Александр ГЕРАСИМОВ
СИНИЙ ЧУЛОК
Приходит как-то раз Мирзоян к Карповичу на квартиру. С тем только, чтобы позвать приятеля водку пить в «Гусь и Дуб». Весна в том году задержалась с приходом. Март на дворе, а снег еще и не думал сходить. Гольфстрим, должно быть, совсем остыл, вот и капризничает природа, не желает Европу подогревать. А у мясника, известное дело, работа студеная. То и дело в леднике приходится трудиться. Прохватило его не на шутку. Стал он опасаться, как бы инфлюэнцы не случилось. По такому случаю и решил мясник зазвать учителя в злачное место. Согреться чтоб.
Поднялся он, значит, к Карповичу в мансарду, а тот сидит, пригорюнившись, у камелька, в одеяло завернутый, и грустно так на затухающий огонь смотрит.
- Здорово ли ночевали, Михаил Юрьевич? – опершись рукой о дверной косяк, простужено просипел Мирзоян.
- А, это вы, Гамлет Саркисович, – узнал товарища хозяин, – Милости прошу к нашему шалашу. Присаживайтесь греться, – указал Карпович на низенький вычурный табурет, что стоял у камина, а сам принялся шевелить кочергой прогоревшие уже совсем угли.
- Вы, должно быть, шутите, друг мой, – поглядев на сиденье, обиделся Мирзоян, – Даже я, при моем малом весе, и то такую мебель, на нее приземлившись, в труху превращу. Откуда у вас такая… изящный предмет интерьера?
- Да вот… – снова принялся за кочергу учитель, – Только что перед вами посетила меня одна особа. Она и оставила…
- О, как! Ну-ка, ну-ка! – примостился задом на выступ стены Мирзоян, – Рассказывайте, как на духу, чем это вы тут без меня занимались, бонвиван вы эдакой!
- Да какое там! – махнул рукой на товарища Карпович, – Скажете тоже. Хотя, действительно, дама была.
- Вот те и раз! – разволновался Мирзоян и стал вертеть на все стороны головой, оглядывая помещение, – И где же, позволю поинтересоваться, она теперь пребывает?
- Была да сплыла, – поспешил успокоить товарища, – Отправилась восвояси, куда ей и следует, в преисподнюю.
- Вот те и на! – страшным голосом закричал еще более заинтригованный мясник, – Рассказывайте тотчас же, а иначе я вас в аптекарский порошок разотру. Надо же! В кои-то веки у него дама в гостях, а он тормозит, ровно утконос на пригорке.
- Будет вам, Гамлет Саркисович, народ смешить, – поплотнее завернулся в одеяло учитель, – разотрет он меня. При вашей комплекции только аптекарем и служить. А вы при мясе стараетесь. Хотя, оно конечно, всем известно, у армян природная жила крепка.
- Да ладно вам про жилу талдычить! – Мирзоян от нетерпения готов было и впрямь товарища с потрохами съесть, – Холодно тут у вас, как у Снежного Короля в замке. Знаете ли что – пойдемте скорей в «Гусь и Дуб», выпьем хорошенько по стаканчику граппы какой-нибудь, там вы мне всё и расскажете. А то замерзнем мы здесь в вашей мансарде ни за понюх табаку, словно Нонсенс на льдине.
- Не Нонсенс, а Нансен, – надевая куртку, не преминул поправить товарища Карпович, – Но, правда ваша – от этих углей толку никакого.
И, заперев как следует дверь, товарищи отправились закусить в гаштет. Там после стаканчика учитель и поведал другу случившийся с ним анекдот.
К дворнику дома Гипфельштруделя, Олексису, приехала по своим делам свояченица из Петербурга. Дамочка, помимо прочего, занималась, как это сделалось теперь в моде, beaux arts – выпиливанием лобзиком из фанеры и писанием акварелью. То есть, рисовала на дорогой рисовой бумаге всякую бабью чушь – березовую рощицу в мае, дохлый прудок с кувшинками, домики с мезонинами, букеты тюльпанов и всякое другое. От избытка чувств и излишней самоуверенности получалось скверно. Но в некоторых, торгующих памятными альбомами, почтовыми конвертами, открытками и мелованной бумагой для письма, лавочках такие картинки брали для продажи. И находились, представьте себе, покупатели. Олексис, втайне от хозяйки и налогового управления, тоже баловался в подобном роде – рисовал небольшие картинки в традиционном германском стиле: котят в корзинках с цветками, игрушечных мишек, румяных деревянных болванов и прочую мещанскую штуку. И, оправивши их в багетные рамки, под чужим, конечно, именем, сдавал для продажи в N-скую художественную галерейку. На том родственники и сошлись в почтовой переписке. Притащилась акварелистка за тридевять земель в Германию свою мазню пристроить. Однако, речь не об этом. Ко всем своим прочим достоинствам, дворникова родня выучилась на философском факультете Университета. Известное дело – теперь всякий поступить в учение может. Хоть бы и ящерка. Были бы только деньги да время свободное. Вот она, значит, окончила курс и стой поры всё искала, с кем бы ей поговорить. Поделиться знаниями, которые она добыла, сидючи в библиотеках и конспектируя без разбору, что под руку попадет – и «Physicae ad Lumen Divinum Reformatae Synopsis», и «Мать и Дитя», и Сёрена Киркегора, и Ницше с Шопенгауэром, и «Песнь песней», и Елену Молоховец, и Дитриха фон Гильдебрандта, и Екклисиаста, и Брета Гарта, и Сенеку заодно с Марком Аврелием, и «Новый, дополненный художественными иллюстрацыями, Календарь» за 1913 год, и… – в общем, полный винегрет пополам с бланманже. Хорошо. Выучилась, значит, дамочка, а потолковать не с кем. В приличное общество или мужской клуб, где от скуки могут побеседовать на такой отвлеченный предмет, ее и на порог не пустят. А сверстницы и товарки по университету замуж повыскакивали и детей нарожали – у них о другом голова болит. Недосуг им «Критики» Кантовы обсуждать.
На учителеву беду прослышала она от Олексиса, что живет, мол, в верхнем этаже ужасно ученый муж (Карпович то есть). Вот она и потащилась, юбки подобрав и прихватив в качестве презента табурет своей работы, для философского, стало быть, диспута.
- Поверите ли, милый друг, – сетовал Мирзояну Карпович, – замучила совсем. Едва от нее избавился. Чуть с лестницы не спустил. Да только, Бог миловал – прислал доброго ангела, квартирную мою хозяйку, Наталью Францевну. Та, как прослышала, что дама из Петербурга ко мне пожаловала, да образованная, тут же со своими вышивками ко мне поднялась и увлекла за собой эту bas bleu*, слава тебе Господи, чтобы похвастать своим рукоделием. И с той поры я сидел в страхе, что снова ко мне эта фурия, ни дна ей ни покрышки, подымется для ученого разговора.
- Пустое, Михаил Юрьевич, – наливая еще по одной, успокоил приятеля Мирзоян, – Теперь не станет она вас донимать. Это, должно быть, я их встретил, подошедши к вашему дому. Они усаживались в таксомотор и велели шоферу поскорее гнать в «Пассаж». Должно быть, за muline** поскакали.
*Bas Bleau (фр.) – синий чулок.
**Muline (фр.) – род ниток для рукоделия.
СПб, Март 2013 г.