1
Было это в далекие времена моей молодости, когда я в зеркало смотрела заинтересованно, а не с тяжелым вздохом. Шел 1956 год. Мне стукнуло 20 лет, я успела закончить второй курс филфака, заболеть язвой желудка, поваляться в больнице, оформить академический отпуск – по настоянию врачей. С бесплатной путевкой на первый в своей жизни курорт, где лечили язвенников, я ехала с великим удовольствием. Ведь было лето, а впереди меня ожидало долгое безделье – без всяких там хождений на лекции, зачетов и экзаменов… Хорошо быть язвенницей! Ведь ничего не болит (после клиники), я никогда на курортах не была (не считать же ими пионерские лагеря!), а меня влекут новые впечатления и места!
И вот я еду в Миргород, так здорово описанный Гоголем, что поневоле ждешь чего-то такого – экзотического. Все-таки выросла в большом промышленном городе, а с провинцией знакома лишь по русско-украинской классике. Так и вижу: свиньи хрюкают в лужах посреди улицы, покосившиеся заборы, над которыми свисают вишневые ветки, а за ними домики с закрытыми от жары ставнями – под раскидистой грушей. И куры бродят по двору и саду, роются в поисках еды, пока хозяева дрыхнут после обеда в затемненной хате. Что тут еще остались хаты-мазанки из прошлого века, я уже слышала от попутчиков автобуса, в котором нас везли от железнодорожной станции до города.
Миргород на город не тянул, скорее походил на сельский районный центр, с длиннющей главной улицей, от которой расходились улицы покороче – куда-то вглубь. На этих подступах к улице, явно играющей роль проспекта, я не увидела свиней в лужах, хотя только-только прошел дождичек, зато куры и кошки водились в изобилии. Куры копались в примятой дождиком пыли, кошки грелись на солнышке, развалившись, как на пляже. За воротами брехали собаки, возбужденные появлением автобуса на своей мирно дремлющей территории. Хаты-мазанки имелись, заборы – тоже, вишни росли даже на улице, а народ точно вымер.
Зато «проспект» мог гордиться несколькими двухэтажными домами, где размещались гостиница, магазины, кафе-ресторан, парикмахерская и прочие нужные для жизни заведения.
Курорт напоминал больницу с несколькими одноэтажными корпусами. Все это накрывала густая тень кленов, лип, еще каких- то высоченных деревьев. Мне было не до них – я радовалась финишу после утомительной дороги.
Нас разместили по корпусам, и началась моя курортная жизнь, как мне казалось – полная соблазнов. О любовных романах во всяких там домах отдыха я уже была наслышана, так что во мне тлели какие-то надежды на… не знаю, на что. Но что-то ведь должно было случиться? Сердце мое было на тот момент свободно и настоятельно требовало заполнения. Такой уж уродилась…
В комнате стояло четыре кровати, стол украшал середину, вместительный шкаф для одежды был втиснут между двумя окнами. Никакой тебе роскоши, если не считать четырех же стульев, трех больничного вида тумбочек и зеркала над умывальником. Туалет – по коридору, ванная – тоже.
На меня смотрели со своих коек две женщины – не моего возраста. Это тоже сильно смахивало на больничную палату, где соседей не выбирают. Они отдыхали после обеда, накапливая силы (как я потом поняла) для вечерних танцулек.
– Здравствуйтее, – сказала я вежливо под обстрелом любопытствующих взглядов. – Меня зовут Люся.
– Люсьен, значит, – ухмыльнулась тетенька с койки справа. – Прямо француженка. Худющая. Тебе сколько? Что так рано залетела в такое место? Тебе бы в дом отдыха. Шестнадцать исполнилось?
– Двадцать с хвостиком.
– Ты что-о? А выглядишь, как недокормленная старшеклассница. Две койки пустые, выбирай.
Я выбрала кровать возле окна. Пустой оставалась еще одна – у двери.
– Ты, Рита, не очень наблюдательна. У этой девочки имеется приличная грудь и тонкая талия, – отозвались с койки слева от двери.
– В молодости у всех грудь и талия.
Говорили так, словно меня тут не было.
– Мне – выйти? – взбрыкнула я, не привыкшая к такому отношению.
Я пока не научилась управлять эмоциями с помощью рассудка. С этим последним у меня наблюдался дефицит. То есть, рассудок иногда включался, иногда бастовал.
– Ух ты-и! С характером! – обрадовалась почему-то Рита. – Она мне нравится! Не обижайся, Люсьен. На меня находит иногда… Увижу смазливую мордашку с фигурой изящной конструкции – и зависть берет! Где моя молодость?! Эй, там, наверху, верните мои длинные ноги и желудок без дырки! Чтобы я жрать могла не кашку манную, а… Пардон, Люсьен, ты меня сбила со здорового скепсиса. Я готовлю психическую атаку на одного типа…
– Ритуль, заткнись, а? – протянула беззлобно моя защитница. – Меня зовут Саша, а эту завистницу – Рита. – Вы проголодались? Сейчас на полдник пойдем, Люсенька. Кефирчик пить.
Я уселась на свою кровать и стала наблюдать за Ритой и Сашей. Те переодевались на моих глазах, без всякого стеснения оголяясь по пояс.
Мне они сначала показались старухами – сорокалетними тетками в пестрых халатах. Но через полчаса обе превратились в расфуфыренных модниц.
Рита была высокой брюнеткой с голубыми глазами, правда, некрасивой – как-то по-особому: ее хотелось рассматривать, чтобы понять замысел природы. За что она наградила женщину красивыми глазами на широком лице с узким хищным носом? Да еще крупным! Перепутала с мужчиной, что ли? Для такого носа больше подошел бы узкий овал лица и не такие тонкие губы. Рита рисовала помадой поверх них, чтобы исправить ошибку природы. Фигура у нее тоже подкачала: при широких плечах – обрезанные бедра, еще и пузо вперед, без намека на талию. Зато она была энергичной, живой и бойкой на язык, что мне всегда нравилось в женщинах.
А вот Саша была ее антиподом: женщина с кошачьей грацией и такой же кошачьей «мордочкой»: желтые глазищи на круглом личике. И голосок у нее был напевный, мяукающий. Короче, Саша походила на кошку, а Рита на сову. «Кошечка» была ниже меня, имела те округлые формы, которые мне в ту пору казались полнотой, а на самом деле очень ценились, особенно мужчинами.
Обе оказались москвичками, приехали на три дня раньше меня и чувствовали себя старожилами. На следующий день мы уже всюду ходили втроем – на процедуры, пить минералку, бродить по парку или лесу. И ели мы за одним столом…
А через два дня я влюбилась в одного субтильного симпатичного юношу по имени Олег. Мы познакомились во время главной процедуры – пития минеральной водички.
– Не нравится? – улыбнулся он, заметив мою кислую гримасу. – Терпите. Зато полезно.
– Да уж, не ситро, – улыбнулась я.
– Вы только приехали? Не привыкли?
Московские пожилые подружки сразу отошли на второй план, а мы с Олегом днем вели умные разговоры о книгах, музыке и живописи, а вечером плясали на танцплощадке для курортников. Сюда, правда, приходила и местная молодежь, так что кавалеров хватало.
Однажды я обнаружила Олега на пляже у речки, протекающей через лес. Он загорал в одних плавках, подставив под солнышко бледный живот, перечеркнутый длинным послеоперационным шрамом. Теперь Олег стал еще и объектом моего сострадания. Бедный мальчик! Сколько же он перенес! А мальчику было двадцать восемь лет, как оказалось впоследствии, хотя выглядел он моим ровесником. К тому же, он был женат, но об этом помалкивал.
Я ему тоже нравилась. Иначе, чего бы это он тратил время на меня? Но никаких телесных контактов, если не считать целомудренных поддержек во время танцев, не было.
Нам вполне хватало разговоров о высоких материях. Вроде бы…
Нет, вру, я все-таки ждала хотя бы объятий. Но мой скромный (или робкий?) кавалер никуда не торопился, словно впереди у нас оставалось не три с половиной недели, а куча времени, которое стояло на месте!
Саша и Рита донимали меня вопросами, как продвигаются дела. Не верилось им, что дел никаких и нет, кроме разговоров.
– И что, даже не целуетесь? – изумлялись москвички.
– Нет.
– А время идет! Вы уже целых три дня по лесочкам слоняетесь и – ничего? – возмущалась Рита. – Может он больной… на одно место?
– Ну да, ему половину желудка вырезали.
Рита и Саша дружно рассмеялись.
– Что тут смешного? – обиделась я за своего Олежека.
– Ой, дурочка, а желудок тут при чем?
Перед сном, лежа в постели, я просто утопала в своих мечтах и потому почти не вслушивалась в болтовню Риты и Саши о событиях прошедшего дня. Мне хватало своих крошечных событий. Например, ко мне стал приставать один тип по имени Николай. Стоило Олегу вернуть меня на место после танца, как этот Николай бежал через всю площадку приглашать меня, а потом шептал комплименты на ухо, жарко дыша в него. Отказывать я не умела, мне казалось это неприличным, ведь на вид этот дяденька, постарше Олега, был вполне интеллигентным, хорошо одетым и своим, то есть язвенником, а не каким-нибудь местным «жлобом».
Иногда Николай пытался прижаться ко мне, тогда я упиралась руками в его грудь, и он тут же извинялся красивым баритоном:
– Извините, мне показалось, что вас пошатнуло!
Очередная порция комплиментов должна была уверить меня в том, что я – очаровательная, необыкновенная, похожа на иностранку (надеюсь, что - на француженку). Но слова пролетали мимо моих ушей, в голову не попадая. Мои глаза искали Олега, а тот имел привычку исчезать на несколько минут, чтобы передохнуть на скамейке.
– И чего хочет этот дурень от девчонки? И что он, женатый мужик, с нею будет делать? – спросила Рита, возвращая меня своим громким голосом в нашу в комнату.
Что девчонка – это я, а «дурень» – Николай, мне и в голову не приходило.
– И что она втрескалась в другого, он тоже не замечает, – подхватила Саша. – А ты видела, какой мужик приехал из Киева? Живет в корпусе для сотрудников. Кра-са-вец! Говорят, он главный врач большой клиники. А приехал лечиться. Вот так. И врачи страдают от болячек. Кстати, мой Ванька завтра уезжает, надо будет взять на заметку этого новенького, Игоря.
– Уже имя знаешь! Ну, ты, Сашок, проныра! От своего Ванюшки еще не просохла, а козни планируешь. Отдохни, подруга! А то муж не узнает. Даже с личика спала.
« И как они могут изменять своим мужьям? – удивлялась я про себя. – Зачем тогда замуж выходили?»
Саша тут же и ответила на мой вопрос:
– Ой, Ритуля, надо нагуляться на три года вперед! Когда еще попаду в этот рай, где нету рожи моего алкаша поганого!
– А чего не гонишь?
– Откуда? Из его же коммуналки? Спасибо, что хоть прописал в столице. Вот как найду нормального мужика, так и съеду. А пока – некуда, подруга!
– А к маме с дочкой вернуться? Небось, ждет девочка мамулю, а та…
– А та тоже ждет, когда эта доченька школу закончит и приедет в Москву поступать. Может, к этому времени мой алкаш сопьется, и будет, куда Зойку поселить…
Так, с Сашей все ясно. Только все равно не понятно, как можно жить с алкоголиком, еще и спать с ним? В нашей семье алкашей не было, так что в мое воображение никак не вписывалась картина Сашиного проживания с мужем.
– Тебе хорошо, – вдруг обиделась Саша, – ты не знаешь, каково это – с мурлом жить и ждать его смерти.
– Отравить не пробовала? – усмехнулась Рита.
Теперь я внимательно слушала женщин, сконфуженная их откровенностью. Я же не сплю! Что ж они языки распустили? Я даже покашляла, напоминая о себе.
– Спасибо за совет. Попробую.
– Так чего это – мне хорошо? – продолжала уязвленная Рита. – Я же тебе говорила: муж мой умер! Вдова я, понимаешь? Без мужика уже три года! И две девки растут. Сколько ни работай – на шмотки не заработаешь. А они: дай, дай, дай! Эй, Люсьен, не спишь еще? Скажи тетеньке Саше, сколько денежек нужно, чтобы девочку одеть прилично? Сколько ты за свой красивый сарафанчик отвалила портнихе?
– Я сама себе шью.
– Иди ты! – не поверила Рита.
– А у меня на швейной машине нет устройства для обработки швов. Все руками делаю. Вот завтра посмотрите на изнанку моего сарафанчика.
– Ну вот, и здесь не повезло мне с детками. Им только подавай ателье! Ладно, спать пора.
2
Легкое мое приятельство с москвичками в дружбу женскую так и не перешло. Я теперь вызывала у Риты раздражение, вполне ощутимое, но непонятное и легко переносимое: мне было не до Риты с ее капризами.
И тут в новой партии приехавших курортников оказалась девочка моего возраста, и ее поместили в нашу комнату. Светленькая, как ангел, худенькая киевлянка Яночка и стала моей спутницей. Олег почему-то уехал в Киев, как он мне сказал: на два дня. Яна скрасила мое одиночество. Два дня мы с нею не расставались, и все это время я пела гимны «умнице Олегу», подготавливая почву для их взаимной симпатии.
– Он когда вернется, я вас познакомлю, сама увидишь, какой это удивительный парень! Он тебе понравится!
– Он хоть симпатичный?
– Конечно! Не красавец, но…
– Ясно, ты влюбилась. А дома у тебя парень есть?
– Что ты, я не изменница какая-то! Есть один, он не дома, а во Львове живет. И мы недавно расстались. Ну, это долго рассказывать.
Да, стану я рассказывать о своей многолетней дружбе, которая тянется с девятого класса, то превращаясь в любовь, то трансформируясь в дружбу, то затухая, то разгораясь. Юра после армии вернулся в свой родной Львов. Пока он учился в школе, то жил у родной тетки в Днепропетровске, где наша дружба-любовь и началась. Два года армии и год учебы в далеком Львове сделали свое черное дело. Ведь известно, что любовь в молодые годы не всегда выдерживает долгую разлуку. Так что Юрины планы в будущем жениться на мне и даже народить целую «футбольную команду» постоянно рушились по моей вине. Так уверял он.
Был у нас на курорте свой массовик-затейник, у которого в обязанность входили еще всякие экскурсии по гоголевским местам и местным примечательностям. К таким относился и городской парк, действительно шикарный, а также лес – за территорией курорта, куда все ходили на пляж – по мостику через речку Хорол. Я купаться не любила по причине банальной: плавать не умела. Не могла же позориться одним загоранием! Ведь непременно кто-то потащит в воду – поплавать за компанию!
Я предпочитала прогулки по лесу – в отрыве от массы курортников.
Сначала я заметила вернувшегося Олега в столовке, а потом в толпе – под руководством затейника. Все они направлялись к лесу, и мы с Яной потянулись следом. Толпа тут же растеклась по окрестностям, не внимая воплям массовика:
– Товарищи, вы куда?! У нас по плану интересные игры! Я за вас отвечаю! Если вы заблудитесь, меня уволят с работы?!
Но толпа не просто растеклась – она разделилась на четкие пары, которые тут же исчезли в кустах. Несколько не охваченных любовными играми человек остались при затейнике.
– Знакомьтесь, – сказала я своей новой подружке, подзывая Олега.
– Очень приятно, – сказал Олег, задерживая Янину руку в своей. И замер.
Да оба они просто застыли истуканами, уставившись друг другу в лицо! Я даже подумала, что они знакомы. Ведь оба – киевляне!
Все! Никаких сомнений! Это была любовь с первого взгляда! Мне оставалось только позорно бежать с поля своего поражения!
О, как я плакала в пустой комнате вечером, когда все разошлись на танцульки!
А бессовестные предатели даже не подумали посыпать пеплом свои головы! Хотя бы из приличия! Я, бедная, рыдаю, а они там обнимаются на танцплощадке! Ладно, я им покажу! Я сейчас возьму себя в руки, нацеплю свой единственный нарядный сарафан, и пойду мстить! Как? А так: сначала я покажу свое полное равнодушие к ним обоим, а потом приглашу на белый танец Николая. Белые танцы здесь почему-то – просто через два раза на третий! Любят его объявлять.
О сарафане нужно сказать отдельно. Он еще сыграет свою крошечную роль.
Значит, так.Сарафан из хрустящей тафты в голубую клетку (голубое на белом) был сварганен в стиле цыганской юбки – из трех присобранных горизонтальных полос. Он здорово подчеркивал талию – достоинство номер один моей фигуры. А лиф плотно облегал высокую грудь – достоинство номер два. По глупости своей именно в такой последовательности я рассматривала собственные прелести – без учета мнения мужчин, этой плохо изученной части населения. Они, конечно, на первое место поставили бы не талию, а грудь. Светлая блузочка скрывала худые плечи (такие сейчас в моде у «моделек»), юбка при ходьбе красиво колыхалась, и я себя чувствовала аргентинской актрисой Лолитой Торрез, известной всем по фильму «Возраст любви».
На танцплощадке я не обнаружила своих изменников, зато Николай танцевал с Ритой, и та хохотала, а мой недавний поклонник что-то говорил-говорил ей на ушко…
Но меня все-таки заметили. И кто! Приехавший Игорь – киевский красавец-главврач с больным желудком (или желчным пузырем). Он был выше всех мужчин на голову, шикарно одет ( при галстуке и костюме), и шикарно причесан, так что выглядел аристократом на фоне местных кавалеров и больных курортников. Из-за жары все были в футболках, многие стрижены под бокс, чего я терпеть не могла.
И вот он, мечта больных и здоровых женщин, шагает прямёхонько ко мне! А, может, не ко мне? Я даже засомневалась, оглянулась назад, а там никого. Значит, ко мне!
– Разрешите?
Уж не помню, что это был за танец, но что-то медленное, иначе я бы от волнения сбила своего кавалера с ритма. От вальсов уже на четвертом витке я чуть не падала из-за кружения мозгов, фокстрот я стремилась вести сама, чем сбивала с толку партнера, и тот начинал оттаптывать мне ноги, пытаясь вернуть себе ведущую роль. Значит, тогда я вела себя прилично, потому что, помню хорошо, мы вели светскую беседу с медицинским уклоном. Игорь выяснял мой диагноз, возраст, социальный статус, место учебы. А я старалась вывести его на тему хорошей погоды и красивых окрестностей.
– Вы прекрасно танцуете, Люсенька, – сказал мне Игорь Батькович, возвращая на место. – Вы как бутон чайной розы среди других, уже облетевших. Выздоравливайте на радость …
Кто-то его окликнул, и мой кавалер не договорил, на чью радость я должна выздоравливать, а я еще долго пыталась вспомнить, какого цвета чайная роза, а тем более – ее бутон? В нашем дворе ( в мамином палисаднике) имелась чайная роза невзрачного бледно-розового цвета, правда – пахла приятно.
Сомнительный комплимент…
Игорь исчез, а Николай возник перед моими очами, искавшими Олега с Яночкой.
– Потанцуем?
Я рассеянно кивнула. Потанцевали.
– Погуляем? – спросил Николай.
А что было делать, если на танцах не оставалось ни одного достойного внимания объекта?
Погуляли. Пошли в сторону мостика через речку. Николай вел меня под руку, норовя прижаться к моему боку. Фонари остались позади, впереди нас ожидал легкий туман над водной гладью, а в нем пряталось комарье. Ох, как эти комарики обрадовались нашему появлению! С какой свирепой жадностью набросились на мои обнаженные конечности, шею и физиономию! Николай ведь был в брюках и рубашке с закатанными рукавами! Ему тоже досталось, но меньше. Я махала руками, пытаясь отбиться от писклявой комариной эскадрильи.
– Природа – это хорошо, но… – Николай помахал рукою перед моим носом, – не в такой… концентрации. Бежим отсюда. Я знаю место…
Убежали. Место оказалось закоулком в одном из коридоров корпуса, где жил мой кавалер. Кто-то услужливо поставил там стул и разбил лампочку, освещавшую сей закоулок. Николай тут и набросился на меня – с поцелуями, с тем же комариным нетерпением и аппетитом, от которого мы сбежали.
И странно: мне понравилось! Мне очень понравилось! Это было совсем не противно. В моем любовном прошлом было несколько мальчиков-ровесников, которые приобретали опыт на таких же нетронутых особях, как и я. То есть, о физической близости они только мечтали, зная о ней из книжки Мопассана «Жизнь», а целоваться по-взрослому не умели. Каждый процесс целования осваивал по-своему.
Однажды я познакомилась с очень красивым парнем, в которого можно было влюбиться, но когда он … Короче, его поцелуи были слюнявыми, и я вырвалась из объятий, удрала, оставив его в недоумении.
Впоследствии о нем с восхищением отозвалась моя приятельница, которой я и «подарила» своего ухажера. Девочка знала толк в мужчинах:
– Какой он превосходный любовник, Люся! А как он целуется!
Так вот: Николай целовался НЕ противно. Но то, что он говорил, обнимая меня, так меня подогревало, что я пыталась даже ответить на эти поцелуи. Если верить словам этого молодого мужчины, то я была и красавицей, и умницей (?), и самой яркой девушкой на всем курорте.
– Но какая же ты еще… малышка! – томно вздыхал он. – И как жаль, что я уже женат. Так бы и увез тебя с собой!
Вот это «женат» и вносило в игру аромат опасности. Рядом со мною был мужчина, а не какой-то пацан! Никогда еще мужчин не было со мною в такой телесной близости, чтобы грудь в грудь! Ну и пусть, что женат! Значит, не так уже и любит свою жену, если…
Мысли не сильно напрягали мои мозги, потому что тело получало неизведанное удовольствие. Хотя, кроме поцелуев и вполне приличных объятий ( без всякого лапанья запрещенных мест), ничего и не было.
Это сейчас я могу оценить выдержку Николая, привыкшего к совсем другим ласкам. Берег, значит! Никакого насилия над моей девичьей честью не было. Осталась я при своем сокровище!
Понятно (это мне сегодня понятно), что разогретый поцелуями Николай не мог остановиться на полпути. Думаю, он в тот же вечер отправился на свидание к женщине, свободной от такого балласта как скромность и девичья честь.
Что это была Рита, я догадалась уже под конец своего пребывания на курорте. А тогда, возвращенная на место, то есть, к своему корпусу, я, наконец, ощутила свободу от мешающих мне переживаний. Позади остались обиды на Яночку. Пусть милуется со своим Олежкой!
3
А они, кстати, больше не расставались. По отдельности их никто не видел. Они держались за руки, яко дети. Яночка перебралась в другой корпус, поближе к Олегу. Может, ее все-таки мучила совесть? Не хотела меня видеть?
Как-то раз мы с нею столкнулись возле минерального источника, где толпился народ со своими стаканами. Я уже два дня целовалась с Николаем, не догадываясь, что заставляю страдать Риту, и была в прекрасном настроении. Яночка опять вызывала во мне теплые чувства. Мы сели на лавочку.
– Завтра Олег уезжает, – сказала Яна с горестным вздохом. – И мне не хочется оставаться.
– Ты что? Лечиться надо!
– Он женат, ты знаешь? У него дочке пять лет. Он их никогда не бросит. А я уже не могу без него…
Яна вдруг заплакала. Я даже растерялась. Она мне казалась спокойной, даже холодноватой, а сейчас слезы текли по ее славному личику, терзая мое сердце. Я обняла ее, стала гладить по светлым кудряшкам…
– Он женился… из благодарности, – всхлипывала Яночка, вытирая покрасневший нос белоснежным батистовым платочком. – Ему было двадцать лет, когда он приехал в Киев, поступать в политех. Поступил. Жил в общаге. Открылась язва из-за плохого питания. Попал в больницу. Там медсестра, на десять лет его старше, предложила ему комнату отдельную. Уговорила. Сказала, что в доме нужен мужчина. Она уже замужем побывала, разошлась, детей нет. А у Олега часто были желудочные кровотечения. Она – хорошая женщина, возилась с Олегом, готовила диетическую еду, травки заваривала. После операции поставила его на ноги… Полюбила его. А он… сама понимаешь, мужчина все-таки. В общем, стали жить не расписываясь. Она говорила, что не может иметь детей. А забеременела сразу. Врала, наверное. Ну, он и повел ее в загс. Теперь вот дочь растет.
– Так он любит ее или нет?
– Все время повторяет, что обязан ей по гроб жизни… Ничего о любви не говорит. Но я же вижу – не любит! А молодец: ни слова плохого о ней не сказал. Он вообще такой благородный!
Яна жалобно улыбнулась, а я не знала, чем бедняжку утешить. Но чувствовала: это и есть любовь. Я же помнила их первую встречу с Олегом!
– Ты еще девушка? – вдруг спросила меня Яна, заставив покраснеть. Не принято было тогда откровенничать на такие темы…
Я кивнула.
– Я тоже. А он не хочет, как сказал, жизнь мне портить. Лучше бы… испортил. Разве ребенок – это плохо, если любишь? Смотрела бы на его ребенка и вспоминала, а так… Хочу от него ребенка, и все! – Яна с вызовом уставилась в мое лицо, явно искала поддержки.
– А что? И правильно. Надо хотя бы ребенка заиметь, если не его самого, – расхрабрилась я, совсем не уверенная, что сама бы на такой подвиг пошла.
– Ты так считаешь?
Мое сердце просто разрывалось от сострадания к Яночке. Ее курортный роман совсем не походил на те, что разворачивались бесстыдно на глазах у всех. Все ходили парами, никого не стесняясь словно переженились. Вот бы законные жены да мужья нагрянули – неожиданно, вечерком! И я, получается, была разлучницей, и «наша » обманутая жена в незнакомом Мариуполе ждала своего болезного муженька, убежденная, что он лечится изо всех сил!
Рита возвращалась со свиданий после полуночи – через окно. Мы открывали его заранее. Саша крутила роман с каким-то плешивым дядечкой, удивляя меня этим выбором. Рядом с нею, всегда модно одетой и накрашенной, он смотрелся старым трухлявым пнем, еще и ниже своей дамы сердца на полголовы!
Койка, оставленная Яной, пустовала два дня, потом приехала еще одна москвичка, Ксеня, худющая, старая (так мне казалось), одетая кое-как, работница швейной фабрики. Сейчас думаю – было ей не больше сорока лет. Она оказалась простой, веселой, ненавязчивой и всем нам понравилась. Меня она называла деточкой и усиленно подкармливала привезенными из дому тульскими пряниками, конфетами «белочка», вафлями, которыми сама хрустела в промежутках между едой. Ксеня всем была довольна, хвалила врачей, минеральную воду, природу, массовика-затейника. Ездила со всеми на экскурсии по гоголевским местам, приглашала нас к себе в гости, в столицу, словно все, кто попадался на ее пути, были ей родней. Саша и Рита к себе не приглашали, например.
Тут я сделаю маленькое отступление. Через пару лет я воспользовалась приглашением Ксени. Мне нужно было съездить в библиотеку имени Ленина. Я писала курсовую работу по творчеству Эльзы Триоле. Та была родной сестрой Лили Брик и женой известного французского писателя-коммуниста – Луи Арагона. В СССР Эльза прославилась несколькими романами, но только в «ленинке» хранились ранние повести этой французской писательницы русского происхождения.
Написала Ксене, спросила разрешения остановиться у нее. Она согласилась так радостно, что у меня не возникло никаких сомнений.
– А можно, я сестру с собой возьму?
– Да хоть десять сестер! Места всем хватит!
О, бескорыстная душа! Мы со старшей сестричкой, Натой, были в шоке, когда оказалось, что Ксения владеет в коммуналке всего лишь крошечной комнаткой в виде пенала. Проход между кроватью и стенкой был так узок, что приходилось поворачиваться бочком! Стол у окошка и гардероб в углу возле двери и завершали скудную меблировку этой темной и узкой комнаты.
– Ляжете на кровати, хорошая у меня кровать, – сказала Ксеня, уловив на наших физиономиях растерянность. – А я – вот тут.
Она указала на проход.
– А если вам неудобно… ну, ночью в туалет бегать, например, так я лягу под кроватью! Девочки, что застыли? Я привыкла! Ко мне когда родня из деревни приезжает, я всегда под кроватью сплю! У меня сон хороший!
Благодарность Ксении за ее потрясающее гостеприимство я перенесла на всех москвичей! Почему-то мне попадались впоследствии именно такие москвичи – типа Ксении.
Ну, вернемся к нашим баранам, то бишь – к Николаю, Рите и Саше.
Николай, как вскоре выяснилось, разогревался после танцев поцелуями со мной, а потом успокаивал свой организм с Ритой. Я, так сказать, была ДО отбоя, Рита сменяла меня ПОСЛЕ. Она знала об этом, я – нет. Рита устраивала Николаю сцены, тот уверял, что со мною только разговаривает.
Свою антипатию к моей персоне Рита выразила однажды изуверским способом. Вернувшись после свидания через окно, как обычно (оно было вровень с землею), она спросила у Саши, в надежде, что я не сплю и все слышу:
– Спит наша принцесса? Никак не пойму этих мужиков: что можно делать с костлявыми девицами? Ребра пересчитывать во время объятий?
– Заткнись, Ритка, – миролюбиво посоветовала Саша полусонным голосом. – Угомонись. Девочка здесь ни при чем. Это кобель твой запутался.
– Нет, скажи, ты ее видела на пляже? Я – нет. Там, наверное, сплошная талия.
– И грудь, – напомнила Саша, которая явно не хотела со мною ссориться. – Что ты расшипелась, как змея?
– Распутная молодежь пошла, – не унималась Рита. – К женатым мужикам бегают на свиданки.
– Дай поспать, – буркнула Саша.
Я-то думала, что Ритка бегает на свидания с кем-то другим, а Николая просто ревнует ко мне, пока однажды не поймала своего кавалера на слове.
– Девочка моя милая, – ласково спросил Николай во время очередного свидания со мною, – а что ваша Рита? Нашла себе кого-то?
– Понятия не имею.
– Ну что она говорит, когда возвращается после гулек через окошко?
– А ты откуда знаешь, что через окошко?
– Просто догадываюсь. А как можно после отбоя?
– Она всякие гадости про меня говорит.
Николай рассмеялся:
– Ой, и какие же гадости можно говорить о такой скромнице, как ты? Да она завидует твоей… фигуре. У нее живого весу 90 кэгэ, талию не нащупать.
Вот когда до меня дошло, кто щупал талию Ритке! Мысль же о том, что Николай – не просто бабник, а еще и лишен всякого благородства, раз так отзывается о женщине, пока меня не трогала. Я уже влюбилась в этого черноглазого симпатичного мужчину и даже удивлялась себе, почему раньше не замечала его привлекательности? Ведь рядом с ним Олег казался хилым подростком!
И вот пришел день, когда Николаю надоела эта игра в разные ворота. Ведь гол он забивал в одни, Ритины, а я для взрослого мужчины была игрушкой, забавой. Пока нос от него воротила – была интересна, то есть азарт охотника подогревала.
Но темы для разговорчиков кончились, Николай, инженер по образованию, был из тех, кого величина зарплаты волновала больше, чем книжки или музыка. Был он зауряден, сравнивать его с Олегом не приходилось, так что сексуальное притяжение только и держало меня рядом. Но и оно однажды ослабло, когда я получила неожиданно письмо от своего якобы жениха, Юры. Мама переслала письмо в Миргород, поместив в конверт побольше. «Любимая моя!!! – писал тот, – куда ты исчезла?! Почему не отвечаешь?! Звездочка моя ненаглядная, я ничего не понимаю! Света сказала, когда я приехал в Днепр, что ты на каком-то курорте лечишь язву. У тебя открылась язва?! Но почему ты молчала? Тебе очень больно? Ты хоть вспоминаешь обо мне иногда? К твоим родителям не заходил, потому что Света мне все рассказала о тебе. Пиши!!! Целую тебя тысячу раз! Твой Юра».
Мне стало неловко. Хотя этот вопль отчаянья после двух месяцев нашей заочной ссоры, когда я сообщила Юре, что больше его не люблю, звучал странно. Он словно пропустил мимо ушей мое признание в нелюбви. Как это – куда я исчезла? Так я же написала: мы не подходим друг к другу, я тебя разлюбила! И ты сам, думала я сейчас, два месяца молчал, переваривая мой очередной отказ. А я успокоилась, решив, что теперь свободна, раз он угомонился.
Повторяю, стыдно мне стало. Не за собственное поведение, а за то, что не смогла оценить глубину Юриной любви и привязанности и кинулась в объятия совсем чужого – скучающего мужа.
Порыв раскаяния, правда, быстро прошел, как это бывает в юности, когда меняется предмет увлечения.
До конца срока оставалось несколько дней…
4
На последнем свидании с Николаем (понятия не имела, что оно – последнее!) я невольно сравнивала его с Юрой. Мой давний друг был красивее, выше ростом, моложе, он смотрел на меня не раздевающим взглядом, а нежным. Юра считал меня умной, он уважал меня, он… Словом, долго перечислять все признаки его обожания моей персоны.
А что этот мариупольский пижон?! Он хоть раз поинтересовался, чем я живу? Что в моей голове? И разве мы общались? Мы – целовались – и все!
Иногда Николай говорил:
– Пора расходиться. Что-то мой гастрит шалит.
Как это его гастрит шалил, я не уточняла. Потом уже сообразила, что ему, бедняге, надо было продлить за счет меня вторую часть любовной игры – уже с Ритой.
Моя язва не шалила. Прикормленная диетой номер 1 и минеральной водичкой из лечебного источника, она вела себя прилично. Однако веса я не набирала, скорее – наоборот.
Итак, Николай исполнил свое обещание Рите не возиться с «этой девчонкой», не тратить время попусту, и – без всяких предисловий к отступлению просто не назначил мне очередного свидания. Как метко выражается нынешняя молодежь – слинял.
Тут и начался период страдания. Это уже было страдание под номером два за одну курортную партию. Многовато для нервной системы молодой язвенницы.
Я не плакала, держала марку. Николая обходила стороной. Днем уходила в лес или бродила по городскому парку, вечером валялась с книжкой на кровати, изображая равнодушие ко всем курортным радостям.
Ксеня звала меня в свою компанию – нудных теток, обсуждавших болезни, родственников, кухонные рецепты, а также поведение бессовестной молодежи. Мое поведение было теперь образцовым, а Ксеня хотела меня взбодрить. Не получилось. Я предпочитала свою постель и книжку.
Зато Рита повеселела и даже похорошела. Теперь она походила не на обычную сову, а на добродушную Тетушку Сову из мультика. Правда, совы ухают, а Рита пела, прямо заливалась соловьем:
«Верни-ись, тебя любовь зовет – вернись,
Ты вспомни, как сердечно и чисто
Мы в вечной любви клялись!»
При этом она косила на меня круглым глазом, проверяя впечатление. Я изображала глубокую заинтересованность в очередной книжке, взятой в библиотеке.
Обычно это происходило перед ужином, когда все сходились переодеться, чтобы бежать на танцы. Я пренебрегала этим глупым развлечением – танцульками. Да и с кем бы я туда пошла? Яна исполнила свою угрозу – уехала вслед за Олегом, не долечившись. Я могла наслаждаться одиночеством сколько влезет. Но кому нужно одиночество в двадцать лет?!
А Рита не унималась, подбирая песни на актуальную тему:
«Парней так много холостых,
а я люблю женатого!»
Метнув в меня победоносный взгляд, она выскакивала за дверь.
– Вот зараза! Не люблю злючек, – сказала однажды Саша. – Хоть она мне вроде здесь подруга, а… не люблю! Ты, Люсьен, молодая, красивая и всех нас тут образованней. Ритка – кассирша, я чертежница, Ксенька вообще – фабричная. А ты вон в университете учишься. Небось, там полно всяких парней, получше Кольки! Ты на Ритку не дуйся. Она баба несчастная. Хватает свое. Колька - обычный кобелек, как и мой, этот… лысый.
5
За день до отъезда Саши с Ритой вдруг зарядил такой упрямый дождь, что пришлось это последнее воскресенье просидеть в комнате. Мы валялись на кроватях, слушая, как лупят по стеклам наших двух окон тяжелые капли, а гром перекатывается по лесу, надвигаясь на город словно артиллерийский обстрел. Может, потому и заговорили о фильмах про войну. Я поняла, что из всех только я одна испытала на собственной шкуре этот ужас перед обстрелом. Остальные понятия не имели, что такое жить рядом с линией фронта. Они были в эвакуации. Конечно, я молчала, помня папину просьбу никому не рассказывать, что мы были в оккупации. Киношная война сопровождалась почему-то песнями и плясками. Об этом и заговорили.
– Девки, давайте песни петь! – предложила Рита. – Про войну хватит! Сашка, начинай!
« Вот кто-то с горочки спустился, – послушно завела Саша, и вдруг все подхватили на два голоса:
– Наверно, милый мой идет!
На нем защи-итна гимнастерка,
Она с ума меня сведет!»
До чего складно у них получилось! Словно репетировали не один раз! Саша вторила. Я села на кровати, подхваченная симпатией к этим женщинам, способным так хорошо петь.
Они допели до конца – старательно, как дети в хоре.
– А давайте эту, как ее? «Из возраста любви»! – крикнула Рита. – Чтоб повеселее! Как там… «Если ты в глаза мне глянешь… Черт, забыла! Эй, Люсьен, ты у нас самая молодая и все знаешь, давай!
Куда и делись мои обиды на Ритку! Я вскочила и давай раздеваться. Меня захватила идея, возникшая, как со мною часто случается, неожиданно для самой же себя. Но для этого нужно было скинуть халатик и нарядиться в свой сарафан с развевающейся юбкой.
Песни из кинофильма «Возраст любви», где играла моя любимая Лолита Торрес, я знала наизусть.
– Ты чё делаешь? – удивилась Саша. – Голая петь будешь?
Я сняла с вешалки сарафан, блузку, молча переоделась.
– Арти-истка! – одобрила Саша, догадавшись. – А где петь будем? И танцевать? Лезь на стол! Он широкий, тебе места хватит, а нам так виднее!
– Нет, сначала я так…
Стол отодвинули в сторону, все расселись рядышком на кровати у Саши и выжидающе уставились на меня. Подогретая этим дружным ожиданием, я старалась не обмануть его.
– Прощальная песня из кинофильма «Возраст любви» в исполнении…французской певицы Люсьен де КурАч. Исполняется впервые, – объявила я пионерским голосом.
– Как- как? – засмеялась Саша. – КурАч? Давай!
И я запела, стараясь вложить всю душу в эту мексиканскую песенку:
«Если ты в глаза мне гля-а-нешь,
И тревожно мне, и сла-адко,
Если ты вздохнешь украдкой,
Мне печаль твоя видна-а!
Если , руки мне целу –у- я,
Ты шепнешь одно лишь сло-ово,
Жизнь отдам – и не спрошу я,
Для чего тебе она-а-а!»
Особенно мне дались строчки в припеве:
»Се-ердцу больно,
Уходи, довольно!
Мы –чужие,
О-о -бо мне-е за-а-будь!
Я не знала-ала, что тебе меша-ала…
Ну и так далее…
Простодушная Ксеня даже прослезилась !
– Ну, дает наша артистка! – сказала Рита, и все захлопали в ладоши.
– А повеселее чего-нибудь найдется? – спросила Саша.
– «Вернись, тебя любовь зовет: вернись!» -запела я.
– Не вернется, – усмехнулась Рита.– Уехал.
– Не мешай, – одернула ее Саша.
Допела до конца и эту песню, но русская душа Ксени захотела чего-то своего, родного!
– А давай «Смуглянку-молдаванку»!
Теперь я вскарабкалась на стол, схватила свою юбочку за края, и стала петь, приплясывая, кружась и приподнимая юбку над коленками, как в кабаре.
Юбка ходила ходуном, а я совсем перестала стесняться.
«А цы-ыганка-молдаванка
По тропинке в лес у-ушла…»
Все зашевелились и стали хлопать – в такт моим движениям. Потом Саша вскочила и закружилась вокруг стола, подхватив Ксеню, а Рита крикнула со смехом:
– Стол развалишь, цыганка!
Кто-то открыл дверь и замер на пороге. Еще одна голова прибавилась к первой, заглянувшей. Надо было кончать выступление: нас могла застукать дежурная…
Я слезла, чувствуя, как разом все мои переживания испарились. Мне было легко, весело, я ловила на себе восхищенные взгляды Саши и Ксени. Чужие тетки ушли, а мы продолжали дурачиться.
И вдруг обратили внимание, что дождь прошел, небо засинело сквозь кроны мокрых деревьев, и капли на листьях засверкали от солнца. Откуда оно свалилось на наш отсыревший городок, мы так и не поняли. Наверное, природа не захотела портить нам настроение в эти последние дни перед расставанием…
Ну, – сказала мне врач, как только я на второй день после приезда домой, пришла к ней отметиться, – посмотрим на результаты нашего лечения. – Она заглянула в мою карточку. – Весила ты до курорта…55 килограммов. Становись на весы! А сейчас… сейчас …О! 49. 500! Нет! 50, а не 500! И как это понять? Чем ты занималась на курорте?!
Славная докторша из поликлиники, где работала моя мама, смотрела на меня озадаченно.
«Так я тебе и скажу, чем занималась! – думала я по дороге домой. – Страдала от неразделенной любви!»
* * *
Есть у меня такая неудобная привычка – искать смысл в пережитом. Ведь должна же быть логика и закономерность в каждой встрече с другими людьми? Потаенная связь прошедших событий с нынешним днем? Даже если эти события были всего лишь эпизодами в твоей жизни и никак не повлияли на дальнейшую судьбу? Или наша жизнь – это цепь случайностей, без которых можно было и обойтись? Но как же тогда Ксеня, приютившая нас с сестрой на целых десять дней? И почему я не могу забыть Яну и Олега? И почему я улыбаюсь, вспоминая свои слезы ревности и обиды, а весь гоголевский Миргород остался в памяти светлым праздником?
Апрель 2013 г.