тебе Боря. Я в рапорте отметил, что мы оба и ты, и я курируем ансамбль песни и пляски, являясь нештатными политработниками данного подразделения…
- Ты явно поторопился, - Мельников скривил губы.

«Шеф», после того, как получил от столичного полкаша взбучку, ухитрился лечь в госпиталь, якобы на медосмотр и сумел переждать «грозу», а как только всё улеглось, как ни в чём не бывало, появился в расположении ансамбля песни и пляски и, весело зыркнув глазами, проорал:
- Ну, что оглоеды, соскучились по настоящей службе? Пакуйте чемоданы, рванём на вольные хлеба.
Это означало во все времена, что ожидаются гастроли по районам области. Настроение у шефа было преотличное. Во-первых, проверка осталась позади и ансамбль, несмотря на все минусы, не был последним в списке всех подразделений при штабе армии, а это кое-что, да значило для нестроевого подразделения. Во-вторых, так называемые «друзья» ансамбля песни и пляски: капитан Игнатоля и майор Мельников, самовольно вписавшие себя во внештатные политработники данного подразделения, получили, как говорится по первое число, потому что, как показала проверка, они всюду совали свой нос, но при всём при том - нигде не было результатов их работы.  В-третьих, летние гастроли, это всегда новые впечатления и, что скрывать, приработок и для армейской казны и для собственного кармана. И, в-четвёртых, дослужившись до майора, шеф прекрасно усвоил, что в жизни нет ничего прекраснее, чем свобода, а особенно если ты ещё и небольшой начальник. Душа его ликовала. Пока душа его ликовала, кто-то не спросясь его засунул в ансамбль двух новобранцев их числа весеннего призыва. Всё ничего бы, но как выяснилось, что ни петь, ни плясать, ни играть на музыкальных инструментах те не могли. Шеф хотел  было их отправить  куда-нибудь подальше, но пришла сверху резолюция от самого командующего - оставить их при ансамбле песни и пляски. Оказалось, что это дитяти высокопоставленных чиновников областного масштаба. Армия чем хороша, что приказы вышестоящих не обсуждаются, так и в этом случае шеф почесал свою репу и определил обоих в хоровую группу, так сказать для численности, строго приказав при этом, чтобы рты открывали, но звук не произносили. Не служба, а мёд…
Как только все вопросы были решены, штаб армии благословил ансамбль песни и пляски на целый месяц в рейд по собственным тылам «стричь капусту». Деньги были нужны очень. Особенно, чтобы покрыть образовавшиеся расходы «в казне» в связи с приездом высокопоставленных чиновников с проверкой.

Народ валом шёл на концерты заезжих артистов. Сверхсрочники, они же «куски» вели себя как столичные «звёзды». Ради них женское население было готово на всё, только бы заполучить себе под одеяло хоть одну, ну даже самую маленькую «звёздочку». Верхнюю позицию в этих списках занимал как всегда «Варюха», обслуживавший работников пищевой промышленности. Вторым шёл «Ошпаренный», к тому времени поправивший своё здоровье. Остальные в этой области человеческих отношений старались сильно не перерабатывать и осеменяли благодарных поклонниц по мере возникавших у них желаний.
Жизнь срочников, что удивительно, протекала ровно, без инцидентов: с местными парнями ладили, девок не портили, хотя те большого сопротивления и не оказывали. Хромов держал всех мёртвой хваткой. К тому же перед самой поездкой отправили на дембель всех старослужащих, среди которых были и прославленный Юрка Глыба, и пермяк Колян-губошлёп, и орчанин Витька Дзицина. Шеф сжалился и дембельнул даже Серёгу Андросова, мол, покуражились и будет, пусть вас гражданка переделывает, если сможет, а армия от всех вас уже устала.
Гастроли были в самом разгаре. Антон времени зря не терял и, как только выдавалась свободная минута, бродил по окрестностям посёлка, любуясь природой. Однажды он набрёл на озеро, где решил искупаться. День был жаркий, и вода манила к себе своей прохладой. Стоило ему войти в воду, как он почувствовал под ногами обилие рыб, бившихся у самых щиколоток. Он нагнулся и руками стал ловить довольно крупных карасей. Какой там купаться, если такой клёв и что характерно без всякой снасти и прибамбасов. Натаскав, таким образом, килограммов пять, а то и шесть, Антон быстренько соорудил кукан и, нанизав на него пойманную рыбу, отправился в посёлок, радуясь такой удаче. Коля Федулов - трубач и знаток рыбной ловли, тут же проявил интерес, увидев,  сколько рыбы Антон принёс на своём плече. С этого дня в рационе и срочников,  и сверхсрочников появилось некоторое разнообразие.
- Не жизнь, а рай, - констатировал Орлецкий, уплетая за ужином аппетитных карасей.
- Ага, и девок не надо, - поддержал его Ванно.
- Это кому как, - вставил Лёша Лелюк. – Мне без них скучно.
- А это видел? – Хромов поднёс к его лицу внушительный кулак. – Опрокидывает на спинку без проблем.
- Чё ты? Я ведь только мечтаю, - Лелюк ухмыльнулся, пряча глаза.
- Знаю я твои мечты. Вчера почтальоншу кадрил? Кадрил… А она между прочим пацанка ещё… несмышлёная. Смотри Лёха, сядешь за разврат малолеток, и будет твой зад на зоне обслуживать всяких «сявок».
- Напугал…
- Я не пугаю, а предупреждаю. Не дай Бог…

В один из дней шеф решил устроить для всего ансамбля выходной. С утра отметились в столовой и рванули на речку, где местная молодёжь устроила что-то вроде пляжа: песочек, тарзанка – одним словом, цивилизация. Пришли, огляделись. Кое-где народ, всё больше молодёжь. «Куски» по разику окунулись и  отправились на боковую, а срочники разложили свои мослы под палящими лучами солнца. Ближе к обеду людей на пляже прибавилось.
- Слушай Антон, я вот смотрю на местную молодёжь – какая-то она невесёлая. Скучная… - сказал, лежащий рядом с ним Ванька Орлецкий.
- Решил развеселить?
- А почему бы и нет? Какие-то они квёлые…
- Это от жары. Палит беспощадно.
От речки тянуло прохладой. Солнце своими лучами прожигало землю настолько, что босиком было больно по ней ходить. Старослужащие, оккупировав место в тени деревьев, наблюдали, как молодые их сослуживцы устроили на воде что-то вроде игры в пятнашки. Они резвились, как дети, то  ныряя, то  выпрыгивая из воды, и брызги летели в стороны, обильно орошая всё вокруг. «Батя», которому служба давалась тяжело, по прошествии некоторого времени уже не выглядел таким увальнем с отвислым задом. Он принимал всё, как должное и терпеливо переносил все невзгоды, которые, так или иначе, имели место в его жизни. Лежа на песке, он щурил глаза, думая о чем-то  своём.
- Что грустим, консерватория? Скучаешь по дому? – Ванно повернул к нему своё лицо.
- По жене…
- Видишь, какой ты молодец: и жена у тебя есть, и армия у тебя есть, а у меня только армия. Жены совсем нет…
- Ещё успеешь.
- Слушай, а зачем ты пошёл служить? Тебе уже двадцать пять лет… Надо было детьми обзавестись.
- Не успел. Закончил консерваторию, и меня тут же призвали.
- Что, значит, не успел? Ты какой-то «Батя» нерасторопный. А я всё гадаю: и чего ты полгода учился портянки наматывать?
- Ну, вот такой я неприспособленный…
В это время на пляже появился звукооператор Димка Новиков из Брянска. Он доложил Хромову, что профилактику аппаратуры закончил - устранил мелкие неполадки. Тот махнул рукой в сторону реки:
- Отдыхай, купайся…
- С удовольствием, да только я в семейных…
- Тут все в семейных… Ну, если стесняешься, вон уйди в заросли и плавай себе там, хоть без штанов.
- Это мысль!
- Что за мысль? – к Димке подошёл Орлецкий.
- Да вот предложил Новикову заняться нудизмом, так сказать двинуть цивилизацию на периферию, - ответил сержант.
- Это как?
Хромов удивленно посмотрел на Орлецкого.
- Нудизм – это когда человек загорает на пляже без одежды. Своеобразное общение с природой, - Димка Новиков стал разоблачаться.
- Нагишом что ли? – обрадовался Орлецкий, раззявив рот в улыбке.
- Догадливый ты хохол, - Хромов потянулся, оценивающе оглядывая пляж.
- Ну, желающих нет, со мной за компанию блеснуть задницей на солнце? – Димка сбросил с себя рубашку.
- Да, запросто! – Орлецкий, где стоял, там и снял с себя плавки.  – Чего уставился?
- Прямо здесь? А я думал, в заросли отойдём…
- Новиков, ну какой же это нудизм, если тебя никто не видит? Всё под лопушком, всё за кустиками… Именно здесь и сейчас.
Хромов тревожно оглядел людей на пляже. Все были заняты своими думами и делами и никто не отреагировал на голого Орлецкого.
- Иван, это уже перебор, - Хромов попытался, собой прикрыть незагорелый зад Орлецкого.
- Володь, нудизм, так нудизм, - Новиков вслед за  Ванькой стащил с себя всю одежду и, размахивая руками и ни на кого не обращая внимания, направился к воде.
Молодые из весеннего призыва, увидев голых сослуживцев, разинули рты.
- Пацаны, вы меня смущаете. Чего зенки выпучили?
- Да, мы так…
Отдыхающие только теперь обратили внимание на необычную экипировку двух парней. Девчонки-подростки прыснули в кулачки и отвернулись. Местные пацанята хотели, было рассмеяться, но получилось неубедительно. Димка с Ванькой зашли в реку и поплыли на другую сторону, отфыркиваясь и шлёпая по воде руками, специально подымая вокруг себя столбы брызг. Что они чувствовали, когда им в спины смотрели глаза отдыхающих, трудно было сказать, но ощущения были. Какая-то лёгкость, граничащая с бесстыдной  раскрепощённостью наполнила их тела. Уже на середине реки они обернулись и заорали что-то нечеловеческое, а потом, выбросившись из воды, ушли под неё, пронзая зеленоватую гладь.
- Вот дурачьё, - сказал Хромов с завистью следя за ними с берега.
Сзади подошёл Антон и спросил:
- Показательные выступления?
- А что? – тот обернулся на Ильина.
- Ты не на меня смотри, а вон туда, - Антон кивнул головой в сторону отдыхающих.
Те, а особенно женская половина, вытянув шеи, ждали появления новоявленных «нудистов» из воды.

С пляжа вернулись ближе к вечеру. Солнце успело подрумянить всех без исключения. Наплававшись и набегавшись, срочники сразу же повалились на кровати. Лёша Лелюк, остававшийся за дневального с ухмылкой сказал:
- По вам и не скажешь, что были на отдыхе. Наверное, речные русалки всю силу из вас вытянули…
- Угадал, - Хромов не раздеваясь, распластав руки, плюхнулся на кровать.
Антон потрогал обгоревшие руки и плечи и заметил:
- Опять передозировка.
Немного даже морозило. «Как отбивная» - подумал он, оглядывая свою грудь. За этим занятием его и застал Генка Халин из нового призыва.
- Антон,  у меня что-то непонятное с простынями. Все в чём-то…
- Чего там случилось?
- Я говорю, что все простыни, как будто в крови. Утром всё было нормально, а сейчас смотрю и ничего понять не могу…
- Слушай Халин, ну почему, если что-то случается в подразделении, то случается именно с тобой? Прямо беда, какая-то, - Антон поднялся, кряхтя: - Пошли, показывай свои художества. 
Действительно все простыни были в подсохших кровяных разводах.
- Лелюк, ты куда-нибудь, отлучался? – Антон, не поворачиваясь, задал вопрос старослужащему, зная, что тот где-то за спиной наблюдает за происходящим.
- Чего волну гонишь? – тот старался держаться подчёркнуто независимо, как бы бросая вызов - всему и вся.
- Я тебя спросил…
- А я не обязан отчитываться, - Лелюк скорчил самодовольную рожу.
Поднялся с кровати Хромов. Его голос несколько отрезвил взорвавшегося Лелюка:
- Ты говоришь, что не обязан? Может быть, тебе напомнить о том, где ты сейчас находишься? Тебя для чего оставляли дневальным? Что бы ты в наше отсутствие баб трахал на чужих кроватях?
- А твоё, какое дело?
- Вот мне как раз и есть до всего дело и ему тоже, - Хромов кивнул головой на Антона, - потому что я твой командир, а он комсорг. – Хромов положил на его плечо свою руку и Лелюк почувствовал, что надвигается «гроза». – Ну, колись – девку драл, так сказать раслабуху себе устроил? А я ведь предупреждал, что за растление малолетних…
- Да, она сама… Я даже не хотел…
- Ага, она настояла, а ты не утерпел… - Антон сжал кулаки, наступая на скривившего губы в подобии улыбки Лелюка.
- Так и было. Ей, Богу!
- Ох, и не любитель я слушать сказки. Видно вышел из того возраста, когда они мне нравились, - Хромов сжал плечо ершистого Лелюка. – Выродок ты…
- Да она добровольно… - стал оправдываться Лёша, пытаясь вырваться из цепких объятий сержанта.
- Дурак, ты Лелюк. А ну пацаны, давайте ему урок преподадим? Заодно его заднице профилактику сделаем на тот случай, если попадёт за колючку. Вот «сявки» обрадуются гостинчику с воли.
Лелюк будто почуял, что-то нехорошее и попытался вырваться. Старослужащие, не сговариваясь, сгребли его в охапку, стащили с него штаны и, перевернув табурет, стали усаживать его задницу на одну из ножек. У Лелюка округлились глаза от боли. Он умоляюще смотрел на них и просил:
- Пацаны, ну не надо… Я больше не буду.
- Нет тебе веры. Ты всех нас, а не только себя покрыл дурной славой. Да, мы не ангелы, но чтобы над детьми размахивать своим блудом… Извини – подвинься…
- Мне больно! – Лелюк взвизгнул, весь напрягшись.
- А какого ей?
- Да она, сука сама дала…
- Это ж, за какие такие заслуги? Она ведь совсем ещё ребёнок, - Хромов надавил ему на плечи с силой.
- А-а-а! – заорал Лелюк.
Слёзы закапали у него из глаз. Он чувствовал, как ножка табурета всё глубже и глубже входила в него. Боль была невыносимой. Жжение поползло снизу по всему телу. Перед глазами поплыли круги. Стыд и злость, страх и желание отомстить настолько перемешались в этот момент в его голове, что он стал то кричать матом на всех, то грозить, а то молить, чтобы простили, на что Антон сказал:
- Дурной человек – опасный человек, - и обратившись к Хромову, произнёс: - У него из задницы уже кровь капает. Как бы не загнулся…
- Этот не загнётся. Заштопают и опять, если не посадят, будет девок портить, недоносок.
- Я бы ему не только задницу зашил бы, но и кое-что ещё, а то и вовсе отрезал, - Ванно сузил глаза и добавил: - Мужчина не должен так поступать. Это не мужчина – это шакал…
Хромов вдруг сильно мазанул по заплаканному лицу Лелюка и шёпотом сказал:
- Ладно, будет с тебя на сегодня, но учти, разговор ещё не окончен. Снимите это дерьмо и посадите в таз с водой. Пусть дезинфицируется, падаль.
- Это жестоко, - произнёс «Батя» сочувственно глядя, на то, как старослужащие приподняли Лелюка с ножки табурета.
- Что заработал, то и получил, - отрезал Хромов.
Лелюк, поддерживаемый с двух сторон сослуживцами, в раскоряку направился к выходу, размазывая слёзы по лицу.
Этот инцидент закончился без последствий. Девчушку – почтальоншу местные врачи заштопали и на этом все успокоились. Ансамбль песни и пляски был вынужден свернуть летние гастроли, и вернулся в часть. «Куски» и вольнонаёмные подались в отпуска. Срочникам отпуска не полагались, так как служба в армии, пусть даже и такая, какая была у них, не предусматривает ничего подобного в этом роде на эту категорию военнослужащих, а поэтому, как только «сверхсрочники» разбрелись по отпускам, они принялись за ремонт помещений, которые занимал в клубе ансамбль песни и пляски. Антону досталось белить танцевальный класс. Учитывая то, что этим он раньше никогда не занимался, то количество вылитых белил на пол было гораздо больше, чем их наблюдалось на потолке. В тот момент, когда он восседал на стремянке и пытался научиться белить, в танцевальный класс вошёл не то солдат, не то американский турист. Небольшого роста, в бейсболке защитного цвета, в новой «хэбэшке» и что интересно в тапочках на босу ногу. Ну, что на босу ногу, было понятно: лето, жара, но почему в тапочках в расположении части, пусть даже и на территории клуба – это никак не укладывалось в голове. Поводив распахнутыми глазами по сторонам, приветливо улыбнулся сидевшему под потолком Ильину, блеснув на него стёклами очков.
Антон оставил своё занятие и спросил:
- Ты, кто?
- Рожаносец, - ответил не то солдат, не то американский турист.
- Кто, кто?
- Рожаносец…
- Повезло с фамилией… А чего сюда пришёл?
- Служить.
- Да, ну? И откуда же ты такой красивый? И кто у нас родители? Ты случайно не приходишься родственником командующему? Судя по твоей экипировке…
- Я не родственник… просто моя мать у него работает секретаршей, - перебил Антона очкастый.
- Слушай,  ну это сама судьба… Так, возьми ведро и принеси чистой воды.
- Да, я собственно не по этой части, -  попробовал отбрыкнуться новичок.
- Ничего, ничего… Тут все не по этой части. Кстати, Рожаносец, тебя как дразнили в детстве?
- Не помню.
- А ты вспомни… пригодится. Ну, ладно бери ведро и быстренько за водичкой слетай.
Тот медленно подошёл, взял перепачканное ведро и, не торопясь, переваливаясь на коротких ногах, направился к выходу.
- Боец, я же сказал быстренько, а это означает - бегом…
Прошло пять, десять, пятнадцать минут – ни ведра, ни воды… Антон ещё чуть-чуть подождал и пошёл следом, рассуждая про себя: «Ну, не мог Рожаносец бесследно исчезнуть с ведром. Раз не мог, значит, где-то его след отыщется. Ну, а если он притаился и думает, что это поможет ему благополучно доползти до дембеля, то профилактики ему не избежать, а то какая это армия, если всяк будет притаиваться, да сачковать. Не армия это, а бардак». Уже на подходе к туалету, уловил голос того, кто ушёл с ведром за водой и не вернулся. Антон заглянул внутрь. Рядовой Рожаносец сидел в окружении клубных музыкантов, игравших на плацу разводы, ну и всё такое, без чего армия, ну никак не представляет своего существования, и травил байки, пуская в потолок струйку дыма из своих пухлых губ. Солдаты из музвзвода разглядывали этот экземпляр как-то осторожно. Им, наверное, казалось, что данный образчик человеческой природы и есть то, что скоро, согласно утверждениям офицерского сосдовия должно заполнить армию, привнеся в неё, свежую струю. Так вот, эта самая «свежая струя» пребывала в эдаком творческом отпуске в размере одного перекура. Для неё видно не существовало таких понятий, как время, обязанность, не говоря уже о долге и чести.
- Боец, а почему мы тут сидим? – Антон предстал перед Рожаносцем в полный рост, уперев руки в бока.
Тот даже глазом не повёл, продолжая что-то рассказывать:
 - Я ему из стойки «дракона» наношу удар в грудь, потом выбрасываю левую руку.
- Эй, товарищ… Брюс Ли или как вас там, Сунь Мань Вчай… - Антон помахал ладонью перед лицом рассказчика.
Тот и на это никак не отреагировал, чем несказанно развеселили окружающих. Антон, недолго думая, снял с головы Рожаносца бейсболку, под которой скрывалась смешная лысина в редких завитках волос. Другой рукой Ильин отобрал недокуренную сигарету у того и, опустив её в бейсболку, водрузил её на прежнее место. Надо было видеть лицо мастера «кун-фу». Оно пыталось примерить на себя что-то зловещее и мстительное и в этот момент, когда казалось, оставалось совсем чуть-чуть, это лицо воспитанного, судя по первому впечатлению, солдата, растерянно уставилось на Антона, который взял его двумя руками за погоны и тряхнул со всей силы, говоря при этом:
- Боец, долго мне тебя ждать? Ты пришёл служить или байки травить? Развёл тут сплошной «шаолинь», а вы  и уши развесили. Встал, взял ведро, набрал воды и бегом наверх. Работа ждать не будет. Ясно?
Окурок под бейсболкой видно стал жечь тому лысину. Рожаносец ойкнул и сбросил её с головы.
- Что волосики полезли? – Антон улыбнулся. – Сам виноват, не по уставу оделся. Хоть и одного цвета с «хэбэ», но фасончик не наш. Благодари Бога, что тебя в нём наш «шеф» не видит, а то сейчас слюни пускал бы от его эмоционального всплеска.
Вообще-то, несмотря на то, что мать его была секретаршей у самого командующего, парень он оказался неплохой: с обычным набором плюсов и минусов. Любитель пересказывать перечитанное, он сыскал себе уважение у сослуживцев тем, что мог часами строчить удивительные истории. Порой он так увлекался, что на ходу придумывал новые сюжетные линии и художественные образы. Рожаносец в такие минуты чувствовал такой прилив энергии, что забывал про всё на свете.
Однажды, после того как дали команду «Отбой!», он решил порадовать сослуживцев новой историей. Надо заметить, что койки музыкантов находились вблизи коек спорт роты. Те, как правило, не очень реагировали на байки Рожаносца, а поэтому предпочитали его рассказам сладкий, здоровый сон. В этот раз он так разошёлся, что своим голосом разбудил только что угомонившихся здоровяков:
- Зверь набросился на неё и стал с каким-то остервенением её насиловать. Она ощущала, что-то незнакомое в себе и едва представив мысленно, что это такое, её тут же стало тошнить…
- Эй, музыка, отбой. Завтра доскажешь, - раздалось со стороны коек спортвзвода.
- Рвота полезла наружу. Зверь, продолжая её насиловать, стал обнюхивать вязкую кашицу, - Рожаносец продолжал, как продолжал.
- Музыка, прервись, а то я тебя прерву сам.
- И в этот момент зверь почувствовал отвращение к этой потной женщине…
На этих словах от расположения спортвзвода отделилась могучая фигура. Перекаченная на тренажёрах, она явно не разделяла пафоса рассказчика, а, следовательно, всем своим видом была настроена на то, чтобы «убрать громкость» у Рожаносца на нет.  Даже при столь внушительной помехе со стороны, тот не только не перестал вещать, а наоборот прибавил динамику своего голоса, надеясь, что свои-то, ради которых он старался, не дадут в обиду. Увы, суровая правда жизни была несколько другой. Музыканты, при виде представителя от спортвзвода в своём расположении тут же закрыли глаза, и ушли в глубокий сон, Рожаносец с недосказанной историей заметался по кровати, как отвязавшаяся собачонка, не зная куда ускользнуть.
Спортсмен взял его за шиворот и легонько приподнял, рассматривая скрюченное от страха тело Рожаносца. У того глаза вылезли из орбит и если бы не очки на носу, могли запросто покинуть свои глазницы.
- Ну, что сказочник?
- Что, что? – Рожаносец забился как рыба, попавшаяся в сеть.
Спортсмен вытащил его на свет из тёмного закутка двухъярусных кроватей и продолжил «политбеседу»:
- Я тебе что говорил?
- Что, что?
- Я тебе говорил, чтобы умолк. Ты умолк?
- Я?
- Ты, говорящая обезьяна!
- Так я это… не слышал… - стал мямлить Рожаносец, вися у того в руках и пытаясь дотянуться своими короткими ногами до пола. – Темно, опять же…
Спортсмен тряхнул его, приблизив своё лицо к выпученным глазам Рожаносца.
- Странно… Я то думал, что среди музыкантов глухих не бывает. Может тебе уши прочистить?
- Не надо я сам… Я умею, - Рожаносец преданно посмотрел на спортсмена. – Я, правда, умею…
- Ну, смотри музыка, чтобы больше мне к тебе не подходить, а то вздую так, что комиссуют прямо на следующий день и при этом мне ничего не будет.
Уже потом, когда «буря» миновала, и Рожаносец лёжа в своей кровати, приходя в себя, подумал: «Да, ну эту армию. Может быть, и в самом деле надо было, чтоб он вздул меня, этот бугай, а там глядишь - и до дома будет рукой подать. Шутка ли ещё столько терпеть…» С этими мыслями он и уснул. И снилось ему, как он весь в бинтах выходит за пределы части через  КПП. «Шеф» эдак прощально машет ему ручкой, а он ему так небрежно говорит, мол, товарищ майор придётся вам без меня тут тянуть лямку, а я начну жить в полную ногу: есть, пить, с девчонками кувыркаться. А тут и они подскочили и такие все разные и желанные. Подхватили его на руки и стали подбрасывать, да так ловко, что дух захватывает, а он всё выше и выше взмывает в небо, и вот уже оторвался и летит вверх, как птица и вдруг – «Бац!» и прямо лицом обо что-то шершавое…» Тут он и проснулся.
- Рожаносец, сволочь, всю постель обоссал, - Орлецкий Ванька стоял над ним и орал не своим голосом.
Тот ничего не мог понять, потирая ушибленный лоб. Шутка ли слететь со второго яруса и прямо бабахнуться об пол со всего размаху. Он и не сразу почувствовал, что слово «обоссал» относиться к нему и только когда сообразил, что все трусы у него мокрые со страхом подумал: «Вот это я оконфузился».
Что да, то да. Ванька не унимался, рассказывая сослуживцам, постепенно просыпавшимся от его крика, как этот «сказочник» под утро пустил струю в свою кровать, а оттуда всё полилось на него. Орлецкий не долго думая, поддал ногами в панцирную сетку кровати второго яруса над ним, да так удачно, что Рожаносец слетел сверху, даже не успев открыть глаза. Теперь он сидел на полу, и стыд красил его лицо в красный цвет. Подошёл Хромов и сказал:
- Вот чувствовал, что тебе надо было служить в военно-морском флоте. И куда только призывная комиссия смотрела? Ты же весь пропитан солью, как «морской волк».
- Не солью, а мочой, - не унимался Орлецкий. – У, гад!
В это время подали команду «Подъём!» Хромов оглядел место происшествия и сказал:
- Всё приведёшь в надлежащий порядок и свою кровать, и кровать Орлецкого. Лично проверю, чтобы всё блестело, и не было никакого запаха. Понятно?
Рожаносец кивнул головой.
- Володя, я спать на санном не буду, - Ванька протестующе взвился опять над сидящим на полу незадачливым Рожаносцем.
Тот подал голос:
- Вань, я нам всё новое достану и извини меня… Раньше никогда такого со мной не было.
- Достанет он, - Орлецкий оглядел его сверху уже не так грозно. – А если бы в рот попало? Тогда как?
- Ладно, чего разошёлся? Обошлось же? – Хромов похлопал его по спине. – Всё, давайте заканчивать. Наводим порядок в расположении и строимся на завтрак. Утренняя прогулка на сегодня отменяется.
Несмотря на этот инцидент, сослуживцы не стали меньше уважать Рожаносца. Всё так же он травил им свои байки в курилке, но в казарме по вечерам старался больше не блистать своим красноречием во избежание контакта с представителями спортвзвода. Те даже стали подшучивать над ним, мол, что-то давно не слышали его голоса, на что он отвечал: «Глухим не дано слышать», давая тем понять, что у тех тоже есть кое-какие отклонения…
Пока «куски» отгуливали свои отпуска, срочники завершили ремонт в клубе, и наступила пора безделья, в прямом смысле этого слова. Дело доходило даже до того, что лень было ходить в столовую на обед или ужин. Посылали, кого-нибудь из молодого призыва, за хлебом, маслом и сахаром, а сами всем составом дрыхнули, разбредясь по укромным уголкам клуба. Одни устраивались в каптёрке, другие за сценой, а третьи в хоровом классе, где за плотными шторами висели на вешалках все шинели. Расстелив их на полу, спали в развалку, как тюлени на лежбище. Как говорится: солдат спит, а служба идёт.
Конечно, не всегда так было. Иногда наведывался «шеф» и, собрав всех ото всюду, устраивал товарищеские встречи по футболу. Сам он играл хорошо, но совсем не по-товарищески, набирая в свою команду всегда старослужащих, и как же он удивлялся, когда те в сноровке и в скорости уступали молодым солдатам. В такие минуты он давал волю своему речевому потоку, и становилось понятно, как «могуч и велик» русский язык. Только он из всех языков мира смог вобрать в себя и удочерить, и усыновить столько разношёрстного мата. «Шеф» мог дать любому «авторитету» с криминальным прошлым сто очков вперёд, потому что он выражался так ярко и виртуозно, что солдаты с интересом впитывали всё сказанное, надеясь, что когда-нибудь и им удастся вот так перед собравшимися блеснуть своей эрудицией в познаниях сленга, крепеньких выражений, построенных на фривольных оборотах, именуемых в простонародье «фольклором».
Так вот, проиграв с командой старослужащих, «шеф» уже в следующий раз набирал молодых. Увы, это не помогало и его «сборная» опять проигрывала. Ему было и невдомёк, что старослужащие вступали с молодыми в сговор. Те из двух зол выбирали меньшее: лучше проиграть, чем выиграть. Опять же появлялась бесплатная возможность пополнить свой словарный запас, за счёт новых оборотов из области «великого и могучего».

Где-то в начале августа, возбуждённый и весь какой-то не такой, появился «шеф». Что-то насвистывал, татакал и то и дело заговорщицки подмигивал всем, кто попадался ему на глаза. Вызвал к себе Хромова и сказал:
- Володя, у командующего скоро будет большое мероприятие. Он выдаёт дочку замуж. Надо обеспечить всем необходимым данную свадьбу. Пусть наши ансамблисты расчехляют инструменты и репетируют в поте лица, чтобы всё было, как в Кремле. Я уезжаю с семьёй, а поэтому за дисциплину и порядок будешь отвечать сам. Парень ты рассудительный, - он с уважением посмотрел на его увесистые кулаки, - ну и всё такое. Если удастся, то может быть, я успею подскочить к этому дню, ну а если нет, то ждите меня в понедельник. Да, придёт адъютант командующего он всё более подробно расскажет, что и как, ну вроде бы и всё… 
«Шеф» за порог, музыканты за инструменты и дело пошло, а если учесть, что при ансамбле песни и пляски срочники организовали уже давно вокально-инструментальный ансамбль, и он частенько давал концерты по частям округа, то сами понимаете, что поставленная задача была для музыкантов не задачей, а привычным делом. Ну, подумаешь командующий? Он что не человек? Да все командующие танцуют цыганочку с огоньком, вальсируют, с криком – «Асса!» прыгают под лезгинку, с удовольствие отрываются под ритмы еврейских мелодий. Порой даже не понятно, а есть ли у музыки национальность? С помощью неё легче находить общий язык буквально со всеми. Она обезоруживает и сближает. Кстати, приживался этот ВИА довольно тяжело. Почему-то «шеф» серьёзно не относился к музицированию своих подчинённых, если бы не один случай, который помог этому жанру получить благосклонность майора.
Было это зимой во время гастролей по лесам Свердловского края. Однажды на выезде автобус с вольнонаёмными и сверхсрочниками отстал, и срочники вместе с аппаратурой приехали в означенную часть одни. Как потом выяснилось, у тех в автобусе задымил мотор. Пока устраняли неисправность, Хромов дал команду поставить аппарат в солдатском клубе. Собрался народ, а артистов всё нет и нет. Тогда замполит части предложил, чтобы солдаты сами чего-нибудь  поиграли для собравшихся. И концерт состоялся. Когда прибыли остальные, а с ними и «шеф», то перед их глазами предстала картина: на сцене играл вокально-инструментальный ансамбль, а зрители аплодировали стоя. Надо было видеть лица сверхсрочников. Мордатые, красные от мороза, они и не могли себе представить, что что-то подобное могло родиться рядом с ними, в свободное время от основных репетиций. Успех был ошеломляющий и что характерно, звучали не заезженные песни  о войне, которые, безусловно, важны и нужны, а совсем другие, написанные недавно и хорошо уже знакомые молодому поколению. «Шеф» хотел, было прервать концерт, но замполит части, в которой всё это происходило, не дал. Когда всё закончилось, майор ещё долго пускал пузыри и только «куски» жали руки музыкантам из числа срочников и благодарили за сюрприз. Потом как-то всё улеглось, и даже иногда «шеф» стал использовать ВИА для решения каких-то неотложных задач в рамках концертной деятельности всего ансамбля песни и пляски.
Так вот и в этом случае ВИА стал той палочкой- выручалочкой, о которой и не мог раньше мечтать майор. В означенный день и час, а была это суббота, музыканты вдарили в гитары и «Свадебный марш»  Мендельсона встретил новобрачных. Антон играл на синтезаторе, Славка Максимов из Пензы лупил в барабаны, Альберт, откуда-то с области солировал на гитаре, а его односельчанин Серёга Гаврилов елозил ручищами по бас-гитаре, Васька Пятаков, рыжий аж до красноты вместе с сибиряком Юркой по кличке «Сомик» пели, - одним словом, полный боекомплект. Первый день прошёл так быстро, что никто и не заметил, как солнце село за домами и гости разбрелись по своим домам в хорошем настроении.
На следующий день, а это было воскресенье и по традиции родители невесты, угощали гостей со стороны жениха. Генерал, отец брачующейся, пришёл в белом костюме, весь надушенный и сразу же к музыкантам. Он совсем по-простому с каждым поздоровался за руку и попросил:
- Ребята, сделайте сегодня так, чтобы все попадали.
- Сделаем, - пообещал Васька Пятаков.
Ну, что тут скажешь, если сам генерал попросил. И действительно сделали так, что гости, учитывая августовское тепло, стали скидывать с себя лишнюю одежду. Нет-нет, никакого стриптиза не было, так только: мужчины сняли со своих плеч пиджаки и сорвали с шей галстуки, а женщины – туфли и почему-то иногда бусы, что уж больно веселило работников офицерского кафе. Кстати, последние кормили музыкантов, как на убой. «Сомик» сразу смекнул, что это «Клондайк» и стал в пустые футляры от музыкальных инструментов набивать колбасой, фруктами и газировкой, а в чехлы из-под барабанов бутылки с водкой и пивом. Когда уже некуда было складывать, пришлось вызвать из клуба старшину с подмогой, благо, что кафе находилось буквально в пяти метрах, отгороженное чисто символически забором из сетки-рабицы и быстренько через этот самый забор всё перекочевало на территорию части. 
Свадьба продолжалась, и было ощущение, что и завтра и после завтра она будет продолжаться. Всем было весело, и генерал был в ударе, отплясывая так, что со стороны казалось, что и совсем он не генерал, а так себе, простой директор завода и только. Уже когда небо потемнело и звёзды промакнулись в вышине, всё-таки решили расходиться, но напоследок устроили что-то вроде нон стопа, да так, что у генерала, что-то хрустнуло в колене и пришлось вызывать скорую помощь, после чего все танцы, а, следовательно, и свадьба подошли к своему логическому концу. Пока собирали аппаратуру, работники кафе, в знак благодарности нанесли пакеты с едой, ну и как полагается со спиртным. Опять всё упаковали в чехлы и чемоданы и вызвали старшину с подмогой. На этот раз Хромов привёл с собой всех. Всё ничего, но Генка Халин, то ли от жадности, то ли ещё не зная от чего, где-то нажрался дармовой водки и пока все были заняты сборами, так сказать довёл себя до скотского состояния. Бросить было его никак нельзя, а поэтому, схватив его за шиворот сослуживцы вместе с аппаратурой и со всем тем, что Бог послал им в лице добросердечных работников кафе, погрузили на свои спины и проследовали на территорию части. Задача была одна единственная: без шума, не привлекая к себе внимания, а тем более команда «Отбой!» уже была произнесена по всем подразделениям части, дойти до клуба, выгрузить аппаратуру и всё, всё, всё, а уж потом с чистой совестью следовать в казарму.
Собственно так оно и происходило, но происходило только до тех пор, пока у самого клуба из кустов с красными повязками на рукавах и с портативными фонариками в руках не вышли «друзья» ансамбля песни и пляски: капитан Игнатоля и майор Мельников. Чтобы там ни было, а нюх у них был на всё такое, что зовётся в миру спиртным. Как и почему они оказались именно сегодня и именно в этот час здесь, осталось для всех загадкой. Судя по повязкам на рукавах – это был их день дежурства по части, и надо же было именно их повстречать на своём пути ансамблю, возвращающемуся со свадьбы.
«Вот влипли» - мелькнуло в голове у Хромова.
Как по команде пакеты с едой и Генка Халин оказались в кустах, утонув под покровом ночи в высокой траве.
- Это кто у нас крадётся, нарушая наш покой? – офицеры осветили фонариками строй солдат. – Откуда?
- Возвращаемся со свадьбы. Играли у командующего… - попытался объяснить Хромов, делая акцент на то, у кого играли.
- Пили? – капитан Игнатоля стал обнюхивать солдат, приподнимаясь на цыпочки.
- Никак нет!
- Врёшь Хромов и не краснеешь, - майор Мельников посветил фонариком тому в лицо.
- Как можно товарищ…
- В вашем возрасте всё можно, - перебил его Мельников. – Ну, что Паша устроим нашим друзьям шмон? Что тут у вас? – он показал пальцем на чемодан в руке «Сомика» - Открой солдат.
Юрка неторопливо поставил на землю свою ношу и щёлкнул замками. В чемодане был усилитель.
- Так, а здесь?- капитан Игнатоля подошёл к Славке Максимову и потрогал руками мягкий футляр.
- Рабочий барабан, товарищ капитан…
- Ты смотри Боря: всё чисто. Прямо не верится – нет ни пьяных, ни с собой ничего…
- Ну, что ж, так и отметим: дежурство прошло без происшествий. Веди Хромов своих, только тихо. В части уже отбой, - майор Мельников, выключил свой фонарик и, обращаясь к капитану Игнатоле, бросил: - Пошли на КПП сходим. 
Только Хромов про себя успел перекреститься, как тут она эта беда и встала в полный рост и самое интересное там, где её меньше всего ожидали. Рядовой Рожаносец, любитель русской словесности, радовавший своих сослуживцев познаниями в литературе, тащился в самом конце строя, не выпуская из рук огромного пакета с едой.
«Ну, и какого он чёрта вцепился в него? Сказочник хренов?» - выругался старшина, когда услышал голос капитана Игнатоли за своей спиной:
- Боря, ты смотри закусон!  Вот это мы удачно попали.
Рожаносец попытался запрятать пакет за спину, но было поздно.
- Ну-ка,  ну-ка, боец, передай мне свою ношу, - капитан взял у того из рук довольно увесистый целлофановый куль. – Если есть это, значит, где-то есть и другое. А ну, молодцы, расчехляй все чемоданы, продолжим прерванную беседу на предмет спиртного.
Стоило Ваське Пятакову расстегнуть замки на своём чемодане, как и у капитана, и у майора отнялась речь:
 - А это…?
На его дне лежали рядком десять бутылок «Столичной».
- Вот это улов! – выдохнул майор Мельников, облизывая в миг ссохшиеся губы. – А, Хромов? Это как понимать?
Тот молчал.
В остальных чемоданах и футлярах было пусто. Подхватив чемодан со спиртным, и что-то буркнув на прощание музыкантам о том, что завтра к ним нагрянут неприятности, офицеры удалились, явно в приподнятом настроении.
- Унюхали всё-таки, - «Сомик» сплюнул, и грозно посмотрев на Рожаносца, спросил: - А ты, почему пакет с едой в кусты не сунул?
Тот преданно смотрел на сослуживцев, и какая-то непонятная улыбочка блуждала по его лицу.
- Ну, ты ему говоришь, а он всё как дурак. Чего моргаешь, враг народа?
В это время в кустах заволновался Генка Халин.
- Навязались вы на наши головы: один напился, другой с едой расстаться не может, третий…
- Интересно, что нам завтра за это будет? – перебил «Сомика» Хромов и приказал: - Грузите этого пропойцу и все в клуб. Там его оставим. Вот задача-то, так задача…
Генку Халина закрыли в танцевальном классе, уложив его прямо на маты, в самом углу. Помещение было без окон, а это уже гарантировало, что он никуда не сбежит. Дверь закрыли на ключ и  с чистой совестью, выполненного долга пошли спать в казарму.
Рано утром, отправив в столовую молодых за сахаром и маслом, сразу же пошли в клуб, памятуя о том, что там, в каптёрке их ждут пакеты с курятиной, отварными языками и колбасами всех сортов. Уже подымаясь на второй этаж, где располагался танцевальный класс, почувствовали по запаху, что там, за закрытыми дверями, кому-то этой ночью было очень плохо.
«Час от часу не легче».
Этот кто-то был, конечно же, Генка Халин. Он лежал на матах без штанов. Сильно пахло. Даже язык не поворачивается сказать чем… Одним словом, Генка Халин лежал в окружении собственного дерьма. Оно было повсюду. Отпечатки его рук со всем этим просматривались на зеркалах и стенах. Особенно всего этого было много в районе выключателя. Весь пол и всё-всё, куда только мог дотянуться пьяный Генка, хранило на себе его экскременты. Все остолбенели, представив, как в кромешной тьме, он будучи пьяным в стельку пытался определить где он, ища выход.
- Ну, сука… А ну подъём! – заорал Ванно.
Надо отметить, что именно этот гордый сын гор  отвечал за порядок в танцевальном классе, а поэтому все отнеслись с пониманием к его возгласу и требованию. Осторожно обходя следы ночного кошмара, Хромов подошёл к Генке и потянул его за ухо. У того даже лицо было перепачкано и только ухо было тем единственным местом за которое ещё можно было его ухватить, потому что оно являло собой девственную часть человека и непросто человека, а отдыхающего.
- Он, что его ел? – старшина оглянулся на стоявших за собой сослуживцев.
- Завтракал, стервец, - поправил Хромова Антон.
- Рядовой Халин, подъём! – старшина нагнулся прямо к самому его уху.
Тот медленно открыл глаза, не поднимая головы, стал озираться, ничего не соображая. Это было видно по тому, как он смотрел на всех. Видно почувствовав, что что-то с ним не то, поднёс руку к своим глазам и долго на неё смотрел, что–то припоминая.
- Кто это меня?
- Птицы, - хохотнул славка Максимов.
- Ага, такие большие, - Орлецкий поддержал его.
Тут все стали не смеяться, а ржать. Халин сел и оглядывая всё вокруг себя, сказал:
 - Нет, этого не может быть…
- А ну, хватит, - прервал развеселившихся солдат старшина. – Берите это «золото» и вниз его в туалет и со шланга вымойте, как следует. Все кто с его призыва тряпки в руки, мыло, порошок и драить танцкласс. В вашем распоряжении час. Чтобы  и следа не было от всего этого, ни запаха. Окна откройте в соседних кабинетах, может быть, сквознячком вытянет? Ну, засранец, начудил, так начудил…
Когда появился «шеф» всё уже было убрано, только в воздухе стоял специфический запах человеческого дерьма.
- Набздели, оглоеды? – рявкнул он, проходя через танцкласс.
- Это канализацию в туалете прорвало, - объяснил Хромов и поспешил за майором в его кабинет.
Закрыв плотно за собой дверь, замер на пороге.
- Ну  как, командующий остался доволен?
- Так точно, товарищ майор. Угодил в больницу.
- Перепил что ли?
- Нет, во время последнего танца повредил себе колено.
- Вот чёрт. Ну, а в остальном всё нормально?
 Хромов помялся.
- Тут такое дело… Когда мы шли со свадьбы, работники кафе передали для вас небольшой презент, - старшина сочинял прямо на ходу.
- Ну, - у «шефа» заблестели глаза.
- Так вот: капитан Игнатоля и майор Мельников у нас  его изъяли.
- Странно, они мне об этом ничего не сказали. Я только что с ними в штабе столкнулся.
Хромов сразу смекнул, что к чему и выпалил, как из автомата:
- И не скажут… Шутка ли: 10 бутылок водки.
- Ого! – у «шефа» чуть было, брови не сорвались под потолок. – Я им покажу «продразвёрстку», сукины сыны, захребетники, халявщики… «кукрыниксы» недоношенные.
Когда Хромов вернулся к сослуживцам, те посмотрели на него, не смея вслух задать один единственный вопрос: «Ну, как?»
- Кажется, обошлось, - выдохнул он. – Теперь проблемы появились у Паши и Бори. Судя по всему, разборка будет на уровне «офицерской чести».
Васька Пятаков хитро улыбнулся и подмигнул:
- А у них ещё с собой было.
- Так, на некоторое время замираем. Заначку выпьем, как всё уляжется. И никаких разговоров на эту тему, а то вспугнём удачу, - Хромов обвёл взглядом притихших солдат.
«Шеф» вернулся в плохом настроении и, выругавшись, объявил, что он этим двум «дятлам» перекроет скоро кислород, а вот тогда и станет ясно, кто чего стоит. Майор ещё долго «метал молнии», а потом как-то сник и сказал:
- Я пошёл догуливать отпуск, а вы, - он посмотрел на Хромова, - ведите себя осмотрительней и чтобы никаких ЧП. Ясно?
- Так точно!
Сказано, сделано. «Шеф» за порог, солдаты на боковую. Так прошёл день, другой, третий, а дальше стало невмоготу. Полезли всякие фантазии и придумки. «Сомик» долго над чем-то пыхтел, ворочаясь в хоровом классе на полу на разостланных шинелях, а потом вдруг сел и сказал:
- Пацаны, а давайте снимем кино?
- Юрок, ложись, отдыхай…
- Не буди во мне творчество.
- Лучше бы ты был глухонемым… Такой сон прогнал
- Нет, я серьёзно, - он настаивал на своём. – Представляете, приезжаете вы домой, а в вашем дембельском фотоальбоме целый видеоряд. Мы разыграем всякие сценки с переодеванием. Вон в костюмерной, каких только костюмов нет. Ну, вы чё? Хватит спать!
- И в кого мы будем переодеваться? – Орлецкий зевнул потягиваясь.
- В русских и в немцев.
- Ты хотел сказать: в хороших и плохих? Чур, я буду хорошим, - подал голос Ванно. – Меня родня убъёт, если узнает, что я плохого изображал. Дедушка из дома  выгонит, а мать с отцом проклянут.
- Ладно, будешь хорошим, - успокоил его «Сомик». – Пошли наряжаться.
Все встали, предчувствуя что-то не похожее на то, чем они занимались все эти дни до этого. В костюмерной отыскали матросские костюмы, фашистские каски, бутафорские автоматы и винтовки и работа закипела. Гримировались перед зеркалами, перевязывали себе руки и головы, чтобы имитировать ранения. Хромов наблюдал за всем этим со стороны, ухмыляясь про себя: «Ну, дети…» Рожаносец мотался, весь захваченный идеей, как угорелый. Как оказалось, ему очень шла фашистская каска. Он выглядел настоящим маленьким «Гансиком» в своих очках и с вечно распахнутым взглядом, Рожаносец был носителем немецкой наивности, благодаря которой немецкий народ однажды пошёл за Гитлером и наломал дров, где только можно было их наломать. Генку Халина решили в самом начале «расстрелять» за его способность вечно попадать в какие-то истории, руководствуясь при этом самими благими намерениями: чтобы не мучился. Он не сопротивлялся. Дал на себя надеть кальсоны, хотя на улице стояла летняя жара. Сверху напялили на него разорванную гимнастёрку, а на лице нарисовали симпатичный синяк и на лбу изобразили рану в кровавых подтёках. Получилось реалистично.
Сюжет был прост. Красноармейца фашисты берут в плен. Долго пытают, а потом расстреливают. Сослуживцы убитого решают отомстить врагу и мстят, нападая на фашистов. Сцена драки со всеми подробностями. Когда «Сомик» сбегал за киномехаником и объяснил ему, что и как снимать, сунув тому в руки фотоаппарат, действие началось. Сначала сняли то, как фашисты захватили Генку Халина в плен. Больше всех старался Рожаносец. Он топал своими сапожищами и ломаным языком требовал от будущей жертвы расстрела данные о расположении красных частей.
- Эх, жаль, что нет у нас кинокамеры, а то бы со звуком вообще получилось здорово, - посетовал киномеханик, перебегая с места на место, ища удобный ракурс для снимка.
Пока «пытали» Генку, было всё спокойно и это несмотря, что тот покрикивал в адрес своих «мучителей» всякие неприятные для слуха слова, но стоило его поставить к стенке, и сцена расстрела подошла к заключительной фазе, как раздался чей-то дребезжащий голос со стороны домов подступавших к забору части. Тут же все, кто находился в курилке возле клуба, увидели свесившуюся с балкона третьего этажа седовласую бабульку, которая кричала, размахивая чем-то в руке:
- Сволочи! Вы зачем измываетесь над человеком? Кто вам дал право? Я сейчас позвоню дежурному части…
- Это нам? – «Сомик» ничего не понимая, огляделся по сторонам.
- А кто её знает, - успокоил его киномеханик.
- Нет, ну, чего кричать-то?
- Давайте расстреливайте уже, а то у меня рука затекла, - взмолился Генка Халин, изображая пленного в последние секунды своей жизни.
Рожаносец построил всех со своего призыва, переодетых в немецкую форму и  закричал срывающимся колосом:
- Ахтунг! Фояр!
- Всё снято, - произнёс киномеханик, и тут же двое офицеров, судя по званию, молодые лейтенанты, перепрыгнули через ограду внутрь курилки и кинулись разоружать команду Рожаносца.
Те и глазом не успели моргнуть, как оказались все четверо на земле, без оружия и с такими лицами, как будто у них отобрали любимые игрушки. Хромов, наблюдая за всем происходящим с окна хорового класса, успел только крикнуть:
- Товарищи офицеры, у нас репетиция, а не то, что вы подумали!
Лейтенанты сконфуженно улыбались, рассматривая отнятое оружие у валявшихся на земле.
- Ты смотри, как настоящие и вблизи не отличишь.
Молодые, видно только после выпуска, они рассматривали лица обступивших их солдат.
- А что у вас за подразделение?
- Ансамбль песни и пляски.
- Ну, тогда всё понятно, - лейтенанты вернули бутафорское оружие поверженным.
В это время к ограде подбежал дежурный по части.
- Что это тут у вас? Люди звонят, жалуются, что, мол, солдата избивают сослуживцы средь бела дня.
Генка Халин поднялся с земли и обречённо произнёс:
- Умереть и то не дадут, как следует.
Дежурный, присмотревшись к его лицу, приказал Халину:
- Боец ко мне! Кто вас бил?
- Враги, товарищ майор.
- А что у вас за вид? Почему в кальсонах и без сапог?
В этот момент появился старшина. Отдал честь и доложил, что идёт плановая репетиция на свежем воздухе по сценическому мастерству. Стоило только ему всё объяснить, вновь на балконе третьего этажа появилась взволнованная бабулька и закричала сверху:
- Убийцы!
- Так, старшина, давайте в клуб. Ваша реалистичная игра не всем по нраву, а поэтому идите на сцену и там репетируйте, а то вынужден буду написать рапорт по данному инциденту, и тогда с вами будет разбираться особая служба.
Когда на следующий день проявили фотографии и увидели то, что запечатлела плёнка, оказалось, что киномеханик не только снял всё, что было по «сценарию», но и то, что присутствовало в курилке помимо него: и то, как молодые лейтенанты разоружали Рожаносца и его команду в немецких касках, и то, как дежурный по части с выпученными глазами отчитывал Хромова – одним словом, кино сняли. «Сомик» был доволен и уже стал вынашивать в голове новые проекты, на что старшина  ему сказал:
- Всё, что хочешь, только без расстрела и пыток.

Лето медленно тянулось. Жарило безбожно. Трава была сухой, и все и не только природа ждали дождя. Дождя так и не дождались, зато дождались войскового учения. Командование  на время учения изолировало ансамбль песни и пляски в клубе, строго настрого приказав по части не мелькать. Даже спали в клубе. Конечно, это трудно было назвать сном, потому что ночами смотрели в кинозале кино. Киномеханик привёз фильм, что он делал всегда под субботу и воскресенье, и чтобы хоть как-то разнообразить своё пребывание в клубе, смотрели его подряд по нескольку раз. Фильм под названием «Миссия в Кабуле» о временах гражданской войны, об установлении дипломатических отношений с Афганистаном был скучноватым, но другого ничего не было, и поэтому картина была следующей: на экране шло действие, а на полу на шинелях спали музыканты и танцоры, время, от времени просыпаясь и всматриваясь из темноты зала в кино-героев.
В какой-то из дней прибежал весь на взводе капитан Игнатоля и приказал всем подразделением следовать за ним в штаб. «Батя» высказал предположение:
- Может быть война?
- Большой, а ума… - оборвал его Славка Максимов.
И на самом деле никакой войны не было, просто капитан Игнатоля решил выказать служебное рвение и прорепетировать эвакуацию из одного из кабинетов документации. Вся она находилась в огромных металлических шкафах. Он не стал много объяснять и на правах старшего, приказал только:
- Вот это всё надо снести вниз.
Хромов оглядел неподъёмные шкафы и задал вопрос:
- Зачем?
- Старшина, приказы в армии не обсуждаются, - напомнил ему капитан, что-то не весьма уловимое и скользкое из Устава.
- Так я не обсуждаю, а предлагаю…
- Что?
- Открыть эти коробы, ну и всё содержимое, куда надо перенести.
- Ты в своём уме? Это же секретная документация, а если враг где-то близко?
Хромов огляделся по сторонам и спросил:
- Вы кого-нибудь подозреваете?
- Пока нет.
- Ну и за чем тогда пупки надрывать?
- Старшина, - капитан перешёл на высокий голос, - выполняйте приказ, а я через десять минут подойду.
Приказ они, конечно, выполнили и не за десять минут, а за три минуты, сбросив несгораемый шкаф со второго этажа прямо на газон. Кстати, этот способ предложил Антон. Никто не стал возражать, а тем более никому не хотелось этот металлический гроб тащить на себе по узким лестничным проёмам. При падении шкаф открылся непроизвольно, и аккуратненькие папочки вывалились из его нутра. Когда они сунули свой нос в содержимое «секретной документации» оказалось, что это личные медицинские книжки офицеров штаба армии. С нескрываемым интересом стали в них копаться и наткнулись на увесистый толмут, где значилась фамилия их «шефа».
- Так посмотрим, какие недуги мучают нашего майора, - произнёс Орлецкий, листая пожелтевшие страницы медицинской карточки. – Ну, вес и рост – это понятно. Ага, а вот и перечень заболеваний. Мужики, а он у нас и совсем нездоровый. Простата, радикулит, а вот тут не разобрать…
- Атасс, капитан идёт!
- Ну, и как успехи? – тот чуть ли не вприпрыжку подбежал к лежащему на боку несгораемому шкафу. – А почему он в таком виде? Почему дверцы хлябают?
- Это не у нас надо спрашивать, а у тех, кто его спроектировал таким, а потом и изготовил, - ответил Ванно.
- Молчать! – капитан подал голос и тут же поперхнулся, закашлявшись, отчего его фуражка на голове стала непроизвольно вращаться по часовой стрелке. – Кто? Я спрашиваю вас, кто вскрыл этот сейф?
- Так он сам…
- Мы его только снесли, а он…
- Хромов, ты знаешь, что с вами всеми будет, если об этом станет известно командующему.
- Расстреляют, - усмехнулся Славка Максимов.
- И ничего в этом нет смешного, - капитан поправил фуражку. – Могут и того… Это вам армия, а не гражданка.
- Товарищ капитан, если я вас правильно понял, то вас тоже могут расстрелять?
- Что это за разговорчики? Кого расстрелять? Меня?
- Ну, да… Если, как вы говорите, там находятся секретные документы, то дело действительно серьёзное и…
- Боец, - Игнатоля прервал Орлецкого, - я хоть и капитан, но не дурак, как многим здесь кажется.
- А мы ничего и не говорим, - тот сделал серьёзные глаза. – Мы хотим просто вам сказать, что если что, то мы вас не выдадим.
- То есть?
- Ну, как же? Если верить вам, то нас могут даже пытать, чтобы узнать, кто руководил нами, кто дал приказание вынести этот сейф из охраняемого помещения…
- Всё, достаточно боец, - капитан отвернулся от Орлецкого и посмотрел на Хромова, процедив сквозь зубы: - Быстро всё вернуть на место и бегом в клуб, и сидеть там у меня тихо-тихо.
- Вас понял, товарищ капитан, - старшина встал по стойке: «Смирно», сверля  Игнатолю глазами.
Всё обошлось: никого не пытали и тем более не расстреляли. Несгораемый шкаф вернули на место и даже наладили замок, который непроизвольно открылся при падении, рассекретив тем самым, ну очень ценные сведения о заболеваниях офицерского состава штаба армии ракетных войск стратегического назначения. Войсковые учения закончились. Подразделения вернулись в часть, и жизнь вошла в свою привычную колею.

Лето, отгремев в августе дождями, уступило место осени, которая порадовала, как обычно «бабьим летом», коротким, как мимолётный взгляд незнакомки. Оно пробежало по кронам деревьев, звонкой монетой упало в траву и растворилось в утренних заморозках подкравшихся в уральские степи откуда-то с севера. За сентябрём пришёл октябрь. На этот раз он выдался сухим и ветреным.
Ансамбль песни и пляски прощался со своими  дембелями. Ванно, славка Максимов, Альберт, Серёга Гаврилов, «Сомик» - все они возвращались к своим родным. Васька Пятаков решил остаться на сверхсрочную службу. Пробовал его примеру последовать и Лёша Лелюк, но «шеф», каким-то образом узнавший про его художества по линии женского пола, сказал ему просто, без всяких объяснений: «Нет». Тогда Лелюк решил не мытьём, так катаньем выбить у майора себе такую характеристику, с которой бы при приезде домой ему сразу бы доверили какую-нибудь должность. Он спал и видел себя сидящим в кабинете, в шляпе, подписывающим какие-то важные бумаги. «Шеф» скрепя сердцем выдал её ему и только потому, чтобы больше никогда не видеть перед собой его нахальную улыбочку, как потом выяснилось, Лёша Лелюк систематически стучал в особый отдел на всех, кто служил в ансамбле песни и пляски по всяким пустякам, пытаясь тем самым заработать себе путёвку в завтрашний день.
В назначенный день, когда все подразделения разошлись по своим углам после команды «Отбой», Лёше Лелюку его сослуживцы устроили «проводы». Это была нормальная традиция, которой следовали издавна, и ничего в ней не было из ряда вон выходящего. Всё в рамках человеческого взаимопонимания. Суть была в следующем: если за время службы тот  или иной из числа дембелей не делал пакостей и жил честно, не прячась за спины сослуживцев, то его провожали с почётом, ну а если за тем водились всякие грешки, то сами понимаете, что приходилось держать ответ. Лёше Лелюку не повезло. Его привязали полотенцами к спинке двухъярусной кровати и все, кому он хоть раз сделал подлость, были вправе отпустить ему леща. Когда эта процедура закончилась, старшина выстриг у него чуб и, сложив волосы в конверт, сунул тому за пазуху, сказав:
- Держи и помни. Случись подобное с тобой в военное время, давно бы гнил в могиле за свои поступки.
Лелюк дико вращал глазами, то и дело пытаясь развязаться.
- Но, но, - Ванно пригрозил ему пальцем. – Не рыпайся, а то до утра оставим в таком положении.
«Батя», стоявший рядом с Антоном, спросил:
- А можно было обойтись без всего этого?
- Можно, но он сознательно шёл к этому все эти два года, поставив во главу угла свой эгоизм и свою безнаказанность. Вот так-то… - ответил ему Ильин.
На следующее утро, после завтрака, «шеф» построил весь ансамбль перед клубом и сказал простую речь. Всё, что поняли стоявшие в строю, так это то, «тёлки» заждались своих «мулов» и мол, не заржавеет у дембелей то место, которым строгают потомство,  ну и всё такое в этом духе.

Через неделю, не дождавшись пополнения, ансамбль песни и пляски рванул с концертами по Сибири. Ехали нудно: не было куража. Иногда прибегал из купейного вагона Васька Пятаков в погонах сверхсрочника. Пел под гитару, травил анекдоты, но того, что раньше было, уже не ощущалось. Антон на правах старослужащего следил за дисциплиной, да собственно всё было в рамках приличия: никто не пил, и уж тем более не заводил романов с попутчицами, которые то и дело бросали взгляды в сторону военных. Старшина, завалившись на полку, спал, да и что делать, когда за окнами ноябрь и запоздало, прорвавшиеся дожди лупят почём зря, смешивая все краски под один цвет.
Сибирь встретила их не ласково. Свинцовое небо, слякоть под ногами и сырость, пропитавшая в миг одежду, обувь. Казалось, что в этих краях другой погоды и не было никогда. Угрюмые люди на вокзале и всё больше пьяные, вечно стреляющие какие-то копейки себе на бутылку.
В казарме, где выделили угол для срочников ансамбля песни и пляски стоял плотный запах человеческих тел и мастики, которой военнослужащие первого года службы натирали полы. Приспособление, прозванное среди солдат «Машкой» круглосуточно курсировало по казарме, втирая грязь в деревянный пол. Тусклый свет, не дававший возможности даже что-то прочитать, холод, рвавшийся с улицы в окна и то и дело  подаваемые команды дневальным у входа, сразу же наложили отпечаток на приехавших. Тоска зелёная. После посещения столовой, где всё напоминало больше баню, стоял гвалт от солдатских голосов и стука металлической посуды. Наголо стриженые солдаты смотрели с какой-то злобой на музыкантов одетых с иголочки. Молча сели, озираясь по сторонам. Есть хотелось, но то, что поставили им на стол, отбивало всякий аппетит. Бигус – это было что-то. Кислая капуста, которая своим видом могла бы служить деморализующим оружием в рукопашном бою. Она не только отдавала на расстоянии кислятиной, но и на вкус действовала решительно и без всяких поблажек. Хромов отодвинул в сторону свою чашку и сказал:
- Свиней и то лучше кормят.
- А ты пробовал что ли? – Орлецкий хихикнул, беря в руки кусок чёрного хлеба. – Ого, да это и не хлеб, а пластилин какой-то.
- Повезло пацанам, - старшина сочувственно посмотрел на лица солдат за соседними столами. – Вот тебе и армия…
- Это не армия. Это бардак, - Антон посмотрел, как солдатик в замызганном переднике разливал по эмалированным кружкам кисель на подносе. – Слушай, боец, а что у вас посуду не принято мыть? Кружки ведь грязные все…
- А чё? – тот устало посмотрел на него. – Мы привыкшие. Да и когда здесь мыть? Вон сколько народу.
Действительно народу было много. Это не штаб армии, где приём пищи проходил в одну смену, и за столами сидели по десять человек, а не по двадцать, да и пахло не кислятиной…
- Давно служишь, земляк? – Хромов посмотрел на солдата, разливавшего кисель.
- Полгода отбарабанил, - тот улыбнулся беззубым ртом.
- А зубы где обронил?
- Упал.
- На кулак?
Тот ничего не ответил. Шмыгнул носом и убежал.
- Ладно, встали… пошли отсюда, - старшина поднялся. – Окончили приём пищи.
«Батя» недоумённо посмотрел на Хромова и произнёс:
- И это всё?
- Как видишь, другого здесь не варят.
Больше в столовую они не ходили, перебиваясь в клубном буфете чаем и печеньем. Кое-как проездив с концертами по точкам дивизии, голодные и промёрзшие с огромным удовольствием покидали Сибирь.
 Когда сели в поезд, даже повеселели. Всё же возвращаться домой – это всегда лучше, чем уезжать. Рожаносец травил свои байки из серии: «только муж в командировку, а я к ней под одеяло». Антон с трудом себе представлял, как шикарные женщины, если верить этому сказителю, бросались в объятия кривоногого, маленького, волосатого «гиганта», который без сморкания не мог пробежать и ста метров. А тот заливал, да так ладно, что если у кого  и возникали сомнения по поводу его историй, то не надолго.

В часть вернулись как раз тогда, когда там был карантин. Буквально за несколько дней до этого, в столовой солдат накормили рыбой, мягко выражаясь с душком. На следующий день в туалеты выстроились очереди: диарея, а в простонародье понос, подорвал боеспособность почти всех подразделений, обеспечивающих жизнедеятельность штаба армии. Заволновался офицерский состав. Нашлись и «добропорядочные» стукачки, которые сообщили наверх о случившемся, и пожаловали проверяющие. В срочном порядке переписывались меню и вместо таких «фирменных» армейских блюд, как «бигус» и «керзуха», появился гуляш и отварной рис с тушёнкой.
Так совпало, что когда ансамбль песни и пляски находился в столовой и был занят приёмом пищи, к ним подошёл незнакомый полковник и спросил:
- Как еда бойцы?
- А вы попробуйте, - Хромов подвинулся, уступая офицеру место.
Тот сел без разговоров. Откуда-то из-за его спины появился прапорщик, в руках которого  на подносе дымился комплексный обед. Хромов искоса глянул на всё выставленное перед полковником и предложил:
- Вы наших щец отведайте. А то у вашей тарелки, уж больно вид праздничный.
Тот взял ложку и зачерпнул из тарелки старшины. Когда проглотил, попробовал из той тарелки, которую ему выставил услужливо прапорщик с повязкой на руке: «Дежурный по столовой». Ничего не говоря, поднялся и прямиком пошёл на кухню. Прапорщик за ним.
- Володь, по-моему, каша заваривается, - Антон ткнул его в бок.
Старшина посмотрел на жующих солдат и спросил:
- Ну, что двинем в клуб или будем ждать развязки?
- Надо уносить ноги…
- Подальше и побыстрее.
- Тогда встаём. Выходи строиться, - скомандовал Хромов и направился к выходу.
Стоило музыкантам встать из-за стола, как откуда не возьмись, появился прапорщик по кличке «Кастрат». Он заорал высоким голосом, да так, что в столовой воцарилась на мгновение тишина:
- Я приказываю вернуться на место!
- Жопе будешь своей приказывать, - брякнул Ванька Орлецкий.
- Кто это сказал?
- Кто-кто, армянское радио, - подлил масла в огонь Рожаносец.
Прапорщик оглянулся на голос. На него смотрело сразу несколько пар немигающих глаз.
- Я вас всех сейчас определю на губу!
- За что, товарищ прапорщик? За то, что отказываемся, есть гнильё? – Хромов остановился перед ним.
- Это бунт? – «Кастрат» подпрыгнул от неожиданности на месте. – Смирно! - заорал он на старшину.
- А нагнуться не надо? – Орлецкий дерзко посмотрел прапорщику в глаза. – Вы что первый год в армии? В столовой, как и в туалете, и в бане команда «Смирно!» не подаётся…
«Кастрат» понял, что солдат прав и ещё больше покраснев, побежал прочь, оглядываясь на музыкантов.
- Выходи строиться, - Хромов повторил команду.
Как только пришли в клуб, тут же объявился капитан Игнатоля и, брызгая слюной, стал «качать права». Именно за этим занятием его и застал «шеф». На правах старшего по званию распустил солдат, которых Игнатоля построил в танцклассе и, взяв того под руку, увлёк с собой в свой кабинет. Там он перешёл на офицерский сленг, с помощью которого показал ему, «где раки зимуют», а заодно разъяснил, почему капитана женщины обходят стороной. Видно всё сказанное попало в цель. Капитан Игнатоля на всех имеющихся у него скоростях вылетел из кабинета пулей и бурдя себе что-то под нос умчался, даже не оборачиваясь на кучкующихся солдат в коридоре.
Проверяющие скоро отъехали, составив кое-какие акты, и даже поговаривали: кого-то из прапорщиков погнали из армии. Всё улеглось, и ноябрьские дожди принесли в часть тоску. По вечерам серое небо цеплялось за крыши домов. Какая-то лень, вроде насморка навалилась на всех без исключения: и срочников, и сверхсрочников. «Шеф» ходил злой. Там в верхах шли дебаты о сокращении некоторых служб при штабе армии и ансамбль песни и пляски был в том списке. Когда эта новость проникла и в сознание сверхсрочников, те задвигали своими задами, эмоционально обсуждая все последствия данного реформирования вооруженных сил и в частности ракетных войск стратегического назначения. Приходя на работу, сдержанно здоровались и начинали обсуждать кандидатуры на выбывание. Иногда все эти дебаты сводились в элементарную склоку, где прав оказывался тот, у кого было шире лицо.

Как-то за всем этим и не заметили, как пришло пополнение. Прослужившие по полгода ослабили ремни и стали вести себя более свободно. «Шеф» не стал «ждать у моря погоды» и пробил в штабе армии поездку с концертами по области, пообещав заработать солидный куш в кассу, а заодно и доказать рентабельность ансамбля вышестоящим чинам, на пороге предстоящих сокращений.
Несмотря на то, что природа впадала в спячку до весны и настроение было поганым, всё-таки отправились покорять просторы области. Всё было несколько необычным и в первую очередь это накладывало свой отпечаток на количество и качество любовных похождений. Сверхсрочники всё больше предпочитали после концертов пить водочку и перекидываться в картишки, а не месить грязь в поисках одиноких вдовствующих особ, чтобы спустить на них свой пар.
Что до солдат срочной службы, то этим было всё равно: лето или зима за окном. Они и в холод и в зной не упускали возможности за кем-нибудь приударить. Кстати, поселили их на местном автовокзале в одной большой комнате. Жили дружно, молодых не обижали. Антон Ильин и Ванька Орлецкий теперь на правах «дедов» выступали в роли третейских судей, если что-то и возникало в коллективе. Если честно, то с уходом Леши Лелюка ни от кого, кто остался служить в ансамбле песни и пляски, больше не ожидалось ничего такого, чтобы выходило за рамки приличия и бросало бы тень на мужской коллектив. Старшина, хоть и был по сроку службы младше Антона и Ваньки, традиции не хотел ломать и только следил за дисциплиной и за тем, чтобы самые гоношистые вовремя «наступали сами себе на хвост». Новое пополнение, насмотревшись на «дедов» в учебке, ко всему относилось с недоверием. Им было в диковинку, когда, то ли Ильин, то ли Орлецкий, вдруг впрягались  наравне со всеми, в какую-нибудь работу. У них в голове не укладывалось, что так должно быть и было раньше, когда только-только зарождалась рабоче-крестьянская Красная армия.
- Да, и что там за такие учебки у нас, если пополнение оттуда приходит каким-то забитым и запуганным? – сокрушался Антон, после того, как проводил, как комсорг беседы с новичками.
- Тебе повезло и мне повезло, - поддерживал разговор Хромов. – Нас эта беда обошла стороной. Ты вспомни, как мы ездили в Сибирь. Это же страшно, когда подумаешь, что так везде.
- Ну, прямо и везде? – возразил ему Ильин.
- Я тоже думаю, что такой бардак не везде, а то какая же это армия, когда тебя как скотину стригут, кормят, моют и вдобавок ко всему и унижают.
- Пушечное мясо…
- Как ты сказал?
- Это не я, это Лев Толстой сказал.
- Как точно и добавить нечего, - Хромов замолчал, думая о чём-то своём.
Автовокзал был примечателен тем, что на ночь в зале ожидания кое-кто из отъезжающих рано утром, оставался на ночь, расположившись на длинных скамейках. В один из таких вечеров, когда вернулись после концертов из близлежащих деревень, прослужившие по полгода Лопов Серёга и Ситник Паша привели из зала ожидания двух озябших девчонок.
- О, у нас дамы? – оживился Егор Алпарёв. – Разрешите представиться… артист жанра пантомимы.
Ростом он был небольшого, но болтал за двоих.
- Егорушка, шёл бы ты в сторону со своей пантомимой. Видишь, девчонки замёрзли. Под дождь попали… - Ситник дал ему понять, что не для его рта кусок пирога.
Тот подошёл к нему вплотную и спросил:
- Где взяли?
- Там, - Пашка мотнул головой в сторону зала ожидания.
-  И что есть выбор?
- Есть. Иди, пока не разобрали, - усмехнулся Лопов.
Алпарёв выскочил за дверь.
Хромов вопросительно посмотрел на девушек, ожидая хоть какого-то объяснения от подчинённых.
- Знакомьтесь… Это Марина, а это Люда, - Пашка показал рукой на девушек, просительно глядя на старшину. – Пусть они с нами посидят?
- Только до отбоя, - тот серьёзно взглянул на кутающихся в болоньевые курточки девчонок. – Что-то вы не по сезону одеты.
- Да, мы как раз и направляемся домой за тёплой одеждой. Учимся в городе, а здесь у нас пересадка… Автобус с утра только будет.
- Где учитесь?
- В педагогическом.
- Ну, что ж вы встали? Проходите… - Хромов подозвал к себе Лопова и сказал: - Надо бы чай организовать, а то на них лиц нет. Сильно промёрзли.
Как водится, где чай, там и закуска, а где закуска, там и выпивка. Пока гоняли чаи, болтали о том, да о другом, засиделись допоздна. Хромов, взглянув на часы, произнёс:
 - Всё. Отбой…
Серёга Лопов заёрзал.
- Ты чего? – старшина посмотрел на него. – Сказать чего-то хочешь?
- Слушай, Володь, а давай девчонки у нас переночуют?
- Дурак,  ты Серёга! Да они к утру матерями станут и не по одному разу… Где это видано, чтобы солдат всю ночь пролежал рядом с бабой и ни разу на неё не взобрался?
Лопов растеряно оглянулся на девчонок, которые ничего этого не слышали, слушая, как пел Антон под гитару.
- Ну, Володь?
- Я сказал: отбой. Девчонки, извините – у нас распорядок.
Те понятливо закивали и стали собираться. Ситник с Лоповым пошли их провожать и куда-то пропали.
«Ну, вот не утерпели, черти!» - подумал старшина и завалился на кровать, представляя себя мысленно рядом с Мариной.
Среди ночи заявился Алпарёв. Он еле держался на ногах. Его голос разбудил сослуживцев:
- Пацаны, вы чего спите? Там столько девок и что характерно одна краше другой.
- Ты, где был? – Хромов открыл один глаз и смерил его  с ног до головы.
Тот уставился пьяными на выкате глазами на старшину, не зная что ответить. Поведя своим выдающимся носом, как у старого мудрого ворона, наконец, выдавил из себя:
- Тут, рядом. Пытался добиться одной местной амазонки…
- И?
- Не добился… - Алпарёв тяжело вздохнул, покачиваясь на крепких ногах.
- Не дала? – уточнил Хромов.
- Дала, - Егор болезненно зажмурился. – Я не дотянулся…
- Что так?
- А вот так, - Алпарёв вызывающе шмыгнул носом. – У неё рост под два метра, а у меня… - он развёл руками.
Хромов сочувствующе смерил Егора уже двумя глазами и бросил:
- Разница в росте – это не аргумент. Надо было позу подыскивать согласно своим параметрам.
- Да? А она захотела стоя… И где я… и где она. Ты вот лежишь и рассуждаешь, а она там стоит и насмехается.
- Так примени силу и повали, - посоветовал Хромов.
- Так я за этим и пришёл, чтоб взять одеяло. На полу холодно, - Алпарёв шатаясь, подошёл в своей кровати и стал его сворачивать комом.
- Слушай, может быть тебе никуда не ходить? Вон как тебя колбасит.
Егор задумался, что-то прикидывая в уме. Его тень смешно корячилась на стене от настольной лампы.
- Нет, надо… я обещал и к тому же она ждёт. Опять же там этот Лопов курсирует, а я ему не доверяю.
Хромов приподнялся. Кровати Ситника и Лопова были пусты.
- Вот стервецы, до сих пор куролесят,  - старшина встал, схватив за шиворот маленького Алпарёва и толкнув его на кровать приказал: - Лежи и жди. Совсем от рук отбились половые гиганты. Я сейчас всех верну в обитель «добра и благоденствия». Колобродите всю ночь – спать мешаете. Этот не дотянулся, тот где-то курсирует, третий, вообще не понятно чем занимается. Развели демократию, мать вашу.
- Старшина, ты не прав,  меня ждут, - Егор пытался встать на ноги, оказавшись после толчка не на кровати, а рядом, на полу.
- Ничего, подождёт. Встретитесь после победы!
Пока Хромов укладывал Алпарёва, Лопов Серёга, уболтав маленькую вертлявую Людку, затащил её на второй этаж и прямо на ступеньках пытался продемонстрировать то, что у него всегда было под рукой. Она сопротивлялась, то и дело покусывая ему губы.
- Ну, ты чего брыкаешься? Давай по мирному.
- Это как, в белом платье и с обручальными кольцами?
- Ну, к чему такие условности? Платье, кольца… Я тебе могу дать гораздо большее, чем вся эта бижутерия.
- Знаю я вас… Вам одно только и надо.
- Тем более если ты в курсе, чего тянуть? Не ломайся… Ты посмотри – это ведь не милицейский свисток, а ядерная ракета, механизм глубокого бурения.
Людка пискнула от удивления и сказала:
- Это не мой размер. Тебе надо было кадрить Маринку. Я для тебя мелковата. Только время зря потеряешь.
- Всё-то ты знаешь… Лет-то сколько?
- А тебе, не всё ли равно?
- Ну, всё-таки?
- Почти двадцать…
- А выглядишь гораздо моложе.
- Маленькие собачки до старости щенками кажутся.
 - Иди ко мне, щеночек…
- Ты чё, сдурел? Мне же больно. А-а-а, - её голос с писка перешёл на грудной: - Ого…
- Я же тебе говорил… Расслабься.
- Да, ты меня насквозь проткнёшь.
- Не боись…
- Мне кажется, что ты до самого сердца мне достал.
- А то! Одно слово - ракетные войска…

Когда Лопов вернулся, Хромов спросил:
- И где мы были рядовой?
- На задании, - решил пошутить Серёга.
- Ну и как - выполнил?
- И выполнил и перевыполнил, - Лопов зевнул.
- Без последствий?
- Угу.
- Смотри, если наврал…
- Володь, ни одна от меня не понесёт. Я тебе отвечаю…
- Я что-то не понял, - Хромов оторвал голову от подушки. – Ты что не одну…?
Лопов кивнул головой.
- Сначала эту пигалицу, потом её подружку Маринку. Та из-за чего-то с Пашкой разругалась. Ну, а я рядом был, вот и пришлось, как поётся «за себя из за того парня». А этот Алпарёв спит что ли?
- Спит, как убитый, - подтвердил старшина.
- Вот и за этого чуда тоже пришлось отдуваться. Тоже мне кадр: выбрал себе баскетболистку. Сам раздраконил и убежал…
- Это я его не пустил.
- Вообще-то, правильно… Девка уж больно здоровая, могла нашего мима так истоптать, что долго бы ещё собирал свои причиндалы по чертежам. Под два метра ростом и такая плотная, что даже я вначале чуть было в отказку не сыграл, а потом ничего поладили. Конечно, молодая… Суётся, а ничего не знает. Теперь будет с опытом.
- Да, Лопов, неисчерпаема земля талантами, один из которых ты. Это же надо сразу троим, сделал приятное, - Хромов потянулся и, закрыв глаза, добавил: - Надолго ли тебя только хватит?

До конца гастролей по области оставалось несколько дней. Ансамбль песни и пляски давал концерт в одном из передовых хозяйств. Зал был набит битком. «Шеф» в приподнятом настроении ходил за кулисами, посвистывая. Увидев Антона, подозвал к себе и сказал:
- Бери автобус, и пока мы здесь поём и танцуем, дуй с водителем в соседнее село. Это здесь недалеко. Найдёшь завклубом, отдашь афиши и билеты. Скажешь, что, как только здесь закончим, двинем в их края, мол, другой возможности у нас не будет, а поэтому пусть уж расстарается, а народ соберёт. Понял?
- Так точно!
Ехать было недалеко. Водитель по имени Хаким, домчал за десять минут. Глянув на часы, сказал:
- Пошли, заглянем к моей родне. Я у них  давно не был.
- А как же билеты?
- Зачем людям билеты? Они и так придут. Здесь деревня. Стоит на одном краю сказать, через пять минут всё деревня будет знать  и все придут. Это не город.
Они подъехали к большому дому. Хаким посигналил. В окошке мелькнул чей-то силуэт.
- Сейчас поужинаем и поедем.
В доме было чисто. Хозяева радушно встретили и Хакима, и Антона. Их усадили сразу же за стол. Ильин с интересом рассматривал убранство комнаты.
- Что нравится? – хозяин похлопал его по спине. – У нас у татар всегда так: порядок и достаток.
Он разлил из заварочного чайничка белую жидкость по пиалам и, дружелюбно подмигнув, произнёс:
 - За встречу!
- Это что? Водка? – Антон настороженно понюхал.
- Ай-ай, молодой, а такой осторожный. Давай солдат за встречу! – хозяин засмеялся и добавил: - Не пить нельзя. Обидишь хозяев. Обычай такой.
Антон опрокинул пиалу и тут же стал закусывать домашней лапшой, которую поставили перед ним. Хаким тоже выпил с хозяином дома. Последний тут же наполнил пиалы по новой. Антон посмотрел на Хакима. Тот только улыбнулся. Опять выпили. Хозяин о чём-то говорил на татарском языке с Хакимом, а Антон сидел и слушал, и так ему было хорошо, что никуда не хотелось уже ехать. Подали плов, и вновь пили, и уже Антон не сопротивлялся. В желудке было спокойно, а в голове кружило и глаза осоловело смотрели на присутствующих.
- Что хорошо? – хозяин похлопал Ильина по спине.
- Даже слишком. Что-то голова какая-то не такая…
- Ничего сейчас подправим, - хозяин взял другой чайничек и налил в пиалу крепкую заварку. – Выпей и всё пройдёт.
Антон послушался. Действительно стало полегче. Они ещё посидели, выпили чаю и только после этого отправились в обратный путь. Пока ехали, Хаким пел песни и весело посматривал на Антона.
- Что плохо? – спросил он.
- Непривычно… Я же не пьющий, - ответил Антон.
- Ну, теперь уже пьющий, - Хаким рассмеялся. – В следующий раз, когда будешь где-нибудь пить и если почувствуешь свой предел, переверни свою посуду дном вверх. Это и будет знаком для хозяина, что ты готов. До тех пор пока на столе посуда стоит порожней, хозяин обязан её наполнять до краёв. Это такой обычай. Понял?
Антон кивнул.

Когда они подъехали к клубу, ансамбль песни и пляски уже заканчивал своё выступление. Антон пробрался за кулисами к танцорам и, отозвав Хромова в сторону, сообщил, дыша на него остатками спиртного:
- Володь, я пьян, а мне ещё «шефу» надо доложить, что всё в порядке. Выручай…
- Где ж ты так?
- Потом расскажу.
«Шеф» выслушав доклад старшины о том, что Ильин вернулся и, мол, ансамбль ждут в соседней деревне с нетерпением, громогласно объявил, чтоб все слышали:
- Едем «стричь капусту».
Это означало, что этот концерт сверх плана, а значит, деньги лягут в карманы сверхсрочников и соответственно самого майора. Новость была встречена этой частью ансамбля с удовольствием, чего нельзя было сказать о срочниках, которым ровным счётом было всё равно: «стричь или не стричь эту самую капусту» Антон старался не попадаться на глаза «шефу» и всё прятался за спинами своих сослуживцев, постепенно приходя в себя.

Уже за день, до отъезда работая последний концерт в каком–то селе, к Ильину подошёл Орлецкий и заявил:
- Эти «куски» обнаглели.
- Что там?
- Идем, покажу…
Они прошли в библиотеку, где те переодевались.
- Видел? – Орлецкий кивнул головой на толстомордых сверхсрочников, которые запихивали в чемоданы из-под аппаратуры библиотечные книги.
Они так старались, что и не заметили, как книжные полки опустели.
- Это что такое? – Антон шагнул к ним. – Вы чего это устроили?
Те на него посмотрели нехорошо. Совсем нехорошо. В глазах было то, что в литературе описывается как алчность.
- Тебе чего комсомолец?
- Праведника из себя не строй…
- Хочешь уйти на дембель целым, сделаешь то, что скажем…
- Да пошли вы… - из-за спины Антона голос подал Орлецкий.
- А тебе хохол, будет особое поручение. Довезти до части содержимое вот этого кофра. И смотри, чтобы по дороге с ним ничего не случилось. Если не довезешь, будешь нюхать землю своей носопыркой…
«Куски» по-хозяйски осмотрели, как они утрамбовали, фактически сворованные книги, и, погрозив напоследок, пошли садиться в автобус.
- Ну, и что будем делать? – Орлецкий встал рядом с Антоном.
- Что будем делать? Выгружать… На счёт раз всё поставим на место.
- Это-то мы вернём, а то, что они распихали по своим личным чемоданам, как вернуть?
- Про то не знаю. А ну, взяли дружно…
За этим занятием их и застал старшина.
- Чего это у вас?
Антон в двух словах объяснил ситуацию.
- Суки, - Орлецкий выругался.
- Ладно, мы ещё посмотрим: чья возьмёт, - Хромов кинулся помогать расставлять книги по полкам. – А я с «шефом» переговорю на счёт этого.
Судя по тому, что «шеф» никак не отреагировал на сигнал, говорило только о том, что такие поступки в среде «кусков» были для него не в диковинку, да собственно он и сам был из этой породы, смотревший на всё это сквозь пальцы.
Уже по приезде в часть, «сверхсрочники», те, что решили за счёт сельской библиотеки заставить свои собственные книжные полки, нагрянули в каптёрку. Они рылись, остервенело по всем чемоданам, и недоумевали, почему ничего нет из того, что они нахапали при отъезде.
- Орлецкий, а где? – они ещё надеялись на то, что тот их убрал в более надёжное место.
- Что? – Ванька сделал удивлённые глаза.
- Книги где, хохол?
- Какие?
- Ты, дуру не гони…
- Не понимаю.
- Не прикидывайся…
- О чём разговор? – в каптёрку вошёл Хромов. – Что ищем?
- Старшина, - «Варюха» больше всех брызгал слюной. – Твои подчинённые ведут себя совсем неправильно.
- А точнее?
- Они не уважают старых традиций…
- Каких именно?
На помощь «Варюхе» подошёл краснолицый солист хора по кличке «Зёма» и бросил, глядя на Хромова из-под бровей:
- Когда мы служили, мы уважали старших. Их слово для нас было законом, и дисциплина была не та, что сейчас. Старшина, почему порядка нет в подразделении?
- Вот об этом мы и поговорим на общем собрании, которое очень скоро должно состояться, а заодно поднимем вопрос о том, какой пример подают сверхсрочники и вольнонаёмные для тех, кто только что пришёл в ряды вооружённых сил. Думаю, что представителям политуправления штаба армии будет очень интересно узнать о том, как мы несём в массы доброе и вечное и что взамен выносим…
- Ты это о чём?
- А вы? – Хромов пристально посмотрел на «кусков».
С этого момента в ансамбле песни и пляски наступило противостояние между сверхсрочниками и срочниками. Васька Пятаков метался между двух огней, пытаясь найти своё место во всём этом, но  не получалось. Он чувствовал себя скверно. Пока противоборствующие стороны накапливали силы для предстоящих баталий, в ансамбле песни и пляски появился замполит. Лысоватый, немного присвистывающий во время разговора, и как не странно лишённый всякого понятия о том, как должна протекать служба в нестроевом подразделении. Он сходу взялся закручивать гайки, и ещё немного - ему это удалось бы, да «шеф» спохватился, почувствовав, что власть уплывает у него из рук. Майор нашёл свой ключик к старлею, зазвав его однажды к себе в гости, и там изрядно выпив с ним, объяснил, что тому следует делать, а чего бы не надо. Тот оказался смышленым офицером, и уже на следующий день гайки были ослаблены, чего собственно и добивался «шеф», а когда это произошло, оказалось, что «Шепелявый», так прозвали замполита музыканты, был нормальным и вполне мог сгодиться для выпивания и болтания на темы о женщинах.

Да, армия – это что-то. У каждого служба проходила по-разному, и было всякое: и грустное, и весёлое. Чаще всего вспоминаешь то, что вносило хоть какое-то разнообразие в армейские будни. Там где служил Ильин, этого разнообразия было столько, что ему почему-то запомнились не эти, наполненные куражом моменты, а наоборот те, которые несли на себе отпечаток всяких мыслей и раздумий. Например, он очень хорошо запомнил последний Новый год в армии. Вообще праздники там проходили буднично, если не считать выдаваемых конфет на завтрак, да пьяно шатающихся офицеров, заступавших на ночное дежурство по казарме. Вот и на этот раз им выдали по конфете и по печенке, да разрешили послушать новогоднее поздравление от ЦК партии. Всё, что потом предназначалось для граждан огромной страны, для солдат срочной службы было недоступным. Дежурный офицер злой оттого, что ему выпало в новогоднюю ночь следить за порядком в казарме, старался побыстрее уложить всех в кровати и дав волшебную команду: «Отбой!», уходил в дежурку, где в одиночестве пил и строил планы, представляя себя к глубокой старости, ну если не генералом, то полковником.
Антон лежал с открытыми глазами. Спать не хотелось. Он мысленно представлял, как там, на гражданке сейчас собрались вокруг столов семьи и произносят тосты. Пахнет бенгальскими огнями и хлопушками. Всем весело, а по телевизору идёт «Голубой огонёк». Артисты, передовики производств и всякие другие известные люди страны желают всем счастья и здоровья. Как сильно захотелось хотя бы на эту ночь оказаться дома среди своих. Мама, наверное, опять, как всегда наготовила всяких вкусностей. Отец, чуть ли не с обеда котом ходит вокруг неё, а она ему твердит, что успеет он выпить свою норму, мол, никуда она не денется. Сестрёнка торчит у телевизора, то и дело подбегая к телефону, и отвечая на поздравления.
«Эх, скорее бы дембель. Осталось-то чуть-чуть… Говорили ему, что последние месяцы служить труднее, чем первые. Уж больно медленно тянется время. Каждый день за два, а то и за три кажется. Это всё оттого, что сидишь без дела и ждёшь своего приказа о демобилизации. Правильно говорили ему, что ждать и догонять – муторное дело…»

Зима как-то уж совсем быстро отовъюжила и в конце февраля, ранняя весна показала «свой язычок». С крыш повисли сосульки, и ноздреватый снег покрылся смоляным налётом.
Ансамбль песни и пляски отправился в очередное турне по области. Антон подсчитал, что это его последняя поездка, а потом… дембель. Слово-то, какое: вроде бы и радостное, но что-то в нём было от таких слов, как «даун», «дебил». Антон никогда себя не считал старослужащим, потому что не выделялся среди своих сослуживцев повадками разжиревшего, вальяжного «деда». Может быть, его, поэтому и уважали и если  что, то делились самым сокровенным. Будучи к тому же ещё и секретарём комсомольской организации, Антон с первых дней своей службы всегда был амортизатором между старослужащими и теми, кто только пришёл в армию. Он неустанно доказывал своим сослуживцам, что законы «дедовства», которые благодаря нравственной деградации бытовали в армии – это искусственный уход от реалий. Подмена нормальных мужских отношений такими понятиями, как «землячество», «кумовство» - никак не вязалось с теми тезисами руководителей партии, где говорилось об укреплении единства и могущества вооружённых сил Советского Союза. Разница между тем, что было на бумаге и тем, что каждый день он видел перед своими глазами  в конце-концов сформировало его мировоззрение настолько, что даже «шеф» держался с ним иногда вежливо подчёркнуто, вслушиваясь в то, что он излагал порой на политзанятиях. И если в первые месяцы службы за Антоном увязалось  погоняло «Студент», он чем-то был похож на артиста Александра Демьяненко, сыгравшего в фильме «Кавказская пленница», то когда он стал секретарём комсомольской организации, его стали звать «Композитором». Так он и служил с этим прозвищем до самого дембеля.
Да, служба подходила к концу. Антон разглядывал пейзажи за окном автобуса и радовался тому, что зима отступала. Ансамбль песни и пляски следовал согласно маршруту сеять доброе и вечное и всё остальное, что сопровождало подобные поездки под кодовым названием – «стричь капусту». К этому моменту отношения с «кусками» кое-как уладились. Судя по тому, что те старались избегать разговоров на подобные темы, можно было сделать вывод, что «урок» свой они получили. Кстати, после того, как сверхсрочники пытались ополовинить фонды сельской библиотеки, письмо на имя командующего всё же от администрации того хозяйства поступило. «Шеф» стал метать молнии, но «куски» отнекивались и кивали на солдат-срочников, мол, это всё они. Пришлось Хромову и Ильину напомнить охамевшим «воякам»  подробности инцидента, после чего те замолчали. Нечем было крыть. «Шеф» собрал всех тех, о ком ему докладывал ещё тогда старшина и дал такого им чёсу, что те поняли: их взяли на такой контроль, что лучше «не подымать волну», а замереть.
Постепенно всё утряслось и может быть впервые за всю историю ансамбля песни и пляски, срочники дали понять всем, что они тоже люди, а не безмозглые бараны.
Как только добрались до места, расселились согласно установленному порядку. Сверхсрочники в гостинице, а срочники в одноэтажном общежитии при техникуме механизаторов. Помещение отапливалось плохо. Из всех постельных принадлежностей были только матрасы, да одеяла. Кстати, все удобства во дворе.
- Ничего, жить можно, - сделал заключение Хромов. – Главное, что есть кровати, а это лучше чем спать на полу. Вмиг почки застудим.
Целый день наводили порядок. Старшина договорился насчёт простыней и наволочек, и всё преобразилось. Вечером посидели за рюмкой чая, а уже на следующий день дали первый концерт. Когда приехали и расставили аппаратуру, оказалось, что Паша Ситник, отвечающий за партитуры и ноты, забыл чемодан с ними в общежитии.
- Антон, что теперь будет? – он стоял взъерошенный, теребя в руках шапку.
- Кокарду смотри, не оторви, балбес. Чем думал? – Ильин смерил того взглядом.
- Да, я помнил всё время, а тут… Я чемодан-то подставил под кровать… Ну, у меня там ножка сломана…
- Ты, об этом иди «шефу» скажи.
- Антон?
- Он же нам сейчас такие «обломы» устроит, что все гастроли – коту под хвост… Тебе не в армии служить, а слюни над девками пускать. Пошёл от меня прочь!
Антон, чертыхаясь, направился к Хромову. Тот выслушал и предложил подойти к оркестрантам, и предложить им в виду случившегося, играть сегодня без нот. Когда музыканты узнали о ЧП, трубач по кличке «Зайчик» хохотнул:
- А на кой они нам, эти ноты? Мы же профессионалы, а как со стороны посмотришь, всё чего-то листаем и листаем, будто не на сцене сидим, а в читальном зале.
Другие его поддержали. Тромбонист Юрка Рукавишников бросил только:
- «Шефу» как об этом сказать?
- Ну, это я беру на себя. Есть у меня к нему подход, - заявил Хромов.
Майор после концерта, несмотря, что всё прошло без помарок, сказал:
- Оглоеды, ещё один такой концерт и у меня точно будет инфаркт.
«Зайчик» не удержался и брякнул:
- Да мы и не только можем без нот играть… и без дирижёра…
«Шеф» понял, что этот камень в его огород, потому что и никакой он вовсе и не дирижёр, а так себе – «махало». Его так и звали за глаза: «наш флюгер».

В конце февраля Антону стукнуло двадцать два года. Он накрыл для сослуживцев «поляну», но сам даже ни глотка не пригубил, чем их всех удивил.
- Ты чего заболел? – Ванька Орлецкий пристал к нему, чуть охмелев.
- Что-то не хочется. Мутит меня…
- Ты случаем не беременный? – вставил Серёга Лопов.
- Ага, от тебя, - хохотнул Хромов.
Оживился Алпарев:
- Я где-то читал, что если мужик родит, то за это ему часть собственных сбережений Чарли Чаплин завещал умирая.
- Вот дурни… Ну, как тут не согласиться с тем, что наш мир полон безумства и абсурда? – «Батя» назидательно поднял палец в небо. – Воистину так…
- Аминь! – перебил его Ситник и затянул жалобную песню: - Никто замуж не берёт девушку за это…
- Слушай, Володь,  я завтра за дневального останусь, отлежусь… Пашку я себе на замену подготовил. Пусть пробует, а то «шеф» меня до последней отправки продержит, - Антон для убедительности скорчился.
- Я не возражаю.

На следующий день, как только ансамбль песни и пляски отправился на очередное выступление, Антон, укутавшись в одеяло, завалился спать. Проснулся он от стука в дверь. Открыл.
- О-о, земляк, а мы к тебе, - на пороге стояли двое парней в телогрейках. – Ну, как служба?
Они прошли внутрь. Оба рослые.
- Вот решили проведать, а то говорят артисты пожаловали… А где остальные?
- На выезде… с концертом, - Антон рассматривал посетителей.
- Слушай братан, выпить хочешь? Мы сами вот только осенью вернулись из армии. Давай за дружбу всех родов войск?
- Да, меня чего-то мутит второй день, - попытался отбрыкаться Антон.
- Так вот мы заодно тебя и подлечим.
- А давайте, - махнул рукой Ильин. – Тем более и повод есть: вчера мне двадцать два стукнуло…
- Вот! – одобрительно крякнул один из парней. – Давай стаканы…
Прошли в комнату и на импровизированный стол выставили бутылку с этикеткой «Агдам».
- А закусывать чем будем? У меня ничего нет, - Антон посмотрел вопросительно на парней.
- Земляк, это не закусывается, - они разлили по стаканам вино. – Ну, давай за знакомство и за твоё день рождения.
После выпитого Антона сильно повело. Сказалось то, что и вчера, и сегодня он ничего не ел.
- О-о, братан, да ты уже охмелел… А мы думали, что сможем продолжить.
- Да, запросто, - Антон произнёс это несколько  в замедленном темпе.
- Тогда пошли, прогуляемся до магазина, а потом к девкам в общагу нырнём под крылышко. У нас знаешь, какие они? Не знаешь? Ничего, будешь в восторге: всё знают и всё умеют…
Антон плохо соображал, о чём ему говорили. Он, шатаясь, пошёл  с новыми знакомыми  сначала  к магазину, потом в общежитие, где распили уже бутылку водки и закусили корочкой хлеба. В глазах всё поплыло. Девицы хихикали и прижимались к нему с двух сторон, стараясь стащить с него китель и рубаху. Антон пьяно отбивался. Его подташнивало, а в голове стоял жуткий шум. Какая-то тяжесть клонила его прилечь, но он будто что-то предчувствуя, упрямо вскидывал голову, всматриваясь в то, что вокруг него происходило. Изображение было расплывчатое и это его раздражало.
«И чего я расслабился? И эти увиваются. У-у, крокодилы, так и льнут шалавы. Ох, чёрт, как мне хреново… Так, надо уходить, пока ноги держат…»
Он поднялся. Чьи-то руки потянули его обратно, но он устоял. Взглядом скользнул по оголенным ногам девиц, одна из которых уже устраивалась сверху на одном из парней, с которыми он пришёл сюда.
- Бр-р, - Антон тряхнул головой и пошёл прочь, раздвигая грудью невидимое препятствие.
Что-то подступило к самому горлу и неприятно колыхалось у самого основания языка. Не разбирая дороги, Ильин кинулся по снегу через пустырь к одноэтажному зданию, где базировался ансамбль песни и пляски. Его бросало из стороны в сторону.  Он шёл то быстро, то медленно с трудом переводя дыхание. Одна и та же мысль пульсировала в голове: «Надо дойти. Надо…» Оказавшись внутри помещения, с порога увидел на окне чей-то лимон. Схватил и стал вдогонку заедать, чтобы перебить неприятный привкус во рту. Чуть успокоившись, повалился на кровать и потолок над ним завертелся с бешеной скоростью. Антон понял, что надо быстрее выбираться на свежий воздух Тошнота обозначилась так ясно, что ждать чего-то ещё было бессмысленно. Он, цепляясь за стены и спинки кроватей, балансируя над земным притяжением, пошёл к выходу. Когда почувствовал на лице прикосновение ветерка, не вытерпел и, зайдя за угол, дал волю своему желудку. Что характерно лучше ему от этого не стало. Его кружило с такой бешеной скоростью, что Антон несколько раз упал. Он ничего уже не соображал… Взяв откуда-то древко от лопаты и что-то крича, решил вернуться в общежитие,  к голоногим девицам, которые всё умеют и всё знают и дать им как следует… За что? Это его нисколько не волновало,  а потому он опять плёлся по пустырю, преодолевая невидимое пространство, сильно накренившись вперёд. Когда уставал, садился прямо на снег, и смотрел на окна общежития, и ему казалось, что оттуда над ним смеются женские лица. Он опять вставал и ругаясь шёл на приступ того, что стояло у него перед глазами.
Очнулся он в своей кровати. Оглядел себя, с трудом оторвав голову от подушки. Сильно хотелось пить. Что-то кислое блуждало по всем телу и от этого хотелось снова и снова выходить на улицу и прикладывать к лицу подтаявший снег. Антон приподнялся. Стал вспоминать, но память как будто отрезало. Спазмы полезли наружу, он рванулся к выходу. Успел… Ветерок обдувал его лицо. Он почувствовал, что там, в желудке пусто, но тошнота не унималась…
Когда ансамбль вернулся ближе к вечеру с концерта, то все увидели такую картину: Ильин стоял у распахнутой двери, засунув голову в сугроб…
- Наш йог, в почётном карауле, - пошутил Алпарёв.
- Что-то он на себя не похож, - Орлецкий первым подошёл к Антону. – Тебе плохо?
Тот поднял голову и ничего, не соображая, ответил:
- Мне очень… - и тут его стало опять рвать.
- Да он пьяный в сиську, - Ванька заржал. - Трезвенник… Ну, комсорг ты даёшь!
Хромов оценивающе осмотрел Ильина. Оглянувшись на остальных сказал:
- Ну, чего встали? Аппаратуру разгружаем из автобуса….
- Мне хреново, - Антон посмотрел на старшину мутными глазами.
- Как же это ты?
- Сорвался…
- Срываются, когда пьют по- страшному, а ты…
- Всё равно это… было страшно. Это вино, а потом ещё… и водка….
- Ясно… намешал.
Ванька Орлецкий подхватил ослабевшего Антона и сказал:
- Сейчас в кровать и спать. Сон лучшее лекарство.
Подошёл «Батя» сочувственно посмотрел на Ильина и посоветовал:
 - Ему бы сейчас желудок бы прочистить… Может, в больницу отвезём?
- Поздно. Судя по следам на снегу, он себя выскреб основательно… - Лопов Серёга оглядел прибрежную территорию. – Вспахал качественно. Ему сейчас бы грамм сто и…
- Слушай знаток, ты бы, вместо того чтобы языком молоть, взял бы да снегом закидал бы все его художества, а то вдруг «шеф» решится нагрянуть. Начнёт всякие вопросы задавать.
Встрял Алпарев:
- А интересно, с кем это Антон пировал? Ведь непьющий, а нализался, как хроник: душевно, на всю катушку.
«Батя» его урезонил:
- Ну, какой он хроник? Ему сейчас так плохо…
- Ага, как Генке Халину, когда тот весь танцкласс перепачкал.
Подошёл Рожаносец с вечно удивлёнными хлопающими глазами. Посмотрел на всё и сделал заключение:
- Человек – это загадка, и порой его поступки не подчиняются никакой логике.
- Вся логика будет завтра. Так, дебаты прекращаем. Аппаратуру всю занесли в помещение? Давайте теперь в столовую, пока она не закрылась, а то кишки протоколы строчат, - Хромов оглядел сослуживцев и добавил усмехаясь: - Ну, что увидели своё истинное лицо, когда злоупотребление спиртным переходит всякие границы?
Вышел Орлецкий.
- Всё уснул. Ну, как маленькое дитя, - сокрушённо покачал он головой. – Вот как его одного оставлять?
- Хохол, а ведь ты хитрый, - Хромов улыбнулся.
- А чого я?
- Чого, чого, а то, если б и ты ещё с ним остался бы, то сейчас там лежал не только он, но и ты…
- Ну, это уж слишком, - Орлецкий гоготнул весело зыркая глазами по сторонам.

Ночь прошла и на утро, почувствовав  себя лучше, Антон самостоятельно встал с кровати. Голова ещё шалила, а во рту было столько всего намешано, что он то и дело ощущал в слюне примесь кислоты. Желудок саднило и сильно хотелось пить. Антон вышел в коридор. Его знобило. Несмотря на это, умылся из-под крана холодной водой и тщательно прополоскал рот. Сделал несколько физических упражнений. Это ему далось нелегко, и на лбу тут же выступил пот. Чуть-чуть постояв в тишине, прислушиваясь к своему организму, сделал вывод, что пить ему противопоказано.
- Ну, что оклемался? – голос Хромова вывел его из задумчивости. – Да, удивил ты вчера всех нас.
- Я сам до сих пор в шоке… Что и как - смутно помню…
- Хоть с кем пил, помнишь?
- Не совсем, - Антон отрицательно замотал головой.
- Замечу, что видок у тебя вчера был отвратный. Мы всё гадали, но так и не смогли понять отчего это ты вдруг напился… А потом взяли и тоже по чуть-чуть дерябнули местной самогоночки, чтоб не так было завидно, а то ты весь такой, а мы никакие…
- Не напоминай мне о спиртном,  а то боюсь, мне придётся опять бежать на двор… Так и бродит всё у меня внутри.
- Это ты траванулся.
Постепенно все просыпались, нежась в кроватях. Идиллию пробуждения нарушил старшина:
- Подъём! На горизонте «шеф»! Судя по походке не в настроении.
Майор шёл размашисто, то и дело сплёвывая себе под ноги, молотя воздух руками. Началась суматоха. Это такое состояние, когда все друг другу мешают и толпятся, как специально, выбирая для этого самые узкие места в помещении.
Антон уже стоял на улице, глубоко вдыхая утренний воздух, облачённый в шинель, туго перетянув себя ремнём. Он приложил руку к шапке, приветствуя «шефа»:
- Здравия желаю, товарищ майор!
Тот ничего, не ответив, пинком открыл дверь и перешагнул через порог. Через минуту все высыпали на улицу, и Хромов объявил построение. «Шеф» молча обошёл строй, а потом, отойдя на два шага в сторону, прорычал:
- Ну, что засранцы? Как дела? На чьи деньги гуляли? Что молчите? Старшина, почему солдаты так плохо выглядят? Почему от них разит перегаром? Я спрашиваю!
- Не могу знать! – Хромов смотрел на майора спокойно.
- Так я тебе скажу… Твои солдаты вчера пили и пили на деньги, пропавшие из кабинета директора клуба, где мы вчера выступали.
- Неправда, - Алпарёв подал голос. – Мы пили на свои.
- А, рядовой Алпарёв? – «шеф» приблизился к нему. – Ты ври, да знай меру. На свои… Где они «свои»? Вы их в первый день все спустили. Что я вас не знаю?
- Товарищ майор, зачем же так? Никто из солдат деньги не брал, - Хромов вступился за сослуживцев.
- А вот это мы сейчас и проверим, - «шеф» сделал шаг к строю. – Я сейчас каждого обыщу, а потом устрою шмон в ваших личных вещах.
Как он сказал, так и сделал. Конечно, никаких денег он не нашёл. Обескураженный результатом обыска, опять всех построил и сказал:
- Все по приезде в часть будут лишены увольнений на месяц, кроме Ильина.
- За что? – Лопов подал голос, дыхнув на майора перегаром.
- Вот за этот самый аромат. Запомните, если с пропавшими деньгами ничего не прояснится, вы у меня проклянёте этот день. Если среди вас завелась сука, пострадают все. У меня всё.
Когда майор удалился, Ситник Пашка подошёл к Антону и сказал:
- Везёт анонимным алкоголикам: пьют до усёру и им ничего, а тут…
- Ну, что ты к нему пристал? - «Батя» сочувственно посмотрел на бледное лицо Ильина. – Он же не пьющий…
- Был.
- Ну, Антоха, с боевым крещением тебя, - Орлецкий хлопнул того по плечу.
- Ты чему радуешься? Тебе, как и всем с увольнительными облом, - Лопов усмехнулся.
- Так это не из-за Антона же? – Ванька повернулся к Серёге.
- И какая его муха укусила? Ведь прибежал с самого сранья, - Хромов почесал затылок. – Кстати, а кто вчера переодевался в кабинете директора клуба?
- Так сам «шеф» и переодевался. Он любит одиночество, - Пашка вспомнил, как относил туда парадный китель майора.
- Вот сука! – Алпарёв даже подскочил на месте.
- Спокойно. Это ещё не факт, - сказал Хромов.
- Факт, не факт, а к нам припёрся, рыжая сволочь…
- Что «сволочь» – да, что «рыжая» – согласен, а вот на счёт всего остального, давайте не будем торопиться делать выводы.
- Да нет, всё это какое-то недоразумение. Всё уладится.
Прав оказался «Батя»: всё уладилось. Уже к вечеру этого дня директор клуба принёс свои извинения, сообщив майору, что деньги нашлись, на что «шеф» прошёлся по тому и всей его родне таким отборным матом, что, наверное, лучше было бы, чтобы они не находились. Хотя вопрос этот спорный, потому что репутация ансамбля в этом случае была бы запятнанной. Замполит ещё долго переживал по этому случаю и то и дело возвращался к этому эпизоду, в беседах с личным составом и если честно так надоел всем, что до конца командировки те старались его избегать, делая вид, что заняты какими-то более важными делами.

Мартовская капель встретила возвращение ансамбля песни и пляски с гастролей звонким перезвоном. Солнце торопилось не на шутку стереть с лица земли подтаявшие сугробы снега. Ручьи так активно пробивали себе дорогу в снежных завалах, что казалось, идёт ускоренное преображение природы. Всё торопилось. Торопились и люди, с лёгкостью расстававшиеся с тёплой одеждой. Женщины выпорхнули из дублёнок и шубок и дефилировали теперь в коротеньких курточках и облегающих фигуры плащах. Несмотря на небольшие заморозки по утрам, они, не страшась, оголили свои головки, разметав по плечам длинные волосы. Те, у кого не было соответствующей длины для этого, подставляли всему тому, что на них таращило свои глазища вычурные прически, подкрашенные в такие необычные цвета, что казалось, на планету Земля высадился десант инопланетян, и теперь они ищут себе пару, чтобы увезти с собой отсюда, хоть что-то на память об этом мире.
Антон всё чаще стал думать о гражданке и всё листал и листал дни своей службы, стараясь припомнить всё то, что было с ним до этой весны. В соседних подразделениях дембеля активно клеили альбомы, чеканили каких-то восточных красавиц, из подручных материалов собирали дипломаты и что характерно получалось довольно сносно, особенно издалека. Ильин за всей их суетой наблюдал с нескрываемой иронией. Орлецкий поддавшийся массовому настроению дембелей, тоже кинулся обзаводиться всеми этими приятными мелочами, то и дело жужжа у Антона под ухом о том, как он явится домой и всё это представит своим родным. Ильин только улыбался и шутил:
- Вань, а Вань, а как ты объяснишь своей родне, что ты служил в ансамбле песни и пляски ракетных войск, а на фотографии у тебя вся грудь на кителе в значках десантных войск?
- Так они всё равно ничего в этом не понимают, - отвечал тот.
- Значит, если ты нацепишь на себя любые значки, вплоть до пионерского, то…
- Ну, чого ты пристал? – обижался Орлецкий. – Традиции надо уважать.
- Согласен, но мне, например, непонятно для чего дембеля сапоги гладят утюгом, предавая им вид гармошки?
- Так красиво же?
- Да? А зачем на кителях стрелки делают такие, как будто все два года простояли в магазине на витрине, демонстрируя опытные образцы одежды, не пригодной для длительного ношения в условиях приближённых к военным действиям?
- Ну, чого? – Орлецкий вытягивал лицо и смотрел на Антона так, как будто тот посягал на его свободу и независимость, о которой особенно западные хохлы даже когда спали, разговаривали во сне.
- Чого, чого … от безделья всё это.
Как бы там ни было, но вся служба Ильину показалась весёлой с небольшими отклонениями. Чтобы хоть как-то её разнообразить он добровольно решился сходить в наряд на кухню, упросив Хромова отпустить. Тот прекрасно знал, что «шеф» и мысли об этом не допускал никогда, мол, руки музыканту нужны для дела, а чистить картошку в армии всегда есть кому.  Тем не менее, Антон его всё же уболтал и в один из дней переодевшись в хэбэшку похуже, прибыл на кухню под дружные аплодисменты работников столовой, потому что дембеля, как правило, в такие наряды не посылались. Ему выдали нож и определили чистить картошку вместе с другими. До поздней ночи он травил анекдоты с солдатами из других подразделений, не выпуская ножа из рук. Долго смеялись над тем, как однажды кто-то после команды «Отбой!», фальцетом передразнил прапорщика по кличке «Кастрат», крикнув на всю казарму: «Возьми меня!» Тот всех поднял и до утра продержал стоя, читая при этом нравоучение о нравственности и безнравственности. Когда, казалось бы, был исчерпан весь лимит прочности и терпения и он смилостивился и разрешил разойтись по своим местам, опять кто-то фальцетом произнёс: «Лучше бы ты меня взял…». Как-то за разговорами и не заметили, как начистили суточную норму картофеля. Весь сложили в огромное корыто, где могло бы поместиться человека три, а то и четыре и залив водой пошли в казарму. По части шли вразвалочку. Слегка пошатывало, и руки были онемевшие, да и сидушки напоминали о том, что несколько часов им не было передышки. А над головами где-то в вышине начинало светать, и в воздухе кружил весенний дурман, напоенный отдохнувшей за зиму землёй. Антон остановился и зажмурился. Хотелось крикнуть: «Здравствуй дембель!» И он крикнул, но про себя, сильно выдохнув, и сразу почувствовал, как осталось мало до того дня, когда наденет лёгкие полуботинки,  костюмчик, отпустит волосы до плеч и пойдёт по этой жизни свободной походкой человека отдавшего Родине свой долг.

За мартом влетел апрель и закружил пылью, как бы выметая остатки талого снега. Всё шло к тому, что неизбежно должно было появиться в жизни тех, у кого срок службы подходил к концу. Чувствовали это и те, кто все эти два года был для них и отцом, и матерью в одном лице. Ну, конечно – это доблестные офицеры, поразившие воображение пацанов своим размахом знаний и логикой мышления.
 Незадолго до дня рождения В. И. Ленина взбрело капитану Игнатоле блеснуть всем этим, и как полагается преподнести, ну скажем прямо небольшой подарочек вождю пролетарской революции: выкрасить его бюст при входе в штаб армии, да так, чтобы командующий, проходя мимо, обязательно остановился бы и сказал: «Молодец майор!» «Никак нет товарищ командующий, не майор я, а капитан» - ответил бы тогда Игнатоля.  А генерал ему: «Нет, нет уже майор!» Судя по тому, какое выражение, было на лице у капитана, что-то подобное ему грезилось на днях, а поэтому Хромов не стал ему перечить, и молча выделил для выполнения этой работы рядового Рожаносца. Капитан скептически оглядел солдата с улыбчивыми глазами и спросил у старшины:
- А он сможет?
- Этот сможет, - загадочно ответил Хромов.
- Отчего такая уверенность?
- Оттого товарищ капитан, что его мать работает у командующего секретарём.
- Да? – лицо Игнатоли запечатлело такое удивление вперемешку с глубокой задумчивостью, что старшина вынужден, был вывести его из этого состояния громким кашлем. – Ну что ж, может быть это и есть мой счастливый билет? – Капитан ещё раз окинул взглядом неказистую фигуру Рожаносца и подумал про себя: «А чем чёрт не шутит…»
Чёрт и не собирался шутить. Он всё рассчитал до мелочей. Когда рядовой Рожаносец, получив на складе банку серебрянки, и подошёл в плотную к бюсту В.И. Ленина, он понял, что кто-то решил над ним посмеяться. Он огляделся кругом. Капитан Игнатоля уже мелькал где-то вдалеке своими короткими ногами, и до него было не докричаться. Рожаносец обошёл так называемый бюст со всех сторон. Если честно всё это трудно было назвать бюстом. Скорее всего это был памятник. Чтобы его выкрасить за отведённый час, а именно такое было указание от капитана, необходима была бригада, да не простая, а профессионалов, со всякими там «козлами», кистями, да и краски надо было не одну банки, а две, а то и три. Рожаносец почесал затылок и вздохнув приступил к работе. Всё, что у него было для работы, так это банка краски, кисточка средних размеров и самый обыкновенный армейский табурет. Сообразно всему этому он и стал пытаться придать бюсту вождя праздничный вид. Каким-то образом ему удалось дотянуться до могучего лба теоретика пролетарской революции и дело казалось бы пошло, но когда Рожаносец понял, что сама макушка вождя так и останется засиженной голубями и с его ростом, ну просто невозможно дотянуться, даже на цыпочках, он не взирая на присутствие рядом с собой, пусть и изваяния великого революционера, выругался так, что из дверей штаба армии вышел солдат из охраны и спросил:
- Ты меня звал?
Рожаносец быстро оценил обстановку и сказал:
- Будь другом, посмотри со стороны, как смотрится?
- Отвратительно… Особенно голова, - ответил солдат и скрылся в дверях.
Рожаносец решил с прыжка, шлёпая кистью дотянуться до недосягаемой макушки. Он так увлёкся, что, в очередной раз, прыгнув с табурета, не рассчитал и приземлился мимо него. От неожиданности он вскрикнул. Снова появился солдат из охраны и снова спросил:
- Ты меня звал?
Рожаносец вставая с земли и отряхиваясь, опять спросил:
- А как теперь?
Тот более внимательно посмотрел на затылочную часть бюста и ответил:
- Вроде получше стало, - потом чуть помолчал и добавил: - А может быть, и нет…
Рожаносец понял, что охранник ничего в этом не смыслит, и стал быстренько красить дальше, тщательно растирая краску с тем, чтобы её хватило на весь объект. Когда краска закончилась, а закончилась она как раз в тот момент, когда стрелки на часах показывали, что с момента начала работы прошёл ровно час, Рожаносец, не дожидаясь, когда объявится капитана Игнатоля, молча взял табурет и побрёл в расположение ансамбля с чувством перевыполненного долга. Он даже распрямился. Наверное, так бы он и шёл себе, да дёрнул чёрт его оглянуться.
«О боже!»
Бюст вождя был мрачен в лучах утреннего солнца. Серебрянка расползлась полосами по его изваянию. Кое-где проступала старая краска, и всё это перечёркивало перевыполненный долг рядового Рожаносца напрочь. Он потоптался и, найдя всему этому, а значит и себе оправдание, сказал мысленно: «На вождях краску экономить не надо бы»
Судя по тому, что капитан Игнатоля не отважился предъявить претензии сыну секретарши самого командующего, стало ясно, что больше на эту тему разговора в стенах ансамбля песни и пляски не будет, а раз не будет, то вопрос закрыт.

А весна кружила головы солдатикам и те, высунувшись со второго этажа клуба, смотрели на проходящую жизнь там за забором жадно с каким-то необузданным восторгом, рисуя про себя всякие фантазии. Антон почему-то вспомнил сразу Шерстнёва из карантина, который, когда ехали на стрельбище, кричал в открытое окно автобуса каждой проходящей юбке о своих чувствах, и получалось так, что он один на всём белом свете всех любит и желает и только его никто не замечает. Смешно и нелепо, но именно так оно и выглядело со стороны тогда и именно так оно выглядело сегодня, когда его сослуживцы, высунувшись в окно, подмигивали замужним и незамужним, дразня своё воображение случайными взглядами, брошенными в их сторону оттуда из-за забора.
Буквально в конце апреля-месяца Антону дали увольнительную и он, понимая, что это последнее его увольнение, решил не растрачивать его за сидением дома, а сходить в кино. В то время на экраны города выпустили фильм «Шляпа». Ажиотаж был такой, что билеты расходились задолго до начала сеансов. Несмотря на это, решил всё-таки испытать судьбу и, переодевшись в гражданку, направился к кинотеатру «Космос». Там столкнулся с замполитом, тот несказанно обрадовался тому, что не ему одному не хватило билета и, не обращая внимания на то, что Антон одет в гражданку, сказал по-товарищески:
- Ты стой здесь, а я сейчас достану нам пару билетов.
Антон остался ждать, а старлей растворился в толпе  выходящих после окончания предыдущего сеанса. Стоило ему удалиться, как Ильин нос с носом столкнулся с «шефом». Тот сразу узнал Антона. Подошёл, ведя под руку свою жену и обращаясь к ней, так «по-доброму» сказал:
- Смотри, какие у меня бойцы, милая.
«Милая» с лицом перезревшей груши сверлила глазами Ильина. Рядом с ней «шеф» выглядел старым садовником, опыляющим данное насаждение, брызгая слюной налево и направо.
- Рядовой, почему не по форме одеты? – его голос подбирался к Антону откуда-то издалека. – Я не слышу… Значит, нарушаем?
У жены майора на лице появилось выражение причастности ко всему этому, и она смерила Ильина презрительным взглядом. Антон сразу вспомнил, как до нового года он приходил к ним в дом и пытался научить их дочуру трём аккордам на гитаре. Уже с первых минут он сообразил, что природа на этой носатой великовозрастной особе отдыхает по полной программе, но приказ «шефа» ничего не менял и надо было сделать так, чтобы избалованное дитя само отказалась от уроков. Как он не старался, та проявила нечеловеческое терпение, и смогла разобрать целых два аккорда. К счастью до следующего занятия она их забыла, и это уже был повод, чтобы не продолжать занятия, но «шеф» был непреклонен, мол, учи. Он давал увольнительные Ильину и тот, шёл в эти увольнительные, как на каторгу.  Вдобавок ко всему шестнадцатилетняя дочь майора стала обряжаться в такие откровенные наряды, что её открытое тело и это несмотря на её мамино выражение лица, ну просто отвлекало от цели его визита, и он то и дело дивился её развитым формам в столь раннем возрасте. Хотя собственно, а чего он хотел, если девочки оформляются быстрее мальчишек сверстников и уже в этом возрасте свободно общаются между собой на языке взрослых женщин, перетирая косточки всем мужским достоинствам, приводя аргументы «за» и «против». Когда Антон понял, что этой развитой не по годам особе вовсе и не нужны никакие уроки по гитаре, а все её интересы кружили вокруг того, как и сколько раз он коснётся её руки, объясняя ей как надо ставить пальцы на струны, он решил, что пора начать процесс отдаления. Давалось это нелегко. Судя по тому, как часто в их комнату заглядывало лицо её матери с кислым выражением, он уже строил собственные версии, что эта так называемая «перезрелая груша» метит в его тёщи. Такого добра ему совсем не надо было, а поэтому теперь, когда он, несмотря на то, что был в гражданке, стоял на вытяжку перед майором, а тот петушился, демонстрируя своей «милой», какой он строгий начальник, та упивалась своей маленькой местью за то, что какой-то там Ильин побрезговал её дочуркой. Она смотрела на него так, что Антону порой казалось, что это не «шеф» гремит своими голосовыми связками, а его жена. Ильин тоскливо посмотрел по сторонам. Люди проходили мимо. Иногда останавливались и тогда «шефа» как будто черти надирали. Его начинало нести в такие дебри, что невольно хотелось взять и стукнуть ему в нос, да так, чтобы красная юшка брызнула на лацкан затасканного до блеска пальто, в котором он больше походил на огородное пугало, а не на того, перед которым тянулись пацаны там за забором части. Подбежавший сзади замполит не сразу сообразил, что спиной к нему стоит майор, а когда понял, тот уже его заметил  и, повернувшись к нему  вполоборота, улыбаясь, сказал:
- Как, кстати, а вот и вы.
- Здравие желаю, товарищ майор, - сухо поприветствовал он «шефа».
- Вот так мы воспитываем бойцов, так сказать защитников Отечества. А они на наше воспитание положили…
- Лёня, - жена дёрнула его за рукав.
- Я и говорю, что они положили свой интерес на всё это. Так, рядовой Ильин?
Антон молчал. Ну, что он мог сказать этому рыжему крепышу, который дослужился до майора, заработал ревматизм и простату? Что? Да он собственно и сам всё прекрасно знал, что многие пацаны, приходившие служить в ансамбль песни  пляски, были как музыканты выше его и на голову и на две, да что говорить, когда благодаря их умению он долгие годы создавал вокруг своего имени видимость, что чего-то стоит. За глаза о нём столько говорили всякого, что если всё это собрать и выложить перед ним вот так, как он сейчас пытался прилюдно достать до сознания Антона, то при других обстоятельствах ещё не ясно было бы, кто перед кем должен был тянуться.
Антон вернулся в часть пасмурный. Доложил Хромову о случившемся. Тот его успокоил:
 - Что ты его не знаешь? Покричит, покричит,  а потом и отойдёт…
- Ой-ли…

На следующий день «шеф» заявился пораньше и устроил общее построение. Велел выйти из строя Ильину и повторил всё тоже самое, что говорил вчера у кинотеатра перед строем. Все слушали молча. Чтобы усилить всё сказанное, «шеф» в заключение сказал, что Ильин на дембель отправится в последнюю отправку. Означало это, что весь май июнь и даже июль Антону надо будет торчать в части, так сказать нести наказание.
Когда построение закончилось, Орлецкий подошёл к Антону и сказал:
- Что-то круто он с тобой обошёлся.
«Батя», который уходил на дембель вместе с Антоном, и Ванькой, так как имел высшее образование, предложил:
- Может быть ему взятку дать?
- Чем? Борзыми щенками? – Ильин улыбнулся. – Сука он…
- Так, надо думать, - «Батя» потоптался. – Время у нас есть… с недельку подождём, а за это время всё, может быть, уляжется.

Прошла неделя. «Шеф» ходил весёлый, но Ильина не замечал, или делал вид, что не замечает, а тот больно-то и не рисовался перед ним. Уже долгожданный дембель  не казался таким долгожданным. Да и какой же это дембель, если настроение такое, будто тебя только что призвали в ряды вооружённых сил, и ты заранее знаешь, как это долго изо дня в день просыпаться и видеть вокруг себя одно и тоже: бритые затылки, зелень и этот запах, от которого никуда не убежать.
- Антон, «шеф» вроде бы смягчился, - к нему подошёл «Батя», когда Ильин сидел в хоровом классе за столом. – Я ему сказал, что угостим его коньяком, ну и всё такое прочее…
- Я бы его угостил…
- Давай так, сейчас сдаём ему военные билеты и к завтрашнему дню, мы уже за пределами этой части.
Подбежал Орлецкий.
- Чого рассиживаемся? Уже формируют первую отправку дембелей…
- Не шуми, мы тоже завтра уходим.
- Так чого надо от нас?
- Коньяк, - буркнул Антон.
- Кому?
- «Шефу», - пояснил «Батя».
- И когда же он напьётся, вымогатель?
- В этот раз и напьётся, - Антон несколько повеселел. – Возьми мой военный билет…
- И мой держи, только не потеряй, а то заставят служить по второму разу, - Орлецкий сунул «Бате» свои документы.
Тот поправил на носу очки и, вобрав голову в плечи, пошёл к «шефу» в кабинет. Майор выскочил оттуда радостный и побежал в финансовую часть. За ним вышел «Батя».
- Ты чё его там расцеловал, что он такой весёлый выскочил? – Орлецкий рассмеялся.
- Да, нет я просто сказал, что мы его угощаем… Пообещал уже сегодня нас отпустить.
- Вот холера, надо Хромову доложить, а то, как-то не простившись нехорошо, - Орлецкий побежал в курилку, где сидели все музыканты и танцоры ансамбля.
Буквально через пару часов Ильин, Орлецкий и «Батя» стояли в парадной форме. Вокруг них толпились их сослуживцы. «Шефа» нигде не было видно. «Хоть бы и не было его, чтоб не омрачал своим присутствием столь торжественную минуту» - подумал Антон. Прощались по-разному. С кем навсегда, с кем до встречи, потому что кто был  откуда, а жизнь же не предусматривает в дальнейшем встречи. Это как получится, да и, поди, угадай, куда тебя в дальнейшем занесёт.
- Ну, вы к вечеру подгребайте, - Хромов пожал руку Антону. – Посидим «чайку» попьём.
- Обязательно приду, - Ильин с теплотой посмотрел на старшину и подумал: - «А ведь из него мог бы получиться настоящий офицер, если бы…»
- Браты, я не приду. У меня поезд на мою львивщину вечером, а поэтому не ждите. Всех обнимаю прямо сейчас. Если кто окажется на Украине, заглядывайте ко мне, - Орлецкий жал руки сослуживцам. – А ты больше так не пей, а то уж сильно ты меня расстроил в прошлый раз, - он хлопнул по плечу Генку Халина.
Тот плутовато спрятал глаза.
- Слушай Рожаносец, советую сменить фамилию,  а то она какая-то некачественная…
- Ванька, обещаю, что, как женюсь, возьму фамилию жены.
- Размечтался, - Орлецкий хохотнул. – Кто ж за тебя пойдёт? Ты же только болтаешь. Сколько служишь, а ещё ни одной юбки не задрал…
- Зато он Ленина красил, - вставил Лопов, пожимая руку Ивана. – Кстати, Рожаносец, после тебя, его перекрасили в бронзовый цвет. Ты ещё не видел?  Как живой теперь.
Были в ансамбле всякие традиции и провожали дембелей, согласно тому  что они заслужили, по-разному. Ильина, Орлецкого и «Батю» на руках пронесли от самого клуба и опустили на землю уже за чертой КПП. Хромов построил подразделение и те, прокричав напоследок в разноголосицу всякие напутствия, двинулись под задорную песню со словами «Эх, да надо нам жить красиво…» в столовую, то и дело оборачиваясь и махая руками. Орлецкий украдкой смахнул слезу рукой. Свой ком стоял и в горле Антона. «Батя» только шмыгал носом, поблёскивая стёклами очков на солнце.
- Ну что, двинули?
- А «шеф»? – «Батя» вопросительно посмотрел на Ильина. – А как же угощение?
Антон сделал серьёзные глаза и ответил:
- Я пить с ним не стану и вам не советую. Он вон два года Ивана - Бендерой называл, всё кичился своей должностью, а если разобраться гнилой мужик и офицер из него так себе… прихлебатель. Тем и живёт, что с каждого поиметь что-нибудь хочет. Вон и тебя мурыжил с увольнительными. Что мы не видели, как ты ему гостинчики таскал из дома, а он падла пользовался тем, что ты женатый и тянул с тебя то одно, то другое. Ну, и как после этого с ним пить? Ну, а про меня можно и вообще не говорить… Не стану я с ним коньяки распивать и точка.
Только Антон всё это сказал, как вдали из-за поворота показался «шеф». Шёл он в припрыжку.
- Ну, мужики, рвём когти, - Антон повернулся кругом и строевым шагом пошёл прочь. Иван последовал за ним. «Батя» ещё потоптался, а потом, махнув рукой, засеменил вслед за ними, то и дело оглядываясь назад.
- Ты нас демаскируешь, - прошипел ему Орлецкий. – Чего башкой мотаешь, как на танцах. Смотри вперёд…
Когда они завернули за угол, бросились бежать. Они убегали в ту жизнь, которая их ждала всё это время. Уже запрыгнув в троллейбус «Батя» оглянулся в последний раз назад и произнёс:
- Всё равно как-то получилось не так…
- Ничего – это ему урок на будущее, если конечно поймёт, а не поймёт, ему другие напомнят, кто придёт служить после нас.
Май расцвеченный первыми побегами зелени был непохож на ту зелень, что стояла у каждого из них в глазах. Пахло жизнью.
«Батя» тепло простился с сослуживцами и кинул на прощание, глядя пристально через стёкла очков на Антона и Ивана:
- Вы настоящие… Да, да, не смейтесь. Я это почувствовал уже в первый день, когда пришёл в ансамбль. Желаю вам такими оставаться и дальше. Ну всё, удачи!
Он выпрыгнул из троллейбуса и пошёл своей медвежьей походкой навстречу своему семейному счастью.
- Какой он смешной, - Орлецкий посмотрел ему вслед.
- Он нормальный… - Антон вздохнул.

Дальше началась жизнь. Оказалось, что за два года всё настолько переменилось, что и люди, да и всё в стране стало каким-то другим. Это так не бросалось в глаза, когда Антон был на полном государственном довольствии. Теперь всё это выползало из всех углов, уродливо улыбаясь. Ильин на следующий день сразу же наведался в военкомат и встал на учёт. Капитан, принимавший его в кабинете, с порога кинулся его воспитывать, сделав замечание, что у того ботинки не по форме, мол, нарушаем товарищ солдат. Так и подмывало сказать ему в ответ: «Да пошёл ты», но что-то удерживало. антон только и произнёс:
- У меня служба была не такая, как у всех. Всё больше балы, да танцульки, вот и износил уставную обувь, да не одну, а целых три пары. Не верите? А вы в часть позвоните, вам подтвердят, что кирзовые сапоги в количестве трёх пар так и стоят не изношенные в каптёрке ансамбля песни и пляски.
- А, так ты значит музыка? – что-то нехорошее прозвучало в этом вопросе, мол, шланг, а не солдат.
Ильин серьёзно посмотрел на развалившегося за столом капитана и вдруг сказал внятно и довольно громко:
- Потрудитесь обращаться к младшему по званию на «вы» товарищ капитан. По-моему для этого не обязательно иметь погоны со звёздочками. И давайте нашу беседу на этом прервём, а то меня ждёт командующий, - он решил приврать и поэтому на ходу придумал легенду о том, что он якобы ему приходиться зятем.
Капитан сразу как-то подобрался и, прокашлявшись, бросил любопытный взгляд на Ильина, мол, везёт же кому-то, а кому-то сидеть и сидеть вот за этим столом, и корчить из себя - не зная что.
Вечером Антон, упаковав в сумку форму и прихватив к «чаю» всё что подобает, наведался в клуб. Перелез через забор и уже сидя в каптёрке на вопрос Хромова: «Ну как, чувствуешь разницу?», ответил искренне:
- Привык я быть в коллективе, а там, на гражданке, что-то пока непонятное творится. Отвык я, что ли? Да, кстати, как «шеф» не лютовал?
- Было малость. Слюной брызгал.
- Это мы его обставили. Отказались поить.
- Так ему и надо. Ну, ладно, давай разливай. Ты теперь вольная птица и мои указы для тебя ничто, а поэтому командуй дембель. Мужики, теснее с кружками… Халин не торопись, успеешь… - Хромов по-хозяйски осмотрел присутствующих и добавил: - и сразу закусываем, а то я вас знаю… «зелень».
Сидели до самого отбоя, вспоминали совместную службу, и так было хорошо по-человечески, что не хотелось уходить.
- Может, останешься?
- Как-нибудь в следующей жизни, - Антон улыбнулся и, махнув всем на прощание рукой, перемахнул через забор.
Со стороны это выглядело так, будто кто-то из солдат сорвался в очередную самоволку, переодевшись в гражданку, а на самом деле всё было совсем иначе. Просто человек уходил по жизни дальше, после того, как чуть-чуть посидел в своём прошлом, посидел и вот теперь возвращался в реалии, чтобы вспомнить об этом уже через несколько десятков лет.

Антон съездил за паспортом в районный центр, откуда уходил в армию. Военком радушно встретил Ильина. За два года многое здесь изменилось. Во-первых, ему дали очередное звание. В пагонах майора он выглядел более внушительно или это просто показалось Антону. Скорее всего, показалось, потому что вся эта внушительность была выставлена напоказ в виде необъёмного живота. Во-вторых, как выяснилось из разговора с военкомом, Верка его не дождалась и легла под местного комбайнёра, а тот её вмиг и обрюхатил. Теперь майор к тому же ещё и стал дедом. Он сокрушённо вздыхал и твердил одно и то же: «Природу не обманешь…»
«Ну и, слава Богу, что так обернулось. Большое спасибо Верке, что не утерпела, а то какая же это жизнь без любви. Так одно трах-бах…» - думал про себя Антон, покидая военкомат.
Задерживаться он не стал и утренним рейсом вернулся в город. На автовокзале увидел горстку призывников певших под гитару: «Мы в такие шагали дали…». Постоял, а потом, тряхнув головой, сам себе скомандовал: «Равнение на…» и пошёл по жизни, ничего не ведая про неё, храня в себе то, что однажды вернётся к нему через воспоминания под названием -  «Зелень».               
                Часть вторая.
                «P. S.»
- Н-да, - майор остановился у КП, что-то ему подсказывало: посиделки с дембелями откладываются.
Те, чуть ли не строевым шагом завернули за угол, и только ветер в ушах – рванули так, что не было смысла их догонять. Всё - теперь они гражданские люди и с этим надо смириться и больше никакой там Устав не в силах их заставит жить так, как они жили всё это время, подчиняясь армейскому распорядку дня. Майор ещё постоял и, сплюнув от досады себе под ноги, сказал вполголоса:
- Бежит время, мать твою… - а про себя подумал: «Не успеешь оглянуться, как и самому придётся вот точно так покидать армию, только у этой «зелени» ещё вся жизнь впереди, а у тебя, товарищ дирижёр, уже всё позади…»
Майор потрогал свои карманы, нащупал червонец и повеселевшим голосом сказал сержанту, дежурившему на КП:
- Жизнь продолжается! Как зовут сынок?
- Сержант Егоров, товарищ майор, - ответил тот.
- Молоток, сержант Егоров! – «шеф» шаркнул ногой и, посвистывая себе под нос, шагнул за пределы части.

Майские праздники навалились буйным цветением сирени. Её в этом году было  как никогда много. Всё утопало в ароматах, от которых текла крыша у пацанов, и вся жизнь представлялась одним большим праздником. В столь «сложных» условиях ансамбль песни и пляски встречал пополнение. Хромов сделал общее построение. Судя по тому, как на лицах солдат прыгали весёлые гримасы, настроение у всех было хорошее. Ждали майора. Он появился, как всегда подтянутый с дирижёрской палочкой в руке. Кстати, с ней он ходил всегда, не расставаясь даже во время посещения штаба армии, куда захаживал по службе каждое утро. Поговаривали, что эта привычка везде и всюду брать её с собой у него появилась после того, как однажды во время учёбы с офицерским составом у приезжего генерала под рукой не оказалось указки. Вот тут «шеф» и проявил смекалку, предложив ему своё орудие, так сказать то, чем он добывал для себя и своей семьи хлеб насущный. Командующий, присутствовавший при этом, оценил поступок майора, и одной благодарностью в его личном деле стало больше. И теперь он всюду её таскал с собой, надеясь, что рано или поздно она опять поможет ему в его «нелёгкой службе» на поприще начальника военного ансамбля песни и пляски.
Итак, майор вошёл в танцкласс, где Хромов построил солдат. Все дружно поприветствовали начальника. «Шеф» кивнул головой и осмотрел лица срочников.
- Как настроение? Жалобы есть?
- Никак нет! – за всех просипел Рожаносец.
Майор со страданием посмотрел на него и подумал про себя: «И что ж земля перестала рожать богатырей?», а вслух спросил:
  - Валентин, а что с голосом?
- Ставлю, товарищ майор, - тот преданно улыбнулся, хлопая длинными ресницами.
- И как результат?
- Уже лучше, - заверил Рожаносец «шефа».
- Да? Так ты это, поделись с Халиным своими успехами. Глядишь, и у него что-нибудь прорежется.
- Так я уже… поделился.
- И?
- Вот ждём.
- Чего? – «шеф» явно был в настроении.
- Так этого – голоса.
Майор скользнул взглядом по строю. Халин собачьими глазами смотрел на майора. Тот подумал: «Вот ещё один экземпляр – ни слуха, ни ритма, но зато папа - работник обкома партии. Возись теперь со всем этим выводком. У одного папа, у другого мама, у третьего… Не армия, а институт благородных девиц. Эх, погнать бы всех в шею, да нельзя…»
- Ну, ладно, - как бы отсекая что-то отчего-то, сказал «шеф» и, улыбнувшись, произнёс: - Сынки, нам предстоит всю неделю пахать так, как никогда мы ещё этого не делали. Нам спустили план мероприятий, из которого следует, что кто-то там наверху, - он ткнул пальцем в потолок, - таким образом, решил проверить нас на выносливость. Что ж покажем им, на что способны музыканты. Покажем?
- Так точно! – опять вылез Рожаносец.
Майор покосился на него, но ничего сразу не сказал и не подумал, а только хмыкнул и, выждав чуть-чуть, добавил:
- Всем быть предельно внимательными. Репетировать и репетировать. Старшина, - он обернулся к Хромову, - всех новичков закрепить за старослужащими и чтобы к концу недели те, хоть что-то могли продемонстрировать. Времени у нас нет на раскачку. У меня всё… Все за работу.

Будни, праздники. Собственно из всего этого и состоит вся наша жизнь и не важно, где это происходит: на гражданке или в армии. Кстати, праздники в армии случаются не только в связи с красными числами календаря, но и в другой любой день. Стоит только захотеть.
Например, когда после некоторой реорганизации по армии в части объявилась новая «метла» в лице полковника по фамилии Неприкаянный, то каждый день стал для тех, кто служил под его командованием вроде этих самых праздников. Казалось бы, живи и радуйся, но что-то загрустили солдатики. Судите сами, как только выпадал черёд тому полковнику быть дежурным по части, он устраивал что-то на вроде концерта для своих домашних, которые теперь проживали в военном городке по соседству. Происходило это так. После вечерней поверки, каждое подразделение должно было пройти с песней по плацу. Так как этих самых подразделений было не два и не три, ну сами понимаете, сколько именно сказать не могу, всё-таки штаб армии ракетных войск стратегического назначения, а там кто его знает, возьмут и припишут разглашение военной тайны, поэтому поверьте на слово: было их более десяти. Так вот, все эти подразделения и веселили домашних полковника. Всё ничего бы, но видно репертуар тем поднадоел, и они предъявили тому свои претензии, мол, хотим большего. Ну, как тут не пойти навстречу близким и родным. В армии это же просто: дал приказ – тут же результат. Полковник, уверенный в том, что это действительно так, а не иначе, приказывает, чтобы подразделения сменили репертуар. «Есть!» - ответили сержанты и старшины, и работа закипела. Подразделения обменялись друг с другом словами песен, подучили чуток мелодии и готово. Сами понимаете, во что это вылилось. Прибежал полковник и матом набросился на подчинённых, мол, почему не проконтролировали. Те стоят глазами – «луп-луп», понять-то ничего не могут, чего от них требует тот, а полковник знай себе строчит, как по написанному. Слава Богу, к концу рабочего дня разобрались. Оказывается, перечень песен остался прежним, а только сменились исполнители, хотя если честно на слух это определить довольно сложно и не потому, что у кого-то там нет слуха, а просто все в армии поют одинаково: громко и речитативом. Кстати, речитатив никогда не считался вокалом. Это уже потом, когда появилось такое музыкальное течение, как «рэп», прочтение текстов под музыку, отечественные «шоумены» стали причислять к жанру вокала, а до этого ну просто никак и никуда его не относили. Именно это-то и стало причиной тому, что домашние полковника разъярились не на шутку. Видно были избалованны хорошей музыкой.
Полковник рвал и метал. Ну, как водится, желающие подсказать или услужить всегда находятся не только среди рядового состава военнослужащих, но и среди офицерского. Сами посудите, а как двигаться по службе, если командир один, а подчинённых толпа? Вот те, кто самые поворотливые, да сметливые и подают время от времени голоса, а потом ждут своих очередных «звёзд с неба». Так вот капитан Игнатоля и майор Мельников, неразлучная парочка, и выказали рвение к службе и подсказали полковнику, мол, зачем метать молнии, если при штабе армии есть ансамбль песни и пляски, который базируется на территории части. Уже на следующей поверке всех музыкантов, певцов и танцоров выстроили в середине плаца лицом в сторону дома, в котором проживала семья полковника и тот, покачиваясь перед ними на своих ногах, достав измятый листок бумаги, прочитал громким голосом:
- День победы… - сделал паузу, и уже вглядываясь в лица музыкантов, не то произнёс, не  то спросил: - Ну, что послужим Родине, орлы?
- Послужим, - ответили те без всякого энтузиазма, и каждый повернулся в ту сторону, откуда был родом.
- Отставить, - полковник удивлённо посмотрел на старшину.
Хромов попытался тому объяснить, мол, у каждого Родина в той стороне, где он родился. Логично? Вполне. Да вот беда, в армии не всегда логика определяет ход мыслей некоторых офицеров, а поэтому даже сейчас можно услышать от некоторых из них, что квадратное катим, а круглое носим. Полковник Неприкаянный рявкнул так на Хромова, что у самого чуть фуражка не слетела с головы от собственной голосовой динамики:
- Я не дурак! Отныне для всех вас Родина будет находиться в той стороне! - и он ткнул пальцев в сторону своего дома.
Рядовой Алпарёв повёл хищно своим вороньим носом в ту сторону и произнёс:
- Там не Родина, там чужбина…
- Молчать! – полковник явно выходил из себя, потому что концерт по заявкам членов его семьи – задерживался. – Я повторяю, что отныне для вас Родина находится в той стороне. Это понятно?
- Извините, товарищ полковник, не могли бы вы уточнить километраж?
- Зачем?
- Видите ли, в той стороне по совпадению находиться ещё и государство Израиль,  а это…
- Отставить! Как фамилия?
- Рядовой Майоров.
Полковник подошёл вплотную к тому и прошипел в его улыбающееся лицо:
- Ненавижу отличников с детства…
- Как я вас понимаю, но хочу заверить, что я троечник.
- Так чего же ты комедию устроил? А? – было, повеселел полковник.
Рядовой Майоров улыбнулся широко и гордо произнёс:
- Троечник-то я троечник, а по географии у меня «пятёрка».
- Молчать! – заорал полковник.
- Есть молчать.
- Вы у меня все вот тут, - полковник вытянул сжатый перед собой кулак и отступил на шаг назад. – А ну, запевай! День победы…- начал он громко и не с той ноты.
- Товарищ полковник, - оживился Пашка Ситник, заглядывая в его измятый листок, - а вы огласите весь список…
- Что? – тот оборвал пение.
- Нам бы хотелось узнать весь объём репертуара…
- Зачем?
- Чтоб слова повторить, а то вдруг песню испортим.
- Ничего, я подскажу, боец, - полковник как-то уж совсем нехорошо посмотрел на Пашку.
Маленький очкастый Рожаносец решил внести свою лепту в разговор и заявил:
- А мы вообще петь без объявления не привыкли.
- Это кто там у меня шепчет? – полковник направился к тому краю, откуда послышалась реплика. – Шаг из строя… Как фамилия?
- Рядовой Рожаносец!
- Бозе мой! – полковник всплеснул руками, рассматривая тщедушного солдата. – А мы чего здесь делаем, маленький? Тоже поём?
- Так точно!
- И кто ж тебя такого призвал, сыно-о-ок?
- Это надо вас спросить, - подал голос рядовой Мындря. – Что за мода детей в армию призывать?
В строю прыснули со смеха. Рожаносец лупил в полковника хлопающими ресницами и улыбался, как новорожденный, поблёскивая стёклами от очков.
- Что? Да я вас… - полковник сменил тон.
Хромов сделал серьёзные глаза и напомнил тому, что время вечерней поверки вышло, и пора солдат отправлять на боковую.
- Спать? А зачем вам спать? Это в моей власти продержать вас здесь до самого утра, - полковник явно «перегибал палку».
- Разрешите сделать один звонок командующему? – Рожаносец задал вопрос и замер, как изваяние, не мигая глазами.
- Рядовой, в данную минуту командующий перед тобой.
Хохотнул рядовой Алпарёв и выдал:
- Ничего себе заявочка. Вы товарищ полковник, пока такая темень на дворе могли бы и в маршала  поиграть. Ночь всё спишет…
- Так, музыкантов я продержу сколько захочу, а вы, - он повернулся к подразделениям, стоявшим всё это время по периметру плаца, - марш по казармам. Живо!
- Значит, вы отказываете мне в звонке командующему? Что ж придётся мне об этом самоуправстве рассказать в личной беседе завтра,  – Рожаносец вернулся в строй.
- Так тебя и пустили к нему, - полковник злорадно улыбнулся.
- Вот его-то как раз и впустят. У него мать – личный секретарь генерала… - произнёс рядовой Майоров.
Надо было видеть, как лицо полковника дёрнулось. Да, он почувствовал, что над его карьерой стали сгущаться тучи. Стоило вот так солдафонить все эти годы, чтобы так просто слететь с той высоты, на которую его подсадил «господин великий случай». «Это конец» - подумал он и пристально посмотрел на рядового Рожаносца. Всё то, что раньше он практиковал где-то там, на краю земли, здесь не сработало и более того могло обернуться против него, а значит, прощайте белые города и здравствуй земля, забытая Богом. Опять жара и болота, опять холод и непролазные дороги в дождь, а ты должен снова и снова доказывать всем тем, кто сидит в уютных кабинетах, что достоин большего. Полковник спрятал измятый листок в карман и, махнув рукой, мол, ступайте, повернулся спиной к музыкантам и усталой походкой побрёл с плаца. Хромов его догнал и сказал:
- Вы завтра с семьёй в клуб приходите. Вот там мы и споём и станцуем от души…
Полковник промолчал.

На следующий день состоялся концерт. «Шеф» был в таком хорошем настроении, что, махая дирижёрской палочкой, ухитрился её бросить в музыкантов. Это несколько оживило хоровиков, и те расценили это, как сигнал к началу куража. Заметно затряслись щёки сверхсрочников, давая знак своим, что сейчас что-то будет. Все пребывали в ожидании чего-то интересного. Даже майор как-то подобрался, чтобы не пропустить самое интересное. Надо заметить, что приколы случались часто на концертах: то у кого-нибудь из танцоров лопалась резинка на штанах и тогда волосатые ноги закрывали собой всё идейное содержание музыкального номера, то под кем-то из музыкантов вдруг ломался стул и тот продолжал играть  уже лёжа на полу, иногда на спине, иногда на боку, а то и на животе. Получалось забавно. На этот раз хоровики решили продемонстрировать что-то новенькое. Для этого они в одном из произведений, когда замолкал оркестр и должен был вступать хор на вокализе, договорились этого не делать, но договорились так между собой, что один из них этого не знал. Этим «счастливчиком» оказался Николай Марченко, обладавший таким своеобразным голосом, что никто не мог определить, он, в самом деле, поёт или жалуется на судьбу. Пока он звучал в общей массе хора, это как-то не выпирало и не тревожило слух, но стоило ему хоть самую малость посолировать и что-то сразу становилось скучновато жить на белом свете. Его интонации закрывали всё светлое, и какая-то безнадёга вторгалась в жизнь, перечёркивая и счастливое детство, и удачную женитьбу и даже обеспеченную старость. Так вот, именно на это и была сделана ставка: дать возможность зрителю услышать весь трагизм отдельно взятой судьбы, обладающей голосом необычайной окраски. Так вот, как только оркестр ушёл на паузы, наступила тишина и все в зале замерли, предвкушая что-то таинственное и даже… Вот дальше произошло совсем не то, чего все ожидали. В кромешной тишине вдруг прорвался тоненький бесцветный лучик голоса Николая, и стало ясно, как одиноко тому, кто каждый день слышит его и какое надо иметь терпение, чтобы собственными руками однажды не положить этому конец. Зал захлебнулся в эмоциях. Столько сострадания ещё не знала эта сцена, потому что на лице «шефа» выступило такое выразительное недоумение, граничащее с сумасшествием, что щёки сверхсрочников покрылись пунцовым румянцем и из глаз полились слёзы. Все в зале подумали о глубине трагизма, а на самом деле это были слёзы веселья, и их нельзя было просто так убрать с лица. Майор активно замахал руками, прося у оркестра помощи прикрыть звуком всё это безобразие, и оркестр грянул так, что у новоявленного «солиста» выступил пот на лице. Впервые за всю свою карьеру артиста ему дали спеть сольно всего две ноты, но какие… Судя по реакции «шефа», разбор полётов не предвещал ничего хорошего. Он шевелил губами, беззвучно матерясь и недвусмысленно бросая взгляды на Марченко. Всё было против Николая.
Как бы там ни было, но майские концерты несмотря ни на что проходили с успехом. Настроение у всех было приподнятое, и когда собирались все вместе, анекдотам и всяким байкам, ну просто не было конца. Ветеран ансамбля Павло рассказал как-то историю про то, как на одном из ответственных концертов подломилась у хоровиков подставка и те, не переставая петь, падали, кто в оркестр к музыкантам, кто за кулисы, а один сверхсрочник ухитрился во время падения  вместо того, чтобы спрыгнуть как все на пол, подпрыгнуть и ухватиться за боковую кулису, и вися на ней, громко горланил: «И Ленин такой молодой и юный октябрь впереди…» Всё ничего бы, но в следующий момент, его руки не выдержали, и он мешком шлёпнулся на пол со словами: «Мать вашу». Получилось складно: вспомнили и революцию, и Ленина, и матушку его, а самое главное получилось современное прочтение музыкального материала с элементами пантомимы и гимнастики. «Шеф» тогда в сердцах сломал дирижёрскую палочку, обругав хоровиков таким «высоким слогом», что не до всех и не сразу дошло: «А что он хотел этим сказать?». Судя по количеству слов – не многое, но именно это и настораживало, потому что краткость - сестра таланта, а талантливые люди непредсказуемы, и от них можно ждать всего, чего угодно, а если ещё он и начальник, то считай, что ты попал в историю. Слава Богу, что «шеф» был рождён на этот белый свет нормальной женщиной, а поэтому очень быстро отходил от всего такого и это уже радовало, а радость - это всегда хорошее настроение и аппетит, чем собственно и объяснялся лоск на щеках сверхсрочников, голосивших на хоровых подставках так, что были моменты  они сами себе удивлялись: «Вот это мы дали!»
Как-то праздники прошелестели знамёнами, прозвучали бравурными звуками маршей, и тут оказалось, что некоторая часть ветеранов не попала в поле зрения организаторов данных мероприятий, а поэтому, следуя поговорке: «лучше поздно, чем никогда», решили исправить положение. Нагнали для заполнения зала офицерского клуба солдат, на первом ряду усадили ветеранов и силами ВИА (вокально-инструментального ансамбля) решили устроить небольшой концерт. Быстренько выставили необходимую аппаратуру и на сцене появился ведущий. Он пространно говорил о том, как было тяжело когда-то и как легко сегодня и что всё это благодаря всем тем, кто сейчас находится в зале и мол, в их честь будет дан концерт, в котором прозвучат песни… Говорил, говорил, а потом открыл свою папочку, куда он вложил написанный от руки музыкантами перечень музыкальных номеров и, сделав серьёзное лицо, прочитал по бумажке:
- Праздника не будет.
Наступила тишина. Понуро сидели ветераны, думая каждый о своём, теребя в старческих руках букетики цветов. Замерли солдаты, сидевшие в зале и ничего не понимавшие, потому что на сцену ни через минуту  после ухода конферансье, ни через другую  так никто и не вышел, хотя аппаратура стояла и ждала музыкантов. Те, ничего не подозревая, тем временем не торопясь, переодевались в концертные костюмы, потому что никто их не предупредил о начале концерта, что собственно и не редкостью было для всей нашей жизни, а не только для армии, где, как это не парадоксально, случались уже тогда всякие несуразности. Например, свои стреляли по своим, или вдруг по мановению чьей-то палочки, пропадали бесследно машины с продовольствием, а то и с вооружением. Пока это случалось лишь иногда, и на том спасибо, а вот когда грянула «перестройка», мода на всё такое с таким размахом стала себя демонстрировать, что, если бы не государственные мужи, то и не знаю, где бы мы сейчас были. Может быть, без всяких затрат из бюджета давно бы сами себя разоружили и жили бы под дулами каких-нибудь там «голубых касок».
Возвращаясь к тому концерту замечу, что он всё же состоялся и это несмотря, что у первой песни было такое обречённое название – «Праздника не будет». Конферансье долго пускал пузыри за кулисами поливая музыкантов матом, мол, сунули бумажку за минуту до начала, вот и результат… Слава Богу ветераны не успели покинуть зал – их перехватили у самых дверей и уговорили вернуться на место. Кому полагается,  сделали вливание и до, и после концерта. «Шеф» узнав про это, хмыкнул и, пустив матом по непонятно какому адресу, бросил вскользь:
- Одно слово, оглоеды!

Вообще служба в ансамбле песни и пляски с каждым годом получалась всё слаще и слаще. Поговаривали, что в скором времени вообще срочники, а не только сверхсрочники, будут жить дома и ходить на службу, как на работу. Армия постепенно готовилась к грядущим переменам в лице всяких реформ, конверсий и сокращений. Когда подобная бодяга появляется на горизонте, со дна поднимается всякая муть, и умные и пронырливые делают всякие делишки. Так как умных и пронырливых в армии всегда был переизбыток, то, как следствие всему этому, развал её и в первую очередь в части материальной начался задолго до того, как об этом затрубила пресса. Развал материальный и развал идейный – это не одно и тоже, а поэтому есть смысл более подробно остановиться на втором варианте, а первый оставить военной прокуратуре, чтоб не скучала.
Так вот: с уходом на дембель «Бати», в ансамбле песни и пляски его вакантное место недолго пустовало. Вы не поверите, великовозрастный дядя  каким-то образом просидел на гражданке до двадцати семи лет. Буквально за месяц до своего дня рождения, где бы эта дата получила юридическое подтверждение, и тогда бы он точно не попал бы под ружьё, и как следствие: на один активный штык в войсках стало меньше, пришли с военкомата и, взяв его «за белы ручки», спровадили на службу. Вот то-то он обрадовался. Такой подарок судьбы накануне своего дня рождения. Ну, что тут поделаешь, а тем более  в народе же говорят: «Дарёному коню в зубы не смотрят», так и Равиль не стал ругать судьбу, а молча, как и подобает мужчине, приступил к выполнению своих обязанностей, на правах «молодого». Представляете себе взрослого мужчину под командой «желторотика»? Конечно, в годы великой Отечественной войны такие случаи бывали, когда молодые лейтенантики командовали седоусыми рядовыми, но то была война, а сейчас это выглядело нелепо. Равиль так старался, что спустя три места, будучи, между прочим, ещё и отличным баянистом, снискал уважение, и сам «шеф» неоднократно ставил его в пример даже старослужащим, мол, таких как он побольше бы, тогда можно было бы спокойно думать о старости.
Как-то «шеф» решил немного подзаработать и прокрутил небольшое дельце, организовав выезд солдатского ВИА на свадьбу. Он так рассудил: деньги мне, а музыкантам увольнительные. В народе данные мероприятия называются «халтурами». Слово, не весть какое, и смысл не совсем приятный, а если присмотреться получше, то это такая статья дохода, что собственно «шефа» и привлекло. Вот он и закрыл глаза на Устав, субординацию и пустился в плаванье за длинным рублём.
Музыканты вели себя скромно. Почти не пили, а если прибавить сюда  что играли они и пели отменно, то сами понимаете, уже к концу первого дня снискали у веселящейся публики уважение и любовь. Особенно любовью был осыпан Равиль. Одна особа проявила к нему такое внимание и любопытство, что к концу второго дня ухитрилась его утащить в автобус, который подогнали, чтобы грузить аппаратуру и там ему отдалась. Может быть,  никто бы этого и не узнал, если бы чёрт «шефа» не потащил зачем-то в тот момент в салон. Только он взобрался в автобус и видит Равиля верхом на полупьяной женщине.
- Оба-на! – вырвалось у майора от удивления.
Если честно он не ожидал, что так просто, в условиях, приближённых к «военным», его подчинённый смог улучить момент и дать понять заблудшей душе, в образе женщины, что солдат - всегда солдат: готов к перенесению любых тягот и лишений. Судя по тому, как по лицу Равиля струился пот, тяготы были.
- Товарищ майор, не мешайте, а то не получится, - глаза того смотрели на «шефа» с мольбой.
- Интересное дело, - тот решил пошутить. - А мне?
- Всё будет, только потом, - пообещал Равиль, ускоряя тем временем процесс.
Женщина пьяная настолько, что готова была с кем угодно и как угодно, не говоря уже где, улыбнулась, глядя мимо майора, и сказала:
- В очередь… Все в очередь.
«Шеф» окончательно опешил и задом, задом вышел из автобуса. Чисто машинально посмотрел в сторону солдат чехливших аппаратуру и подумал про Равиля: «Успеет или не успеет?»
Успел… Тот показался в дверях автобуса, застёгивая брюки.
- Ну? – майор осклабился.
- Второй сорт – не брак,  и весело зыркнув глазами добавил: - солдат с голодухи – ляжет и на старуху.
Только он это сказал, как появилась вся растрёпанная женщина, и пьяно уставившись на майора, ловя губами воздух, обиженно заявила:
- Ваш солдат меня изнасиловал.
- А я-то причём? – «шеф» ухмыльнулся.
- Как?
- Да очень просто, - майор сделал глупое лицо и спросил: - Почему не было слышно вашего крика о помощи? А?
- Я кричала… Я сильно кричала.
- Родненькая, вы не кричали – вы стонали, а это не одно и тоже.
- Неправда, - женщина подбоченилась, выставив вперёд полуобнажённую грудь. – Это у меня крик такой,  с детства…
- Ну, это вы расскажите своим родным.
- Майор, - у женщины видно остался последний козырь, и она сильно качнувшись, произнесла, - на мне нет живого места, и если я обращусь, - здесь она сделала паузу, многозначительно вздёрнув палец левой руки вверх, - к самому, то…
«Шеф» сделал серьёзное лицо:
- Сколько их было?
- Кого?
- Насильников.
- Не помню…
- И кого я должен в таком случае наказать? Фамилии, внешности, в конце-концов звания…
Женщина, как будто отрезвела. Перестав качаться на своих ногах, она посмотрела на майора.
- Какие могут быть фамилии и внешности…? Это же армия, там все на одно лицо…
К «шефу» подошёл Равиль и произнёс:
- Товарищ майор, не выдавайте.
- Сам знаю, - огрызнулся тот вполголоса и громко брякнул, схватив низкорослого солдата за шиворот: - Этот?
Равиль от неожиданности ещё стал ниже, как минимум на голову, согнув ноги в коленях. Женщина перевела взгляд на него и долго смотрела, что-то припоминая, а потом сказала:
- Кто это?
- Это я вас спрашиваю: «Кто это?»
- А я знаю? – женщина непонимающе перевела взгляд на майора.
- Тогда так, сейчас вы пойдёте со мной к гостям, и мы вдвоём будем искать вашего насильника там.
- Пойдём…
Когда они  удалились, солдаты быстро погрузились в автобус. Равиль усаживаясь последним, оглянулся на свадьбу. Женщина уже вовсю пела в обнимку с каким-то лысоватым, а тот водил руками по её бёдрам и пьяно хохотал, стараясь во всё горло, будто кто его щекотал по пяткам. Появился «шеф».
- Слушай Равиль, и как ты смог уболтать эту кобылку? Насилу от неё избавился. Твоё счастье, что она в таком состоянии, а то бы…
- Товарищ, майор, она смотрит в нашу сторону, - тот перебил «шефа».
- Так, поехали… Мы своё дело сделали, а кое-кто даже перевыполнил норму. Эх, Равиль, Равиль, завидую тебе…

У кого-то может сложиться впечатление, что вся армия только из этого и состоит, кто-то мол кого-то, ну и всё такое… Уверяю вас, что это не так. Всё, что выплёскивается из прошлого на бумагу связанно с нестроевым подразделением, где и режим, и дисциплина несколько иные, а поэтому все проявления человеческого характера более открыты и поэтому порой весь этот «бред» даже не поддаётся никакой логике, и всё же так оно было. Если растянуть все эти случаи на весь временной отрезок в два года, то не всё так «печально», а если их просто перечислить на одной странице по пунктам, то возникает ощущение перебора. Тем не менее, те, кто прошёл в той или иной мере эту «школу выживания» могут привести достаточно примеров и похлеще тем, которые нашли себе место в этом повествовании.
Времена приближались смутные, и это чувствовалось уже тогда. В воздухе носились непонятные слухи по поводу грядущей реорганизации армии. Все, от солдата и до генерала во всём этом купались, как свиньи, с той разницей, что у одних было информации много, а у других - её не было совсем. Как бы там ни было, но человеческая интуиция всегда опережает события и мозг выдаёт порой такие ребусы, что когда что-то реальное и происходит в жизни, то диву даёшься: «Откуда ты мог знать об этом, ведь никто тебе про это не рассказывал?»
«Шеф» был из числа таких людей, а поэтому чувствовал, что скоро ансамбль песни и пляски просто перестанет существовать, как одно из подразделений при штабе армии. Он чисто интуитивно старался хоть на чуть-чуть продлить своё командование. И понимал, что это абсурд, и всё равно придумывал всякие ухищрения, стараясь отдалить закономерный день дембеля и для себя, и для всех, кого собрал под своей крышей ансамбль песни и пляски. Самый простой способ и проверенный – это отправиться на гастроли. Подальше от начальства на простор, где всё так знакомо и нет никого над тобой и ты сам себе голова. Он уже не ждал, когда кому-нибудь из работников «идеологического фронта» придёт мысль о поездке ансамбля по отдалённым точкам и гарнизонам округа. Всё чаще он приходил сам и предлагал свои услуги. Его выслушивали, и, подсчитав, что на вольных хлебах солдаты обходятся государству дешевле, соглашались. Гордый, и вместе с тем весёлый, он приходил в расположение ансамбля и зычно орал:
- Оглоеды, пакуем чемоданы.
Замполит его радости не разделял, потому что, как правило «шеф» его с собой в такие командировки не брал, поручая тому кое-какие дела в части. Работа была так себе, а поэтому тот, в отсутствии ансамбля, пил, гулял с замужними женщинами, за что часто получал по лицу от своих сослуживцев офицеров и как результат этой его деятельности, вставные зубы усугубляли и без того отвратительную дикцию. Первое время все думали, что это у него врождённое, но потом поняли, что дело вовсе не в зубах, а в поступках старшего лейтенанта. Кстати, однажды, пока ансамбль был на гастролях по стране, ему присвоили очередное звание «капитан». «Шеф» с возмущением встретил это событие и пускал пену изо рта, как заправский любитель пива, мол, тут работаешь, работаешь, а звёзды пролетают мимо его погон. На что замполит ему предложил: свои четыре маленькие махнуть на одну его большую. Майор покрутил пальцем у своего виска и сказал тому в сердцах: «Серёжа, у тебя на погонах больше, чем в башке». На том и расстались. 
Тем временем в России грянула «перестройка». Всё было ново настолько, что люди на полном серьёзе решили перестраивать  не только заводы и фабрики, но и всё, что имело прямое или косвенное отношение к их жизни в частности и в целом. Армия тоже была в этом списке. Стали расформировывать не только отдельные подразделения, но и целые войсковые части. Судя по тому, сколько приходило в адрес штаба армии вагонов с имуществом, некогда действующих рот и полков, было понятно: насколько перестроечный процесс захлестнул умы чиновников, осевших в вооруженных силах. Было даже так, что не хватало свободных рук для разгрузки вагонов, и тогда собирали всех, кого можно было отыскать по всяким укромным местам на территории частей, обеспечивавших жизнедеятельность штаба армии. Пару раз досталось и музыкантам, так сказать вкусить «запретного плода», потому что «шеф» категорически был против того, чтобы задействовать своих подчинённых на тяжёлых изнурительных работах. В этот раз там вверху проигнорировали его требования, и обрадованный этим обстоятельством в расположении ансамбля песни и пляски объявился капитан Игнатоля – яркий образец службиста тех времён. Брызгая слюной, объявил:
- Всем слушать меня!
Кстати, поговаривали, что вот-вот ему должны были присвоить очередное звание – «майор». По тому, как он себя вел, было ясно, доля правды в этом есть.
- Хромов, мне нужно человек десять… Самых выносливых и дисциплинированных, - офицер нервно крутил головой.
- Товарищ капитан, да с меня же начальник голову снимет. У нас завтра с утра генеральная репетиция. Сдача программы, а через неделю мы уезжаем на гастроли…
- Старшина, выбирай: или он завтра или я сегодня, но голове твоей на плечах не быть. Учти то, что я это говорю вполне серьёзно… На дембель хочешь?
- Хочу.
- Тогда кумекай.
- Из двух зол выбираю меньшее, - Хромов сдался.
- Ты это о чём? – капитан Игнатоля покосился на плечистого старшину, мол, говори, да знай меру – ни сегодня, так завтра я стану тоже майором и вот тогда я ещё потягаюсь с вашим начальником.
Вообще он очень болезненно реагировал на то, что в разговорах усматривал кое-какие намёки по поводу задержки присвоения ему очередного воинского звания. Его сослуживцы уже шутили, мол, у Паши не просто «задержки», а какая-то аномалия. Он краснел в ответ и ничего не говорил, лелея мечту однажды всем им отомстить.
- Старшина, повторяю мне нужны самые, самые. К утру, они будут все уже на месте…
«Ну, куда тут попрёшь?» - подумал Хромов и выделил, выносливых и дисциплинированных, как тот у него и просил.
Когда капитан увидел «рабочую силу»,  то сначала растерялся, потому что в выносливости некоторых он сразу же засомневался и уже хотел, было высказать свои опасения об этом старшине, но тот его опередил:
- Вы сами просили – «самых, самых…» Это как раз такие.
- Н-да… - только и произнёс капитан Игнатоля, стараясь правильно водрузить на голове съехавшую фуражку.

После ужина погрузились в грузовик и отправились на товарную станцию, куда должен был прибыть состав с кое-каким оборудованием. Ехали в приподнятом настроении. Кругом иллюминация, прогуливающиеся девчонки, музыка, а в небе звёзды. Август щедро украсил ими его. Их было столько, что они не умещались там, и падали оттуда сгорая прямо на лету…
- Пацаны, загадывай желания, - рядовой Майоров запрокинул голову.
- Слушай Андрюха, вон, куда надо пялиться, - его сослуживец по фамилии Мындря кивнул головой в сторону вздёрнутых попок девчонок. – Вот это жизнь… Я бы сейчас на любую бы упал.
- Так уж и на любую? – Майоров весело посмотрел на него. – А вон та тебе как?
- Какая?
- Да вон рыженькая…
- Ты деспот, - Мындря заржал. – Что ты мне  суёшь пересортицу, когда вон, сколько таких, что губы отваливаются даже на расстоянии.
В кузове засмеялись.
- А я вот, когда сопливым пацаном был, именно с такой и начал постигать азы половой жизни, - Майоров прищурился. – На свадьбе это было, у родственников. Ну, меня родичи с собой не взяли, оставили дом сторожить. Мне тогда уже лет четырнадцать было… Курил во всю, ну и как водится, дружил с кампанией таких же, как сам. Мои, значит, за калитку, а я в сараюшку и давай дымком баловаться. Не прошло и пару часов, маманя приводит в дом сильно подвыпившую бабу и говорит мне: «Андрей, пусть пока она у нас отлежится». А мне- то чё? Мать её в дом на диван, а сама опять гулять на свадьбу. А мне- то интересно… Я в дом…
- Майорыч, а ты уже тогда отличался любопытством и невоздержанием… - хохотнул Юрок, игравший почти на всех духовых инструментах.
- Что было, то было… Рост у меня был о-го-го, а, следовательно, и всё остальное соответственно пропорции тела. Так вот я в дом, а там, эта баба пьяная в стельку. Гляжу, титька вылезла и у меня мой «Мухтар» стойку сделал. Я подкрался и давай у неё все пуговки на платье расстёгивать. Она лежит ничего не чувствует… Я осмелел и подол ей задрал. Руки трясутся, и зуб на зуб не попадает. Ну, я всё осмотрел, потрогал и на улицу. Сижу там, а спокойствия нету. Покурил ещё чуток и опять в дом… Пристроился ну и давай качать, как насос: туда сюда.
- И чё, не проснулась?
- Не-а. Только что-то бормотала во сне.
- Андрюха, ну если у тебя опыта никакого не было…?
- Не мешай, пусть брешет дальше, - Равиль перебил Мындрю.
- Так, я и говорю, что опыта у меня нет, а желания прут наружу.
- И куда же ты своего «Мухтара» совал? – не унимался Мындря.
- А чёрт его знает, - Майоров улыбнулся. – Зато кончил… первый раз в жизни.
- Ага, не в неё, а на неё, - Юрка хохотнул.
- Ничего, для первого раза это даже хорошо, - Равиль закурил. – Главное, что кончил в радиусе человеческого плевка, а на неё или в неё, это не так важно…
- Да я так ошалел от всего этого, что занимался этим с нею до самого вечера.
- А что родители?
- Они про неё и забыли, а когда вечером пришли…
Мындря перехватил инициативу у Майорова и закончил его предложение:
- …она проснулась и сказала: «Здравствуйте мама и папа, я жду от вашего сынули ребёнка».
- Расстреливать за это надо. Растратил себя в пустую, - сделал заключение рядовой Милетин. – У мужика этого добра не так уж и много. Это по молодости все гусарят, а после сорока по врачам бегают и просят: «Продлите хоть на чуть-чуть…»
- Ну, до сороковника я не доживу, - Майоров потянулся и зевнул. – Чего туда всё с собой тащить? Туда надо приходить пустым, - он задумчиво посмотрел на небо.
- Андрюха, а она хоть красивая была?
- Красивая, как атомная война… - ответил тот и улыбнулся, закрывая глаза.

Грузовик, гремя бортами, въехал во внутренний двор товарной станции. Из кабины выскочил капитан Игнатоля. Заглянул в кузов, всех пересчитал  и сказал:
 - Никому не отлучаться. Я мигом всё разузнаю и вернусь.
- Есть не отлучаться, - ответил за всех Равиль, вставая в кузове во весь свой небольшой рост. - Эх, какой вечер… Сейчас бы бабу. Растравил своими байками Майорыч.
- Это кому здесь бабу? – откуда-то снизу из сумрака подступавших деревьев выступила моложавая женщина.
Все оживились, почувствовав, что ещё не вечер, чтоб грустить в одиночестве, думая о будущем и вспоминая прошлое.
- Ну, так кто тут из вас хочет «пролетарского тела»? – женщина призывно засмеялась.
Она стояла, уперев руки в боки.
- Какие молоденькие! Даже пушочек на щеках ещё светится…
Мындря спрыгнул с кузова на землю.
- А вас как зовут?
- Сумеешь положить – скажу, - она продолжала улыбаться, разглядывая высокую фигуру солдата.
Равиль перегнулся через кузов, рассматривая её полуоткрытый бюст.
- Групповым сексом интересуетесь?
Женщина приподнялась на цыпочках и пересчитала глазами всех сидящих в кузове.
- А мамки не заругают?
- Мамки наши далеко, - Майоров стал перелезать через борт грузовика.. – А вот папки могут расстроиться…
От одноэтажного здания показался капитан Игнатоля. Он бежал в припрыжку, придерживая на голове фуражку.
- Садыков!
- Я! – Равиль обернулся на его голос.
- Остаёшься за старшего. Вагоны подадут часа через два. Я пока смотаюсь в город,  а вы сидите здесь. Я быстренько.
Два  часа в условиях армейских буден это вечность и если эту вечность ничем не занять, то можно сойти с ума. Занять было чем, а тем более это «что-то» само себя предложило, спровоцировав неоперившихся по сути пацанов на развлечение под кодовым названием «сексуальная революция». Мындря был в списке первым на то, чтобы узнать, как зовут незнакомку, согласившись на её условия: «положить её под себя». Они уединились в беседку обвитую плющом, поставленную кем-то для курильщиков. Женщина пахла солнцем, горьковатым потом и вся такая была упругая, что Мындря не сразу сообразил, что всё это бесплатно и без всяких ограничений. Всё произошло так быстро, что он в какой-то момент пожалел, что поторопился. Как бы угадав его мысли, женщина сказала:
- Иди, отдохни, а потом подойдёшь ещё. Я тебе кое-что покажу…
- Да, я могу… - тот запетушился.
- Знаю, что можешь… Иди, иди. И зови следующего.
Равиль нервно прохаживался возле огромного карагача, то и дело сплёвывая себе под ноги.
- Ты чего мечешься? Хочешь без очереди? – Майоров весело зыркнул на него глазами. – Понимаю, размеры Димкиного члена не дают покоя? Ну, сам виноват – надо было идти первым.
- Да разве за ним уследишь? Рванул так, что только пыль из-под сапог.
- Пошли сразу к ней вместе - на пару. Глядишь чего-нибудь сообразим экстравагантное.
- Да ну тебя, - Равиль ругнулся.
В этот момент появился Мындря, на ходу застёгивая штаны.
 - Ну и как? – Майоров преградил ему дорогу.
- Ведро со свистом…
- Чё, серьёзно?
- Отвечаю… Такое ощущение, что вообще болтался где-то в космосе.
- Ты меня расстроил. А так начиналось романтично: «Кто желает пролетарского тела?» Прямо, как в кино, - Майоров оглянулся на Равиля. – Ну, ты идёшь или ждёшь, когда она онемеет от ожидания?
- Иди. Я что-то передумал.
- Чего это с ним? – Мындря посмотрел удивлённо в сторону Садыкова.
- Чего, чего, Майоров постучал ему по голове. – Думать надо… Ну, как мы после тебя будем выглядеть в глазах отдельно взятого «пролетарского тела»? Надо было по возрастающей. Сначала те, у кого маленькие, а потом…
- Я как-то не подумал.
- А зря - думать всегда надо. Особенно в армии.
На следующее утро они усталые и грязные притащились в казарму. Только-только сыграли подъём. Хромов, качая головой, осмотрел «рабочую силу» и сказал:
- Такое ощущение, что на вас там капитан Игнатоля ездил сам лично: долго и неумело. Чувствую, что «шеф» сегодня мне вставит. В столовую не ходите. Равиль веди всех в клуб. Мы вам еду туда принесём. Приводите себя в порядок и спать. Хотя бы с часок. Интересно, а Игнатоля тоже так выглядит?
- Ага, два раза. Этот козёл свеженький, как огурчик… - Юрка зевнул. – Спать хочется. Будь они прокляты эти разгрузки. Всякое дерьмо напихают в вагоны, а ты тут корячишься запросто так.
- Ладно, Юрпон, всё уже позади и разгрузка и та, что развлекала нас…
- Ну-ка, ну-ка, - оживились старослужащие.
Рожаносец и тот придвинулся поближе. Лопов играя мышцами, произнёс:
- Колись, молодёжь, что это ещё там с вами приключилось? Кто вас там развлекал?
- Да, была там одна амазонка.
- Почему была? Вы что её…?
- Равиль устало хохотнул:
- Это не мы её, а она всех нас. После сегодняшней ночи у меня вообще мысль такая появилась – вместо мужиков в армию женщин призывать. Их и больше, да и выносливее они нас.
- Неужели всех одна? – Хромов округлил глаза.
- И причём некоторых даже по два раза.
- Мындря, а ты ж чего? Не смог задрать её до полуобморочного состояния своим агрегатом? Не поверю. Он у тебя даже в состоянии покоя внушает страх и опасение, - старшина по-отечески посмотрел на того.
Мындря отрицательно покачал головой.
 Да, природа человеческая не предсказуема, как и сам, собственно человек, несущийся по этой жизни, топя себя в похоти и разврате, поминая в суете и Бога, и Дьявола по отдельности и вместе. Через неделю ансамбль песни и пляски, запаковав чемоданы, рванул на вольные хлеба по области «стричь капусту». Остаток лета и начало осени они полностью отдались во власть безудержных желаний, без оглядки на то, что оставалось после них, а после них оставалось многое: и плохое, и хорошее. Так уж устроен человек, пока всё сходит с рук, больше творит плохого, а как кольнёт где-нибудь или на горизонте обозначатся контуры приближающейся смерти, так начинает поклоны бить, да по церквям частить, а ведь Богу это не надо. У него этого и без того достаточно. Это, в первую очередь самому человеку надо, да только не знает он об этом и идёт грешный по земле и топчет себя собственными поступками. Топчет, топчет и не понимает, что не подняться ему с земли-то. Уже не подняться. Такие вот мы и не надо никого здесь винить, за грядущую расплату. Она лишь малая доля того, что посылает небо за нашу «праведность». Не нами это заведено, и не нами это ругать. Вот жить по-другому – это мы можем. Можем, но не торопимся. Считаем, что век наш долог, а он не долог, он скоротечен и не век совсем, а так – вспышка, вздох. Это уже мы придумали все определения, чтобы убаюкать своё сознание. Так ведь проще жить, когда веришь в то, чего нет на самом деле. Вот так подумаешь и не понимаешь, где -  правда, а где - вымысел. Живём вслепую, на ощупь, но при этом с широко открытыми глазами бесстыже пялимся на деяния своих рук и прощаем, и прощаем без устали и себе, и тем, кто такой же, как мы: порочный и лживый. Что толку оттого, что кто-то где-то у знамени читал по бумажке присягу, целовал оружие, и чётко чеканя шаг, шёл по плацу. Всё это бутафория. Нет уже той идейности. Точнее она есть, но не в том, как видим мы её сегодня. Слишком часто мы изменяли присяге. Слишком часто мы изменяли себе. Слишком часто мы изменяли любимым. Слишком много этих измен: разных и ненужных. Во всём этом очень трудно было остаться человеком. Не с большой буквы, как писали ещё раньше классики, а просто – человеком. Чтобы всё это осознать, надо хоть иногда признаваться самому себе в своих ошибках и делать всё для того, чтобы их не повторять в будущем. Казалось бы, так всё просто, но мы же не такие – нам подавай трудности, чтобы сопли на пополам с кровью, чтобы цинковые гробы у ворот дома, чтобы зеркала в чёрных покрывалах и чтобы матери и жёны с мокрыми глазами от слёз смотрели слепо на эту жизнь, в которой не только есть мир, но и есть война. Там убивают. Убивают без спроса и без лицензии. Люди ведут отстрел себе подобных, потому что так надо. Кому? Этот вопрос – без ответа. Если даже догадался, молчи, чтобы остаться целым. Ради чего? Чтобы однажды не присягать. Играть в эти игры сможет не каждый, а поэтому бегут мальчики из частей домой к мамкам и папкам. Бегут, чтобы укрыться от проигрыша. Тот, кто отчаялся, выходит из игры сам, а иногда с помощью тех, кто от этого получал садистское удовольствие. Кто они эти человечки, обличённые властью убивать «своих» только за то, что им просто нечего делать? Убивают коллективно: сапогами, табуретками, палками, ремнями. Убивают под покровом ночи, когда сон приходит в казармы, когда человек беспомощен, потому что не защищен. Неугодного, а чаще всего самого слабого поднимают и ведут в умывалку и там издеваются. Потом смывают кровь с кафеля и относят ещё тёплое тело в кровать и идут спать, а утром после команды «Подъём!» на всё смотрят недоумённым взглядом, мол, какое он имел право умереть.
Мы не умеем говорить всю правду. Не умеем потому, что она страшная и если вдуматься, то и часть её этой правды порой вводит нас в коматозное состояние. Иногда мы пробуждаемся и даже пытаемся мыслить, но сами понимаете, мысли вдогонку – это не мысли, это ошмётки, после которых легче не становится, а наоборот хочется забыться и побыстрее проснуться, чтобы этот сон под названием сверхсрочная служба кончился без потерь, потому что дома ждут. Зачем же их обнадёживать? Правильно - незачем, но как быть, когда тебя ставят на колени и пытаются, чтобы ты присягнул унитазу и ли плевку старослужащего и только потому, что этот самый старослужащий, когда у него был выбор, всё же встал на колени и присягнул всей этой чуши. Теперь вот отыгрывается на других и ему даже кажется что перед ним ни какой-то молодой, а тот, что точно также измывался над ним когда-то и вот теперь можно отыграться. Перед кем и за что, если это был твой выбор? И кто ты после этого? Чмо? Чмо и чмо отменное, потому что дважды, а то и трижды предал себя, всех своих близких и родных, которые за тебя гордо держат голову перед всеми остальными. А если им рассказать, как ты унижался перед старослужащим и топтал своё имя, топтал их имена и только потому, что струсил, и нет тут другого объяснения. И какой же ты после этого защитник Отечества, если уже при первых обстоятельствах упал на колени и стал рабом? Теперь хоть обкричись – ты раб. И не важно, что в твоём дембельском альбоме ты бравируешь выправкой, и что вся грудь в значках, и что ни фото, то герой смотрит на всех во все глаза, а капнёшь поглубже и гниль полезет, потому что тот, кто в армии унижал себе подобных,  никогда не будет никому братом, никогда не будет верным другом и мужем, потому что на душе всегда будет лежать чёрный отпечаток собственного поступка. Вот так и никак иначе.

Случилось это глубокой осенью. Ансамбль песни и пляски выехал с концертами на северный Урал: Пермь, Свердловск, Нижний Тагил. Погода не баловала теплом. Дожди, слякоть   делали настроение солдат и без того хреновым, каким-то уж совсем никудышным. Ничего не хотелось делать: ни есть, ни пить, а только спать, спать и спать. До пункта назначения доехали без приключений. Это вообще не было ни на что похоже. Может быть, потому так получилось, что вместо ушедшего на дембель Хромова, старшиной стал Цыганов Шурик. Кряжистый парень. Не по годам мужловатый, но с бабьим характером. Представляете себе такое сочетание? Чем только он приглянулся «шефу»? Может тем, что по каждому вопросу бегал к нему на доклад? Поговаривали, что Шурик прекрасно сексотил, а по-русски - стучал на всех, включая и замполита, которого майор недолюбливал. Этот самый Цыганов пытался приторговывать увольнительными, вытягивая из солдат ансамбля в обмен на них кое-какие сведения, а другими словами поощрял за стукачество. Уже на второй день после своего вступления в должность старшины ансамбля песни и пляски, стал «закручивать гайки». До этого его никто не замечал, но когда такие типы людей получают власть, очень трудно удержаться от соблазна  не попробовать себя возвеличить собственными делами. И стал он это так мастерски проделывать, что уже через неделю всех заставил перечитать устав и устроил что-то вроде экзамена. Замполит и тот насторожился. Что-то во всём этом было показушное и местами даже гадливое, мол, я в армии без году неделя и всех вас капитанов и майоров видел в таком-то месте у такой-то матери. Замполит решил поговорить с Цыгановым «по душам», а тот знай себе, твердит, как попугай: «В армии  Устав – есть закон, перед которым все равны».
«Да, много идиотов рожает земля, но этот идиот - особенный» - подумал замполит и пошёл к «шефу» с предложением, поменять старшину. Майор выслушал, улыбнулся и выдал:
- А пускай… После нас, хоть потоп.
- О последствиях, вы подумали?
- Зачем о них думать? Всё равно, ни сегодня, так завтра меня из армии на пенсию коленом под зад отправят, а там и ансамбль расформируют. Видел, как косо на нас в штабе смотрят? Мы для них дармоеды, а другими словами – балласт.
- Ну?
- Капитан, успокойся… Я в армии по более тебя и знаю, что чем больше дурдома, тем веселее служится.
- А если солдаты ему морду набьют?
 - Пускай… Всё ж какое-то разнообразие.
- Так он без башки. Настучит особистам, а там только и ждут, чтобы обнаружить факт «дедовщины». Пойдёт такая карусель…
- Не переживай капитан, всё будет хорошо. Давай лучше по рюмашечке опрокинем. Дверь прикрой, а то на душе кошки скребут и ты тут со всем этим. Устал я… Видно пора паковать вещи…
- Да ладно-то вам раньше времени панихиду заказывать.
- Не ладно. Вот съездим в командировку и готовься принимать дела. Что-то меня воротит от всей этой армии. На двор и то стал зеленью ходить. Это уже знамение.

Солдаты не уважали Цыганова за его методы выживания в мужской среде в условиях некоторой замкнутости. Понимали, что дисциплину поддерживать надо, всё-таки армия, но чтобы так, как делал он… Это озлило всех настолько, что стоило только вспыхнуть маленькой искре, его бы испинали за милую душу, а там пусть жалуется, хоть самому командующему. Старослужащие и те были в шоке: старшина и их пытался поставить по струнке, на что Лопов Серёга ему сказал:
- Сашок, как был ты гамном на гражданке, так ты и здесь себя проявил.
Пашка Ситник без всякой конспирации ему заявил:
- Будешь так себя вести, мы тебе коллективную встряску устроим.
- А я вас особистам сдам.
- Тогда у нас не остаётся выбора… Мы тебя убьём, - вставил Алпарёв и долгим взглядом посмотрел на Цыганова.
Тот струхнул. После этого разговора он эту троицу стал обходить стороной, но зато другим доставалось от него как следует. Даже «шеф» стал временами на него ворчать  за то, что старшина слишком часто шептал ему на ухо про своих сослуживцев. Майор был не прочь узнать кое-что о чужих тайнах, но и это ему скоро наскучило, и он дал понять Цыганову, что во всём должна быть мера.
Теперь вам понятно, почему у солдат было подавленное настроение, и почему они доехали до конечного пункта без приключений. Гастроли проходили по жёсткому графику: репетиции с утра, обед, а уж потом выезды по гарнизонам округа и так изо дня в день.
Ещё в поезде познакомились с мужчиной, который ехал в войсковую часть, чтобы забрать тело своего сына. Отцовскому горю не было утешения. Как он сказал, сообщили в телеграмме, что умер от воспаления лёгких.
- Ничего не понимаю, - рассказывал он. – И недели не прошло, как сын вернулся в часть после отпуска и тут такое сообщение. Что это за воспаление лёгких такое, что люди сгорают в считанные дни? На здоровье никогда не жаловался. Спортом занимался, и служил-то хорошо. Только призвался, и сразу отпуск дали. Он-то у нас не разговорчивый, только и сказал, что генерала спас. Он его возил на легковушке, да как-то во время неминуемого столкновения не растерялся и увёл машину из-под удара. Генерал оценил его смекалку и отпустил на побывку, а тут вот как всё обернулось…
Уже позже, когда встретили отца умершего солдата в части, где временно расквартировали ансамбль песни и пляски, тот обронил в разговоре, понурив голову:
- Убили моего Вовку… вот так сынки. «Дедам» видишь ли завидно стало, мол «молодой», не успел призваться а уже домой в отпуск съездил. Нет больше моего Вовки, и никогда больше не будет.
Что-то в его словах было такое, отчего Алпарёв хищно повёл носом по сторонам и промолвил:
- Мертвяками пахнет, как на кладбище
А жизнь продолжалась. Со сцены пели о том, как крепка и могуча советская армия, а в зале сидели те, кто эту самую монолитную армию потихонечку делал слабой и аморальной и что характерно, даже не было у них сомнения, ни страха, а было лишь звериное желание доделать до конца начатое.
 Уже позже Рожаносец рассказал остальным о том, как убивали солдата, узнав об этом случайно из разговора в курилке. Оказывается, дембеля пристали к приехавшему из отпуска перед самым отбоем, мол, зарос боец и надо бы постричься. Тот ответил, что сильно устал и если это надо так срочно, то завтра с утра он приведёт в порядок свою причёску. Ответ «дедам» не понравился. Среди ночи те разбудили его и отвели в туалет, где и забили ногами, а потом уже умирающего положили в кровать.
Один и тот же сценарий. Одни и те же извилины в голове. Одни и те же методы и приёмы. Один и тот же результат. Сегодня это случается гораздо чаще и многое объясняется с позиции того, что пришли другие времена, и другие люди стали ходить по этой жизни. Какие другие? Что, эволюция человеческого общества сделала скачок в своём развитии и теперь все мы не похожие на себя вчерашних? Неправда. Мы были такими всегда, только раньше нас сдерживали законы и неминуемое наказание, а сегодня  и законы, и само наказание - всё чаще становятся предметом торга. Почти из любой подобной ситуации, можно выйти без потерь тому, кто, поправ свободу такого же, как он сам человека, переступает через многое, что делает его преступником. Осуждаем ли мы таких людей? Да, осуждаем, но вместе с тем в нас прекрасно уживается «добродетель», которая не несёт никакого позитивизма ни для нашего внутреннего мира, ни для общества, в котором мы живём, превращая себя в равнодушных особей, независимо от нашего вероисповедания.

Командировка по Сибири подходила уже к концу, когда однажды утром, Милетин обнаружил в туалете повешенного на подтяжках солдата из числа нового призыва. Судя по оставленной записке, причина была всё в тех же издевательствах старослужащих, которые заставляли бойца копеечкой чистить унитаз. Ситник Пашка ещё потом сказал: «Опять скажут, что умер от воспаления лёгких».
Как обычно в таких случаях, забегали комиссии, задвигали носами особисты, и на всё это был тут же поставлен гриф – «Совершенно секретно», потому что смертности в советской армии не было никогда, нет, и не может быть в будущем, вообще. Да и откуда ей быть, если идеологическая машина штамповала огромными пачками плакаты, с которых улыбались розовощёкие лица солдат и не дай Бог, если кто-то напишет домой, что его хлещут по щекам старослужащие. Этого было достаточно для того, чтобы приписать такому солдатику – разглашение «военной тайны».
Сегодня по прошествии почти четверти века с того дня  всё кажется надуманным. Тогда откуда в нашей армии всё то, что мы имеем «счастье» наблюдать сегодня? Когда оно зародилось и пустило метастазы по всему некогда монолитному организму, оклеенному плакатами, где розовощёкие солдаты любили Родину и готовы были ради неё жертвовать свои жизнями? Да, сегодня наши мальчики жертвуют своими жизнями, воюя на своей территории и уже который год гибнут… Ради чего? Ответа пока нет и матери в чёрном ещё не раз будут оплакивать своих сыночков, перебирая фотографии в альбомах. Это пока ответа нет, но он будет. Обязательно будет. У нас всегда так: сначала ничего, ничего, а потом прорвёт и мы сами даже удивляемся тому: «Откуда только всё берётся?»

Ансамбль песни и пляски вернулся после поездки какой-то повзрослевший. Это нелегко держать в себе то, что официальные власти замалчивают. Стали чаще обычного собираться в хоровом классе и пытались в разговорах, читая газеты, понять: «Что происходит со страной?» Замполит сразу заметил эту перемену в солдатах. Первым делом бросился к «шефу», мол, что с ними?
- Ничего особенного… Насмотрелись страшилок, вот их и пучит. Дети совсем и…
- Так-то оно так, - замполит побарабанил по столу пальцами. – Надо их как-то отвлечь от самокопания. Страх породил массу вопросов в их головах и теперь они не успокоятся пока не найдут ответы.
- Ну и пусть себе ищут.
- А если не найдут? Не появится у них соблазн задать все свои вопросы сразу туда? – замполит показал глазами на потолок.
- Кому? – майор собрал белёсые брови в кучу. – Командующему?
- Берите выше.
- Маршалу, что ли?
- Ещё выше.
- Я тебя не понимаю капитан.
- Господу Богу.
- Ну, ты даёшь замполит. Как тебя развернуло на сто восемьдесят градусов. Разве так можно опускаться?
- Эх, товарищ майор…
- Что? Что ты хочешь мне сказать? Я всё это и без тебя знаю. Не первый год замужем. Ну, насмотрелись… Ну и что? Рано или поздно это должно было случиться. Вот и случилось… Переживём. Твоя задача их дух укрепить.
- Да не в этом они нуждаются. Дух у них и без меня крепок. Как мне им в глаза смотреть? Что говорить, когда начнут задавать вопросы?
- Ты замполит, вот и думай.
- Надо их отвлечь. Может, организуете поездку по области?
- Да? – «шеф» удивлённо посмотрел на капитана. – А впрочем, можем и рвануть. У меня даже есть мыслишка. Мы поедем не по деревням, а по городам области, так сказать: прощальное турне.
- А когда?
- Да прямо на этой неделе. Тем более в штабе сказали, что из Москвы проверяющие едут и нам нет резона перед ними мелькать лишний раз. Поедем, а заодно и денег подзаработаем, а то эти москвичи уж больно прожорливы в наших широтах. Сильно войсковую казну по карману бьют.
- Мне с вами ехать?
- Поехали, конечно, а то вдруг не сработает наш манёвр, и начнут всё же наши «соколы» задавать вопросы… Я ответчик плохой.

Неделю отдохнув на казарменных харчах, ансамбль песни и пляски отправился по городам области, как сказал «шеф»: «с прощальными гастролями». Что он имел в виду, он никому не расшифровал, но все чувствовали, что грядут большие перемены, за которыми придут другие времена и кто его знает, какими они будут, а поэтому к поездке готовились тщательно, чтоб уж не ударить, так сказать: «в грязь лицом».
Природа не стала откладывать на потом наступление зимы, и в конце ноября выпал снег. Его было так много, что слепило глаза. Дембеля стали подсчитывать месяцы и дни до отправки домой, приближая тем самым то время, когда вся эта краса уплывёт с ручьями с глаз долой. Весна начнёт путать мысли в клубки, и по щенячьи будут заглядываться на каждый листочек, на каждую травинку, на каждую юбку все те, кто отдал армии два года своих молодых лет, шлёпая по плацу под бой барабана. Кто служил, знает, что нет ничего хуже ожидания дембеля. Дни становятся тягучими и недели, и месяцы превращаются в такое растянутое временное пространство, что хочется выть от тоски. Хочется побыстрее вернуться к нормальной жизни, а сутки, как нарочно увеличиваются как бы вдвое и получается, что сам дембель, хоть и сладок, как данность, но вместе с тем и несёт в себе достаточно негативных эмоций, которые каждый гасит по-своему. Самый распространённый способ – это постановка всевозможных спектаклей, где сюжет один и тот же: «дедушка» советской армии едет домой. Чтобы действие было более ярким, «молодые» учат стихи, и читают их с выражением стоя на тумбочке. Если позволяет фантазия, то разучивают танцы и песни, где слово «дембель» в каждой строчке. Прибегают даже к шумовым эффектам. Например, путём раскачивания кровати, на которой возлежит дембель, добиваются такого действия, как будто он уже лежит на полке в вагоне и поезд уносит его от «любимой» армии прочь. Для достоверности, «молодые» изображают ветер, размахивая вафельными полотенцами, а то и пускают по казарме перо из подушек, изображая снег. Иногда, если позволяет этажность казармы, «молодые» пробегают мимо окон с длинными рейками и палками, и тогда «дембель», поглядывая в окно, видит, как дорога стремительно убегает вперёд, к гражданской жизни.
Когда и это всё уже перестаёт забавлять, как говорят старослужащие, наступает такой период, когда хочется на службу положить… Ну, здесь – у кого, что есть в наличии, тот и кладёт. Что характерно: положить хотят многие, но получается не у всех. Увы, на это тоже надо иметь определённую благосклонность звёзд. А со звёздами не у всех обстоит благополучно.
Кстати, был такой случай: одному дембелю, пока он спал, его же сослуживцы-одногодки пришили офицерские погоны, да так удачно, что, когда объявили построение, тот так в них и заявился, и предстал перед своими командирами во всей красе. Те посмеялись, но чтобы впредь не повадно было и другим играть во всё подобное, перенесли его отправку на более позднее время. Можете себе представить, как он обрадовался. Вот тебе и армейская выручка и братство.
В ансамбле песни и пляски всё такое тоже присутствовало, но чтобы вот такие крайности, ни-ни. Да, и зачем всё доводить до плачевного конца? Конечно, от всего не застрахуешься и перед тем, как выехать на гастроли, «шеф» в последний раз прибёг к карательным мерам, отправив рядового Лопова дослуживать во «тьму тараканью». Как он выразился: «Пусть там жизнь за сиську пососёт».
А дело было так: как только вернулись с поездки по Северному Уралу, Цыганов попал на больничную койку. Что-то у него там с почками приключилось. Как говорится в таких случаях: «Бог шельму метит». Вместо Цыганова обязанности старшины стал выполнять Лопов. Ну, и как водится, власть - она любит проверять людей на прочность, а точнее на вшивость. Вот и в этом случае, она устроила испытание рядовому Лопову и его другу Пашке Ситник, который упросил того дать ему увольнительную. Серёга дал, а Пашка взял и самовольно продлил её до утра. Причина была самая, что ни на есть банальная: повстречал одноклассницу, ну и как водится прокувыркался с ней «до зайчиков в глазах». Утром пришёл «шеф» и обнаружил поредевшие ряды своих бойцов.
- И где наш блондин? – его вопрос поставил Лопова в двойственное положение
- Сейчас прибудет.
- Откуда же он прибудет? Что это у рядового Ситника за такие дела, что майор должен его ждать?
В этот момент вбежал запыхавшийся замполит. Судя по его лицу, вчера было выпито немало. Видно это хлестануло по самолюбию «шефа» и он взвился на дыбы и, выставив вперёд свой крючковатый нос, прошипел:
- А вот и наш духовный наставник…
Замполит, чувствуя что-то неладное, по-военному поздоровался и встал рядом с майором, пробежав красными глазами по лицам солдат в строю. Он всё понял сразу же и сжался как пружина, а «шеф» сыпал и сыпал своим жаргоном. Это было не смешно…
- Ну что Лопов, не дотерпел? Не дотерпел… Знаешь, а давай-ка начинай собирать свои вещички. Поедешь служить за Уральский хребет. Там тебе будет полный пансион: девочки, выпивка, ну и всё такое… Ты, как старший будешь отвечать на всю катушку, за своего дружка, который тебя подставил по всем правилам. Сучонок… Так, я в штаб, а вы товарищ капитан, - «шеф» посмотрел на заспанное лицо замполита, - можете им прочитать что-нибудь из армейского устава, так сказать занять их головы нужной информацией. Я устрою вам дембель, архаровцы. Вы у меня запомните этот день на всю оставшуюся жизнь.
Все стояли, как в воду опущенные. Замполит вращал глазами. Он готов был разорвать  всех вместе и каждого по отдельности. Красное его лицо сигналило различными оттенками, залысины потемнели  и на лбу выступил пот. Лопов встал в строй, внутренне надеясь, что всё ещё обойдётся. А Пашки ещё не было…
Прошёл час. Ситник вбежал, как ни в чём не бывало, на ходу расстёгивая шинель. Глаза его блудливо горели. Увидев понурые лица сослуживцев в строю, замер на пороге танцевального класса, где проходило построение. Немой вопрос повис в воздухе.
Забегая вперёд, скажу, что Ситник сумел подмазать «шефу» и остался дослуживать  в ансамбле песни и пляски. Лопов же из принципа этого делать не стал и, запрятав глубоко в себя обиду на друга, на следующий день был выслан, как и обещал «шеф» во «тьму тараканью».
Мучила ли совесть Пашку за это, никто не знал. Рядовой Алпарёв, из их призыва только подытожил, когда провожали Лопова:
- Почему одним всё, а другим – ничего?
- Ты о чём? – Майоров задал вопрос.
- О жизни… Серёге – ссылка, а Пашке – ничего. Вот и гадай теперь: кто из них двоих есть «ху»?
Ситник, стоявший вместе со всеми промолчал.
«Шеф» очень быстро успокоился и даже повеселел, а на душе у самого «кошки скребли». Понимал, что обошёлся с Лоповым уж больно круто, но поезд ушёл и увёз с собой Серёгу к красотам Уральского хребта.

Гастроли начались удачно. Аншлаги несколько даже озадачили майора, который, если честно, просто решил напоследок, шаркнуть ножкой. Хотел просто отвести душу, а тут такой успех. Он даже духом воспрял. Народ валом шёл на концерты. То ли время было выбрано удачно, то ли опять же звёзды легли на небе в масть, но  такого подъёма ансамбль песни и пляски давно не переживал. Даже мордатые сверхсрочники и те как-то подобрались и пели так благозвучно, что сами порой не верили в то, что у них так всё получалось здорово.
Концерты концертами, но был и отдых: заслуженный, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ансамбль песни и пляски поселили в общежитии гостиничного типа. Не жизнь, а сплошной полёт души. Ну, что до полёта души, так оно и было: летала она без торможения и что характерно полёт проходил всегда нормально. Опять, как всегда, сверхсрочники соревновались со срочниками в области осеменения женской части населения. С переменным успехом всё шло, как шло, если бы не один случай.
Артист хора Николай Марченко оказался как бы за бортом этих соревнований. Сослуживцы посмеивались над ним, но на свои посиделки не зазывали. Вот он и висел между срочниками и сверхсрочниками, как воздушный шар, накаченный гелием. Надо заметить, что Николай довольно красочно рассказывал о своих любовных похождениях. Над ним подтрунивали, мол, на словах ты «гигант», а на деле – «дырка от бублика». Марченко не унимался и продолжал травить байки про себя и про то, как ему удаётся обрабатывать женские особи. Чтобы доказать свою дееспособность в этой области, ему нужен был конкретный объект. Положа руку на сердце, Бог не дал ему ни красоты, ни физического совершенства, а если помните, то и голос-то был у него так себе и, тем не менее, Николай решил всем доказать, что он парень не промах. Стал подбивать клинья то под одну, то под другую. Он и так и эдак, но безрезультатно. Даже дурнушки старались его обходить стороной. Загрустил Марченко. Ну, не с вахтёршей же ему демонстрировать свои способности. Та конечно, хоть и пожилая женщина, а вдруг взбрыкнёт на старости  лет, и доказывай потом, что всё это ради спортивного  интереса, а не ради чувств. Они пожилые всякие попадаются. Такие порой встречаются, что молодого заездят. Просидели всю жизнь перед телевизором, да на лавочке у подъезда, а потом опомнились… Время-то хоть и ушло, а желания ещё там внутри тела бродят и так просто  их не вытравить.
Слонялся себе, слонялся Николай и однажды услышал краем уха, что срочники познакомились с девчонками из общежития напротив. Пристал  к ним, мол, возьмите в компанию. Сжалились – взяли, но и взяли с умыслом. В той компании девчонок была одна такая, хуже не встретишь: худая, конопатая и такая длинная, что только с прыжка можно было дотянуться до её губ. К тому же была она бледная, как сама смерть. Про таких людей ещё принято говорить, что краше в гроб кладут. И так получилось, что у этой особы были примерно те же проблемы, что и у Марченко. Она, как увидела солдатиков, давай себе руки ломать, мол, нет счастья на земле, и никто не хочет на неё залезть и всё в этом духе. Если честно, при виде её все желания пропадали напрочь. Уже раза три нахаживали солдатики к девчонкам и вроде бы уже сговорятся: кто – с кем, а увидят эту «красотулю» и как будто какой-то стопор срабатывает. Солдатики уже и намекали девчонкам, чтоб те её в кино спровадили, а та в никакую: сидит упёртая и сверлит глазищами то одного, то другого, а если ещё и улыбнётся, то считай, что «страсти-мордасти» пришли к вам в гости.
 Как-то она подсела к Майорову и говорит:
- Слушай, сам не хочешь, найди кого-нибудь для меня.
Тот, конечно, пообещал, потому что не хотел её огорчать. А сам всё думал и прикидывал про себя, мол, легче повеситься, чем с такой переспать. Время шло, и она однажды ему заявила, приняв в себя порцию спиртного:
- Найди, а то я тебя при всех сама изнасилую.
Майоров представил на миг, как это будет выглядеть в действительности и содрогнулся. Слава Богу, что на горизонте появился Марченко… Мучимый своими желаниями, он был готов уже на любую, и когда ему сказали, что есть одинокая и очень нетерпеливая особа, он тут же было, рванул в женское общежитие. Майоров, успел его перехватить за плечо и предупредил:
- Ещё не вечер.
- Понял, - произнёс Николай.
Это хорошо, когда люди понятливые и совсем наоборот, когда, ну, сами понимаете…
В назначенный час, рассовав бутылки по карманам и предав лицам соответствующий вид, срочники направились в общагу, прихватив с собой Марченко. Сунув вахтёрше початую бутылку вина, поднялись на второй этаж, где их уже ждали. Девчонки принарядились и уже восседали за накрытым столом, щебеча на все голоса. Николай жадными глазами обвёл их, окуная мысленно себя в их прелести. Суча ногами, выдавал своё нетерпение и то и дело облизывал пересохшие от волнения губы, шмыгая носом. Майоров несколько раз ткнул его в бок, мол, в обществе ты, а не на толкучке, но Николая это только ещё больше раззадорило, и он спросил:
 - Какая из них?
Майоров сразу смекнул, что, как бы не плох был Марченко, но ржавый гвоздь прекрасно отличает от нового. Николай даже не задержался взглядом на бледной девице, всё больше пялясь на разодетых, грудастых девчонок.
- Пока её здесь нет… Будет чуть позже.
Костлявая особа вела себя сдержанно, «одаряя» всех своей улыбкой. Немного выпили, закусили, потанцевали… Прошло некоторое время – повторили: выпили, закусили… Майоров вызвал бледную особу в коридор. Кстати, имя у неё было отличное: Ангелина. Так вот, вызвал он её и сказал, чтоб шла в душевую, мол, сейчас он устроит ей встречу с её мечтой. Та чуть от радости в штаны не упустила и бросилась по коридору, лихо вихляя костистым задом, переставляя свои ноги-спицы. Майоров посмотрел ей вслед и подумал: «Главное, чтобы всё у них сладилось…»
Николаю он всё объяснил, что некая «дама сердца» ждёт его  в душевой, мол, двигай туда, пока кто другой не опередил.
- А почему в душевой? – поинтересовался Марченко.
- Ей так захотелось, - соврал Майоров.
- Может быть, она там уже голая?
- Всё возможно… Фантазии они всякие бывают.
- Ну, я пошёл, - глаза у Николая заблестели.
Что-то важное и значимое появилось в его походке. Так обычно штангисты подходят к штанге на соревнованиях.
- Куда это он? – спросил Милетин.
- На рандеву, - ответил Майоров.
Мындря, видно разгадав его замысел, сказал:
- Засекаем время. Вдруг рекорд установит?
Девчонки вмешались в разговор:
- Это вы о чём?
- Наш сверхсрочник Николай решил удовлетворить вашу Ангелину, - ответил им Майоров.
- А как же мы? Мы тоже хотим этой радости.
- Всё будет, лапочки. Сначала надо насытить вашу подругу, а уж потом… -  он не договорил.
В коридоре, со стороны душевой, раздался дикий крик, будто человека ошпарили водой. Майоров застыл с куском колбасы в руке.
- Неужели сорвалось?
- Нет, это наш Колян её удивил своими причиндалами, - хохотнул Милетин.
Девчонки оживлённо задвигались. Одна вертлявая сказала:
- Плохо вы знаете нашу Ангелину. Она хоть и невзрачненькая, а душа у неё горячая. Такая своего не упустит…
- Вот это меня и беспокоит. Я ведь предупредил её, чтоб свет в душевой не включала, - Майоров положил кусок колбасы обратно в тарелку.
Кто-то пробежал, топая ногами по коридору со стороны душевой к выходу.
- Что-то подозрительно тихо, - Мындря привстал из-за стола.
- Наверное, воркуют… - Милетин не успел закончить предложение, как послышались шлепки босых ног, там за дверью.
Все переглянулись. Скрипнула жалостливо дверь и на пороге комнаты появилась Ангелина, в чём мать родила. Из одежды на ней были только розовые трусики. Да такого количества костей в одном месте удавалось видеть не часто, а особенно на одном человеке. Майоров прикрыл глаза, чтобы не расстраиваться. Мындря выпрямился от неожиданности, а Милетин отвернулся, зажав рот рукой. Его душил смех.
- Он тебя обидел? – накинулись на неё подруги.
- Не успел… Я его только к себе прижала, а тут свет кто-то включил…
- И что?
- Он испугался и убежал.
- А кто ж это так кричал?
- Это Машка из двадцатой комнаты. Дура, весь кайф обломала. Видите ли, захотелось ей на ночь душ принять, а там мы с этим… Дайте мне водки, - потребовала Ангелина, - много водки. Я хочу напиться.
- Зачем?
- Чтобы быть доступной и ничего не помнить на утро, - ответила она Милетину.
- Ну, насчёт водки, пожалуйста, а вот на счёт остального – одного пожелания мало, - заметил Мындря.
- А я всё равно напьюсь, и буду танцевать перед вами голой.
- Может быть, как-нибудь в другой раз? – Майоров брезгливо осмотрел втянутые ягодицы Ангелины.
- Нет, я буду танцевать, а вы будете на меня смотреть, - она опрокинула в себя фужер водки.
Мындря тут же подал бокал вина. Девчонки попытались помешать, но Милетин объяснил, что лучше её споить и уложить спать, а то вся посиделка превратится в шумную гулянку со всякими последствиями и не в пользу собравшихся. Ангелина ещё несколько раз пила из разных фужеров то водку, то вино и, в конце концов, опьянев, свалилась под стол, выпрямив свои ноги-спицы. Майоров осмотрел её всю и заметил:
- Были б кости, мясо нарастёт.
- Ты о чём?
- О её будущем.

На следующий день перед концертом, Марченко уже травил байку о том, как его вчера пыталась изнасиловать змееподобное существо. Испуг на его лице был очень выразительный. Он, выпучив глаза, в красках передавал всё происшедшее, и получалось так, что только его выдержка и умение смогли удовлетворить этого монстра в женском обличье. Срочники не мешали ему заливать, зная истинную картину того, что имело место быть вчера. Сверхсрочники, распираемые любопытством, задавали вопросы:
- Николай, а почему ты решил, что это была змея? Может, это дракон был или ящур?
- Не верите? Я вчера видно перепутал двери в общежитии… Вошёл, ну и стою… Вдруг чувствую меня кто-то обвивает сверху. Понимаю, что женщина, но какая-то вся холодная…
- Она что голая была?
- Вся, - кивнул Марченко головой. – Так я сразу сообразил, что и где у неё располагается и прямой наводкой по цитадели…
- И где же у этой змеи титьки находились?
- А не было у неё их. Какие-то два пупыря и всё.
- Ну, уж всё остальное-то у неё было?
- Было. Я туда, сюда, а там, мать честная…
- Муравьи…
- Какие муравьи? - Марченко надул губы. – Там всё как полагается…
- И сколько раз ты ей бросил?
- Нисколько. Какая-то зараза свет включила и я обмер, увидев это создание. Стоит передо мной столб и что-то несуразное на меня глядит сверху, а руки, как две верёвки лапают меня по всему телу и так мне стало страшно, что я выскочил за дверь, да сшиб по дороге какую-то кошёлку. Та орать, ну а я давай ходу оттуда.
- Дурак, ты Николай, это же самый смак, когда женщина так выглядит…
- Не спорю… Я даже хотел, было вернуться, да испугался, что шум пойдёт гулять по всему общежитию. Время-то позднее было… Да, и крик уж больно противный какой-то был, нехороший у той, которую я сбил с ног. Эта кошёлка меня ещё чем-то огрела по башке. Вот теперь шишка будет…
- Это ты ещё хорошо отделался. Могло быть и хуже.
- Вот и я про это подумал. А если бы она задумала мне оттяпать мои причиндалы? Уж больно взгляд у неё был хищный.
- Ну, чтобы оттяпать, надо сначала твоё хозяйство рассмотреть…
- Вы опять смеётесь надо мной?
- Не опять, а снова. И почему Земля таких рожает? Уже бабы сами в руки идут, а этот дёру даёт. Мать твою, Николай, когда результат будет?
- А это разве не результат? – он демонстративно выставил голову с шишкой.
- Это результат, только побочный: ни когда ты кого-то, а когда тебя  кто-то.
Да, умели развлекаться в ансамбле песни и пляски. «Шеф», узнав про эту историю, долго смеялся и всё повторял: «Сумел- таки приблизиться и выходит так, что можно засчитать…» Конечно, никто это не засчитал в счёт сверхсрочников, да и кому надо было этим заниматься, когда жизнь подкидывала всё новые и новые испытания, грозясь однажды   раз и навсегда стереть с лица земли само понятие – ансамбль песни и пляски.

Декабрь всё кружил снегами над уральскими степями, и не было дня, чтобы небо не роняло на землю белые покрывала. Вьюга наметала сугробы, путала дороги, и не каждому было под силу в открытой степи найти тропу. Находили единицы, а все остальные на ощупь шли за ними, и было это схоже с чем-то таким, когда один зрячий ведёт за собой тех, у кого глаза отказались смотреть на этот белый свет. Многие специально подделывались под них, потому что так было проще жить. Ни тебе ответственности, ни всего того, что и не каждому дано: принимать решения и защищать. Казалось бы, армия всему этому должна учить, но в реалиях всё было не так: не было у солдат права голоса, а если и было, то только тогда, когда строем подводили к урнам для голосования и не дай Бог, ты проголосуешь против или воздержался… Особисты держали свою руку на пульсе и всё просчитывали на несколько шагов вперёд. Может, так оно и должно было быть, да только  как показали события будущего, всё это было не что иное, как извращённое понятие о братстве и равенстве, когда все вместе, скопом и никто ни за что не несёт ответственности.
Тем временем концерты ансамбля песни и пляски продолжались, и интерес к военным артистам не ослабевал. Уже все в городе знали, как браво умеют петь и плясать солдаты. Но не только это могли делать они. Например, пить могли долго и упорно. Кстати, это не означает – много, потому что пить можно залпом, глотками, через трубочку. Последний способ самый безупречный, потому что балду поймаешь так быстро, что на пятой рюмке уже море кажется лужей.
«Шеф» пил залпом. Может быть, поэтому всегда оставался на ногах. Однажды он так сильно перебрал, что, блуждая по этажам, забрёл к каким-то работягам и там так надрался вдобавок ко всему, что на утро в сопровождении двух солдат, ходил по всем этажам и искал свою шинель. Походкой был твёрд, но речь заметно отставала от мыслей, которые, как никогда были резвы. Шинель, в конце концов, нашли и водрузили её на плечи майора. Он сильно качнулся, но удержался на ногах и медленно с паузами пропел: «Врагу не сдаётся наш крейсер Варяг…»  Что значит армейская закалка! Да, в армии пить умеют. Пьют не потому, что надо, а потому, что можно. Трезво смотреть на всё то, что там творится, нельзя. Пьют часто, но в «меру». Закусывают реже и то, если надо. Конечно, закусывать надо всегда. Другое дело, когда надо, а не хочется. Бывает и так: хочется, а негде взять. Кстати, разрекламированные фронтовые сто грамм в современных условиях несколько удвоились и утроились, а поэтому когда заходит о них речь надо подразумевать не сто грамм, а гораздо больше… Последствия от всего этого имели и имеют определённое действие на благополучие такой формы общественного быта, как семья. Как бы не пил человек: в меру или без меры, это в определённой форме выливается на отношениях между супругами. Учитывая тот факт, что один из супругов привык отдавать команды на своей работе, а другой проводит всё своё время в домашних хлопотах, так сказать, крепя тыл, то, когда первый приходит домой и пытается по инерции вести диалог со второй своей половиной командами, получает естественно отпор. Получив отпор и поймав себя на мысли, что, на этой территории, где властвуют бокальчики, салфеточки, тарелочки,  он всего лишь рядовой, хоть и в офицерских погонах, начинает менять тактику. Кстати, получается это не у всех, а поэтому, после года такой совместной жизни, супруга волей неволей бросается во всякие авантюры и, причём проделывает их так мастерски, что супруг, замордованный на службе вышестоящим начальством, как правило, всегда имеет на голове «пару маленьких ветвистых рожек» и даже не догадывается об этом. Ну, чем ни король-олень?
Как-то ансамбль песни и пляски заставили перевозить одного генерала. Хороший был человек, и жена у него была добрая. Когда вещи все загрузили в контейнеры, они накормили солдат. Сам генерал каждому пожал руку и поблагодарил за помощь. Приятно? Приятно. Жена его всё сетовала, что больно уж худющие бойцы, а тот смеялся и говорил: «Это ничего, что худые. Худые всегда выносливее, да и манёвренность выше, когда тело не обременено лишним весом…»
Буквально через месяц перевозили уже лейтенанта. Совсем другое обхождение. Субординация, ну и всё такое… Лейтенант, видно совсем ещё зелёненький, но уже со своим гонором и давай при супруге, командами подгонять солдат, а те, как назло всё ему в пику делают, да так ловко, что он взбесился и чуть ли не матом на них. Замотался, если честно он с «рабсилой», а жена, как ни в чём не бывало, шмыгает мимо солдатиков и всё старается встать в такую откровенную позу, мол, возьмите меня, а то пропаду. Халатик на ней всего на двух пуговках держится и глаза, как лезвие бритвы нет-нет, да полосонут служивых по их интимным местам. Ну, кто удержится от такого соблазна? Пока лейтенант рассовывал вещички в кузове машины, причём это он делал не руками, а голосом: «Это сюда, а это туда…», рядовой Милетин заперся с его супругой в ванной, и та ему сделала приятный массаж губами, за что он тут же отблагодарил её по-мужски. Та не ожидала, что так будет здорово. Видно муженёк её, себя до неё не доносил. Шутка ли девятый этаж и на каждом этаже живут разные и непохожие друг на друга особи женского пола и у каждой свои запросы в этой жизни, а лейтенантик молоденький и такой резвенький до службы. Конечно, в семье не без урода, и в одинаковой степени грешат и те, и другие, а поэтому не буду заострять на этом внимание, потому что это присутствует не только  в армии, но и на гражданке. Собственно весь мир людей соткан из ниток верности и измен. Каких больше, такая и жизнь. Судя по тому, как отрывались сверхсрочники на гастролях вдали от дома, можно сказать, что им чертовски везло. Будучи мужьями и отцами, они ещё находили в себе силы растрачивать себя на стороне. Пока молодые и здоровые – это никак не сказывается на организме, а когда начинается проявляться то одно, то другое, то всё списываем на возраст, хоть он тут и ни причём. Ведь знаем, где собака зарыта, но упорно молчим и не признаём за собой никакой вины и всё это под покровом добропорядочности. Да и как иначе, если стыдимся того, что может выйти наружу.

С тех пор прошло более двадцати лет. Ансамбль песни и пляски расформировали. «Шеф» ушёл на пенсию. Совсем недавно видел его фотографию в местной газете и повод замечательный: «Пятьдесят лет прожил в браке со своей супругой». Молодец, майор!
Музыкантов тогда рассовали кого куда. «Сверхсрочники» разбрелись по разным местам. Те, кто представлял определённый интерес, нашли пристанище в столице. Многие почили вечным сном.
Недавно я был в окрестностях той части, где долгое время базировался ансамбль песни и пляски. Всё стало непохожим. Солдатский клуб уже не отливал лоском ухоженности. На месте курилки выросли деревья и сырость поселившаяся на уровне фундамента клуба понемногу разрушает здание. Асфальтовое покрытие, по которому раньше цокали женские каблучки, и стучали подковы солдатских сапог, почти весь ушёл под землю. После дождя лужи и грязь «украшают» подходы к зданию и неухоженный кустарник зарослями подступает к некогда аллеям, пачкая одежду прохожих разлапистыми ветками. Окна второго этажа клуба, откуда срочники ансамбля песни и пляски некогда отпускали комплименты фланирующим особам, глядели на меня облупившейся краской и грязными подтёками на стёклах. Зелёные поляны у самого забора военной части застроили добротными гаражами. Времена конверсии внесли свои коррективы в ландшафт прибрежной территории, которую «облагораживали» быстро и жадно. Вплотную к части подступили дома  военного городка. Судя по внешнему виду, их строили наспех, и как попало. Выглядели они так, будто, только вчера пережили обстрел. Облупившиеся панельные конструкции возвышались к небу и портили его разношёрстными телевизионными антеннами в раскоряку. Странно: мирное время, а на всём следы войн, которые то и дело дают о себе знать где-то там на Кавказе. Молодые офицеры катают в колясках детишек. Их жёны развешивают на балконах стираное бельё. То там, то здесь реклама болезненными побегами проступает на фасадах домов и кричит не честно, обманывая затурканное сознание обывателя, о качестве мебели и всяких там напитков.
Вот так подумаешь: была жизнь и плац звенел под сапогами, и песни летели ввысь и что-то было ещё такое, что безвозвратно ушло… Наверное, время. Оно ушло и унесло с собой молодость и всё то, что мы называем одним словом – «зелень». Сейчас другое поселилось под этим небом и другие мальчишки маршируют под песни, где сильная доля всегда остаётся сильной, чтобы легче было ставить ногу, чтобы не сбиться, чтобы просто дойти до своего дембеля без потерь, чтобы было, что вспомнить…

                Июнь 2006 г. - август 2006г.